[Sera]

Этот текст (роман или повесть, пока не уверена, но задумка грандиозна) пишется довольно долго, медленно и с заметным трудом. Я буду искренне благодарна за внимание и ещё больше – за помощь.

Название (рабочее) – Город

Жанр – постапокалипсис.
Если не перерастёт в нечто иное, оставив от постапокалипсиса один антураж. Во всяком случае, демонстрация разрушенного города - не цель, а средство.

Первый отрывок самый большой, поскольку самое начало уже выкладывала в "Своих произведениях..."

Скрытый текст - 1:

Тварь притаилась за тонкой картонной перепонкой, выжидая, когда глупые человечки вылезут из своего убежища. Она шумно сопела и иногда рычала, но не решалась выползти на широкую полосу битого стекла, за которой спряталась добыча. И не уходила искать другую, более доступную пищу, поскольку такой в Городе было мало. Сидела, припав плоской мордой к земле, внюхивалась в аромат пищи, пускала слюну и ждала.

Они укрылись в подвале одного из снесённых взрывом домов. На поверхности земли лишь кайма фундамента обозначала, каких размеров было здание, а вниз вёл узкий лаз. Часть стены лаза осыпалась, и неизвестные умельцы соорудили заслон из больших листов картона, исписанных граффити. На той стороне, что была обращена к людям, раскуривал трубку колоритный негр в разноцветной тюбетейке.
Эжени казалось, что за толстогубой усмешкой негра видит шевеление сидящей в засаде твари. Она ни разу не сталкивалась с тем, чтоб существо караулило их так долго, но эта сдаваться не собиралась и вот уже больше двенадцати часов не покидало своего поста.
Холод пробирал насквозь, проникал в самое нутро. Безумно хотелось развести огонь, но делать этого было нельзя: свет и тепло привлекали к себе тварей. Сейчас их караулила только одна, и оставался шанс, что если на рассвете ударит мороз, она уберётся в нору. Но если таких монстров соберётся несколько десятков, мороз уже не поможет.
Свет проникал лишь в отверстие лаза, такой тусклый, что едва получалось рассмотреть собственную вытянутую руку. И то благодаря тому, что сумерки ещё не успели превратиться в ночь. Не пройдёт и часа – и на подвал опустится кромешная тьма.
- Я хочу пить, – прошептал Эрил, едва шевеля губами.
Мальчик прижимался к матери, крепко обхватив её руками. Его лихорадило, зубы выбивали глухую дробь. Даже сквозь одежду Эжени чувствовала жар детского тела, ничуть не греющий, зато способный поселить в душу не проходящий страх. Едва ли в Городе остался хоть один человек, знающий толк в медицине, а Эрил болел больше недели, и с каждым днём становился всё более вялым. Он уже не ел, лишь пил, но воды было удручающе мало.
Если бы удалось отыскать нормальной укрытие, годное для проживания хоть на пару дней, защищённое от расплодившихся в последние месяцы мутантов! Тогда Эжени смогла бы – она в этом не сомневалась – вылечить сына. Однако сейчас они пересекали центральный район, уничтоженный отступающими военными, и никаких надёжных укрытий не осталось. Возможно, дальше, на западе, где располагались офисные здания, что-то уцелело – в ясные дни Эжени различала на самом горизонте иглы небоскрёбов, и боялась, что они лишь плод её воображения.
– Мам, я хочу пить, – настойчиво повторил Эрил.
– Сейчас, мой хороший.
Эжени оставила мальчика сидеть на плотном шерстяном одеяле, а сама отошла к тележке. Сколоченная из не струганных досок и поставленная на колёса от двух детских велосипедов, она содержала в себе всё имущество Эжени и её сына. Из-за того, что пары колёс имели разный размер, тележка всегда была наклонена немного вперёд, и чтоб вещи не вываливались, сверху крест-накрест натягивались два ремня.
Встряхнув бутылку, Эжени со страхом услышала, как вода булькнула на самом дне. И эта бутылка подходила к концу. Она плеснула в чашку столько, чтоб хватило на несколько глотков, и вернулась на одеяло. Подвал, в котором пришлось остановиться, оказался разрушенным, больше, чем наполовину засыпанным землёй, так что оставался небольшой пятачок у самого входа. Как раз хватило, чтоб разместить тележку с имуществом и расстелить одеяло, между ними осталась лишь узкий проход.
Эрил двумя глотками осушил кружку и привалился к матери. Закашлялся, согнулся пополам, сипло втягивая в себя воздух; руки он прижимал к разрывающейся груди. Эжени принялась гладить ему спину, почему-то считая, что это помогает против кашля, и каждую секунду казалось, что Эрил не сможет сделать вдох. Умрёт прямо сейчас, прямо на её руках… Закипали беспомощные слёзы, и она ещё сильнее тёрла мальчику спину, твердя про себя: Дыши же! Дыши! Дыши!»
Наконец, приступ миновал. Эрил, тяжело дыша, снова откинулся на спину. На пылающих щеках сохли оставленные слезами дорожки.
Последнюю капсулу жаропонижающего Эжени дала ему ещё утром, и теперь она просто не знала, как помочь. Она сидела рядом и прижимала сына к себе, крепко, но бережно. Она могла бы защитить его от любой опасности, об любого монстра – но только не того, что уже поселился в хрупком теле шестилетнего мальчика. Как драться с этим врагом, женщина не знала.
– Всё будет хорошо, родной, – поцеловала сына в горящий, сухой лоб. – Ты же веришь мне, правда? Всё будет хорошо. Ты поправишься, вот увидишь.
Он кивнул, но ничего не ответил, снова погружаясь в лихорадочное беспамятство. Ужасно хотелось схватить его за плечи и встряхнуть, заставить открыть глаза, но Эжени понимала, что сон – этот жуткий сон, из объятий которого так сложно было вырвать мальчика – его единственная защита от боли. Она завернула край одеяла, чтоб укутать ноги сына, и прислонилась спиной к стене. Закрыла глаза, хотя уснуть не смогла бы: слишком боялась хоть на миг выпустить Эрила из внимания.
– Всё будет хорошо, родной, – шептала Эжени, успокаивая скорее саму себя. – С нами всё будет хорошо. Мама обязательно найдёт выход.
Всего в пяти метрах сопела тварь. Теперь, когда тишину нарушали только дыхание Эрила, она казалась ещё ближе, хотя Эжени знала, что через стекло не переберётся: порежет своё ненасытной брюхо. За время пути пора было привыкнуть, что каждая ночёвка проходит под караулом одного или сразу нескольких монстров, но их присутствие, их бесконечный вой по ночам, их свары не давали расслабиться ни на минуту. Нередко, выбираясь на рассвете из очередного убежища, они натыкались на останки растерзанных тварей, сожранных собственными соплеменниками.
Эжени не сомневалась, что твари гораздо умнее, чем принято было считать, когда они только появились. Тогда многие принимали их за уродливых, тупых хищников – и где были все эти люди теперь? Кто-то бежал, пока была возможность, кто-то погиб, растерзанный на улицах «слизнями» или подстреленный во время зачисток. А монстра продолжали жить и плодиться, рвать на части покинутый Город. Выслеживать таких вот одиноких путников. Умные, хитрые уроды, превратившие мегаполис в огромную ловушку.
Единственное сходство тварей со слизнями было в шкуре, покрытой вязким желтоватым секретом. Более ничего. Высотой примерно с крупную овчарку, они передвигались на шести коротких, членистых конечностях, заканчивающихся раздвоенным когтем. Имели вытянутую, плоскую морду, разрезанную безъязыкой пастью. Клыки, загнутые назад, как нельзя лучше подходили для вырывания клоков мяса из добычи. Крупные фасетчатые глаза защищались кожистыми веками и были покрыты плотной прозрачной оболочкой. Однажды Эжени пыталась проткнуть такой глаз ножом, но лезвие соскользнуло, не оставив ни малейшей царапины.
Одну тварь убить было вполне реально, костяные пластины защищали только голову, шею и тянулись полосой вдоль позвоночника. Двух – уже сложнее. Если нападали стаей, спасало только бегство, да и то не всегда: твари, несмотря на кажущуюся неуклюжесть, быстро бегали, прыгали и хорошо лазали по стенам. Эжени всегда следила, чтоб вход в убежище был низким, иначе тварь могла перепрыгнуть через стеклянную полосу.
– Мы с тобой доберёмся до Внешнего обода, – бормотала Эжени, пребывая на грани бодрствования и сна. – Мы выберемся из Города… Ты станешь здоров, и мы каждый день будем ходить в парк. Кататься на каруселях, есть сахарную вату… Ты помнишь вкус сахарной ваты? А я помню. Как таяли во рту сладкие комочки… Я вылечу тебя, мой хороший, обязательно вылечу, и мы поедем к морю. Ты помнишь море? Нет? Море огромное…
За картонной перегородкой караулила голодная тварь, холод ворошил внутренности, а Эжени видела бесконечный морской простор, расчерченный полосами барашков, с кораблём у самого горизонта. Чувствовала неугомонные ласки бриза, терпкие поцелуи солнца. Слышала рокот пробоя, разбивающегося о волнорезы. В этот вечер – как тогда, девять лет назад.
Эрил заворочался, снова начал кашлять, но так и не проснулся.
– Тише, родной, тише… – Женщина прижалась щекой в вязаной шапке, покрывавшей голову мальчика. – Я с тобой. Я никому тебя не отдам.
Она не хотела засыпать, боялась сна больше, чем монстра на улице. Прислушивалась в тишине к дыханию сына, чувствовала каждое, самое малейшее его движение. Ловила каждый звук, сорвавшийся с его губ.
Она не хотела засыпать – но усталость, напряжение тяжёлого дня оказались сильнее, и постепенно Эжени погрузилась в дрёму.

– Нам надо уходить! Сегодня! Со всеми! – Эжени не знала, какими словами объяснить, что компромисса нет. Невозможно цепляться за достигнутое и одновременно делать вид, что всё в порядке. – Ничто не станет, как прежде, как бы тебе этого не хотелось! У нас сын, ты хоть на секунду задумывался о его будущем?
– Эж, прекрати истерику, – поморщился Кайн, едва поднимая взгляд от бумаг. – Паника напускная, санкционированная правительством, недовольным, что Город приобрёл слишком большую власть и в скором времени может потеснить Столицу. Всё само прекратится, вот увидишь, и только те, кто сохранит хладнокровие, останутся на плаву. Ты видела новостные сводки? Сколько разорившихся предприятий, сколько дельцов, потерявших все капиталы. Хочешь стать голодранкой? Я думаю о будущем нашего сына, и именно поэтому мы не бросимся в бега.
Эжени едва не закричала, но сдержалась, понимая, что никакие вопли не пробьют ледяную корку супруга. Сжала кулаки так, что побелели пальцы. Стиснула зубы до боли в челюсти. Этот разговор она поднимала каждый день и не по одному разу. Часами наблюдала в окно, как мимо дома двигаются бесконечные колонны беженцев, как автомобили один за другим пропадают из вида. Они и сейчас двигались, шуршали шинами по асфальту.
Уже несколько дней как перестали отвечать телефонные номера знакомых. Несколько дней как семья Эжени осталась единственными жильцами огромного здания. Люди покидали заражённый Город. На ночь женщине приходилось баррикадировать входную дверь и накрепко запирать окна, под аккомпанемент насмешек мужа. Кайн не верил в опасность, искренне считая все сообщения о мутантах – «слизнях» чистой воды политикой.
– Все твои деловые партнёры запирают офисы и пакуют чемоданы, – проговорила Эжени через пару минут, когда поняла, что не сорвётся на крик. – Тебе не с кем сотрудничать. В офисе никого не осталось. На что ты рассчитываешь? Что в одиночку выпустишь журнал? И кто его будет покупать, если все уедут?
Она старалась давить на деловую жилку мужа – единственную точку, доступную к прикосновению. Правда, попытки были и прежде, но казалось, что именно сейчас её услышат.
Кайн усмехнулся и наконец-то отложил бумаги. Поглядел на жену с удивлённым весельем, словно она выдала неожиданную хохму.
– С каких пор ты начала интересоваться делами издательства? Солнышко, ты же ни черта в них не понимаешь!
– Но хочу понять. Кайн, объясни, как общий кризис не пустит наш корабль ко дну, если ты останешься на его борту?
Эжени опустилась в кресло напротив супруга и сделала заинтересованный вид. Впрочем, она не сомневалась, что Кайн подберёт удобное объяснение.
– Эж, не надо забивать голову пустяками. Ты понимаешь, что не разбираешься в издательском бизнесе, я знаю, что ты не разбираешься. К чему все эти вопросы? Хотя если тебе станет проще, я объясню: дело в рынке. Все основные конкуренты нашего издания уже прикрылись, по крайней мере, один выпуск они пропустят. А мы – нет. Я увеличил заработные платы сотрудникам, активировал резервы, и номер выйдет вовремя, дополненный материалами об этой проклятой эпидемии. И все они уйдут за пределы Города, туда, где спрос наверняка превысит любое наше предложение. Это золотое дно, Эж, и мы наконец-то его достигли.
Эжени покачала головой. Господи, как же он твердолоб! Как ослеплён воображаемым золотом!
– Это не золотое дно. Оно самое обычное, усыпанное обломками прошлой жизни. Город безнадёжен, мы должны его покинуть до того, как сомкнут Внешний обод. Иначе застрянем навсегда!
– Ерунда, – отрезал Кайн. – Мы живём в современном обществе. Никто не станет запирать огромный Город из-за надуманной эпидемии.
– Надуманной? – Женщина вскочила на ноги. – Это надуманными больными полны больницы? Надуманные трупы ежедневно сжигают в крематориях? Я видела изуродованных язвами людей! Пока ты в этом кабинете строишь свою иллюзорную империю, там, за окном, гибнут сотни и сотни… Политика здесь не при чём, Кайн – это жизнь! Моя, твоя и нашего сына! Нам надо уехать!
– Попей капель и успокойся, – поморщился Кайн и снова вернулся к бумагам: как только разговор отошёл от проблем издательства, он мгновенно потерял интерес. – Мы никуда не поедем. И закончим на этом, мне надо работать…
Мимо окон пронёсся транспорт медслужбы, мигая алым маячком. Лавируя по встречной полосе между медленно ползущими автомобилями беженцев, он быстро скрылся из вида, но некоторое время можно было слышать удаляющийся вой сирены.
Эжени было доподлинно известно, что с таким красным маячком медики ездили только в одном случае: если их грузом были заражённые трупы, подлежащие немедленному сожжению. Она обхватила плечи руками, пытаясь унять нервную дрожь. Если бы могла, она схватила бы сына и пешком побежала прочь из этого проклятого дома. Но несколько причин удерживало её на месте, несмотря на жгучий страх: у Кайна была масса друзей среди военного гарнизона, которые в любом случае перехватили бы её с ребёнком, если не на первом же посту, то точно у обода. К тому же, несмотря ни на что, Эжени любила супруга и с трудом представляла, как бросит его в одиночестве бороться со своими внутренними демонами.
– Мне страшно здесь оставаться, – проговорила совсем тихо. Она устала кричать и спорить.
Но не могла выкинуть из головы ночи, когда просыпалась, вздрагивала от малейшего шороха. Как не могла забыть единственный раз, когда столкнулась лицом к лицу с заражённым: решила срезать путь до дома через проулок и в темноте споткнулась о распростёртое тело. Человек был ещё жив, Эжени поняла это, когда наклонилась и уловила булькающее дыхание. Вынула из сумочки фонарик – с момента, как начались перебои с уличным освещением, она всегда держала его при себе, – и направила луч на человека. Шарахнулась в сторону.
Невозможно было определить ни возраст мужчины, ни даже его внешность. Всё его лицо покрывали черные провалы язв, отёчные веки не давали глазам открыться, в уголках губ пузырился гной…
«Господи, только не заразиться! Только не заразиться!»
Эжени вырвала из сумки дезинфектор, брызнула перед лицом и несколько раз втянула в себя получившуюся смесь. Дезинфектор имел резкий химический запах и оставлял горечь на языке, но в этот момент женщина могла вдохнуть весь пузырёк, если бы это обеспечило защиту от болезни. И бросилась прочь, слыша только грохот собственного сердца и шум дыхания. Остановилась, когда за спиной захлопнулась автоматическая дверь подъезда; хрипя от непривычной нагрузки, сползла по стене…
Она несколько дней не подходила к сыну, пока не убедилась, что заражения не произошло…
– Понимаешь, Кайн? Я боюсь.
– Понимаю. И говорю тебе в тысячный раз: причин для страха нет. Ты постоянно пользуешься дезинфектором, прошла курс профилактических прививок и со всех сторон защищена от этой заразы. Я не утверждаю, что опасность не существует, но мы застрахованы от заражения. Прошу тебя, давай прекратим этот разговор, у меня много работы.
Разумеется, много работы! Как всегда...
Только почему так холодно? Эжени поёжилась, не сводя глаз с бумаг, за которыми скрылось лицо мужа. Надо бы проверить, как работает обогреватель, иначе Эрил ночью совсем замёрзнет…