Наверное, для большинства людей это был просто крест. Один в череде крестов, украшающих обочины трасс. Металлический, успевший покрыться пыльцой ржавчины, с выцветшим венком наискось через перекладину и серым зайцем – мягкой игрушкой, примотанная проволокой. Он чуть покосился, словно согнулся под тяжестью возложенной на него миссии. Под тяжестью трагедии, которую он никогда не видел, но вынужден был символизировать.
Яне всегда казалось, что в этом есть что-то неправильное. Жестокая издёвка.
«Посмотрите!- всем своим видом вопиёт крест.- Посмотрите, именно тут всё и случилось! Обратите внимание, не проезжайте мимо!» Как уличный зазывала, собирающий зевак к пёстрому шатру шапито.
Только незаживающие шрамы на стволе сосны помнили скрежет сминаемого металла, и чёрные потёки смолы к самым корням. И вспаханная колёсами земля.
И Яна…
- Оленька! Оленька моя! Девочка моя! Оля!..
Женщина рвалась к покорёженному куску металла, бывшему недавно автомобилем. Несколько человек с трудом её удерживали, а она металась и кричала так, словно её рвали живьём. Левая рука была сломана в нескольких местах и болталась плетью; в одном месте, у локтя, из раны торчал кончик кости. Из пробитой головы продолжал течь кровь, тонкая майка пропиталась красным. Лоб пересекала широкая раскрытая рана, и лицо походило на жуткую маску.
Яна понимала, что должна заниматься её ранами, но женщина не обращала ни на кого внимания и не собиралась даваться для осмотра. Она не замечала ни ран, и твёрдых рук спасателей – та боль, что разрывала её изнутри, была намного острее.
- Оленька моя! Родная!..
Её невозможно было удержать на месте, но Яна шла рядом, чтоб успеть, когда наступит переломный момент. Рано или поздно, тело перестанет подчиняться сигналам затуманенного шоком мозга.
Девушка отвела за ухо мокрую прядь волос и вздохнула. Шприц с обезболивающим был уже приготовлен, но сделать укол она не успела, бинты и шины ждали своего часа. Она приготовила всё, оставалось только дождаться, когда женщина пострадавшая внемлет просьбам посидеть спокойно. Но пока…
В овраге было совсем темно; с дороги светили фары, вспыхивали и гасли маячки на крышах автомобилей спецслужб, но они не доставали до дна. Путь освещали несколько ручных фонариков, один – в руке Яны.
В воздухе висела липкая морось, под ногами чавкала октябрьская грязь. Холодный ветер пробирал до костей.
Машину смяло, как бумажную. Передняя часть обняла ствол, так, что тот оказался на месте пассажирского сиденья. Вырезанная спасателями дверца с пассажирской стороны валялась в стороне. Вокруг рассыпались осколки стекла, льдисто сверкающие в лучах фонарей и хрустящие под подошвами.
Истоптанная грязь затягивала, как трясина…
Яна шла первой, и когда луч фонаря упал внутрь…
Понять, что есть что, не получилось бы при всём желании. Изломанный двигатель вдавился в салон, а между ним и спинкой пассажирского сиденья торчала рука. Маленькая, детская. Крохотные пальчики, розовые ноготки… капелька крови свесилась с мизинчика…
За спиной выла мать девочки, а Яна стояла и смотрела на руку. Не могла заставить себя отвернуться. Не могла представить, что там, в глубине, зажало тело ребёнка. Перемололо страшными обломками…
Девушка закрыла глаза и покачнулась.
Потом она и сама не могла понять, зачем это сделала. Но в тот момент укладка шлёпнулась в грязь, а Яна наклонилась и дотянулась до ребёнка. Сжала в своей ладони холодные кукольные пальчики.
Почему ей казалось, что это вернёт жизнь?
Потому что очень хотелось в это верить?
Где-то далеко кричала мать, рвалась из рук держащих её спасателей. А Яна сидела и грела детскую ладошку…
Даже не верилось, что миновал год.
Яна коснулась креста и отдёрнула руку, словно обожглась.
Убрать крест, снести эту чудовищную занозу! Смерть – слишком интимно, чтоб выставлять напоказ. Этот венок, этот заяц с печальными ушами… Зачем? Всё равно никто ничего не поймёт.
Яна хотела бы забыть, но ничего не получалось. И ночами, во сне, девочка отвечала на рукопожатие…