Глава шестнадцатая.
Страшно было на улице. Я выглядывала из окна, и сквозь стекло чувствовала, как кто-то сейчас может видеть меня, и вряд ли этот кто-то – друг. Дворик стоял пустой, никто не сидел на лавочке и дерево пропало… Грустно, если спилили.
Я не писала писем и только мучительно ждала. Читала, смотрела через шторку в окно, настукивала ногтями мелодии, еле задержавшиеся в голове. Дни тянулись годами, но и они когда-нибудь кончались. Это все должно было когда-нибудь кончиться, чтобы можно было вспоминать о пережитом ужасе с облегчением.
«Все должно закончиться хорошо. Все должно закончиться хорошо.
Если долго убеждать себя, так и получится.»

Итэна сидела рядом со мной, словно так и надо. Хелига носилась по кухне и готовила нам завтрак, и я чувствовала, что Одан где-то тоже здесь, просто я его не видела. Итэна мешала чай в чашке, и нечаянно пролила его. Она ойкнула, я вскочила и стала стирать чай со стола. Он капал на пол, и уже половина кухи была залита.
- Ну что ты наделала! – со злостью произнесла я, у меня были липкие руки и сама я была такая грязная. Меня это очень разозлило. – Нельзя было поосторожнее?
- Не кричи, - дрожащим голосом сказала Эна. – Я не виновата ни в чем. Почему ты кричишь на меня?
- Ты не могла немного осторожнее?
- Не кричи на меня.
Она плакала, а я была настолько зла, что готова была ее ударить. Тут вошел Одан, и я проснулась.

Этот сон был слишком реальным, я чувствовала и думала. Я отдавала себе отчет во всех своих действиях. Мне казалось, что я схожу с ума.
Я вышл на улицу, там было пусто, меня немного покачивало и я больше не думала, что могу умереть. Мне не было страшно, я все могла. Тайлем, выкатившийся из какого-то дома, из которого доносились звуки то ли пира, то ли загула, уставился на меня, не ожидая, что кто-то еще способен просто так выйти из дома и идти по самой середине улицы.
- Ну давай! Попробуй меня убить!
Я вспомнила озверевшие руки, которые тянулись к свободе и молили о ней. Я не стала делать себе щита – у тайлема не было никакого дельнебойного оружия.
- Ну, давай! Убирайтесь отсюда, уроды!
Я развернулась и бегом побежала вон из города, к старым воротам. Тайлемы, набредшие на винный погреб ресторана «Глори», упились до такой степени, что даже не заметили меня. Я вышла и пошла по дороге. Было раннее утро, и туман еще не осел на поле. Горы рисовались вдалеке, было прохладно и светло… Светало, солнце только пригревало землю… И я увидела, как яркое свечение наплывает от линии горизонта. Я подумала, что это конец света наступает, как вода, которая накатывает и смывает кровь… У меня по щекам потекли слезы, я прошла немного по каменстой дороге и села на землю. Закрыла лицо руками, я была так счастлива, и так было больно. И стыдно за этот проклятый сон…
Я лежала и смотрела в небо, не видя ничего. Как много времени прошло, но ничего не происходило, и я пока была жива. Кто-то взял меня за руки и поднял с земли. Это действительно был конец света, так как перед глазами я увидела мягкие расплывающиеся фигуры духов и чрезмерно четкое лицо мастера Мана.
- Здравствуй, дева Эллда.
- Здравсвуйте… Здравствуйте.
Мне хотелось снова осесть вниз, но теперь уже больше от счастья – если пришли духи, значит, все теперь точно будет хорошо. Они спасут нас всех, они могут это сделать…
Одан подошел ко мне, и я почувствовала, как он подхватил меня, когда я уже почти падала. Мне показалось, что он тоже плакал, но так могло и просто светить солнце. Почти что в обнимку мы столяи так, а потом бегом помчались в город.
Духи изгоняли тайлемов из города, и мне никогда не понять, как они это делали. Это было их волшебство, но тайлемы убегали сами, они боялись их, как я боялась раньше. Я бежала по городу и заходила во все дома. Чтобы сообщить, что все уже – все закончилось, все будет хорошо! Я потеряла Одана, наши руки разжались, он счастливо улыбнулся и пошел прочь. Я знала, куда он идет. В свой дом.
* * *
Хелига спала в своей комнате. Все должно было когда-нибудь разрешиться, и она даже во сне ждала этого. Просыпаясь, она каждый раз понимала, что все останется по-прежнему.
Кто-то важный приехал в город – за дверью гудело, кто-то ходил и говорил. Что-то происходило, но что? Хелига не решалась выглянуть, да и зачем? Чтобы натолкнуться на пару новых рож, ничем одна от другой не отличимых? Ну уж нет.
Когда постучали, она не открыла.
- Хелли, открой, - сказали, и постучали настойчивее. Хелига узнала голос, но испугалась и подумала, что у нее галлюцинации.
- Кто это? – На всякий случай спросила.
Дверь открылась и без помощи Хел. Заросший бородой и явно не мытый мужчина вошел в комнату, Хелига не сдержалась и вскрикнула.
- Господи… Как ты здесь оказался?
Это был Гродл, она не сразу узнала его. Гродл ничего не сказал, и сразу захлопнул дверь.
- Здравствуй, для начала.
Гродл подошел к сестре и коротко ее обнял. Хелига почувствовала острый запах сырости.
- Здравствуй. Ты так давно не выходил на поверхность… Где ты был?
Гродл не ответил, подошел к окну, потрепал рукой занавеску.
- Ты не отвечаешь… Это ты все подстроил?
- Что? О чем ты говоришь?
- Обо всем. Одан исчез, я не знаю, где он. Мне не верится, что он сбежал…
- Значит, мы все в семье такие, - невзначй обронил Гродл, потрогал рукой стекло и повернулся к Хелиге. – Я ничего этого не делал. Это все сделало твое чадо – он уничтожил мое королевство.
- Он – уничтожил? – вскипела Хелига. Она никогда не ругалась с Гродлом из-за кого-то. Но Одан того стоит. – Как он мог уничтожить то, чего уже не существовало?
- Все, хватит, - отрезал Гродл. – Что у вас тут происходит?
- Ничего, - Хелига села на кровать. – Они не могли сами все это придумать… Эта игра должна чем-то закончиться, но чем?..
Гродл сел рядом с Хелигой.
- Надо думать… Расскажи мне, что у вас тут происходит! Они заняли город… Армия?
- Не собрать. Жертв много, оружия нет. Они его уничтожили, слава богу, что сами не умеют обращаться с ружьями.
Гродл посмотрел на Хелигу – она почти не была накрашена, но выглядела все равно… хорошо. Он уже отвык от нее, сколько они не виделись? Сколько-то лет.
* * *
Никто в это не верил, но догадывались, что духи не так просты и эфирны, какими кажутся. Они имеют право карать и миловать, они знают твою вину, даже если никто на свете о ней не подозревает… Одан смотрел на них, когда они впивались в тайлемов, так, что те бежали прочь от них, но никак не могли убежать. Они проникали внутрь их, и на секунду Одану показалось, что скоро они примутся и за спасаемых. Одан шел по улице, и тайлемы были ему больше не страшны…
Одан пришел домой и первым делом открыл клетки в тюрьме – охранник куда-то подевался, так что ничто не помешало ему.
Вождь тайлемов вылетел из своих «покоев» - из того крыла замка, в котором он обосновался. ОН вылетел, увидел Одана, спокойно идущего по коридору, и зарычал на него от злости – он, видимо, понял, что он проигрывает…
- Здрасьте. Доброе утро. – Одан позволил себе улыбнуться, впервые за последний год.
- Ты, щенок… Да понимаешь ли ты…
Одан прошел по коридору в библиотеку, открыл огромную книгу истории и написал на форзаце огромными буквами: «Теперь все будет по-старому и даже лучше, теперь наша столица вновь станет нашей. Ликуйте же все и радуйтесь!»
Он подошел к окну, там светило солнце. Теперь все будет хорошо, все будут счастливы…
Раздался страшный треск и запертые двери библиотеки разлетелись в щепки. Множество тайлемов ворвалось, они все бросились на Одна, и он почувствовал горячую, огненную волну под ребрами… Все оборвалось в одно мгновение, и Одан вспомнил напоследок светлую череду образов и книжечки в красной обложке, до сих пор лежащие в его столе. И Элла.
* * *
Я неслась по улице, и видела, как разбегаются тайлемы. Я колдовала – духи кормились моей магией. Я чувстовала себя в каждой капле воздуха, в каждом миллиметре солнечного света, во всем. Я не была так счастлива уже очень давно, и сейчас я готова была идти-бежать по улице и петь во все горло. Я помогала духам, чтобы им было легче находиться здесь. Данво я не была так горда собой, давно…
Солнце светило во всю, духи мелькали повсюду. И через некоторое время в городе стало пусто, тихо и безлюдно. Тайлемов не было. А модгинцы еще боялись выходить из своих домов, они еще не все знали, что все закончилось.

Прошло много часов гуляния по пустым улицам. Я сегодня работала доброй вестницей. И все же было страшно идти во дворец, не зная наверняка, что там все уже закончилось. Хорошо закончилось. И все же пойти туда пришлось.
Коридор был завален трупами тайлемов – выпустили пленников. Они все были свалены кучами, неравномерно, словно разом упали, чтобы не подняться больше. Они сжимали в руках свои первобытные палки. На трупах остались следы от ногтей, кулаков и даже просто зубов. Животные напали на нас и превратили нас в себе подобных.
«Где же Одан? Где Хелига? Их опять нигде нет.»
Я прошла по стенке, чтобы не испачкаться в крови, и пошла в башню Хелиги.
- Хелли? Где вы? – позвала я. – Где вы? Где все вообще?
Хелига лежала на кровати поперек.
- Элла? Я уже ничего не понимаю… Что произошло?
- Все хорошо, - улыбнулась я. – А где Одан?
- Мне бы тоже хотелось знать. И Гродл… Он ушел, и пока не вернулся…
«Он вернулся?»
Мы вместе вышли, Хелига плохо держалась на ногах, да и я… Поддерживая друг друга мы спустились в основное здание, где постепенно становилось многолюднее. Слуги выползали из своих норок и растерянно бродили по первому этажу.
Толпу освобожденых пленных, грязных, замызганных, мы узнали сразу. Они спускались с лестницы и несли кого-то на руках, то ли героя, то ли героя посмертно. Они увидели Хелигу (Она остановилась спросить что-то у своей горничой. Она говорила на флидском, я ничего не поняла.)
Они принесли тело и положили на лестницу у ног Хелиги. Она посмотрела на лицо несчастного, я тоже…
Мне было даже больнее, когда я увидела лицо Одана. Он то ли убыдался, то ли кусал губу, у него были закрыты глаза, а по кровавому морю на рубашке было понятно, что он мертв. Он – мертв. В это трудно верилось. Только что мы стояли в обнимку и я чувствовала его горячую колкую руку в своей руке… Хелига опустилась на колени и поцеловала Одана в лоб. Это был обряд. Похороны должны проводиться на второй день.

Кто-то подошел сзади и срьезно сказал.
- Эх… Я сам отнесу его.
Гродл поднял Одана, и ушел вместе с ним. Хелига плакала, я впервые видела ее настоящие слезы. Наверное, я тоже плакала, потому что Ник вышел из опустившей глаза компании пленных, подошел ко мне, погладил по плечу и сказал:
- Бедный парень.
«Он так и не успел подарить мне эти книги. Нет, он и так мне их подарил, они предназначались мне. Он меня любил. Гораздо больше, чем я думала, и больше, чем я того заслуживала.»

— Ты уверена, что она все еще там? — спросил Данилка, поглядывая из-за кустов на старую избушку.
Он с другом Славой приехал в деревню два дня назад, а потому о старом доме прежде не слышали. Макар и Олеся - брат и сестра, проводили в деревне каждое лето и вызвались показать друзьям окрестности.
— Да, она никогда днем не вылезает, — прошептала Олеся. — Только по ночам.
Слава дрожал от страха и вскрикнул, когда ветка упала с дерева.
— Чушь все это, — сказал Макар. — Никто никого не видел.
— А вот и видел! Дедушка рассказывал, что в прошлом году шел с рыбалки, а она на дорогу выползла из оврага…
— Он же пьяный был. Мало ли что ночью покажется.
— Нет! Он сказал, что именно старуха ползла за ним. И глаза у нее светились, как у кошки.
Макар пошел к деревне, Данилка со Славой — следом. Олеся еще минуту наблюдала за избой, к которой никто не подходил с тех пор, как пропала хозяйка — баба Клава. Три года прошло, но никто так и не осмелился посмотреть, что же случилось. Старухи в деревне еще при жизни поговаривали, что баба Клава — ведьма, ходит около деревни, порчу наводит. Деревенские к ней боялись подходить: с тех пор, как муж ее умер, старуха совсем ум потеряла. Так и жила в затворничестве, пока люди перестали замечать, как она по полю расхаживает. Больше ее не видели.
— Эй, Макар! — крикнула Олеся, догнав ребят у деревни. — А спорим, что ты не зайдешь туда?
— Думаешь, я испугаюсь ведьмы? Померла она давно.
— Ну, так спорим, или боишься?
Олеся была на пять лет младше брата и хотела одержать над ним победу. Она верила, что брат не боится старухи на словах, но подойти к дому смелости не хватит. К ее разочарованию Макар развернулся. Они снова сошли с дороги, по едва заметной тропинке добрались до места, откуда можно смотреть на дом, не опасаясь потревожить мертвую ведьму. Олеся, Данилка и Слава остались, а Макар пошел вперед.
Когда он вошел на двор, солнце стояло в зените, а потому было не так страшно, как если бы дело происходило вечером или… ночью. Макар не верил, что по ночам из дома вылезает старуха, а днем прячется подполом, но страх навевали россказни, что ходили вокруг бабы Клавы еще при жизни. Он боялся потому, что боялись все. Макар подошел к избе, убедился, чтобы не было щелей, откуда его могла бы схватить морщинистая рука. Почему-то он до сих пор не отметал такую возможность. Лавочка под окном высохла и старые доски, казалось, вот-вот переломятся, но, постучав по ним ногой, Макар убедился, что его выдержат. Он встал на лавочку, осмотрелся вокруг и заглянул в окно.
В комнатке было по-деревенски уютно, свет падал на серые половицы. Макар ждал, что заметит движение между ними или светящиеся глаза, наблюдающие из темноты, однако, ничего подобного не произошло. Печку не чистили несколько лет, но она хорошо сохранилась, на ней стояли два горшка, а рядом на стуле — ведерко, словно хозяйка отошла на несколько минут, а сейчас вернется и продолжит готовить обед. В углу висела икона богоматери, а на тумбочке под ней расставлены еще несколько изображений святых. Макар так и не увидел извращений, которые могла бы произвести ведьма над ликами, напротив, их заботливо расставили на белой скатерти. За столом рядышком стояли два стула, но глубокая тарелка приготовлена только одна. Над печкой сушились травки, среди которых Макар узнал те, что собирала его бабушка для житейских надобностей. Единственное, что насторожило Макара — открытый погреб. Крышка стояла над ним, но в полу зияла черная дыра, из которой, как показалось Макару, вылезает мертвая старуха.
Он едва не упал со скамейки, но вовремя спрыгнул. Он понял, что никакой старухи из погреба не вылезало, просто его воображение разыгралось от страха. Макар подошел к двери и дернул за ручку. Дверь не поддавалась, замка не было, а значит, задвижка была внутри. Как сказала бы сестра: для того, чтобы старуху не беспокоили днем. Макар обошел дом, но окна, даже то, что над лавочкой, находились высоко, чтобы залезть.
— Испугался? — спросила Олеся.
Макар объяснил, что дверь закрыта, но Олеся настаивала, чтобы брат признал страх перед домом ведьмы.
— А что там внутри? — спросил, вдруг, Слава.
— Все как у всех, никакая она не ведьма.
Олесю заявление расстроило. Она обиделась, но на следующий день все собрались у Данилки. На улице шел дождь. О старой избе не говорили. Кажется, Олеся простила брату трусость.
Данилка приехал в деревню вместе с отцом и дядей. Отец проводил дни, наслаждаясь свежим воздухом и деревенским уютом. Дядя Данилки, приехав сюда впервые, занимался всем, что мог найти: колол дрова, ремонтировал машину деда, а вскоре задумал починить сарай. Местные мужики, заметив, что жены попрекают их, говорили, что он скоро выдохнется. Работал он в одиночестве, только ребята предлагали ему помощь, когда не шатались по деревне. Они рассказали ему про старый дом, про старуху и про слухи, что ходят в округе. Дядя Андрей сказал, что ничего подобного не слышал, да если бы и услышал, то не поверил бы.

Дядя Андрей направился к горящему дому с ведром воды. Три мужика стояли на дороге, переводя взгляд с мужчины на столб серого дыма над кронами. Подбежавшая бабка крестилась и лепетала что-то под нос. Люди собирались у дороги, чтобы посмотреть, как дядя Андрей в одиночку таскает ведра. Отец Данилки, доставал воду из колодца и не мог отлучиться. Там стояли еще несколько ведер, и Виктор смог бы снабдить водой всех носильщиков, но люди не спешили помогать.
— Что стоите? Тушите, пока лес не загорелся! — крикнул дядя Андрей.
— Ведьма! — крикнула одна из старух.
Больше дядя Андрей к ним не обращался. На глазах у большей части деревни он в одиночку таскал ведра в лес. Может, благодаря его усилиям, а, может, случайности, но огонь не перекинулся на лес. С Виктором они затушили тлеющие угли. Чтобы потушить тлеющие угли изнутри, дядя Андрей выбил дверь, но обнаружил, что огонь не проник внутрь: он охватил высохшие стены и перешел на крышу, но бревна, видимо, отсырели внутри, и пожар прекратился сам собой.
Жители разошлись по домам, а братья еще долго сидели во дворе, поглядывая на людей, что не пришли на помощь.
— Да, не вините вы их, — сказала бабушка, подавая ужин. — Там ведьма жила, а наши к ее дому не пойдут.
— Понятно, — сказал Виктор.
— А вы, правда, вошли в дом? — спросила Олеся.
— Нет. Там затхлостью воняет. Я думаю, пойти на днях и разобрать там все. Дверь плотно к косяку прилегала, и окна закрыты были, а сейчас вонь на всю деревню стоять будет.
— А может, ну ее. Оставим как есть, у нас же воздуха полно, ветер поднимется и разгонит весь этот запах…
Виктор посмотрел на Андрея в поисках поддержки. Ему, человеку, который провел в деревне детство, настрой местных был понятен и идти в дом ведьмы оставалось последним делом. Дети замерли. Их пугала мысль, что кто-то войдет в дом. Что если мертвая ведьма до сих пор прячется там, под полом. Макар хотел сказать что-то, но дядя Андрей опередил его.
— Да, сдох там кто-то.

Данилка и Слава с утра следили за приготовлениями дяди Андрея. Они хотели идти к дому ведьмы с ним, но он дал понять, что детям там не место. Друзья решили приглядывать за ним из кустов: что если старуха схватит дядю Андрея. Но в это утро к дому старухи идти было не суждено. Прибежал отец Макара и Олеси. Данилка не видел, из-за чего поднялась суета, но Виктор говорил, что зачем-то вызвал милицию. Взрослые собрались на кухне, оттуда же доносился плач Олеси.
— Что это там? — спросил Слава.
— Не знаю.
Из кухни доносился только тонкий плач. Через несколько минут за ними пришел дядя Андрей.
— Вы вчера с Макаром общались? — спросил он.
Ребята переглянулись. Дядя Андрей говорил так, как говорят взрослые с детьми, когда случается что-то плохое и их в чем-то подозревают.
— Да, мы весь день ходили вместе, — сказал Слава.
— А, что случилось-то?
Дядя Андрей промолчал. С кухни позвал отец Макара.
— Он вам ничего не говорил? Чего-нибудь странного или необычного…
— Да, что случилось? — переспросил Данилка.
Из кухни позвали громче.
— Пропал Макар. Ночью.
Милиция приехала к полудню. Стражи порядка обходили дома, расспрашивали жителей, несколько раз говорили с детьми. Олеся каждый раз бросалась в слезы, и ее приходилось успокаивать, но она лишь отвечала, что брата забрала ведьма-полуночница. Она говорила, что слышала, как та скребется в окно, а Макар вышел проверить… И тут Олеся начинала реветь.
Только, спустя час после отъезда милиционеров, она успокоилась и рассказала друзьям, что это Макар поджег избу. Он сделал это из-за спора, потому что дверь не открывалась, и он не мог попасть внутрь. У ребят не осталось сомнений, что Макар разозлил мертвую ведьму, и та забралась во двор поквитаться. Олеся взяла с друзей клятву, не рассказывать об этом взрослым. Она боялась быть наказанной.
Вечером дядя Андрей собрался в дом ведьмы. Запах стали ощущать в деревне, но в связи с произошедшим, его замечали не так остро. Виктор перегородил выход из дома, попросив брата дождаться утра. Дошло до того, что они кричали друг на друга, но в итоге дяде Андрею пришлось остаться.
Ночью Данилка проснулся от шороха в коридоре.
— Спи, — сказал дядя Андрей.
В руках он держал лом и фонарь.

Данилка смутно помнил, как разбудил Славу. Вместе они оделись и побежали по деревне за уходящим силуэтом дяди Андрея. Он двигался так быстро, что скрылся из виду, но ребята понимали, куда он шел. Они побежали к дому старой ведьмы.
Дядя Андрей был уже там. Он копал во дворе, возле избы. Ночью жилище ведьмы казалось особенно страшным. Лопата с лязгом входила в землю, а комья земли падали рядом со стеной. Данилка и Слава прятались в кустах. Дядя Андрей закончил копать, взял лом и направился в избу. Внутри было темно, но фонарь он не взял, а потому исчез, как только переступил порог. Ребятам стало так страшно, что они побежали следом, позвав дядю Андрея; пусть он выругает их, но с ним будет не так опасно. Данилка заглянул в выкопанную яму и схватил Славу за рукав. На глубине расположился открытый погреб.
— Откуда он знал, что тут…
Из глубины сверкнули глаза. Мальчики с криками побежали в дом. Они звали на помощь, но дядя Андрей не откликался. В доме ведьмы висели старые тряпки вперемешку с паутиной. Повсюду валялись толстые книги. Обернувшись, ребята увидели дядю Андрея — он стоял на улице, спиной к яме. Из пропасти, цепляясь худыми пальцами за комья земли, к нему подкрадывалось бледная старуха. Данилка крикнул, но дядя не услышал. Полуночница набросилась на жертву, впилась в тело гнилыми зубами, рвала на части желтыми ногтями. Дядря Андрей кричааел. Оныда удылв пдлтищаы ынма офы жло лдыв шгам

— Проснись, проснись, — кричал Слава.
Данилка вскочил с кровати и понял, что происходящее — дурной сон. Комнату освещали утренние лучи. Сон забывался, хотя Данилка еще видел пальцы с желтыми ногтями, они заставляли дрожать от страха. Он оделся и пошел умываться. Данилку удивило, что все еще спят, но, наверное, страшный сон разбудил Славу раньше, чем пропели петухи. Тут он вспомнил, что ночью дядя Андрей стоял в дверях с ломом. И это был не сон.
В комнате дяди не было, значит, ночью он и правда ушел в дом старухи. Ребята разбудили Виктора, который разозлился, узнав, что брат не дождался утра. Не умываясь, он накинул куртку и выбежал на улицу. Ребята побежали за ним.
Далеко идти не пришлось, так как вдалеке показался знакомый силуэт. Все трое вздохнули с облегчением, видимо, Виктор, как и ребята, верил в слухи о ведьме. По мере того, как дядя Андрей приближался, все яснее угадывалось, что он несет в руках что-то большое. Только, когда он приблизился на сотню шагов, ребята, узнали тело Макара. Голова свисала, но дядя Андрей не делал ничего, чтобы поддержать ее. Он прошел, не сказав ни слова. Данилка на миг увидел бледное лицо Макара. Мальчик был мертв.
Дядя Андрей отнес труп к дому отца и положил на лавочку. Запели петухи. Первым проснувшимся от крика птиц был отец Макара. Он увидел собравшихся у дома людей и вышел; только тогда он заметил тело сына. Дядя Андрей что-то рассказал ему и похлопал по плечу. Следом выскочила Олеся и подскочила к брату. Когда первые зеваки шли посмотреть, что же случилось, тело уже отнесли в дом.
— Что он делал там? — наконец, спросил дядя Андрей.
Вопрос был адресован Олесе. Данилка думал, что она заплачет и снова расскажет про старуху, может даже про поджег.
— Что он искал ночью в той избе? — повторил вопрос дядя.
Олеся заплакала. Она пыталась что-то сказать, но выдавила только:
— Тарелку…
— Что?
Позже Олеся рассказала, что это было условием спора — принести тарелку из дома старухи. Макар рассказал ей про то, что видел в доме, и в качестве доказательства Олеся захотела увидеть тарелку, что стояла на столе. Прошлым вечером она поставила еще одно условие — идти в дом ведьмы ночью. Олеся хотела, чтобы брат признался, что струсил, но Макар пошел к избе.
— Доски подгнили, он провалился в погреб и сломал позвоночник, — объяснил дядя Андрей. — Если бы пошли вечером — был бы шанс достать парня живым.
— А старуха? Она была там?
— Да, судя по всему, споткнулась, когда спускалась в погреб. Тело разложилось, так что погреб лучше засыпать.
В следующие дни дядя Андрей в одиночку засыпал погреб. Он не присутствовал на похоронах и не разговаривал с деревенскими. Когда погреб с мертвой старухой покоился под землей, он тихо покинул деревню и вернулся в город.
Лекс Картер
30. 04. 2008

Завтра была пустота
В небесной синеве, расчерченной молочно-белыми полосами облачных барашков, летела стая птиц. Я глубоко вздохнул. Многие-многие метры отделили меня и двоих друзей по кличке Прыг и Фид от человеко-муравейной жизни. Да и не только метры. Свобода разделила нас.
– О чем задумался? – спросил Прыг. Люблю толстяка. У него невысокий лоб, длинный нос и редкая бородка.
– Да так... – ответил я.
– Это он о бабах мечтает! – желчно вставил Фид. Низенький, в отличие от меня с Прыгом, с некрашеными русыми волосами и пухлыми губами.
– Если бы... Если бы...
– Потерял потенцию? – шепотом произнес Прыг.
Я нахмурился и показал друзьям "художественную" композицию из трех пальцев.
– Вы все проверили? – как можно отстранено сказал я.
– Обижаешь! – сообщил Прыг. – Сам знаешь, – мы крышу недели две "пробивали" по базе; никаких неприятностей не должно быть. Соседние крыши тоже девственно чисты и безопасны. Ничем не рискуем. А если ты про экипировку – все в порядке: три троса, плюс два запасных, крюки, стазы, фонарики...
– Стой, стой, стой! – я сотворил на лице озабоченность. – А документы? Правоохранительные органы в курсАх чем занимаемся? Не хочется как в прошлый раз...
– Документы при мне, – продолжил Прыг. – Всего три тысячи деревянных и в кармане разрешение. К чему дурацкие вопросы, Горький? Как ребенок ведешь, ей богу!
– Ага! Доверяй, но проверяй. Лишний раз удостовериться не помешает.
А крышу выбрали отличную: прямоугольная по форме, метров пятьдесят по диагонали, с парапетами. Было где разгуляться. И жители дома спокойные и приличные люди; никто не должен мешать.
Я выглянул из крыши. Сердце загнанной птицей начало биться в груди. Сейчас адреналин ударит в голову и захочется "парить".
– Здорово, парни. Здесь о-очень красиво. Таких мест мы еще не находили.
Фид самодовольно улыбнулся.
– А помните, – начал он. – В детстве мы мечтали стать скалолазами? Лет шесть каждому было... Начитались Жуль Верна и на даче у моих родителей на крышу залезли?
– Разве такое забудешь! – вставил Прыг. – Горький, гад, тогда поскользнулся. Вывалился и нас потянул. Прямо в навозную кучу попали...
– Ты хотя бы ногами вниз, а Фид... – Ответил я, и губы тронула улыбка.
– Смейтесь, смейтесь, зато в школе самые красивые девчонки ко мне лезли.
Я похлопал по плечу Фида...
Готовиться к прыжкам мы начали через минут сорок после разговора. Нет, мы не боялись – необходимо проверить снаряжение, привыкнуть к высоте, ощутить её. На время приходиться уйти в себя, заставить сердце биться в ином ритме.
– Парни, а если не получится? – сказал я, прикрепляя трос к поясу.
– Что-то новое! – ответил Прыг, нахмурившись. – Забыл?! Ты забыл?! Сбрендил совсем?! Хочешь, чтобы из–за тебя отменили прыжки? – он подошел вплотную ко мне и врезал по челюсти. Ноги подкосились, и я рухнул на пол, ударившись головой о парапет. – Не хочу из–за придурка не прыгать!
– Угомонитесь, – спокойно сказал Фид. Он был занят крепежами и не смотрел в нашу сторону. – Горький погорячился, нервы сдали. В первый раз лазаем на двадцать пятом этаже! И ты тоже хорош: на дворе двадцать первый век, а веришь в приметы.
– Будто не знаешь, что приметы сбывались! – взорвался Прыг. – Склероз?! Как у Горького? Хочешь, напомню? Ровно два года назад, на крыше около Арбатской! Осень! Молодой лопух по кличке Крот просится в группу. Получает разрешение, спецодежду. Приходит в назначенный срок на крышу. И как–то случайно вспоминает про трос во время лазания. Забыл? Трос рвется, и паренек превращается в блин на сыром асфальте. Двадцати лет не было!
– Помню, но то случайность. Крот сам полез на соседний дом, не прикрепив второго троса. Глупейшая беспечность. Мы – профессионалы. – Почти шепотом вставил Фид.
Я поднялся и вытер рукой кровь у нижней губы: синяк будет, а мне на работу послезавтра.
– Прыг, иди сюда... – Гаркнул я. Толстяк надменно взглянул на меня, я же цепко схватился за его куртку и перевалился с ним через парапет.
– Куда? – только и успел выдавить Фид.
Холодный пронизывающий до костей ветер проник под одежду, в ушах засвистело. Прыг заорал и заматерился.
– Го-орький! – толстяк крикнул в ухо.
– Что?
– Держи крепче!
– Зачем?
– Я не пристегнул реме-ень! Шу-утка!
Поднявшись обратно на крышу, застали скучающего Фида.
– Людей не испугали, джампмэны? – поинтересовался он.
– Все норм! – сказал Прыг и состроил веселую рожу. – Классный был полет! Прыгнул бы следом?! Давненько не стучала кровь в ушах. Прекрасно.
Мы проверили на прочность тросы, тромы и приступили к "процессу покорения". Сначала решили перелезть на соседний дом. Прыг забахвалился, что рискнет пойти без защиты, но я с Фидом не позволили. Перекинули веревку с нашей на соседнюю крышу с гайны и по очереди двинулись. В это время на балкон вышла симпатичная девушка, одетая в легкий шелковый халатик. И заприметила нас. Воплей было на всю Ивановскую... На вой "сирены" выскочил здоровенный амбал с квадратной рожей. Взглянул и "подарил" подруге подзатыльник. Мы парочки не испугались, но если бы они вызвали ментов. Обошлось. Видно, у амбала с девушкой были другие дела...
Перебравшись на соседнюю крышу, Фид приклеил на лицо улыбку и упал на колени.
– Чувствуете, запах свободы? – начал он.
– Согласен – здорово получилось. А видели глаза девчонки? – сообщил я. – А друга ее? Десять на десять метров в ширину.
– Парни... – вставил Фид. – Хочу вам сказать... Горький, прости за сегодняшнее. Нервы шалят. Наверное, дает о себе знать дедовская финская кровь...
– Что случилось? – подняв брови вверх, сказал я.
– Понимаете... Жена на днях к доктору отправила. На рентгенограмму. По ночам плохо сплю, аппетит пропал. А постоянные головные боли замучили... Вы же знаете, я за всю жизнь раза два болел...
– Переходи к делу! – настоял Фид.
– У меня нашли рак головного мозга. Эта ходка – пока – последняя, пацаны. Нельзя больше. Лечиться буду. Я обязательно, когда поправлюсь, – вернусь.
Я посмотрел на почерневшее небо. Множество-множество звезд испещряли его. Еще в юности казалось, что стоило протянуть руку и ухватишься за звезду. Сколько лет прошло, а верить в чудеса хочется по сей день.
– Бум! – только и выговорил я.
– Зато теперь на экипировке сэкономим. – Заметил погрустневший Фид. – Налогов надо платить меньше. И меньше риску помереть, а то весишь, килограмм двести, испытываешь на прочность тросы...
Глаза Прыга в темноте заблестели, на лбу выступили маленькие капельки пота. Фид отстегнул с пояса небольшую металлическую бутыль, бережно откупорил крышку и сделал глубокий глоток.
– И давно у тебя... рак? – спросил я.
– Год с небольшим. Хотя у врачей есть сомнения насчет сроков. Понимаешь, по снимку сложно, что–то определить. Самое главное – в сроки обнаружили. Возможно, еще пару месяцев и поминай, как звали.
– Дочка знает? – сказал Фид.
– Мала она еще. Пять годков. Сказали бы, – испугалась. А психические расстройства ребенку ни к чему. Ей в школу скоро. Пацаны, что вы меня хороните раньше времени? Я вас еще переживу. Рак имеет свойство бесследно уходить.
– Ладно, закрыли тему, – в голове родилась бо–ольшая бесшабашная идея. – Надоело мне с вами трепаться по пустякам. Пойду–ка проветрюсь...
Глубокий вдох – выдох. Глубокий вдох – выдох. Глубокий вдо... Сделал шаг и тело по инерции понесло в пустоту. Захотелось посмотреть на полет, но слезились глаза. А в области солнечного сплетения приятно закололо. Мгновение. Тросы натянулись. НА пике эйфории услышал, как затрещали железные крепежи на спине...
...Я открыл глаза. Щемило в груди, в голове гудело. Левая рука была обвита тросом. Метров пятьдесят–шестьдесят отделяло меня от земли.
Плохи дела.
Очень плохи.
Напротив, в искушение, стояло окно. Света в ней не было. Затринькал мобильник.
– Братья... – Дрожащим голосом прошипел я.
– Горький! Горький, что случилось? – доносился Прыг. – Сейчас мы тебя попробуем поднять.
– Не надо... Разорвало две цепи. Не знаю, как я это сделал, но трос обвит вокруг руки. Дернете – и летать мне на том свете... Помогите, братья.
– Вызываем МЧС. Находись на связи. Не клади "трубу"! Отвлекись, вспомни что–нибудь. Дашку Григорьеву помнишь? Ты в нее в классе десятом втюрился. Так вот, я с ней переспал. Прости.
– Сволота ты, Прыг! – не то чтобы от новости полегчало, но осознавать ПО–НАСТОЯЩЕМУ ЧТО случилось, позволило.
– А Ритку Иванову из параллельного "Б"? Ну ту, которую Фид любил. И с ней я переспал. И с еврейкой Викой Страутман. Она, между прочим, по тебе сохла.
Смерть приходит тогда, когда ее не ждешь. Живешь обычной жизнью, строишь планы. Например, вчера ты отмечал день рождения друга, скромно или с размаху разницы нет. Поедал на празднике оливье, "шубу", пил водку, пиво, вино... Перечислять можно до бесконечности. И приходит час расставания, ты садишься в машину (в такси и только полный мазохист выберет автобус.). Врываешься домой (с женой или без) и идешь в ванную. И тут! Схватывает сердце. Жизненные цепи рвутся, а значит, рвется весь твой созданный мирок. Ничто не спасет от костлявого прикосновения старухи смерти.
На квартиру прибудут врачи. Для вида поищут пульс. Родным (или соседям) налопочут что–то про отвалившийся тромб в сердце.
Я отогнал зловещие мысли. Не умру. Не сдамся. Я молод! Это сорокалетнему мужику терять нечего. Мой ответ однозначен. Нет! Нет! Нет! Попробовал пошевелить пальцами руки обвязанной тросом. Никакого результата. Интересно, а ее ампутируют? Ничего, проживу с одной. С клавиатурой компьютера управлюсь. А возьмут ли тебя обратно, братец, на прежнюю работу калекой? Даже если нет, пойду работать учителем скалолазания. А такая профессия существует? Да!
Все будет хорошо.
– ...А Даньку Кочкова помнишь? – продолжал вещать Прыг.
– И с ним ты переспал? – я переключился на разговор.
– Обалдел? Конечно нет. Но ты близок к цели. Помнишь, он поступил на отделение мехмата, как и ты. Сидел рядом? Он гей оказывается! Представляешь? И любил аппетитных умных мальчиков, вроде тебя.
– Иди ты... – Я сплюнул. Телефон выпал из руки.
В окне, напротив, – в темноте – я заметил движение. Обрадованный близкому спасению, закричал:
– Спа–асите! Спа–асите!
И тут окно пошло рябью как у воды. Образующиеся волны набрасывались на кирпичную кладку и застывали в причудливых формах. Стекло блекло и приобретало белый цвет. Перед глазами возникали причудливые зеленые звездочки. Они выделывали сложные пируэты и сближались друг с другом по две–три штучки. А на стекле начала вырисовываться мужская фигура. Я ущипнул себя за ухо. Никакого результата.
Шизофрения – опасная болезнь. Мало того, что ее тяжело вылечить. Ты сам не замечаешь "выкидышей" мозга. Хорошо, если перед глазами бегают зеленые черти, одноногие пираты, их можно отличить от нормального мира, но...
Я вышвырнул прочь из головы глупые мысли. Не надо заморачиваться.
– Го–орький. – Послышался грубый баритон. Взглянул на окно. Матерь Божья! На кирпичной стене находилось (сказать, что лежало или сидело язык не поворачивался) существо в три метра ростом. С черными провалами глаз, без носа, с эбеленовой кожей. Голая и с неестественными длинными конечностями.
– Здрасте... – выдавил я.
– Приветствую. Ты как–то не удивился моей персоне. Обижен, обижен, мой друг. Может спросишь: как меня зовут? – толстые синие губы существа сложились в улыбке.
– Как... вас зовут?
– Асмодей. Всегда мечтал имя на французский манер. Знавал я одного селяви. Скажу по секрету: это был ужаснейший тип. Жадный толстый с такой омерзительной бородавкой на подбородке. Фи–фи–фи–фи–фи–фи–фи–фи–фи.
Не знаю по причине голоброта головы, или испуга, но обвязанную руку кольнула боль. В области большого пальца.
Я впился взглядом на Асмодея. Нет, не боюсь. Все это выверты мозга. Еще несколько минут и приедет помощь. Обязательно ампутируют руку.
– Зачем вам должны резать конечность? – существо подняло брови вверх. – Подумаешь– перетянуло ремнем. Не беда. Послушай меня. Ты умрешь. Сейчас. Я за душой пришел.
Кончиков губ коснулась улыбка. Галлюцинация, которая знает будущее. Эх, мозг, неужели ничего интереснее придумать нельзя? И ремни на руке расслабились...


– Петр Александрович, Петр Александрович, как вы? – я открыл глаза и сорвал шлем. Левая рука чуть подрагивала, футболка взмокла.
– Что-то не так… Что за чудо-юдо вылезло с окна. Или из окна? – спросил я.
– Петр Александрович, в игре есть баг. Просим прощения за неудобства. – Надо мной склонился паренек в сером свитере и черных круглых очках. – Мы удваиваем сумму в три… нет… в четыре раза! Но придется еще раз зайти в игру. Вы согласны?
– Валяй!
На голову снова нацепили шлем. Секунда, две...
– О чем задумался? – спросил Прыг. Люблю толстяка. У него невысокий лоб, длинный нос и редкая бородка…

Крупная, мощная женщина сидела на жестком сиденье экипажа и смотрела в окно. Многочисленные узелки, кулечки и сумочки, которые она держала в своих мясистых руках, были свалены горкой на ее коленях. Почему-то у нее было очень приметное, яркое лицо – не возможно было его не заметить. Хотя, на самом деле в нем не было ничего необычного – широкий рот, глаза редкого, яркого цвета морской волны, прямой нос и широкий подбородок. Возраст ее не возможно было определить – она не выглядела молодой, но и назвать ее женщиной средних лет язык не поворачивался.
Эта необычная женщина сидела впереди меня – так случилось, что мы ехали в одной карете. Мне повезло, что я села сюда – она-то ехала от начальной станции, кажется, из какого-то селения… Нет, никак не вспомнить названия. Я с самого начала поездки обратила внимание на ее ярко-желтые чулки, выглядывающие над стандартными коричневыми ботинками. Такое эксцентричное одеяние едва ли не могло остановить на себе взгляд. Я смотредла на ее внимательное, доброе и какое-тио мягкое лицо уже около пятнадцати минут – все время, пока мы ехали. Она заметила, что я смотрю на нее, но не разозлилась (как я бы сделала на ее месте), а улыбнулась, показав ряд ровных, крупных зубов, и позволила мне рассмотреть себя. Она, кажется, привыкла ко вниманию и получала от него удовольствие.
Я лениво взглянула в окно – там опять шел снег. Он ложился мягкими сугробами на склоны холмов, и смешивался на дороге с грязью, которая, казалось бы, должна была замерзнуть при таком морозе. От этой гнусной картины, да еще в свете зимнего неестественного солнца, мне стало только холоднее – хотя и так снег на моем пальто растаял, теперь пробираясь через одежду к коже, и мне было просто очень противно.
Я ехала домой. Мне не хотелось вспоминать об университете, но мне приходилось думать о нем, причиняя этим самым себе острую боль – однако она была чуточку меньше от того, что все уже закончилось. Все уже закончилось.
Экзамены благополучно миновали, а я смогла с честью выдержать их. Только вот вопросы показались мне глупыми, а задания – бесполезными. Все это я умела и так. Иногда меня разбирал истерический хохот, когда я слушала некоторые объяснения учителей. Они набирали проектную группу, чтобы ехать в Идии! Вот тогда-то мы с Оданом повеселились! Но веселились мы не долго – нам устроили страшный разгон, что мы одни с курса не поехали. Это было так унизительно! И голос любимчика госпожи Горбс Алекса – «Вы чего от класса отделяетесь?» Это было противно. Мне тогда хотелось высказать ей все, что я о ней думала, и рассказать, что я там – «своя». Но Одан зачем-то остановил меня – он стоял тогда рядом. Потом на перменке он поймал меня, и предупредил, почему я должна молчать – эти работы, котрые мы проводили, вроде бы были не законными, и те заклятия, которые мы употребляли… Короче, мы это делали без лицензии. Тогда я позлилась и спокойно промолчала.
А не стоило, наверное. Одан сидел рядом со мной на сиденье. Всего в карете было четверо человек – я, Одан, эта женщина, и какой-то старичок, который тоже ехал с самого начала. А по виду этого пассажира можно было сказать, что он и живет в этом экипаже…
Я попробовала болтнуть ногой, но стукнулась о чемодан – мой или Одана. Чемодан (на нем стояло защитное заклятие) рявкнул, как собака, и обиженно заскулиил.
«Надо снять все-таки у него голосовые качества… Пусть не орет…»
Однако мысли эти оказались запоздавшими, - соседи мои изумленно посмотрели на меня. Женщина улыбнулась, понимающе кивнула, а мужичок заворочался в углу и сиповато пробормотал что-то.
«Хорошо все-таки, что я именно с Оданом поехала – он поймал какой-то левый экипажик…»
Моя благодарность не была беспочвенной – перед глазами моими до сих пор стояла картина того, как мои прошлые сомученники с криками штурмуют маршрутную карету, которую пустили специально, в день окончания экзаменов в университете. Мне было да ужаса жалко возницу, который успокаивал до смерти напугавшихся лошадей, но я понимала и студентов. Так сильна была неприязнь к родному учебному заведению, так они хотели как можно скорее покинуть его… Я и сама бежала прочь оттуда - просто не видеть этого кошмара. Хотя, для них это был почти не кошмар – я представляю, как они веселились, когда брали на абордаж хлипкую каретку. Но со стороны это было все-таки ужасно.
«Я боюсь животных человечеких начал. Точно. Ну это и выглядит… Омерзительно.»
Я опять и опять вспоминала раскрасневшиеся на морозе, отчасти злые, отчасти восторженные лица студентов, которые, сминая друг друга пытались раскрыть дверь и влезть в экипаж. Они теряли свои вещи, тянули за руки своих приятелей, с хрустом выворачивая им суставы. Одни, открыв дверь, залезали туда, но их стягивали вниз за одежду – и снова эти недолговременные счастливцы окунались в месиво из человеческих тел, снега и кровожаждных, яростных воплей.
Никогда у меня в душе еще не было такого чувства гадливости, грязи… Это новое (к счастью, новое) чувство вселило какой-то страх… Страх окружающих. Под этим секундным впечатлением я шуранулась от Одан к стенке, чтобы быть подальше от него. Одан посмотрел на меня (сейчас он был опять в очках, хоть и света особо не было), но ничего не стал говорить. Как и всегда.
«Он так мало говорит… Я его воспринимаю как предмет интерьера – молчит, и не двигается лишний раз…»
Я вобрала в легкие побольше воздуха и наконец-то освободилась от этого мерзкого чувства – ото всех мыслей. Зачем сейчас мучать себя? Все будет потом, а сейчас – все в порядке!
Немного подождать, и я наконец-то буду дома! С неземным счастьем (как мне казалось, все должны были если не занть, то уже точно догадываться об этом) я посмотрела на мобю соседку и улыбнулась ей. Она смотрела в этот момент в окно, что-тоо очень увлеченно рассматривала. Не заметила моей улыбки. Это и хорошо, наверное – я не хотела, чтбы она знала. как я в этот момент была счастлива! И даже не совсем понимала причину этой глупой, беспричинной радости, но вс еравно хотела ею поделиться. Сейчас, именно сейчас я даже не жотела злиться на учителей, а ососбенно – на учеников.И тот бред, который связывался у меня с обеими сторонами, вовсе не был больше омерзительным, ущемляющим мое самолюбие – скорее потешным и очень милым. Но это было минутное чувство. Почему-то о людях думаешь лучше, когда они далеко. А когда они рядом…
«Чем ближе начинаешь узнавать человека, тем дальше хочется его послать…»
Я рассмеялась мысленно своим глупым мыслям.

Через полтора часа неприятной тряски в сырой карете, я выползла с сиденья, подхватив неловко чемодан, на улицу. На площади Идий было снежно, сыро и холодно, ка и по всей стране. Я бросила чемодан и села на него – ноги затекли, и теперь болели, стоять было больно. У меня было ощущение, что и ступней-то (черт, протекли ботинки – ноги замерзают) нет – так, какие-то обрубки. Но потом чувствительность вернулась.
Одан расплатился с кучером и повозка (никак по другому, глядя на нее снаружи, я ее обозвать н могла) покатила дальше – в какой-то храм кучеров, где долгими зимними вечерами они греются горячим чаем с коньяком, бурно обсуждают своих клиентов за день, за неделю и т.д. и травят байки, естественно, с личными дополнениями и эффектными заворотами.
«Как хорошо, что Одан заплатил и за меня. А то денег уже мало становится… Непонятно, когда я успела столько потратить? На что?»
Мы с Оданом теперь шли по улице. Идии зимой было прямо таки и не узнать – хотя эта картина и была мне знакома. Но эта зима была слишком снежная – такие сугробы…
- Знаешь, я так рада, что приехала! – все же не смогла сдержать своих чувств.
Я чувствовала, что Одану немного неловко от моей откровенности. Ведь ему надо что-то сказать в ответ…
- Я ненавижу университет.
«Да. Краткость – сестра таланта. Я бы не смогла все так точно выразить в трех словах.»
Я подняла голову вверх – и увидела уже занкомое, и що такой степени ненавистное ерое небо. Этот спокойный цвет сам по себе успокаивал меня, но сейчас я его ненавидела. Не люблю зиму… Скорее бы лето, весну…
- Элла.
Мое имя прозвучало так непривычно, неловко на этой пустой, холодной улице. И произнес его не Одан.
Инка радостно набросилась на меня обниматься сзади – это могла быть только она. И голос… Правда, он стал немного взрослее, но я все же не могла не узнать его привычные, и даже дорогие интонации.
- Я получила твое письмо, только ты его отослала в Модгин, а я-то здесь. Мне мама его перслала. Получилось немного дольше, но все равно! – От радости у Инки заплетался язык. но она прождолжала быстро и бессвязно что-то лопоптать. Потом, когда слов больше не осталось, объятия продолжились.
Ина быстро поздоровалась с Оданом и немного повисела у него на шее (теперь она делала это соврешнно спокойно – они все ж на прямой дружеской ноге), а потом… Впрочем, это совршенно не важно. Приехать втихаря, в секрете вместе с шумной Иной не получилось – она с радостоно и абсолютно искренней улыбкой сообщала каждому встречному о моем приезде, об Одане. Так что когда мы пришли в дом Хелиги, наш приезд престал быть для нее новостью. Она посмотрела на нас, на меня, на Одана, и я снова почувствовала, что она испытывала к нам почти материнскую заботу.
- Одан, - слезливым голосом вопрошала она. – Почему без шапки ходишь?
На лице юноши от этого вопроса отразилось все, что только можно было.
«У него сейчас мышцы лица сводить начнет. Неприятно, наверное, нельзя же так!..»
Пробурчав в ответ матери что-то насчет того, что не стал тратить деньги, он подхватил свой легкий чемодан и побрел по лестнице на чердак – он не спал в основном спальном блоке.
«Стопудняк подхватит себе там, под крышей, воспаление легких. Там же теперь сыро и холодно – а если мороз усилится, можно будет совсем на коньках кататься. А, да ладно. Это его проблема, что он не живет, как нормальный, здравомыслящий человек.»
Мой чемодан понесся в комнату. Официально я здесь не жила – но Хелига была очень даже не против моего присутствия в доме. Она очень правильно использовала меня как некую уравновешивающую силу – я уговорила Одана все-таки жить с матерью (какой бы она ни была), и теперь была как-бы глушителем всех их ссор. Одан ни за что не хотел выносить сор из избы и ругаться при мне.
«Эй, моя дорогая, ты не слишком ли много думаешь об этом… Даже и как его назвать ты не знешь!»
Но так или иначе всем было хорошо. У Хелиги было время, чтобы найти общий язык блудной мамочке с блудным сыном, а у меня автоматически появлялась крыша над головой. Всем было хорошо. Только Одан ничего от этой рокировки не выигрывал – хотя, вопросы жилья тоже его касались. Но он мог бы обойтись и без этого дома – ведь раньше как-то обходился…
- Что это на тебе? – Теперь, когда Одан покинул нас, Хелига обратила внимание на меня.
- Пальто.
Взглянув на меня глазами, полными ужаса, она сделала такое движение руками… Короче, как размах крыльев.
- Где ты достала такой раритет? – простонала она. – Это же больше похоже на мешок для муки. Ты хоть в нем не мерзнешь?
- Мерзну, но покупать другое не буду.
Я взяла чемодан, кивнула Хелиге и поплелась к себе.