Adsumus,
Понятно, что не все, что мы едим - полезно.
И они как раз являются аллергенами. Не знаю, насколько масштабна эта проблема, но я знаю немало людей, которым употреблять в пищу данные продукты нельзя и это ведет к небольшому сокращению спроса, может быть не очень заметному, но он имеется в наличии. Быть может, природа и на самом деле не терпит пустоты и вырубка тропических лесов хоть немножко когда-нибудь приостановится. Проще не есть шоколадные конфеты, чем потом лечиться у аллерголога)
Не слышала такого от знакомых, занимающихся пчеловодством. Может быть, в этом году было чуть меньше меда, но это причину мне объяснили тем, что пчелам не с чего собирать много меда - нет цветов. А себя они вполне обеспечили на всю зиму и даже поделились немного с хозяином
И по поводу пальмового масла. Слышала, что оно не очень полезное, поэтому внимательно смотрю на этикетки на продуктах и не покупаю, если таковое есть в составе. Но надо признать, что с добавлением пальмового масла те же самые сушки намного вкуснее)

температура плавления пальмового масла, того которое в масле и прочих кондитерских шнягах - от 40 до 60. То есть он из организма не выводится. Оседает в нем в виде всяких "боков" )
Кстати есть реальный факт, свидетельствующий о создании этих самых фабрик по производству пальмового масла для уменьшения населения Африки.
Это нам рассказывал преподаватель, который занимал какую-то там должность при союзе в пищепроме, а посему просить ссылку было как-то неудобно. )

Верно. И это неизбежность. Людей всё больше, а ресурсов всё меньше. Остаётся только готовиться и приспосабливаться.

Может и так. Не знаю, я не биолог, не мне судить. Эссе посвящено не столько вредности/полезности еды, сколько её наличию/отсутствию в будущем. Я не знаю, вреден ли кофе, но уверен, что через полвека травиться им смогут лишь немногие:)

Она и была приостановлена с 2006 года, если не ошибаюсь. Но в текущем году возобновилась, потому что экономическая ситуация накалилась до предела, и стало понятно, что пути назад нет.

У нас это пока ещё не приобрело масштабов пандемии. Основные очаги в Северной Америке и Восточной Азии. Но это очень серьёзная глобальная проблема.
Вики.

Оно в этом плане похоже на сливочное. Очень питательное и витаминное, но повышает уровень холестерина в крови.

Вот я слышал уже что-то похожее, но не совсем понимаю, как это. Большая часть того, что мы едим, имеет довольно высокую температуру плавления, но оно ведь от этого не оседает в организме? Желудок продукты растворяет кислотой и ферментами, а не плавит.

Ну это, по моему, из области теорий заговора) Население Африки в любом случае редко доживает до возраста, года основной проблемой становятся холестериновые бляшки. Куда проще уменьшать население Африки нестроительством там заводов по производству масла, и другой еды.

Давайте поговорим о жадности.

Вот вам, к примеру, что больше свойственно – скупость, или алчность?

На первый взгляд, и первая, и вторая лишь суть формы жадности. Это, конечно, так. Но разница между ними в своей конструктивности огромна.
Вот, скажем, есть у нас две страны – Индонезия и Малайзия. Это, к слову, довольно странные страны, но об этом в другой раз. Так, вот, есть эти самые две державы – крупнейшие в мире производительницы пальмового масла. Они его почти все в мире и делают, собственно.

Обе страны вываливают на мировой рынок огромное количество сырого пальмового масла. А кто-то более развитый его покупает, и перерабатывает – рафинирует, дезодорирует, и производит всякие прочие аппетитные манипуляции. Но наши ребята жадные. Они бы хотели перерабатывать масло сами, и продавать не сырье, а готовый полуфабрикат. Так оно гораздо прибыльнее выходит. В какой-то момент декабря, обе страны приняли решение стимулировать развитие внутренней переработки.

Вот тут-то их пути и разошлись. Индонезия поступила классическим протекционистским образом: повысила пошлину на экспорт сырого масла. Как предполагалось, в результате его продажа за рубеж должна была стать невыгодной. Это, в свою очередь, должно было стимулировать переработчиков скупать на внутреннем рынке дешёвое, лишённое рынка сбыта, масло, и работать с ним.

Малайзия поступила иначе – крайне неожиданно. Она, напротив, отменила пошлины и экспортные квоты на сырое масло, позволив продавать его в неограниченных объёмах, по мировым ценам.

Индонезия, таким образом, проявила жадность, а Малайзия – алчность.

Как результат, сбыт масла в Индонезии стал нерентабелен, торговля им сократилась, и производители стали масло тупо нагромождать в хранилищах, надеясь на лучшие времена. На сегодняшний день, мощности для хранения сырого масла в Индонезии уже заполнены на 90%, и продолжают наполняться, а месячное производство вдвое превышает месячный экспорт.

Малайзия же позволила своему маслу хлынуть на мировой рынок. Оно и хлынуло. В свою очередь, деньги хлынули в карманы производителей, а налоги – в государственный бюджет. Но очень скоро – в считанные недели – беспошлинный экспорт от ведущего мирового производителя насытил мировой рынок доверху, и сбил на нем цены. Многие крупные импортёры так и вовсе ввели квоты и заградительные пошлины на импорт масла. Как результат, после первых сверхприбылей, цены и спрос на масло рухнули. И вот тогда-то у переработчиков появился стимул наращивать производство. Они принялись массированно скупать подешевевшее сырьё, и загружать производственные мощности. С начала января, их загрузка выросла на треть. И вот, на Борнео уже торжественно заложен фундамент новейшего, гигантского масложирового комбината рабочей мощностью на полмиллиона тонн масла в год. Это так, первая ласточка. Парадоксально, но аккурат ультралиберальными методами Малайзия достигла своих протекционистских целей.

Скупость – желание во что бы то ни стало сохранить то, что имеешь. Алчность – жажда приобрести нечто новое. Скупость – стагнация, стазис, тупиковый путь, ведь нельзя ничего не сравнить в мире энтропии и динамики. Скупость – бессмысленное нагромождение, неэффективное использование ресурсов. Коллапс и смерть.

Алчность – жизнь, рост, желание использовать все средства и методы, чтобы преумножать свои ресурсы, плодиться, продираться сквозь тернии к звёздам.

Скупость губит нас, вяжет руки, топит в чёрном мазуте нерешительности, страха, сомнений.

Алчность же вселяет желание жить, действовать, любить и надеяться даже в самой безысходной ситуации.

Вот такая вот она бывает разная, жадность…

Так что вернёмся, пожалуй, к нашему вопросу. Подумайте, вы человек алчный, или скупой?

Иногда можно вдруг увидеть место, которого, наверное, совсем даже и нет.
Не знаю, что это было. Может быть, сон. Да, наверное, это был сон. А может быть, некая фатаморгана, невеяное видение или смутная генетическая память.
Не знаю, почему, но прошлой ночью я видел город. Забытый город на краю мира, город, название которого, кажется, уже давно затерялось в веках.
Это было обширное плато, заросшее дремучим лесом, и плато это прорезал каньон – долина реки, гигантский шрам на теле континента,пропасть, созданная мириадами лет эррозии. Он был чем-то похож на Великий Каньон реки Колорадо, но явно располагался гораздо южнее. Воздух был горячим и влажным, как в сауне, даже невзирая на то, высота над уровнем моря, кажется, была довольно велика. Вообще, все плато было перенасыщено влагой – корни покрывающих его джунглей поднимались из воды. Мангры. Желтоватые потоки воды стекали, срывались с обрыва множеством крошечных водопадов, журчали ручьями по краснезему тамошней почвы, и медленно, век за веком, расширяли, углубляли каньон.
А в тех склонах был город, издалека похожий на гнездовье стрижей. Улицы его тонули в толще скалы, дома, ка балконы, нависали над рекой на массивных стальных кронштейнах, и казалось, малейший порыв ветра сорвет их вниз, в километровую пропасть. Но очевидно, архитекторы знали свое дело, и здания были вполне безопасны. Город был стар, очень стар, даже на вид.
Не могу ни с чем сравнить его архитектуру. Возможно, отдаленно похоже на «стиль прерий». Широкие, просторные дома терассами тянулись по склонам, образуя ступенчатые улицы. Транспортные тоннели уходили прямо в толщу скалы, и то и дело можно было увидеть, как нырял в склон каньона очередной местный трамвай (или фуникулер)?
Были строения и наверху, на самом плато, но все они имели сугубо технический вид. Какие-то огромные емкости, градирни, сложные, змеящиеся конструкции из труб, изготовленные из черного металла. Кажется, на краю мангровых болот располагалась лишь местная промышленность, питающая город, но все жилые кварталы висели на склонах каньона.
А питать город нужно было. Еще как! Ведь он был совершенно, ну совсем отрезан от всего остального мира. Джунгли, окружающие его, были бескрайними, и абсолютно безжизненными. Я знал, я чувствовал, что там лишь бескрайные, темные, зловещие заросли – и нет ни птиц, ни зверей, ни насекомых, ни, тем более, человека! Хотя уже ближайшие деревья закрывали горизонт, я отчего-то знал, что если поднимусь в небо, то увижу лишь бесконечные, тянущиеся на сотни километров джунгли, исчезающие в далекой дымке. Было, кажется, несколько дорог, но асфальт их совсем разбит, трава колосилась сквозь него, а еще чуть дальше, прямо посреди широких полос росли и деревья. И все эти дороги исчезали, полностью скрываются лесом, едва доходя до кромки джунглей.
По реке плавают, виднеются далеко внизу крошечные, почти игрушечные теплоходики, яхты, речные трамваи, баржи и даже что-то вроде военных канонерок, но все это движение заметно лишь на ограниченной протяженности реки, а дальше, словно бы некая невидимая стена, преодолеть которую не решается ни одно судно. Я всмотрелся вдаль, и увидел чуть заметный, на фоне закатной зари, белый туман, поднимающийся над руслом. И я понял, что там, в сотне километров вниз по течению, река срываются в бездну исполинским водопадом. Каким-то образом, я знал, что схожий водопад ревет и выше по течению – могучий поток срывается с края плато – шире Виктории, немногим ниже Анхеля.
И видел, как порхали над водой и какие-то летательные аппараты – планеры, а еще, кажется, что-то вроде примитивных гирокоптеров, но они почему-то не решались покинуть город, и отлететь от него дальше нескольких километров.
Итак, город был совершенно отрезан от мира.
Цветовая гамма врезалась в память – тускло-красный, и темно, темно-темно зеленый, почти переходящий в сумрачную синеву. Стоял закат, багряное солнце клонилось к горизонту, и подсвечивало красным весь ландшафт. К тому же, почва здесь была красно-оранжевая, как краснозем. Рыжевато-красными были и скалы, и лишь джунгли оттеняли это красноту темной зеленью. Отчего-то мне казалось, что именно закат - единственно настоящее время для этого города, и возможно даже, другого здесь и не бывает. А если и бывает, то лишь на закате, тем не менее, город раскрывается во всей целостности, и обретает свой истинный вид.
Я обратил внимание, что в городе совсем не видно частного транспорта – лишь общественный. Помимо трамваев, что шныряли по скальным тоннелям, прямо по улицам, над рекой, ездили пузатые троллейбусы. Что интересно, многие из них были грузовыми.
Блуждая по вымощенным мелкой красноватой брусчаткой улицам, я отметил для себя и тот факт, что нигде практически не было видно никакой наружной рекламы. Зато, весьма немалой популярностью пользовались, как ни странно, стенгазеты – они были повсюду, висели и на специальных стендах, и просто на стенах домов – цветастые, сделанные, как правило, от руки, с пышными буквицами и рисунками. Прочитать я, впрочем, ничего не мог – текст был записан латиницей, на языке, не вызывающем у меня ровным счетом никаких ассоциаций. Заметил только, что вместе с обычными, знакомыми латинскими буквами, встречались и какие-то диковинные символы совершенно неевропейского вида.
Отсутствие рекламы и частного транспорта позволило заподозрить мне, что я попал в край социализма – возможно даже, развитого. Эту догадку подтвердило и обилие блюстителей порядка - они встречались едва ли не за каждым углом, суровые, в пробковых шлемах, и с каучуковыми дубинками у пояса – именно с каучуковыми, а отнюдь не резиновыми.
Впрочем, однозначно сказать ничего не смогу. Город не выглядел тоталитарным адом. Прохожие были, кажется, вполне довольны жизнью, и лишь тогда на их лицах мелькала тревога, когда им случалось, пуская мельком, бросить взгляд на кромку джунглей. Так выглядит человек, увидавший внезапно перед собой, скажем, могильные ограды.
Сам я начал ощущать тревогу, когда мне захотелось есть.
На улицах хватало кафе и маленьких магазинчиков (ничего, похожего на большие супермаркеты я не видел), но у меня ведь не было местных денег – я даже не знал, ходят ли тут деньги. Да и языка местного я совершенно не понимал, и не мог, как ни старался, улавливая обрывки чужих разговоров, даже приблизительно определить, к какой языковой семье он может относиться. То же касается и этнической принадлежности местного народа. Иногда мне казалось, что у них совершенно европейские черты, лишь жаркое солнце сделало их несколько смуглыми, а иногда – что это некий совершенно южный народ, вроде семитов, или даже каких-нибудь индоиранцев.
Я стоял, опершись о резную деревянную балюстраду, на краю нависшей над пропастью улицы. Далеко внизу, в сотнях и сотнях метров несла свои воды на запад могучая река – солнце, непривычно большое, нависло над ней, но кажется, и не думало садиться. Закат словно бы застыл.
Я стоял, одинокий, в чужом городе на изломе мира, не знал, где я, и есть ли отсюда выход.
Кажется, этого не знал и никто из местных.