Проклятый новый год! Кто только придумал всю эту дикую вакханалию! – тихонько, чтоб никто не услыхал, думал я и плёлся в плотном людском потоке. Чуть впереди поток разделяется, мне направо, на рынок, а левый рукав реки человеческих голов и плеч впадает в огромный гипермаркет, там я уже был сегодня утром. Чертовы банки с кукурузой, зеленым горошком, печенью трески и шпротами, крабовые палочки, рыба, яйца, майонез, замороженная индюшка, и всё прочее, что тоннами разметается из магазинов в конце декабря, уже были благополучно доставлены на кухню, и переданы согласно описи в распоряжение моих женщин – мамы, супруги, тёщи и двух дочерей. Господи, ну почему я? Катерина Францевна вполне могла встретить новый год у младшей дочери, или сына… А тесть мог бы побороть малодушие и не прятаться на даче, а встретить со мной плечом к плечу эту праздничную напасть.
Что ж, в жизни бывают моменты, когда остается только смириться и покорно нести свой крест. Я несу его сейчас на рынок, в третий ряд, там в четырнадцатом павильоне Катерина Францевна всегда покупает свинину. А потом ещё нужно будет идти за мандаринами. Я крепче сжал ручки огромной пластиковой сумки ( да, по какой-то чудовищно насмешливой прихоти судьбы кресты иногда имеют форму сумок) и занял место в хвосте изрядной очереди. Похоже, свинина здесь действительно хорошая.
Порядком вымотавшись, уже за полдень я, наконец, предстал перед лицом высокого собрания и отчитался по всему списку покупок, после чего мне было позволено убраться с кухни и, вместе с детьми, заняться установкой елки.
Она лежала на балконе, связанная шпагатом. Невысокая, примерно с меня, уже оттаявшая, источающая одуряющий аромат смолы и свободы. Шельма замычала и заскребла в балконную дверь. Её тоже взволновал этот запах мороженой хвои принесенный с елочного базара. Эх ты, шельма…
Ну, я сделал всё что мог. Употребил всё своё политическое влияние, пустил в ход весь свой мужской шарм. Это бы сработало, столько раз срабатывало, но визит Катерины Францевны опрокинул и обратил в бегство плотные ряды моей кавалерии. Впервые за последние пять лет новый год мы встречаем в городе, а значит, нам с Шельмой никакой маневр не светит. Придется быть милыми, обаятельными и добродушными весь вечер и мыть посуду весь следующий день. А ведь и мне порой хочется кое-кого загнать в бешеной гонке и скрутить его самодовольную голову. Шельма – счастливица, она хотя бы с зайцем может это проделать.
Занёс елку в комнату, развязал, осторожно распушил стянутые ветки. Где-то в шкафу должна быть подставка. Соня несёт из ванной маленькую лейку. Я в последний момент разгадываю её план и преграждаю дорогу.
- Елочку не надо поливать, это не цветок. Иди, полей лучше мамину дроцену.
Соня уходит. Маша болтает ногами на диване.
- Достань игрушки.
- Сначала надо поставить. – Я нахожу, наконец, подставку и выныриваю из шкафных глубин.
- Я надену верхушку, хорошо?
- Это я надену верхушку! – Соня появляется и крепко лупит сестру в печень. Некоторое время назад я заметил, что она очень неуклюже замахивается и имел глупость объяснить ей, как это делается. Соня ухватила суть на удивление быстро и теперь бьет Машу, меня и Валю вполне профессионально.
Маша захныкала.
- Иди-ка ты, Соня, в угол. Нельзя драться.
Соня стоит некоторое время насупившись, наконец, видимо разглядев в моем лице что-то означающее, что я склонен её простить, напускает на себя наивное выражение.
- А только можно врагов?
- Ну, да. Но Маша же тебе не враг?
- А она как будто враг. Понарошку. И я хочу надеть верхушку.
- Я сам надену верхушку. Можете дуться на меня обе.
Девочки, кажется, удовлетворены моим соломоновым решением, и мы начинаем наряжать елку.
Лицо Сони внезапно начинает кривиться, она всхлипывает и оттопыривает губу. Я вздыхаю. Последнее время это происходит редко, но…
- Где мой Митяйка! – слезы крупными каплями катятся по щекам. - Куда он ушел! Губы Маши тоже начинают предательски подрагивать. Я опускаюсь на диван и сажаю девочек на колени лицом друг к другу и ко мне.
Митька пропал три месяца назад. Он и раньше уходил в форточку погулять и всегда возвращался. Но не в этот раз. Мы с девочками расклеили по столбам фотографии, Валя расспрашивала детей в школе, но Митяй как в воду канул.
Я погладил Соню по светлой головке.
- Когда-нибудь он вернется. Ведь здесь его дом и мы ждем его, а это очень важно для скитальца – знать, что дома его ждут.
- Куда он ушел?
- Ну… Я думаю он ушел спасать деда мороза.
Дело скорей всего было так:
Много-много дней бабай не выходил из своего убежища. Рука заживала плохо, культя гноилась и болела. Много-много дней он скрипел зубами и щурил подслеповатые красные глаза. А когда, наконец, решился выйти – не смог открыть балконную дверь и войти в комнату. Он пытался достать свой мешок, но и с ним он не мог управиться. Скоро бабай совсем ушел с балкона - он не мог забыть огненных желтых глаз, ужасных зубов и когтей стража спальни.
Долго он скитался по щелям, подвалам, смрадным канализациям и душным бомбоубежищам, пока не осел в норе, на склоне рва в самом темном уголке городского парка, в зарослях борщевика, золотарника и крапивы.
Бабай больше не мог воровать детей. Он днями и ночами скрипел зубами в темноте и думал как отомстить Митяю и как вернуть былую силу. Долгие недели вызревал в его длинной голове дьявольский план, пока не вызрел окончательно.
Однажды Бабай вылез из норы и пошел на вокзал, где забрался в самую большую сумку, вытряхнув из неё джинсы и свитеры. Долго, долго, долго сидел он в сумке, под сиденьем и слушал перестук вагонных колёс и скрипел зубами и выскаливал их, желтые, крепкие, и теребил тонкими пальцами сумочную застёжку-молнию.
Потом сумку достали из-под сиденья и бросили в багажник автомобиля, и тот долго-долго-долго трясся по ухабам и рытвинам. Потом сумка плыла на корабле, летела на вертолёте, ползла на гусеницах вездехода, и, наконец, попала в крохотную комнатку, где бабай выбрался из неё и забился под кровать.
Комнатка была жилой каютой на станции «Восток», что совсем недалеко от южного полюса. Бабай улучшил момент и прошмыгнул по коридорам в столовую, где украл мешок сухарей. После этого он стащил ботинки главного механика, умыкнул рукавицы геолога, свистнул ватные штаны водителя вездехода и отправился в путь.
Он шел и шел и шел по белой пустыне. Перебирался через торосы, согнувшись под напором колючего ветра, скрипел зубами и судорожно сжимал сухари. Он обморозил уши и пальцы, но добрался до огромной ледяной стены, что вблизи магнитного полюса. В солнечный день в глубине этой стены всякий может разглядеть блики и искорки, но лишь высшая знать из нечистой силы знает что таится за ней. Бабай три раза топнул ногой, и сказал:
Расколи – расколоти
Гостя в гору пропусти!
Замети, завей, зарой,
Если кто идёт за мной!

И тут же перед ним ледяная стена раскололась, и Бабай шагнул в узкую извилистую расщелину.


Митька сидел под деревом и неотрывно глядел на дерзкого воробья, который даже не удосужился взлететь на верхнюю ветку при его появлении. Воробей тоже глядел на Митьку. Наконец, когда обоим уже надоела эта игра в гляделки, воробей сказал:
- Тебя что не кормят там? А я слышал, у стражей спален неплохие пайки…
- Не тебе чирикать, вискас летучий! – Митька подобрался, хвост его нервно задергался. Воробей на всякий случай перелетел чуть выше.
- Тебе нужно явиться к верховному домохранителю.
- А чего сразу не сказал, ливер с перьями?
Воробей вспорхнул и скрылся с глаз сочтя ниже своего достоинства отвечать грубияну.
Когда-то домохранением занимались исключительно домовые, но со временем их становилось всё меньше, а домов всё больше. Поэтому они стали брать в помощники других обитателей. Собаки, как известно, на дух не переносят всякую нечисть, поэтому домохранителями стали в основном коты и воробьи гнездящиеся под крышей, да ещё, изредка, мыши, ласточки, сверчки, жуки усачи, тараканы, муравьи… но это действительно редко.
Обычно в городе один верховный домохранитель из домовых, но если городок маленький, а в деревнях почти во всех – в верховные может выбиться и кот, а иногда и воробей. История помнит даже одного верховного домохранителя – хомяка, но это поистине исключение.
Митяй перебежал улицу, и через сквер помчался к городской библиотеке в подвале которой жил и работал верховный домохранитель – почтенный седовласый домовой старой советской закалки привыкший к конспирации, гонениям и трудностям и строго соблюдавший в домохранителях дисциплину, субординацию и аккуратность в исполнении службы.