|
Что там, за пеленой, - стена, парк, дворик?
Стекло не меньше дюйма толщиной. Решётка не тоньше арматурных прутьев. Чугунная?
Голова тоже кажется чугунной. А рана на руке почти не беспокоит...
Уэнделл отвернулся от окна и, присев, привалился к чуть тёплой батарее. Дышать было трудно, как будто белый дым из коридора ещё пребывал в лёгких - вместе с мухами. Палату освещали две тусклые, безнадёжно запылённые лампы дневного света, на них можно было смотреть не мигая; были хорошо видны пятна, разводы на потолке.
- Как будто карта...
Поднявшись, Уэнделл зашагал по исцарапанному клетчатому линолеуму. К двери - и в обратную сторону. Крашеные стены палаты все в трещинах, кое-где краска облупилась; он щелчками сбивал чешуйки краски. Который час? Как давно он здесь? Из мебели только железная больничная кушетка, обитая светлым дерматином. На ней он и очнулся минут пятнадцать назад - лежал на спине, накрытый застиранной пижамной курткой. Его собственная потерялась - вместе с вилкой, о которой парень запоздало вспомнил. Раззява... Или вилку ещё раньше посеял? Ну и наплевать.
Полотенце тоже пропало, но остались фонарик и соль. Пуговиц на выданной одежде не оказалось, и Уэнделл связал полы куртки узлом.
Меряя шагами крошечное пространство, грызя ногти, он думал о происшествии в душевой. Убил или нет? Уэнделл вспомнил странные цветные сны, привидевшиеся, наверное, из-за этого дыма.
Белокурая девушка летит на ярких крыльях среди облаков, цветочные лепестки - туча! - скрывают её, становясь снегопадом, сквозь который несётся собачья стая, и среди псов - он, Уэнделл-бультерьер; запах крови влечёт; он мчится, оглушённый чужим и собственным лаем, и вдруг остаётся один на дорожке тихого парка, деревья, скамейки, здесь все хорошие; кто-то идёт по жухлой траве, это дед; нет, это старик Джонсон, и сквозь его тело видно распахнутые двери. А в дверях раненая брюнетка. Крупные капли воды блестят на нежной коже. И на лезвии косы...
Уэнделл забрался на кушетку и, обхватив колени руками, закрыл глаза. Как её зовут? Удалось ли ей уйти?
В тишине, в гулком безмолвии - старые лампы не трещали! - вспомнились голос и прикосновения Деззи, за ними понемногу, в обход головной боли, начало возвращаться ощущение шкуры, как у динозавра, на теле...
|