ЛЕОНИД ГОРБОВСКИЙ - US AND THEM
ОБЩЕЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ
Знаменитое «Рождество в окопах».
Репортаж «Дейли Мирор» о футбольном матче 1914 г. «Фритц против Томми».
Неотправленное письмо солдата немецкой армии (последнее такое, кстати, нашли не так давно, в 2006 г.)…
Яркие элементы пронзительной истории о человеческой усталости от бойни и кровопролития.
[Для автора рассказа «Подарок от Лайлани» (см. соответствующий факультатив) обратите внимание: вот здесь четыре предложения, представляющие четыре самостоятельных абзаца уместны. Почему? Они обоснованы стилистически – выбранным тоном: повествующий тяжело роняет фразы (три первые предложения), настраивая на звучное, а то и пафосное подведение под ними резюме (четвертое предложение). Компренде?]
История получилась совершенно не фантастическая, поскольку все описанное (кроме главных героев) – факты и быль. Автор взял их для антуража своего рассказа и… и в общем, ничего больше не сделал. Рассказал историю, как она была. Или могла быть.
Честно говоря, не совсем понятно, что рассказ делает в финале конкурса фантастических произведений. Нет, ну то есть я понимаю, что автор намекает на то, что такое поведение выглядит как рождественское чудо, а от чуда до фантазии (и дальше до фэнтэзи и фантастики) рукой подать. Только что с того?
Во-первых, фантастическим от этого текст не становится ни разу.
Во-вторых, подобных случаев было немало. Война обнажает не только самое плохое, но и самое хорошее в людях. Филипп Македонский рыдал над «священным отрядом» Фив и велел поставить им памятник. Полководец Камилл, осаждавший Фалерий, город фалисков, велел связать и выдать горожанам учителя, который обманом завел их детей в лагерь римлян, дабы те могли взять город без боя. Мусульманин Саладдин при захвате Иерусалима проявил такое милосердие к части пленников, что устыдил христианских священников…
В итоге данный рассказ получился своего рода прелюдией к известному (и кстати, уже описанному в некоторых произведениях) историческому факту – рождественскому футбольному матчу 1914 г. Таких матчей вообще-то было несколько, но в историю вошел один конкретный, о котором писала «Дейли Миррор», закончившийся со счетом 3 : 2 в пользу «Фрица».
UPD:
Уже написав все вышеизложенное, я полез в условия конкурса, и обнаружил, что жанр рассказов может быть любой, что делает бурчание совершенно неуместным. Однако, поколебавшись, менять уже не стал. Пусть останется, как напоминание автору, что целевую аудиторию стоит все же учитывать.
Мы ведь куртуазные варианты «пишу для себя / для души» - не рассматриваем? Это лозунг графомана, а не писателя, который всегда пишет для тех, кто его будет читать.
АВТОРСКИЙ ХОД
Автор выбрал эпистолярный жанр, и это не лучший ход.
Поясню.
Если рассказ стилизуется под ведение дневника, он и должен читаться как дневник. Беллетристические изыскания в дневнике смотрятся неуместно. Эпоха Брема Стокера, увы, миновала.
Важное уточнение: сейчас я говорю не об описании природы, тягот солдатских будней или философских размышлениях о смысле жизни и прочем. Я говорю о тех эпитетах и уточнениях, которые «автор дневника» считает нужным отобразить, и которые здесь так же неуместны, как кружевной платочек в нагрудном кармане.
Например, атрибутика диалога в дневниках выглядит абсолютно излишней, если только она только не связана с действиями (взял за руку / показал / передал). Варианты вроде:
«Дела те ещё, - вторит Клаус,
задумчиво почёсывая отрастающую бородку»
неуместны.
Или как? Вы реально думаете, что у человека, который сидит и выцарапывает строчки, скрючившись в окопе, походной палатке или тесном блиндаже, вот это – самое главное воспоминание, которое надо зафиксировать? Как Клаус чешет бороду?!
Опять же настоящее время для дневника выбрано совершено неудачно. В дневниках люди фиксируют обстоятельства прошлого, ярко отпечатавшиеся в памяти. Делают зарубки на собственной памяти. А вот переживают их заново – подробно, в деталях, дополняя картину штрихами восприятия – уже много позже.
И соответствующий жанр называется иначе. Мемуары.
Можно, конечно, ответить, что люди разные и дневники бывают разные, но я тут проявляю субъективизм и слушаю своего внутреннего Станиславского. Да и опыт по чтению дневников и мемуаров исторических деятелей у меня достаточно большой, поскольку по основному образованию я историк.
«У меня было вполне хорошее Рождество, я полагаю, потому как я был на линии фронта. Канун Рождества был довольно жёстким, часовые ходили по бёдра в грязи… У нас было перемирие в день Рождества, и наши немецкие друзья были довольно дружелюбны. Они подошли к нам, и мы обменивали мясные консервы на сигареты».
Это не из рассказа.
Так пишет реальный солдат (Рональд Макинан, 1916 г.) в реальном окопе. Скупо и только о самом главном. Потому что нет времени и сил расписываться.
В одном абзаце – все. 1) Отношение к происходящему (хорошее Рождество для фронта); 2) описание основных тягот (грязь) и 3) главное событие (перемирие).
А еще в этом абзаце нет место тонким эмоциям. Война пережигает чувства человека, глядящего в лицо смерти. Они во многом становятся синкретиками.
ФАКУЛЬТАТИВ
Технически рассказ, несомненно, один из самых сильных в финале.
У автора есть слог, богатый словарный запас и проработанный материал (последним себя в последнее время райтеры особо не утруждают – фэнтэзи всех избаловало). Кроме того, видно, что текст вычитан и вычищен – убраны незначительные «блохи» (большинство), почти нет тавтологии, лишних местоимений и т.д.
Придраться можно разве что к неукротимому желанию напихать как можно больше подробностей в один фрагмент текста, которое время от времени накатывает на автора. Это не только неправильно для выбранного формата, но и просто вредно.
Словоизбыточность не делает текст хорошим, зато позволяет его набить ошибками.
«В
наспех отрытом блиндаже тесно, но место напротив входа пустует: попади такой [снаряд] в борт траншеи, веер
низко летящих осколков оставит клочья от плащ-палатки,
занавешивающей проём – и от человека у стены».
«Наспех отрытом», «низко летящие» и «занавешивающий проем»? Для одного предложения слишком много глагольных форм описательного характера (при этом нужное слово («снаряд») пропущено)! Они ломают предложения, делают его несбалансированным, громоздким и неживым. А ведь это – дневник солдата, у которого нет лишнего времени на лишние строки.
Одну можно оставить, две – с натяжкой, три – явный перебор.
Далее: вариант «в наспех отрытом» отлетает вообще сразу. Блиндаж хоть и является подземным фортификационным сооружением, но все же технически не роется, а сооружается. Это ощущается на уровне подсознательных ассоциаций. А если этого мало, то можно и этимологию слова посмотреть. Блиндаж – все-таки не от слова рыть, а от французского blinder – бронировать, покрывать броней.
Вторыми отлетают «низко летящие осколки». Если они могут угодить в подземное (sic!) сооружение, ежу понятно, что летели – ниже некуда.
Поэтому куда лучше фраза звучала бы так:
«В блиндаже тесно, но место напротив входа пустует: попади разрывной снаряд в борт траншеи, осколки оставят клочья от плащ-палатки, занавешивающей проём – и от человека у стены».
Впрочем, таких неловких фраз в тексте немного, и если их не искать сознательно (а я все-таки ищу, поскольку помню, что читаю конкурсные произведения), то они и не цепляют глаз. Ну, почти не цепляют:
«Безделью, муштре и брюквенному рациону – тоже, сколь бы
незыблемыми они не
казались».
Автору, коль скоро он очень серьезно относится к тексту, к слову, следует обратить внимание на подбор адекватных образов, отсылок и экивоков. Другим участникам конкурса я таких претензий не предъявляю, но здесь планка заметно выше, а значит и моя мелочность уместнее.
Оные образы, отсылки, экивоки (аллюзии, намеки, репосты и преведы) могут быть как лишне-неточными (см. предыдущий пример с блиндажом), так и неудачно-неуместными. К примеру, эпитет «незыблемый» применительно к «безделью, муштре и брюквенному рациону» звучит очень неловко.
Незыблемое правило? Да.
Но «незыблемое безделье»? «Незыблемая муштра»? «Незыблемый рацион»? Нет, не сочетаются. Как и в случае с блиндажом несочетание идет на грани ассоциативного восприятия.
Конкретно в данном случае уместнее было бы «неизменный». В этом случае, кстати, не потребуется отсылки и на «кажущееся» состояние.
Впрочем, это мое личное ИМХО. «Преступления» против языка в этом примере точно нет, есть шероховатость, раздражающая придирчивый глаз, но не факт, что очевидная для других.
Из более серьезных замечаний автору: следует уделять больше внимания достоверности персонажей.
«Молодёжь рвётся в бой: им не важно, куда и против кого. Мы, старики, только переглядываемся понимающе».
Штефан, которому принадлежат эти слова, только 6 октября выдвинулся на фронт. Но «стариком» (старослужащим, ветераном, человеком, нюхнувшим пороху) стал считать себя уже 10 ноября. Я понимаю, что на войне (а уж тем более на передовой!) время – понятие относительно, но уж слишком быстро прошла эволюция.
И месяца не пролетело!
Из этой же серии другой упоминаемый персонаж – хитрый ирландец Фергус, разводящий журналиста из Лондона на пайки. Что не так? А вот что: в письме английского писаря немцы именуются то «фрицами», то «колбасниками», а вот Фергус – исключительно ирландец. При том, что всю жизнь ирландцы в армии британских Величеств были «пэдди». И коль скоро наш писец позволяет себе жаргонизмы, это было бы справедливо и в отношении Фергуса.
И, кстати, «фриц» и «колбасник» в одном контексте тоже не сочетаются. Первое – самоназвание немцев, которое союзники использовали нечасто и без презрительного оттенка, а второе – уже презрительное прозвище. А коль скоро речь зашла о презрении, то уничижительно немцев во время первой мировой войны кликали «бошами» (первыми начали французы, потом слово распространилось по всей Антанте) или «гуннами» (это уже англичане).
«Фрицы» и «гансы» тоже были, но негативный оттенок эти прозвища получили уже ближе ко Второй, а до того – больше самоназвание. Именно поэтому, кстати, в публикации «Дейли Мирор», посвященной знаменательному футбольному матчу 1914 г., который стал кульминацией рассказа, немцев называли именно «Фрицами». Чтобы не оскорбить.
ПЛЮШКИ
Ну, конечно, тут не обошлось без Ремарка.
Ни в жизнь не поверю, чтобы автор не был знаком с (пожалуй) самым знаменитым и (а это уже не пожалуй) лучшим романом о Первой Мировой. Я это не в упрек говорю, а просто констатирую факт. Хорошая литература оставляет хороший отпечаток на своих читателях, и по автору рассказа очевидно.
«Значит, верные книги ты в детстве читал»
и все такое…
И напоследок: я понимаю, что автору нравится «Пинк Флойд», и под них же видимо, рассказ писался.
НО!
Название одноименной песни в качестве заголовка рассказа (я правильно понял?) – совершенно неудачно. Во-первых, мимо большинства читателей, во-вторых, английские фразы в качестве заголовка русскоязычных текстов почти всегда моветон.
Хотя сама песня – в кассу. В смысле – в эпиграмму.