На двадцатом километре пригородного шоссе тяжёлый трейлер врезался в микролитражку. От лёгкой машинки почти ничего не осталось. До столкновения была она, очевидно, выкрашена в яркие, весёленькие цвета, – розовые и фиолетовые фрагменты при желании можно было рассмотреть и сейчас, – но в груде искорёженного, смятого, ободранного метала, потерявшего форму и содержание.

Ужасное начало. Как сводка из новостного выпуска. Особенно порадовало это предложение: «До столкновения была она, очевидно, выкрашена в яркие, весёленькие цвета, – розовые и фиолетовые фрагменты при желании можно было рассмотреть и сейчас, – но в груде искорёженного, смятого, ободранного метала, потерявшего форму и содержание». Во-первых, оно затянутое, сложное и плохо читается. Во-вторых, я так и не смог представить, какого цвета была машина. В-третьих, зачем вообще эти подробности? Образ не создаётся, польза нулевая.
громилы-трейлера/ лёгкий автомобильчик – образы не сыграли. Не знаю, мне всё начало получилось наигранным, чрезмерно преукрашенным. Куча «красивостей», которые «не играют». Я не вижу в них смысла. Красоты тексту не придают, а лишь «утяжеляют» его
Часто – непоправимое – лишнее уточнение.
… некто в крови, не подающий признаков жизни – Как любят говорить «в мемориз». Снова ужасная фраза. Извините Олег, но мне она показалась топорной. То ли вы лучше образа найти не смогли (правда, так и не понял, зачем искали), то ли осознано это написали – не знаю. У меня фраза вызвала смех.
Сам же отстегнул от одного из чемоданов скатку универсальной платформы. Нажал клапан – пневматика тут же раскрутила свёрток в упругий прямоугольник два на полтора метра с множеством проводов, шлангов и переходников по краям. – Снова не смог представить. Вы показываете раскладное устройство, да ещё весьма небольшое, раз оно крепится к чемодану. Но при этом оно напичкано шлангами и проводами. Вы сами представляете внешний вид этого «зверя»?
дорожный полицейский в шлеме, по лицу тёмными ручейками течёт пот, смешавшийся с пылью – вот не уверен, что пыль нужна. Вы из копа свинью какую-то делаете.
Во вторую очередь – я бы попробовал перефразировать.
тёмных длинных волосах асфальтная крошка – походу асфальт лАжАли те придурки, что у нас его каждый год кладут. Если серьёзно, то снова вижу лишнюю деталь, для ненужной красоты.
Голова/шея": ушиб мозга – не врач, но кажется, уточняют, что мозг головной, а не спинной.
Продолжаем осмотр – а это кто говорит? Герой, автор, программа? Я увидел в этом слова автора, которого как бы нет по тексту до этого эпизода.
Органы брюшной полости: без повреждений. Переломов костей конечностей нет. Картина сложилась: при столкновении водитель сильно ударился грудью о руль, а следом – головой о стойку, или целое тогда ещё лобовое стекло. Отсюда и травмы. Всё остальное осталось целым, а кровь на лице и рубашке – из рассечённой брови. – то ли это рояль, то ли водителю реально повезло. Можно узнать, Олег, вы в аварию попадали? Особенно в такую? Вот не верю я в то, что вы пишите. От инерции удара водитель мог бы неслабо отгрести. А тут ещё нюанс с лобовым стеклом (кстати, уберите «или целое тогда» - это лишнее). Раз он о стекло звизданулся, значит не был пристёгнут, а следовательно… куча переломов, разбитая голова, и однозначно что-нибудь ещё.
¬– Угу – опечатка
Даже в середине двадцать первого века случаются тяжёлые дорожные катастрофы, вовлекающие в своё сокрушительное пространство большое количеств человеческих жизней и техники. И уничтожающее там, в этом гиблом своём пространстве и то, и другое. – «Космические корабли бороздят просторы Большого театра». (с) Хотелось пойти стукнуться головой о стену. Те же претензии, что и к первому абзацу.
Несмотря на развитую инфраструктуру путей сообщения (что далось России с большим трудом!), отличное качество дорог (трудно поверить!), продуманную систему мер безопасности, несмотря на всё это аварии случались. Человеческий фактор. Кто-то сел за руль не выспавшись, кто-то – с головой, забитой своими проблемами, а то просто неумелый, начинающий водитель седлает новенький, супермощный аппарат, и гонит – сам чёрт ему не брат. – что это? И кто это говорит? Снова автор проснулся?

Даже в середине двадцать первого века случаются тяжёлые дорожные катастрофы, вовлекающие в своё сокрушительное пространство большое количеств человеческих жизней и техники. И уничтожающее там, в этом гиблом своём пространстве и то, и другое.
Несмотря на развитую инфраструктуру путей сообщения (что далось России с большим трудом!), отличное качество дорог (трудно поверить!), продуманную систему мер безопасности, несмотря на всё это аварии случались. Человеческий фактор. Кто-то сел за руль не выспавшись, кто-то – с головой, забитой своими проблемами, а то просто неумелый, начинающий водитель седлает новенький, супермощный аппарат, и гонит – сам чёрт ему не брат.

Композиционно он строится на нескольких объемных эпизодах: авария; помощь и эвакуация потерпевшего; вечеринка в кафешке; помощь потерпевшему при помощи «устаревших прикладных технологий».

Хорошо то, что в каждом из них выдержана так называемая «петля Жирмунского». Вообще очень люблю Жирмунского с Веселовским. К удивлению своему, попытавшись нагуглить полезных ссылок, чтобы не пересказывать, обнаружила только отдельные клоки по поэтике и рифмам.

Если вкратце, то каждый эпизод должен, по-хорошему, быть закольцован: завязка конфликта-развитие-кульминация-развязка. Таких петелек «мини-конфликтов» в рассказе может быть сколько угодно, хоть каждый абзац. Вместе они должны образовывать целостную композицию. В рассказе это присутствует.

«Скучновато», «тягомотно» читается, на мой субъективный взгляд, из-за несколько перегруженных описаний. Автор пытается создать как можно более полную и выразительную картину, а поэтому несколько перебирает с деталями и уточнениями. Смотрим первый из эпизодов, аварию:

Цель описания аварии? Его роль в тексте? «Выводы» из представленных картинок автор подает чуть ниже по тексту: «Привыкнуть к этому невозможно... Такие мелочи бьют по нервам сильнее всего. Люди куда-то ехали и бац! «Как вы на такой работе держитесь? Я бы вряд ли смог…»

Описание аварии строится на противопоставлениях:
трейлер — микролитражка;
тяжелый — легкая;
громила-трейлер — машинка:
веселенькие цвета — искореженный металл;
тупорылая кабина — легкий автомобильчик.

Ок, это должно подчеркнуть трагизм случившегося. Но зачем так назойливо это противопоставление продавливать? Почему одного-двух не достаточно? Вы хотите сделать из трейлера монстра? Хотя он, в общем, тоже пострадал изрядно. Зачем это так педалируется? Что добавляет к картине случившиегося?

Ну, каждый из читателей хоть раз да видел ДТП. Буквально пару недель назад я сама объезжала страшное ДТП почти два с половиной часа. На МКАД семерка влетела под фуру. Перед — всмятку, машина клюнула носом так, что обе передние двери распахнулись. Труп в истошно розовой рубашке почему-то оказался между пассажирским и водительским сиденьем. Они с фурой перекрыли аж три полосы.

И поскольку каждый такое хоть раз, да видал, тут не надо много расписывать, нагнетать... Достаточно дать пару штрихов, каждый сам додумает. А вы везде даете целыми рядами, как будто вам заплатят за это дело пословно.

«До столкновения была она, очевидно, выкрашена в яркие, весёленькие цвета, – розовые и фиолетовые фрагменты при желании можно было рассмотреть и сейчас, – но в груде искорёженного, смятого, ободранного метала, потерявшего форму и содержание.»

Про «потерявшивший форму и содержание» - это хорошо, поскольку содержание там люди. Но зачем так много подробностей?

Можно было бы сказать, что машинка была или яркого, или веселенького цвета. А вы даете ряд: веселенький, яркий цвет, розовый с фиолетовым. И во что она превратилась описываете частичными синонимами, количество которых доходит до избыточности: «искорёженного, смятого, ободранного метала, потерявшего форму и содержание».

Хуже всего удалось описание положение машин на шоссе. Черные полосы от торможения — верю. Как фура могла одноверменно влепиться в бетон разделительного ограждения и перевернуться — не понимаю. Извините, но так не выходит. Так, как вы описываете ДТП, должен был получиться «паровозик». «Раскрученная» фура должна была смять не одну машинку, а гораздо больше. Плюс, кто-то не успел бы оттормозиться, влепился в зад предыдущему, тот мордой бы куда-нибудь въехал. В общем, извините, но сколько я видала похожего на то, что вы описываете — это, увы, обычно семь-десять машин. Если всего две, как у вас, значит, виноват водитель легковушки, решивший подрезать фуру. Но в этом случае легковушка может смяться насмерть и машины, и водителя, а вот фура — перевернется очень навряд ли.

Надо ли пытаться так подробно расписать положение машин на дороге, и как произошло ДТП? Зачем надо пытаться показывать, КАК это произошло? Почему недостаточно только описания пострадавших машин?

Откуда асфальтовая крошка в волосах лежащего ничком в кабине (как он ухитрился принять такое положение?) водителя фуры, тоже непонятно. Осколки стекла — да, будут в изобилии. На мой вкус, асфальтовая крошка здесь — избыточная деталь. Описывается вещь сама по себе страшная. Нужны ли лишние, надуманные детали?

Итоговый выводы по первому эпизоду. Мне кажется, можно попробовать:
1) проанализировать, какие из подробностей, действительно, нужны. И безжалостно урезать все повторы, уточнения, расширения. Если слово является хотя бы частичным синонимом поставленного выше — попробовать его убрать и посмотреть, что получится.
2) Убрать «разбор ДТП», кто там потерял управление, да кого куда понесло. Оставить только описание «итоговой разрухи». Возможно, имеет смысл попробовать его сразу дать «видом сверху», с точки зрения подлетающего врача.
3) Убрать все до одного причастные, деепричастные обороты и придаточные предложения из приведенного фрагмента.

Предложенные меры сильно повысят динамичность приведенного отрывка. Кроме того, пропадет подспудное ощущение, что читателя пытаются «продавить на жалость». Дернуть за эмоции. Такие вещи, на самом деле, шибают куда сильнее, когда описываются без излишних литературностей и «художественных красот».

Кроме того, здесь не помешал бы, как мне кажется, взгляд с точки зрения гг. Для него это — повседневная работа. При поступлении на «Скорую помощь медицины катастроф» врачи проходят в том числе и психологическое тестирование, которое повторяется с определенным интервалом. Слишком много рабочих нюансов, вызывающих определенные аберрации сознания. Например, первичная сортировка пострадавших. Когда они вынуждены по-быстрому решать, с кого надо начинать оказывать помощь, а кто — пусть лежит так, все равно не жилец, хотя пока и не скончался еще. Поэтому они, с одной стороны, должны уметь абстрагироваться от естественных человеческих чувств, с другой — это не должно переходить в равнодушие, безразличие, бесчувственность, цинизм.

Вы трогаете краем этот момент «Я сам решаю, кого смотреть первым». Но описание аварии, если попробовать подать его с точки зрения медика, могло бы дополнительно сработать на раскрытие и специфики работы, и характера медика. И не только показать особенность работы, но дополнительно оттенить суть внутреннего конфликта, который прозвучит в сцене медвечеринки.

– За неотложку! – гаркнула чья-то лужёная глотка, и ещё с десяток таких же восторженно подхватили: – За неё, родную!..

Кафешка расположилась в парковой зоне Центра неотложной и экстремальной медицины: вдали от центрального офиса, лечебных корпусов, операционных и лабораторий. Чтобы шум не мешал пострадавшим и заболевшим обретать здоровье. А шумно здесь бывало.

Заведение предназначалась исключительно для сотрудников Центра – выпить кофе в перерыве, перекусить, но свободные от смены медики могли заказать и слабоалкогольное пиво, и даже лёгкое вино. Свадьбы здесь, конечно, не гуляли, но вот юбилеи, повышения в должности, другие маленькие, для внутреннего пользования праздники – отмечали.

Сегодня, например «проставлялся» вновь принятый в отряд Иван Троицкий. Вчерашний выпускник «Школы неотложной медицины на транспорте» отработал первую самостоятельную смену. Поучаствовал в ликвидации двух крупных аварий и трёх мелких, и теперь мог полноправно сказать о себе: «Я – из неотложки».

Сейчас на него натянули традиционный комбинезон – рваный, выпачканный копотью, мазутом и ещё чем-то тёмным, подозрительно похожим на запёкшуюся кровь (имитация, конечно, не подумайте плохого!), напялили на голову помятый, исцарапанный шлем с красным крестом, и теперь дружно поднимали за новоиспечённого ургента стаканчики с сухим вином.

– Друзья мои… – лепетал счастливый посвящённый, – я так рад, так рад…

Захар, Палыч и Демьян пили чуть в сторонке. Захар работал в системе уже пятый год, Демьян – четвёртый. О Палыче и говорить нечего – два месяца до отставки. Сорок пять лет – предельный срок для ургента. Нервы не те, реакция, выносливость. Опять же не ногами ребята ходят, даже не на колёсах ездят – по воздуху летают. Поэтому – либо в инструкторы, либо в инспекторы, проверять работу молодых.

Так что пора щенячьего восторга у всех троих давно прошла. Тоже покрикивали, конечно, нечто ободряющее, стаканчики поднимали, но активного участия в общем торжестве не принимали. Пили «сухарик» мелкими глоточками. А между глотками больше молчали.

– За доктора Троицкого! – гремело в зале. – За будущие успехи!..

– Доктора?! – усмехнулся Палыч. – Ещё б сказали «за врача Троицкого». Смех.

– Да брось, Палыч, – лениво проронил Демьян. – Праздник у человека. Пусть почувствует себя…

Тут он замялся, подбирая слово – кем должен почувствовать себя новообращённый.

– Ну-ну, кем? – навалился на столик Палыч. – Даже любопытно. Может, что новенькое скажешь?

– Не начинай, а, – вздохнул Захар. – Тысячу раз уже говорено. Меня вон сегодня тоже, полицейский доктором назвал. И что? Приятно…

– Угу, – кивнул ветеран, – да не по Сеньке шапка.

Действительно, такие анахронизмы как «врач» или «доктор» встречались в речи всё реже. В сертификате Захара, как и всех присутствующих, значилось: «специалист мобильного отряда неотложной помощи отдела дорожного травматизма». В стационарах та же история: специалист по лазерной хирургии, или эксперт по молекулярной диагностике. Слово «врач» теперь можно было услышать крайне редко, может, только на торжественных собраниях и при награждениях.

Молодёжь на всём этом вовсе не заморачивалась. Самоназвание «ургенты» от слова «ургентный», то есть «неотложный», вполне всех устраивало. Но не таков был Палыч. Дед его работал ещё в те далёкие времена, когда выезжала на всякие человеческие несчастья «скорая помощь». Он рассказывал внуку, что существовали раньше – помимо врачей – ещё и фельдшера, и медицинские сёстры. А врачи считались элитой той древней неотложки и пользовались огромным уважением. Даже не профессией считали тогда врачебное дело – судьбой.

Эту песню Палыч заводил каждый раз, как перебирал дозу. Все отлично знали такую особенность ветерана и в споры с ним старались не вступать: не дай бог задашь вопрос, подбросишь дров в костёр – замучает рассказами о своём героическом деде и славном медицинском прошлом! При этом отец Палыча служил тут же, в Центре, администратором, но про него бывалый ургент вообще говорить не хотел. Только отмахивался.

Возможно, всё обошлось бы и на это раз. Посмеялись, пошутили, подначили бы Палыча, как это всегда и бывало, да и залили бы шутку «сухариком». Но сегодня что-то всколыхнулось внутри Захара. То ли «Сенька» показался обидным, а может, вспомнилось лицо того полицейского в потёках грязи и пота, его взгляд. «Как вы на этой работе?.. Я б не смог…»

– Ну и кто же мы, Палыч, по-твоему? – сказал он чуть резче, чем хотелось бы. – Если не врачи, не доктора… а этих фельдшеров, про которых ты так любишь рассказывать, теперь и вовсе нет… Мы-то – кто?!

– А ты сам подумай, – зыркнул Палыч. – На кого тебя учили, и как, и скажи – кто ты есть на самом деле, ургент.

Тема тоже не новая и всем хорошо известная. Программа обучения будущих членов отряда часто обсуждалась, многократно перекраивалась, менялась, но изменения эти касались частностей, не затрагивая основ. А основы были таковы: анатомия и физиология человека – два месяца обучения, общая патология – ещё два месяца. На травматологию и медицину критических состояний времени отводилось уже больше, но всё это не шло ни в какое сравнение с изучением аппаратуры и алгоритмов.

В арсенале ургента, помимо главных медблоков существовало ещё целое семейство специальных приставок: «Детоксикатор», «Анти-шок», «Оксигенатор», «Консерватор», «Реконструктор». Да ещё криоаппаратура, да плюс аппараты «искусственное сердце», «искусственные лёгкие». Из этого изобилия приборов, при нужде, составлялись сборные комплексы, а применение всей этой машинерии диктовалось чёткой последовательностью алгоритмов действий.

«Имеешь это – включи то, получил вот такое – подключи то, то, и ещё это».

Именно на такой подход намекал сейчас Палыч, и намёк повис невысказанным укором над столиком троих бывалых ургентов.

– Ну и что?! – вспылил Захар. – Медицина давным-давно начала обрастать сложной техникой, ещё во времена твоего благословенного деда! И алгоритмы появились тогда же. Кому от этого хуже?! Тебе? Мне? Пострадавшему? Кому?

– Не хуже, – ответил Палыч с непонятной интонацией, – я и не говорил, что хуже. Наоборот – удобней стало, надёжней. Спокойней. Действуешь по алгоритму, и всё «о`кей», ни одна зараза из проверяющих не подкопается. А когда-то знаешь, как было? Приезжает врач на вызов, а там ребёнок задыхается. Скарлатина, тогда такое ещё случалось. Круп – полное закрытие дыхательных путей, вот и задыхается малец. И что делать? А тогда хватает доктор нож – обычный, столовый, может, в жиру каком-нибудь или в рыбе, и наносит разрез на шею пациента! Между кольцами трахеи! Какая там асептика?! – лишь бы жив был! А чтоб отверстие не спалось, засовывает в разрез носик заварного чайника…

– Палыч! – чуть не подавился сухим вином Демьян. – Ну что ты ужастики рассказываешь! На сон-то грядущий. Ножом – по горлу… А мама ребёнка в это время – что? Не говорит: ой, доктор, вы ж моего сыночка зарезали?

– А вот о маме, дед говорил, доктора в таких случаях старались вообще не думать, – проворчал Палыч. – Если о таком думать, рука не поднимется.

– Ты сам ответил на свой вопрос! – воскликнул Захар. – Очень хорошо, что не надо больше никого резать, протыкать, разводить страсти на грани инфаркта. Есть алгоритм и аппаратура! Аппаратура всё сделает лучше нас. А время, Палыч, его не вернёшь. Слава богу, что имеем мы теперь эту технику – умную, умелую и надёжную.

– Нет, это ты ответил, – жарко выдохнул ветеран. И неожиданно упёр кривой палец в грудь коллеги: – Техник ты, Захар! И ты, и вон – Демьян. И все! Придумали себе игрушку – урге-е-е-нты, – протянул он любимое самоназвание с совершенно издевательской интонацией. – Ну, играйтесь. Только не называйте себя при этом врачами или докторами! Вы даже не медики – просто техники. Придатки к нашей славной аппаратуре.

И такие заявления уже слышали: обсуждали ургенты и судьбу, и назначение своё не раз. Но сегодня как-то не так пошёл привычный спор, и это вот – «техник» – прозвучало в устах Палыча как-то особенно обидно. И Захар взвился:

– А ты?! Ты сам – другой, что ли?!

– Нет, и я такой же, – неожиданно сник Палыч. – Такой же точно, как и все…

– Да ну тебя! – отвернулся Захар и выдохнул. – Умеешь настроение испортить.

Только сейчас он заметил, что Демьян успел как-то незаметно перебраться за соседний столик и сейчас увлечённо втирает баки молоденькой стажёрке. Веселье достигало высшей точки.

Слава неотложке! – гремело в зале.

Слава! Слава! Слава!..