В качестве преамбулы

:facepalm: По моему скромному, автор, таких мегаконструкций следует избегать, ибо блуждаешь в них, как в лабиринте.

Вообще текст радует: тут у нас и «бегучие фонари», и «миловатые запахи разложения», и «толстая самодовольная луна») Начал было выписывать, но вскоре понял, что бесполезняк – оно все такое. Скажу больше: с какого-то момента погружаешься и перестаешь на вычурность внимание обращать. Однако, автор, чтобы между нами не возникло недопониманий – если бы не конкурс, дочитывать рассказ не стал бы. Ибо не сторонник я подобной вычурности, мдя

При всем при том тема благодатная – страх безумия, страх иррационального, и сюжет тоже прощупывается. Вернулся парень в городочек детства, а там, как полагается по законам жанра, не все спокойно: и мама умерла, и братик умер, и отец с зоны откинулся... :popcorn:

Впрочем, братик не совсем умер, как выясняется, терроризирует, вредина такой, округу. Потом, правда, выясняется, что ничего он не терроризирует, а наоборот, защищает, но как бы это уже перебор. Ведь черным по белому было написано: когда он вылезал из гаража, пропадали люди – с чего бы это им так просто пропадать? А если отец обманывал и на самом деле слуга того буки, что пришел в финале, о том стоило четче прописать.

Итог: если бы тут у нас была стилизация под психа, с погружением в его внутренний мир, аплодировал бы стоя, но, увы, стилизацией не пахнет. Пахнет вычурностью, причем очень сильно. Красивостей чуть больше, чем много, автор, заради тренинга попробуйте написать что-нибудь без них. Ну, и к словам внимательнее – такого слова, как «миловатый», в природе нет ;)

И все же, и все же – за атмосферу поставлю плюс. Что-то такое-эдакое удалось «нагнести». Даже вспомнилась игрушка по Лавкрафту – «Зов Ктулху: темные уголки-чего-то-там».

Со скрипом отворилась дверь, я вошёл в дом и щелкнул выключатель – ничего не произошло: видимо, лампочка перегорела. Только луна смущённо заглядывала в окно, освящая подоконник и небольшой кусок дощатого пола. В нос ударил знакомый запах, смешанный с приторно-сладким духом смерти. Я достал из кармана фонарик. Луч осветил полку, покрытую толстым слоем пыли, на ней – телефон и книгу для заметок. Вдоль коридора громоздились в ряд смутные предметы, в медленном луче фонаря они поочерёдно проявлялись из небытия, обретая форму и цвет: набухшая от содержания сумочка перетекала вдруг в толстое пальто, покрытое меховой шапкой, неуклюже валялись домашние тапочки матери, с вычурным, необычным узором, они вполне гармонировали по назначению с туфлями и парой лакированных ботиночек, предназначенных для дождливых дней; но дальше предметы теряли свою смысловую связность, и валялись как-то нескладно, словно были сложены в качестве случайного подношения на алтарь неведомого бога. Груда неизвестного тряпья служила непрочной основой этого причудливого алтаря, на котором теснились странные вещи: неуклюжий сломанный зонт, который помогал мне в детстве в неравной борьбе со стихией; рядом - почти лишённый воздуха, прошедший через ряд хирургических операций мячик; расчёска, дверная ручка и спичечный коробок влюблённо глядели друг на друга, образовывая треугольник, а по бокам, словно балки, придерживающие абсурдную конструкцию, стояли игрушки - обезьяна, кот и крыса Мурсина, подаренная на день рождения отцом. На мяче, как объект почитания, возвышались маленькие поношенные кеды, в которых я узнал свою детскую обувь, вытащенную по неведомым причинам из глубин подвала на свет божий. Луч фонаря побежал дальше, по стене, высвечивая фотографии в позолоченных рамках: вот мы с отцом, на рыбалке, солнечный летний день нам устроен фоном, дальше – портрет нашей семьи и некоторых близких родственников, уже давно ушедших в мир иной, следом молодая мать на фоне выцветших обоев, и последний, отчего-то грустный снимок, где совсем одинокий я, ничего не подозревающий, и оттого удивительно живой, пойман за чтением книги.