[Don't Eat It]

Дочитал я Довлатовскую "Зону".

В общем, вся суть этой вещи в вот этом отрывке:

Скрытый текст - 16 июня 1982 года. Нью-Йорк:

Полагаю, наше сочинение близится к финалу. Остался последний кусок
страниц на двадцать. Еще кое-что я сознательно решил не включать.
Я решил пренебречь самыми дикими, кровавыми и чудовищными эпизодами
лагерной жизни. Мне кажется, они выглядели бы спекулятивно. Эффект
заключался бы не в художественной ткани, а в самом материале.
Я пишу - не физиологические очерки. Я вообще пишу не о тюрьме и зеках.
Мне бы хотелось написать о жизни и людях. И не в кунсткамеру я приглашаю
своих читателей.
Развеется, я мог нагородить бог знает что. Я знал человека, который
вытатуировал у себя на лбу: "Раб МВД". После чего был натурально
скальпирован двумя тюремными лекарями. Я видел массовые оргии лесбиянок на
крыше барака. Видел, как насиловали овцу. (Для удобства рецидивист Шушаня
сунул ее задние ноги в кирзовые прохаря.) Я был на свадьбе лагерных
педерастов и даже крикнул: "Горько".
Еще раз говорю, меня интересует жизнь, а не тюрьма. И - люди, а не
монстры.
И меня абсолютно не привлекают лавры современного Вергилия. (При всей
моей любви к Шаламову.) Достаточно того, что я работал экскурсоводом в
Пушкинском заповеднике.
Недавно злющий Гелис мне сказал:
- Ты все боишься, чтобы не получилось как у Шаламова. Не бойся. Не
получится...
Я понимаю, это так, мягкая дружеская ирония. И все-таки зачем же
переписывать Шаламова? Или даже Толстого вместе с Пушкиным, Лермонтовым,
Ржевским?.. Зачем перекраивать Александра Дюма, как это сделал Фицджеральд?
"Великий Гетсби" - замечательная книга. И все-таки я предпочитаю "Графа
Монте-Кристо"...
Я всегда мечтал быть учеником собственных идей. Может, я достигну этого
в преклонные годы...
Итак, самые душераздирающие подробности лагерной жизни я, как
говорится, опустил. Я не сулил читателям эффектных зрелищ. Мне хотелось
подвести их к зеркалу.
Есть и другая крайность. А именно - до самозабвения погрузиться в
эстетику. Вообще забыть о том, что лагерь - гнусен. И живописать его в
орнаментальных традициях юго-западной школы.
Крайностей, таким образом, две. Я мог рассказать о человеке, который
зашил свой глаз. И о человеке, который выкормил раненого щегленка на
лесоповале. О растратчике Яковлеве, прибившем свою мошонку к нарам. И о
щипаче Буркове, рыдавшем на похоронах майского жука...

Добавить просто нечего.

Далее идут "Компромиссы".