Где-то заходит солнце,
Гладит лучами кроны,
Ветер качает ветви, тихо шуршит листвой.
А за моим оконцем
Лето уходит с трона
И на лазури неба тучи смыкают строй.

Где-то мерцает море,
Волнами берег гладит,
Тихо шуршит и плещет, томный покой даря.
А у меня тут вскоре
Будут на водной глади
Листья оттенка меди, охры и янтаря.

Есть теплый ветер где-то,
Запахи дикой мяты,
Ровная нить дороги, вечно зовущей вдаль.
Здесь - догорает лето
В алых кострах заката
И невесомым пеплом кружит в душе печаль.

А завтра осень. Листва желтеет
И опадает, легко кружась.
С холодным ветром, слегка робея
Танцует в парке последний вальс.

Уносит поезд биенье сердца.
Что остается? Грустить и ждать.
Ты знаешь, вместе легко согреться,
А в одиночку – лишь замерзать.

А завтра осень. Так непривычно.
Ты словно солнце с собой увёз.
Конечно, грустно, но символично:
Уходит лето под стук колёс.

Сны милосердны: во сне я - пламя...
Но, просыпаясь, продолжу тлеть,
Чадить, без воздуха умирая.
А я все так же хочу гореть!

Да только мне суждено зачахнуть,
Не оставляя тепла и света,
Лишь горьким дымом успев пропахнуть
Огня чужого. За что мне это?

Ваш дивный голос, словно солнца свет,
Меня ласкал, лица касаясь нежно.
Вы что-то говорили о судьбе,
А я кивал, внимая Вам прилежно,
Хоть не согласен с Вами был почти во всём.
И всё ж не возражал –
- Не смел я это делать,
Когда в моей руке Ваша ладонь,
Прохладная, доверчиво лежала.
И я молчал. А пальцев Ваших дрожь
Меня, меж тем, всё больше волновала.
Я их ласкал, касаясь, как фарфор
Касаются, что тоньше, чем бумага…
Но тут, на миг, Вы наш прервали разговор,
И, улыбнувшись, мило и лукаво,
Вдруг мягко вырвали из рук моих ладонь.

В знойный день поёт мне ветерок,
С нежностью лаская мои кудри,
Что мой милый друг, увы, далёк;
И целует шаловливо в губы.

И от солнца разомлевшую листву
Приголубив, шепчет мне лукаво:
- Раз тебя покинул милый друг,
Не отвергни поцелуев тех, кто рядом!

Ласково он смотрит мне в глаза,
В его речи столько сладкой дрожи:
- Лишь моя всех краше госпожа!
Не упрямься и взойди на её ложе…

И прохладною рукой полуобняв,
Сладострастным вновь смущает словом:
- Она любит пламенней огня!
Она дарит – неземным восторгом!

Приходи ж, испей её до дна.
Нет на свете ничего дороже!
Её волосы – душистая волна.
И как облако, нежна девичья кожа.

Но, по-прежнему, я мрачен и угрюм:
Ни к чему сейчас мне это счастье.
Я во власти невесёлых дум:
- Где все письма? Кто их рвёт на части?

Улыбнулся кротко ветерок,
Заслонясь от солнышка рукою:
- Рвёт их, видно, чей-то чёрный рок!..
Верно, быть тебе – с моею госпожою!

Я кружился снежинкой в метели,
Из иных выпадая глубин –
- Бесконечность, сводимая к мере,
Как в бутыль загоняемый джинн.

Я был всем, или вовсе я не был,
Что по сути своей – всё равно.
Но тогда уже знал я и верил
В то, что мир – не одно лишь добро.

И беспомощно ждал той минуты,
Когда вечность порвёт свою нить.
И отведал, в свой срок, я цикуты. –
- Вспыхнул свет, я вздохнул… и стал жить!

Ты совершенно прав. О плохом молчат.
Может, расстанемся - черт подери! - врагами,
Понаблюдаем мир в черно-белой гамме/
Поговорим проклятьями по ночам.
То, что нас не убило, наверняка
сделало нас на тысячную сильнее.
Сделало нас упрямее. Как стемнеет,
спрятав последний козырь в чужой рукав,
рвусь от тебя - "Свободой" Делакруа -
ржавой тоской железнодорожных станций;
шлю на три буквы/ или хочу остаться,
даже для треугольного pas de trois
на незнакомом поле, без правил, ведь...
Толку с признаний, письменных или устных?
Сам же возвел молчание в ранг искусства. -
Сводит с ума/ и требует протрезветь.

Ветер воет, гром грохочет,
Шторм и непогода,
Даже пёс гулять не хочет
В это время года
А на улицах мощёных
Труп лежит на трупе
На раввине поп крещёный
И судья на плуте
То чума окрест гуляет
Косит как косою -
Кого встретит, забирает
Чёрною рукою
Старый дед в своей постели
Испускает газы
Не боится в самом деле
Никакой заразы
Рассердил чуму - стучится
Прямо к деду в двери,
Воет, как в пургу волчица:
--Открывай скорее!
Посмотри на эти язвы,
Страшные бубоны
Повернись ко мне и разве
Ты не слышишь стоны?
Это души тех несчастных,
Коих я поймала
Их, таких живых и страстных,
Изнутри сожрала
Плоть живую я мгновенно
Пропитала ядом.
Так узри же, дерзновенный,
Я с тобою рядом!
Но пока чума читала
Свой коронный номер
Старика давно не стало -
Он тихонько помер.

* * *

Так за долгим разговором
Ты теряешь время
Опоздаешь и с позором
Лишь почешешь темя
Если взяться быстро, дружно
То и не угнаться.
Ты успеешь. Просто нужно
Делать. Не трепаться.

Пылай, моё сердце, пусть выгорят чувства,
Обида и горечь, что жили внутри.
Костёр из эмоций – почти что искусство,
Хоть им не согреться, но всё же... Гори!

Гори, словно феникс, огонь очищает,
Пусть нет победивших в жестокой игре.
Как жертва любви моё сердце сгорает
На этом последнем безумном костре.

Гори, моё сердце, сгорай без остатка,
Пусть искры летят высоко-высоко.
Оставшийся пепел и горечь осадка
Развеются ветром... И станет легко.

Я смотрю, как уходят мгновенья мои,
В ненасытность секунд, разгрызающих дни.
Острой болью, зубами забот и тревог,
Или стуком разлуки по рельсам дорог.

И во встречах любых чую этот же яд –
- Бесконечный, дурной, убывающий ряд.
Ускользанье, страданье, потеря себя
Из конкретности каждого нового дня.

Мне б надежды чуть-чуть, мне бы песню – не стон.
Но пророчил мне счастье один лишь Харон.
С ним бы плыть. – Да один неразменный пятак.
И сознанье того, что не надо бы так.

Мир – расколотое стекло.
Что-то сделал я в жизни не так:
За окном, как в аду темно,
И в душе – бесконечный мрак.

Уходи же, не стой над душой.
Даже ангелы могут лгать.
Ты сказал. – Она будет с тобой! –
- Хотя правды не мог не знать.

Я не верю в твой белый цвет.
На измену легко перо.
Уходи же, мой вестник бед,
Я не жду от небес добро.

Пусть померкнут мои глаза.
И в груди оборвётся стук.
Я уже разложил образа
И готов в царство вечных мук.

Отвергаю я божий дар –
- Старик выжил давно из ума:
Верно был безнадёжно он стар,
Когда миру шептал Слова.

Я подводною лодкой залягу на дно.
Затаюсь, пережду – слишком стало темно.
Погружусь в тишину неподвижных глубин,
Приобщусь, хоть на время, к судьбе субмарин.

Время сжалось, под тяжестью давящей вод.
Я тихонько лежу – ни назад, ни вперёд.
Я тихонько лежу и гадаю о том,
Затаился я, всё ж, или просто утоп?

Жизнь идёт наверху, где плывут корабли,
Где дыханием бури пропитаны дни.
Ну а я, до поры, скрылся в холод и тьму.
Может, что-то сумею, может что-то пойму…

trubaduren_ru - измените на трубадура, а то трубадурен (ь) звучит по-русски ассоциативно..

Хоть им не согреться, но всё же... Гори!

Мне думается, точка там не нужна.

В рефрене:
дважды использовано слово "подобно" и это создало иллюзию стремительного движения. Потеря пути в миражах не только красивое описание, оно влечет за собой целый ряд аллюзий: от Фата-Морганы до путников в пустыне, которые, возможно, никогда не пойдут до своей цели, однако продолжают путь.
Рифма скакуне/сне не только не избита, но и в контексте дает намек на призрачных всадников.
Упоминание стершийся разметки - отлично.
напрашивается: хоть снова двигатель ревет.
А вот (помню, вы просила указать удачные моменты, но мимо этого неудачного никак не пройти)
Эра больше чем столетие, так ведь? Логичнее эры и столетия. А лучше вообще убрать что-то одно, потому что масло масляное.

Вервица

Жизнь течет меж пальцами
Тугими узелками,
Закружилась танцами
Вервица с грехами.

Помню, осенью дождливой,
Вдруг пришла она,
Была ласковой и милой,
Эта сатана…

Узелки перебираю
До усталости руки,
Не молитвы вспоминаю,
А грехи.

Повстречал тельца златого,
Спину гордую согнул,
И от зрелища такого
Ухмылялся Вельзевул.

Узелки перебираю
До усталости руки,
Не молитвы вспоминаю,
А грехи…
----
Узелок на вервице
Последний завяжу,
Только мне не верится,
Что не согрешу.

Ломаный ритм. Укороченные строки. Допускаю - узелки вервицы завязаны не через равные промежутки. Пусть. Даже интересно.
Но
Ударение на первый слог: бЫла здесь даже не оправдано.
И кто такая эта сатана? Вервица?

Напрашивается тире:

Не молитвы вспоминаю -
А грехи…
Возможно, лучше поставить действие четверостишия в одно время: спину согнул/ухмыльнулся Вельзевул.

Стихотворение в целом напоминает начало чего-то большего по объему. После "Вельзевула" ему требуется хотя бы еще троечка катренов, перемешенных рефренами. А так - стих просто оборвался.

когда сразишь последнего дракона,
и все принцессы будут спасены,
любой достойный повод для войны -
обыгран, нарушители закона -
наказаны, заслужены чины,
и всякий путь окажется знакомым, -
мой рыцарь, вспомни, показавшись дома,
что кран на кухне нужно починить.

Сижу... слегка офигеваю...
Учебничек по языку читаю...
Изучаю...
Вспоминаю...
Глагольных рифм перебираю
Толпу... к чему слова? Я их не знаю,
Подтверждая
Статус кво "тупого лаовая".
Ах, да... чего-то не сделала сегодня... понимаю.
Ну ситуация такая!
Что поделаешь... поражает
Некая слабость... и ничего не упрощает
Того, что происходит... Да ладно... доиграю
Я эту "пьесу"... Надеюсь, с итогом приличным... Пожелаю
Удачи себе... да и вообще любителям Китая...
Отвлеклась... Кондиционер включаю...
Не, блин... я в ШОКЕ, а не в Шанхае!..

(с)АВК, 2012 г.

А я пишу, как слышит моё ухо.
Как бьётся пульс, гоняя кровь по венам.
Порою просто, а порою сухо.
То неуверенно, а то легко и смело.

Нет, не пишу, ведь я дышу словами.
Моя строка – как крик безумной жизни.
В нём изменить могу я что едва ли:
Ведь он реальный, а отнюдь не книжный.

Снег под ногою – пружинистым скрипом.
Звёзды на небе, морозном и диком.
Чёрном, как морок, бездонном, как рок.
Холодом веет с астральных дорог.

Вот небо берёт очень тонкую ноту.
На толстой подошве, скользят камелоты:
Свет от Луны, под ногою, как лёд.
А звёзды – как пчёлы, а время – как мёд.

Но нет, всё не так! – Звёзды – это лишь соты.
Вокруг же, как осы, – секунд злые роты,
Воруют оттуда божественный сок
И вечности портят возвышенный слог.

А, впрочем, плевать! – Ведь мелодия вечна!
А, значит, - и дальше иду я беспечно.
Пока свой шагаю отмеренный срок,
Не рок мне не страшен, ни время, ни бог!

Прочь хотел я. – Да так и не смог!
Я молчал – но кричал между строк.
И хоть знал, что так больше нельзя,
Был лишь пешкою против ферзя.

Это рвалось, как буря в дверь.
Меня, к чёрту, сорвало с петель.
И свой дух разметав, словно прах,
Потерял я, пред совестью, страх.

Но меня и сильней, и мудрей,
Ты мне воду дала, а не хмель.
Пусть горчит! – Видишь? Пью я до дна!
Не сердись и прости меня!

Свет от Луны, под ногою, как лёд.
Звёзды – как пчёлы, а время – как мёд.

Так сохраняется размер и не меняется смысл.

- я сбилась на этой укороченной строке. Возможно, если бы с нее не начиналось четверостишие она не так бросалась бы в глаза.

Финал - от него во многом зависит восприятие стихотворения в целом. Здесь же опять укороченная строка (может вам просто они нравятся?). Это легко исправить:
Пусть горчит! – Видишь? Пью до дна!
Не сердись и прости меня!
Впечатление же портит то, что в финале единственная за все стихотворение непрямая рифма: дна/меня. Лично я не вижу ничего дурного в непрямых рифмах, но здесь она смазала финал, как мне кажется.

Вы его не ревнуете?

Между каким?

Не звучит из-за гласных. Предлагаю так:
Строка почему-то стала длиной. Зачем?
Можно сделать так:
И Но запечатан путь назад надежным словом.
А можно как-то иначе :smile:

Потом ритм сменился и это получилось хорошо.

Но вот это здесь:

ИМХО лишнее

А нам, убогим, закон не писан, когда приспичило пострадать. -
и я упрямо рвусь за кулисы по понедельникам и средам,
и я не знаю паролей-явок, но сунусь в клетку к голодным львам
с корзинкой красно-зеленых яблок. Ну да. Бедовая голова.
Зато всегда оставалась доброй. Но вот - та черная полоса
где он, тот самый. Печальный образ. И кто-то должен - его спасать
от реформаторов, прохиндеев и всех, кто смотрит нехорошо.
Он так прекрасен с одной идеей и книжкой Бродского за душой.
Заняться б чем-то не слишком дельным да жить по-тихому, не греша.
Но не построят в округе мельниц - и что несчастному совершать?
Лишь покрывать недобитых принцев и их прокуренных королев.
А мне не лезть бы, как говорится, - так здравомыслие на нуле, -
и получаю копьем под ребра. Из-за намерений. Да, благих.
Я знаю, знаю.
"Ты тоже добрый".
Но мы зачем-то слегка враги.

Рифма интересна, а вот сравнение никуда не годится. Винт тоже прямой, также, как и стрела, да его края закручиваются, но сам он все-таки прямой. Здесь нужна спираль и Вы имели ввиду именно ее образ - время движется по спирали, но рифму не доработали...

Иногда она правда,увлекается..

На свете многое, друг Гораций, не светит психам и мудрецам.
Из тысяч мыслимых декораций ты выбрал панику без конца,
ты выбрал стрельбы по безоружным, еще немного - и быть беде,
где я останусь такой ненужной. Где многоточие - не предел,
где я без пары минут лихая, - и, на приличия наплевав,
еще хочу говорить стихами, не успевая ловить слова:
уходят в штопор, срываясь камнем, я снова - снова! - ищу не те...
А эта дрянь выбирает самый воздушно-капельный из путей
и станет первой (что толку прятать?) из самых глупых моих приблуд.
Но я стараюсь - ругаться матом. Тогда не вырвется, что люблю.

Мой город - тот же, что все другие (хоть чуть заметней убог и сер).
Мы столько метров в нем оттрубили по разделительной полосе.
Мой город собран из тонн бетона, из пары рек и семи ветров.
Он грузит сотнями незнакомых с утра в троллейбусное нутро.
Мы так похожи, но жребий брошен, уже не нужно молиться вслух.
Мой город - город бродячих кошек, немытых лестниц, больных старух,
безмозглых кукол, ночных вокзалов, детей супругов с приставкой "экс",
всего, что я тебе не сказала - по телефону и в СМС.
Теперь же ревность гоняет нервных от края к краю и допоздна.
Давно ли в этой большой деревне мы перестали друг друга знать?

:facepalm:
Кто бедным помогает –
Теряет время зря.
А в личке им мешает
Двуспальная скамья.

Пусть холодно и сыро,
И от того нет сна.
Бульвар – моя квартира,
Скамья – моя страна!

Свободен я как пташка,
Проворен как змея…
Хоть нравится мне Машка,
Ей безразличен я.

Мария-Мирабелла,
Я не спец’яльно – нет
Дарил ей «рафаэлло»
В теченье многих лет.

Она брала конфеты,
Вино, букеты роз…
Не говоря при этом
Про свой недуг - склероз!

Вот жить б в средневековье,
Разбойником бы быть.
А не бомжом в Ростовье
Судьбу свою сносить.

На лавочке живу я…
Рискую я простыть…
Ах… сладость поцелуя…
Не в силах я забыть.

В фонтане за монетки
Я плаваю как морж.
Бутылки из беседки
Я собираю тож.

Уже не вспоминаю
И как меня зовут.
На той же лавке с краю
Ночует Робин Гуд!

Его так окрестила
Соседская шпана,
Из дома отпустила
Неверная жена.

Не дружба – нет! ИНОЕ!
В сырой осенний день.
Прижмусь к нему спиною
К груди прижму колень.

Весною за копейку
Вспахаем весь пустырь…
Двуспальная скамейка…
Полупустой пузырь…

Пусть сделал человека
Из обезьяны труд.
«Нам это не помеха» -
Считает Робин Гуд.

Почему все течет сквозь пальцы?
Безнадежно и равнодушно.
Не люблю амплуа страдальца,
Только, видимо, это нужно

Тем, кто пишет мои минуты
В канцелярии сил небесных
Может, скучно там жить кому-то,
Среди будней стерильно-пресных.

Вот и крутят сильнее гайки,
Добавляя душевной муки.
Сердце рвется безумной чайкой,
Видно, ангел сдурел от скуки.

Проверяет меня на прочность,
Словно мало мне испытаний.
Демонстрируя свою склочность,
Сыплет щедрой рукой страданий.

В персонажи историй грустных
Против воли своей попала.
И в руках палачей искусных
Слишком долго я умирала.

А в душе так темно и пусто,
Только боль и тоска съедают.
Почему еще живы чувства,
Если я умерла? Не знаю.

Тишина. Темнота и память,
Что страшней палача любого.
Мне не страшно шагнуть и падать –
Страшно выжить. И помнить снова.