Сумасшедший роман про сумасшедших людей, которые, тем не менее не могут быть отправлены по причине своего сумасшествия с войны домой. Да-да, та самая Поправка-22.
Роман начинался мною трижды и лишь третий раз смог дочитать до конца.
Текст романа подобен паутине, в которую ничего не подозревающий читатель потихоньку влипает.
Война показана не как воинский или трудовой подвиг, а как очень странная работа призванных исполнять трудопую повинность. Молодые парни должны отлетать свои 40-45-50-55-60-65-70 боевых вылетов и вернуться домой, за океан. Или... или попасть на Соломоновы острова, где идёт та ещё мясорубка с японцами.
Кроме Милоу Миндербиндера. Остановлюсь на нём, ибо этот колоритный персонаж очень чётко иллюстрирует присказку что "кому война, а кому мать родна". Поначалу представленный нам автором как начальник офицерской столовой по ходу действия он оказывается руководителем
подпольной да какой уж подпольной, вполне себе легальной торговой империи "М. и М."
Скрытый текст - немного штрихов к портрету:
Йоссариан медленно повернулся к Милоу и уставился на него недоверчивым, испытующим взглядом. Он увидел простое, дышащее искренностью лицо человека, не способного на хитрость и коварство, честное открытое лицо с большими глазами, косящими в разные стороны, рыжеватую шевелюру, черные брови и рыже-каштановые усы. У Милоу был длинный тонкий нос с принюхивающимися влажными ноздрями, причем казалось, что нос его всегда повернут не в ту сторону, куда смотрит его хозяин. Это было лицо человека с цельной душой, для которого сознательно изменить своим моральным принципам – гранитному фундаменту всех добродетелей – так же невозможно, как превратиться в гнусную жабу. Один из этих моральных принципов заключался в том, что в торговой сделке не грешно запрашивать максимальную цену.
«М. и М.» в этой надписи означало «Милоу и Миндербиндер», а союз «и», как откровенно признался Милоу, был вставлен, чтобы не создавалось впечатления, будто синдикатом управляет один человек.
Двенадцать ампул с морфием были украдены из санитарной сумки, вместо них красовалась аккуратная записочка, гласившая: «Что хорошо для фирмы „М, и М.“, то хорошо для родины. Милоу Миндербиндер».
К тому времени на боевом счету Милоу было уже немало боевых подвигов. Пренебрегая опасностью и игнорируя критику, он по сходной цене продавал Германии нефть и шарикоподшипники. Это приносило хороший доход и помогало поддерживать равновесие двух противоборствующих сторон. Под огнем противника он держался мужественно и благородно. С рвением, явно выходящим за рамки его скромных обязанностей, он взвинтил цены за обеды в офицерской столовой до такой степени, что офицерам и рядовым пришлось отдавать ему все свое жалованье, чтобы хоть как-то прокормиться. Собственно говоря, никто их не неволил, при желании они могли умереть с голоду – Милоу терпеть не мог насилия над личностью и на всех перекрестках твердил о праве индивидуума свободно распоряжаться своей судьбой. Когда его атака на офицерские карманы встречала сопротивление, он, не щадя ни живота своего, ни репутации, продолжал давить с помощью закона спроса и предложения. Стоило кому-нибудь сказать ему «нет», я Милоу нехотя отступал, но даже в обороне он мужественно защищал историческое право свободного человека платить за спасение от голодной смерти такую цену, какую с него запрашивают.
Этот человек очень чётко иллюстрирует что всё продаётся и всё покупается. Начиная от фиников, заканчивая бомбардировкой собственного авиаполка.
Лично для меня Миндербриндер стал олицетворением того капитала, что стоит за спиной практически любой крупной войны. Стоит и пересчитывая барыши приговаривает, что деньги не пахнут. Возможно, я упрощаю образ и вполне возможно, что в мирой жизни Милоу стал бы гением транспортной логистики и миллионером. Но во время войны... как-то это очень по американски.
И это только один из вереницы сумасшедших персонажей Хеллера.
Поправка-22, что вынесена в заглавие романа страшна не только своей неумолимостью, но и тем, что: «
Уловка двадцать два» вообще не существовала в природе. Он-то в этом не сомневался, но что толку? Беда была в том, что, по всеобщему мнению, этот закон существовал. А ведь «уловку двадцать два» нельзя было ни потрогать, ни прочесть, и, стало быть, ее нельзя было осмеять, опровергнуть, осудить, раскритиковать, атаковать, подправить, ненавидеть, обругать, оплевать, разорвать в клочья, растоптать или просто сжечь.