Вот эту фразу надо проверить по словарям:
Тут что-то сильно не то с яслями и кормушкой, по-моему, автор непроизвольно сталкивает современное и библейское значение слова "ясли"?

С остальным - обязательно вернусь поговорить, мне понравилось. Автор ухитрился сделать просто шикарную шутку, которая редко удается в стилизациях такого рода. Но не хочется забегать вперед всех, распугивая народ своим исчерпывающим мнением.

Повторюсь для начала: мне это понравилось. В первую очередь тем, что по стилистике я "на Ранго и вовсе и не подумала", что само по себе прекрасно и замечательно. 

Дальше вопрос о стилизации. Фрагмент про Рождество Христово - большой, история смотрится примерно равновесной по впечатлению с обрамляющей ее "деревенской сагой". Вообще, я считаю пересказы Библии не слишком достойным, но при этом вполне богоугодным делом. Эта такая специальная книга, которую мало кто читал первоисточником, да еще целиком и полностью, да еще столько раз, чтоб все понять и запомнить. Однако, все отлично знают, потому что Библию постоянно и непрерывно цитируют, раздергивают на аллюзии, пересказывают, перекладывают, адаптируют. Соответственно, ничего хорошего, когда фантазии на собственную историю не достает. Но неплохо, если удается в очередной раз обратить внимание на вещи такого характера? Да и удачные "перелицовки" бывают недурны. 

Например, сама Книгой Экклезиаста обязана Анн и Сержу Голанам. Единственный персонаж, которого запомнила из всех похождений Анжелики, - брат Жозеф: его о помощи попросили, а он Экклезиаста принялся наизусть потерпевшим впаривать. И этот механически врезанный в речь довольно-таки противного персонажа фрагмент смотрелся так прекрасно, что его, именно в этой книге впервые прочитанный, я помню наизусть до сих пор. А Анжелику - нет: Экклезиаст напрочь забил авторский тандем.

Куприн в "Суламифи" берет первоисточник и "разбавляет", обращивая тему собственными образами. В те десять-двенадцать лет, что я его впервые читала, он меня потряс и поразил. Книгу Соломона я махнула заодно с Экклезиастом после Анжелики. Но если то, чего я тогда не поняла у Екклезиаста, не помешало мне в него влюбиться, то вот "Песнь песней" до Куприна представлялась запредельным занудством, из которого выхолощено не только все человеческое, но и вся "поэтика" как таковая. А у Куприна мертвые окаменевшие строчки литературного памятника внезапно обернулась вполне человеческой историей. Как-то приблизилось все и сразу. Предания давно минувших дней о давно почивших людях, не факт, что живших на самом деле, негаданно налились  красками, стали понятны. А без Куприна мне "Песнь песней" вообще не звучала чем-то живым и настоящим, как у обычных людей. 

Еще очень интересный вариант использования всего и сразу у Желязны в "Розе для Экклезиаста". Это странная история о странном поэте, который ухитряется понять странных вымирающих марсиан лучше, чем лингвисты и прочие специализированные ученые. Они изучают, а поэт - вникает в поэтику и прочие неуловимые материи. А вот с художественным чутьем у него всего ок. И именно из внимания к чужому образному строю вырастают удивительные вещи, которых не смогла построить "вся королевская конница". От Экклезиаста там звучат рожки да ножки: одна строка "суета суета, - говорит Проповедник, - все суета" и "обобщение", что это книга о тщетности и бессмысленности бытия. При этом возникает крайне любопытный, на мой субъективный взгляд, момент. Если не знать Экклезиаста - у Желязны читается вполне себе авантюрная история о налаживании взаимоотношений между разными расами. Если Экклезиаста знать - возникает еще один слой прочтения и восприятия, существенно эту историю обогощающий. Лично мне кажется, что это круто сделано. Гораздо круче, чем в первых двух упомянутых вариантах "инсталляции". 

Ладно, к этому моменту отвалились все, кроме автора:) Смотрим, что получилось у него. Сюжетообразующий мотив - ожидание. Лично я полностью одобряю, мне такое завсегда интересно. Мало того, что жизнь так устроена, что то и дело приходится чего-то ожидать, так люди сами по себе постоянно норовят свести жизни именно к пресловутому ожиданию: счастья, условий, стечения обстоятельств, достижения целей, событий, праздника... Так что главный герой, поглощенный осмыслением этого явления, тоже оказывается мне интересен. Вообще, симпатичный вышел персонаж: наблюдательный, внимательный, спокойный. Удивительно, как он гармонично балансирует на грани между знанием "всего про всех" и приятием людей такими, как они есть. Ведь не судить и не осуждать просто лишь в том, когда ничего ни о ком не знаешь. Чем больше узнаешь, чем сильней вовлекаешься, тем труднее обойтись без этого. Получается, что лучше всего пресловутое приятие растет на почве безразличия, невнимания, равнодушия. От того, что все равно, а что там у них. Но гг этого рассказа не таков. Он рассказывает с прорвой мелких подробностей и точно подмеченных деталей. Остается впечатление, что он вообще никого и ничего не упускает из виду. Возникает ощущение, что какой-то неплохой писатель или сказитель по доброте душевной пустил тебя на "творческую кухню". Дал посмотреть, как у него голова работает, каким способом он смотрит на мир, на что обращает внимание, как отделяет важное от несущественного. Ведь когда рассказываешь историю, самое трудное - отказаться от ненужных подробностей... А у этого рассказчика их вроде и нет, получается? 

При первом чтении я слегка оторопела, когда автор исполнил вираж от Донны Марии (так и хочется обозвать Донной Анной почему-то!) к младенцу Христу. В первый момент показалось непонятно, а зачем он принялся еще раз пересказывать то, что 1) все точно знают, это - самая популярная из библейский историй; 2) до него пересказали бессчетно? Да, пересказ вышел живой. И картинка "деревенский литератор развлекает детей, одерживая явный верх над местным попом" удалась живая. (Священнослужитель, некстати, здорово с Гарсия Маркесом перекликается, так что не называет нареканий только в качестве упражнения на антураж.) Но зачем так "перекашивать сюжет", если вообще это история про старую деву, у которой, похоже, никогда не будет младенчика?

Но при втором чтении я уже об этом не думала. Я наблюдала за тем, как раскрывается гг. Ведь это тот эпизод, в котором он из наблюдателя, внимательного, но незаметного и невовлеченного, сам превращается в действующее лицо, с кем-то реагирующее и взаимодействующее. До этого он рассказывал, как его занимает тема ожидания, иллюстрируя какими-то незнакомыми, а потому по определению не интересными персонажами. Ну, что нам за дело до увядающей спинксты, солдата, покалеченного на войне или старосты? И в череде этих подробностей вдруг случился эпизод из непосредственной жизни гг. И странное дело, после него даже про Донну стало нежданно интересно. История про младенца приблизила, уточнила образ гг-рассказчика. И дальше получилось, что симпатичный человек досказывает про людей, которые ему не безразличны. А как не дослушать-то? Ну, и вопрос, а чего ожидает сам гг, тоже любопытен. И в пользу гг, что он скромно оставляет его за рамками.

В общем, Ранго, мне нравится твой подход. Тут не важно, что получается в каждом отдельном случае. Главное, что ты ищешь новые интонации и пробуешь, а как можно рассказать иначе. Детали-то ты тут сработал несколько иначе, чем в том же "Дыме отечества". Молодец, давай еще:)))