Я по парку шатался с утра,
Подбирая стихи на дороге.
Их сегодня дожди и ветра
Мне кидали охапками в ноги.

Мне листва, у обочин кружась,
Нашептала строку для начала,
А шагов моих звонкая вязь
Подходящий мотив подсказала.

Углубившись в глухие места
По извилистой стежке-дорожке,
Я увидел, как дубу сосна
Примеряла иголки-сережки.

Я нашел в хороводе осин
Красоту, для которой не струшу,
Для которой поэт не один
Погубил горемычную душу.

Видел я, как пылала земля,
Загораясь от скрытой печали,
Как сгорали печали дотла
И весь мир до небес освещали.

Подождав, когда на руки мне
Упадут ослабевшие листья,
Погадал об осенней судьбе
По кленовой ладони лучистой.

И набрал из несметных даров,
Что раскинула под ноги осень,
Вдохновенья для тихих стихов -
Золотую кленовую проседь...

И лежат в темноте у окна
Те стихи, что вручила дорога.
Их дождем намочило слегка,
Их ветрами измяло немного.

В недобрый час я взял жену,
В начале мая месяца,
И, много лет живя в плену,
Не раз мечтал повеситься.

Я был во всем покорен ей
И нес безмолвно бремя.
Но, наконец, жене моей
Пришло скончаться время.

Не двадцать дней, а двадцать лет
Прожив со мной совместно,
Она ушла, покинув свет,
Куда - мне неизвестно...

Я так хотел бы разгадать
Загробной жизни тайну,
Чтоб после смерти нам опять
Не встретиться случайно!

Я совершил над ней обряд -
Похоронил достойно.
Боюсь, что черт не принял в ад
Моей жены покойной.

Она, я думаю, в раю...
Порой в раскатах грома
Я грозный грохот узнаю,
Мне издавна знакомый!

Серым сумраком одето
Всё, что за окном.
И колёс кареты
На мосту примолкнул гром.

Путник, поздний и усталый,
Нехотя бредёт.
Не платок ли алый
Шало вдалеке цветёт?

Кто исчез за окоёмом -
Кто, куда, зачем? -
Дальним, незнакомым,
Не удержанным ничем?

Сердце полнится печалью,
Стынет алый ток:
За какою далью
Шалый прячется платок?

Он вернётся? Не вернётся?
Слезы как вуаль.
В сердце остаётся,
В сердце ширится печаль.

Вот и солнце закатилось
Колесом во тьму.
Как, чтоб воротилось,
Крикнуть что-нибудь ему?

Отсверкало ярко-алым
На мосту небес
Мир под покрывалом
Черной полночи исчез.

Минул день - и этот тоже
День не прожит мной.
На него похожи
Столько дней души больной!

(пер. В. Топоров)

Когда, в раздоре с миром и судьбой,
Припомнив годы, полные невзгод,
Тревожу я бесплодною мольбой
Глухой и равнодушный небосвод

И, жалуясь на горестный удел,
Готов меняться жребием своим
С тем, кто в искусстве больше преуспел,
Богат надеждой и людьми любим, -

Тогда, внезапно вспомнив о тебе,
Я малодушье жалкое кляну,
И жаворонком, вопреки судьбе,
Моя душа несется в вышину.

С твоей любовью, с памятью о ней
Всех королей на свете я сильней.

(пер. - С. Маршак)

Было училище. Форма - на вырост
Стрельбы с утра. Строевая – зазря.
Полугодичный ускоренный выпуск.
И на петлице два кубаря.

Шел эшелон по протяжной России,
Шел на войну сквозь мельканье берез
«Мы разобьем их!», Мы их осилим!»,
«Мы им докажем!» - гудел паровоз.

Станции – как новгородское вече.
Мир, где клокочет людская беда.
Шел эшелон. А навстречу, навстречу –
Лишь санитарные поезда.

В глотку не лезла горячая каша.
Полночь была, как курок , взведена…
«Мы разобьем их!», «Мы им докажем!»,
«Мы их осилим!» – шептал лейтенант.

В тамбуре, маясь на стрелках гремящих,
Весь продуваемый сквозняком,
Он по дороге взрослел – этот мальчик –
Тонкая шея, уши торчком…

Только во сне, оккупировав полку
В осатанелом табачном дыму,
Он забывал обо всем ненадолго.
И улыбался. Снилось ему
Что-то распахнутое и голубое
Небо, а может, морская волна…

“Танки!” И сразу истошное: «К бою-у!»
Так они встретились: Он и Война.
…Воздух наполнился громом, гуденьем.
Мир был изломан, был искажен.
Это казалось ошибкой, виденьем,
Странным чудовищным миражом.

Только виденье не проходило:
Следом за танками у моста
Пыльные парни в серых мундирах
Шли и стреляли от живота.

Дыбились шпалы! Насыпь качалась!
Кроме пожара, не видно ни зги!
Будто бы это планета кончалась
Там, где сейчас наступали враги.

Будто ее становилось все меньше!..
Ежась От близких разрывов гранат, -
Черный, растерянный, онемевший –
В жестком кювете лежал лейтенант.

Мальчик лежал посредине России,
Всех ее пашен, дорог и осин…
Что же ты, взводный?! «Докажем!..», «Осилим!…»
Вот он - Фашист. Докажи И осиль.

Вот он – фашист! Оголтело и мощно
воет его знаменитая сталь.
Знаю, Что это почти невозможно.
Знаю, что страшно. И все-таки встань!

Встань, лейтенант! Слышишь, просят об этом,
Вновь возникая из небытия
Дом твой, завьюженный солнечным светом,
Город, Отечество, Мама твоя…

Встань, лейтенант! Заклинают просторы,
Птицы и звери, снега и цветы.
Нежная просит девчонка, с которой
Так и не смог познакомиться ты.

Просит далекая средняя школа,
Ставшая госпиталем с сентября.
Встань! Чемпионы двора по футболу
Просят тебя – своего вратаря.

Просит высокая звездная россыпь,
Горы, излучина каждой реки.
Маршал приказывает и просит:
«Встань, лейтенант! Постарайся! Смоги…»

Глядя значительно и сурово,
Вместе с землею и морем скорбя
Просит об этом крейсер «Аврора».
Тельман об этом просит тебя.

Просят деревни, пропахшие гарью.
Солнце как колокол в небе гудит!
Просит из будущего Гагарин.
Ты не поднимешься – он не взлетит.

Просят твои нерожденные дети.
Просит история!.. И тогда
Встал лейтенант. И шагнул по планете,
Выкрикнув не по уставу: “Айда!”

Встал и пошел на врага, как вслепую.
(Сразу же сделалась влажной спина)
Встал лейтенант!… И наткнулся на пулю
Тупую и твердую, словно стена

Вздрогнул он, будто от зимнего ветра.
Падал он медленно, как нараспев.
Падал он долго… Упал он мгновенно…
Он даже выстрелить не успел!

И для него наступила сплошная
И бесконечная тишина…
Чем этот бой завершился – не знаю.
Знаю, чем кончилась эта война!

Ждет он меня за чертой неизбежной
Он мне мерещится ночью и днем –
Худенький мальчик, всего-то успевший
Встать под огнем и шагнуть под огнем...

1978 г.

Я твердо уверен, что где-то в Галактике дальней,
На пыльных тропинках, вдали от космических трасс,
Найдется планета, похожая с нашей детально.
И люди на ней совершенно похожи на нас.

Мой город, и дом, и квартира отыщутся где-то.
Согласно прописке, там занял пять метров жилья
Мужчина, который курит мои сигареты
И пьет жигулевское пиво не реже, чем я.

У нас с ним одни и те же заботы.
Он носит мой галстук,
Он спорит с моей женой.
И так же, как я,
По утрам он спешит на работу,
А вечером тем же автобусом едет домой.

Ему точно так же бывает и грустно и скучно.
Бывает порою, что некому руку подать.
Поэтому нам поскорее с ним встретиться нужно,
Уж мы бы отлично сумели друг друга понять.

Итак, решено! Отправляюсь на эту планету!
Я продал часы, свою бритву и новый утюг.
Дождался субботы. В субботу построил ракету.
Встречай меня, парень! Встречай меня, преданный друг!

Ведь у нас с тобой одни и те же заботы.
Ты носишь мой галстук,
Ты спишь с моею женой.
И так же, как я,
По утрам ты спешишь на работу,
А вечером тем же автобусом едешь домой.

Три дня я плутал переулками звездного мира,
И к этой планете пришел на крутом вираже.
Все точно совпало - и город, и номер квартиры,
И те же соседи живут на одном этаже.

Соседи сказали - случилось большое несчастье!
Соседи мне сразу сказали, что в эти три дня
Он бритву, часы и утюг променял на запчасти
И тоже решил полететь, поглядеть на меня.

Теперь его заботы - мои заботы.
Ношу его галстук,
Скандалю с его женой.
И так же, как он,
По утрам я спешу на работу,
А вечером тем же автобусом еду домой.

Я еду домой.

Он пал под Можайском. Все было бело
от снега и мороза.
И мороз вмиг сковал его — оледеневший,
он беззвучно провалился в снег —
Он тяжелел
И проваливался все больше и больше
С каждым днем все больше — и его засыпало снегом
его часы прожили на день дольше, чем он
Затем они остановились в половине восьмого
И затем в декабре и в январе все было белым и ровным

И в феврале, и беззвучно скользили лыжи
врагов по трехметровому снегу над ним
В направлении Смоленска.

Затем начались ветра — снег подтаивал
Затем пришел март и первое мягкое тепло
Он появился из своей белой могилы
И как на грязных облаках соскользнул
с последнего островка снега
И впервые коснулся земли.
И она оттаивала вокруг него
И его раны открылись
и начали кровоточить — немного, как будто он лишь
сейчас по-настоящему умирал

Он лежал на лугу —
рядом — его винтовка и каска
и начал оживать как призрак
он рос — набухал — и шевелился
как будто видел во сне
еще раз тот последний бой
Его черные губы дрожали и
из его внутренностей со стоном
восходило тление
И иногда поднимал он раздувшуюся руку
Но потом он умер в третий раз
И скукожился в своем обветшалом мундире
И прижимался все плотнее и плотнее к земле

И его лицо было умиротворенным и отрешенным

А под ним таинственно
шумела весна
Поле боя снова стало лугом
Журчали ручейки
Под ним шевелились корни
Напирали ростки, пробивали жесткую поверхность земли
Но все более размягчавшийся китель они пробить не могли

Они приподняли его,
но под мундиром было темно
И они погибли
в то время как
вокруг расцветали анемоны и подснежники

Но началась жизнь червей и жучков —
Они были похожи на лис, для которых в тающем льду
вырос мамонт — еда на всю жизнь
Гора мяса —

А земля под ним начала впитывать его в себя
Его, Иоганна Шмидта из 3-й роты 152-го полка
Он стекал к корням
Иногда через него прыгали кролики
И бабочки сидели на его зубах
По ночам на него смотрели совы —
Его так и не нашли —
Маленький круглый жетон, который остался от него
был найден лишь в две тысячи двести двадцатом году
когда на этом месте строили детскую игровую площадку для слепых детей
А до этого на этом месте стоял дом, и над ним
жили и умирали люди, и рабочие
отбросили жетон, потому что это был лишь кусочек
изъеденной ржавой жести —

Прошло два года, прежде чем он исчез
совсем — он был последним, —
потому что семь других, которые погибли вместе с ним,
лежали глубже, чем он, и они раньше
истлели.

Его череп какое-то время как бы висел в воздухе, потому что
молоденькая вишня проросла сквозь его глазницы
и приподняла его и цвела
а он глазел в небо, среди соцветий
без подбородка, потому что нижняя челюсть отделилась
и осталась внизу

О нем некоторое время горевали
в Гиссене
но потом его забыли, потому что
жизнь становилась все труднее
И лишь порой его мать повторяла,
что ему повезло, что он умер так рано
и что ему не пришлось все это пережить,

но она так не думала. Она умерла через семь лет.

Был год. Мы были мотыльки. Некровожадны и легки.
Плели из Времени-реки напевы и мотивы.
В то время Времени-река была не толще ручейка,
И доносилось с маяка: «Мы скоро встретимся, пока,
На Луне, на Луне,
В той стране, где все мы живы».

И подпевали огоньки:"Мы здесь лежим на дне реки,
Пожарники и рыбаки, черны и некрасивы.
Пожарников нестройный хор и рыбаки из рыбьих нор, -
Не знаем зла, не помним дом и только жалобно поём
О Луне, поём о Луне,
О той стране, где мы все живы."

Тут над водой раздался стон: «Я не рыбак, я почтальон,
Тут клоуны со всех сторон! Шуты, лишенные имён!
Их не понять, им не помочь, кривляки, убирайтесь прочь!
Я тоже здесь, на дне реки, я без ноги и без руки,
Я весь из боли и тоски,
Мои глаза как сливы.
Скажите там моей родне, пускай поплачут обо мне,
Пускай не плачут обо мне, я подожду их в стороне,
На Луне, я подожду на Луне,
В той стране, где мы все живы».

И он завыл, протяжно так, и стало ясно — не рыбак!
Скорее плачет, чем поёт:
«Я здесь в плену который год, и сквозь поверхность вешних вод
Я вижу все наоборот, и движусь задом наперед;
Меня влекут приливы.
Тот дом с плющом, окно в стене и занавеска на окне
Всё размывается в волне.
Как на Луне, в волне, как на Луне,
Как в той стране, где мы все живы».

И вдруг он перешел на крик: «Я не какой-нибудь шутник!
Я не чета и не пята! Я сплошь одни нарывы!
Хозяин этой тишины мне разрешает видеть сны,
Но только это сны с Луны, но только это сны с Луны,
Из той страны,
Из той страны, где мы все живы».

Он как-то вдруг напрягся весь и начал к нам на берег лезть.
Не в силах на берег взойти, он все пытается ползти.
И движет поперек волны хребет коричневой спины.
Ему на берег нет пути, но он пытается ползти.
И с плеч его стекает грязь, а он ползет, хрипит смеясь,
По Луне, смеясь, по Луне,
По той стране, где мы все живы!

вступление примерно до 13.00

Watch on YouTube

Он шел за мной туда, где плачут моряки
И маяки слезят туманные глаза,
И старики заледенели от тоски,
Туда, где много позади, и все нельзя,

Где на посту глотает слезы часовой,
А за спиной его не видно никого,
И что-то вьется у него над головой,
И что-то темное преследует его.

Здесь одиночество, бездонная тоска.
Я не забыл еще, как шепчет тишина,
И на плече лежит стеклянная рука,
И в небе прячется прозрачная луна.


Watch on YouTube

Watch on YouTube

В тот день приземлились летающие тарелки. Сотни –
и все золотые.
Они беззвучно спускались с небес, подобно снежинкам
огромным.
Они спускались – и все, без изъятья, земляне
Стояли. Глядели.
Пересыхали рты, зрела надежда понять –
Что там внутри?
Будет ли завтра у нас? Никто об этом не знал.
Но ты не заметил. А все – почему?
Потому что в тот день, когда приземлились
Летающие тарелки,
Как то ни странно звучит, разверзлись могилы –
И мертвецы восстали.
Зомби когтями взрывали мягкую почву
Иль возносились из древних могил – гниющая плоть
и глаза пустые.
Неодолимые, шли они нам – живущим! – навстречу,
И мы смертным криком кричали и, словно крысы, бежали.
Но ты не заметил. А все – почему?
Потому что тот день, когда приземлились
Летающие тарелки.
И могилы покинули зомби, стал днем Рагнарёка.
По всем голубым экранам планеты крутились
Корабль из ногтей мертвецов. Великий змей,
Да Фенрир-волк.
Огромные – их не поймаешь в кадр
И разумом не охватишь.
А репортаж все длился, – и скоро в прямом эфире
И с золотой Вальгаллы рать Аса-Тора сошла, –
Но ты не заметил. А все – почему?
Потому что в день тарелок летающих, зомби и битвы богов
Открылись Врата Преисподней,
И каждый из нас был окружен сонмом
Демонов, эльфов, джиннов, ифритов,
Что предлагали нам вечную жизнь и исполненье желаний,
И чар своих силу, и неземную мудрость,
И вечную дружбу свою.
и горы алмазов и злата, –
Меж тем же Гог и Магог в наши земли вторгались,
А с ними – пчелы-убийцы. А ты что делал?
Ты этого не заметил. И все – почему?
Да потому что в день, когда приземлились тарелки,
В день Рагнарёка, зомби и джиннов,
В день жарких ветров и метелей холодных,
В день, когда все города хрустально-прозрачными стали,
Когда завяли цветы, и рассосался пластик,
Когда компьютеры нам объявили войну
И мониторы нас объявили рабами,
В день, когда пьяные ангелы вышли, шатаясь, из баров,
В день, когда звери заговорили на ассирийском наречье,
А мы поняли речь их,
В день Снежных людей и плащей-невидимок,
В день, когда нас спасали Машины времени,
В день эльфов –
Ты ни черта не заметил. А все – потому.
Что весь этот день ты сидел, запершись.
Заняться ничем не мог – листал бессмысленно книги,
А сам все смотрел да смотрел
В сторону телефона
И ждал,
Чтоб я тебе позвонила!

https://www.stihi.ru/pics/2013/05/22/3131.jpg

- Однажды я сыграю только для тебя, и ты мне скажешь, хорошо это или как, - прошептал Назар.
- Однажды я станцую только для тебя, - тон моряны был серьёзен, но в глазах плясали смешинки, - и ты мне скажешь, как я замечательно танцую.
- И сколько мы уже обещаем это друг другу? - засмеялся Треми.
- Долго, - шутливо протянула она, тёмный взгляд блеснул из-под ресниц, и моряна вдруг посерьёзнела. Некоторое время они шли в молчании. Огни «Ящеррицы» давно скрылись за деревьями. Прошелестел и стих ветер.
- Я сыграю тебе выбор. Ещё не знаю, как он зазвучит, но это будет выбор, совершенно точно.
Теперь в её глазах не было ни следа улыбки.
- Какой выбор?
- Между… - Назар запнулся, увидев, как меняется её взгляд, устремлённый за его плечо, как вспыхивают в глазах зелёные огоньки, и запоздало почувствовал опасность.
- Истинные Луминар!
В последний момент Камита успела дёрнуть Назара на себя, меняя мгновенную смерть на смерть отсроченную, и лезвие катаны, едва не отрубив масану голову, глубоко рассекло плечо и грудь.
Ветер пах персиками - одуряющее, страшно. Ветви танцевали под ветром, вторя пляске смерти оборотня в боевой шкуре, чудовища, что секунду назад было женщиной.
Под упавшим Назаром качалась, танцевала земля.
"Луминар. Саббат. Я истекаю кровью. Их четверо. Они убьют Камиту".
Свист воздуха под клинком. Хрип чьего-то разорванного горла. Гравий царапает щёку.
Холод, холодно, холоднее крови масана.
Музыка, вечно звучащая в душе Назара Треми, взвилась крещендо.

А. Ясенев, Адажио фуриозо


Ты танцуешь со смертью - последний отчаянный раз,
Кровь беснуется в жилах багровым безумием гнева.
Боль и страх растворяются в яростной зелени глаз
И вплетаются в сумрак струной рокового напева.

Ты не помнишь себя, подчинённая схватке во тьме,
Увлечённая боем, который продлится мгновенья.
Весь твой тающий мир - окровавленный друг на земле,
Что бессильно поник и готов замереть без движенья.

Смерть взошла над тобой утомлённым сияньем луны
И стучится в висках, отсекая секунды прощанья.
И взвивается ввысь бессловесный аккорд тишины,
Как мелодия альта на хрупкой вершине звучанья.

Ты танцуешь со смертью - рискованно, яростно, зло,
В упоительном блеске клинков забывая про раны.
Ты была рождена убивать, твоё время пришло -
Так яви же бойцам Луминар ярость чёрной моряны!

Только десять секунд остаётся тебе для броска,
Десять маленьких жизней, оплаченных собственной кровью.
Ты танцуешь свой выбор - и помощь Назару близка:
Она куплена жизнью твоей и безмолвной любовью.

Ты танцуешь прощание - хищным движеньем зубов,
Сквозь смертельную сталь и летящую крошку асфальта.
Ты танцуешь любовь - тишиной недосказанных слов,
Прозвучавших когда-то в напеве замолкшего альта.

Кровь струится по шкуре, пятная голодную ночь,
И луна, словно зверь, затаилась в сгустившемся мраке.
Твои десять секунд ускользают песчинками прочь,
Завершая финальной строкой кульминацию драки.

Белоснежные звёзды бросаются вниз на клинки,
Завывания ветра взлетают высоким крещендо.
Вечность смотрит в глаза и сжимает тисками виски,
И готовит овации рок в предвкушеньи момента.

Ещё десять секунд - и Назара не смогут убить.
Ты танцуешь сейчас для него - и не будешь забыта.
Ты танцуешь любовь - и любимый останется жить.

… Всю себя за Треми - твой единственный выбор, Камита.

https://kot-pes.com/wp-content/uploa...22-650x433.jpg

Птичий рынок. Смешались звуки.
Лай. Мяуканье. Гомон. Трели.
Продаюсь я в чужие руки.
Продаюсь уже две недели.

Я озяб. Я устал. Простужен.
Что вы ходите здесь кругами?
Мне хозяин другой не нужен.
Мне бы снова вернуться к маме.

Солнце к лесу склонилось низко.
Птичий рынок. Апрель. Суббота.
Вот опять начинают тискать -
Непонятная фифа в ботах.

Сбился набок берет упрямо,
шарф нелепый на шее тонкой.
- Вы бы мимо гуляли, дама.
Вам бы лучше купить болонку.

Вряд ли сможем ужиться вместе.
На меня не найти управу.
Я пока лишь комочек шерсти,
но ведь вырасту волкодавом.

Мне бы степь без конца и края,
ту, где ветер свободой пахнет,
Ту, где солнце встречают лаем,
а в квартире у вас зачахну.

Только фифа вдруг близоруко
заглянула в глаза с тревогой
И спросила: - Ты будешь другом?
Я устала быть одинокой.

Столько смысла и столько боли
было в этом простом вопросе,
Что нечаянно, поневоле
я лизнул её тёплый носик.

Носик сморщился так умильно...
До чего ж хороша суббота!
Я вот вырасту, стану сильным.
И порву всех за фифу в ботах...

(c) blondDoll

А.Мыронову

"Орэл, шыряяся крыламы..."

О'пушкын

Твой шпрыц орлыный крючковат
ы ржав. Но судорожно сжав
его в руках, урчыт рэбёнок.
В кылу ударыл кыловатт
ы, скорбным жэрэбцом заржав,
дытя восстало ыз пэлёнок.

Шпрыц ыстэкал струэй нэзрымой.
Дытя, в пэрыну скрыв лыцо,
молчало. – Топором паря,
прышла благая вэсть ыз Рыма
о том, что Лэдыно яйцо
об лоб разбыто трупаря.

Кадавр воспрял. Его орэл,
паря над мыром проызвола,
по наущэнью тыхаря
дытя на врэмя проызвэл
путём нэсложного укола
в промэжность крыл нэтопыря.

Грызя сухую пуповыну,
спуская в тэмя костный мозг,
орэл ызнэмогал от ласк.
Дытя дытю сосало спыну
ы, шпрыц орлом шлыфуя в лоск,
прослушывало крыльэв лязг,

вводя вампыра армяныну.

ноябрь 1970
Соавторы: Константин Кузьминский и Олег Охапкин

Жил чудак с сопливым носом,
Часто лазал по берёзам
И на кронах тех берёз
Он растил бутоны роз.

И жила ещё девица:
То ли ветер, то ли птица, —
И гуляла тут и там
По деревьям да кустам.

— Это что ещё за диво? —
Удивилась она живо. —
Будто на берёзе розы,
Да и при таком морозе!

И взяла себе одну
Розу красную, большую,
И поставила к окну
По китайскому фэн-шую.

А чудак заметил розу
И девицу за окном,
Постучал в окошко робко,
И его пустили в дом.

Заварила чай девица
Из ромашек и дождей,
А чудак сидел на стуле,
Как на дюжине ежей.

А потом они глядели
Друг на друга в полутьме
И о чём-то говорили
Тихо так… не слышно мне.

* * *

Ну знаете ли*
это
вы извините

вы не знаете

вы
не изволите знать

не водили бы вы
сами себя
за нос

вы
не знаете нас

а надо
нас не знать
нас нельзя знать
нельзя нас знать
нас надо не знать

не знаю
что я вам еще могу
здесь сказать


главное
и что же я
теперь могу
для вас
сделать

раз надо
было

Он потерял побольше денег и уехал в край кипящего молочка.
Потерял мобильник и спал в комнате у одного старичка.
Потерял три паспорта и большую сберкнижку на вторые сутки.
А в туалете скончался наркокурьер с героином в желудке.
Потерял понятых и еще потерял зампрокурора.
Потерял кредитную карточку багдадского вора.
Потерял Оксану Викторовну, сироту.
Она под землей не дует больше в ноздри кроту.
Потерял все нажитое непосильным трудом.
И нечем теперь заплатить за Дурдом.

ПОЛНЫЙ БАРДАК… ПОЧТИ

Забежав на шестой этаж
в мою маленькую мебелирашку
я раскрыл окно
и начал выбрасывать из него
самые важные вещи в моей жизни

Первой была Правда, и она вопила, как стукач:
«Нет! Я всё про тебя расскажу!»
«И пускай! Мне нечего скрывать … ВОН!»
За ней отправился Бог, рассерженный и изумлённый:
«Я не виноват! Я этого не создавал!» — «ВОН!»
Потом Любовь, она пыталась меня купить: «Ты не узнаешь
импотенции! Все девушки с обложек Vouge — они твои!»
Я подтолкнул её жирную задницу и закричал:
«Тебе всегда наступает конец!»
Я выпихнул Веру Надежду Милосердие
они пытались зацепиться втроём:
«Без нас ты наверняка умрёшь!»
«С вами я точно свихнусь! Гудбай!»

Красота… ах, Красота —
я подвёл её к окну
и сказал: «Тебя я любил больше всего на свете
… но ты — убийца; Красота убивает!»
я не хотел её бросать
я тотчас же помчался вниз
и успел поймать её
«Ты меня спас!» — закричала она,
а я её отпихнул: «Пошла отсюда».

Я вернулся на шестой этаж
чтобы выбросить деньги
но денег не было.
В комнате осталась одна лишь Смерть
она пряталась под кухонной раковиной:
«Я не реальна!» — кричала она, —
«Я всего лишь слух, расходящийся по жизни…»
Рассмеявшись, я вышвырнул её, раковину и всё остальное
и вдруг я понял что Юмор
был единственным, кто у меня остался —
Всё что я мог сделать с Юмором — это сказать:
«Ну-ка дуй из этого окна вместе с окном!»

Затрещала по швам рубаха.
Я - колун, пень меня разогрей!
Сердце нежное как черепаха,
Только лопнул панцирь на ней.

Уходи от меня непруха,
Вытекай из глаза бревно.
Я - стальная упрямая муха
Сел на сахар, но ем всё равно говно.

Что и где происходит с нами?
Тот родится, а тот умрет.
А я летаю вперёд ногами
Сквозь пламя и лёд.

Ах вы, волосы жилы-мясо!
Ах-ты солнце в моём окне!
Каб имел я скелет баркаса,
Я бы плал куда надо мне.

Вот слеза моя гуще стала,
Побежала под ноги гор.
Но любовь никуда не пропала,
Если руки взяли багор.

Что и где происходит с нами?
Тот родится, а тот умрет.
А я летаю вперёд ногами
Сквозь пламя и лёд.

Обезьяна, сбивай бананы,
Меж ногтей загибайся вошь.
Я дрожу, ухожу в океаны,
На меня не точите нож.

ты работай сердечная ступа
И в конце, и в начале дня.
Как волна выносила трупа,
Так и ты выноси меня.

Я повис над большой водою,
Подо мною дороги нет.
Наполняется грудь весною -
Я всосал негасимый свет.

Что и где происходит с нами?
Тот родится, а тот умрет.
А я летаю вперёд ногами
Сквозь пламя и лёд.

Ветры гривы заплели
Белым бурунам,
Ты плывёшь на край Земли,
К дальним островам.

За плечами, за кормой -
Только боль и смерть,
Перечёркнут путь домой -
Не о чем жалеть.

И совсем не о былом
Пролита слеза -
Солнце, выжатый лимон,
Брызнуло в глаза.

Позади - отнюдь не рай,
Так что просто жди,
И по звёздам не гадай,
Что там впереди.

Всё: и славу, и борьбу,
Страхи и мечты -
Пишут по воде судьбу
Кораблей винты.

Усталый корпус ночью тихо спит,
Лишь лампа тускло светит в коридоре.
И тикают настенные часы,
По каплям измеряя чьё-то горе...

Пост медсестры, звонящий телефон.
И снова в трубку слёзы едким градом:
"Пришел в себя? Скажите, как там он?"
И каждой маме хочется быть рядом...

Дежурный доктор молча обойдет
Все залы БИТ, проверив мониторы.
Здесь маленькая жизнь спасенья ждёт,
И слышится дыханье сквозь приборы...

Работа слажена, без права на ошибки.
Как сложен труд врачей и медсестёр:
В огромном мире (в сущности же зыбком)
Вести со смертью ненавистный спор.

Здесь детских снов связующая нить
Расписана строкой кардиограммы.
Здесь каждый непременно должен жить!
Здесь слезы поседевшей рано мамы...

Вновь на изломе пульсовой волны
(Припомнив, может, черта или Бога),
Врач снова осознает : "Мы нужны!",
Хоть судят иногда всерьёз и строго...

Пусть говорят, что места нет слезам,
И сердце здесь у всех в плену цинизма,
Но... "с каждой смертью умираю сам",
Смотря на мир в спасительную призму...

И, в общем, ряд высоких, громких фраз
Не лечит нервы, душу или сердце.
Кто к жизни возвращал детей не раз,
Улыбкой точно может их согреться!
...
Шумят тревожно, гулко агрегаты,
Продлить пытаясь жизненный итог.
Но...лечат ведь совсем не аппараты!
А врач. Который, ну, ничуть не Бог...

©Наталия Гросс

https://forum.mirf.ru/attachment.php...1&d=1565627069

Русский математик Перельман
С виду мужичок обыкновенный —
в пиджачке, не бомж, не наркоман —
взял да вывел формулу Вселенной
русский математик Перельман.

Вывел скромно, мелкими шагами,
чтоб понять, как сделан этот мир.
Показал ее старушке-маме
и пошел на кухню пить кефир.

Формула далась ему не сразу —
он к ней шел, как ежик сквозь туман.
Целых двадцать лет ее, заразу,
вывести пытался Перельман!

Грыз гранит, как роет экскаватор,
подбирался к ней издалека,
мучил верный микрокалькулятор
марки «Электроника МК».

В формуле частей и скобок много:
синус, тангенс, дельта, интеграл.
В формуле была ошибка Бога
(Перельман чинить ее не стал).

Формулу найти мечтал бы каждый
математик мира. Но она
снилась Менделееву однажды
(только тот не понял ни хрена).

За нее отдать хоть жизнь, хоть почки
обещал Эйнштейн. И он был рад
отгадать три буквы в нижней строчке —
те, что е = мс2.

Формула же всех процессов в мире,
чтоб представить мог любой плебей:
это где-то пятьдесят четыре
метра интегралов и дробей.

Если там подставить в логарифмы
имя, телефон, объем груди,
и еще чего-нибудь для рифмы
вынести за скобки позади,

сверху — GPS-координату,
снизу — подпись, и число, и год… —
то она покажет каждый атом!
В смысле, что и где произойдет.

Если ж сократить ее безмерно,
указав у формулы внутри,
что пространство, как у нас, трехмерно,
и константа Пи — примерно три,

то для частной примитивной схемы
в нашей галактической дыре
формула рисует теоремы
хоть Ферма, а хоть Паункаре.

Этот-то пустяк по доброй воле
Перельман и скинул в интернет,
пререкаясь с анонимным троллем
в чате «матанализ точка нет».

И пошло… Закопошилась пресса.
Крики «Гений!», «Бред!», «Мое, отдай!»
(оказался тролль — большой профессор,
как считает весь его Китай).

И уже наутро Перельману
раздались звонки его коллег:
мол, какие творческие планы?
Допиши-ка восемь человек

в авторы статейки по секрету.
Ты ж в науке, не в монастыре.
Мы ж все вместе доказали эту…
как там, говоришь? Пуанкаре?

Отключив мобильник от эфира,
телефону оборвав шнурок,
Перельман собрался за кефиром.
Хорошо, что посмотрел в глазок!

У него за дверью прямо в метре —
журналисты, поп, какой-то мент,
да еще какой-то Виктор Петрик
с транспарантом «выкуплю патент!»,

да еще налоговый инспектор,
и отец Кирилл, и дед Пихто,
да студент Раскольников с конспектом
и какой-то штукой под пальто,

контактеры, репортеры, дуры,
почтальоны с кучей барахла,
и Каспаров с шахматной фигурой
в виде двухголового орла.

Все гудели и чего-то ждали.
Перельман сказал: подите вон!
И услышал: «Перельман, вам дали
в институте Клэя миллион!

Миллион! И в долларах! Его ведь —
не засунешь целиком в карман!
Мы пришли помочь его освоить!
Если вы не против, Перельман».

«Нам — крестьянам!», — попросил Зюганов.
«Нам — ученым!», — возразил студент.
«Нам — на нано, нам на нано, нано!», —
спели под гармошку поп и мент.

И какой-то пьяный бомж в халате
все хрипел и кашлял: «Гриша, бля!
Мы ж с тобой учились на физмате!
Дай на пиво два в шестой рубля?»

А один, забравшись на ступеньки,
громко объявил, как только мог:
«ПЕРЕЛЬМАН СЕБЕ ОСТАВИТ ДЕНЬГИ!!!», —
и давай подмигивать в глазок.

Перельман глазок заклеил скотчем.
Тумбочкой подпер входную дверь.
Сел за стол, решителен и точен,
размышляя: как же быть теперь?

Вынул карандаш обыкновенный,
старый калькулятор вынул он
и подставил в формулу Вселенной
и себя, и этот миллион.

Показала формула такое,
что уже и верится с трудом:
как он с мамой где-то под Москвою
начал строить загородный дом.

Газ, водопровод, скандалы, крики,
взятки, просьбы, штрафы, местный суд.
Как его дебильные таджики
самосвалом две стены снесут.

Как ему сидеть внутри машины,
проклиная пробки по Москве.
Как враги-коллеги режут шины
в купленном для мамы БМВ.

Как в ток-шоу «Есть ли Бог и Вера?»
спорят с ним Малахов и Билан.
Как он едет в лагерь Селигера
пару лекций спеть под барабан.

Как найдут внезапно кражу века
и дадут ему условный срок:
он же взял без кассового чека
миллион, не уплатив налог.

А Басманный суд накроет муза
завести пятнадцать новых дел:
что, читая лекции по ВУЗам,
Перельман оттуда тырил мел.

И примерно все в таком же роде —
посадили, отобрали дом,
а затем по формуле выходит
сердце, два инсульта и дурдом…

Перельман воскликнул:
«Сгиньте, гады! Премия мне ваша не нужна!
Есть кефир, а больше мне не надо!
Быстро все пошли отсюда на!»

Живи. Не жалуйся, не числи
ни лет минувших, ни планет,
и стройные сольются мысли
в ответ единый: смерти нет.

Будь милосерден. Царств не требуй.
Всем благодарно дорожи.
Молись -- безоблачному небу
и василькам в волнистой ржи.

Не презирая грез бывалых,
старайся лучшие создать.
У птиц, у трепетных и малых,
учись, учись благословлять!

14 февраля 1919

В этом городе птичий полёт шелестит быстролистыми клёнами,
В этом городе море поёт, тычет в пристань губами зелёными,
Но лето не открытий полно - открывашек, тоски да обманчиков.
Я больна, чёрт возьми, я больна, мне не снятся красивые мальчики,
Мне не снится горячая мгла, мне не снятся лесные красавицы,
Мне - луна, тяжела и кругла, всё в открытые руки бросается.
Я стою, растопырив глаза и раззявив ослабшие пальчики.
Я - то что, мне бы лучше назад, мне бы всё - таки вечер и мальчики,
Или жить, или пить допьяна, мне б июль Будапешты с Варшавами,
Но луна тяжела и полна и щекочет боками шершавыми…

И я не знаю, что стало вдруг,
Какой сломался рычаг,
Но есть лишь пара дрожащих рук -
И те от боли кричат.
Обратно время крутят года,
Мотают века за день,
И мне теперь уже никуда,
Замри, струну не задень.
Фонарь - аптека - остановись,
Я путаюсь в падежах,
Осталось только - ни шагу вниз
И заповедь - удержать.
И бьётся в потных ладонях свет,
Полынный, горький на вкус,
И вот сейчас бы немножко вверх -
А я как раз отвлекусь,
И разбиваются в кровь слова,
Течёт ручейком тоска,
Гудит горячая голова,
И нет ничего в руках.
Незваный ветер застыл в дверях,
Расширен ночной зрачок,
И значит, рукописи горят,
Которые не прочёл.
А век за веки рванет - проснись,
Мол, время - то истекло,
Моя луна полетела вниз.
Рассвет. Простыня. Тепло.
И вы не верьте, не верьте мне,
Делите слова на два,
Пока ещё не начнет темнеть,
Я даже вполне жива.
И ты звони, весели, шали,
Играй с открытым огнём,
Ведь я не знаю, случится ли
Проснуться будущим днем.
Дура. Пока живешь - значит, пока нормально.
Твой кареглазый ёж щурится из кармана.
Всё хорошо - к тому ж наша земля вращается,
Твой сероглазый муж осенью возвращается.

Тоже спасибо, для тех, кто в каске - выживу, дотяну
Плачет принцесса в забытой сказке: "Мама, хочу луну."
Пыльный усталый загар на плечи - будто бы плащ - пажу.
Да, я готова. Включайте вечер. Может быть, удержу.

Если я с собой не в ладу, чтоб ей оборваться, струне,
Но раз уж объявился в аду - так и пляши в огне!
Раз ужe в аду, так ты пляши в огне.
Сходу пропаду, если нет ни души во мне.

Мне бы сотворить ворота у трех дорог.
Да небо своротить охота до судорог.

Гадами ползут времена, где всяк себе голова.
Нынче - Страшный Зуд. На, бери меня, голого!
Нынче Скудный день. Горе - горном, да смех в меха!
С пеньем на плетень, - горлом - красного петуха.

С ниточки по миру отдам, значит сберегу.
С ниточки по миру - да что я еще могу!

Но сбей озноб да брось меня в пот.
Каков лоб, таков и приход.
Но дай восход, и я его подожгу.

Воля уготована всем кому вольготно.
Мне с моею милою - рай на шабаше.
У меня есть все, что душе угодно,
Но это только то, что угодно душе.

Ой, не лей елей, да я не пью, я пою, да нынче мне в седло.
Пей да не жалей, ведь праздник на моей стороне.
Все бы хорошо, да в одиночку не весело.
Да почему бы нам с тобой не плясать в огне!

Чтобы пятки не жгли угли да не пекла зола.
Да не рубиться в рубли да от зла не искать бы зла.

Я тобой живу, но прости, мне сны - не житье
И я не согрешу против истины, согрешив за нее

Я тебя люблю, и я иду на звон струны из твоей косы
Мы обручены, и значит время задуть часы
Время выйти в лес, где поляны твои святы
Времени в обрез - цветы и еще цветы.

Я тебя люблю, и я уйду, раз уж я пришел.
Я тебя люблю, по колено мне трын-трава.
Так вей слaвянским словом молва, как все хорошо!
Славно на земле, где всяк всему голова.

Я тебя люблю, и в облака смотрю свысока.
Весело ли грустно, да по Руси по руслу речёт река

Как течёт река в облака, а на самом дне
Мечется огонь, и я там пляшу в огне!

апрель 1986 года

Я часто думаю, за что Его казнили?
За что Он жертвовал Своею головой?
За то ль, что враг суббот, Он против всякой гнили
Отважно поднял голос Свой?

За то ли, что в стране проконсула Пилата,
Где культом кесаря полны и свет и тень,
Он с кучкой рыбаков из бедных деревень
За кесарем признал лишь силу злата?

За то ли, что Себя на части разделя,
Он к горю каждого был милосерд и чуток
И всех благословлял, мучительно любя,
И стариков, и жён, и крохотных малюток?

Демьян, в «Евангельи» твоём
Я не нашёл правдивого ответа.
В нём много бойких слов, ох как их много в нём,
Но слова нет достойного поэта.

Я не из тех, кто признаёт попов,
Кто безотчётно верит в Бога
Кто лоб свой расшибить готов,
Молясь у каждого церковного порога.

Я не люблю религию раба,
Покорного от века и до века,
И вера у меня в чудесное слаба —
Я верю в знание и силу Человека.

Я знаю, что стремясь по нужному пути,
Здесь на земле, не расставаясь с телом,
Не мы, так кто-нибудь другой ведь должен же дойти
К воистину божественным пределам.

И всё-таки, когда я в «Правде» прочитал
Неправду о Христе, блудливого Демьяна —
Мне стало стыдно, будто я попал
В блевотину, извергнутую спьяну.

Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос
Далёкий миф — мы это понимаем, —
Но всё-таки нельзя ж, как годовалый пёс,
На всё и всех захлёбываться лаем.

Христос — Сын плотника — когда-то был казнён…
Пусть это миф, но всё ж, когда прохожий
Спросил Его: «Кто ты? » — ему ответил Он:
«Сын человеческий», но не сказал: «Сын Божий».

Пусть миф Христос, как мифом был Сократ,
И может быть из вымысла всё взято —
Так что ж теперь со злобою подряд
Плевать на всё, что в человеке свято?

Ты испытал, Демьян, всего один арест —
И то скулишь: «Ах, крест мне выпал лютый».
А что б когда тебе Голгофский выпал крест
Иль чаша с едкою цекутой?

Хватило б у тебя величья до конца
В последний час, по их примеру тоже,
Весь мир благословлять под тернием венца,
Бессмертию уча на смертном ложе?

Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Своим пером ты не задел Его нимало —
Разбойник был, Иуда был —
Тебя лишь только не хватало!

Ты сгусток крови у креста
Копнул ноздрёй, как толстый боров,
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов!

Ты совершил двойной тяжёлый грех
Своим дешёвым балаганным вздором,
Ты оскорбил поэтов вольный цех
И малый свой талант покрыл большим позором.

Ведь там за рубежом, прочтя твои стихи,
Небось злорадствуют российские кликуши:
«Ещё тарелочку демьяновой ухи,
Соседушка, мой свет, откушай».

А русский мужичок, читая «Бедноту»,
Где «образцовый» труд печатался дуплетом,
Ещё сильней потянется к Христу,
А коммунизму мат пошлёт при этом.

Блуждаем мы по Млечному пути
И за пределом Солнечной системы,
Пытаемся судьбу свою найти
Покинув остывающую Землю.
Наш жёлтый карлик - Солнце - отсветил,
Потух и все ближайшие планеты
Утратив связь гравитационных сил
Слоняются без солнечного ветра.
Сменилось поколение не одно,
Мы движемся к ближайшей Андромеде,
Галактике, что манит нас давно,
И в поиске Звёзды, к её планете,-
Найдется человечеству жильё
Должно найтись, Земля почти как эта!
Прошли парсеков мы за миллион
Но не даёт Вселенная ответа.
Повсюду звёзды газовый бульон,
И пыль и шквал, пульсары и кометы,
Сынок мой, капитаном будет он,
Меж черных дыр последует за светом!
Мой сын, он в черном космосе рождён,
Он не ступал на твердь родной планеты,
В галактики и странствия влюблен
Он сын Вселенной и предела нет ей...
Мой капитан так будет удивлен
Когда найдет ту самую планету,
Где годовой меняется сезон
Где осень и зима, весна и лето.
Где солнце светит, бризом вдохновлён
Соленый океан одномоментно
Поднимет смерч с циклоном и циклон
Вдруг разлетится вмиг по континентам.
Цветы цветут и мир тот оживлен:
Гуляют звери и не знают бед там...
Всё движется космический пантон
По Млечному к мечте людей заветной.

Я хочу, чтоб на параде в Москве,
Площадь Красную пересекая,
Шли не те, что с завода в броне,
Не видавшие переднего края...

Я хочу, чтобы гордо вперёд -
Неказистые, не из отчётов -
Шли простые трудяги войны,
Как архангелы нашей пехоты:

"Нива" старая с передовой,
Крыша срезана, скручены двери...
Что они там, как воздух, нужны -
В кабинетах не очень-то верят...

Вот "буханка" умчалась на "ноль",
Транспортёрною лентой обшита...
В этих старых машинах - любовь
Глубоко где-то в недрах зашита.

Стали стоить дороже они -
И отнюдь не за качество сборки...
Но на прибыль от горя страны
Кто-то больше положит икорки.

И вот так, колеся по полям,
Попадая под дроны и мины,
Оставляют надежду парням
На спасение - эти машины.

Их заботливо, где-то в тылу,
В гаражах, в мастерских, по деталям,
Помогая, чем могут, бойцам,
Волонтёры в ночи собирали.

Как хочу: на грядущий Парад,
Чуть отмытых от грязи и сажи -
Пусть без лоска и пусть без наград -
Всё ж героев России покажут.

2025.

Я видел пьяниц с мудрыми глазами
И падших женщин с ликом чистоты.
Я знаю сильных, что взахлёб рыдали
И слабых, что несут кресты.

Не бойся вора в нищенском обличьи,
И проклинать за мелочь, не спеши-
Ты бойся тех, кто выглядит прилично,
Вор с праведным лицом уносит часть души.

Не обвиняй во всех грехах соседа,
Интриг не строй и сплетен не плети!
Воздастся добротой тебе за это,
Когда споткнёшься на своём пути.

Не осуждай за то, в чём не уверен;
Не обещай, если решил солгать.
Не проверяй, когда уже доверил!
И не дари, планируя отнять.

Молись тогда, когда в молитву веришь;
Живи лишь с тем, кого ты любишь сам.
Гони прочь тех, кого ты ненавидишь;
И доверяй глазам, а не пустым словам.

***
Как часто мы, в себя не веря,
ошибок повторяем рой, и то,
что создано не нами, лишь очерняем,
коей цены совсем не знаем и,
в подражательной культуре,
исконность Русскую теряем...

Доколе ж
будем мы молчать?!
О, люди???
И где же правда?
Так очевидна ложь...
среди господ, среди вельмож...