В местечко под странным названием «Тишь» я попала совершенно случайно, на рассвете. Ехала, едва высматривая дорогу сквозь пелену злых слёз, цедила сквозь зубы проклятия и клялась себе, что больше никогда, никогда, никогда…
В момент последнего «никогда» отцовский «Седан» фыркнул и заглох, замер посреди дороги, как раз возле синего знака с надписью «Тишь. 500м.»
- Чёртова колымага!- взъярилась я, выскочила и с чувством пнула переднее колесо.- Да чтоб тебя!..
Колымага не разделяла моего негодования и на грубость не ответила.
Ровно ничего не понимая в устройстве автомобиля и способная разве что залить в бак бензин, я несколько минут металась туда – сюда по дороге, высматривая людей, способных помочь либо даме, либо «Седану», которому не повезло попасть этой даме в пользование. Таковых не нашлось: в четыре утра эти места не отличались многолюдностью.
Затем, утомившись и слегка успокоившись, я в глубокой задумчивости стояла перед открытым капотом и ждала озарения. Однако оно не торопилось снисходить на меня, увлечённое чем-то более интересным.
А знак так и манил к себе взгляд.
«Тишь. 500м.»
Полкилометра – совсем недалеко. А уж там наверняка найдётся хотя бы одна автомастерская.
Я заперла «Седан» поставила на сигнализацию и свернула с трассы на узкое ответвление, куда указывала стрелка на знаке.
Проклятый Сашка! Только благодаря его стараниям я попала в такую идиотскую ситуацию! Вечно с ним так!..

- Кать, ты же сама всё понимаешь,- говорил Сашка, разводя в стороны руки, словно пытался наглядно показать размер должного понимания.- К этому всё шло. Давай не будем устраивать истерик.
Меня трясло, голова разламывалась от боли. А он просто стоял, такой спокойный, вечно уверенный в своей правоте. Как же в этот миг я его ненавидела!
- Что я понимаю? Что ты решил меня бросить? Что нашёл себе какую-то шлю…
- Катя, прекрати. Не ты ли пару дней назад говорила, что отношения зашли в тупик? Вот я и нашёл из него выход. Что тебя не устраивает?
- Что не устраивает?- задохнулась от обиды.- Думаешь, перечеркнуть семь лет – это так просто? Оревуар, Кати, всё было ошибкой? Так?!
- Ты драматизируешь.
- А ты… Ты просто… Да пошёл ты, урод!
Схватила сумку, ключи от машины и выскочила из квартиры. В три часа ночи.

Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу… Один шаг – одно слово, вбиваемое каблуком в высохшую, потрескавшуюся грунтовку. Ненавижу, ненавижу, ненавижу… Ненавижу за предательство, за то, что не хочу прощать, за то, что не могу перетерпеть боль, за то, что люблю, за слёзы, за семь лет бесконечного поиска очевидных ответов. Ненавижу!..
«Катя, возьми телефон, это он, это он звонит»…- запел в сумке мобильный.
- Ага, щщщас,- прошипела я сквозь зубы, сжимая в кулаке аппаратик, на экранчике которого светилась надпись «Любимый».- Мечтаю услышать твой голос.
И ведь мечтаю, как последняя дура! Как будто мало меня бросили, надо ещё унизить вдогонку!
Размахнулась, чтоб зашвырнуть телефон куда-нибудь подальше, но в последний момент передумала. Сашек в мире много, а сотовый у меня один.
Сбросила звонок, отключила аппарат и сунула в сумку.
Когда я в последний раз встречала рассвет за городом? Риторический вопрос. Ответ на него я хорошо знала: год назад, под Питером. Вместе с Сашкой. Мы стояли, прижавшись друг к другу, на прохладном ветру, и наблюдали, как просыпается солнце. И вот теперь снова. Первые лучи заливают верхушки деревьев розовым, девичьем румянцем, и окаймляют облачка золотым сиянием. Седая от росы трава гнётся к земле. В посадках поёт страдающая бессонницей птаха… И я – одна…
Показалось, что я трижды прошла указанные пятьсот метров, прежде чем за деревьями показались строения. А через пару минут вышла на широкую улицу, по обе стороны застроенную ухоженными деревенскими домиками. Что странно: ни один из домов не был окружён забором. Зато вокруг росли усыпанные плодами яблони, на клумбах горели цветы, ветерок играл травой, и хором голосили сразу три петуха. Сельская идиллия, хоть садись и картину пиши.
Я немного полюбовалась, вспомнила про оставленный автомобиль, и забарабанила в дверь первого же дома. На быстрый ответ не рассчитывала, учитывая ранний час, однако дверь распахнулась уже через минуту. На пороге появился высокий мужчина средних лет, на вид вполне современный дачник: майка с надписью NIKE, потёртые джинсы, длинные волосы собраны в хвост. Почему мне казалось, что должен явиться мужик – лапотник?
- Доброе утро!- широко улыбаясь, выкрикнула я. Откашлялась и добавила тише:- У меня тут машина сломалась. Не знаете, где найти механика?
Он смотрел на меня и молчал. Я решила, что выразилась недостаточно ясно и повторила:
- Сломалась машина. Нужен механик. У вас такой имеется?
Мужчина снова ничего не ответил, зато вытащил из маленького мешочка на поясе, в каких обычно носят сотовые, крохотный блокнотик, карандаш, и начал что-то быстро писать. Затем протянул вырванный лист мне.

«Четвёртый дом справа, спросите Виталия. Он не механик, но в машинах разбирается хорошо. Он поможет».

- Спасибо,- пробормотала я смущённо, сообразив, что передо мной немой.
Мужчина пожал плечами, словно сказал: «Без проблем, обращайтесь». И закрыл дверь.
Я отправилась дальше, но до указанного дома не дошла, поскольку заметила, что на улице стало заметно оживлённее. Меня то и дело обгоняли группы людей, нарядно одетых и спешащих к неизвестной мне цели. Каждый нёс в руках зажженную свечу.
И все молчали.
Разумеется, я отправилась следом, и через несколько минут вышла на площадь перед небольшой, аккуратной церковью с тремя серебристыми куполами. Площадь была запружена людьми со свечами, все стояли в полной тишине и чего-то ждали.
Церковь была окружена кольцом из горящих свечей, крохотные огоньки трепетали на ветру.
Меня разобрало любопытство.
- А что случилось?- поинтересовалась у женщины, стоящей рядом.
Она окинула меня удивлённым взглядом, отдала свечу товарке, достала блокнот с карандашом и написала:

«Вы гостья у нас, верно?»

- Да,- кивнула я.
Она махнула рукой, велев идти следом, и двинулась с площади. Я пошла за ней.
Остановились в тени под раскидистыми яблонями, женщина снова достала блокнот и принялась писать мелким, неразборчивым подчерком.

«В этих местах в годы Отечественной войны шли крупные бои, защищали подходы к Волге. Если капнуть землю, то сразу наткнёшься на кости. Тут везде могилы павших. Мы хотели перезахоронить их, поставить памятники, но потом передумали. Зачем? Пусть хоть после смерти останутся нетронутыми.
Вы знаете, сколько наших, советских ребят погибло в те годы? Больше двадцати семи миллионов. Двадцать семь миллионов человек не вернулись домой, не увидели своих родных. Всё для победы, все жизни на плаху.
Посчитали, что если каждого бойца помянуть минутой молчания, наша страна должна молчать сорок три года. Конечно, страна себе такого позволить не может. А мы – можем. Уже больше сорока лет можем. И молчим, каждой минутой отдавая долг солдатам, что когда-то погибли, чтоб защитить всех нас. Ходим по этой земле, топчем их кости, но продолжаем помнить.
А на рассвете собираемся здесь, зажигаем свечи по количеству прошедших дней тишины, слушаем звон нашего колокола. Это тоже – память».
Я прочитала записку и посмотрела на спокойно улыбающуюся женщину совсем другими глазами.
- А как вы живёте? Еда, одежда?..

«Большое хозяйство, справляемся».

Кать, ты же всё понимаешь. Отношения зашли в тупик. Перспектив нет… Мне сложно с тобой… Давай не будем устраивать истерик?..

Семь лет прошло. А кто вспомнит?..

В этот момент зазвонил колокол, глубоко и звонко, он наполнил воздух неповторимыми звуками.
Я забрала у замершей женщины блокнот и написала:

«Привет. Меня зовут Катя».

<Шум и галдёж прекратились, когда с лёгким шорохом сомкнулись дверные створки – в аудиторию вошёл лектор. Все несколько сотен мальчишек поднялись согласно правилам дисциплины.
Лектором оказался довольно крупный, немного помятый мужчина средних лет, уже почти весь седой, с большими залысинами, одетый в весьма старомодный свитер, чёрные брюки со стрелками и ботинки, какие, вероятно, носили ещё до Пыльной Войны.
Кто-то хихикнул. Кто-то зашушукался.
Найт с интересом разглядывал нового учителя. Историк, господин Миккейн. Тэо рассказывал, что он вроде бы пристаёт к молодым мальчишкам. Но Найт не хотел в это верить. Господин Миккейн напоминал доброго сенбернара, но никак не коварного соблазнителя и сластолюбца.
- Доброе утро, господа киборги, - сказал господин Миккейн, встав за кафедру в центре амфитеатра и настроив микрофон. – Присаживайтесь.
Пошумев с минуту, все мальчики опустились на длинные лавки. Найт сразу же активировал свою панель и, взяв в руки стилус, замер в ожидании бесценной информации. Соседи справа и слева криво усмехнулись.
- Прекрасный денёк, не правда ли? – господин Миккейн поглядел в высокое узкое окно, и Найт заметил, как, отразив солнечный свет, крошечными прямоугольниками полыхнули стёкла очков историка. С такого расстояния альбинос не рассмотрел тонкую серебристую оправу, и это почему-то смутило его. Щёки чуть потеплели от непроизвольно вспыхнувшего румянца.
Слева опять кто-то прыснул со смеху. Найт украдкой глянул в ту сторону, и трое или четверо мальчишек сразу же отвернулись. Они так и будут на него пялиться всю лекцию, что ли?!
- Наверное, вы думаете, что теряете здесь своё свободное время? – мягко и вполне дружелюбно улыбнулся господин Миккейн. – Что ж, мы с вами в одной упряжке. Я тоже не отказался бы в такой прекрасный денёк погулять в парке вместо того, чтобы дышать пылью в душной аудитории…
Господину Миккейну отлично было видно, как завертели головами мальчишки, недоумённо переглядываясь, переспрашивая что-то друг у друга. Поднялся тихий, ровный гул.
- Вас смутило слово «упряжка»? Или всё-таки «парк»?
На четвёртом ряду робко приподнялась очень бледная и рука.
- Это что-то наподобие садов в Оазисах?
Аудитория почти мгновенно взорвалась дружным хохотом.
Найт, рискнувший высказать своё мнение, сжался и опустил голову. Он готов был провалиться сквозь землю от стыда.
- Кому как не нашей девочке знать про сады в Оазисах! – довольно громко заявил кто-то из пятого блока, и остальные поддержал его дружным гоготом. Делейт, впрочем, сумел перекричать их:
- Откуда генму знать про Оазисы? Небось, его в подворотне родила какая-нибудь забракованная самка!
Найт кусал губы, изо всех сил стараясь не заплакать от горькой обиды.
Господин Миккейн скрестил руки на груди и с лукавым прищуром следил за форменным бардаком, грозящим выйти из-под контроля. Потом он кивнул:
- Генму, говорите? Ну-ка, молодой человек, подойдите сюда.
- Я? – Делейт сразу же встал, и лицо его как всегда выражало нагловатое агрессивное веселье.
- Нет, не вы. С вашей генетикой, как я погляжу, всё в порядке, - невозмутимо улыбаясь, ответил историк, - и вы, бесспорно, имеете полное право этим гордиться. Я имел в виду того, кого вы назвали генму.
Найт медленно поднялся, глядя в пол.
- Ну, смелее. Не бойтесь. Идите сюда.
Постепенно гомон утих. Все взгляды были прикованы к молчаливой светлой фигурке, спускающейся к кафедре по ступеням между рядами длинных общих парт.
Когда Найт встал рядом с господином Миккейном, тот обошёл его кругом и очень внимательно оглядел. Словно тот был диковинным насекомым.
- Что же мы здесь имеем, - громко и звучно сказал историк, не пользуясь микрофоном, и благодаря прекрасной акустике его голос пронёсся до самых дальних рядов, усиливаясь гулким эхо. – Вряд ли на последнем курсе обучения найдётся хотя бы один из этой аудитории, кто не будет смотреть на данного молодого человека снизу вверх. Он уже сейчас ростом почти со взрослого мужчину. Конечно, очевидно общее скверное состояние здоровья, но это поправимо. Зато лучше заметно строение скелета. Итак. Шея скорее короткая, чем нормальная, крепко сидит на почти горизонтальных широких плечах, бедра тоже широкие. Руки и ноги, их суставы - широкие и тяжелые. Теперь череп.
Внезапно тёплые, чуть шершавые пальцы историка легли на подбородок Найта и чуть повернули его лицо, стали деловито скользить по лбу, переносице, скулам, словно по учебному макету. Мальчик замер, вытянулся в струнку, не смея сопротивляться.
Господин Миккейн продолжал:
- Высокий и крутой лоб, хорошо выраженный переход к крышке черепа, имеются лобные бугры. Характерно уплотнение лобной кости над глазницами. Надбровных дуг нет, утолщение проходит над обеими глазницами и переносицей. Нос короткий, прямой, с тупым концом, переносица углублена. Скулы широкие, лицо сравнительно низкое. Рот крупный, губы тонкие.
Указательный палец учителя чуть скользнул по нижней губе Найта, и мальчик вздрогнул, захлопав ресницами. Что-то заставило его сердце подпрыгнуть и тяжело стукнуться в рёбра пару раз.
- Нижняя челюсть широкая и массивная, подбородок волевой, грубый.
Палец коснулся бровей, словно указка – школьной доски.
- Брови густые, почти прямые. Глаза сидят глубоко и кажутся маленькими. Расстояние между внутренними углами глаз большое.
Найт чувствовал себя экспонатом в анатомическом музее. Ужасное, тяжкое унижение душило его. Но тон учителя был странным – вовсе не ехидным или уничижительным. Господин Миккейн отошёл от мальчика и обратился к аудитории, чуть разведя руки в стороны:
- К сожалению, не представляется возможным оценить пигментацию данного субъекта, так как она отсутствует. Но я готов биться об заклад, что даже если бы уровень меланина у нашего, как вы его называете, «генму» был в относительной норме, всё равно он был бы очень светлокожим, светловолосым с тенденцией к чуть заметной рыжине, и светлоглазым. Перед вами, господа, удивительное явление, игра природы, когда определённый генный набор каким-то образом, так сказать, «всплывает» из моря накопившейся генетической шелухи, очищается, разворачивается во всей своей красе. Вы имеете уникальную возможность наблюдать практически чистейшего представителя так называемой фальской, или дальской расы, настоящий реликт. Именно такими на заре цивилизации, скорее всего, были наши предки-кроманьонцы, которые стёрли с лица земли неандертальцев с их историей, прошу заметить, в сотни тысяч лет, и от которых в дальнейшем произошли все ветви единственной сохранившейся к данному моменту расы – европеоидной. Именно к этому идеалу неосознанно стремится наше правительство с его генетическими комиссиями и контролем репродукции населения. Этот юноша есть возвращение к понятию «Человек». И, вероятно, представителя именно его расы изображал великий Леонардо да Винчи в своём знаменитом круге золотого соотношения пропорций, как образец Человека Разумного.
В аудитории стало совсем тихо. В центре амфитеатра в солнечных лучах неподвижно стоял болезненного вида альбинос, и казалось, что он сияет собственным светом, белым, как снег.
Господин Миккейн сунул руки в карманы брюк и усмехнулся:
- По сравнению с ним все мы генму. Даже Император.
В полной тишине он подошёл к Найту, похлопал его по плечу и сказал:
- Кстати, юноша, вы были правы. «Парк» – это что-то наподобие садов в Оазисах. Присаживайтесь на ваше место.
Найт встрепенулся и почти бегом вернулся на четвёртый ряд. Его провожали растерянные и изумлённые взгляды. Уши мальчика всё ещё горели от смущения. Но теперь грудь распирало от никогда прежде не испытанной гордости. Он не понял почти ничего из того, что сказал о нём историк, но он стоял там, под взглядами сотен глаз, не как диковинный уродец, а как нечто уникальное и прекрасное в своей уникальности.
- Смотри не возгордись особо, кроманьонец! – усмехнулся Делейт с пятого ряда и, чуть наклонившись вперёд и перегнувшись через парту, похлопал Найта по плечу.
- Господин Миккейн! – поднял руку кто-то из середины зала.
- Я вас слушаю, юноша.
- А я похож на Образец Человека?
Аудитория неравномерно прыснула со смеху.
- Ну, что-то человеческое в вас, определённо, есть, - историк улыбнулся, снял очки и принялся протирать их фланелевым платочком.
Мальчишки начали вскакивать один за другим, тянуть руки, кричать наперебой:
- А я похож? А я? А я? А я?
Во всеобщем гвалте Найт поднял руку уже довольно решительно. Постепенно гомон стих. Все взгляды обратились к альбиносу.
- Слушаю, - кивнул господин Миккейн.
- Я хотел спросить. А кто такой Леонардо да Винчи?
>

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ.
ДЕВУШКА, КОТОРАЯ МЕЧТАЛА О ЛЮБВИ.

Света мечтала о любви. Хотела, чтобы ее любили. Мечтала о человеке, который отдаст ей всего себя. А взамен получит ее. Всю без остатка. Она была романтична. Может быть даже чрезмерно. Она мечтала о долгих ночных прогулках, беседах при луне, ее ладонь в его руке. Нежный шепот в ночи. Купидон со стрелами и все такое.
В свои восемнадцать лет Света мечтала о принце на белом коне. И была твердо уверена, что, в конце концов, она его встретит. Она представляла себе эту встречу много раз, вот она идет в белом, красивом платье, золотые волосы распущены или собраны в замысловатую прическу, или тяжелой косой свисают до пояса. Она идет по дороге, улыбаясь полуденному солнцу, полевым цветам, маленьким птичкам, купающимся в пыли. И вот впереди, на дороге вдруг появляется Он. Он высок и красив и молод. И не важно идет ли он пешком, или едет на коне, совсем не важно. Только одно имеет значение. Он любит ее.
В свои восемнадцать лет Света была безнадежно романтична. Она была твердо уверена, что любовь, как ее показывают в кино, бывает не только в кино. И старалась не замечать той грязи и мерзости, что окружали ее каждый день. Она знала, что если очень сильно верить, то желание исполнится. Обязательно. Ведь так всегда бывает, разве нет?
В свои восемнадцать лет Света не знала, что ей не суждено дожить до девятнадцати.

Света пользовалась бешеной популярностью среди мужского контингента института. Половина ребят из нашей группы были влюблены в нее по уши, остальные были на подходе, девчонки тихо восхищались и ненавидели. Таким образом, идиллия была полная. Света была действительно красива. Не той искусственной красотой, которой пестрят глянцевые обложки, и фильмы, а настоящей, которая встречается раз на миллион, а то и на два. Само собой, что от недостатка внимания она не страдала.

Вот только с принцами в институте была напряженка.

За ней волочились все кому не лень, да и те, кому лень тоже не отставали. И здесь нет никакого преувеличения. Что – то было в ней такое, от чего замирало сердце, и тряслись руки. Впрочем, попытки эти не увенчались успехом. Света принимала знаки внимания с рассеянным участием, вежливо отказывалась от предложений пойти в кино, в кафе, в ресторан, и другие пункты проведения досуга, культурного и не очень. Кто – то злился, кто-то удивлялся, девчонки только фыркали, считая ее недотрогой. Ника Иванова высказала предположение, что, « возможно сексуальные предпочтения Светы не распространяются на мужскую половину нашего Города, ну, вы понимаете о чем я…» , но после пятиминутной беседы со Светой в комнате для девочек, вышла смущенная и с выражением сосредоточенности на лице. Потом покачала головой и сказала, что неплохо было бы пойти в кафе и выпить что - нибудь. Я не возражал.

В конце концов, Света встретила своего принца. Ведь если очень сильно верить, то желание исполняется. Обязательно. Так всегда бывает, разве нет?

Макс Бронски перевелся к нам в середине ноября из Аграрного. Хотя, говорят, что там программа легче и некоторые из наших задумывались о том чтобы сменить Технологический на Аграрный. Макс был родом из Рино, города фермеров и сибериумных шахт, но фермерское будущее его не прельщало. Впрочем как и карьера старателя. Рослый, улыбающийся, с чувством юмора, этакий рубаха парень, он сразу вписался в нашу компанию. Половина наших девчонок влюбились сразу и по уши, остальная половина была на подходе. Света не стала исключением.

Она шла по длинному коридору второго корпуса, в темно синем костюме, что подарила ей мама на День Совершенолетия, сжимая в руках тетради с лекциями, слегка улыбаясь своим мыслям. И вот впереди вдруг появился Он. Он высок, красив и молод. Она почувствовала как время стало замедляться и звуки постепенно исчезли, оставив только гулкие удары сердца. Вот тот, кто отдаст ей всего себя. А взамен получит ее. Всю без остатка.

Макс прошел мимо, равнодушно скользнув взглядом, и спустя миг исчез в дверях аудитории.

Мир вокруг Светы начал сжиматься, словно лист плотной бумаги, брошенный в костер.
Постепенно он съежился до размеров коридора, затем остался пятачок, на котором едва мог уместиться один человек, а когда и он исчез, Света рухнула вниз, и пепел сгоревшего мира поглотил ее.
В свои восемнадцать лет Света была весьма впечатлительной натурой.

Любовь, как и судьба не лишена иронии.

Выбравшись из мрака, она начала действовать. Она была романтична, может быть даже чрезмерно, впечатлительна, может быть даже излишне, но вот дурой она не была. Если желание не сбывается надо брать ситуацию в свои руки. Она старалась чаще попадаться ему на глаза, посетила очередное наше мероприятие, сопровождающееся возлияниями, танцами и признаниями в любви все и вся. Общественность была потрясена. Макс позвал ее танцевать и она согласилась. Общественность была шокирована. Ника Иванова предложила мне выпить на брудершафт и потом лезла целоваться каждые пять минут.

Утром наступило похмелье.

Суббота началась с головной боли и безуспешных поисков аспирина. Или пива. Ни того, ни другого не нашлось. Вода из-под крана, щедро сдобренная формальдегидом, неприкаянно бултыхалась в пустом желудке, причиняя страдание. Магическое безумство ночи, и суровая реальность дня. Вспоминать и то было тяжело. Я открыл жалюзи и долго смотрел на Город, на том берегу реки. Верхушки небоскребов Корпорации резали на части серое одеяло смога, наплывающее с севера. Улицы были пусты. Где то далеко выли полицейские сирены. Я вдруг вспомнил тот день, когда мы решили отпраздновать переезд Ники. Тогда тоже были сирены. Только вместо полицейских были медики. Ника шевельнулась, потревоженная светом, я закрыл жалюзи и вернулся в постель.

В понедельник институт встретил нас хмурыми лицами, серыми стенами и плохими новостями.

В субботу вечером, Света пришла домой, сказала родителям, что плохо себя чувствует, поэтому ужинать не будет. Примерно в половине десятого вечера, она вышла из своей комнаты и сказала матери, что пойдет, примет ванну перед сном. На вопрос о своем самочувствии, ответила, что ничего страшного и до утра все пройдет. Затем она зашла в ванную комнату и, заперев дверь, пустила горячую воду. Две минуты спустя она разделась, легла в ванну и взяв лезвие, разрезала себе вену на левой руке в трех местах. Стараясь сдержать крик, прокусила себе нижнюю губу в двух местах. Кровь была везде - на кафельной стене, на раковине, на полу, на золотых волосах слегка намокших от воды. Резиновый утенок, с которым она так любила играть в детстве, превратился в жуткого красно- желтого монстра. С маленького клюва утенка стекала еще не успевшая свернуться кровь и исчезала в сливе. Из последних сил она опустила руку под струю воды и прикрыла глаза. В свои восемнадцать лет она была излишне романтична, чрезмерно впечатлительна, безумно красива и безвозвратно мертва.

…Света не помнила, как ей удалось выбраться из квартиры Макса. Свинцовое небо нависло над закопченными зданиями и грязными улицами, удушливый дым вырывался из выхлопных труб автомобилей, двигавшихся по Проспекту в обе стороны. Над ним, по эстакаде с мерзким скрежетом прошёл монопоезд. Света шла по тротуару, покрытому отвратительной кашей из воды и грязного снега, натыкаясь на прохожих, почти ничего не замечая вокруг. Ей нужно было домой, но она не могла вспомнить дорогу. Ее золотистые волосы, обычно аккуратно причесанные, спутанными космами падали на лицо. Временами, когда память возвращалась к ней, она слышала голос Макса и его тяжелое дыхание. Голос шептал, становясь иногда громче, иногда тише. Она чувствовала запах гари и почему-то кислой капусты. Чувствовала стягивающие запястья и лодыжки ремни. И слышала голос. Но теперь свой собственный…
«Что… ты делаешь, Макс, что …?»
Она не могла открыть глаза, веки не слушались.
…и голос Макса, что-то нашептывающий ей на ухо.
«…знаешь, как долго я искал такую, как ты, такую чистую, наивную. Твое имя очень тебе подходит, знаешь ли. Ты даже не представляешь, как трудно стало мне находить себе пищу… как мало стало людей, способных испытывать настоящие, светлые чувства…любовь, например. Я вижу лишь серые души вокруг, суррогатные чувства, поддельные эмоции…. но ты…ты не такая… Раньше мне было достаточно лишь крошечной частички, понемногу от каждого…но это было давно…очень давно… Обещаю, что оставлю тебе немного. А теперь спи…»

Света мечтала о любви. Хотела, чтобы ее любили. Она мечтала о человеке, которому отдаст всю себя без остатка. И была твердо уверена, что когда-нибудь его встретит. Она знала, что если очень сильно верить, то желание исполнится. Обязательно. Ведь так всегда бывает, разве нет?

ТАКСИСТ.
Девушка стояла под мостом, у самого края тротуара ,и когда она подняла руку, он принял вправо и остановился. Она открыла дверцу и села, впустив волну сырого воздуха, пропитанного запахом реки.
-Куда едем? – спросил он.
- Улица Вишер, пожалуйста, - тихо ответила она.
Он кивнул и нажал на газ. Дорога была свободной, но он не спешил. Девушка, видимо, тоже. С некоторых пор он ездил так медленно, как это было возможно.
Пять лет назад ,такой же ночью, он возвращался с вечеринки, совсем почти трезвый, выпил то пару стаканов. Он хорошо разогнался на пустой дороге и когда на повороте в свете фар возникли две человеческие фигуры, замершие, словно манекены, он просто не успел вовремя среагировать. Он ударил по тормозам, но машину занесло, и она сбила обоих.
А потом он уехал. Бросил их умирать на мокром асфальте. Он испугался. Испугался, что если вызовет полицию, то они непременно проверят его на наличие алкоголя, и конечно обнаружат его, и тогда…тогда, само собой, он загремит по полной, лет на десять минимум, а этого никак нельзя было допустить. Особенно сейчас, когда он получил повышение и соответственно прибавку к зарплате. И все прочили ему прекрасное будущее в Корпорации. Ему никак нельзя было потерять всё это.
Он даже не посмотрел в их сторону, не вышел из машины, чтобы проверить, вдруг они ещё живы. Он даже не вызвал «скорую».
Через два квартала он бросил машину, и пешком вернулся на вечеринку. Все набрались до такой степени, что его отсутствия никто не заметил. Утром он заявил об угоне.
Потом были вопросы, но он был готов, да, он всю ночь был на вечеринке, да, отсутствие машины он заметил только утром, да, его друзья могут это подтвердить, конечно, он потрясён случившимся, и надеется, что полицейские рано или поздно найдут этого мерзавца, угонщика и убийцу. Он мог быть убедительным, когда нужно.
Он вышел сухим из воды, его никто не подозревал, он взял недельный отпуск на работе и все эти семь дней не расставался с бутылкой. Пил до тех пор, пока не отключался, потому, что если он засыпал трезвым, то снова возвращался в ту ночь, и снова и снова слышал глухой удар и короткий вскрик.
Он вернулся к работе с утроенной силой, надеясь, что это поможет ему забыть происшедшее, но забыть помогала только бутылка. Через три месяца его уволили. Несколько месяцев он провёл в пьяном угаре, а когда закончились накопления, продал дом и поселился в грязной однокомнатной квартирке в Восточной Дуге.Те немногие друзья, что у него были, перестали с ним общаться, а знакомые отвернулись ещё раньше. Он отправился в агентство, нанимающее людей на низкоквалифицированную подённую работу, и стал одним из тех, мимо которых он раньше проходил с презрительной усмешкой.
Ему всё-таки удалось не скатиться на самое дно. Один из новых знакомых предложил ему работу в паре, у него была лицензия на право пассажирских и грузовых перевозок и свободная строчка в ней. Правда, работать нужно было ночью, но его это вполне устраивало. Ночью ему снились кошмары. Поначалу он думал, что никогда не сможет больше сесть за руль, но это оказалось проще, чем он думал….
Странно, почему вдруг он вспомнил ту ночь.
Он повернул с залитого огнями Проспекта направо и сказал:
-Улица Вишер.
- Езжайте до конца, - сказала девушка.
Улица, застроенная старыми двухэтажными домами, заканчивалась тупиком. Слева за домами едва угадывались заводские корпуса. Вокруг всё словно вымерло, даже фонари вдоль улицы светили как то болезненно тускло. Здесь, в низине, туман был гуще.
Он остановил машину на парковочной площадке в конце улицы, и повернулся к пассажирке. Слова застряли у него в горле, и он в ужасе замер, не в силах пошевелиться.
Девушка была не одна. Рядом с ней, сидела женщина, неизвестно как оказавшаяся в салоне. Но не это испугало его. Женщина вроде бы просвечивалась, и он мог видеть обивку сиденья сквозь неё. Но вместе с тем она была реальна. Он знал это. И вроде бы она слегка мерцала. Вдруг стало очень холодно. Женщина – призрак, молча, смотрела на него, потом протянула к нему руку. Когда серые пальцы коснулись его лба, он почувствовал резкую боль в висках, и сразу потемнело в глазах.. Ещё через секунду он был мёртв.
Перед тем как наступила темнота, он успел заметить, что его пассажирка улыбается.

Санитары загрузили тело в труповозку и отбыли.
Двое полицейских проводили фургон взглядом. Один достал сигареты и закурил, облокотившись о полицейскую машину.
- Я помню этого парня, - сказал он, - лет шесть назад у него угнали машину, а потом сбили на ней двоих. Мать с дочкой. Мать умерла почти сразу, а девочка выжила. Тут, кстати, недалеко это произошло. Машину потом нашли, а угонщика нет. Так то.
Напарник хмыкнул и полез в машину.
Начинался новый день.

ВИКТОРИНА.

Бар назывался «У дороги». Длинное узкое помещение, обшарпанная стойка и угрюмый бармен. Все как обычно. Дверь скрипнула, когда я вошел внутрь, несколько голов повернулись на звук, все местные, судя по выражению лиц и тупому взгляду. К северу от Города люди не особо обременены интеллектом. Хотя и не страдают от этого. Человек пять у стойки, остальные в дальнем углу за столиками, занятые выпивкой и едой. Женщин среди них не было.
Сквозь пыльные окна, забранные деревянными планками, пробивались солнечные лучи. В помещении было сумрачно и накурено. Пахло пивом и жареным мясом. В углу негромко дребезжал музыкальный автомат.
Бармен с неизменным полотенцем в волосатых лапах посмотрел на меня и на секунду замер, что-то обдумывая. Пытаясь вспомнить. Еще через мгновение он пожал плечами и отвернулся.. Все как обычно.
Я подошел к стойке и уселся на разболтанный вертящийся табурет. Бармен снова посмотрел на меня. Дружелюбия в его взгляде было не больше, чем у печной заслонки.
- Пива. Из холодильника. Открывать не надо.
Бармен поморщился, потом полез в древний холодильник с залапанной стеклянной дверцей и покопавшись там извлек запотевшую бутылку «Стилхорна».
Из стоящего на холодильнике радио звучала заставка Викторины. Музыкальный автомат задребезжал сильнее обычного и затих. Сидящий рядом мужик в синем комбинезоне и маленьких круглых очках на толстой физиономии, двинул по аппарату кулаком, тот скрипнул и задребезжал снова. На этот раз мелодия была другой. Я усмехнулся, откупорил бутылку и стал ждать.
Он появился через пятнадцать минут. Если быть точным, через четырнадцать минут сорок пять секунд. Среднего роста, в помятом сером костюме, с бледным лицом и всклокоченными волосами. Он затравленно оглядел помещение и метнулся к телефону, висящему на стене слева от входа, на ходу пошарил в кармане брюк, достал мелочь, уронив несколько монет на пол. Человек в костюме торопился.
Он снял трубку, сунул несколько монет в щель монетоприемника и стал набирать номер. Его руки тряслись. Он был напуган.
Я аккуратно положил сигарету в выемку пепельницы, и не спеша слез с табурета. Человек в костюме стоял спиной ко мне, ссутулившись, прижимая левым плечом трубку к уху. Не люблю стрелять в спину. Я подошел почти вплотную. Он все еще ждал ответа. Я расстегнул кобуру и вытащил револьвер. Вдруг в трубке щелкнуло, и человек в костюме дернулся, словно от выстрела. А потом быстро заговорил:
- Алло, это Томсон, я в баре «У дороги» на сорок пятом шоссе…
Потом умолк и стал слушать. В баре стало тихо. Даже автомат перестал дребезжать. Был слышен только голос ведущего Викторины:
- Итак, наш финалист готов отвечать. Напоминаю, что в случае неправильного ответа он лишается возможности выиграть супер приз, и право ответа переходит к следующему участнику. Итак…
Человек в костюме что-то тихо проговорил в трубку.
Пауза затянулась.
Потом биппер у меня на запястье пискнул и засветился красным.
Томсон начал поворачиваться. Я взвел курок и поднял револьвер. Томсон увидел направленное на него оружие, его глаза округлились от ужаса, но все-таки он не встал столбом, как некоторые. Я нажал на спуск. Он все еще пытался уклониться, когда пуля вошла ему в правый глаз. Кожа на затылке вспучилась, потом раскрылась как бутон розы и комковатая красно - серая жижа выплеснулась из нее, залив стену и висевший на ней телефон. Тело Томсона постояло еще секунду, потом рухнуло на пол, рука все еще сжимала телефонную трубку. Я убрал револьвер в кобуру, и вернулся к стойке.
Сигарета истлела почти до фильтра, я затушил ее и достал новую. Бармен старательно избегал встречаться со мной взглядом. Ведущий игры, тем временем, надрывался:
- Итак, к сожалению, господин Томсон дал неправильный ответ, и он выбывает из игры. Конечно, мы не можем оставить нашего финалиста без гарантированного приза…
Я достал из кармана пачку сотенных отсчитал десять купюр и положил на стойку. Вот ваш приз, господин Томсон. Вот только воспользоваться вы им уже не сможете. Но правила есть правила. Я развернулся и пошел к выходу. В баре было по-прежнему тихо. Ведущий заливался соловьем:
- …следующий наш финалист, господин Андреев из Рино получает возможность участия в супер игре и выиграть супер приз. Слушайте нас в шесть часов ровно на волне сто и три. А теперь немного о спонсорах…
Я вышел из бара на залитую светом стоянку, сел в машину, припаркованную между двух «нэшевских» джипов с брезентовым верхом, и запустил двигатель. Потом посмотрел на часы. До шести еще полтора часа. Успею. Я взял папку с пассажирского сиденья и стал искать анкету Андреева. Вот и он. Интеллигентное лицо, осмысленный взгляд. Возможно, ему и повезет. Я бросил папку обратно и выехал на шоссе, направляясь на север в сторону Джано. Реклама закончилась и Леонард Коэн запел о будущем. Я прибавил звук.
Слушайте нас в восемнадцать часов ровно, на волне сто и три.

<Однако такие как вы, господин Анрис, увидят в романе только гАмАсятину ;-) и лишат себя удовольствия насладиться хорошим произведением. *и это символизирует... Гомофобия мешает жить самим гомофобам больше, чем геям и сочувствующим*

пи эс. Кстати, за весь роман Найт и историк так и не переспали. Я же говорю, они ДРУЖИЛИ, блин! :) >

ИРА.

Когда поезд замер прямо на мосту через Сэнд, Ира чертыхнулась, и посмотрела на часы. Конечно, она опоздала. Ника сказала, что ждёт всех к девяти, а сейчас уже… Сначала мать со своими наставлениями. Потом она перепутала станции, по привычке спустилась в подземку, и только в поезде сообразила, что Ника живёт теперь в Южной Дуге, а значит подходит только наземная линия. Пересадка отняла ещё несколько минут. Теперь вот поезд этот.
Она снова выругалась. Днем она потратила уйму времени, чтобы выглядеть на все сто, потому что Ника пообещала ей присутствие на вечеринке «интересных молодых людей», а теперь теряла время в застрявшем поезде.
Она открыла сумочку, достала зеркальце и стала исследовать свое отражение. Созерцание своей внешности успокаивало её. Посмотреть было на что. Голубые глаза, каштановые волосы, правильные черты лица, и отличная фигура, всё это ещё в школе привлекало парней, но сверстники её не интересовали, она предпочитала партнеров постарше и побогаче. Невинности она лишилась в пятнадцать лет, решив, что глупо не пользоваться тем, чем одарила её природа. Она любила шумные, многолюдные вечеринки, секс, мартини и внимание мужчин.
Вдоволь налюбовавшись на себя, она спрятала зеркало и снова глянула на часы. Прошло всего пять минут. Она подняла голову, посмотрела сквозь исцарапанное окно на сверкающий огнями город, на той стороне реки. Комплекс зданий Корпорации сверкал ярче всех, отражаясь в тёмной воде реки. Слева, там, где была цель её путешествия, огней было меньше. Гораздо меньше. Словно она перемещалась из царства света в обитель тьмы. Ира поежилась, удивившись невесть откуда взявшемуся ощущению тревоги, потом тряхнула головой, отгоняя его, как назойливую муху.
Поезд вдруг дернулся, и медленно пошел, набирая ход. Наконец – то.
Вагон, за исключением ее самой и какого-то парня в кожаной куртке, сидевшего в самом углу, был пуст. Когда только они успели все выйти, подумала Ира, имея в виду пассажиров. Ей стало немного страшно. А вдруг он маньяк, и сейчас он наброситься на нее и… что будет дальше она знала по фильмам и газетным статьям. Либо он ее изнасилует, либо убьет. Или все вместе. Или сначала убьет, а потом изнасилует. Или…На этом фантазия заканчивалась, но, видимо, он не собирался ее насиловать или убивать. Он сидел, опустив голову и закрыв глаза, может даже дремал.
« Луговая!» - прохрипел неопределенного пола голос в динамиках. Ира вышла на платформу, помедлила секунду, потом повернула направо, вспомнив указания Ники. Этот сектор Города, как и участок линии монорельса, построили недавно. Несмотря на « прекрасную экологию и развитую инфраструктуру», как говорилось в рекламном буклете, желающих переезжать на этот берег реки было немного, поэтому Ира нисколько не удивилась мизерному количеству пассажиров вышедших из поезда.
Впереди шагал тот самый парень в кожаной куртке. Он шел не спеша, спрятав руки в карманах и слегка сутулясь. Она снова подумала о маньяках и о том, что он наверняка специально пошел в ту же сторону, однако, парень толкнул стеклянную дверь и сразу повернул налево, даже не посмотрев в ее сторону.
Автобусная остановка была пуста, холодный ветер гонял по асфальту окурки, пластиковые стаканчики и обрывки газет, даже маленькие магазинчики, спутники любой станции моно, обычно работающие допоздна, были закрыты.
Ира оглядела возвышавшиеся вокруг здания, в большинстве своём пустые, напоминавшие призрачных великанов, которые обступили перекресток с лениво мигавшим желтым глазом светофора, и словно наблюдали за ней тёмными глазницами окон. Ей было неуютно. В короткой, едва прикрывавшей ягодицы юбке, топике и накинутой сверху джинсовке, она могла покрыться инеем, к тому времени как подойдет автобус, что (если верить расписанию) будет не скоро. Но пешком идти не хотелось, хотя до Южной было рукой подать. Мало ли кто бродит по ночам. Вот ведь засада…
Она чуть не подпрыгнула когда услышала шаги за спиной. Развернувшись на каблуках, Ира увидела своего прежнего попутчика. Точно маньяк, иначе и быть не могло. Он теребил пачку сигарет, сдирая с нее защитную пленку. Увидев ее взгляд, он улыбнулся:
- Извини, я не хотел тебя напугать.
Вот так запросто, без всякого официоза. Ей это понравилось, она моментально забыла свои страхи и улыбнулась в ответ:
- Ничего, это я от неожиданности. Тут все так…
- Пустынно…
- Ну, вроде того.
Она внимательно посмотрела на него, оценивая. Одет хорошо, симпатичный. Он, наконец, справился с оберткой, открыл пачку и предложил ей. Будто знал, что она курит. Она не отказалась. Протянул ей огонек зажигалки, потом прикурил сам. В его глазах она не заметила того похотливого влажного блеска, что обычно встречала у мужчин, но увидела интерес. Это ей тоже понравилось. Она слегка повернулась, чтобы он смог по достоинству смог оценить все прелести ее фигуры.
Он нарушил молчание первым:
- Ты из Города?
- Да, как ты догадался?
- Я тебя раньше здесь не видел. Значит ты не местная.
- А ты помнишь всех, кто здесь живет?
- Конечно нет, но такую красоту я бы не забыл точно. К тому же здесь не многолюдно.
Банально, но приятно. Ей нравилось, когда мужчины говорят комплименты. Она уже не думала (почти) о том, что опаздывает на сорок минут, что автобуса нет и нет, что сейчас уже поздно для прогулок в незнакомых районах, где даже магазины у станции закрыты, и почему-то нет ни одного такси. Ей понравился этот парень, пусть даже он и маньяк, но чертовски симпатичный.
Он посмотрел на расписание, потом на часы.
- Слушай, автобусы тут через раз ходят, предлагаю пойти пешком. Мне как раз по пути.
Потом, вспоминая этот вечер, она вспомнит и эту фразу. Она ведь не говорила ему, куда именно ей нужно, он и так это знал. Потом холодная рука тронет ее сердце и мурашками пробежит по спине. Потом, но не сейчас. Сейчас она думала совсем о другом.
Они пересекли улицу (тот факт, что после того, как она спустилась с надземки, через перекресток не проехало ни одной машины, нисколько ее не взволновал) и пошли вдоль оранжево-серых высоток. Он сказал, что его зовут Ирек, что он живет здесь неподалёку, работает в Городе, часто засиживается на работе, но сегодня, кажется, ему повезло, ведь он встретил ее. Обычный, ни к чему не обязывающий разговор.
- Ты учишься? – спросил он.
- Нет, бросила.
- А что так?
- Надоело, они там все идиоты, пичкают нас всякой ерундой, которая нам нафиг не нужна, вот я и ушла. Времени полно, в следующем году могу пойти в Аграрный, говорят там программа легче…
- Время очень быстро летит, не заметишь, как жизнь пройдет.
- Ты так говоришь, будто тебе лет сто. Говорят же, гуляй пока молодой.
- Да, пока молодой…
Странный какой то, решила Ира. И хотя он больше ничего не спрашивал, она рассказала ему о себе, о родителях (они старые и глупые и ничего не понимают), о подругах (завистливые уродины), о своих планах (погуляю пока, а там посмотрим, я еще молода, чтобы серьезно думать о жизни). Она не заметила, как они дошли. Остановились под моргающим фонарем, и он снова достал сигареты. Она не очень хотела курить, но сигарету взяла. Фонарь моргнул еще раз и погас. Ну вот, начинается, подумала она. Сейчас его глаза вспыхнут огнем, отрастут клыки и он вопьется ей в шею, чтобы выпить кровь и тогда, она превратится в вампира, и будет расхаживать по ночам в длинном белоснежном платье с горящими красными глазами и пугать население. Она решила, что поначалу напугает кого-нибудь из подруг.
Она даже наклонила голову, чтобы ему не пришлось тянуться. И глаза его действительно вспыхнули, отражая огонек зажигалки, когда он, спрятав его в ладонях от ветра, протянул ей. Она коснулась его руки, ощутив ее тепло, и глубоко затянулась. Потом он убрал руки и огонек погас. Странно, подумала Ира, почему-то раньше он казался ей старше. А ему, наверное, лет девятнадцать, а может и меньше. Ее ровесник.
- Тебя уже ждут, - сказал он вдруг – иди, не теряй времени зря.
- Да, конечно.
Фонарь снова замигал. Она отступила на пару шагов и внезапно почувствовала ветер, который усилился и стал заметно холоднее. Ей вдруг захотелось оказаться где-нибудь в теплом и светлом помещении, где нет мигающих фонарей и завывающего между домами ветра. Она запахнула куртку и быстро пошла в сторону Никиного дома. Ей вдруг стало страшно. Чувство нереальности происходящего усилилось, как усилился ветер, и она чувствовала подступающую панику. Если бы она обернулась, то увидела бы, что под фонарем уже никого нет. В конце концов, не удержавшись, она побежала, и успокоилась только тогда, когда тяжелая металлическая дверь со скрипом захлопнулась за ее спиной. Она вдавила кнопку вызова лифта, и, прислонившись к стене, стала ждать, пытаясь отдышаться. Надо бросать курить. Вот и лифт.
Ника открыла дверь после серии звонков, и она услышала грохот музыки и голоса. В прихожей было темно.
- Ну, наконец-то! – прокричала Ника и закрыла дверь, отсекая крики и музыку, - я думала ты уже не придешь. Где тебя носило – то?
Ира почувствовала накатившую на нее усталость.
- Да так, транспорт у вас…она не договорила и, нащупав выключатель, надавила на него. Свет резанул по глазам.
Ника кивнула и заулыбалась:
- Да, автобусы здесь…она вдруг умолкла, и Ира увидела в ее широко раскрытых глазах ужас.
Она медленно повернулась к зеркалу, и тут ноги перестали ее держать, она опустилась прямо на пол, на чьи то туфли разбросанные тут и там и закричала. Она продолжала кричать, когда приехала скорая, и два здоровых санитара вынесли ее на руках и загрузили в машину. И только когда доктор что-то набрал в шприц, и всадил ей его в вену, морщась от крика иногда переходящего в визг, только тогда она замолчала и лишь подергивалась, словно от удара током, глядя широко раскрытыми глазами в потолок.
До самой больницы.
…Когда Ира взглянула в зеркало, оттуда на нее глянуло страшное, сморщенное, старушечье лицо. И совсем не к месту на нем смотрелась яркая косметика, которую она нанесла сама, несколько часов назад. Ира в недоумении смотрела на жуткое, невообразимо древнее лицо, ставшее теперь ее собственным, а потом вдруг понимание нахлынуло на нее как морская волна, серая пелена затопила разум, и крика своего она уже не услышала.