- Давайте будем говорить о чем-нибудь приятном.
Теперь Федор приводил этих людей почти каждый день и они входили с мороза, бросали в прихожей пальто, и бодро шагали прямо в комнату, стряхивали снежинки на диван, фыркали на печку, заклеенную цветными картинками. И даже больше, чем мужчин, Оля не любила женщин, которые также приходили вместе с Федей; он важничал перед ними, но как-то странно, и когда он не пропускал их вперед, перебивал во время разговора, они разгорались от необъяснимого удовольствия. и сами тут же "драли нос".
Так бы сказал кто-то...
Но будем же говорить о приятном.
Федька отпускал бороду, и уже становился похож на их старого дворника, и добавлял к своим тридцати еще десяток лет; но сестра не смела сказать ему, да и кто теперь ее слушал? Он не мог догнать ее в возрасте, но все же она подчинялась, садилась в уголок. И следила за их приятными беседами.
Еленка, та опять прицепилась к печке. Она сидела рядом с ней, сложив руки на коленях, словно демонстрировала свои красные, шершавые лапы, и смотрела на голландскую плитку, как на символ буржуазного разврата. Но ведь грела же она на ней свои ручонки! И все же фыркала:
- Когда вы смените квартиру? Вам не надоело жить в этом старом... ммм...
И Оля всегда знала, что она скажет. Может быть, она только немного стеснялась ее, но все было ясно и так. Старая помойка. Погост. Вот ведь тоже, острячка.
Оля поставила чай, но никто, казалось, не обратил на него внимания. Федя утащил своих, Александра и Яшку, и они вели свои умные беседы в уголочке. Ради них и было все собрание; девушки сидели и были довольны уже причастность к чему-то большому. И они стали пить чай, и посматривать на Федора, и подхватывать отдельные слова. Андрей Михалыч, развалившись на стуле, презрительно уставился на лампу под зеленым плафоном, и Оля приготовилась выслушивать тонну обвинений своим вкусам. Он сидел, и прохватывал рюмки время от времени; он так злился, что его не пригласили в большой разговор, что даже отвернулся от них, и от мелко клокочущей ярости решил наброситься на кого-то.
Оля поправила платок на плечах; Федя снова говорил что-то про газету, что-то про статью, про этого паренька...
- Покушать ничего не хотите? - проронила Оля.
...Слезы застывали у нее на щеках, а ведь никто так ни слова ей и не сказал. И Федя не остановил ее, и не спросил, куда она пойдет.
Чертов мир, подумала Оля, но тут же перекрестилась. Она бежала по улице, мелко перебирая ногами, и какие-то ребята уже смеялись над ней. а она все бежала и бежала. К их старому дому.
Они жили у бабушки, и когда Федька еще был совсем маленьким... Ольга вошла в пустое здание; пол местами совсем просел, а в крышу просыпались снежинки, и сороки, клюющие с козырька рябину, от стука двери разлетелись вверх.
Оля прошла подальше; если здесь никто не жил, если никто не нашел... И теперь все эти люди...
И с тех пор, как они стали приходить, такие сильные, такие храбрые, Оля совсем замаялась. Она хранила бабушкины ценности; только ложки и вилки выходили на поверхность, и то нечасто, и то Федя запирал их подальше, чтобы никто из "его" не видел... И вот они стали приходить в дом, и критиковать их лампу, и печку, а у самих и того не было, сами голь перекатанная...
Оля влезала пальцами за плинтус, и боялась не найти там заветной коробочки.
Ходят, все время ходят... В комнату в сапогах, грубые такие...
Эй.
Оля вздрогнула и отшатнулась. Серая тень. Свет был неверен, и она потерла глаза, но никуда не исчезла эта хлебная тень, никуда не растворилась...
- Покушать не хотите? Деточка, ты не голодна? С тобой все в пордяке?
И ты остаешься девочкой до последнего. А после девочки сразу наступает старость.
Он говорил с ней. Оно говорило с ней. А Оля всегда хотела есть с тех пор, как ей пришлось поголодать с неделю. О да.
- Не хотите?..

Циклопический вулкан разворотил центр города. Накренившийся небоскрёб нависал прямо над жерлом, медленно осыпаясь в клокочущую бездну. Шахты семи его лифтов превратились в наклонные тоннели, ведущие, сквозь пылающий ад, к свободе.
- У каждого из вас будет бензопила и гранаты!
В день Большой Игры между всеми бандами устанавливалось перемирие. Крыши домов были облеплены людскими фигурками всех и всяческий мастей. Их, однако, уравнивали хмурые рожи противогазов.
- Семь претендентов на жизнь и свободу! Напоминаю уважаемым зрителям что, традиционно, один из игроков является добровольцем. В случае победы, он не только выживет, но и получит специальный приз от корпорации «Сайбердрайв» - спонсора наших соревнований!
Ревут движки бульдозеров. Это единственный подходящий для такой гонки транспорт. Можно, конечно, попытаться порваться через десять километров руин и завалов пешком, но только ведь уже через три часа сработают имплантаты, и незадачливые игроки свалятся ниц, ослепшие и парализованные.
- Напоминаю игрокам, что все проигравшие, которым удастся выжить, будут переданы служителям Церкви Кровавого Искупления для принесения их в жертву мутантам. Покажите класс, парни, вам нечего терять!
Боря Токарев и был тем самым добровольцем. Всё дело в том, что ему страсть как не хотелось умирать. А диагноз его был отсроченным приговором. И Боря, что характерно, не верил в могущество знахарей и шептунов, пользующих народонаселение Слободки. Когда отстраняешься от суеверий, получаешь удивительно чёткую картину бытия – три пути: общественный лепрозорий кот корпорации, принудительная эвтаназия, мясокомбинат. Разрыв контракта, социальная дегенерация, трущобы, панки, банда каннибалов, от которой он однажды не сумеет отбиться. Или Игра и победа.
- Десятикилометровый заезд сквозь разбомбленные руины прежней жизни! Опасные отморозки, кровожадные упыри, смертельные киборги! Докажите, что вы настоящие мужчины! На старт…
Приз от корпорации – ледяные Палаты Нейромантии, острые электоды, перенос личности на внешний носителель, и слияние с машинным разумом. Бессмертие вне жизни. Игра стоит свеч.
- Внимание!
Какие-то панки, слишком бухие для зрительских трибун, высыпали на площадь перед небоскрёбом. Курт Иванов, на красном бульдозере «Славянка», опаснейший конкурент, герой последней войны, мародёр, наёмник – он уже приготовил гранату. Панки не задержат его, не встанут на пути между ним и жизнью. Как и ничто иное.
Боря твёрдо решил, что этот Курт не должен стать на пути Бори к его собственной жизни.
Граната. Бензопила.
- Марш!

С виду это обычное место пикника. Примятая трава, след от небольшого костерка, на земле расстелена простыня, на которой кое-какая снедь, небольшой магнитофон, консервная банка с окурками. Две Хонды, двери в обоих открыты настежь.
Вот эти открытые двери и привлекли вначале моё внимание. Я приехал на берег Змеёвки ранним утром, хотел сделать пару снимков для журнала, ну и для личной коллекции тоже. Две машины на берегу я заметил сразу, но поначалу не обратил внимания. Щёлкнув пару раз, я просмотрел кадры и понял, что пришёл рановато, света явно недостаточно. Делать нечего, я сел в свой жигуль, включил негромко музыку, наслаждаясь утром на природе.
Наслаждаться мне пришлось не долго. Минут через двадцать до меня потихоньку дошло, что две машины впереди стоят с открытыми дверями, но, насколько мне отсюда видно, никого в них нет. И вокруг никого нет. Место открытое, до небольшой рощицы метров двести, и людей я бы точно видел, если бы там кто был.
Странно. Очень странно. Хозяева ушли, бросив свои колёса без присмотра? Или сидят где-то так, что я их не вижу? Да нет, я точно уверен, что заметил бы людей.
Поколебавшись несколько минут, я вылез из машины и направился к Хондам. Ну попрошу закурить, в случае чего. Впрочем, даже не доходя, я понял, что никого там нет.
-- Есть кто живой? – всё равно крикнул я. В ответ тишина. Куда они все делись? Ключ вон торчит в зажигании. Кнопка магнитофона отжата на ВКЛ, но он молчит, видимо села батарейка. Что-то случилось? Но никаких следов борьбы не видно. Впрочем, если честно, я весьма смутно представляю, как должны выглядеть эти следы.
-- Есть здесь кто-нибудь? – ещё раз крикнул я. Никто не ответил.