[SunnyBоy]

"Что это за место? Кто все эти люди?" На первый взгляд дневная комната для пациентов была обычной. Зал, в котором собрали психов, был примитивной каморкой с окрашенными в белое стенами, с телевизором и набором раритетных табуреток, видавшими, наверно, еще времена Рузвельта. Ощущение, что Дожшуа попал в старое кино, лишь усиливалось черно-белыми цветами вокруг. На миг мужчине показалось, будто стены шевелятся, провода, пронизывающие ходы в штукатурке, не провода вовсе, а жилы, по которым течет черная кровь. Телевизор на стене – монстр, протянувший щупальца к людям в комнате. Гадкие, скользкие отростки змеились с экрана через ноздри, в мозг. Стоило чихнуть и моргнуть – наваждение исчезло. По телевизору все также крутили идиотскую рекламу, в кресле сидела девушка с забинтованной головой и взглядом затравленной волчицы. Еще одна худая девчонка ежилась и потирала спину, словно ее жалили муравьи между лопаток. В комнату также ввели субтильного типа – сразу и не поймешь, мужчина или девушка, субъект нервно грыз ногти и приковывал взгляды, как еще недавно их привлекал сам Джошуа. Видимо, тоже был новеньким.
"Крепко же меня припекли электрической машинкой, *censored*. Или я таки правда двинулся на старости лет?"
Сандерс чувствовал, что и сейчас за ним следят украдкой. Присматриваются, записывают на пленку, чтобы затем препарировать душу по кадрам, но делал вид, что ничего и никого не замечает. Он развалился на стуле, широко расставив ноги, картинно зевнул и почесал между ног.
«Псих я или нет, дьявольщина здесь творится или врачуют души, но я надеру всем задницы, если мне не дадут курить!»
Даже если предположить, что липкий страх, пронизывавший все это место, не был игрой воображения, то здесь все равно играли по правилам дома скорби. Положим, пациент начинает буянить – его отправляют на переплавку. Малейший сбой, разлад, препятствие в отлаженной системе, и она наказывает. Однако Джошуа было интересно, что произойдет, если не идти в открытую против заведенных порядков, а играть по правилам?
– Все чудесатее и чудесатее, я бы даже сказала, – сказал женский голос за спиной. Джошуа машинально повернулся к говорящей.
– Эм, что?
Пациентка, сидевшая рядом ним, приветливо улыбалась. Это была девушка, одетая в подвязанную веревкой пижаму, которая была ей сильно велика. Почему-то Сандерс был уверен, что под пижамой на ней не было ничего. Ее голова была полностью выбрита и перемотана бинтом, губы накрашены кроваво-красной помадой. Ногти на пальчиках рук и на босых ступнях были покрыты лаком в тон помаде. Яркий цвет разительно контрастировал с серого цвета кожей. Словно неведомый художник вручную разрисовал лишь часть черно-белой пленки. Шок от вида вернувшегося цвета соединился с удовольствием от созерцания ее лица и фигуры. Блестящие полушария грудей были превосходны, Джошуа почувствовал, что его руки задрожали от желания дотронуться до них. Однако его оценивающий взгляд был слишком откровенным. Усилием воли он поднял глаза выше и вновь посмотрел на лицо девушки, чтобы удостовериться, что она по-прежнему улыбается. Она улыбалась; но теперь он пристальней вгляделся в алые губы и обнаружил, что то, что он принял поначалу за улыбку, было лишь маской. Ее губы были плотно сжаты. На руках были свежие шрамы, голова обмотана марлевой повязкой, пропитанной кровью. При виде ран, которые нельзя было назвать привлекательными, дымящееся либидо Джошуа несколько остыло. Бугай поежился на стуле, мысли вернулись к реальности (реальности ли?), язык, наконец, развязался.
– Человек-мумия, как тебя зовут?
Ответа не последовало. Девушка проигнорировала вопрос, словно в ее мире Сандерса не существовало. Глаза ее были уставлены в телевизор, руки теребили отворот пижамы, возвращая мысли к тому, что под ней.
– У тебя есть имя?
Вновь в ответ лишь шум телевизора:
– Скажи, Бобби, отец тебя любит?
– Конечно.
"[Censored] зомбоящик!"
Поток эмоций, нахлынувший на Джошуа, приглушил то приподнятое настроение, которое появилось было при виде замотанной в бинты красотки. Вместо удовольствия он ощутил клубок противоречивых образов, копошащихся в голове: грудь, губы, кровь, темнота, лицо мертвеца, похоть, страх. Шевелящиеся стены, жилы-провода, телевизор-монстр. Ярость. Ярость. Гнев. Слабо контролируя свои мысли, Джош ощутил непреодолимое желание подойти и свернуть ненавистный телевизор с полки. Он представил, как будет бить и месить экран кулаками до тех пор, пока тварь внутри не сдохнет, не будет смята, разорвана в клочья.
На секунду свет погас, раздался хлопок, треск. Запахло паленой пластмассой. Экран телевизора лопнул, взорвавшись крохотной короткой вспышкой, и внутри его зажегся маленький, робкий еще огонек. Огонек-младенец, у которого все еще впереди. Огонек был красным, как губы Алекс...
– Алекс, мое имя Алекс. Эй, бугай, ты где? Ты меня слышишь?
Наваждение отпустило Джошуа. Жилы-провода и монстр в телевизоре исчезли, огонь в нем остался. Остались губы забинтованной. Сейчас она влепила чувствительную оплеуху Джошуа, но щека его горела не от боли, а от смущения. Правая рука болела так, словно он и вправду разбил кулаком экран.
– Эй, извращенец, ку-ку! Ты меня вообще слышишь?
– Что? А? Черт!
"Кажется, эта чертова электрическая машинка все-таки спалила мои мозги."
– Я прекрасно тебя слышу, малыш. Незачем так орать. – Джошуа ухмыльнулся и потер ушибленную щеку. Злости не было, скорее странное забытое удовольствие. – Да ты, похоже, попала сюда не за то, что разносила корзинки с молочным нуждающимся.