Захар Прилепин, роман
"Санькя".
Мне близки идеи, которые разделяет Захар, но не думал, что он умеет писать по-настоящему здорово. Максимум, чего ожидал - это подражание Лимонову, способному, однако, выдавать неплохие тексты.
Но "Санькя" с первых страниц дал понять, что этот лысый бывший ОМОНовец и бывший член НБП - способен выдавать множество деталей, афористичности, метафор, красиво рисовать образы. Помимо этого, он явно знает тех, о ком пишет. В этом, наверное, проявляется его чутье. Все-таки когда знаешь то, о чем пишешь - то можно сделать интересно, с массой деталей, нюансов и интересных замечаний.
А дело все в том, что его с детства пичкали невероятным количеством книг. От русской классики, которую он знает вдоль и поперек, до современной литературы типа Памука.
Сюжет. По сути он четко разделен на несколько частей, эта конструирование заметно. Но тем не менее читать интересно. Молодой радикал Саша - выходец из обычной русской деревни, всем сердцем переживает за свою страну. Он мечтает употребить свою энергию во благо, но реальный мир жесток и ничего хорошего ему предложить не может. В надежде сделать немного добра своими руками, он попадает в историю, ничего хорошего для него не сулящую.
Язык. А вот язык красив, образы мощные и запоминающиеся. Пока читал - ненавидел автора всей душой, но когда книга закончилась, понял, что это реальность, грязная и жестокая, без каких-либо прекраснодушных фантазий.
Персонажи. Разговаривают настоящим языком. Так, как в жизни. Поэтому масса нецензурной брани, иногда очень замысловатой, но герои реально вызывают эмоции. И страх и смех, симпатию или антипатию. И сам Саша или "Санькя", как его зовет бабушка - запомнится вам на несколько недель точно.
Книга мощная. Русская, жестокая, интересная, реалистичная. Получила все мыслимые и немыслимые премии. Хотя вряд ли это о чем-то говорит. На меня она произвела большое впечатление, хоть и больше печальное, чем позитивное. Нету тут красоты и идеализма, есть бесконечная русская метель.
Отрывок.
Скрытый текст - Санькя:
В шесть утра радио засипело, словно пластинка с гимном уже окончилась или никак не могла начаться, заедая. Радио тяжело дышало своим черным, пыльным легким, срываясь на хрип. Звук не прекращался.
Саша открыл глаза.
Над головой висели иконы.
Маленькое оконце слева от кровати цедило свет.
Бабушки в избе не было.
Саша прислушался, желая услышать дыханье деда, но не услышал. Вставать не хотелось. Но лежать — вдвоем с дедушкой за перегородкой — не хотелось еще больше.
Ноги брезгливо коснулись пола. Плечи передернуло. Скулы сжались, сдерживая зевок. Глаза суетливо метнулись по комнате, отыскивая, на чем бы задержаться, чтоб сердце успокоилось и утро началось в добре.
В противоположном углу комнаты висел «семейный иконостас» — с фотоснимками, тысячу раз виденный. Но Саша до сих пор любил разглядывать его.
Он оделся, сразу обрядившись и в брюки, и в майку, и в свитер, и, не подпуская близко мысли «…как там дед, взгляни…», прошел, потягиваясь и стараясь ступать тихо, в дальний угол, к белевшим смутно карточкам.
Вот это большое фото часто поражало Сашу: 1933 год, деревенские девушки сидят группой, их около двадцати. Девушки холеные, можно сказать — мордатые, одна другой слаще. Но ведь — коллективизация, работали за галочки. Саша все забывал спросить у бабушки, как так. Бабушка-то вот она, около шестнадцати лет ей или меньше (она не знала своего дня рождения и никогда его не отмечала) — но хорошая уже девка, все при ней. И 1933 год на дворе.
А вот и дедушка, с другом, 1938 год. Лица ясные, глаза широко раскрыты, суровые мужские полуулыбки. Командирские часы на руке деда, огромные, выставлены напоказ. Товарищ полукавказской внешности, но достойный такой кавказец, яркий, весь — вспых, точно неведомым образом отразил фотовспышку. 1938 год. Чего улыбаются? Хорошо им. Довольны, что фотографируются, впереди — жизнь.