- Нас в темноте отец святой
Хотел держать до гроба;
Когда слепца ведёт слепой,
Глядишь - в болоте оба!
Одно лишь зло
Проистекло
От римского главы...
Эх, в самый раз пуститься в пляс
Под зеленью листвы!

Богач-аббат не служит треб,-
Он непотребством занят;
А брат-монах есть даром хлеб,
Из нас деньжонки тянет.
И требник есть -
Да не прочесть...
Вот браться каковы!
Эх, в самый раз пуститься в пляс
Под зеленью листвы!

Жирны монахи неспроста:
Густое дуют пиво:
У них в капусте в дни поста
Скоромная подлива.
С попом сестра
Блудит, шустра,
Шустрей иной вдовы.
Эх, в самый раз пуститься в пляс
Под зеленью листвы!

Что там за вой? То домовой
И вся лесная нечисть,
Попав в беду, спешат к пруду,
Толкаясь и калечась.
За духом дух
В трясину - бух,
Под уханье совы!
Эх, в самый раз пуститься в пляс
Под зеленью листвы!

Ф а у с т

Мне скучно, бес.

М е ф и с т о ф е л ь

Что делать, Фауст?
Таков вам положен предел,
Его ж никто не преступает.
Вся тварь разумная скучает:
Иной от лени, тот от дел;
Кто верит, кто утратил веру;
Тот насладиться не успел,
Тот насладился через меру,
И всяк зевает да живет —
И всех вас гроб, зевая, ждет.
Зевай и ты.

Ф а у с т

Сухая шутка!
Найди мне способ как-нибудь
Рассеяться.

М е ф и с т о ф е л ь

Доволен будь
Ты доказательством рассудка.
В своем альбоме запиши:
Fastidium est quies — скука
Отдохновение души.
Я психолог... о, вот наука!..
Скажи, когда ты не скучал?
Подумай, поищи. Тогда ли,
Как над Виргилием дремал,
А розги ум твой возбуждали?
Тогда ль, как розами венчал
Ты благосклонных дев веселья
И в буйстве шумном посвящал
Им пыл вечернего похмелья?
Тогда ль, как погрузился ты
В великодушные мечты,
В пучину темную науки?
Но, помнится, тогда со скуки,
Как арлекина, из огня
Ты вызвал наконец меня.
Я мелким бесом извивался,
Развеселить тебя старался,
Возил и к ведьмам и к духам,
И что же? всё по пустякам.
Желал ты славы — и добился,
Хотел влюбиться — и влюбился.
Ты с жизни взял возможну дань,
А был ли счастлив?

Ф а у с т

Перестань,
Не растравляй мне язвы тайной.
В глубоком знанье жизни нет —
Я проклял знаний ложный свет,
А слава... луч ее случайный
Неуловим. Мирская честь
Бессмысленна, как сон... Но есть
Прямое благо: сочетанье
Двух душ...

М е ф и с т о ф е л ь

И первое свиданье,
Не правда ль? Но нельзя ль узнать,
Кого изволишь поминать,
Не Гретхен ли?

Ф а у с т

О сон чудесный!
О пламя чистое любви!
Там, там — где тень, где шум древесный,
Где сладко-звонкие струи —
Там, на груди ее прелестной
Покоя томную главу,
Я счастлив был...

М е ф и с т о ф е л ь

Творец небесный!
Ты бредишь, Фауст, наяву!
Услужливым воспоминаньем
Себя обманываешь ты.
Не я ль тебе своим стараньем
Доставил чудо красоты?
И в час полуночи глубокой
С тобою свел ее? Тогда
Плодами своего труда
Я забавлялся одинокий,
Как вы вдвоем — всё помню я.
Когда красавица твоя
Была в восторге, в упоенье,
Ты беспокойною душой
Уж погружался в размышленье
(А доказали мы с тобой,
Что размышленье — скуки семя).
И знаешь ли, философ мой,
Что думал ты в такое время,
Когда не думает никто?
Сказать ли?

Ф а у с т

Говори. Ну, что?

М е ф и с т о ф е л ь

Ты думал: агнец мой послушный!
Как жадно я тебя желал!
Как хитро в деве простодушной
Я грезы сердца возмущал!
Любви невольной, бескорыстной
Невинно предалась она...
Что ж грудь моя теперь полна
Тоской и скукой ненавистной?..
На жертву прихоти моей
Гляжу, упившись наслажденьем,
С неодолимым отвращеньем:
Так безрасчетный дуралей,
Вотще решась на злое дело,
Зарезав нищего в лесу,
Бранит ободранное тело;
Так на продажную красу,
Насытясь ею торопливо,
Разврат косится боязливо...
Потом из этого всего
Одно ты вывел заключенье...

Ф а у с т

Сокройся, адское творенье!
Беги от взора моего!

М е ф и с т о ф е л ь

Изволь. Задай лишь мне задачу:
Без дела, знаешь, от тебя
Не смею отлучаться я —
Я даром времени не трачу.

Ф а у с т

Что там белеет? говори.

М е ф и с т о ф е л ь

Корабль испанский трехмачтовый,
Пристать в Голландию готовый:
На нем мерзавцев сотни три,
Две обезьяны, бочки злата,
Да груз богатый шоколата,
Да модная болезнь: она
Недавно вам подарена.

Ф а у с т

Всё утопить.

М е ф и с т о ф е л ь

Сейчас.
(Исчезает.)

В степи, на равнине открытой,
Курган одинокий стоит;
Под ним богатырь знаменитый
В минувшие веки зарыт.

В честь витязя тризну свершали,
Дружина дралася три дня,
Жрецы ему разом заклали
Всех жен и любимца коня.

Когда же его схоронили
И шум на могиле затих,
Певцы ему славу сулили,
На гуслях гремя золотых.

«О витязь, делами твоими
Гордится великий народ!
Твое громоносное имя
Столетия все перейдет!

И если курган твой высокий
Сровнялся бы с полем пустым,
То слава, разлившись далеко,
Была бы курганом твоим!»

И вот миновалися годы,
Столетия вслед протекли,
Народы сменили народы,
Лицо изменилось земли;

Курган же с высокой главою,
Где витязь могучий зарыт,
Еще не сровнялся с землею,
По-прежнему гордо стоит;

А витязя славное имя
До наших времен не дошло.
Кто был он? Венцами какими
Свое он украсил чело?

Чью кровь проливал он рекою?
Какие он жег города?
И смерью погиб он какою?
И в землю опущен когда?

Безмолвен курган одинокий,
Наездник державный забыт,
И тризны в пустыне широкой
Никто уж ему не свершит.

Лишь мимо кургана мелькает
Сайгак, через поле скача,
Иль вдруг на него налетает,
Крилами треща, саранча;

Порой журавлиная стая,
Окончив подоблачный путь,
К кургану шумит подлетая,
Садится на нем отдохнуть;

Тушканчик порою проскачет
По нем при мерцании дня,
Иль всадник высоко маячит
На нем удалого коня;

А слезы прольют разве тучи,
Над степью плывя в небесах,
Да ветер лишь свеет летучий
С кургана забытого прах.

Уж сотый день врезаются гранаты
В Малахов окровавленный курган,
И рыжие британские солдаты
Идут на штурм под хриплый барабан.

А крепость Петропавловск-на-Камчатке
Погружена в привычный мирный сон.
Хромой поручик, натянув перчатки,
С утра обходит местный гарнизон.

Седой солдат, откозыряв неловко,
Трет рукавом ленивые глаза,
И возле пушек бродит на веревке
Худая гарнизонная коза.

Ни писем, ни вестей. Как ни проси их,
Они забыли там, за семь морей,
Что здесь, на самом кончике России,
Живет поручик с ротой егерей...

Поручик, долго щурясь против света,
Смотрел на юг, на море, где вдали -
Неужто нынче будет эстафета?-
Маячили в тумане корабли.

Он взял трубу. По зыби, то зеленой,
То белой от волнения, сюда,
Построившись кильватерной колонной,
Шли к берегу британские суда.

Зачем пришли они из Альбиона?
Что нужно им? Донесся дальний гром,
И волны у подножья бастиона
Вскипели, обожженные ядром.

Полдня они палили наудачу,
Грозя весь город обратить в костер.
Держа в кармане требованье сдачи,
На бастион взошел парламентер.


Поручик, в хромоте своей увидя
Опасность для достоинства страны,
Надменно принимал британца, сидя
На лавочке у крепостной стены.

Что защищать? Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?

Но все-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растер рукою:
Забытая, а все-таки земля.

Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей...
«Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!»

***
Уже давно британцев оттеснили,
На крышах залатали все листы,
Уже давно всех мертвых схоронили,
Поставили сосновые кресты,

Когда санкт-петербургские курьеры
Вдруг привезли, на год застряв в пути,
Приказ принять решительные меры
И гарнизон к присяге привести.

Для боевого действия к отряду
Был прислан в крепость новый капитан,
А старому поручику в награду
Был полный отпуск с пенсиею дан!

Он все ходил по крепости, бедняга,
Все медлил лезть на сходни корабля.
Холодная казенная бумага,
Нелепая любимая земля...

1939

А. Суркову

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,

Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.

Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,

Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.

Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.

Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.

Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.

Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.

«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.
«Мы вас подождем!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.

По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.

Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,

За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.

1941

В Берлине на холодной сцене
Пел немец, раненый в Испании,
По обвинению в измене
Казнённый за глаза заранее,
Пять раз друзьями похороненный,
Пять раз гестапо провороненный,
Воскресший, бледный, как видение,
Стоял он, шрамом изуродованный,
Как документ сопротивления
Вдруг в этом зале обнародованный.
Он пел в разрушенном Берлине
Всё, что когда-то пел в Испании.
Всё, что внутри, как в карантине,
Сидело в нём семь лет молчания.
Менялись оболочки тела,
Походки, паспорта и платья,
Но молча, душу сжав в объятья,
В нём песня еле слышно пела:
Она охрипла и болела,
Она в жару на досках билась,
Она в застенках заболела
И в одиночках простудилась.
Она явилась в этом зале,
Где так давно её не пели.
Одни, узнав её, рыдали,
Другие глаз поднять не смели.
Над тем, кто сдал её на муки,
Она в молчаньи постояла
И молча положила руки
На плечи тех, кого узнала.
Все видели: она одета
Из-под Мадрида прямо с фронта
В плащ и кожанку с пистолетом,
И тельманку с значком рот-фронта
А тот, кто пел её, казалось,
Не пел её, а шёл в сраженье
И пересохших губ движенье,
Как ветер боя, лиц касалось.

****
Мы шли с концерта с ним, усталым,
Обнявшись, как солдат с солдатом.
По тем разрушенным кварталам,
Где шёл я в мае в сорок пятом.
Я с этим немцем шёл, как с братом,
Шёл длинным каменным кладбищем,
Недавно взятым и проклятым,
Сегодня - просто пепелищем.
А я скорбел с ним - с немцем этим,
Что, в тюрьмы загнан и поборот,
Давно когда-то - в тридцать третьем
Он не сумел спасти свой город.

1948

Неправда, друг не умирает,
Лишь рядом быть перестает.
Он кров с тобой не разделяет,
Из фляги из твоей не пьет.

В землянке, занесен метелью,
Застольной не поет с тобой
И рядом, под одной шинелью,
Не спит у печки жестяной.

Но все, что между вами было,
Все, что за вами следом шло,
С его останками в могилу
Улечься вместе не смогло.

Упрямство, гнев его, терпенье —
Ты все себе в наследство взял,
Двойного слуха ты и зренья
Пожизненным владельцем стал.

Любовь мы завещаем женам,
Воспоминанья — сыновьям,
Но по земле, войной сожженной,
Идти завещано друзьям.

Никто еще не знает средства
От неожиданных смертей.
Все тяжелее груз наследства,
Все уже круг твоих друзей.

Взвали тот груз себе на плечи,
Не оставляя ничего,
Огню, штыку, врагу навстречу
Неси его, неси его!

Когда же ты нести не сможешь,
То знай, что, голову сложив,
Его всего лишь переложишь
На плечи тех, кто будет жив.

И кто-то, кто тебя не видел,
Из третьих рук твой груз возьмет,
За мертвых мстя и ненавидя,
Его к победе донесет.

Б.Окуджава - Красные цветы

Срываю красные цветы.
Они стоят на красных ножках.
Они звенят, как сабли в ножнах,
и пропадают, как следы...
О эти красные цветы!
Я от земли их отрываю.
Они как красные трамваи
среди полдневной суеты


Федор Сологуб.

Затаился в траве и лежу,
И усталость мою позабыл,-
У меня ль недостаточно сил?
Я глубоко и долго гляжу.

Солнцем на небе сердце горит,
И расширилась небом душа,
И мечта моя ветром летит,
В запредельные страны спеша.

И на небе моем облака
То растают, то катятся вновь.
Позабыл, где нога, где рука,
Только в жилах торопится кровь.

Gold is for the mistress -- silver for the maid --
Copper for the craftsman cunning at his trade.
"Good!" said the Baron, sitting in his hall,
"But Iron -- Cold Iron -- is master of them all."

So he made rebellion 'gainst the King his liege,
Camped before his citadel and summoned it to siege.
"Nay!" said the cannoneer on the castle wall,
"But Iron -- Cold Iron -- shall be master of you all!"

Woe for the Baron and his knights so strong,
When the cruel cannon-balls laid 'em all along;
He was taken prisoner, he was cast in thrall,
And Iron -- Cold Iron -- was master of it all!

Yet his King spake kindly (ah, how kind a Lord!)
"What if I release thee now and give thee back thy sword?"
"Nay!" said the Baron, "mock not at my fall,
For Iron -- Cold Iron -- is master of men all."

Tears are for the craven, prayers are for the clown --
Halters for the silly neck that cannot keep a crown.
"As my loss is grievous, so my hope is small,
For Iron -- Cold Iron -- must be master of men all!"

Yet his King made answer (few such Kings there be!)
"Here is Bread and here is Wine -- sit and sup with me.
Eat and drink in Mary's Name, the whiles I do recall
How Iron -- Cold Iron -- can be master of men all!"

He took the Wine and blessed it. He blessed and brake the Bread,
With His own Hands He served Them, and presently He said:
"See! These Hands they pierced with nails, outside My city wall,
Show Iron -- Cold Iron -- to be master of men all."

"Wounds are for the desperate, blows are for the strong.
Balm and oil for weary hearts all cut and bruised with wrong.
I forgive thy treason -- I redeem thy fall --
For Iron -- Cold Iron -- must be master of men all!"

Crowns are for the valiant -- sceptres for the bold!
Thrones and powers for mighty men who dare to take and hold.
"Nay!" said the Baron, kneeling in his hall,
"But Iron -- Cold Iron -- is master of men all!
Iron out of Calvary is master of men all!"
________________________________________________
Золото — хозяйке, серебро — слуге,
Медяки — ремесленной всякой мелюзге.
«Верно, — отрубил барон, нахлобучив шлем, —
Но хладное железо властвует над всем».

Что государь-владыка такому, как барон?
Королевский замок бароном осажден.
«Черта с два! — сказал пушкарь. — Будете ни с чем —
Хладное железо властвует над всем!»

Не повезло барону — рыцари его
Полегли под ядрами все до одного;
Взяли в плен барона, он угрюм и нем,
И хладное железо властвует над всем.

Но тут Владыка добрый молвил (ну и ну!):
«Что, как отпущу тебя, меч тебе верну?»
«Не шути, — сказал барон, — грешил я не затем;
И хладное железо властвует над всем.

Слезы — малодушному, шутнику — псалом,
Петля — владыке-дураку, чтоб не был дураком.
Есть одно отчаянье, я пропал совсем,
И хладное железо властвует над всем!»

Но отвечал Владыка (побольше бы таких!):
«Вот Хлеб, а вот Вино, вкуси со мною их
Во славу Приснодевы, а я скажу, зачем
Хладное железо властвует над всем!»

Он взял Вино. И Хлеб он взял. И знаменье творил.
И за столом Он сам служил и вот что говорил:
«Я гвозди дал в себя забить, позора нес ярем,
Чтоб хладное железо благовестило всем.

Раны — исстрадавшимся, сильным — тумаки,
Елей — сердцам, уставшим от горя и тоски.
Я простил тебя и грех твой искупил затем,
Чтоб хладное железо благовестило всем!»

Корона — дерзновенному, скипетр — смельчакам!
Трон — тому, кто говорит: "Возьму и не отдам!"
«Черта с два! — вскричал барон, прочь отбросив шлем, —
Хладное железо властвует над всем!
Железный гвоздь Распятья властвует над всем!»

(перевод Э.Шустера).

I have eaten your bread and salt.
I have drunk your water and wine.
The deaths ye died I have watched beside,
And the lives ye led were mine.

Was there aught that I did not share
In vigil or toil or ease -
One joy or woe that I did not know,
Dear hearts across the seas ?

I have written the tale of our life
For a sheltered people's mirth,
In jesting guise - but ye are wise,
And ye know what the jest is worth.
_______________________________________
Я делил с вами хлеб и соль…
Вашу воду и водку пил,
Я с каждым из вас умирал в его час
Я вашей жизнью жил.

Что осталось из вашей судьбы
В стороне от жизни моей?
Ни в тяжком труде, ни в горькой беде,
За волнàми семи морей?

Я так нашу жизнь описал,
Что людей забавлял мой рассказ…
Только мы с вами знаем, что шутка дурная:
Весёлого мало для нас!

(перевод В.Бетаки).

- Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,-
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастет на сердце рана,
Прольется чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана -
Прольется пламенной смолой.

- Пока жива, с тобой я буду -
Душа и кровь нераздвоимы,-
Пока жива, с тобой я буду -
Любовь и смерть всегда вдвоем.
Ты понесешь с собой повсюду -
Ты понесешь с собой, любимый,-
Ты понесешь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.

- Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
- За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба - я и ты.

- Но если я безвестно кану -
Короткий свет луча дневного,-
Но если я безвестно кану
За звездный пояс, в млечный дым?
- Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.

Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал.

Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.

С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них,-
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!

Говорят, он ушёл - умер.
Так с котами не поступают.
Я по дому ходить буду -
Поищу, не здесь ли хозяин.
Почешу я щёки о мебель,
Навострю об косяк когти -
Человек мой, ну где ты, где ты???
Ты, должно быть, ушёл в гости.
Ничего не менялось вроде,
Те же стулья, горшки с цветами -
Но хозяин уже не ходит,
Не включает свет вечерами.
По-другому пахнет в квартире,
И другие - шаги за дверью.
И другими руками рыбу
На тарелку кладут зверю.
По-другому текут сутки,
По-другому скрипит мебель -
Мой хозяин ушёл. Жутко.
Без хозяина я не умею.
Я ищу его неустанно -
По шкафам, под ковром, по полкам.
Нет нигде его, очень странно.
Был бы псом - так завыл бы волком.
Разбросал все бумаги в доме,
По ковру разнёс наполнитель -
Никого мне не надо кроме,
Лишь хозяина мне верните.
Пусть придет поскорей обратно:
Я ему покажу - дружбу!
Я не буду скакать и мявкать -
Так с котом поступать не нужно.
Отверну от него усищи,
И прижму к голове уши...
...Возвращайся, хозяин, слышишь?!
Для меня ты - один. Лучший.

В НАТУРЕ

1

В нашем городе жизнь улыбается
Прощелыгам одним да ворам;
Что ни шаг - то душа возмущается,
Как пойдешь по уездным дворам.

2

Залита грязью площадь базарная,
И разбитый гниет тротуар;
Здесь нередко команда пожарная
Прикатит без воды на пожар.

3

Всё начальство пропахло здесь взятками.
Всем берут - что кладут на весы:
Ситцем, сахаром, чаем, лошадками
И, пожалуй, куском колбасы.

4

Здесь обычай такой городничего:
Если в лавку поедет жена -
Говорит: "Ты, смотри, не купи чего -
Лавка даром давать мне должна".

5

Наш исправник старинного норова,
Пьет за двух он тринадцатый год,
А уж грабит - так грабит он здорово
Да и ухом себе не ведет.

6

Не боясь обличенья столичного,
Лихоимством живет наш судья;
По словам стихотворца отличного:
"При колодце пустынь он бадья".

7

Сплетни, карты, баталии с женами,
Вот и всё, что встречаешь у нас;
С крючкотворами теми прожженными
Не зевай, попадешься как раз.

8

В нашем городе жизнь улыбается
Прощелыгам одним да ворам;
Что ни шаг - то душа возмущается,
Как пойдешь по уездным дворам.


2

В ГАЗЕТЕ

1

В нашем городе жизнь улыбается
Всем, кто в городе только живет,
И невольно слеза проливается,
Если ступишь ногой из ворот.

2

Мостовой крыта площадь базарная,
Тротуар, как картинка на вид,
Аккуратна команда пожарная,
В фонарях керосин здесь горит.

3

Здесь начальство гнушается взятками,
И привычки такие давно
Называют привычками гадкими:
"Брать-де стыдно теперь и грешно".

4

Городничий у нас... городничего
Мы такого не сыщем нигде
(Не всегда лишь умеют постичь его) -
Он любому поможет в беде.

5

Наш исправник без всякого норова,
Ведь хмельного и в рот не берет,
А поймает он вора которого -
То его со слезами дерет.

6

Наш судья же не тронет и волоса,
Если видит, что прав человек,
И в статейках издания "Голоса"
Одобряет он нынешний век.

7

Сплетни, пьянство, с семейством баталии -
Их не знает у нас гражданин;
Здесь у женщин высокие талии
И высокая честь у мужчин.

8

В нашем городе жизнь улыбается
Всем, кто в городе только живет.
И невольно слеза проливается,
Если ступишь ногой из ворот.

<1864>

Блудный сын
1.

Нет дома подобного этому дому!
В нем книги и ладан, цветы и молитвы!
Но, видишь, отец, я томлюсь по иному,
Пусть в мире есть слезы, но в мире есть битвы.

На то ли, отец, я родился и вырос,
Красивый, могучий и полный здоровья,
Чтоб счастье побед заменил мне твой клирос
И гул изумленной толпы — славословья.

Я больше не мальчик, не верю обманам,
Надменность и кротость — два взмаха кадила,
И Петр не унизится пред Иоанном,
И лев перед агнцем, как в сне Даниила.

Позволь, да твое приумножу богатство,
Ты плачешь над грешным, а я негодую,
Мечом укреплю я свободу и братство,
Свирепых огнем научу поцелую.

Весь мир для меня открывается внове,
И я буду князем во имя Господне…
О счастье! О пенье бунтующей крови!
Отец, отпусти меня… завтра… сегодня!..

2.

Как розов за портиком край небосклона!
Как веселы в пламенном Тибре галеры!
Пускай приведут мне танцовщиц Сидона
И Тира, и Смирны… во имя Венеры.

Цветов и вина, дорогих благовоний…
Я праздную день мой в веселой столице!
Но где же друзья мои, Цинна, Петроний?..
А вот они, вот они, salve amice.

Идите скорей, ваше ложе готово,
И розы прекрасны, как женские щеки;
Вы помните верно отцовское слово,
Я послан сюда был исправить пороки…

Но в мире, которым владеет превратность,
Постигнув философов римских науку,
Я вижу один лишь порок — неопрятность,
Одну добродетель — изящную скуку.

Петроний, ты морщишься? Будь я повешен,
Коль ты недоволен моим сиракузским!
Ты, Цинна, смеешься? Не правда ль, потешен
Тот раб косоглазый и с черепом узким?

3.

Я падаль сволок к тростникам отдаленным
И пойло для мулов поставил в их стойла;
Хозяин, я голоден, будь благосклонным,
Позволь, мне так хочется этого пойла.

За ригой есть куча лежалого сена,
Быки не едят его, лошади тоже:
Хозяин, твои я целую колена,
Позволь из него приготовить мне ложе.

Усталость — работнику помощь плохая,
И слепнут глаза от соленого пота,
О, день, только день провести, отдыхая…
Хозяин, не бей! Укажи, где работа.

Ах, в рощах отца моего апельсины,
Как красное золото, полднем бездонным,
Их рвут, их бросают в большие корзины
Красивые девушки с пеньем влюбленным.

И с думой о сыне там бодрствует ночи
Старик величавый с седой бородою,
Он грустен… пойду и скажу ему: «Отче,
Я грешен пред Господом и пред тобою».

4.

И в горечи сердце находит усладу:
Вот сад, но к нему подойти я не смею,
Я помню… мне было три года… по саду
Я взапуски бегал с лисицей моею.

Я вырос! Мой опыт мне дорого стоит,
Томили предчувствия, грызла потеря…
Но целое море печали не смоет
Из памяти этого первого зверя.

За садом возносятся гордые своды,
Вот дом — это дедов моих пепелище,
Он, кажется, вырос за долгие годы,
Пока я блуждал, то распутник, то нищий.

Там празднество: звонко грохочет посуда,
Дымятся тельцы и румянится тесто,
Сестра моя вышла, с ней девушка-чудо,
Вся в белом и с розами, словно невеста.

За ними отец… Что скажу, что отвечу,
Иль снова блуждать мне без мысли и цели?
Узнал… догадался… идет мне навстречу…
И праздник, и эта невеста… не мне ли?!

****
Нет, мне ни в чём не надо половины,
Хочу всё небо, землю всю положь,
Моря и реки, горы и равнины
Они мои - не соглашаюсь на делёж.
Нет, жизнь, меня ты не заластишь частью,
Хочу всё полностью, мне это по плечу,
Я не хочу ни половины счастья,
Ни половины горя не хочу.
Хочу лишь половину той подушки,
Где бережно прижатое к щеке
Беспомощной звездой, звездой падучей
Кольцо мерцает на твоей руке.


*****
Когда взошло твое лицо
над жизнью скомканной моею,
вначале понял я лишь то,
как скудно все, что я имею.

Но рощи, реки и моря
оно особо осветило
и в краски мира посвятило
непосвященного меня.

Я так боюсь, я так боюсь
конца нежданного восхода,
конца открытий, слез, восторга,
но с этим страхом не борюсь.

Я помню - этот страх
и есть любовь. Его лелею,
хотя лелеять не умею,
своей любви небрежный страж.

Я страхом этим взят в кольцо.
Мгновенья эти - знаю - кратки,
и для меня исчезнут краски,
когда зайдет твое лицо...

Виктория:

Под мукой долгожданных поцелуев,
В сплетении жарких тел и нежных рук,
От дикого желанья обезумев,
Дарили сердцем сердцу каждый стук.
Игриво-робких губ прикосновения,
Неистовость и откровенность ласк,
Рождались новым сладким ощущением,
Горя огнем желанья дерзких глаз.
И от любви друг в друге утопая,
Шептали сокровенные слова,
Прося, крича, и тишину ломая,
Срывалась с губ, покусанных, мольба.
В тот унисон безудержных движений,
В агонии разгоряченных тел,
Последний стон пьянящих наслаждений
С уставших уст в безмолвие слетел...

Виктория:

Вкусом страсти с ромом обжигаю губы...
В омуте знакомом...будь со мною грубым...
Будь со мною дерзким...сладким кокаином...
Я по-королевски выгибаю спину...
Знаю...что волнуют тонкие изгибы...
Знаю что рискую...потерять мотивы...
Быть с тобой безумной...к чёрту все границы...
Следуй безрассудно в область поясницы...
Клеточками тела...непрерывной дрожью...
Будь со мною смелым...К чёрту осторожность...
До конца сыграем мы в игру без правил...
Полностью стирая принципы морали...
Вдоль горячих линий...тонкие маршруты...
Тёплой эйфории нежные минуты...
Вдох...считаю точно...в такт сердец стучащих...
Выдох...многоточие...
Чаще...
Чаще...
Чаще...

Виктория:

Запах мужчины...чуть-чуть горьковатый,
Жаркий, интимный, как южная ночь,
Неповторимый, слегка диковатый,
Лава желанья, незримая мощь.

Кожа мужчины...чуть-чуть грубовата,
Солоновата немного на вкус,
Смуглое пламя морского заката,
Кладезь греха и молитвенник чувств.

Губы мужчины...бессмертная память,
Ласковый омут и сладостный плен,
Огненной страстью зовут, обжигая,
Томно отбросив прохладную тень.

Виктория:

Опять наш танец... танго двух отчаяний...
сердец разбитых... поменявших масть...
От нерастраченности неприкаянной
испепелением грозит слепая страсть...
Как сладостно почувствовать на талии
горячих рук особенную власть...
Шаг..поворот...а что же будет далее?
Объятий близость.... как в них не упасть?
Нет.. шаг назад...о.. это наваждение ...
быть пойманной в рук пламенных кольцо...
И снова гибели или спасению
навстречу шаг...и вызов на лицо.
Шаги вдвоём.... поддержка и вращение...
Хочу уйти...не отпущу... не жди...
Борьба с тобою... боль и наслаждение...
Не дай же мне опомниться.... веди!!!

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.

"Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?"
"Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне, с густой бородой".
"О нет, то белеет туман над водой".

"Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне;
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои".

"Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит".
"О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы".

"Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять".

"Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей".
"О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне".

"Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой".
"Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать".

Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок подгоняет, ездок доскакал...
В руках его мертвый младенец лежал.
http://ib2.keep4u.ru/b/2012/02/21/73...50f106ebc9.jpg

В снегах

Глубокий снег лежит у нас в горах.
Река в долине бег остановила.
Вся белая, слилась со снегом вилла.
И мы одни идем в своих снегах.
В устах медлительное: "Разлюбила"…
"Всегда люблю!" – поспешное в глазах.

Ну да, всегда… Я знаю, снег растает,
Под звон литавр взломает лед река.
В ней снова отразятся облака,
И в рощах жемчуг трелей заблистает.
Ну, да – всегда! Об этом сердце знает!
Иначе снег лежал бы здесь – века!


По рыцарской тропинке

Закатным солнцем озаренная
И солнце озарив закатное,
Влекуще-недоговоренная,
Идет высокая и статная.

Идет тропинкой средь акации
Под ветками ореха грецкого.
И столько романтичной грации
В движеньях тела полудетского!

Тропа все круче между выемки.
Лицо идущей так мечтательно.
И платье бежевое с синеньким
На ней сидит очаровательно.

А я в окно смотрю, трепещущий
И упоенье предвкушающий,
На стан ее, в закате блещущий,
Прикосновений ожидающий.

И вот уж входит бессловесная,
Самоуверенно-смущенная,
Желанная, всегда прелестная
И, может быть, слегка влюбленная...


Места...

Они тобой проникнуты, места,
С тех пор, как ты уехала отсюда:
Вот, например, у этого куста
Таились от людского пересуда.

Вот, например, по этому пути,
В очарованье платьица простого,
Ты в замок шла обычно от пяти,
Да, от пяти до полчаса шестого.

Вот, например, растущий на лугу
Поблекший чуть, голубенький цикорий.
На нем гадала ты. "Я не солгу", -
Он лепетал в прощающем укоре.

Здесь все пропоцелуено насквозь,
И здесь слова такие возникали,
Что, если б влить в бокал их удалось,
Они вином заискрятся в бокале!

***
Любовь – беспричинность. Бессмысленность даже, пожалуй.
Любить ли за что-нибудь? Любится – вот и люблю.
Любовь уподоблена тройке взбешенной и шалой,
Стремящей меня к отплывающему кораблю.

Куда? Ах, не важно. Мне нравятся рейсы без цели.
Цветенье магнолий… Блуждающий, может быть, лед…
Лети, моя тройка, летучей дорогой метели
Туда, где корабль свой волнистый готовит полет!

Топчи, моя тройка, анализ, рассудочность, чинность!
Дымись, кружевным, пенно-пламенным белым огнем!
Зачем? Беззачемно! Мне сердце пьянит беспричинность!
Корабль отплывает куда-то. Я буду на нем!

В вечерних ресторанах,
В парижских балаганах,
В дешевом электрическом раю
Всю ночь ломаю руки
От ярости и муки
И людям что-то жалобно пою

Звенят, гудят джаз-банды,
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
А я кривой и пьяный
Зову их в океаны
И сыплю им в шампанское цветы.

А когда настанет утро,
Я бреду бульваром сонным
Где в испуге даже дети
Убегают от меня
Я усталый старый клоун
Я машу мечем картонным
И в лучах моей короны
Умирает светоч дня.

Звенят, гудят джаз-банды
Танцуют обезьяны
И бешено встречают рождество
А я кривой и пьяный
Заснул у фортепьяно
Под этот дикий гул и торжество.

На башне бьют куранты,
Уходят музыканты
И елка догорела до конца.
Лакеи тушат свечи,
Давно утихли речи,
И я уж не могу поднять лица.

И тогда с потухшей елки
Тихо спрыгнул желтый Ангел.
И сказал :"Маэстро, бедный,
Вы устали, Вы больны.
Говорят, что Вы в притонах
По ночам поете танго?
Даже в нашем добром небе
Были все удивлены".

И закрыв лицо руками
Я внимал жестокой речи.
Утирая фраком слезы,
Слезы боли и стыда.
А высоко в синем небе
Догорало Божьи свечи.
И печальный желтый Ангел
Тихо таял без следа...

Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушел Ваш китайчонок Ли?..
Вы, кажется, потом любили португальца,
А может быть, с малайцем Вы ушли.

В последний раз я видел Вас так близко.
В пролеты улиц Вас умчал авто.
И снится мне — в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подает манто.

Папа ушёл, вот его чемоданы -
Он заберёт их попозже, потом…
Трое теперь нас осталось у мамы –
Я и брат Санька с чёрным котом.

Чем же ТА женщина папе дороже?
Что в ней такого, чего у нас нет?
Папа сказал, что она помоложе,
Любит сильней и несёт ему свет.

Странно…она ведь одна, а нас трое –
Стало быть, больше любви для отца.
Если б оставила папу в покое
Та, что звонит по ночам без конца…

Как всё устроится? Это известно –
В школе ребята успели сказать.
Папа теперь у нас будет «воскресным»,
По выходным станет к нам приезжать.

Папа ушёл и уже не вернётся…
Санька уснул у меня на руке.
Мама не плачет, но реже смеётся…
Папа, ты счастлив от нас вдалеке?

Коня сменить! Перевяжите раны!
Помилуй, боже! - Шш... Все это сон.
О совесть робкая, как мучишь ты!
Огни синеют. Мертв полночный час.
В поту холодном трепетное тело.
Боюсь себя? Ведь никого здесь нет.
Я - я, и Ричард Ричардом любим.
Убийца здесь? Нет! Да! Убийца я!
Бежать? Но от себя? И от чего?
От мести. Сам себе я буду мстить?
Увы, люблю себя. За что? 3а благо,
Что самому себе принес? Увы!
Скорее сам себя я ненавижу
За зло, что самому себе нанес!
Подлец я! Нет, я лгу, я не подлец!
Шут, похвали себя. Шут, не хвались.
У совести моей сто языков,
Все разные рассказывают сказки,
Но каждый подлецом меня зовет.
Я клятвы нарушал - как много раз!
Я счет убийствам страшным потерял.
Грехи мои - чернее нет грехов -
В суде толпятся и кричат: "Виновен!"
Отчаянье! Никто меня не любит.
Никто, когда умру, не пожалеет.
Как им жалеть, когда в самом себе
К себе я жалости не нахожу?
Казалось мне, все души мной убитых
Сошлись в шатер и каждый звал на утро
Возмездие на голову мою.

Наши предки лезли в клети
И шептались там не раз:
"Туго, братцы... видно, дети
Будут жить вольготней нас".

Дети выросли. И эти
Лезли в клети в грозный час
И вздыхали: "Наши дети
Встретят солнце после нас".

Нынче так же, как вовеки,
Утешение одно:
Наши дети будут в Мекке,
Если нам не суждено.

Даже сроки предсказали:
Кто - лет двести,кто - пятьсот,
А пока лежи в печали
И мычи, как идиот.

Разукрашенные дули,
Мир умыт, причесан, мил...
Лет чрез двести? Черта в стуле!
Разве я Мафусаил?

Я, как филин, на обломках
Переломанных богов.
В неродившихся потомках
Нет мне братьев и врагов.

Я хочу немножко света
Для себя, пока я жив,
От портного до поэта -
Всем понятен мой призыв...

А потомки... Пусть потомки,
Исполняя жребий свой
И кляня свои потемки,
Лупят в стенку головой!

Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.


Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.


Путешествуя в Женеву,
На дороге у креста
Видел он Марию деву,
Матерь господа Христа.


С той поры, сгорев душою,
Он на женщин не смотрел,
И до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел.


С той поры стальной решетки
Он с лица не подымал
И себе на шею четки
Вместо шарфа привязал.


Несть мольбы Отцу, ни Сыну,
Ни святому Духу ввек
Не случилось паладину,
Странный был он человек.



Проводил он целы ночи
Перед ликом пресвятой,
Устремив к ней скорбны очи,
Тихо слезы лья рекой.


Полон верой и любовью,
Верен набожной мечте,
Ave, Mater Dei кровью
Написал он на щите.


Между тем как паладины
Ввстречу трепетным врагам
По равнинам Палестины
Мчались, именуя дам,


Lumen coelum, sancta Rosa!
Восклицал всех громче он,
И гнала его угроза
Мусульман со всех сторон.


Возвратясь в свой замок дальный,
Жил он строго заключен,
Все влюбленный, все печальный,
Без причастья умер он;


Между тем как он кончался,
Дух лукавый подоспел,
Душу рыцаря сбирался
Бес тащить уж в свой предел:


Он-де богу не молился,
Он не ведал-де поста,
Не путем-де волочился
Он за матушкой Христа.


Но пречистая сердечно
Заступилась за него
И впустила в царство вечно
Паладина своего.

Любимых убивают все,
Но не кричат о том.
Издевкой, лестью, злом, добром,
Бесстыдством и стыдом,
Трус - поцелуем похитрей,
Смельчак - простым ножом.

Любимых убивают все,
Казнят и стар и млад,
Отравой медленной поят
И Роскошь, и Разврат,
А Жалость - в ход пускает нож,
Стремительный, как взгляд.

Любимых убивают все -
За радость и позор,
За слишком сильную любовь,
За равнодушный взор,
Все убивают - но не всем
Выносят приговор.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав..
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

сегодня после работы купи что-нибудь к чаю:
сегодня один человек визит нанесёт к шести.
он не признается, что скучает, но он скучает,
когда обстоятельства вас никак не могут свести.

так принимай же скорее гостя к себе, когда он
устал от речей и странствий, хлопотами измождён;
ударом жизни отправлен в очередной нокдаун
или же просто до нитки вымок под сильным дождём.

отогревай ладони его, скажи ему слово, -
затем, чтобы вечер сбылся уютен, терпок и тих,
а то, что, возможно, ты любишь кого-то другого, -
так это мы все тут, в какой-то мере, любим других.

а то, что в сомнениях маешься, губы кусая,
оплошностей после всего несбывшегося боясь, -
так это мы все, поверь, с надтреснутыми сердцами,
и всем из нас хоть однажды нашлось, с кем утратить связь.

так вот себе и живи, простые правила зная:
не гуляй в холод без шапки, надевай в дождь капюшон;
никогда в гостях не засиживайся допоздна и
успевай, пока последний транспорт ещё не ушёл...

и гость собирается, вот он стоит на пороге:
быстро была исчерпана вечерняя благодать.
ты ему напоследок желаешь лёгкой дороги,
и он успевает уехать. мог бы и опоздать.

Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.

Я был лишь тем, что ты
там, снизу, различала:
смутный облик сначала,
много позже - черты.

Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.

Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.

Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.

Так творятся миры.
Так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.

Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданьи потерян,
кружится шар.

Одинокий мужчина и его одинокая кошка..
Утром встав, потянувшись, как в принципе было всегда.
А потом эти двое сидели, смеясь, у окошка.
Не могли поделить круассан на двоих, вот беда.

И сидели, деля подоконник, кто справа, кто слева.
Подставляя взошедшему солнцу два разных лица.
На одном, помохнатей, читалось "Я все ж королева".
На втором, чуть небритом, блестели задорно глаза.

И допив капучино, а кошка - тарелочку сливок,
Посмотрев друг на друга, глазами сказали: ПОРА!
Он ушел на работу, насыпав ей в чашку оливок.
Вот такая вот странная кошка с мужчиной жила.

И ждала его, взглядом зеленым скользя по дорожке,
Потому, что однажды к замерзшей он вдруг подошел.
И сказал: - Извини, я давно так мечтаю о кошке.
Может, будешь моей? Вдруг тебя не случайно нашел?

И она согласилась. Ну, а как было кошке ответить?
"Он такой одинокий, как я... и глаза ничего.
Да и пахнет приятно, печеньем, как пахнут лишь дети.
Этот ведь не обидит.. " - подумав. И стала его.

С той поры и живут одинокие, странные рядом.
Иногда он читает для кошки стихи до утра.
А когда засыпает, то кошка с таинственным взглядом

Охраняет его...

...раскрывая два белых крыла.

Она всегда была немного кошкой...
Она любила спать и молоко,
И под перчаткой каждая ладошка
Скрывала пять изящных коготков.

Когда в больших глазах ее блестящих
Луна свой отражала свет слегка,
Она казалась кошкой настоящей,
Готовой для внезапного прыжка.

Она спала калачиком под пледом,
А иногда и вовсе не спала...
Но каждый день назло дождям и бедам
Была непринужденно весела.

Не каждый мог ее погладить шерстку,
Иной, кто часом мимо проходил,
Трепал за ушком... Но мечтала кошка,
Чтоб кто-то добрый кошку приручил!

Пушистый снег ей волшебством казался,
А шоколад – лекарством от разлук.
К рассвету нежный сон ее касался,
Во сне ей снилась пара теплых рук.

Она от скуки затевала игры,
Но вскоре уставала и от игр -
Так часто под шикарной шкурой тигра
Скрывался кот облезлый, а не тигр.

...Мерцает светом лунная дорожка,
Чуть слышен звук шагов ее в ночи,
Однажды навсегда уходит кошка,
Которую не смог ты приручить...

Я всегда твердил, что судьба - игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако - сильно.

Я считал, что лес - только часть полена.
Что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишена мотива,
но зато ее хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладет на плечи.
Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.

Чему смеялся я сейчас во сне?
Ни знаменьем небес, ни адской речью
Никто в тиши не отозвался мне…
Тогда спросил я сердце человечье:

Ты, бьющееся, мой вопрос услышь, —
Чему смеялся я? В ответ — ни звука.
Тьма, тьма кругом. И бесконечна мука.
Молчат и бог и ад. И ты молчишь.

Чему смеялся я? Познал ли ночью
Своей короткой жизни благодать?
Но я давно готов её отдать.
Пусть яркий флаг изорван будет в клочья.

Сильны любовь и слава смертных дней,
И красота сильна. Но смерть сильней.

Ты цепенел века, глубоко спящий,
Наперсник молчаливой старины
Вечно-зеленый миф! А повесть слаще,
Чем рифмы будничные сны!
Каких цветений шорох долетел?
Людей, богов? Я слышу лишь одно:
Холмов Аркадии звучит напев.
То люди или боги? Все равно…
Погони страх? Борьба упругих тел?
Свирель и бубны? Хороводы дев?

Напевы слушать сладко; а мечтать
О них милей; но пойте вновь, свирели;
Вам не для слуха одного порхать…
Ах, для души теперь они запели:
О юноша! в венке… и не прейдет
Тот гимн — и листья те не опадут;
Пусть ввек не прикоснется поцелуй;
Ты плачешь у меты — она цветет
Всегда прекрасная, но не тоскуй —
Тебе любить в безбрежности минут!

О, этих веток не коснется тлен!
Листы — не унесет вас аквилон!
Счастливый юноша — без перемен
Свирели будет звон и вечный сон;
Любовь твоя блаженна! Вновь и вновь,
Она кипит, в надежде утолить
Свой голод; свежесть чувства не пройдет
А страсть земная отравляет кровь,
Должна печалью сердце истомить,
Иссушит мозг и жаждой изведет.

Что это за толпа, волнуясь, мчит?
На чей алтарь зеленый этот жрец
Ведет теленка? Почему мычит,
Венками разукрашенный телец?
Чей это городок на берегу
И на горе высокий этот вал,
Зачем молитвенный спешит народ?
О этот город, утро на лугу,
И нет здесь никого, кто б рассказал,
Зачем так грустен этот хоровод.

Эллады тень! обвитая листвой
Мужей из мрамора и легких жен,
Зеленым лесом, смятою травой
Ты мучаешь, маня, как вечный сон,
И вечно леденящая мечта!
Но поколенье сменится другим,
Ты новым людям будешь вновь сиять -
Не нам. Тогда скажи, благая, им,
«Краса есть правда, правда — красота»,
Земным одно лишь это надо знать.

Вовеки не замрет, не прекратится
Поэзия земли. Когда в листве,
От зноя ослабев, умолкнут птицы,
Мы слышим голос в скошенной траве
Кузнечика. Спешит он насладиться
Своим участьем в летнем торжестве,
То зазвенит, то снова притаится
И помолчит минуту или две.

Поэзия земли не знает смерти.
Пришла зима. В полях метет метель,
Но вы покою мертвому не верьте.
Трещит сверчок, забившись где-то в щель,
И в ласковом тепле нагретых печек
Нам кажется: в траве звенит кузнечик.

На тихом берегу зеленого канала,
Где зыбь под барками спокойно задремала, —
Ушедший в небо шпиль и окна чердаков,
И аспид старых крыш, где аист пляшет танец,
И грохот кабаков, приюта буйных пьяниц, —
Фламандский городок Теньера вам готов.

Его узнали вы? Вы видите: вон ива,
Как девушка в воде, склоняется лениво,
Рассыпав волосы, вон церкви острие,
Вон утки на краю дождем размытой ямы…
Картине солнечной не достает лишь рамы,
Гвоздя, чтоб прикрепить ее.

У меня в Москве - купола горят!
У меня в Москве - колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят, -
В них царицы спят, и цари.

И не знаешь ты, что зарёй в Кремле
Легче дышится - чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарёй в Кремле
Я молюсь тебе - до зари!

И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.

Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю -
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари...

Но моя река - да с твоей рекой,
Но моя рука - да с твоей рукой
Не сойдутся. Радость моя, доколь
Не догонит заря - зари.

Игорь Северянин

В ЛИМУЗИНЕ

Она вошла в моторный лимузин,
Эскизя страсть в корректном кавалере,
И в хрупоте танцующих резин
Восстановила голос Кавальери.

Кто звал ее на лестнице: "Manon?"
И ножки ей в прохладном вестибюле,-
Хотя она и бросила: "Mais non!"* -
Чьи руки властно мехово обули?

Да все же он, пустой, как шантеклер,
Проборчатый, офраченный картавец,
Желательный для многих кавалер,
Использованный многими красавец.

О, женщина! Зови его в турне,
Бери его, пожалуй, в будуары...
Но не води с собою на Массне:
"Письмо" Массне... Оно не для гитары!..

Ты мурлычешь, как маленький трактор
И суешь мокрый носик в ладошку.
Говоришь:"Без тебя я не плакал,
Просто грустно мне было немножко.

Я поспал, посидел на окошке,
Похрустел недоеденной сушкой.
Ни к чему даже полная плошка,
Если некому гладить за ушком.

А потом я улегся в прихожей
И минута, как вечность тянулась.
Слышу смех, на хозяйкин похожий...
Вот и ты!!! Наконец-то вернулась!!!

Пожалуйста, заботься обо мне!
Я вырвалась из замкнутого круга,
В тебе найдя любовника, и друга,
И принца на серебряном коне…
Я вырвалась из круга «я-сама».
Я самоутвердилась. Я устала.
Возьми меня на ручки с пьедестала
Гордыни, честолюбия, ума…
Я самоотвердела. Я тверда.
На мне не остается ран от терний.
А я хочу быть мягкой, и вечерней
(Я женщина. Я самка. Я – вода).
Я слабая. Я баба. Мне слабо:
Коня, и шпалы веером, и в избу,
И если в доме мышь – то будет визгу,
И я не претендую на любовь –
Я слабости минуточку хочу.
Я девочка. Я жалуюсь. Я плачу.
Лежу в постели, свернута в калачик –
И таять, как Снегурочка, учусь.
Я сдам свои права, с таким трудом
Добытые. Ты прав и ты по праву
На всех моих врагов найдешь управу
И всех моих друзей запустишь в дом.
Ты добрый. Ты высокий. Ты – плечо.
Ты два плеча, и твой спокойный запах
(Уткнуться и не думать ни о чем,
Уснуть в твоих больших мохнатых лапах…)
Ты сильный, но о каменной стене
Молчу – наелась. Хватит. Не желаю.
Любить не обязую. Умоляю:
Пожалуйста, заботься обо мне.

Клены выкрасили город
колдовским каким-то цветом -
Это скоро, это скоро
Бабье лето, бабье лето.

Что так быстро тают листья -
ничего мне не понятно,
А я ловлю как эти листья
наши даты, наши даты.

Я кружу напропалую
с самой ветреной из женщин.
А я давно искал такую
И ни больше и ни меньше.

Только вот ругает мама,
что меня ночами нету,
что я слишком часто пьяный
бабьим летом, бабьим летом.

Я забыл когда был дома,
Спутал ночи и рассветы.
Это омут, ох, это омут -
Бабье лето, бабье лето.

Если хочешь понять человека,
То не слушай, что он говорит.
Притворись дождем или снегом
И послушай, как он молчит.

Как вздыхает и смотрит мимо?
Что улыбку рождает в нем?
Посмотри, каков он без грима,
С которым мы все живем.

Наблюдай, как он входит к детям,
К людям страждущим, старикам...
И хотя бы на миг на свете
Попытайся и стань им сам!

Не старайся быть хуже, лучше,
Без оценки смотри сейчас:
Прямо в сердце его, прямо в душу,
Прямо в бездну далеких глаз!

Если хочешь понять другого,
В глубь иди тогда, не вовне.
Не всегда стоит верить слову,
Часто истина - в тишине.


© Copyright: Наталья Головатюк, 2010

Скоро выпадет снег. Невесомо, красиво...
Мир укроется пледом пушистой зимы.
Скоро выпадет снег. И узорным курсивом
Разбегутся следы в ожиданьи весны.
Скоро выпадет снег. Мы обнимемся крепче,
Мы полюбим сильнее за ценность тепла.
Скоро выпадет снег и дышать будет легче,
Станут старше поступки, мудрее - слова.
Скоро выпадет снег. Это повод для сказки.
Это повод укрыться - одним на двоих.
Это жаркие губы, глубокие ласки...
И замерзший под утро нечаянный стих.
Скоро выпадет снег. Мы останемся вместе.
Одиноким трудней и больней зимовать.
Скоро выпадет снег и смешается с песней
Догорающих дров, осветивших кровать.
Скоро выпадет снег. Это даже не грустно.
Это рядом с тобой только твой человек.
Это ставшее солнцем взаимное чувство.
Скоро выпадет снег. Скоро выпадет снег...

© Copyright: Аль Квотион, 2012
Свидетельство о публикации №11209286164

http://cs421819.userapi.com/v4218197...L38nUzsm70.jpg

Знаешь, бывают такие драмы: вроде бы сказка, но не без слёз.
Вся открывается панорама: замок, лесничий, сухой мороз,
свечи, парящие над головою – странно, конечно, но хоть бы так.
...Самое страшное – звук прибоя, в зелье крестраж – бесполезный враг...

Как было раньше: обычно, просто. Тёмный чулан, ну чего тут взять?
Дело не в деньгах, игрушках, росте... Главное – это уметь мечтать.
...Эти кареты не едут сами, ты это позже потом поймёшь.
В мире, наполненном чудесами, есть также ненависть, смерть и ложь.

Всё это будет потом. Но вспомни! Первые чувства, немой восторг –
скоро на скорый на той платформе, что ты никак сам найти не мог...
...Как это сложно – терять любимых. И невозможно – в который раз.
Кто-то остался. Они – невредимы. Слушай же дальше ты мой рассказ!

Жди необычного, жди интриги. В сердце от каждой строки горячо.
Видишь тех двух (у девчонки книги)?.. Оба подставят тебе плечо.
Золото в небе слови, ведь надо! Надо бороться и побеждать!
Что тебе будет потом наградой? Это твой выбор. Тебе решать.

Если бояться, то только страха, если быть верным, то будь же им.
Всё не решишь с одного лишь маха, надо быть честным с собой самим.
Сколько на долю твою, на совесть, сколько на годы - помножить боль?
Я бы продолжила эту повесть, ведь у тебя в ней – большая роль.

Магия дружбы преобладает, если ты веришь, что дружба есть.
Больше пугает нас и меняет вера в величие, вера в месть.
Слово “война” не останется словом. Купол надломится, враг придёт.
Место, что ты называл своим домом, будет разрушено. Но не падёт...

Знаешь, бывают такие драмы: вроде бы сказка, но только где?
Тобою гордятся папа и мама, но не вернутся уже к тебе...
Ты не грусти, ведь любовь – защита, так ведь сказал тебе тот мудрец?..
Снитч в твоих пальцах ещё закрытый... Он открывается под конец.

(с) Грошева Ася

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.

Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.

Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага -
И ненавидите вы нас...

За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..

Вы грозны на словах - попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.

Ты случился со мной в сентябре, когда падали звезды.
Ты случился легко, как прорезавший облако дождь,
Ты случился красиво, как самые первые грозы,
Ты случился так просто, как спелая к осени рожь.
Ты случился моим. Не спросил, просто взял и случился.
Ты случился улыбкой на чуждых улыбке губах,
В темном зеркале глаз силуэтом любви отразился.
Ты случился словами в написанных сердцем стихах.
Ты случился рассветом на тонкой окраине ночи,
Ты случился рекой в раскаленной от жажды земле,
Ты случился напевом среди прозаических строчек,
Ты случился. И рядом остался. И нравишься мне.
Ты случился судьбой, долгожданной, прекрасной и строгой,
Ты случился однажды осенней прохладной порой.
Ты останешься в жизни моей, в этой долгой дороге
Самым лучшим, навек, из того, что случалось со мной.


© Copyright: Аль Квотион, 2012
Свидетельство о публикации №112092310434

А ты храбрая девочка, Ваше высочество,
Знаешь – я за спиной, и ничуть не растеряна…
Что ты делаешь здесь, в моём Волчьем урочище,
Где туманом обратная тропка застелена?
Не дрожишь как осинка, как лань осторожная,
Не пытаешься скрыться, следы свои путая…
Обречённое счастье моё невозможное,
Ну, зачем ты решилась придти сюда, глупая!
Там, за этим туманом – весна и цветение,
Соловьиный закат и иваны-царевичи,
Почему же ты выбрала невозвращение,
Распустив для меня две косы свои девичьи?
Здесь стволы у деревьев безжизненно-мшистые,
Даже ветер пугается карканья строгого,
Здесь колючие ели и вязы плечистые
Сторожат моё, Богом забытое, логово.
Знаешь, сколько прошло через эти объятия?
Сладко таяло сердце, согретое чарами…
Но на всех волкодлаках любовь, как заклятие –
Сколько нас ни люби, остаёмся волчарами.
Вот поэтому лес мой – не место свидания,
Сотню раз ты ещё в безрассудстве раскаешься!
Не разлука страшна, а… РАЗОЧАРОВАНИЕ.
Так чего ж ты молчишь...? почему улыбаешься?!
Но смыкаются губы под пальцами женщины,
Я послушен тебе как ручное чудовище…
- Ты забыл…, мы друг другу по-жизни обещаны.
Просто ты лишь моё дорогое сокровище!

Не славы и не коровы,
не шаткой короны земной -
пошли мне, Господь, второго, -
что вытянул петь со мной!

Прошу не любви ворованной,
не милостей на денек -
пошли мне, Господь, второго, -
чтоб не был так одинок.

Чтоб было с кем пасоваться,
аукаться через степь,
для сердца, не для оваций,
на два голоса спеть!

Чтоб кто-нибудь меня понял,
не часто, ну, хоть разок,
из раненых губ моих поднял
царапнутый пулей рожок.

И пусть мой напарник певчий,
забыв, что мы сила вдвоем,
меня, побледнев от соперничества,
прирежет за общим столом.

Прости ему. Пусть до гроба
одиночеством окружен.
Пошли ему, Бог, второго -
такого, как я и как он

1971

Немного в жизни есть таких людей,
Кому доверить можно свою душу,
Кто с каждым днем надежней и родней
И с каждым годом все сильнее нужен.

Немного тех, с кем можно быть собой
До жеста, до движения, до взгляда,
С кем каждый вдох уверенно-простой,
Лишь оттого, что этот кто-то рядом.

Немного рук, что тянутся в беде
И предложить готовы свою помощь,
Немного тех, кто помнит о тебе
И днем, и утром, и в немую полночь.

И как редки те люди, кто отдаст
Последнее, чтоб только друг не плакал,
Но вот таким Господь за все воздаст
Когда-нибудь внезапно и с размахом...

© Copyright: Елизавета Щербакова-Счастливая, 2010
Свидетельство о публикации №110060800282

Прочерки, прочерки - вырвана с корнем история:
Все многоточия, строчки, сомнения, правила.
Практика стёрла графитный набросок теории -
Время не терпит боящихся сразу и набело.

Нежность на кончиках пальцев никчёмным сокровищем,
Не разделить, не отдать, не стряхнуть, не избавиться...
Я же люблю его, Господи, искренне - что ещё?!
В этом меня даже Ты не заставишь раскаяться!

Своды законов Твоих мной не раз перелистаны,
Заповедь с номером семь - нет печальнее повести...
Господи, что будет чище - бессовестность истины,
Или прикрытая подлость поступка по совести?

Ты наказал нас разлукой - быть может, заслуженно.
Хочешь - смирюсь с этой карой? Поэту - поэтово...
Стану песчинкой, окатанной болью в жемчужину,
Но не в ладонях чужих - сбереги хоть от этого!

Я не смогу. Это более, чем наказание...
Если ты слышишь, Всевышний, пошли мне терпения...
Я бы ещё попросила простить мне отчаянье,
А за любовь и у Бога не просят прощения...

Рядом мы, Господь,
рядом, рукой ухватить.

Уже ухвачены, Господь,
друг в друга вцепившись, как будто
тело любого из нас –
тело твое, Господь.

Молись, Господь,
молись нам,
мы рядом.

Криво шли мы туда,
мы шли нагнуться
над лоханью и мертвым вулканом.

Пить мы шли, Господь.

Это было кровью. Это было
тем, что ты пролил, Господь.

Она блестела.

Твой образ ударил в глаза нам, Господь.
Рот и глаза стояли открыто и пусто, Господь.
Мы выпили это, Господь.
Кровь и образ, который в крови был, Господь.

Молись, Господь.
Мы рядом.

Той синевы, которой взгляд его искал, я выпил первым.
Из следа твоего я пил и видел:
ты катишься сквозь пальцы мои, жемчуг, и растешь.
Растешь, как все, кто преданы забвенью.
И катишься: так черный град тоски
сыплет в платок, беленный взмахами прощанья.

Черное молоко рассвета мы пьем его вечерами
мы пьем его в полдень и утром мы пьем его ночью пьем и пьем
мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет

В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
он пишет так и встает перед домом и блещут созвездья он свищет своим волкодавам
он высвистывает своих иудеев пусть роют могилу в земле
он нам говорит а теперь играйте пускай потанцуют

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем вечерами
В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет

Он требует глубже врезайте лопату в земные угодья эй там одному а другому играйте и пойте
он шарит железо на поясе он им машет глаза у него голубые

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью мы пьем тебя в полдень и утром мы пьем вечерами пьем и пьем
в том доме живет господин о твои золотые волосы Маргарита
пепельные твои Суламифь он играет со змеями пишет

Он требует слаще играйте мне смерть Смерть это немецкий учитель
он требует темней ударяйте по струнам потом вы подыметесь в небо как дым
там в облаках вам найдется могила там тесно не будет

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень Смерть это немецкий учитель
мы пьем тебя вечерами и утром пьем и пьем
Смерть это немецкий учитель глаза у него голубые

он целит свинцовая пуля тебя не упустит он целит отлично
он на нас выпускает своих волкодавов он нам дарит могилу в воздушном пространстве
он играет со змеями и размышляет Смерть это немецкий учитель

золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь.

Дитя с безоблачным челом
И удивленным взглядом,
Пусть изменилось все кругом
И мы с тобой не рядом,
Пусть годы разлучили нас,
Прими в подарок мой рассказ.
Тебя я вижу лишь во сне,
Не слышен смех твой милый,
Ты выросла, и обо мне,
Наверное, забыла.
С меня довольно, что сейчас
Ты выслушаешь мой рассказ.
Он начат много лет назад
Июльским утром ранним,
Скользила наша лодка в лад
С моим повествованьем.
Я помню этот синий путь,
Хоть годы говорят: забудь!
Мой милый друг, промчатся дни,
Раздастся голос грозный.
И он велит тебе: "Усни!"
И спорить будет поздно.
Мы так похожи на ребят,
Что спать ложиться не хотят.
Вокруг - мороз, слепящий снег
И пусто, как в пустыне,
У нас же - радость, детский смех,
Горит огонь в камине.
Спасает сказка от невзгод
Пускай тебя она спасет.
Хоть легкая витает грусть
В моей волшебной сказке,
Хоть лето кончилось, но пусть
Его не блекнут краски,
Дыханью зла и в этот раз
Не опечалить мой рассказ.

ПОЭЗА ОТЧАЯНИЯ


Я ничего не вижу, я ни во что не верю,
Больше не вижу в жизни светлых её сторон.
Я подхожу сторожко к ближнему, точно к зверю.
мне ничего не нужно.Скучно. Я утомлен.

Кто-то кого-то режет, кто-то кого-то душит.
Всюду одна нажива, жульничество и ложь.
Ах, не смотрели б очи! Ах, не слыхали б уши!
Лермонтов, ты ль не был прав: 'Чем этот мир хорош?'

Мысль, даже мысль продажна. Даже любовь корыстна.
Нет воплотимой грезы. Все мишура, все прах.
В жизни не вижу счастья, в жизни не вижу смысла.
Я ощущаю ужас. Я постигаю страх.

Жил да был Человек. Одинок:(не считая собаки).
Ни жены, ни детей…Сам прислуга, и сам господин.
После смерти его оказалось, что некому плакать.
Потому что Собака отправилась следом за ним.
Вот бредет по пескам он в томительных поисках рая.
А вокруг – никого. По земле расстилается дым.
И воды – ни глотка. От жары и от жажды сгорают.
И собака измученно следом плетется за ним
Бесконечна дорога. На ней ни травинки, ни знака.
Очевидно, и Данте Чистилище видел таким.
Человек еле шел. Но ему помогала собака,
Та, которая в пекло отправилась следом за ним
Вдруг они увидали, как башнями город сверкает.
Водопады… И птицы слагают Создателю гимн.
И Привратник сказал:
- Заходи! Тебя Рай ожидает!
Но Собаку он не захотел в рай пустить вместе с ним.
Человек без сомнений и слов отказался от рая.
Что поделаешь тут, если был он с рожденья таким.
И таинственный город мгновенно в тумане растаял.
И ушел Человек. И Собака ушла вслед за ним.
Сколько дней они шли… И ночей… Кто об этом узнает?
Человек шел и падал, и шел, адской жаждой томим.
И забыл он о найденном, и о потерянном рае.
И Собака его одиноко трусила за ним.
Время там не течет. Не светает там и не темнеет.
И ничтожно то, что в нашем мире казалось большим
Новый город возник…Был он меньше. И краски скромнее.
Человек постучал… А Собака шла следом за ним.
- Я с дороги…- едва прохрипел Человек, - я с дороги.
И Собака хрипела. Был хрип непохожим на лай .
- Дайте … каплю… воды…и Собаке и мне. Ради Бога!
И Привратник сказал:
- Заходите…Вас ждут… Это рай»
- Был бы рад я войти. Как мечтал я о рае! Однако…
За воротами должен остаться я с другом моим.
И Привратник сказал:
- Заходите к нам вместе с Собакой
И вошел Человек. И Собака вошла вместе с ним.
- Ну, а там что за рай? Где водою нас не напоили?
Где хоромы. И где низвергается с гор водопад?
И Привратник сказал:
Хорошо, что туда не пустили,
Потому что не рай это. Замаскированный ад.
- Но зачем над воротами вывеска точно такая?
И зачем он манил нас прохладою сладкой своей?
И Привратник сказал:
Это все – только видимость рая.
Это Ад. Он для тех, кто бросает в дороге друзей.

На что мы тратим жизнь?
На мелочные ссоры,
На глупые слова, пустые разговоры,
На суету обид, на злобу - вновь и вновь.
На что мы тратим жизнь...
А надо б на любовь...

Сжигаем жизнь дотла всё на пустое что-то -
На нудные дела, ненужные заботы...
В угоду обществу придумываем маски...
На что мы тратим жизнь!
А надо бы на ласки...

Мы распыляем жизнь на сумрачную скуку,
На "имидж" и "престиж", ненужную науку,
На ложь и хвастовство, на дармовую службу.
На что мы тратим жизнь?...
А нужно бы на дружбу...

Куда-то всё спешим, чего-то добываем.
Чего-то ищем все - а более теряем;
Всё копим - золото, тряпьё и серебро...
На что мы тратим жизнь!
А надо б на добро...

Волнуемся, кричим, по пустякам страдаем;
С серьёзностью смешной вещички выбираем.
Но сколько не гадай - всё выберешь не ту.
На что мы тратим жизнь...
А надо б на мечту...

Боимся радости, боимся верить в сказки,
Боимся и мечты, и нежности, и ласки;
Боимся полюбить, чтоб после не тужить...
На что мы тратим жизнь?!
А надо просто жить!

И когда под ногами весы задрожат в укоризне,
И начнут выбирать, кто невольно запляшет в огне:
"Эти люди со мной, я их знаю по прожитой жизни."
Я за них попрошу, и попросят они обо мне.

Эти люди, как я, нами можно заделывать бреши,
Сбереги нас, Господь, как последнюю волю свою.
Мы в строю до конца, даже если он реже и реже,
Мы умеем стоять, не качаясь, в железном строю.

Всё величье Твоё, все законы Твои и Заветы,
Все церквушки и храмы, ещё без крестов и в крестах.
Всё на нашей крови и любови, пролитых сверх сметы,
Как дороги в болотах на наших дымятся костях.

Собери нас в отряд, а потом разбросай по просторам,
Что бы мы в одиночку сильны и по-доброму злы,
Повели за собой тех, кто сгинул в неверии хвором,
Кто под лютым дождём не поднял от земли головы.

Мы заставим их жить, отучив от вина и бессилья,
Встанут братья на равных в упрямые наши ряды.
И окрепнут сердца, за спиною прорежутся крылья,
И глаза оживут, словно в Вербное утро цветы.

И лишь после победы прости нас, как всех мы прощали
И опять позови в Судный день постоять на весах,
Мы придём,как один, и не будем просить о пощаде,,
И без срока заблудимся в райских незримых лесах.

Жизнь началась в ракитовых кустах
С ритмичного, как стих, телодвиженья.
И было в этом что-то от служенья,
А не банальный повседневный трах.

Ведомый чувством долга пред страной
Я приобщился к таинству зачатья,
Но не желал за это отвечать я.
Как не желал насмешек пьяный Ной,
Когда сынов он вопрошал — на кой
Смеяться, обращая святость фарсом,
Над немощью заслуженного старца,
Над пьянством, ленью, слабостью людской?

Но это было в прошлом, и поверь,
В тени ракиты тиская девицу,
Не думал я, что может повториться
Библейская история теперь.

Вначале было, как всегда, словцо.
Там — пьяный бред, а тут — она вздыхала...
И Хам стал нарицательным нахалом,
А я — так неожиданно — отцом.
Страна же оказалась ни при чём.
Мол, сам во всём... и помахала ручкой,
Живи, мол, от получки до получки...
А я уже, как вол, захомучён.

Конечно пью, непьющий мне не сват,
И дел по горло, и по горло в хламе...
А дети вырастают хам на хаме,
Но в этом я уже не виноват.

Звон кандалов на дорогах,
Пенье птиц
В зеленой прохладе леса,
В сладостной музыке пальм…
Пламя…
Пламя на травах…
Пламя над крышами хижин
Каяте…
На дальних дорогах
Толпы народа,
Толпы народа,
Толпы народа,
Толпы народа,
Изгнанного отовсюду,
На дальних дорогах,
До самого горизонта…
И снова на дальних дорогах
Шагают люди,
Бессильно руки опустив…
Зарево,
Танцы,
Тамтамы,
Ритмы…
Ритмы в свете,
Ритмы в цвете,
Ритмы в звуке,
Ритмы в движенье,
Ритмы в шагах окровавленных ног,
Ритмы в крови, текущей из-под ногтей,
И все это ритмы…
Ритмы…
О, голоса истерзанной Африки!

A POEM

When he was small, when he would fall,
on sand or carpet he would lie
quite flat and still until he knew
what he would do: get up or cry.

After the battle, flat and still
upon a hillside now he lies –
but there is nothing to decide,
for he can neither cry nor rise.

1942
Minnesota

***
Господи, везде кручина!
Мир завален горем, бедами!
У меня убили сына
С Твоего ли это ведома?
Был он как дитя беспечное,
Проще был других, добрее...
Боже, мог ли Ты обречь его?
Крестик он носил на шее.
С детства ум его пленяло
Все, что нежно и таинственно,
Сказки я ему читала.
Господи, он был единственный!
К Матери Твоей взываю,
Тихий Лик Ее дышит сладостью.
Руки, душу простираю,
Богородица, Дева, радуйся!..
Знаю, скорбь Ее безмерна,
Не прошу себе и малого,
Только знать бы, знать наверно,
Что Ты Сам Себе избрал его!

Прекрасное – есть радость навсегда:
Его растёт лишь прелесть, – никогда
В ничто не канет, но таится в нём
Беседки тишь и власть забыться сном
Грёз полным, здравья, мирного дыханья.
Затем плетём венки мы утром ранним,
Чтоб, за цветком склонясь, к земле стать ближе,
А безнадёжность, недостаток иже
Блистают благородством, унынья дни,
Все затемнённые, опасные пути –
Для наших поисков: им вопреки
Снимает красота муар тоски
С душ угнетённых. Солнце и луна,
Кусты, деревья – благость их дана
Овечке кроткой; жёлтые цветки
И их зелёный мир; и ручейки,
Из тех, что рощу делают себе
В дни зноя; лес, таящий в глубине
Кустарник, полный розовых бутонов, –
Всё вечных торжество законов,
Что мёртвый бог придумал для земли;
Всё, что мы слышали или прочли:
То есть родник бездонный вечных вод,
Что из небесных сфер на землю бьёт.

Друзья твердят: "Все средства хороши,
чтобы спасти от злобы и напасти
хоть часть Трагедии,
хоть часть души..."
А кто сказал, что я делюсь на части?

И как мне скрыть - наполовину - страсть,
чтоб страстью быть она не перестала?
Как мне отдать на зов народа часть,
когда и жизни слишком мало?
Нет, если боль, то вся душа болит,
а радость - вся пред всеми пламенеет.
И ей не страх открытой быть велит -
ее свобода,
та, что всех сильнее.

Я так хочу, так верю, так люблю.
Не смейте проявлять ко мне участья.
Я даже гибели своей не уступлю
за ваше принудительное счастье...

От крыши до крыши протянут канат.
Легко и спокойно идет акробат.

В руках его - палка, он весь - как весы,
А зрители снизу задрали носы.

Толкаются, шепчут: "Сейчас упадет!" -
И каждый чего-то взволнованно ждет.

Направо - старушка глядит из окна,
Налево - гуляка с бокалом вина.

Но небо прозрачно, и прочен канат.
Легко и спокойно идет акробат.

А если, сорвавшись, фигляр упадет
И, охнув, закрестится лживый народ,-

Поэт, проходи с безучастным лицом:
Ты сам не таким ли живешь ремеслом?

Высокий, молодой, сильный,
Он сидел в моем кабинете,
В котором я каждое утро
Сам вытираю пыль,
И громким голосом,
Хотя я слышу отлично,
Говорил о новой культуре,
Которую он с друзьями
Несет взамен старой.
Он мне очень понравился,
Особенно потому, что попросил взаймы
Четвертый том Гете,
Чтобы ознакомиться с "Фаустом"..
Во время нашей беседы
Я укололся перочинным ножом
И, провожая гостя в переднюю,
Высосал голубую капельку крови,
Проступившую на пальце.

Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот - это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего как змея?

Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачный балах,-
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкаладывал прыть,-
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?

Впрочем - так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины - к причине,
А глядишь - заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.

Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами,-
Только есть Одиночество - в раме
Говорящего правду стекла.

Однажды, в детстве, после школы,
я в нашей зале невеселой
один читал на склоне дня;
вошел и сел со мною рядом
ребенок в черном, с кротким взглядом,
как брат, похожий на меня.

Склонясь, печальный и прекрасный,
к свече, пылающей неясно,
он в книгу стал глядеть со мной;
к моей руке челом прижался
и до рассвета так остался --
в мечтах, с улыбкою немой.

В мое пятнадцатое лето
по вереску в дубраве где-то
однажды брел я наугад;
прошел и сел в тени древесной
весь в черном юноша безвестный,
похожий на меня, как брат.

Я у него спросил дорогу;
держал он лютню и немного
шиповника в пучок связал;
с очаровательным приветом,
слегка оборотясь, букетом
на ближний холм он показал.

Во дни слепой сердечной жажды
я у огня рыдал однажды,
измену первую кляня;
поближе к трепетному свету
сел кто-то, в черное одетый,
как брат, похожий на меня.

Дышал он сумрачной тоскою;
он твердь указывал рукою,
в другой руке блестел кинжал,
он знал мои глухие думы,
но испустил лишь вздох угрюмый
и, как видение, пропал.

Во дни, когда, гуляка вольный,
подняв бокал, под гул застольный,
любому тосту был я рад,--
одетый в черное, нежданно,
сел рядом собутыльник странный,
похожий на меня, как брат...

Он плащ стряхнул, на тощем теле
лохмотья пурпура висели,
и был он в миртовом венке,--
симво'л бесплодья, он склонился;
мы чокнулись, бокал разбился
в моей трепещущей руке.

А год спустя, порой ночною,
лежал недвижно предо мною
отец мой, вечностью объят;
у ложа смертного покорно
сел сирота в одежде черной,
похожий на меня, как брат.

Глядел он влажными очами,
увит терновыми шипами,
как ангел, нежен и уныл;
и лютня на земле лежала,
и в грудь вошел клинок кинжала,
и пурпур цвета крови был.

Его запомнил я так ясно,
что после в жизни я всечасно,
повсюду -- узнавал его;
поистине то -- призрак странный,
друг пасмурный и безымянный,
не демон и не божество.

Когда же, не стерпев страданья,
задумав дальние скитанья,
чтоб смерть найти иль вновь расцвесть,
я вышел из родного края,
нетерпеливо настигая
надежды призрачную весть,--

на склонах Пизы, в Апеннинах,
на Рейне, в Кельне, и в долинах
пологих Ниццы, и тиши
дворцов Флоренции священной,
в шале, стареющих смиренно
в альпийской горестной глуши,

и в Генуе, в садах лимонных,
в Вевэ, меж яблоней зеленых,
и в атлантическом порту,
и в Лидо, на траве могильной,
где Адриатика бессильно
лобзает хладную плиту,--

повсюду, где, среди простора,
оставил сердце я и взоры,
терзаясь раной роковой;
повсюду, где хандра хромая,
на посмеянье выставляя,
меня тащила за собой;

повсюду, где, тоской суровой
тоскуя по отчизне новой,
я шел за тенью снов моих;
повсюду, где, пожив так мало,
я видел все, что сердце знало,--
все ту же ложь личин людских;

повсюду, где в пустыне пыльной
я, словно женщина, бессильно
рыдал, закрывшись рукавом;
повсюду, где в лесу тернистом
душа цеплялась шелковистым,
легко теряемым руном;

повсюду, где дрема долила,
повсюду, где звала могила,
повсюду, где коснулся я
земли,-- садился при дороге,
весь в черном, человек убогий,
как брат, похожий на меня.

Откройся мне, ты, знающий все дали,
все колеи моих дорог!
Так скорбен ты, что я могу едва ли
в тебе признать мой злобный рок.
В твоей улыбке кротости так много,
так сердобольно слезы льешь...
Когда ты здесь, любовно чую Бога;
твоей тоске близка моя тревога,
на образ дружбы ты похож.

Но кто же ты? Не ангел, Богом данный,
руководитель душ людских.
Вот мучусь я, но ты -- и это странно! --
молчишь при виде слез моих.
Я двадцать лет знаком с твоею властью,
неведомое существо,
меня жалеешь, но твое участье
не греет; улыбаешься, но счастья
не разделяешь моего.

Сегодня вновь явился ты ко сроку;
лилась ночная темнота,
крылом в окно бил ветер одиноко,
моя печаль была пуста:
но там остался отпечаток томный,
еще лобзанья жар тая;
и думал я о страсти вероломной,
и медленно, подобно ткани темной,
рвалась на части жизнь моя.

Собрал я письма, прядь волос -- обломки
любви недавней,-- все собрал;
и голос прошлого, не в меру громкий,
пустые клятвы повторял.
Прелестный прах, не смея с ним расстаться,
я гладил, трепетен и тих.
Плачь, сердце, плачь! Слезами напитаться
поторопись! Ведь завтра, может статься,
ты не узнаешь слез своих.

Я завернул остатки счастья эти
в обрывок бурого сукна.
Среди недолговечного на свете,
пожалуй, прядь волос вечна.
Как бы в подводный сумрак погруженный,
я глубь забвения пытал;
мой лог терялся в этой тьме бездонной,
я над моей любовью погребенной,
над бледным счастием рыдал.

И вот уже сургуч я выбрал черный,
чтоб запечатать нежный клад,
еще не веря, в скорби непокорной,
что я отдам его назад.
Ты слабая, надменная, слепая,
былого не сорвешь с себя!
О Господи, зачем же ложь такая?
Как страстно задыхалась ты, рыдая,
зачем рыдала -- не любя?

Да, ты грустишь, томишься, но меж нами -
преграда прихоти твоей.
Ну что ж, прощай! Ты будешь со слезами
считать часы пустых ночей.
Уйди, уйди! В холодный сон гордыни
твоя душа погружена...
Моя же не стареет и не стынет,
и кроме горя, узнанного ныне,
немало мук вместит она.

Уйди, уйди! Не все от полновластной
природы получила ты,
увы, дитя, ты хочешь быть прекрасной --
что красота без доброты?
Пускай судьба тебя уносит мимо,
моей души ты не взяла...
Развей золу любви неповторимой...
Как я любил, и как непостижимо,
что ты любила и ушла!

Но вдруг в ночи как будто тень мелькнула,
затрепетала по стене,
по занавеске медленно скользнула
и села на постель ко мне.
О, кто ты, образ бледный и печальный,
одетый в черное двойник?
Чего ты ищешь здесь, паломник дальний?
Иль это сон, иль в глубине зеркальной
я отражением возник?

О, кто ты, спутник юности обманной,
упорный, призрачный ходок?
Зачем тебя я вижу постоянно
средь мрака, где мой путь пролег?
О, соглядатай скорби и заботы!
За что ты, горестная тень,
осуждена считать все повороты
моей стези? О, кто ты, брат мой, кто ты,
являющийся в черный день?

Видение (отвечает)
Друг, мы -- дети единого лона.
Я не ангел, к тебе благосклонный,
я не злая судьбина людей.
Я иду за любимыми следом, ,
но, увы, мне их выбор неведом,
мне чужда суета их путей.

Я не Бог и не демон крылатый;
но ты дал мне название брата,
и название это верней.
Где ты будешь, там буду я рядом
до последнего дня -- когда сяду
я на камень могилы твоей.

Небо сердце твое мне вручило.
Я хочу, чтоб ко мне приходила
без боязни кручина твоя.
Я с тобой не расстанусь. Но помни,
прикоснуться к тебе не дано мне:
о мой друг, одиночество я.

Рабочий

Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

Любовь
Надменный, как юноша, лирик
Вошел, не стучася, в мой дом
И просто заметил, что в мире
Я должен грустить лишь о нем.

С капризной ужимкой захлопнул
Открытую книгу мою,
Туфлей лакированной топнул,
Едва проронив: не люблю.

Как смел он так пахнуть духами!
Так дерзко перстнями играть!
Как смел он засыпать цветами
Мой письменный стол и кровать!

Я из дому вышел со злостью,
Но он увязался за мной,
Стучит изумительной тростью
По звонким камням мостовой.

И стал я с тех пор сумасшедшим.
Не смею вернуться в свой дом
И все говорю о пришедшем
Бесстыдным его языком.

Память

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака -
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.

И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь - его подруга,
Коврик под его ногами - мир.

Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.

Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.

Я - угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный -
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.

Крикну я... но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.

Мои читатели

Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошел пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, весёлой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.

Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелит взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.