Зачем пишу? Поверь, я сам не знаю!
Лишь фото есть, где видел я тебя.
Я так устал один ходить, один ходить по краю,
Но в этом виноват лишь только я.

Бегут секунды, складываясь в годы,
Но только лишь увидел образ Твой –
Как время точно встало, нащупывая броды
В реке, что называем мы Судьбой.
Как время точно встало, нащупывая броды
В реке, что называем мы Судьбой.

В глазах Твоих я видел Лед и Пламя.
В них видел океан и в нем тонул.
Прошу я, Ты скажи мне, Ты скажи, что между нами
Над бездной мост никто не протянул.

Бегут секунды, складываясь в годы,
Но только лишь увидел образ Твой –
Как время точно встало, нащупывая броды
В реке, что называем мы Судьбой.
Как время точно встало, нащупывая броды
В реке, что называем мы Судьбой.

Зачем пишу? Поверь, я сам не знаю!
В глазах Твоих свободу потерял.
От взгляда Твоего я словно, словно айсберг таю.
Хоть я себя в обратном уверял.

Бегут секунды, складываясь в годы,
Но только лишь увидел образ Твой –
Как время точно встало, нащупывая броды
В реке, что называем мы Судьбой.
Как время точно встало, нащупывая броды
В реке, что называем мы Судьбой.

Я теперь знаю, что мне делать дальше.
Представляешь себе, поначалу это казалось действительно забавным. Форма задаром, пиво с сосисками от партии – не худшее, что может перепасть в послевоенном фатерлянде. А потом…я всегда чуял, когда требуется расшевелиться. На призыв уехать в новые земли для организации правопорядка – откликнулся едва ли не первым, и не прогадал. Менее шустрые, в конце-концов, всё равно поехали, но уже под Смоленск.
Здесь меня ждал маленький, уютный концлагерь, тёплое озеро, весёлые друзья, и светлое пиво. Непыльная работа.
Полгода назад – всё изменилось. Изменились стрелки на картах, изменился голос Фюрера в радио, изменилось даже небо – из ласкового и голубого, оно стало свирепым и несущим угрозу, страшно завывающим роторами, швыряющим смерть сквозь разрывы облаков.
Тогда стало страшно. Ты представляешь себе – мне стало страшно! Я совсем не нервничал, когда резал глотки быдлу в коричневых рубашках, но сейчас…текучка в лагере стала совсем уж невыносимой. Вас подвозили грузовиками, ежедневно, длинными шумными колоннами. Печь, голодная печь – она не успевала всех переваривать! День и ночь в горле саднило от едкого жирного дыма. Я старался не ходить туда, я просто отдавал приказы, а работали уже другие. Ты мне веришь? Веришь?
Вчера солнце припекло особенно жарко, а ветер куда-то исчез, словно издеваясь. Этот штиль не принёс тишины, напротив, на смену завывающему сквозняку пришли отголоски воплей. Ваш дым проникал сквозь закрытые окна, и я уже хотел натянуть противогаз, когда меня позвали к тебе. Сказали, какая-то сука пыталась протащить вещи через КПП. Они смеялись: «Дура, думала, ей ещё что-то здесь понадобится!». Всё валялось в общей кучи, среди вшивого тряпья. Знаешь, когда с нескольких тысяч человек снимают одежду – выходить изрядная куча!
Зачем тебе нужен был такой странных свёрток? Почему не еда, не кусочки почерневшего сахара, что находили у некоторых? А ты тащила с собой фотографии – ласковые довоенные фотографии с улыбками и какой-то особенной беззаботностью на лицах. Ещё ничего, наверное, не подозревавших.
Какая красивая!
Что-то защемило у меня тогда. Знаешь, как бывает, заклинивает автомат, и приговорённый жмётся к стенке, не зная, что ему делать ещё с несколькими неожиданными секундами жизни.
Какая красивая!
Что, уже? Так быстро? Почему не дождались меня? Возможно, я мог бы…
Но я подошёл к краю ямы, и понял, что уже ничего не смог бы сделать.
Сажа ложилась мельчайшей пылью, сползала, и укладывалась чёрными барханами и дюнами. А из под неё, укоряющими перстами тыкали мне мослы да кости. В них не было ничего общего с тобой. Как будто я пришёл на разрытый могильник доисторических динозавров.
Только это были не динозавры.
Чёрный дым проникает в мой кабинет. От него нет спасения, и даже в маске я чувствую его запах. Странно, он всё-таки въелся в мои руки. Хотя я только отдавал приказы. Вас так много! Вы были такими разными, а сейчас я уже не могу различить, где заканчиваешься ты, и начинается твой сосед. Смешно, правда. Твоя фотография на моём столе – она пережила тебя. Только я немного запачкал её сажей, и всё никак не могу оттереть её с твоего лица. Только ещё больше размазываю. Прости. Больше не могу увидеть, но я отлично запомнил твоё лицо. Прости! Прощаешь? Впрочем, у меня ещё есть маленький шанс увидиться.
Холодный, увесистый парабеллум.

Здравствуй, любовь моя!

Ты, наверное, удивишься, прочитав эти строки, ведь там, где ты сейчас находишься, нечасто слышат такие слова… Но я повторю - я люблю тебя.

Передо мной твое фото. Я вырезал его из газеты, из раздела «Разыскивается». А еще у меня есть твой фоторобот, но он мне нравится гораздо меньше – тебе там сделали неправильный нос, подбородок, да и глаза сильно сузили. Для меня любое посягательство на твою красоту – преступление… Я люблю тебя.

Я знаю что ты сделала. Это ужасно… я не представлял себе, что женщина может быть так жестока и изощренна. Но все равно – я люблю тебя.

Мы совершенно незнакомы. Прочитав мое письмо, ты, наверное, решишь, что я очередной извращенец, которому нравятся преступницы, «плохие девочки». Но мне все равно, что ты подумаешь – я люблю тебя.

Если бы ты была здесь, со мной! Я бы нежно ухаживал за тобой, дарил цветы и сразу сделал бы предложение руки и сердца. Все свидетельствовало бы о моей любви. Я люблю тебя.

Я не знаю, отдадут ли это письмо тебе, но надеюсь, что ты все же читаешь его сейчас. Я вложил конверт, чтобы ты смогла написать мне ответ. Ты можешь говорить о чем угодно, я заранее в восторге от всего, что ты скажешь. Ведь я люблю тебя… И даже если ты не напишешь – я буду любить тебя.

Здравствуй… Я пишу это письмо, не зная, чего хочу этим добиться и хочу ли я чего-то добиться вообще. Я хочу выразить то, что охватило мое сердце и не отпускает с того момента, как я увидел твою фотографию, но боюсь не подобрать слов, которые могли бы выразить это в полной мере. «Богиня!» - первая мысль, что пришла в мою голову. Я люблю тебя! Не важно, что значит это слово, не важно, кто ты, не важно, где ты, просто люблю! Я знаю – ты прекрасна и останешься для меня такой навсегда, для меня не имеет значения, живешь ты сейчас, или жила за много лет до моего рождения – я буду восхищаться тобой и отдам служению твоей красоте всю свою жизнь. Твой лик будет вдохновлять меня, на что бы я ни решился, какими бы поступками я не попытался приблизиться к твоему великолепию! Я знаю, что никогда не встречу тебя, но ты всегда будешь со мной, ты будешь жить в моем сердце, а о большем мечтать я не в силах. Я не буду искать встречи с тобой, хоть и очень хочу этого. Чего бы я ни желал, о чем бы ни жаждал подсознательно – мой разум будет тверд, и невозмутимо будет беречь твой покой. Такие как я не должны затенять твоей красоты. Мое сердце обливается горечью, когда я осознаю свою беспомощность, когда я понимаю, что не могу никаким образом сделать твою жизнь прекрасной и беззаботной. Я отдал бы все на свете, лишь бы увидеть твое прекрасное сияющее лицо, увидеть озорной огонек в твоих глазах и беспечную улыбку. Ты снишься мне во снах. В них ты говоришь со мной, как с равным, как с близким тебе человеком и я счастлив в такие моменты, но, в то же время, это тревожит меня. Я не могу принять такой дар, даже во снах я боюсь потревожить ангела. Это письмо – единственная попытка выразить мои чувства. Я не знаю, куда его отправить, да если бы и знал – не решился бы на такое. У этого письма единственный адрес – это пылающий камин, а адресат его – огонь, тот же, что пылает в моем сердце при мысли о тебе. Прощай, незнакомка! Прощай, моя богиня!