Итак, вернёмся же к тому памятному вечеру. В те славные послевоенные дни, немалое число видного дворянства собралось в Астуоре, дабы праздновать славную победу. Многие из прославившихся тогда молодых воинов ныне великие державные мужи – всеместно знаменитые, увенчанные властью и почётом. А тогда они были страстными, дерзкими и беззаветно правдивыми молодыми рыцарями, едва вкусившими первой крови. Старое поколение звало их «драконы нового короля». Герцоги, владыки Великих домов – «старые драконы» охотно брали их под своё крыло, воспитывая себе верных вассалов, друзей, а порой и сюзеренов. И хотя сам великий герцог Серенго в тот день был в отъезде по некоему делу, не терпящему никакого отлагательства, дворянство охотно столовались в доме радушного коннетабля, ибо было это почётно, а общество собиралось наилучшее.
Как сейчас помню, мы с графом Аёри вели беседу о возможных политических последствиях войны и всесветного передела ленов, когда болезный Шеннард сошёл в зал. Волчёнок Тикс, бастард герцога, сын свирепой дикарки из степей, поднёс ему хлебного вина, и Шеннард выпил так много, как только смог, блюдя древние законы гостеприимства. Вскоре началась трапеза, впрочем, неважно чувствовавший себя Красный Рыцарь не слишком усердствовал в поглощении яств.
Всё началось со спора, что завели между собой юные рыцари Гарвердо и Настерро. Речь шла о тот, меч которого из них больше. Выпив для куражу поболе вина, рыцари вышли на середину зала, и принялись меряться. Как оказалось, меч Гарвердо был длиннее, но Настерро – гораздо толще. Разобравшись с сиим, вне всяких сомнений, животрепещущим вопросом, рыцари уже готовы были сойтись на ничьей, но удалой родич барона Нотля, наблюдавший за состязанием, предположил, что не должно доблестным воинам расходиться, не выясним целостно, кто же из них достойнее, и раззадорил рыцарей, предложив им проверить силу мечей в действии.
Сочтя его слова справедливыми, рыцари вновь обнажили мечи, и сошлись в схватке, тем более яростной, что она была весьма нескладной, так как рыцари едва уже держались на ногах, устав от хлебного вина.
Наконец, Настерро одолел своего соперника. Тот, споткнувшись о ровный пол, распластался на топтаной соломе, и в следующий миг рыцарь уже наступил ему ногою на грудь. «Победа!» - воскликнул он - «Славная победа!»
Он уже собирался подать поверженному руку, но юный Нотль, неудовлетворённый короткой схваткой, решительно принялся увещевать рыцаря довершить начатое, и зарубить своего супостата насмерть. «Разве ты не поверг его в честном бою?» - спрашивал он - «Разве не поверг его боевым отчим мечом, и разве не ты лишь теперь властен над его жизнью?»
И окончательно уставший от новой порции вина Настерро, радостно смеясь, внял совету Нотля, и занёс меч над головой Гарвердо, что бесстрашно глядел на него, всем своим видом выражая рыцарскую доблесть, и готовность принять волю своего победителя с честью.
В последний миг, однако, меч Настерро остановил старый рыцарь Лезингер, маркграф Шатурмен, давний товарищ герцога Серенго, один из немногих пожилых людей, присутствовавших в тот вечер, и в силу возраста уделивший вину герцога лишь малое внимание.
Отобрав у юного Настерро его длинный меч, маркграф избил рыцаря кулаком, грубо, по мужицки, как крестьянин бьёт нерадивого подёнщика. Гарвердо же, при помощи верных друзей поднявшись с пола, грязно ругаясь велел Лезингеру оставить Настерро, ибо тот одолел его, Гарвердо, в честном поединке, и по древнейшему закону имеет право на его жизнь. О, какое бесчестие, несомненно, ждёт теперь Гарвердо, если ему не удастся мужественно встретить волю Настерро.
Завершив свою речь, однако, Гарвердо вновь низвергся на устилавшую пол солому. Речь его утратила связность, и он принялся извергать из себя вино, яства и грязные ругательства, неприличные молодому рыцарю. Маркграф же, оставив Настерро, избил так же и Гарвердо, действуя, в том числе, ногами, обутыми в мягкие атласные шоссы. Впрочем, это мало утешило поверженного рыцаря.
Утолив свой внезапный гнев, Лезингер велел слугам унести прочь избитых рыцарей, а сам, к неожиданности прочих, опустошил полную чашу зелена вина.
«Помилуйте, маркграф!» - воскликнул Волчонок, поднося ему, раскрасневшемуся, чашу – «Но в чём же причина вашего внезапного гнева?» Маркграф же отвечал, что возмутительно и горько ему видеть образ жизни юного рыцарства, не воспитанного в прежней традиции – пути долгого и усердного служения, утратившей мораль и идеалы, которым учит святая вера.
На этих словах его прервал брат Кауразар, святой воин, посвятивший свой меч служению вере и Богу. Нужно заметить, что рыцарь этот, давший множество обетов, никогда не пил ни капли вина, но при том, речь его и поступки нередко выглядели на удивление подобно таковым у человека, уставшего от обильного вина.
«Однако же, добрый друг мой, гарнеан Лезингер! Ваши слова горько ранят моё сердце. В самом деле, нынешним юным рыцарям, встретивших войну детьми, и получившим шпоры в лихих боях, порой чересчур быстро, не хватает суровости воспитания, даруемой долгим служением старшему рыцарю. Однако же, опрометчиво говорить, что в их сердцах не звучит Слово святой веры! Я был с ними там…» - и тут очи разгорячившегося рыцаря воспылали огнём – «…был там, за великой рекой, со многими из этих юных воинов. Мы сокрушали зло, абсолютное зло, по сравнению с которым все войны и междоусобицы людей – мелочь не стоящая внимания. Мы вырезали доброе слово Священной книги на спинах нелюдей! Мы заставляли их плакать кровавыми слезами, покоряясь священной правде, и в те дни, подлинная святость и благоговение были видны в их лицах! Разнося мир и добро…» - святой воин готов был продолжать, но тут, ко всеобщему удивлению, его перебил молчавший доселе Шеннард – «Помилуйте, гарнеан Кауразар! Но как же смерть, пытки и убийства могут нести мир и добро?! Разве не Священная книга учит пути любви и дружбы?!» - «Нет!» - воскликнул святой воин, наливаясь бешенством, словно варварский плод алого томата – «Нет, гарнеан Шеннард, не помилую! Не помилую, ибо нет милосердия к непониманию! Те убийства был добром, истинным, незапятнанным условностью добром, Добром с большой литеры, ибо лишь в кругу человечества живут мораль и человечность. И соль тут даже не в том, что само понятие «человечность», как это явствует уже из одного его звучания, отображает суть отношения к человеку, и лишь к нему может быть применено, но в том, что мерой торжества человечности является степень господства людей на этом тёмном материке, ибо лишь тогда она станет всемирной и всеобъемлющей, когда последний монстр будет уничтожен, и настанет эра человечности, когда у людей больше не будет повода желать друг другу зла!» - переведя дух, святой воин малость успокоился, но всё ещё сверкал очами – «А дотоле…дотоле, мы будем пытать. Будем страшно, кроваво пытать, убивать, грабить и насиловать, ибо лишь подобными понятиями живут и мыслят Чёрные, и лишь подобным языком можно высказать им доброе слово Священной книги.»
На этом Кауразар закончил, и все молчали, поражённые силой его красноречия, и никто не смел и помыслить о том, что Красный Рыцарь решиться ему что-либо возразить.
Но тот решился.
«Скажите, гарнеан Кауразар, » - обратился он к святому воину – «как вы думаете, почему вас так ненавидят?»
Поражённый Кауразар захлебнулся воздухом, поражённый диковинностью вопроса.
«Право же, Шеннард, а разве может быть иначе? Какие ещё чувства проклятые исчадия Хаоса могут испытывать по отношению к добрым людям?! Я бы даже поставил вопрос шире – какие ещё чувства, помимо дикой, звериной ненависти они вообще способны испытывать?!»
Шеннард пожал плечами. «Допустим. Но если даже не говорить сейчас о Чёрных…подумайте о людях. За что вас ненавидят простые крестьяне?» - «Крестьяне ленивы и скупы, а мы вынуждаем их усердно трудится и отдавать десятину церкви» - пожал плечами Кауразар – «Да, я знаю, знаком я с вашими взглядами, и знаю, что вы на это ответите. Но поверьте мне, Шеннард, заранее вам скажу – вы не правы!» - «Вы так легко, заранее утверждаете это?» - «О да! Потому что только мы стоит на пути у сил Зла, готовых вцепиться в чрево Человечества!» - «О, как же вы правы, гарнеан Кауразар!» - восхищённо заметил Волчонок, отвлёкшись от кабаньей ноги – «Можете ли вы себе представить, я знаю о чём вы! Я видел…видел нежить Корренто!» - «Правда?» - воскликнул удивлённый Лезингер – «Мне тоже случалось её видеть!» - «Расскажи об этом, мальчик!» - попросил Кауразар – и все, включая Шеннарда, с интересом прислушались.
«Это было года два тому назад. Король Хейдерих – тогда ещё принц – возвращался из славного похода на земли Натригорна. С ним были многие вассалы. Я же в ту пору служил знаменосцем своему отцу, и сопровождал его, по его великой милости, во всех делах и странствиях. Перевалив через горы, мы попали в долину Корренто, и король…» - «Принц!» - «…ах, верно, простите, тогда ещё – принц – загорелся желанием повидать свою достославную нежить! Оставив войска располагаться лагерем в долине, король с малым отрядом направился к бэнешу Корренто, лежащему…» - «Гарнеан Шеннард, » - перебил тогда Волчёнка осмотрительный граф Аёри – «вы знаете, что означает это слово?» - «Увы,» - смутился Красный Рыцарь – «я ведь не местный…» - «Так у нас, на юге, называют древнейшие городища. Это слово, в переводе с языка величайшего Данерума означает «цитадель». Данерум пал бесчисленные столетия назад, но руины его исполинских городов-крепостей и ныне можно видеть по всему Югу. Многие из нынешних городов стоят на данерских фундаментах, а посему, слово это может означать как «город с очень древней историей», так и попросту «руины». Наш юный друг, вне всяких сомнений, имел ввиду первое, ибо Корренто, хотя и утратил прежнее величие, вполне ещё обитаем!»
Шеннард поблагодарил графа, после чего, Волчёнок продолжил свой рассказ.
Он поведал о том, как люди принца, а с ними и герцог – и его молодой знаменосец – вошли в древнюю столицу. Люди там, должен сказать, почти не живут – что в наши дни, что тогда, хотя в одной из башен и располагается королевский сторожевой пост, малый гарнизон которого следил за крепостью, а в предместьях множество вилланов зарабатывали себе на хлеб торговлей чудесным грибом трюфелем, коий в той низменной местности растёт весьма обильно…впрочем, я отвлёкся…так вот, в самом городе людей жило заметно меньше, чем в прежние времена, ибо будучи разрушен дважды за одно поколение, он так и не восстановил своего прежнего величия.
Итак, люди принца вошли в разрушенный замок Корренто. «Мой замок!» - с довольным видом, если верить нашему рассказчику, произнёс принц так, словно уже собирался перенести в него свой двор.
Осмотрев его стены и башни, они обнаружили глубокую расщелину, прорезавшую его твердь, и уходившую, казалось, в самые недра земли. Многие из придворных принца были бы, вероятно, рады не лезть в неё, коли б не страх показать себя перед Хейдерихом людьми малодушными.
Расщелина эта вела в знаменитые подвалы замка. Принц, и его люди бесстрашно спустились вниз. Там, в духоте и сырости, при чадном свете факелов они осмотрели древние железные решётки, навеки запечатавшие подземелья, и их зловещую историю. Солдат же из местного гарнизона, что был им провожатым, рассказал, что суеверные горожане часто кладут у решёток свежее кровавое мясо, надеясь задобрить нежить. И нередко его после не находят.
Отвлекаясь на мгновение, мой друг, замечу, что в наши дни, иные люди доходят и до большего. Так, в прошлом году был схвачен алхимик, который алча познать страшные тайны, ведомые многомудрой нежити, собирался заключить с нею сделку, и выкрал из дому невинную девушку, дабы увлечь её в подвалы Корренто. Одному Богу известно, что он собирался сотворить дальше!
Итак, если верить Волчонку, то принц, удовлетворившись осмотром своей вотчины, уже собирался, было, покинуть подвалы, как вдруг из за тусклой решётки раздался замогильный рёв, и был этот рёв столь ужасен, отвратителен, бесчеловечен и богопротивен, что даже наихрабрейшие рыцари пали на колени, осеняя себя священными символами.
И раздался голос, и был тот голос страшен аки сама Смерть. «Чую вас, живые! Слышите ли вы меня?» - «Слышим тебя, нежить Корренто!» - ответствовал принц, и хотя голос его дрожал, нельзя не восхититься уже и тем, что он решился ответить чудовищу – «Как ваши дела? Всем ли вы довольны, и не тяготит ли вас ваше существование?» - «А! Чую! Чую кровь Корренто! Со мной говорит мой праправнук! Или, может, прапраправнук? Я давно, давно сбился со счёту…» - «Года ваши многие…» - «Да, мой потомок! Многие. Но я не устаю ждать. Я всем доволен, и я верю, что однажды я выйду на свободу. И пускай, я сбился со счёта годам, пускай тот мир, что встретить меня, будет уже совсем не тем, что я оставил, моё ликование будет не меньшим!» - «Нет!» - твёрдо ответил будущий король – «Нет, этого никогда не случится. Вы никогда не покинете подвала!»
И в тот же миг порыв могильного воздуха сбил знатное рыцарство с ног, а мрак разверзся, извергнув из себя нежить! Она была за решёткой, прямо там, совсем рядом! Так близко, что тусклый свет факелов упал на ней, и Волчонок увидел! О, лучше бы ему никогда не видеть! Ибо нет слов в людском языке, дабы описать тот ужас, что предстал его глазам. И многие годы спустя, став отважным воином, он признавался мне, что едва стоило ему в бою, или ещё в какой невзгоде испытать невыносимый страх – он вспоминал нежить Корренто, и все его человеческие страхи становились мелочными и жалкими.
«Да! Да, мой далёкий наследник, да!» - проревела нежить, схватившись ужасными руками за решётку, и сердце Волчонка похолодело при мысли о том, сколь хлипкая и ничтожная преграда отделяет их от чудовища – «Я выйду. Ибо я сведущ в искусстве ожидания. Поелику, впереди у меня вечность, а за вечность обязательно что-нибудь да и случится!» - и сказав своё слово, нежить сотрясла решётку, выломав несколько ржавых прутьев, и удалилась во тьму.
«Позвольте!» - перебил здесь Шеннард Волчонка – «Но мне непонятно – если эта нежить столь ужасна, то как могла сдержать её старая железная решётка?» - «О, гарнеан Шеннард!» - горько улыбнулся Лезингер – «Её держит вовсе не решётка, но старая клятва. Ибо нежить поклялась не покидать подвала, и слишком горда, дабы нарушить своё слово, и хотя с той поры прошли уже многие поколения…» - и маркграф вместе с Волчонком, дополняя друг друга, рассказали Красному Рыцарю ту леденящую душу историю, что определила судьбу нашего королевства. Но не буду, впрочем, отягощать вас ею, мой друг, ибо вам она почти наверняка известна, а если же и нет, то она, вне всяких сомнений, достойна отдельного вечера, ибо эдак я вам до рассвета так и не изложу до конца историю Шеннарда. Да и, по правде говоря, история эта не из тех, что охота рассказывать на ночь.
«Теперь вы понимаете?!» - воскликнул затем Кауразар – «Понимаете, Шеннард, на пути у какого зла мы стоим, и сколь мала та цена, которую простолюдины платят за покровительство священного клинка? Ибо живя в мире и безопасности, они могут корить Силу и Власть, но выйди зло на свободу, и им ни за что не спасти своих жалких жизней!»
«А знаете…» - подумав, заговорил Красный Рыцарь – «Знаете, я ведь был свидетелем того, как простолюдины победили великое зло!» - «Да бросьте!» - воскликнул юный Нотль – «Всякому своё дело – крестьянин пашет, священник молится, сражается – воин. Что ж вы такое рассказываете!» - «Однако, так всё и было!» - упорствовал Шеннард – «Ха, слыхал я о крестьянах, которые восставали супротив своих господ, но чтоб крестьяне сражались с нелюдской силой?! Чудная это была, верно, битва!» - фыркнул Кауразар – «Эта была битва, которая переменила мою жизнь!» - спокойно отвечал ему Шеннард – «Битва, которая сделала меня тем, кто я есть!» - «Расскажите же нам, гарнеан Шеннард» - дружно обратились к нему здесь с просьбой присутствующие – «Расскажите, ибо нам давно уже охота узнать, что за путь привёл вас к нам с далёкого Севера. А это, верно, должна быть весьма занимательная история!»
Но однако же, друг мой! Взгляните в восточное окно! Уже светает, а история Шеннарда ещё вовсе не закончена! Не клонит ли вас в сон? Вы и в самом деле всё ещё горите желанием слушать? Ибо если нет, и если вы остаётесь со мной лишь из вежливости – я вовсе не буду настаивать. Что ж, быть посему. Итак…
«Тому сорок лет назад, бесстрашная орда вторглась в земли Империи Тальдерион. Это была страна Арвет – гордая, непокорная. Захваченная империей, она не сдавалась. Из поколения в поколение её доблестные сыны сражались за независимость. Суровые императоры уничтожили культуру Арвет, запретили язык, умертвили философов, запретили жителям носить оружие, поставили народ на колени. И вот, орда пришла в сломанную страну. Чтобы расположить людей к себе, и сделать то, чего не удалось никому из его предшественников – добиться лояльности Арвет, император послал своего лучшего полководца – маршала Гайенкарда на защиту её людей. Это был истинный рыцарь – честный и благородный, доблестный и бескорыстный. Только такой человек был способен не утопить страну в крови, но воодушевить.
Так как жителям Арвет запретили вооружаться, маршал привёл с собой огромное войско. Он разбил орду в череде кровавых сражений, и изгнал её за горы. С обескровленной, лишённой поддержки армией он продолжал преследовать врага, чтобы разбить его в его стане. Народ империи был восхищён подвигами славного полководца. Его авторитет рос, как грибы после дождя. Тем временем, сменился император. Новый – был завистливый, лицемерный и трусливый человек. Он боялся своего популярного слуги.
Надеясь, что небольшое поражение положит конец славе маршала, император велел лишить его всяческой поддержки. Но он по прежнему стойко бился, не зная страха. Этот подвиг лишь добавил ему чести. Тогда, император отозвал войско, велев маршалу идти домой. Но тот не мог ибо это означало бы обречь людей Арвет на месть орды.
Маршал отпустил домой всех желающих, а сам остался. И бился во главе редеющей дружины, покуда не попал в плен…»
Его бросили в узилище, где долгие годы ожидали его тяжёлые дни воспоминаний. Всё, во что верил этот человек, рассыпалось прахом. Кровожадный хан грозился Гайенкарду лютой смертью, но не это печалило его. Нет, прежде всего, он понял, - и тут Шеннард, как сейчас помню, воодушевлённо повысил голос – он понял, что всю свою жизнь провёл на службе чудовищному, аморальному механизму угнетения и порабощения. Люди, человеческие жизни были лишь пешками на доске, на которой и сам Гайенкард был важной, но безвольной фигурой.
Продажные чиновники предложили важному пленнику бежать за некоторую сумму золота из его тайных запасов. Впрочем, маршал презрел подобное предложение. Он был честно побеждён, и сдался в плен. Он дал слово. Он полагается на милость победителя.
Однако, однажды в его узилище был брошен ещё один пленник. Это был Чон Тимель, уже тогда овеянный множеством легенд. Воин-философ народа Арвет, партизан, отчаянно бившийся за свой народ на две стороны, сражавшийся и с ордой, и с армиями императора.
Сказывают, Чон был некогда предводителем цеха часовщиков в Арвет, и приобрёл всеместную славу, достигнув высот в изысках тонкой механики. Когда началась война, имперский губернатор предложил ему золото и славу, коли он согласится работать во имя Империи. Но Чон презрел его предложение. Он поднял своих людей, повёл их в бой, вооружившись вместо копья огромной острой стрелкой от башенных часов. И в тот же день, все часы в Арвет встали навеки, ибо все мастера ушли на войну, и некому было завести и смазать их, взойдя на высокие башни.
Они вели долгие беседы при сумрачном свете лучины. Сокамерник заставил Гайенкарда пережить катарсис, изменить своё мировоззрение. Было бы глупо, если бы он просто так потерял жизнь, которую может ещё употребить на нечто лучшее, хорошее, доброе. Нечто, способное загладить его прежние ошибки.
Гайенкард расстался со своим тайным золотом, и бежал. Его по пятам преследовала неутомимая кавалькада, охотники, отряд преследователей во главе с беспощадным чудовищем Эиан-Хуррил К’мааргом. Они подбирались всё ближе и ближе.
О, что это было за чудовище! К’маарг, шестилапый ужас, послушный ордынскому хану. Люди шёпотом рассказывали друг другу легенды о том, какими путями хан в далёкой юности, будучи ещё лишь вождём мелкого племени, приобрёл над ним власть, в каких местах побывал, и какую цену за это заплатил.
Высоко в горах Арвет, измученный Гайенкард попал в снежную бурю. Он потерял и фарка, и проводника, и медленно умирал от голода и холода. Но местные жители – простые горцы – чудом нашли его, и спасли. Много дней маршал лежал бес сознания, бредил, находясь во власти сильной болезни.
Вскоре, личность спасённого перестаёт быть тайной. В поселении были и люди, ненавидящие империю больше чем ордынцев. Кто-то из них тогда навёл охотников на убежище Гайенкарда.
И вот, - продолжал Шеннард увлечённо, и картины далёких земель словно бы встали у нас перед глазами – вот, вообразите лишь себе - отряд всадников прибывает за Гайенкардом. Тот готов сдаться, лишённый надежды, но происходит немыслимое. Уставшие от пассивности люди набрасываются на охотников, и побеждают! Только одному из них удаётся бежать.
«Ну, повезло! Но что дальше-то?!»
Дальше? Гайенкард, со временем, выздоровел. Зима набирала силу, бураны уже почти не прекращались. Перевалы полностью закрылись, что на некоторое время должно было оттянуть расплату К’маарга. И тем не менее, горцы понимали – она неизбежна. Уставшие от многолетнего угнетения, уставшие от страха, от унижения и презрения – они сделали свой выбор. И были бы готовы биться насмерть, погибнуть, дыша воздухом свободы…если бы их губителем был человек. Но К’маарг…
Маршал Гайенкард, послуживший поводом к восстанию, вдохновивший их быть людьми, стал тогда их последней надеждой. Едва окрепнув, он спустился с гор, преодолевая непролазное ненастье. Спустился за помощью.
Нет слов, чтобы передать все те тяготы и лишения, что претерпел он, пробираясь через заснеженные пустоши. Немало недель прошло, прежде чем Гайенкард добрался до цели своего пути – великого города Райндурата, «дымчатого опала предгорий», столицы имперского прокуратора, столь славно спасённой им от орд захватчиков.
Вообразите себе картину! Пышный приём во дворце губернатора. Роскошь и блеск! И вдруг, нарушая всё это великолепие, в ворота вваливается изнеможённый оборванец – страшный, заросший, невыносимо смрадный и бородатый, одетый в грубые лохмотья. Не успел губернатор и сморщить нос, как охрана уже бросилась к дерзкому нищему, дабы вышвырнуть его из дворца, и люто покарать за наглое вторжение.
«Погодите, гарн-те!» - хрипло произнёс тогда пришелец, руками прикрывая голову от тяжких дубин – «Вы ведь меня знаете!»
И губернатор, уже ушедший, было, обратно к гостям, обернулся. Нечто смутно знакомое почудилось ему в голосе пришельца. Он движением бровей прекратил избиение, и прикрыв нос надушенным платком, пригляделся к бродяге…
«Великие боги! Гайенкард! Гарн-триар Гайенкард! Возможно ли подобное?!» - внезапно воскликнул он, узнав в пришельце прославленного героя.
Шли дни. К умытому, одетому, вновь окружённому роскошью и почестями маршалу потянулись толпы друзей, родственников и соратников, жаждущих высказать свою поддержку. Губернатор же, решив потешить честь героя, столь лихо бежавшего из плена, объявил о подготовке к великому турниру, в котором сотни рыцарей, и тысячи простых воинов провинции сойдутся в бою во славу полководца.
Было сооружено обширное ристалище. Дюжины дюжин ярчайших хоругвей трепетали на весеннем ветру. Сияли доспехи рыцарей, и шелестели подолы прекрасных дам, и не один кубок был поднят во здравие великого полководца.
Гайенкард с благодарностью принял почести, однако, он готов был просить благородное дворянство о чём-то ином. Доказать своё мужество, свою воинственность способом, иным, нежели турнир. Спасти горцев.
Но, тишина была ему ответом. Ибо император заключил мир с ордой, отдав ей земли северной Арвет. Никто из его подданных боле не волен вмешиваться в тамошний ход вещей. Никто не станет помогать маршалу.
Приунывшее дворянство покинуло так и не начавшийся турнир. Кто-то остался равнодушным и лишь разочарованным, кто-то, не потерявший ещё совесть – пристыженным, но никто не решился помочь герою.
Губернатор, благоразумный, рекомендовал ехать в Тальдурат, в столицу, ко двору императора, и там просить о помощи. Но Гайенкард видел чудовищного К’маарга. Он видел ужасные зубы, и видел его верного зомби, что вечно плетётся за К’мааргом на кровавой кишке. Он знал, что никто из горцев не доживёт до помощи от императора, даже если он и согласится даровать её.
Полный решимости, Гайенкард покинул город. В великолепных, но бесполезных турнирных доспехах. Он направился в горы. Встретить свою судьбу плечом к плечу со своими спасителями. Ибо только это решение могла подсказать ему совесть.
«Настоящий рыцарь!» - восхищённо воскликнул Волчонок Тикс. Шеннард же улыбнулся, и продолжил рассказ.
Губернатор умолял маршала передумать, образумиться, не идти на гибель. Бесполезно. Иные молодые рыцари, восхищённые силой духа, доблестью героя были почти готовы последовать за ним. Они уже наточили мечи, надели латы, и собрали дружины, воодушевлённые решительностью своего кумира, и казалось, что теперь-то Гайенкард, всё же, пойдёт в бой не один. Но тотчас же герольды губернатора возвестили о том, что всякий подданный Империи, нарушивший вековечный мир с ханскими землями, является суть подлым предателем, и ставит себя вне имперского закона и милости Императора.
И скрипя зубами, даже храбрейшие были вынуждены сложить оружие, ибо никто не хотел прослыть предателем. Губернатор же, весь в слезах, божился Гайенкарду, что всем сердцем алчет ему помочь, но не может отпустить от себя войско в никуда, покуда меч орды навис над его главою. На том, Гайенкард проехал через восточные ворота Райндурата, и пустился в дорогу.
В горах, возвратившийся Гайенкард вновь взял в руки маршальский жезл. Это не метафора – огромный бронзовый шестопер имперских полководцев…горцы выбили на нём символы древней Арвет – свободной, непобеждённой, готовясь к своей последней битве.
Гайенкард учил храбрую молодёжь искусству войны. Учил боевым навыкам, учил дисциплине, тактике и стратегии. Он создал из свободолюбивых горян войско – первую армию Арвет за много веков.
Спустя несколько недель, каратели орды поднялись в горы. Это были совершенно бесстрашные бойцы, ибо путь к бегству им всегда преграждал К’маарг, а он был куда страшнее смерти.
Горы…горы встретили их холодным железом. Ущелья преграждали завалы. С крутых отрогов на них валились громадные камни, и в каждой лощине ждала удалая засада. Не стану утомлять вас многочисленными подробностями той смелой борьбы. Она длилась долгие недели, и горцы, наконец, воспрянули духом, и обрели надежду на победу – и жизнь, свободу! Ибо большая часть карателей была перебита, а оставшиеся утратили всякий боевой дух.
Наконец, с большой кровью, ордынцы пробились к главной твердыне мятежников – горной цитадели Нард. Но если, когда они входили в предгорья, их численность был вчетверо большей числа повстанцев, то теперь силы стали равны.
Преисполненные удали, защитники крепости вышли на бой, вышли с мечами и копьями, дабы сокрушить врага в честной схватке. О! Они позабыли, кто шёл за спинами карателей.
И когда в бой вступил К’маарг, сражение обратилось в ад. Он брёл сквозь ряды защитников, стремясь к стенам Нарда, а за ним, на осклизлой кишке, волочился его верный зомби, и страшно, мученически стонал.
К’маарг пожирал своих врагов, пожирал их обеими пастями, но то был ещё не конец. Ибо спустя лишь немногое время, К’маарг отрыгивал их, и защитники, обожжённые, полупереваренные, усмирённые болью и одурманенные ядом К’маарга, были покорны ему, и шли в бой на своих товарищей.
И когда ужас сковал защитников на стенах с такой силой, что они уже не имели мощи ни шевельнуться, ни натянуть тетивы, и бой замер, захлебнувшись тем ужасом, ужасом и болью – тогда К’маарг, смеясь в бороду, обратился к защитникам.
О! – воскликнул Шеннард, и клянусь вам, слёзы стояли в его глазах – Я как сейчас помню тот день. Сизые тучи затянули небо, ибо казалось, даже Солнце не в силах смотреть на нечеловеческое, противоестественное зло, и померкло даже само его сияние на белоснежных шапках гор.
К’маарг прошёлся пред шеренгой своих полупереваренных рабов – в изгрызенных доспехах, скулящих от страха и боли. Он шёл, волоча на кишке своего рыдающего зомби, и когда последний не успевал перебирать ногами, то попросту волочил его по снегу, оставляя следы крови и сукровицы.
Он встал перед главными воротами. Раскрыл пасти, и даже его ордынцы отступили, не в силах вынести вида того, что скрывалось в них.
«Слушай меня, Нард, могучая крепость!» - заговорил он тогда – «Я, Эйян-Хуррил К’маарг говорю к тебе! Я пришёл под твои стены! Я пировал в твоей тени! Я – ломающий волю; вековечный терзатель. Теперь говорю тебе – сдайся. Сдайся, и не преумножай боле скорбь и страх, ибо мы привели заложников. Окрестные селения пусты, вы больше не найдёте там жён и детей. И если вы решите принять бой – я буду пировать здесь, под вашим стенами. Пировать и…смеяться…» - так сказал он, и я записал каждое его слово, ибо нечасто этот монстр заводил разговор с людьми, а мне тогда уже вдруг каким-то образом стало ясно – не спрашивайте, как именно, что нечто, сказанное им, очень важно для победы – рассказывал Шеннард – как сейчас помню, последнее слово он произнёс…неуверенно, и именно на нём, верный зомби К’маарга заскулил, зарыдал, как никогда, и кровавая кишка, связующая их, натянулась, как струна мандолины.
И был ему ответ со стены: «Слушай меня и ты, чудовище! Я, Асдернорд Гайенкард, сын Пирторана Гайенкарда, наследник Гайентаррона, Смарагдовый Щит, верховный маршал Арвет, отвечу тебе! Нет меры той подлости и злобе, что бушует в тебе, и нет такого злодеяния, на которое бы ты не пошёл, монстр. Ответь же мне, как можем мы говорить с тобою, если нет ни веры ни надежды, что ты сдержишь слово, и будешь блюсти условия нашего уговора, каковы бы они ни были? Ибо знай, что не имея надежды, мы не сдадимся, ибо лучше пусть погибнуть одни лишь женщины, чем и женщины, и мужчины!»
И К’маарг тогда расхохотался. Расхохотался злобно, люто, и чем пущей он хохотал, тем жалостнее скулил его зомби.
«Надежда? Вера? Они покинули эти земли, маршал. Покинули их давным-давно – не счесть тому времени. И я уже устал их искать. Их нет. Поверь мне, маршал. Только боль…Так почему же ты должен обладать тем, что давно утратил я? Ты смелый человек, Гайенкард. Отчаянно смелый. Хочешь надежду? Так внемли же!» - и вновь монстр расхохотался – «Выйди против меня на поединок. И ежели ты одолеешь, то всякая угроза вовек покинет Арвет. Если же нет…то крепость сдастся, а ты познаешь такую боль, которой боишься даже бояться, Гайенард!»
И маршал, понимая, сколь опрометчиво было бы согласится, хотел уже, было, уйти с парапета, но тут некий молодой воин остановил его! – Шеннард прикрыл тогда глаза, погружаясь в воспоминания – «Постойте, мой маршал! Позвольте сказать слово. Мы – девять воинов, ваших учеников, поклялись стоять насмерть, защищая Нард, и не уступать никакой угрозе. И мы готовы биться с чудовищем, ежели будет на то ваша воля – один за другим, покуда один из нас не сразит чудище, или не падут все девятеро!» - «Мальчик!» - прошептал восхищённый Гайенкард – «К чему всё это? Осознаёте ли вы, сколь мал ваш шанс на победу, и сколь страшны будут ваши муки, ежели вы падёте?» - «Да, маршал» - отвечал юноша – «Мы понимаем. Но однако же, всё то время, что мы будем биться – а мы будем тянуть, сколько можно – заложники будут жить. А там, быть может, что-нибудь случится…» - «Быть посему!» - отвечал Гайенкард. А вслед за тем, вновь обратился к ожидавшему чудовищу – «Готов ли ты, К’маарг, биться с девятью чемпионами Нарда?» - «Назови их имена!» - попросило чудовище – «Айло из Нарда, Шен из Нарда, Корит из Нарда, Смемел из Нарда, Сынд из Нарда, Шапивар Дорауб из Нарда, Имиррет из Нарда, Корстер из Исельдурата и Торенго из Нарда» - «Кто же эти отважные рыцари?» - «Они не рыцари, монстр, но простые крестьяне. Все они, кроме гарна Корстера, посадские из Нарда, и все готовы сражаться за свой дом, не уступая и не сгибаясь, ибо такова кровь Арвет!» - «Да будет так!» - произнесло чудовище – «Что ж, первым я хочу съесть Корстера. Начнём же бой!» - нужно сказать, пояснил Шеннард, что тот Корстер был единственный не из Нардского посада. Он не был крестьянином, защищающим свой дом, но странствующим скартебелем из внутренних территорий Империи. Будучи человеком великой отваги, он всюду искал себе приключений, и не мог, казалось, допустить, дабы хоть одна лихая авантюра обошлась без него. Так, оказался он, неисповедимыми путями, на той войне, и так принял участие в той заклятой битве.
И когда гарнеан Корстер уже готов был выйти в ворота крепости, на парапет вышел праведный Омирин, первосвященник Нарда, человек великой святости. «Я слыхал о нём, гарн Шеннард!» - довольный, воскликнул здесь Кауразар – «Слава о великих духовых подвигах его достигла даже наших земель! Так что же сказал праведный Омирин?»
Он сказал так: «Прежде чем начнём мы бой, К’маарг, соверши милосердное деяние. Позволь мне спуститься под стены, дабы помочь раненым, и похоронить убиенных!» - «Ха! Зачем мне делать это, святоша? Что ты можешь предложить мне взамен? Или ты думаешь, что я должен пойти тебе навстречу лишь из человеколюбия?» - и К’маарг вновь захохотал – «Затем, » - ответствовал первосвященник – «что не может быть в этим мире никого, кого нельзя было бы помянуть хоть одним добрым словом. Ведь ты не вечен, Эйян-Хуррил К’маарг. И страшно, и грустно, если единственным словом, что останется в память о тебе, будет слово презрения…» - «Меня боятся!» - «Тебя презирают, К’маарг. Страх, и даже ненависть уйдут вместе с тобой. Презрение же останется. Никто не достоин подобной участи!» - «Да что ты знаешь об участи, первосвященник Нарда?!» - грозно взревел вдруг К’маарг, и хотя он был в тот миг столь страшен, что многие воины укрылись за парапетом, неожиданное отчаяние послышалось в его голосе – «Я не должен потакать твоим принципам! Я не должен допускать и тебе – и себе – видеть то, чего нет! Здесь нет места надежде, нет места добру! Почему я должен позволить увидеть их вам там, где не вижу их я?! Что ты можешь мне предложить, первосвященник?!» - и святой Омирин тогда тяжело вздохнул, словно великая тяжесть в тот миг опустилась на его плечи – «Ты позволишь помочь раненым, а взамен я выслушаю твою исповедь…»
Вздох удивления прокатился по залу. «Что же могло ответить то чудище на предложение святого?» - воскликнул Лезингер. «Ничего» - ответил Шеннард – «Оно лишь молча кивнуло». И монахи вышли под стены, дабы врачевать раненых, и хоронить убитых, праведный же Омирин удалился вместе с К’мааргом в его роскошный шатёр – маленький, тщедушный человечек, рядом с массивной тушей монстра – но сколько воли, сколько силы духа, сколько непобедимой веры в нём было.
И так, они удалились в шатёр, и долгое время ничем не давали о себе знать. Прошёл день, прошла ночь, и ещё половина дня, и наконец, святой праведник вернулся в крепость. Был он бледен, а под глазами его отлегли густые тени. «И верно, » - говорил он своей пастве – «не будь я сед я бы поседел в эту ночь, ибо мне теперь ведома вся истинная история К’маарга, и таково моё бремя. Мне суждено до конца дней моих хранить те ужасные тайны!»
Девятеро же воинов, связанных клятвой, тем временем, успели изготовиться к бою. Как ни страшен был К’маарг, но не могло такого быть, чтобы монстр был вовсе уж непобедим. Впрочем, даже если бы и было так, все они готовы были пожертвовать жизнью в бою за честь и свободу.
Первым на бой с чудовищем вышел воин Корстер. Закованный в стальные доспехи, с мечом и щитов он вышел против монстра. Начался бой, и К’маарг, тряся бородою, тотчас же пошёл на бойца, норовя поглотить его пастью. Стремителен был его бросок, и человек едва успел отскочить, не глядя, куда он прыгает. А зря. Ибо в том месте его уже ожидала вторая пасть. И в тот самый миг, Корстер был проглочен. Весь бой занял немногим больше времени, чем потребуется мне, дабы опустошить вот эту чашу. К’маарг же принялся пережёвывать побеждённого, и – о, сколь страшны были крики, доносившиеся из его нутра!
Наконец, он отрыгнул бедного Корстера, и тот пал на колени, в дымящемся кровавым жаром снегу. Корстер кричал, кричал и плакал, и плакали многие его товарищи, столь жалостен был его вид. «Корстер, больно ли тебе?» - спрашивали они его со стен – «Больно, братья! О, как больно!» - отвечал им побеждённый, пресмыкаясь пред К’мааргом.
«Следующий!» - произнёс затем К’маарг, жестом велев Корстеру занять место в рядах других своих рабов.
И вышел Имиррет-разведчик. С луком и стрелами, в лёгких доспехах, подвижный и юркий, он встал против свирепого К’маарга.
Споро натянув тетиву, он пустил стрелу в монстра. Острая, она вонзилась в его серую тушу, и дурная жижа засочилась из раны. Но монстру, казалось, было всё равно. Он пошёл кругом, и лучник завертелся, силясь прицелится в К’маарга. Наконец, поймав цель, он собрался уже, было, выстрелить – но горе ему! Поглощённый прицеливанием, стрелок не заметил кишки, что приближалась к нему, ибо зомби оставался неподвижен, в то время, как К’маарг огибал лучника. И слизкая, она обмотала его меднобутые ноги. И пал Имиррет, а К’маарг тотчас же устремился к нему.
Запутавшийся лучник, тогда, выхватил нож, и подтянул за кишку к себе зомби, полагая, верно - «но уж хоть этого-то я прирежу!» - но зомби взвыл, и казалось, затаённая радость была в его вое, К’маарг же спешно воскликнул – «Убей его – и займёшь его место!» И покуда лучник, напуганный такой перспективой, на мгновение задумался, К’маарг ухватил его сразу обеими пастями.
И ристалище утонуло в его воплях.
Следующим была очередь идти воину Сынду. Со слезами на глазах, провожали его в бой братья, ибо никто не верил, что тому удастся не разделить судьбу предыдущих бойцов.
«Постойте, друзья!» - внезапно воскликнул юный воин Шен – «Позвольте мне идти против монстра сейчас!» - «Но зачем, Шен?» - удивлялись они - «Ведь сейчас ещё не твоя очередь? К чему, раньше времени?…» - «И верно!» - вторил им К’маарг, улыбаясь обеими пастями – «К чему стремиться в мои пасти раньше сроку? И до тебя дойдёт черёд. Все там будете!»
Но Шен настаивал, ибо в миг наивысшего отчаяния ему открылась очевиднейшая истина. Вновь и вновь созерцая К’маарга, он вдруг ясно понял, что всё огромное чудовище, страшная туша с пастями и лапами, с ядом и сукровицей – лишь вторичный придаток, конечность, но истинный же К’маарг – тот жалкий, безвольный зомби, что волочится за ним на кишке!
И Шен вышел на бой, вооружённый не мечом, но крючковатой гизармой.
Едва начался бой, Шен тотчас же метнулся к жалкому зомби, ползающему в заляпанному сукровицей снегу.
«Чу! Я знаю, что ты задумал» - предупредил его К’маарг – «Не ты первый такой. Убей его, и займёшь его место!» - «Да будет так!» - воскликнул юный воин, и в тот же миг подцепил зомби своим крючковатым оружием. И когда пасти К’маарга уже готовы были сомкнуться над ним, он со всей силой рванул зомби, подняв его над землёю, и укрывшись за ним от пастей. К’маарг же, влекомый рефлексом, не успел перенаправить рывок своих пастей.
И поглотил своего зомби.
«И что же? Что же гарнеан Шеннард? Что же случилось?» - принялись тогда расспрашивать Красного Рыцаря прочие гости. «Что? В то же мгновение над ристалищем разнёсся вой, преисполненный неимоверной, тысячелетней тоски и боли, ибо К’маарг поглотил самого себя, поглотил, и теперь переваривал. Прошли долгие мгновения, прежде чем монстр, наконец, изрыгнул из себя зомби. Помятый и обожжённый, жалкий, тот уселся в снегу, а К’маарг, скуля и плача, негодовал – «Ты должен мне теперь, Шен из Нард! Ты победил! За тобой теперь должок – моя надежда. Твою я тебе возвращаю!» - и тяжело переваливаясь на дрожащих лапах, монстр ушёл, а за ним ушли прочь его ордынцы, и мученики-рабы. Народ же Арвет, и сам маршал Гайенкард восславили крестьянина, одолевшего великое зло…»
«Ах, какая потрясающая история!» - восхитился тогда граф Аёри.
«Значит, Шен из Нард, вы – крестьянин, одолевший древнее чудовище?» - улыбнулся Лезингер – «Крепостной, восставший против своего господина, и защитивший свою свободу даже от великого зла? Воистину, удивительные дела творятся на Севере!»
А Кауразар удивлённо промолвил – «Не знаю, как этому верить, Shen’Nard, ибо не в силах предположить, что было бы удивительнее – если бы вы, будучи рыцарем короля, бессмысленно лгали нам рассказывая принижающую вас байку, или и если бы это было, хоть отчасти, правдой, и вы были бы беглым мужиком, с оружием в руках напавшим на сеньора, и ищущим ныне убежища в нашей стране?»
Шеннард хотел уже, было, ответить на столь язвительное замечание, но тут в разговор вклинился юный Тикс – «Позвольте, гарн Шеннард, но что же случилось дальше? Процветала ли далёкая страна Арвет? Многомудро ли ею правил гарн-триар Гайенкард? И как же, Шеннард, вы очутились здесь?»
«О!» - воскликнул Шеннард, разгорячившись – «Какой славный вопрос! Ибо хотя и нельзя сказать, что все жертвы, принесённые у Нард были напрасны, недолго мир и свобода процветали в стране Арвет! Окрепшая империя нанесла ордынцам новое поражение, и вернула себе север Арвет. Она смела самопровозглашённую республику. Она разрушила всё, созданное её людьми – этику, справедливое право и демократию. Солдаты императора наступали на горы, и не было силы, чтобы остановить их, ибо смелость и героизм могут победить величайшее чудовище, но не в силах сдержать тяжёлое рыцарство!» - «Это точно!» - «И храбрейшие пали в боях. Те, кто не боялся глядеть в пасти самому К’мааргу, были затоптаны фарками, сгинули под тучами стрел, задавлены полчищами имперских наёмников. В те дни, когда авангард императорского войска уже надвигался на Нард, маршал Гайенкард призвал к себе тех семерых, что выжили в бою с чудовищным К’мааргом, и велел им снаряжаться в путь, ибо он готов был дать им последнее – наиважнейшее – задание!» - «Так вы настаиваете, что это, всё же, правда?! Вы – беглый тальдерийский крепостной?» - я же молчал тогда, не вступившись за Шеннарда, но и не задавая ему вопросов, ибо давно уже записывал всё, сказанное Красным Рыцарем. Что-то подсказывало мне, что однажды из этих записей станет толк.
«Маршал велел нам…» - уже почти кричал Шеннард – «…велел разойтись по миру – до отдалённейших его уголков, дабы разнести тот дух, ту волю и культуру, в которой мы были воспитаны! «Арвет падёт!» - изрёк он тогда – «И вновь опуститься тьма. Быть может, на столетия. Но огонь нашей свободы будет тлеть, покуда будут искры, что вы несёте! Несите же их в те страны, где не было К’маарга, но не было и воли, не было мытарств, которые надлежит пройти, дабы узнать ей цену! Несите, и однажды, пламя Арвет разгорится всюду – в наиотдалённейших краях человеческих…»
«Так значит, » - воскликул наглый Нотль – «вы сами признаёте, что вы – беглый мужик, засланный в Астуор сеять смуту?!» - «Заткнись, щенок!» - вскочил взбешённый Шеннард – «Я вижу, ты так ничего и не понял! Не важно, что…» - «Позвольте, Шеннард!» - перебил его Лезингер – «Однако же, знайте своё место! Поелику вы настаиваете на своей истории, мы оказываем вас немалую честь, принимая за нашим столом. Извольте же не огрызаться на юного барона!» - «Маркграф!» - огорчённо взмахнул рукой Шеннард – «И вы? Я лишь хочу донести, что не важно, кто человек по рождению…» - «Но ведь вы сами подтвердили, что на поле боя главенствует рыцарство!» - «На поле боя? Ха! В феодальных склоках, брутальных заварухах, затеваемых вырожденными пнями родовых древ от безделья и скуки! Но есть ведь и иные битвы!» - «Вы забываетесь, Шеннард!» - «Довольно!» - «И верно, довольно!» - согласился Красный Рыцарь, который, как оказалось, вовсе не был рыцарем – «Я полагаю, мне здесь больше нечего делать!» - и с этими словами, он прошёл сквозь ряды изумлённого дворянства, и ушёл в ночь.
Не оглядываясь.
Никто тогда не спросил, куда он ушёл. Да и смысла н было. Мы позднее обсуждали это с великим герцогом. Король, разумеется мог, в великой своей милости, посвятить Шеннарда из Арвет в рыцари, и позволить служить себе. Подобное случалось.
Но мы понимали, что Шеннард не согласиться. И пытаться вновь искать с ним встречи – лишь ставить королевскую службу в положение смешное и глупое, позволить оскорбить великого короля отказом.
Вы спросите меня, что случилось с Шеннардом позднее? Сам я с ним уже боле никогда не встречался. Однако, многие годы спустя, уже в бытность мою королевским аудитором, случилось мне оказаться с миссией в графстве Кроше. Там-то, как оказалось, и закончилась история Шеннарда, в тот самом городе Брумеар в котором она, если помните, и начиналась.
Граф Кроше, как я уже вспоминал, был человеком весьма немногих достоинств. Лютой ненависть ненавидя Шеннарда, он вознамерился выдать его возлюбленную за покрытого коростой палача-урода. Дабы спасти свою любовь, Шеннард вынужден был сам жениться на ней. Однако, по астуорским законам, это сделало его крепостным графа Кроше.
Этот Мекерис Панго, граф Кроше – он был весьма дурным человеком. К тому же, ка мне удалось доказать, бесстыже крал королевское золото. Впрочем, этим для него занимался преимущественно его ключник, монах Шугерп, поелику у графа едва ли сталось бы на это ума.
Издеваясь над своим новым крепостным, своим порабощённым врагом, граф, ка мне рассказывали, морил его голодом, держа на хлебе и воде, и заставлял при том прислуживать себе за трапезой.
Однако, Шеннард терпел, покуда граф не возжелал воспользоваться правом первой ночи. После этого, Шеннард, не выдержав, вновь восстал, и напал на своего графа.
Он бежал, преследуемый по пятам собаками и охотниками за головами – множеством, впрочем, не все из них вернулись домой. Израненный, больной, он искал пристанища в гиблых лихорадочных болотах. Позднее, там нашли его скорченный, разлагающийся труп. Такова была судьба человека, чьё время ещё не пришло…
Впрочем, к чему это я? Уже рассвело, любезный другой мой. Наступило утро, а мы с вами так и не сомкнули глаз. И прежде чем вы вновь отправитесь в путь, уважьте просьбу старого аудитора. Я бы хотел вас попросить о покровительстве для моего протеже. Он хваткий малый, неразговорчивый монах, надёжный, честный, и готовый отправиться с миссией в сколь угодно далёкие края. Погодите! Да, разумеется, как и положено монаху, он обрит наголо, да и к чему в его положении огненно-рыжая шевелюра, тронутая ранней сединой?…