Общее замечание. Не стоит выражать усиление использованием текста из прописных букв - это признак того, что у автора не получилось выделить это текстом и эмоциями.
Общее замечание 2. Текст не "Ё"-тирован.

прекр-р-расное

"ни ехал"
Частица ни в придаточном предложении примыкает к союзу и усиливает утверждение

выделение запятыми не требуется, так как в данном случае устойчивое словосочетание

§ 168. Тире ставится перед приложением, стоящим в конце предложения
2. Если при приложении есть пояснительные слова и необходимо подчеркнуть оттенок самостоятельности такого приложения
http://gramota.ru/spravka/rules/?rub=tire

нервную

прийти
Орфографический словарь
прийти, приду, придёт
http://gramota.ru/slovari/dic/?word=...E9%F2%E8&all=x

Итак, у нас есть два центральных героя – фотограф и журналист. Надо сказать, очень показательно, что автор выбирает для изображения человека искусства и человека прессы: они, с одной стороны, обладают способностью владеть умами и управлять общественным мнением, с другой – крепко повязаны, потому что зависят друг от друга покруче, чем спрос и предложение. Фотограф, как водится, человек-загадка, о котором никому ничего не известно, и потому журналист видится читателю персонажем, который эту загадку должен разгадать, чтобы, ясное дело, опубликовать сенсационный материал. При этом с самого начала автор подчеркивает, что искусство фотографа обладает дьявольской природой: оно подчиняет людей, лишает их воли и превращает в фанатиков, готовых ради своего кумира на убийство. И читатель, уверенный в том, что все, что от лукавого – вранье, настраивается на то, что по факту творческие свершения фотографа окажутся радужными разводами на стенках мыльного пузыря, потому что все демоническое есть не более, чем обман, пущенная в глаза пыль, пусть и цветная. Это-то и должен, казалось бы, выяснить журналист, при этом крепко запутавшись в сатанинских сетях, и до конца рассказа усиленно выкручиваться, возможно, даже лишиться жизни – но правда, конечно, должна восторжествовать.

Однако все оказывается с точностью до наоборот. Пересекая черту между жизнью и смертью, журналист попадает в своего рода потусторонний мир. Это подчеркивается рядом деталей: женщина, ассоциирующаяся у героя с псом Цербером, который стережет вход в царство мертвых; авария, которая должна была привести к смерти; “превращение” в человека-куклу; неизменная внешность фотографа, предстающего перед журналистом таким же, каким тот видел его много месяцев назад; само место, где они пребывают для совершения “акта творения”… Только вот выясняется, что своей демонической природой фотограф обязан журналисту. Исчадием ада на поверку оказался именно Рубцов, алчный до сенсаций и власти, которую эти сенсации ему приносят. Он и “заразил” Власова, способного видеть суть вещей, демонизмом – потому что тот увидел душу журналиста и не смог справиться с пагубным влиянием зла, осквернившем чистоту искусства. В этом, в общем-то, легко читается простая истина: то, что о нас говорят, может превратиться в нашу сущность, если мы в это поверим. Ложь и ее пагубное влияние также олицетворяют все СМИ: в самом начале сказано о том, что в “благоприятный” момент они накинулись на Власова в повальном желании его очернить. Так “силы зла” ополчаются на то, что является действительно настоящим и истинно прекрасным.

Все бы хорошо, но после раскапывания дна под ногтями остались следы ила, который целое дело оттуда выковырять. Толком непонятно, какие цели в связи с создавшейся ситуацией преследует фотограф.

Сначала он сминает автомобиль в гармошку, а его оставляет в живых. Спрашивается – зачем? Если ему надо избавиться от “исчадия ада”, чего бы не смять его сразу?

Ладно, допустим, что “добро” не может бороться со “злом” такими методами и нужно сделать так, чтобы “зло” уничтожило себя само. Но что дальше делает Власов? Он "чинит" Рубцова, "превращает" его в "куклу", то есть демонстрирует власть над ним, однако тот уже в следующем эпизоде "выходит из-под его контроля". Почему?

Власов говорит, что Степан нужен ему для возвращения в мир искусства и долго с ним по этому поводу пикируется. Для чего? И дальнейший спектакль, какая-то бестолковая игра с фотоаппаратами – что все это было?

Ясно, что Власов жертвует собой, чтобы избавить мир от Рубцова, но для того, чтобы это стало “ясно”, надо было изрядно профильтровать воду. Как-то проще все это стоило сделать, не уводя читателя в дебри.

Но это еще можно было бы простить, если бы изображаемый “спектакль” сколько-нибудь правдоподобно изобразил Рубцова как средоточие зла. Нет, в его демоническую природу, о которой говорит Власов, не веришь. Он вышел блеклый и аморфный, словно повествователь в начале рассказа понятия не имел, куда его заведет история и что он о персонажах узнает. При этом периодически автор настаивает на том, что повествователь обладает каким-то сверхзнанием – например, безапелляционно утверждая, что фотографии Власова “хороши”. (Правда, показывать читателю эту “хорошесть” он не хочет, оставляя в секрете, какой "подтекст" показывают фотографии, снимая "кожуру реальности". Это остается на уровне красивых слов – и потому снова неправдопободно). Также совершенно неясно, что “видит” повествователь. Во втором эпизоде, например, непонятно, откуда он узнает, что лицо Степана изуродовано, если до этого "вместе с ним" рассматривал пальцы и руки.

Для того чтобы этого эффекта избежать, я бы посоветовала все, о чем говорится вначале, перевести не в область знания повествователя, а в область СМИ – таким образом, вы изобразите не фактическую реальность, а как раз ту, которую создали журналисты. Это и основную идею подсветить поможет (если, конечно, я ее правильно поняла).

Думаю, при написании рассказа автор в какой-то момент и сам понял, что для воплощения замысла двух персонажей ему с лихвой достаточно, но отказаться от красавицы Аннушки он уже не смог. Так частенько состоятельные мужчины обзаводятся прекрасными спутницами, которых приводят на большие приемы: она стоит с ним рядом, улыбается – любо-дорого поглядеть. Но не будь ее рядом – по чесноку, ничего бы не изменилось. Так же и в рассказе: Аннушка имеет исключительно эстетическую функцию. Награди автор Рубцова каким-то особенным к ней чувством, будь она важным элементом сюжета, выполняй она какую-нибудь сверхфункцию типа силы, которая (между прочим!) восстанавливает равновесие – придумай автор ей хоть какую-то роль, кроме манекена, в ней был бы прок. А так – повисает закономерный вопрос: на кой черт нужна баба, когда братаны терки трут?

Еще один персонаж, который на несколько секунд возникает в поле зрения читателя – редактор. Его внутренний мир автор пытается изобразить с помощью “пунктов”, и задумка кажется довольно интересной, но так как “пункты” – это единственное, чем он изображен, на уровне понимания прием работает, а на уровне восприятия – нет. Да и непонятно, чего этот молодчик вдруг влез в кадр. В чем заключается его идейная роль, автор то ли не придумал, то ли не раскрыл, так что персонаж либо избыточный, либо, как и Аннушка, чисто интерьерный, хотя его тоже можно было вполне привязать к центральной идее.

Вдобавок ко всему написан рассказ довольно тяжелым стилем с избыточным описательным элементом. Пример на вскидку:
Есть и логические нестыковки. Например, во втором эпизоде Рубцов просит прощения “за мысли”, но с чего он взял, что их читают? Да, до этого в его мыслях была идея о том, что, зная имя демона, им можно управлять, но то была все-таки метафора, как и Цербер. Теперь же “имя демона” и сравнения слишком резко перешли в реальность, хотя ничто не указывало на то, что герой верит в демоническую природу фотографа.

Кстати, о демоне и его имени. Уже в первом эпизоде становится ясно, что Рубцов не (с)только гонится за сенсацией, сколько хочет получить возможность управлять Власовым, заполучить над ним власть. Однако совершенно непонятен остается следующий пассаж:
Для чего избрал – чтобы им управляли?
Вообще, на мой взгляд, мысль об управлении несколько несвоевременна. Как минимум ей должно предшествовать острое желание разоблачить, узнать тайну – ведь только благодаря этому знанию журналист получит возможность управлять. А то мало ли – может, тайну-то еще и не откроют...

Также для меня осталось загадкой, когда именно изменилось "природа" фотографа. Он говорит Рубцову, что это произошло, когда он заглянул ему в душу - но когда это произошло? Именно этого момента "перелома" в рассказе, на мой взгляд, катастрофически не хватает - ведь про него вообще ничего не сказано. Была пресс-конференция, Власов пропал - но все это читатель никак не вяжет с фигурой Рубцова, приходится верить автору на слово. Читатель, может, и поверил бы, да только "другого", "чистого", Власова до изменений он так и не увидел. На уровне текста демоничность его остается природной, а не внедренной.

Не буду вдаваться в подробности относительно раскрытия темы: на мой взгляд, оно весьма спорно. То, что показал автор, не возводит в “важнейшее” искусство фотографию. При настоящем положении вещей это вполне могла быть и живопись: она тоже может раскрывать истинную сущность предмета, которую видит человек искусства. Здесь, на мой взгляд, снова не дает развернуться замутненность общей идеи.

Потому, видимо, и хорошего названия подобрать не удалось. Ну правда, автор – почему “Фотограф”? Ей-богу, ничего бы изменилось, если бы рассказ назывался “Журналист” или еще каким-нибудь другим словом. На мой взгляд, это еще одно подтверждение непродуманности – или же серьзных огрехов в исполнении. В данном случае даже интересно, насколько мое чтение совпадает с авторским. Нашел ли в отзыве он что-то “новое” о своем рассказе и сколько этого нового? Потому что если все примерно так и задумывалось, то надо тщательно работать над исполнением.

А вообще, предполагаю, что автор любит творчество Булгакова :) Особенно поначалу мне все мерещился призрак Михаила Афанасьевича: и в таинственном "дьявольском" незнакомце, появляющемся в окне в свете предзакатного солнца, и в герое а-ля Лиходееве-Босом-Варенухе, и, конечно, в Аннушке – эдакой Гелле, позаимствовавшей имя у незадачливой дамы с подсолнечным маслом (слава богу, одетой). Только в третьем эпизоде поперло что-то инородное, мне – напоминающее… армянские мультфильмы восьмидесятых годов прошлого века. Хотя, думаю, автор черпал вдохновение в чем-то другом. В любом случае, образы очень узнаваемые – и было бы неплохо именно на этой узнаваемости и попытаться сыграть. Но тут, возможно, мне не хватило читательского или зрительского опыта.

• «Их поступками правило мелкое тщеславие и гордыня ради толпы, но Вами движет страшная цель: заполучить меня и мою душу ради себя одного.» – с чего вдруг? Из предыдущего текста непонятно, почему Тимофей делает такой странный вывод. И зачем Степану душа фотографа? Чем он отличается от толпы таких же журналистов, которые также жаждут славы и сенсаций. Коварной улыбкой? В Степана вселился дьявол? Почему? И когда? Почему Тимофей так ополчился на Степана, что его глаза «запачкались злобой и желчью». Из-за интервью? Так он же сам позвал Степана. Зачем звал, если ненавидел. Пытался уничтожить журналиста, как вселенское зло?... Ну странно все это… Или Вы не смогли выразить или я не смога понять. Увы..
  
• «ловко обошел сотоварищей и коллег,», а чуть дальше «остальные сотрудники не питали желания ознакомиться с делом фотографа»
  
• Руки потянулись к пуговицам на рубашке, но страх остановил его. Зеркала рядом не было, поэтому подтвердить свою догадку Степан не мог - он был уверен, что вместо глаз у него черные блестящие пуговки. – а зачем рубашку расстегивать, чтобы рассмотреть глаза?
  
• Считайте, что первый раз уже прошел с некоторыми осложнениями, второй проходит сейчас – а когда был первый?
  
• тюрьма бесчисленных душ отдала мне все свое могущество, которое позволило бы с Вами справиться! – что за тюрьма такая, которая может отдать могущество?

• О языке
• «две таинственные истории» - «Первая заключается в том, что его фотографии дьявольски превосходны» - это не история. Это констатация факта. Не правильное использование слова.
• редактор с облегчением выдохнул, когда дверь за корреспондентом плотно закрылась. Коллеги предусмотрительно прижались к стене, заслышав скорую поступь последнего. – редактора?
• Степан чувствовал, как тело резко отдало влагу = вспотел
• Аромат зеленого яблока словно обрел форму, и его тонкие белые нити плавно опутывали ноги и лианой по спирали поднимались вверх по телу, неприятно щекоча ноздри и спутываясь в кучерявых волосах.
• улыбка эта так жутко напоминала мелкие рожки чертенка.
• Напоминали подростковые угри – не очень удачное сравнение, но чуть дальше опять напоминали мух, облепившей живой массой, горячий камень. – Опять неудачное сравнение, мухи обычно облепляют не горячий камень.
• Степан ничему не удивлялся, уверившись, что находится в чистилище, причем на полюсе, крайне близком к аду. – причем тут полюс?
• Естественные дисциплины бьются над моей загадкой, пытаясь объяснить аномальную чувствительность зрительных рецепторов и активность мозговых центров – проще нельзя выразится?
  
• человек зачарованный танцем ядовитой кобры. – Есть неядовитые кобры? Хочется определение – напишите королевской. И тогда не будет повторения в следующем предложении.
• кровь медленно отходит от головы, стекает густой массой по спавшимся сосудам