- Останься, - она положила руку ему на плечо. Стас, собравшийся, уже было, вставать, замер.
- Еще на чуть-чуть. – Шепот Марины звучал просяще, почти умоляюще. Но не это заставило Стаса остановиться. У них существовало неписанное правило, некий самообразовавшийся ритуал: в последнюю ночь перед отбытием, они практически не разговаривали с женою. Лишь молча стискивали в объятиях друг друга, до опустошительного головокружения, до предельного самозабвения наслаждаясь каждой секундой пребывания вместе. «Когда делается что-то важное, это делается в тишине» - всегда шутила на этот счет Марина.
И сейчас, Стас понял, что в этот раз, Их правило будет нарушено.
- Смотри, - Марина взяла его руку и положила себе на лицо. – У меня здесь морщинка появилась.
- Где? – Притворно возмутился Стас, едва сдерживая улыбку. – А ну-ка, дай я…
Он провел рукой по Марининому лицу, аккуратно пробежался подушечками пальцев по лбу, носу щекам. Потом склонился и нежно поцеловал ее в глаза.
- Обманщица, – В темноте не было видно, но Стас знал, что жена улыбается в ответ. – Нашла о чем…
Марина засмеялась, обвив руками шею Стаса, уронила голову ему на грудь.
- Обманули дурака, на четыре кулака! – Он обнял жену, ожидая, когда она все-таки скажет то, о чем на самом деле думала. Стас слишком хорошо знал Марину, чтобы понимать: веселье нарочитое, всего лишь маска, скрывающая истинное настроение.
- Стасик, когда все это закончится? – Марина задумчиво рисовала ноготком по его коже. – Скажи, когда?
- Мариш, я не знаю, – честно ответил Стас. – И, наверное, никто не знает. Если бы мы имели, хоть малейшее, представление с чем боремся, то…
- Я устала, Стасик, – в темноте, он почувствовал, как жена привстала на локте, как смотрит на него.
- Я до тошноты устала бояться за тебя. Ведь тебе не понять, каково это – бояться! Ты никогда и ничего не боишься, вот поэтому нам, иногда с тобою, так тяжело! Не знать – когда ты вернешься, да и вернешься ли вообще…
- Вернусь. – Стас нежно коснулся груди Марины, легонько боднул упругий сосок. – Жди меня, и я вернусь, только очень…
- Ты считаешь, что я дура истеричная, да?! – Голос жены неуловимо изменился, заледенел. – Стасик, ты пойми – как ксенобиолог, я тебе в ножки, как кланялась, так и кланяюсь – если бы не Корпус, мне только и оставалось бы, что гипотезы строить да теоретические монографии ваять на тему: «Предполагаемые пути эволюции видов внеземного происхождения за пределами Звездного Треугольника». Только бог с ними, с монографиями, с исследованиями, если я не увижу тебя больше! Ты мне дороже всех научных трудов, Давыдов, слышишь?!
- Слышу-слышу, - невольно поморщился Стас. – Ты же отлично знаешь, что очень хорошо тебя слышу.
- Ни черта ты, не слышишь, Давыдов! – Холодно сказала Марина, рывком высвобождаясь из объятий, отодвигаясь. – Не слышишь и никого никогда не слушаешь – только себя!
- Мариш, ну надо! – Стас потянулся за ней, чтобы снова прижать к себе, но пальцы смяли лишь пустоту.
- Тебе пора, работа ждет. Пойду, приготовлю кофе. – Марина встала с постели и, не включая света, вышла из спальни. Стас вздохнул – настроение испортилось окончательно и бесповоротно. Нащупав лежащую на полу одежду, он принялся одеваться.
На ощупь. В темноте. Как и всегда.
Темнота окружала его уже неполных два года.

- Человечество на грани, Стас. – Давыдов не видел, но знал, что командующий Волак стоит сейчас у большого панорамного окна с видом на открытый космос. Отсутствие зрения отточило его интуицию до опасной синевы бритвенного лезвия.
- Так будет не всегда, командующий, - Стас потянулся и зевнул: строгий и педантичный Волак, почему-то, никогда соблюдал субординацию в разговорах с подчиненными с глазу-нА-глаз. – Бог не выдаст, свинья не съест, есть такая старая русская поговорка. А вы все не можете насмотреться на звезды?
- Что, я стал слишком предсказуем, да? – Хохотнул Волак. Смех у него был приятный – густой и терпкий, как хорошее вино.
- Видимо, старею, раз уж даже слепой может меня расколоть. Знаешь, в чем моя проблема, Стас? Я с детства мечтал оказаться там, – Волак постучал по бронированному стеклу. – Прочертить маршрут по дабл-ю Кассиопеи; махнуть к Ориону и проверить: сколько у Ригеля планет, совпадает действительность хоть на чуть-чуть с тем, что выдумали в этой древней теле-опере, как ее… Ах, да – «Звездный путь»; Набрести на необитаемый мирок в туманности Андромеды и заорать на всех диапазонах: «Именем Земли, нарекаю тебя Новый Краков»!
Командующий Волак обернулся настолько резко, что Давыдов почувствовал поток воздуха, плеснувший в лицо.
- У детей есть одно преимущество перед взрослыми – их нельзя заставить не мечтать! Можно сколько угодно запрещать, а вот заставить…Земля сгорела в горниле ядерных войн, еще до нашего с тобой рождения, нам только и осталось, что называть далекие планеты в честь обугленных древних городов!
Давыдов не перебивал командующего. Иногда, на Волака накатывало, и Стас знал, что надо просто дать тому высказаться.
- Я помню, маленьким, смотрел на звезды и удивлялся: вот же, вся вселенная рядом – только руку протяни и ухватишь! А на уроках говорили, что на существующих двигателях туда пилять и пилять… Элементарно не хватит ресурсов корабля! А вот, если бы, человечество открыло концептуально иной способ…
Теперь Волак ходил по кабинету из стороны в сторону, нервный стук его шагов больно бухал Стасу по барабанным перепонкам.
- Открыло! – Раздраженно бросил Волак. – Вот вам, гиперпереход. Прыжок и двадцать парсеков позади! Еще прыжок и еще двадцать! При современном развитии навигационного оборудования, до окраин Млечного Пути можно добраться за два года!
- Тогда, мне казалось, что проблема решена. Только вот первое, что мы нашли, – тут Волак неожиданно обратился к Стасу. - Как там сказал Прулкс?
Давыдов грустно улыбнулся. Когда исследовательский звездолет «Арарат» один из первых десяти, оснащенных гипердвигателями, вынырнул в районе системы Бенетнаша, и датчики зафиксировали Аспида, вахтенный пилот Горациус Прулкс произнес фразу, ставшую впоследствии печально крылатой:
«А это что за хрень»? – Услышали спасатели, удивленный возглас, после того как вскрыли черный ящик корабля. Фраза, прославившая, в принципе, ничем особо не выдающегося Прулкса, также оказалась и последним, что он произнес в своей жизни. Спустя ровно три секунды по корабельному времени, он упал и больше уже не поднялся. Как и остальные пять человек вахты. Сто тридцать два члена экипажа, находившихся в гибернационных камерах, постигла та же участь – смерть без объяснимых причин. Датчики «Арарата» не зафиксировали скачков радиационного фона, опасно превышающего норму, на корпусе не обнаружили, ни единой угрожающей жизни, людей пробоины. Защита корабля была абсолютной… И бесполезной.
За вскрытием черного ящика дело не встало. Ученые провели тщательную аутопсию каждого, кто летел на «Арарате». У всех умерших оказалась сходная черта – обширные кровоизлияния и некроз головного мозга, повреждения роговицы и глазного нерва – хрусталики буквально прожарились до углей, как хлеб в неисправном тостере. Подобное могло случиться вследствии микроволновой изомерии, но только если источник высокочастотных колебаний засунули погибшим прямо в голову – никаких аномальных скачков энергии на борту, приборы не показали.
- Хрень, сплошная хрень, Стас! – Волак замер теперь у стола, барабаня по столешницы. – Мне скоро восемьдесят, а звезды все так же далеко! Выматывает это, Стас, выводит из себя.
- Per aspera ad astra! – Улыбнулся Давыдов. – Человечество справится и с этим, командующий. Мы знаем, как бороться с Аспидами, а это уже кое-что.
- Стас-Стас, это в тебе сейчас говорит славянский оптимизм. Какова статистика столкновения с Аспидом в зоне прыжка, знаешь?! Четыре года назад она была один к ста-ста пятидесяти, сейчас - один к пятнадцати-двадцати пяти. Борьба с Аспидами бессмысленна - все равно, что вычерпывать ложкой море! Со времен последней войны прошло два столетия, а человечество до сих пор не оправилось. Нам не хватает ресурсов! У звезды Белсара ничего нет – ни жизни ни полезных ископаемых, у Альфа Центавра тоже самое! И даже будь иначе, тратить годы, добираясь туда на досветовых скоростях… Марс трещит по швам от перенаселения, на Венере после пятидесяти лет терраформирования только-только образовался протеиновый бульйон. Ждать еще пять-шесть веков, пока она станет пригодной для жизни – мы просто вымрем. Non progredi est regredi – нам нужен дальний космос, Стас, ты знаешь об этом не хуже меня.
- Мой славянский оптимизм не причем, командующий. Согласен, мы тычемся вслепую, - тут Давыдов понял, что, сам того не ожидая, сказал двусмысленность. Волак захохотал, спустя секунду к нему присоединился и Стас.
- Что верно, то верно! – Командующий сел, Давыдов услышал, как под грузным телом скрипнуло кресло. – И это наше единственное преимущество.
Попытки выяснить происхождение и намерения Аспидов терпели неудачу за неудачей. Они внезапно появлялись в местах выхода звездолетов из гиперпространства и столь же внезапно исчезали. Иногда, они не атаковали корабли, хотя некоторые ученые выдвигали гипотезу, что смерть людей – это не результат преднамеренного нападения, а неизвестные побочные эффекты от процессов жизнедеятельности Аспидов или же, на самом деле, суперпозиция энергополей не является самодостаточным живым существом, что это беспилотный разведчик неизвестной цивилизации; возможно, следуя заложенной в него программе, он сканирует звездолет на частотах, естественных для его создателей, но летальных для белковых форм жизни. Доказать эту теорию было невозможно, также как и опровергнуть – уж слишком мало реперов, от которых можно отталкиваться, имелось в наличии. Автономные зонды не возращались – на расстоянии двух тысяч километров, всякая связь с ними терялась, после исчезнования Аспида из физического пространства их также не обнаруживали – скорее всего, попав в зону влияния магнитосферы, их утягивало следом в гиперпространство. Сканирование на пределе дальности приборов также дало немного: плазмоид, являющийся ядром Аспида, создавал сильные помехи – а приближаться было слишком опасным для жизни. Ученые тщетно бились над вопросами, а между тем количество встреч, а с ними и жертв, росло. Еще немного и на экспансии человечества можно было ставить крест.
Помог случай. Звездолет «Паскаль» возвращался к порту приписки Плутон. На борту данные и образцы, собранные в системе Ви-Игрек Большого Пса. После двадцатого прыжка, звездолет вынырнул на расстоянии трех тысяч километров от Аспида, практически нос к носу. Спустя три секунды, сорок четыре человека команды погибли – все, кроме одного. Бортинженер Вейшенг Вэнь был найден живым в корабельном лазарете с лучевыми ожогами глаз. По записям корабельного журнала значилось, что травмы получены вследствии сбоя светофильтров при работе с динамическим моно-расщепителем. Возникла задержка, прибор не успел перестроиться на хаотически изменяемую частоту излучения, и Вэнь получил серьезные травмы. На месте ему ничем не могли помочь, находясь в реанимационном контейнере, инженер ждал возращения домой, для восстановления сетчатки. Слепота спасла Вэню жизнь.
- Шутки-шутками, шеф, но я так и не понял к чему весь этот загадочный экскурс в историю? Расклад такой, какой он есть и его уже не поменяешь. Мы боремся, как умеем – пускай жутко медленно, но боремся…
- Кажется, у нас появилась возможность переломить ситуацию, - кресло напротив вновь вздохнуло, а спустя секунду на плечо Стаса легла твердая, как доска, ладонь Волака. – Яйцеголовые таки выволокли из кустов свой новый «рояль».
- И что на этот раз? – Поморщился Давыдов. – Если меня в очередной раз попросят отдать резервный реактор машины под питание их «очередного рояля», то я сброшу этот балласт, как там у предков – «не выходя из кассы».
- Не отходя, Стас, не отходя от кассы, - поправил Волак. – Нет, у «рояля» будет свой источник питания. Все что тебе требуется – это подобраться поближе.
- Насколько?
- На предел для безопасного броска.
Стас замолчал, переваривая услышанное. Сразу вспомнился недавний разговор с Машей, ее тоскливо-бездонное «Не знать – когда ты вернешься, да и вернешься ли вообще…».
Волак, точно почувствовавший замешательство Давыдова, убрал с плеча руку. Шумно выдохнул.
- Джефферсон вызвался добровольцем. Я пока не дал согласия…
- У Джефферсона мало опыта, – резко ответил Стас. Внутри буруном всколыхнулась неприязнь – ему не нравился столь неприкрытый шантаж командующего, но видимо у того совсем не оставалось выбора, раз уж в ход пошли подобные методы. Эндрю, светловолосый улыбчивый мальчик, полный энтузиазма и самолюбования юности– Аспид проглотит его и не подавится – не самый лучший кандидат на проникновение в «мертвую зону».
- Здесь главное не опыт, а насколько долго протянут экраны.
- У Джефферсона мало опыта, - повторил Стас. И уже спокойнее. – Сколько времени на подготовку?
- Трое суток. Стас, ты…– Спокойный, размеренный тембр голоса командующего, вдруг неуловимо изменился, и Давыдову почудилось, что в нем звучат нотки то ли страха, то ли неуверенности, а то ли и того и другого вместе – сразу и не поймешь. Волак, всегда честный с подчиненными, а прежде всего с самим собой, отлично осознавал, что сейчас совершил подлость, пускай необходимую, но подлость, фактически принуждая Стаса подписаться на самоубийственный полет. Хотя, подумал он, подлецом был бы я, если бы отказался. Ведь Волак мог отправить Джефферсона и не уведомляя Давыдова, имел на то все полномочия и основания. В данной ситуации, командующий все равно крайний. Поэтому Стас не хотел сейчас слышать эти чужеродные нотки мелкой паники в голосе своего шефа, не хотел унижать того еще больше.
- Пустое, - Давыдов улыбнулся, внутренне надеясь, что улыбка вышла уверенной. – Всегда хотел сыграть на «рояле» и сорвать овации. Надеюсь, яйцеголовые настроили его как следует.
- Надежда, - Теперь в голосе Волака звучала лишь грусть. - Dum spiro, spero.
Неожиданно, Стас задал вопрос, которого сам от себя не ожидал.
– Шеф, а Краков красивый город?
Волак молчал где-то с полминуты.
- Я никогда не видел его вживую, - медленно ответил он. – Но да. Очень.

Белесый морок.
Гулко шуршат вентиляторы, перемалывая отфильтрованный, безликий, точно кастрированный воздух. Безвкусный и немного шершавый, когда вдыхаешь, он царапает легкие - едва заметно, но все-же неприятно. Там, за куполом, воздух совсем другой. Жидкая, разреженная атмосфера Марса, неистово бушующая, хрустящая на зубах кирпичным песком и этим же песком и пахнущая. Живая - и потому в сто крат притягательней такого безопасного и насыщенного кислородом воздуха поселений.
Белесый морок.
Марина сидит напротив. Стас чувствует пряный аромат ее пота, яркий и гладкий, как шкурка апельсина. Слышит пульсацию кровотока в пальцах жены, зажатых в его руке – эдакие маленькие усердные молотобойцы. Ощущает легкую хрипотцу в ее дыхании – возможно, Машу опять просквозило.
- Тебе бы к врачу сходить. – Стас говорит это как можно мягче, до предстартовой подготовки всего полчаса и сейчас он подбирал каждое слово, каждый жест, дабы не расстроить Марину еще больше. Хотя, куда уж больше, все дни с того злополучного разговора, они общались чуть ли не одними междометиями. Но Стас старался.
А Марина, в ответ на его фразу, вздрогнула и все вокруг неуловимо переменилось: «молотобойцы» застучали чаще и тревожнее, по апельсиновой шкурке поползла щербинка страха. Слепота дает взамен ощущения, недоступные зрячим, но отнимает самое главное – невозможность взглянуть человеку напротив в глаза. Только белесый морок – его проклятие и благословение вот уже почти два года.
- Откуда ты?.. – В сдавленном шепоте Марины и страх и изумление. – Значит, ты знал?
- Только что. – Теперь очередь удивляться Стасу. – Да и то, всего лишь предположил.
- Ты главное не волнуйся так, - неумело пытается пошутить он. – От простуды еще никто не умирал. Но к врачу все же сходи, мало ли.
- От простуды? – Марина затихла, а Стас напряженно «вслушивался» в ее запах – страх растворился без следа. И неожиданно, она начинает хохотать, всхлипывая, почти истерически, а «апельсиновая шкурка» топорщится рябью. Стас ошеломленно молчал, не понимая подобной реакции, но улыбнулся в ответ. А жена продолжала смеяться, будто в комнату подавалась не привычная смесь азота с кислородом, а только лишь первый и притом в оксидном состоянии.
- Я всегда подозревал, что у меня отличное чувство юмора, но даже не знал, что настолько.
- Что?! – Новый взрыв хохота и голос Маши сквозь слезы. – Господи, Стасик, ты мало того что слепой, так еще и глухой. Какая простуда, причем тут это, с чего ты вообще это взял?! Я думала, что ты узнал, а ты… - Она еще раз хохотнула и закашлялась.
- Узнал что? - Чувствуя себя полным идиотом, спросил Стас. Хотя он уже знал ответ.
- А ты сообрази, ты же ведь такой догадливый.
«Да, догадливый идиот. Но Маша тоже хороша. Могла бы и сказать прямо, а не вот так, за полчаса» - Он обескуражено провел рукой по ежику волос на голове. Хотелось разозлиться, но не получалось.
- Давно?
- Шестая неделя.
- Мда… - Стас шумно выдохнул, крепко задумавшись: «Дурак, дурак – мог ведь и почувствовать, услышать, унюхать, в конце-концов! А она молчала, потому что знала – я брошу все к чертям собачьим и останусь с ней. Буду мучиться, корежиться от чувства вины, но брошу. Не хотела делать из меня подлеца».
- Подожди, а как же Комитет, квота? – Не те слова, не те фразы, какие-то грубо-казенные и не приличествующие моменту, но они лезли из него сами по себе, точно зубная паста из тюбика.
- Стас, - голос ее звучал почти нежно. – Ты же пилот, а пилоты вне очереди. Я временами страшно ненавижу твою профессию, но сейчас… Даже не знаю, плакать мне или смеяться.
Марина и вправду всхлипнула, то ли остаточно от своей недавней эскапады, а то ли от горькой иронии сложившейся ситуации, ее и впрямь пробило на слезу.
«Может, гормоны?» - Мелькнуло шальное. – «Хотя, что ты знаешь о гормонах, чурбан бесчувственный, ты ведь слепец, слепец в квадрате, тебя в самую глотку Аспида засунь, ничего не случится, только отряхнешься»!
«И, все-таки, подлец». – Стучало в голове у Стаса. Он не хотел оставлять ее сейчас, одну, наедине со страхами не только за еще неродившегося ребенка, но вдобавок и за него самого. С одной стороны долг перед человечеством, и с другой стороны тоже, только более древний, долг перед семьей. – «Как же все это пафосно и нелепо выглядит, порочный круг, который и не порочный вовсе».
И он сделал то, что делать было не надо, потому что это выглядело еще более пошло и нелепее. Стас порывисто обнял жену, ныряя лицом в гущу волос, губами хватая уши, глаза, лоб. Марина подалась ему навстречу, уже плача по настоящему, тихо и безудержно, как маленький ребенок.
Запищал зуммер органайзера. Стасу захотелось сорвать браслет и зашвырнуть куда подальше, бахнуть вдребезги о стену. Пять минут, у них оставалось всего пять минут вместе.
- Я вернусь! - зашептал он скороговоркой, целуя Марину в соленую от слез щеку. – Даже если мне ноги-руки отрежет, я на культяпках к тебе приползу. Ты только себя береги и верь, что я вернусь, слышишь? Главное, верь.
Она лишь молча кивала, уткнувшись Стасу в плечо, а он жалел, так как никогда не до этого, о том, что не может взглянуть на нее.
Белесый морок.
Белесый морок и только.

Не лижи коту яйца. Он сам дотянется.

Он не видел ничего.
И видел все.
Приглушенно пульсировали звезды, мягко мерцали туманности - все необозримое пространство вокруг пухло от света. Сердцебиение галактики, ее кровообращение, капиллярный ток завораживали Стаса своей цепенеющей красотой. шелестящая яркость квазаров, рокочущий прибой далеких гамма-всплесков, дождевая капель бомбардирующих "Кротон" фотонов - все это расцвечивало космос буйством красок, насыщало его жизнью. В такие минуты, Стас забывал, что слеп.
"Черный кадрат" оказался на самом деле не черным, просто красок и оттенков было так много, что они сливались в единый фон.
Эхо-сенсорная мембрана отсеивала все лишнее, фильтруя спектр, иначе бы окружающее пространство действительно напоминало бы работу Малевича: приглушала монохроматику холодного водорода, отсекала завихрения ультрафиолетовых и рентгеновских лучей далеких мета-галактик, блокировала фон помех естественного циклотрона Крабовидной Туманности. Затем в дело вступала Биогравитационная линза Мирзахи - основанная на принципе визуальной рецепции кожи, она обрабатывала полученные данные цветового спектра, переводя их в тактильно-плоскостные, дешифруемые и передаваемые на затылочные доли мозга уже в виде образов. Грубых, но узнаваемых. Эффект Розы Кулешовой - женщины-калеки, страдающей от эпилепсии и в конце-концов, умершей от раковой опухоли, подарило человечество возможность дать отпор неведомому врагу. Не возможность воевать, но возможность защититься и, может быть, вступить в контакт.
"Познать - значит понять". - Стас всегда полагался на эту простую фабулу. Будучи человеком действия, интуиции, иногда порыва, он старательно анализировал все факторы той или иной ситуации, никогда не шел напролом, всегда задумывался о последствиях. Люди дорого заплатило за свою импульсивность. Захлебывающиеся в тесноте Солнечной системы миллиарды, всего лишь недавно были жалкими десятками тысяч, избежавшими пекла глобальной войны. Неоправданная, безсмысленная жестокость человека ужаснула его самого, алкалоидная эйфория схлынула, и наступило тяжелейшее похмелье - цивилизация в руинах, ресурсы истощены, единственная пригодная для жизни планета превращена в ком спекшегося радиоактивного шлака. Воевать стало не с кем и не за что, пришло время выживать. На этот раз без насилия. Один из факторов выживания, эволюции вида замкнул петлю - лежащий на чаше весов танатос чуть было не перевесил либидо.
Парадоксально, но неприятие пришло само собой. Никто не стал копаться в ДНК, удаляя из генома лишнюю Y-хромосому, никто не стал регулировать уровень лития и кобальта в крови или выработку эстрогена и прогестерона. Всем достаточно было оглянуться на окружающую действительность. Или посмотреть хроники. Ненасилие стало биологическим преимуществом только после наступления Апокалипсиса.
И поэтому, каждый раз, когда Стас применял "Сулицу", дезактивируя Аспида, он испытывал ужас и отвращение к себе. Лишь постоянный психотренинг и надежда на то, что в следующий раз это Нечто не вынырнет по курсу беззащитного корабля, сея гибель, не давала ему скатиться в омут безумия. Ученые со скепсисом относились к теории разумности Аспида, более склоняясь к версии беспилотного автомата, что впрочем несильно утешало Стаса. Правды не знал никто. Ее еще только предстояло выяснить.
"Кротон" завис в ста тысячах километрах от Аспида - гуманоидная фигура в доспехах из легированной керамики. Массивный приплюснутый торс, вместо головы фасеточное полушарие эхо-сенсорной мембраны, левая "рука"-манипулятор оканчивается длинным жалом "Сулицы" , ноги с противостоящими суставами для большей устойчивости. Последнее бесполезно в бескрайности космоса, всего лишь атавистическое наследие штурмовых роботизированных танков прошлого, на базе которых и были разработаны "Кротоны". Машины для исследования. Машины для защиты. Машины для Невойны.
И все таки, машины для нападения. Заряд энерговируса хищно, намотанный на протонную струну "Сулицы", хищно дремал, дожидаясь своего часа. Достигая цели, он дестабилизировал структурную целостность Аспида, провоцируя цепную реакцию, по силе сравнимой, с аннигиляцией антивещества.
"Георгий-Победоносец, пронзающий змея". - Неввесело шутил иногда Стас на этот счет. - "Правда, вместо змея у меня спрут".
Аспид и впрямь походил на причудливое головоногое. Причудливая клякса извивающихся энергетических щупалец, впаянная в пустоту.
"Надеюсь, сегодня нам не придется сражаться" - Мысленно обратился к нему Стас. - "Надеюсь, сегодня нам удастся поговорить".
Он послал импульс на маршевые двигатели, и "Кротон", мерцая ионным свечением, начал падать навстречу.

Спроси себя: зачем тут этот знак?
Первое убрать.
Ох, ну и нагородил! Имеет реальное значение, чем она болела, если при этом ты ничего не объясняешь? Страдала эпилепсией и умерла от рака (чего?). Я лично могу протянуть логическую цепочку, хоть и весьма размытую: эпилепсия являлась следствием рака мозга. Но это всё равно весьма далеко от истины и не объясняет "эффекта".
Хотя, если подумать... но это я сейчас выстроила в голове целую теорию и начала раскладывать по полочкам локализации мозговых структур. Уверен, что читатели поступят так же?
Далее хотела придраться к пунктуации, но поняла, что смысла нет. Вымарывай всё это и не позорься.
Это мысль? Не слишком похоже. Убери тире, сделай фразу самостоятельной.
А тут просто нелогично. Будучи человеком действия, он тормозил на каждом повороте для анализа угла наклона. Одно противоречит другому, а ты - сам себе.
А тут очень криво нагромождено хрен знает что.
бессмысленная
Последняя запятая не нужна.
Как всё сложно! Слишком много наворотов, можно проще и понятнее:
Намотанный на протонную струну "Сулицы" заряд энерговируса дремал, дожидаясь своего часа.
Хищно в обоих случаях выкинула. Лишнее.
Во-первых, запятая не нужна.
Во-вторых, реакцию (какую?), сравнимую с аннигиляцией...
Два в одном. Кто тебя учил так оформлять речь? Руки тому оторвать и в другое место приделать. Нельзя разрывать, запомни. Нельзя.
Пример: "Георгий-Победоносец, пронзающий змея,- невесело шутил иногда Стас на этот счет.- Правда, вместо змея у меня спрут".

Под ногами рыпело - снежная корка неохотно поддавалась натиску лыж. Перекошенные телеграфные столбы подпирали заиндевелые лохмотья облаков, в просветах меж которыми нервным оскалом таращилась луна.
Холодно. Так холодно, Стасу еще никогда не было. Пальцы костенели в рукавицах, он боялся, что они примерзнут к лыжным палкам и их придется отдирать с мясом. Мороз, не стесняясь, забирался под маскхалат, стеганый полушубок, гимнастерку, исподнее, и студеными лапами мял нутро, заставляя вздрагивать и обмирать от каждого прикосновения.
Рука впередиидущего комроты на миг взметнулась вверх. Остановиться. Следы автомобильных шин уходили сторону маячащего чуть левее подлеска.
Придется снимать лыжи и дальше ползком. От мысли, что надо ползти по насту, Стаса передернуло.
Стволы деревьев пронизывали пространство над головой артериями голых ветвей, пряча отряд от, и без того скудного, лунного света. Автомат на и спине то и дело сползал вбок, приходилось останавливаться и поправлять. Гортанные, ломаные фразы чужого языка раздавались все громче и явственнее, наполняя нетерпением и прогоняя холод.
Автомат на спине только замедлял, но без него никак, а руки сейчас нужны, чтобы ползти. Левой-правой, левой-правой.
Лес расступился, расплескиваясь поляной и уходящей к дороге просекой. Сгрудившиеся в кучу грузовики сливались в одно, чернильного цвета, ископаемое чудовище неясных форм. По птичьи переваливаясь, вокруг сновали угловатые фигуры. Урчали незаглушенные двигатели, мерцали рубиновым огоньки сигарет, доносились негромкие обрывки речи.
У Стаса от напряжения сводило скулы. «Ну же, ну!» - пульсировало в голове. Сзади с тихим шорохом подтягивались остальные из отряда, прячась за деревьями, занимая позиции для стрельбы. Все знали, что делать, оставалось лишь дождаться сигнала. Автомат наконец-то перекочевал со спины в руки. Стас зубами содрал рукавицы: какой холод! - никакого холода и в помине. Зрачок прицела на перфорированном дуле уперся в одну из «птиц». Палец лег на спусковую скобу, дрожа, точно цепной пес, учуявший чужого и разве что не гавкая. Спокойно, ждать. Ожидание - невыносимая штука. На секунду - на час - на вечность - все вокруг замерло, затихло, укуталось вуалью немоты.
Лишь палец на крючке дрожал… И разве что не гавкал.

Винтовочный выстрел - сухой, точно кашель астматика. Одна из фигур, вскинув руки, упала и пузырь безмолвия лопнул - изрешетился очередями, посекся осколками. Часть «птиц» смело сразу же, остальные заметались, заполошно вжимаясь в снег, заогрызались в ответ, но как-то вяло, без должного напора. Застрекотавший было пулемет умолк, стрелок уткнулся лицом в казенник, разметав, точно крылья, полы шинели. Багровым нарывом взрыва лопнул один из грузовиков - поляна вспыхнула негативом и тут же захлебнулась гротескными тенями и багряными отблесками. Истошно орущий факел нырнул из кабины в сугроб. Сладко запахло паленым.
Стас бежал вперед, стреляя от бедра, надсаживая легкие громогласным «Ура!». На ходу сменил опустевший диск уже короткими очередями, прицельно: «Тебе! И тебе! И тебе тоже!».
Нога предательски перецепилась через труп в дымящейся вермахтовской шинели, и Стас плашмя рухнул заземлю. Руки, вместо чтобы нащупать опору, канули в пустоту.
Яму только-только начали засыпать. Голые - как, на таком морозе?! - тела лежали вперемешку, чуть присыпанные мерзлой глиной. В свете пожара мерцали изможденные лица, провалы раскрытых ртов, глазниц, торчащие под противоестественными углами конечности. Их не расстреливали, может, из-за нехватки патронов, а может в силу национальной бережливости, «птицы» не тратили патроны. Ставили на колени и ударами прикладов дробили затылочные кости.
Стас забыл, что надо дышать. А, может, не забыл, может испугался это сделать. Тела навалили почти вровень с краями и у него мелькнула мысль, почти кощунственная, что дыхни только и этим теплом отогреешь мертвую кожу, уже начавшую покрываться кристалликами льда. Отогреешь, пустишь жизнь обратно, почти насильно туда, где ей уже нет места.
Затихла какофония перестрелки. Трещал оплавленный металл, рыпел под ногами снег, раздавались короткие приказы комроты. Кто-то протяжно стонал, кто-то на плохом дребезжащем русском умолял: «Найн! Найн! Капитулирен! Сдаваться! Мы есть Сдаваться!».
В ответ лишь винтовочный выстрел - сухой, точно кашель астматика.