Как и все он родился как плод любви мужчины и женщины. Его Мать была первым, что он увидел и познал в этом новом необычно ярком и шумном мире. Ее усталая,
изможденная болью улыбка, ее слезы радости от встречи с новой жизнью, когда кусочек ее плоти, питаемой ее силами и соками долгие девять месяцев наконец шагнул в реальность, заливая все окрестные дворы первым чистым криком.

Он еще не умел отличать себя от окружающего его мира, но он уже запомнил Мать, ту чья грудь была полна молоком, чьи руки были ласковыми и нежными, чей голос был тих и приятен. Чуть позже в расплывчатых пятнах, которыми ему представлялся мир он увидел и узнал второго в своей жизни человека.

Это был Отец.

Он был очень большой и сильный. Такой большой и сильный, что это пугало и он кричал и бил ногами, оттого что все новое и не связанное с Матерью пугало его. Но сильные, грубые руки Отца тоже умели быть нежными, а гулкий бас неумело напевал тихие колыбельные и в конце концов он привык к нему. Хотя порою, ночью, ему снилось что Отец забирает Мать и уходит, или остается с ним один на один и он громко плакал просыпаясь, оттого что не умел еще различать сон и явь.

Когда наступила его первая весна, он уже мог ходить, лепетал какие-то словечки, смешно ползал и изучал окружающий мир с неутолимым интересом. Ему был неведом иной страх, кроме страха дурных сновидений. Темнота была ему также приятна как свет, а тишина равнялась по своему значению звукам жизни. Это было хорошее время.

За год он узнал о том, что вместе с ним в доме живет не только Мать и Отец, часто бывающий подолгу неизвестно где. С ним росли и играли Маленький Отец и Маленькая Мать. Их следовало называть Брат и Сестра. Ему было очень хорошо и весело с ними. Особенно с Братом, ведь Сестра порою была такой глупой и непонятной.

К своей пятой весне он уже быстро бегал по всему селению и знал всех окрестных Детей. Каждый новый день, каждый новый вздох нес с собою череду новых открытий. Мир был так велик, что и представить себе нельзя, хотя он и сводился всего к одному селению. Он рос в маленькой деревушке, совсем немногое зная о прекрасных Городах, самым прекрасным из которых была Столица.

Он уже знал, что в семье его следует называть Малыш, а для других людей он был Ребенок. Также звали всех его друзей, кто был старше или младше на пару весен. Других имен ни он ни они пока не заслужили. Брат был не просто Братом. Он был старшим и по праву первородства имел настоящее Имя.

Именем его было Наследник.

И Малыш знал, что когда-нибудь Наследник тоже станет Отцом, вот только совсем не понимал как. Отец же был не только Отцом, но еще и Патриархом. Главнее его не было никого в округе, но Малышу это не доставляло ни радости ни горя. Быть может, он лишь иногда скучал, когда Отца подолгу не было дома у очага.

Отец хотел бы отдать всего себя семье, но Патриарх был обязан следовать долгу перед Общиной.

Сестра тоже была Ребенком, хотя и была старше Малыша на целых пять весен. В свои десять она мечтала о своих будущих именах, когда как из гадкого утенка ей будет суждено перевоплотиться в прекрасного лебедя с именем Невеста. А потом… Кто знает? Быть может судьба позволит ей из невесты перевоплотиться в Мать. Но все это было еще очень далеко и призрачно.

Их деревня стояла на самой границе Государства. За нею начинались чужие земли Дикарей, которые жили как звери и не знали таинств Имен. Провинившихся перед Общиной лишали имени и прогоняли в те Дикие Земли. Может быть там было хорошо, может быть плохо, но как бы то ни было туда никто не хотел идти по своей воле и никто оттуда не возвращался.

Взрослея, год от года Малыш узнавал все больше и больше о мире, но не уставал удивляться его красоте. Каждую осень он с другими Малышами выбегал к Дороге, одной единственной дороге ведущей в Города. Каждую осень оттуда приезжал Наместник, забирал зерно и мясо, забирал тех, кто был сильнее других, нарекая вчерашних Малышей Воинами.

Наместник никогда даже не смотрел на Наследников, простых мужчин и стариков. И говорил он только с одним Патриархом. Малышу не везло. Он не был крупнее своих друзей, не было в его глазах того блеска, по которому наместник узнавал Воинов и каждую осень Малыш снова и снова оставался в деревне, не имеющий шанса, хоть и страстно желающий попасть в отряд Наместника. Все, кто оставался без почетного имени Воина, обречены были стать Земледельцами.

Многих это устраивало, кто-то был недоволен судьбой, кто-то и вовсе готов был проклясть миропорядок, но доля Земледельцев такова, что получив свое имя они теряли себя, теряли свои надежды и мечты, раздавливая их тяжелым плугом и непосильным трудом. За пахотой некогда было думать о подвигах.

Малыш рос и понимал, что на восемнадцатую весну он станет одним из них, живущих от посева к сбору, веселящихся от дрянного пива и никогда, никогда не смеющих роптать.

Когда ему пошла пятнадцатая весна, а его сестре шла двадцатая, когда она уже почти готова была стать Невестой, когда почти свершилось для не великое таинство Любви в деревню снова приехал Наместник. Но на этот раз он был не один. С ним был человек облаченный в длинную мантию, не носивший с собой никого оружия и грудь его была увешана странными знаками и мешочками. Спутник наместника был стар, но не немощен, а его пыльные глаза лениво переползали от одной девушки к другой. Земледельцы шептались промеж собой что то был Жрец. Такого в деревне не было давно и лишь старожилы помнили подобные визиты.

Малыш сразу почуял беду, лишь только заметил мрачную фигуру Жреца. И он не ошибся. Остановив свой взгляд на будущей Невесте, сестре Малыша, он кивнул Наместнику, пробормотав что-то о цвете волос и отметинах на лице и, приблизившись к сестре, крепко взял ее за руку. Его речь была похоже на воронье карканье, он говорил, что той несказанно повезло и ее выбрал сам Всевышний для вечного служения. Он говорил что она избранная и вместо простой человеческой любви, она познает высшую, самую ценную на свете любовь – любовь Господа. И нарек ее Девой Всевышнего. И стал уводить за собой.

Мать выбежала из дома горько рыдая и роняя слезы на траву. Патриарх был каменно спокоен, не проронив не слова он молча смотрел как уводят Дочь, но никто не знал что творится в его душе. Юный и дерзкий Наследник схватил сестру за руку и попытался вырвать ее из лап чужака, но тут же упал на землю сраженный ударом плети Наместника. Тот первый раз за долгое время указал Земледельцу, где его место. В земле. И пусть даже Наследник в будущем стал бы самым главным из Земледельцев, перед Наместником и Жрецом он был никем. Один был властью Земной, другой властью Небесной и пропасть меж ними была огромна.

Сестра ушла из селения, обратившись Девой Всевышнего. Наследник в ту ночь кричал и бил кулаками стены, Мать тихо плакала, Патриарх заливал горечь горьким вином. А Малыш убежал к самому далекому и высокому холму в округе и сжимая кулаки тряся от собственного бессилия. Ему казалось, что полная Луна смеется над ним. Он любил Сестру. И не хотел ее делить ни с Всевышним ни с Жрецом ни с кем бы то ни было. Но все что он мог сделать это только сжимать кулаки и сдавленно выть. Мать слегла в тот день и вернулась к жизни уже поседевшей немощной старухой, которой было тяжело даже следить за огнем.

Пролетело время, старые раны заросли, но не забылись и близилась восемнадцатая, Малыша. Весна его Имени. Он не знал что его ждет, ведь некоторые его друзья не ставшие Воинами так и не обратились в Земледельцев.

Ловкий и шустрый черный паренек из самого крайнего дома стал, как и его Отец, Охотником. Толстый жадный мальчишка из дома у колодца ушел из деревни с заезжими купцами, став таким же как они - Торговцем. Четверых злых и непочтительных к старшим изгнали в дикие земли, назвав Дикарями. Как оказалось, выбор у Малыша все же был, но кто мог ответить и объяснить какой выбор правильный? Он ждал и готовился, заколяя тело в полях и дух в молитвах.

Но не успели еще растаять снега, не осветило землю еще лучами весеннее Солнце, как в деревне случилась беда. Ночь та была безлунна и ветрена. Буря разразилась в ту ночь. Гром пел свою песнь, а молнии танцевали в небе занесенном тучами. В ту ночь Малыш был с другом своим Охотником, что обучал его мастерству ловли зверя и искусству чтения следов и троп. Малыш любил учиться, да и друга своего сильно любил, и потому не страшно им было вдвоем в лесу, под проливным дождем и под одним огромным деревом. Но не знали юнцы, что в ту ночь свершилось самое большое горе, которое только и может быть.

В ту ночь в деревню пришел Вестник Горя. Люди простые и знать не знали откуда такое чудо на земле появилось. Кто что рассказывал. То ли дух то нечистый, то ли колдун род человеческий невзлюбивший, то ли еще что. Но кто бы то ни был, нес он перед собой печаль и смерть. И не было от него спасения ни за стенами, ни в погребах. Знающие ведали, что человек имя Горевестника получает когда Мать родная проклинает его только из утробы вышедшего. Так что был все же Горевестник человеком. И притом смертным человеком.

Знал о том секрете и Патриарх, ведь не даром же он был избран Патриархом. И в ту страшную ночь, когда люди где кто мог от смерти своей прятались, он вышел на Дорогу встречать незваного гостя. Мать умоляла Мужа не уходить, не отпускала его. Но Патриарх не мог не пойти, не мог не попытаться своей жизнью выкупить жизни остальных.

Горевестник шел медленно, хромая, дышал надсадно, тяжело. Но шел он никуда не сворачивая, опираясь на свою клюку, неумолимый и безысходный как сама Смерть. Страшный гость шептал что-то неразбочивое, и слова его уносил ветер, разнося эти речи по ушам да по сердцам бедных жителей. Они тряслись в страхе и прятали глаза детей своих.

Патриарх стоял бледный, трясущийся и испуганный, но стоял. Не бежал как все. И он был первым принявшим Смерть. Не стоит стоять у Смерти на пути, ведь от нее не уберегут ни меч, ни хитрость, ни заговоры. Даже храбрость и воля не уберегут. Все перед смертью равны были и будут.

Пал Патриарх, а за ним и Наследник. Не вытерпел юнец, выбежал Отцу помогать, смерти не убоялся, поднял меч из рук отца и полег рядом с ним. И накрыла когда деревню буря, как прошел хромой Проклятый, по стенам домов постукивая, да когтями с деревьев кору сдирая так и начался в деревне Мор. И пяти дней не прошло как умерли все. Никого не пощадило неотвратимое. Очаги без людей угли по краям рассыпали, да и сгорели все дома в селении. Огонь пожрал и людей, и вещи. И поля больше в тех местах никогда не прорастали новыми всходами, их покрыл серый затхлый пепел.

Вернулись друзья на пустое пепелище. Они не плакали. Не кричали. Слишком мало бы было просто плакать и кричать. Малыш сперва порывался даже заржавевшим мечом заколоться, но рука друга остановила его. Мать бы твоя не хотела этого и Отец бы не хотел и Брат, так будь же их достоин, говорил Охотник. А на душе у обоих также пусто было как на сожженных полях. Малыш вытащил из развалин дома оберег Матери, взял Меч Отца. Охотник нюхом учуял где еда какая осталась. Посидели потом. Помолчали.

Слов то как не старайся не найдешь верных. Кто-то из деревни на песке начертал, что Мор на эту землю наслал Горевестник, чтобы люди ее стороной обходили. Друзья все поняли. Вкусили хлеб и запили водой. Потом Охотник сказал, что пойдет на Север в Дикие земли. Что от Дикарей ждать он знал, о том много Отец рассказывал. А что в Городах бывает то было ему неведомо. Род Охотника всегда был к Дикарям близок. Встал он тогда и позвал Малыша с собой. Только вот тот не захотел на Север. Он уже понял, что больше не Малыш. А Имя получить свое так и не успел.

Не Малыш, но и не Наследник, не Воин и даже не Земледелец.

Куда ему идти без Имени? Не зная Имени своего как узнаешь свой Путь, свою судьбу? И решил идти он на Юг по Дороге. Куда она вела он не знал, но точно к людям. К Городам или в чужую деревню – не важно. Помнил он, что как-то раз летом по Дороге пришел к ним один из чужой деревни. Языка местного не знал тот человек, но был добр и трудолюбив, потому и поселился в Общине, имя Чужака приняв. А Чужаком быть все лучше чем Безымянным. Друзья обнялись и разошлись. Каждый пошел своею дорогой и больше они никогда не виделись.

Меч был очень тяжелый, оберег натирал шею и грудь, но Безымянный даже и думать не смел о том, чтоб их бросить. Это все, что было у него, все, что у него от прошлого осталось. Лишись он и этого - так все. Исчез бы вовсе. И он нес, сцепя зубы, нес свою ношу, уходя по Дороге вдаль, за горизонт. Идя из ниоткуда неведомо куда.

Ел в пути ягоды и коренья, ставил силки на зверей как учил Охотник и худо бедно перебивался. Путь закалил его плоть, стал он жилистым, быстрым, загорелым. Чтоб язык не забыть и в Дикаря не обратиться пел себе песни утром да молитвы читал вечером. А дни сменялись ночами, за одной развилкой шла другая и Путь его казался вечным и неизменным. Но на одной из развилок встретил он четверых, одетых в лохмотья.

Один из них, тот что одноглазый и самый рослый гаркнул ему что-то издалека. Подойдя поближе Безымянный увидел как все разом достали кривые ножи и усмехаясь двинулись навстречу.

- Кто вы и откуда? – спросил их Безымянный. Они остановились и одноглазый скалясь просипел, что они Люд Лихой. Живут на Дороге, спят на Дороге, на Дороге же и охотятся только не на зверя, а на Купцов и таких вот как он Путников. Безымянный и людей то кроме тех что в Общине не видел почти, но эти четверо были совсем другие. И в глазах их было что-то от диких хищников.

Но он не испугался, ведь Смерть была Безымянному уже не страшна, а кроме жизни и терять ему было нечего. Спросив четверых об их именах он сильно тех рассмешил, а когда они отсмеялись то главарь проговорил, что тот что в шрамах весь – Убийца, кто вертлявый и низкий – Вор, а тот у кого цепи вокруг ног – Раб беглый. Что ушли они сами из родных мест да на дороге Имена и обрели. Кто как жил, кто как бродил да и сбились они вчетвером в одну стаю. И теперь живут куда лучше прежнего. А когда Безымянный про имя одноглазого спросил, тот подбородок поднял и прошипел, что Имя его Король.

Да не тот липовый, что в своих каменных стенах задыхается и без Воинов нос со двора не кажет, а настоящий Король. Самоназванный. Король Дороги. И там где Дорога – там его власть. Безымянный удивился. Он не знал, не понимал, как можно выбрать Имя себе самому, да тем более такое. Назваться Королем это же грех хуже, которого только назвать себя Всевышним. Впрочем, разбойникам надоел этот разговор и они приближались все быстрей, на ходу размахивая кинжалами.

Безымянный поднял Меч, Поцеловал Оберег и глаза закрыл, готовясь к Смерти. Об одном жалел, что помрет Безымянным. Но видать не такая ему судьба выпала, ведь с другой стороны Дороги шел человек в сверкающих доспехах. Его меч блестел на солнце, а лицо закрывала шлем, но взгляд голубых глаз его сквозь прорези был чистым и сильным. Он окликнул тех четверых, затем встал перед ними и в несколько мгновений распорол брюхо Убийце, отрубил руку Вору, снес голову Королю Дорогу и перерубил путы Раба, крикнув тому, чтобы убирался куда подальше и научился жить как Человек. Зря кричал конечно, ведь нареченный Рабом Рабом жизнь свою и проживет, но так хоть мог найти хозяев себе получше.

Безымянный оторопел. Перед ним стоял самый сильный и самый прекрасный Воин из всех, когда либо им виденных. Тот опустил меч, снял шлем и назвал себя. Его звали Страж. И всю свою жизнь он ходил по Дороге из конца в конец защищая слабых и карая неправедных. Он был не просто Воином. Воины служат Господину или просто Войне, а Страж не знал иных господ кроме вольного неба. Безымянный встал перед ним на колени, благодаря за спасение, а тот лишь поднял его за плечо сильной рукой и от души рассмеялся.

Стал расспрашивать, откуда взялся на Дороге такой олух, далеко от деревень и совсем один. Безымянный все ему рассказал. Про Общину, про Сестру, про Мор и про Путь свой.

Страж слушал внимательно. Он вздохнул и пожалел Безымянного. Хотя сделать он ничего не мог. Не вернуть родных, ни дать имени. Он был всего лишь Страж, а не Спаситель. Недолго думая он предложил Безымянному идти рядом с ним, пока Дороги их не разойдутся и Безымянный конечно же согласился. Кто знает сколько еще лихих людей встретится ему на Пути?

И они стали идти вдвоем.

Страж учил его помаленьку азам мастерства воинского. Заточил меч, сделал легкий кожаный нагрудник. Вечерами же у костра Страж рассказывал о дальних краях и своих бесчисленных подвигах. Он был родом из Столицы, но про нее говорить не любил. Ему легче дышалось под открытым небом, чем в духоте и гомоне Городов. Уже позже Безымянный понял, что несмотря на всю свою смелость и силу в чем-то Страж был слаб, променяв Родину на Свободу.

Однажды, в особо красивую ночь Страж поведал Безымянному свою главную тайну. Не признавая над собой ничьей власти, Страж давным-давно был связан клятвой верности Прекрасной Даме. Сперва Безымянный подумал, что речь идет о такой же как его Сестра Деве Всевышнего. Но Страж объяснил, что у Всевышнего Дев много, а у него Дама лишь одна. Настоящая и единственная.

Поруганная за связь с Распутником, променявшая свою невинность на сладость запретного плода. И когда все от нее отвернулись, один лишь Страж остался верен ей и во славу ее отправился совершать подвиги, пообещав вернуться Героем, с чьим словом никто не станет спорить.

Но уже много лет прошло, а он так и не вернулся к ней. Объяснял себе, что в защите еще многие нуждаются, что зла еще очень много на земле, но сам себе мало верил. Он боялся вернуться. И в этом была его слабость. Слабость сильнейшего человека.

В ту же самую ночь, когда страж уснул, Безымянный покинул его. В служении Прекрасной Даме не нужны попутчики и сотоварищи. Он это понимал и поэтому продолжил свой путь один.

На следующей развилке ему встретилась палатка Хитреца. У него был звонкий зазывающий голос, бегающие глазки и ловкие руки. Вокруг палатки толпились раздетые догола его хитростями Игроки. Они проигрывали свои вещи, свое оружие и даже свои Имена, превращаясь из Людей с нормальной судьбой просто в Игроков, чья жизнь навеки замыкалась в водовороте азарта.

Сперва Безымянный хотел пройти мимо, но не удержался и из любопытства подошел к палатке. Хитрец разогнал проигравшихся в пух и прах и громко объявил о новом участнике. У Безымянного не было ничего кроме еды, да пары семейных реликвий. На еду он и стал играть. Вначале ему казалось, что он выигрывает, но после наперстки, кости и замысловатые колеса фортуны, звенящие бубенцами оставили его без единой крошки хлеба. Безымянный был в гневе, но ничего Хитрецу предъявить не мог, тот старательно прятал свои незамысловатые обманы.

Поддавшись уговорам он поставил свой меч и оберег в споре на то, что Хитрец поднимал когда-то свою полную заработанного добра телегу. Хитрец взялся это доказать. Безымянный полагал, что спор им выигран, ведь не мог хилый карлик и вправду удержать такой огромный вес. Хитрец попыхтел под телегой, повыпучивал глаза, затем отошел от нее и радостно произнес, что спор им выигран.

- Ты ведь не поднял телегу! - закричал Безымянный, и ему вторили Игроки.

- Поднять не поднял, но все же пару минут я ее ПОДНИМАЛ, - нагло заявил обманщик и забрал проигранные Безымянным вещи. Тот не стерпел этого и кинулся на Хитреца с кулаками. Но Хитрец бегал очень быстро, потому как ему часто приходилось убегать.

Безымянный преследовал его полдня без остановки, пока наконец не настиг его в одной из деревень. Там Безымянного встретил местный люд, хорошо знающий повадки Хитреца. Карлику всыпали несколько тумаков и отпустили с миром, облапошивать других простаков, а Безымянному же вернули столь дорогие ему вещи. Эта деревня не была похожа на его родную деревню. Он и впрямь ушел далеко от Дома. Тут не было Патриарха, а Общиной управлял Фанатик.

Ставленник столичного Жреца, Фанатик не был ни силен, ни умен, ни хитер. Все что он знал о жизни, так это слепое подчинение заповедям и заветам, порою жестокое, а порою и просто глупое. Он порол детей уходивших слишком далеко от дома, бранил женщин носящих кувшины с водой в левой, а не в правой руке, не дозволял мужчинам растить бороды ниже шеи, пинал ногами спящих на службе стариков. Всегда и всюду он искал нарушающих заветы и с его врожденной придирчивостью всегда находил таковых.

Безымянный пришел в деревню как раз накануне осеннего праздника урожая. Жать спелые колосья Земледельцем не дозволялось, покуда земля не будет окроплена жертвенной кровью, по древнему обычаю, о котором уже позабыли везде, кроме этой деревни. Безымянный ничего не знал об этом ритуале. Он просто ходил по улицам, смывал с себя пот в реке, тихо завидовал мирному счастью людей живущих в своем Доме в окружении родных Семей.

Увидев девушку прикованную к столбу перед полем, Безымянный невольно остановился. Она была прекрасна. Ее кожа была нежна и дышала благовониями, ее волосы были светлее солнца, а глаза ярче звезд. Ее руки, грудь, нежный стан – все в ней было совершенно. Он попытался заговорить с ней, но она не отвечала, гордо подняв голову.

Заметив цепи, он перерубил их, вспоминая лихость с которой это делал Страж. Девушка взвизгнула и накинулась на него с кулаками, стараясь расцарапать ему лицо. Безымянный ничего не понимал. Как так? Почему? Он ведь только хотел помочь. Он ведь кажется… любил… любил эту девушку. По-настоящему. Он действительно хотел забрать ее с собой, чтобы ее нарекли его Невестой. А она кричала и брыкалась. На ее крик сбежался весь сельский люд.

И Фанатик гортанными возгласами отогнал Безымянного от жертвенного столба.

- Что ты себе позволяешь, Чужак? Как ты посмел? – вопрошал он. - Нашему укладу многие сотни лет и кто ты такой, чтобы менять его? Вмешиваться в ход ритуала нельзя! И тем более нельзя вмешиваться в судьбу Избранной!

- Я только хотел помочь – жалко лепетал Безымянный.

- К чему привела твоя помощь? Как теперь очиститься той, что ждала своей судьбу всю свою недолгую жизнь. Она была наречена Жертвой с первого дня ее рождения. И не тебе лишать ее права на ее последнюю почесть. Она жила как королева и достойна принять королевскую смерть!


Безымянный не слушал Фанатика, он не верил ему. Но он поверил ее глазам. Девушка действительно именовалась Жертвой от рождения. И ее глаза молили о смерти.

Ничего не говоря он развернулся и пошел прочь от этого спятившего селения. И ветер донес до него ее прощальный крик.

Теперь Безымянный познал Любовь к женщине, но судьба отнимала у него все, к чему он успевал хоть на миг привязаться. С самого первого дня его Пути ему часто снился сон. Один и тот же сон.

Там он стоял на пепелище родного дома и видел себя, каким-то мутным, неясным, словно отражение в грязной воде. Тот другой Безымянный был не похож на него. Он был старше, сильнее, изворотливей и бессердечней. Он знал о его жестокости. Чувствовал ее, хотя и не мог этого объяснить. Когда он спрашивал у того, другого как его зовут, то двойник всегда смеялся в ответ и произносил Тень. Твоя Тень.

Эти сны мучили Безымянного, он просыпался в холодном поту. С тех пор как он повстречал Жертву, эти сны стали донимать его чаще, и теперь его Тень держала жертвенный нож и собственноручно наполняла яшмовую чашу алой кровью девушки. Он больше ничего не спрашивал. Не в силах был спросить. И иногда не мог уснуть несколько дней. Сон повторялся. В нервной горячке он брел и брел вперед, поминутно сбиваясь с Дороги, забредая в чащу леса или на раскаленные пески и всюду его преследовали шедшие по его пятам грязные падальщики и беспощадно палившее солнце.

Потеряв счет дням, слившихся с ночами в единое серое месиво, он путал явь и свои видения, звал Маму и сжимал до дрожи в пальцах оберег. Только эта гнутая деревяшка спасала его от полного безумия. Случайные путники сторонились его, принимая за Горевестника, а Тень с каждой ночью становился все сильнее и больше.

В очередной раз сбившись с Пути он забрел в глухой неродной и неприветливый лес, где без сил рухнул на поляне. Очнулся он уже в хижине, замотанный в пропитанные пахучем раствором тряпки. Ему было легче и лучше. В воздухе хижины стоял аромат полевых трав. А рядом с ним сидел старик, глаза которого были моложе самого Безымянного.

Он дал испить страждущему чистой родниковой воды. Кормил и выхаживал его три дня. Когда же хворь окончательно отступила, старик наконец заговорил. Этого старца называли Отшельником, хотя раньше, когда он еще жил среди людей называли Мудрецом, а еще раньше, когда тот был совсем молод – Учителем.

Безымянный удивился тому, что у одного человека может быть три имени, но Отшельник просто и ясно дал понять, что последние имя он выбрал себе сам, в тот час, когда решил навсегда уйти от людей. Отшельник рассказал Безымянному о как он жил в одном большом Городе, не Столице, но немногим меньше. Как всю жизнь искал Истину, собирал крупицы знаний, с малых лет бегая в дома к Школярам и Книжникам. Одни кормили его туманом теорий, вторые пылью ветхих томов. К моменту принятия имени он уже несколько лет учил наукам неразумных детей из родов Хозяев и Наместников. Он знал многое, очень многое, но к мудрости не приблизился ни на шаг.

Тогда, в один из зимних вечеров, он собрал свои свитки и пошел странствовать по иным местам. Изучал веру усмиряющих плоть Жрецов, беседовал с Шаманами Дикарей, Встречал других Учителей, перенимал житейский опыт от всех от кого только мог. В те места, куда он приходил, съезжались люди, по пятам стали ходить толпы Учеников, променявших свои Имена на призрачную возможность узреть ту самую Истину. Но и познав мудрость Жизни, скрестив ее с теорией Отшельник как был так и остался неучем.

И однажды на улице он встретил Дурака. Тот был так бесхитростен, так светел и счастлив, что окончательно уверился в том, что истинный Мудрец в этом мире – Дурак. Ведь Дураку всегда все ясно. Для него всегда все просто. Он вечно просветлен своею благоглупостью, а во многих знаниях лишь многие печали.

Осознав это Отшельник ушел от людей и стал жить среди зверей ожидая, когда же на него снизойдет озарение. И так за этим ожиданием он и стал коротать свой век, а все терзавшие его ранее мысли успокоились и улеглись на дно души. Безымянный вопрошал, как мог тот Мудрец сам избрать себе имя, ведь в его Общине детей нарекали Родители и Люд и никак иначе.

На что Отшельник ничуть не смутившись ответил, что неразумным детям и впрямь не стоит доверять выбор своего Пути, но когда ты прожил уже долгую жизнь и много чего на своем веку повидал, когда научился отличать добро от зла тогда и Имя себе выбрать можно.

Безымянный несколько минут молчал, привыкая к этой новой мысли. И понял, что может сам назвать себя. Сам выбрать свой путь. Отшельник лишь улыбался и кивал, и глаза его говорили – давай, не робей, ты сможешь. Старик слышал многое из уст Безымянного пока тот валялся в бреду и знал почти всю его историю.

- Быть может Мститель? – промолвил Безымянный.


- Кому ты будешь мстить? Самой Смерти? Или Природе? Это бесполезно, сынок – произнес Отшельник. - Подумай лучше, подумай хорошо.

На языке у Безымянного само собой оказалось Имя Тень. Но он поспешил отречься от него и спрятать на самое дно своей памяти. И тогда пришло оно. Озарение, доступное лишь Дуракам да Детям.

Путник. Всего два слога да шесть букв.

В конце концов, он долго шел по своему Пути, не зная конечной Цели. Значит сам Путь и есть Цель. И на душе стало легко и светло. Он будто бы снова пришел домой.

Отшельник мягко улыбался и кивал. Прощаясь со стариком Путник чувствовал легкую грусть, но все же он заставил себя покинуть мир Отшельника, ведь тот сам выбрал такое имя и такую судьбу. Отшельник посоветовал пойти попытать свое счастье в Столице, ведь абсолютно все дороги вели туда. В Столицу. В Вечный Город. В Первый и последний Город. В Город С Тысячью Имен. И Путник послушался совета.

Он шел очень долго. Видел места былых сражений, видел чужие деревни столь похожие и такие разные, видел монастыри, где тщетно пытался найти Сестру. Может быть она и была там, но они могли легко не узнать друг друга. Встречал караваны Торговцев и отряды Воинов, одиноких Пилигримов и несущихся во весь опор королевских Посланников. И наконец он нашел ее.

Столицу. Город тысячи Имен, Город тысячи Дорог, Город где сходились все Пути и Цель мешалась со Средствами.

В глазах Путника рябило от ярких красок. Гомон неисчислимого множества голосов заполнил его уши. В нос ударили тысячи пряных, сладких и горьких запахов. Город бурлил, город жил, словно огромный муравейник, словно механизм, где каждая деталь работала хорошо и отлажено.

По улицам важно прохаживались Хозяева, волоча за собой вереницы Слуг и Рабов, Торговцы зазывали покупателей, кругом шныряли Хитрецы и Воры, Воины с каменными лицами охраняли ворота и двери домов. Жрецы возжигали огни в храмах, Мастера предлагали свое оружие, одно лучше другого.

Весь этот суетный рой людей ни секунды не пребывал в спокойствии. И над всей этой суетой возвышался огромный как скала Замок Государя. Его называли по-разному Король, Император, Великий Вождь, Кесарь, Царь, Хан. К его имени присоединяли тысячи эпитетов, один подобострастнее другого. Вокруг него, как вокруг каждого великого правителя толпилось множество льстецов, но он всегда умел отличать ложь от правды и содержал все это сборище подхалимов лишь потому, что был не лишен тщеславия. Тщеславие было его единственным идолом, он заменил Всевышнего своим портретом.

Но, несмотря на это, он в полной мере владел и кнутом и пряником, огнем и мечом уничтожая непокорных и Дикарей, храбро отбивался от захватчиков и не жалел ни себя ни других ради процветания и мощи своего Государства. Государь должен был быть Государем по праву престолонаследия. Но он взял это право силой, вырвав Власть у братьев в кровавой усобице. И это было правильно. Власть всегда достается тем, кто посмел на нее посягнуть и выиграл.

Палачи никогда не оставались без работы, ведь законы Государства были строги, а Судьи неподкупны. Из всех обитающих при дворе людей Государь никого не ценил так сильно, как своего первого слугу, всегда стоящего чуть поодаль от его правой руки, начальника Тайной Стражи. Имя его было Слуга, хотя сам себя он нарек Кукловод, и он оправдывал такой выбор дергая за ниточки все узлы государственной машины, а иногда и самого Государя.

Раз в год в Столице проводились Игры, призванные развеселить пресыщенное население Первого Города. На аренах амфитеатров Воины кромсали мечами зверей и друг друга, Актеры показывали чудеса ловкости и артистизма, съезжавшиеся отовсюду Мудрецы показывали чудеса на потеху толпе.

А главным же представлением было сражение с Драконом, обитающем в лабиринте катакомб вечного Города. Говорили, что предпоследнего Дракона сразил лично Государь, и что пожирающий каждый год с дюжину воителей обитатель подземных пещер был последним в своем роде. С ним дерзнули сразится и Воины, и Убийцы, и Стражи и многое множество других героев, но они всегда терпели крах. Дракон был беспощаден и непобедим. Однако, каждый год не было отбою от желающих сразится с монстром.

Не удержался от искуса и Путник, ведь Государь обещал всякому победившему Чудовище бездну невиданных благ и чуть ли даже не свое место. Узнав о том, что в городе объявился ставший уже известным в Столице когда-то безымянный Герой, Кукловод сделал все, чтобы направить Путника в пасть к Дракону.

Кукловод знал секрет Государя. Тот, о котором не знал никто кроме самого Кесаря и Дракона. Он знал, что Дракону нужны сильные души, что тот копит силу для свершения всего одного воскрешения. И Путник несомненно был из таких. Из сильных.

Житель выжженной деревни просто продолжал идти вперед, его не прельщали все обещанные богатства. Битва с драконом была просто новым шагом на Пути. Этот шаг мог стать последним, но последним мог стать и любой другой шаг. И Путник ступил в подземелья.

Освещая себе во Тьме путь факелом, он долго блуждал по сырым, изъеденным мхом коридорам, радуясь, что хоть под землей можно было укрыться от столичной суеты. Пройдя с дюжину залов, он встретил Дракона. Он без труда перекидывался в человека и обратно. А перед Путником он предстал в промежуточной форме – когда человеческое тело покрывала змеиная чешуя, сзади хлопали кожаные крылья, глаза украшали вытянутые как у кошки зрачки, а хвост и раздвоенный язык ни секунду не стояли на месте, извиваясь в причудливых формах.

Дракон был очень стар и очень одинок. Он не был виновен в том, что родился Монстром. Его род был древнее людского, но быстро плодящиеся люди истребили всех гордых правителей прошлого. Он жил и вступал в эти бессмысленные бои лишь потому, что знал, что где-то в глубинных тайниках Государя хранится Яйцо. Последнее Яйцо, семя новой надежды, той из которой может быть возрожден весь род.

Он копил силу, высасывая души соискателей дабы вернуть Государю погибшую Дочь и обрести наконец самую главную и святую реликвию для всего Драконьего рода. Яйцо.

Путник ничего не знал о Яйце, но встретив Монстра почувствовал к тому некую необъяснимую приязнь, словно ощутил родственную душу. Он смотрел в лишенные век глаза и прочитывал там так хорошо знакомую печаль и боль изгоя, вынужденного скитаться неприкаянным по всей земле.

Дракон умел смотреть в самую суть человека и понял, что новый соискатель совсем не такой как другие. И поймав впечатление этого первого момента Дракон и Человек просто сели рядом и стали мирно молчать каждый о своем, срывая все планы власть имущих и разоряя поставивших на смертельный исход Игроков.

Проснувшаяся было Тень, призывавшая к бессмысленному бою была не услышана. Путник был сам себе Хозяином. А следивший за всем Кукловод, узревший сцену примирения, отдал приказ прячущимся во тьме лучникам и те, дав несколько залпов убили Дракона. Тот не очень то сильно и сопротивлялся. Он на самом деле безмерно устал.

Узнав о гибели Дракона, Государь побледнел. Единственная его надежда на воскрешение Дочери была навсегда потеряна. Он раскрыл медальон, что носил на груди, достал прядь ее волос, и тупо уставившись на них, стал заваливаться набок. Государь упал с трона, рассыпав вокруг себя груды золота и каменьев. Властитель мира уходил из жизни как все, не имея ничего в руках. Голым и босым.

Когда же Путника вывели из подземных лабиринтов и представили народу как победителя Дракона, он ничего не понимал и лишь оглядывался по сторонам, где озверевшая толпа готова была растерзать своего нового Кумира, нового Идола. Его внесли на руках во Дворец, где кто-то уже успел облачиться в праздничные одежды позабыв о трауре.

Придворные шептались меж собой о Великом Победителе Дракона, опускали глаза и украдкой наблюдали за новым Хозяином в правах которого на престол отчего-то никто не сомневался. Путник по-прежнему ничего не мог понять, ни когда придворные вслед за Первым Слугой преклонили колени, ни когда Воины отсалютовали ему оружием, ни когда сам могущественный Кукловод подошел к нему и почтительно изогнувшись стал нашептывать в ухо новые правила игры.

Новый Государь, имеющий все что пожелает, новый правитель царствующий, но не правящий и его, Кукловода, безграничная власть. Начальник тайной стражи слился в душе Путника с его вечным отражением – проклятой Тенью. Это ее слова текли медом в уши. Ее голос помогал выдумать шикарные планы по организации порядка, ее языком произносилось «все жены твои, все богатства твои, вся воля твоя!».

И, видит Всевышний, избежать искушения было тяжело. Но Путник сумел. Он расстался с Тенью окончательно, замуровав ее в холодном камне дворца. Он подарил ее Кукловоду – мастеру тайных стратегий и закулисных интриг. Он прибил ее к Трону самого могущественного человека на земле.

А себе оставил только Имя, Меч Отца, Оберег Матери да Молитву. Он уходил из Столицы таким же как и приходил в нее. Свободным. Свободным Путником, дерзнувшим выбирать и Путь и Судьбу и Имя.

Он уходил, чтобы пройти еще по тысячам новых дорог и увидеть много диковинных мест.

Он уходил чтобы когда-нибудь вернуться к себе и напитать бесплодные земли соком новой жизни.

А после того как однажды он нашел свою Невесту, у него родился Сын.

И звал он его Малыш, хотя другие называли его Ребенок.

- Убирайтесь все к черту!
- Открывай, Ом, не дури! Через полчаса твой выход!
- Пошли вон! Вы мне надоели! Я ненавижу вас! Оставьте меня в покое!
- Ом! Ом! Открой! Что нам делать с ним?
- Эта тварь хочет сорвать весь концерт, организованный за мои деньги! Мои деньги!
- Где его агент? Где агент я вас спрашиваю?
- Ломаем дверь?
- Рано.
- Вон! Вон! Я не хочу вас видеть!
- Да сделаете вы уже хоть что-нибудь, время не резиновое!
- Кто вообще оставил его одного? Его нельзя оставлять одного, нельзя! Вы что не знаете?
- Ом, открой! Открой по хорошему, тебе же все равно выступать, все равно не отвертеться.

Руки трясутся слишком сильно. Плохо. Они скоро взломают дверь и вытащат меня на сцену. Этого нельзя допустить, я устал, еще одно выступление убьет меня. А раз оно убьет меня, так лучше уж сделать все самому. Не слушать их криков, не отвлекаться на их просьбы и угрозы. Черт. Это сложнее чем я думал. Я думал меня возьмет та доза дури, которую я принял, думал будет летальный исход, но этого оказалось мало. Организм мой оказался крепче чем я рассчитывал. А делать надрезы на руках самому… гадость. Не переношу вида крови, уколов, ножей, всего-колюще режущего. Какого черта меня не укатала вся эта дурь? Почему мое сердце не лопнуло, почему выдержали все микрососудики в мозгу? А теперь еще кроет… о мой бог… кроет…. И руки… и кислотные пятна перед глазами… и память… память возвращает меня назад… и лезвие все никак не отыщет вожделенную дорогу к вене. Память. Когда ты на вершине мира, когда твое тело лопается от всеобщей любви и обожания, когда на твоем пике нет никого кроме тебя самого и ты одинок и бессилен, как предвечный Дух у тебя остается лишь память.

Все что произошло со мной от физического рождения до рождения второго Истинного было серым, муторным, скучным ничего не значащим. Я ничего толком даже и не помню о том времени. Не помню ни детства ни юности. Так… Пыль одна… Маленький городок в серой пыли, пыльный домик, пыльная семья. Я был как все и жил как все. Жил как амеба, как алгоритм, заложенный в простенькую программу. Был каменно спокойный и абсолютно мирный. И сам я ничего, совершенно ничего из себя не представлял. Человек-тень, человек-сумрак, человек-без-лица, человек-из-толпы, человек-пустое-место. У меня были лишь книги по эзотерике и философии, друзья обожающие рок-н-ролл и старенький кассетный магнитофон с хорошими записями. Все это тоже было покрыто пылью. Или мне это уже теперь так кажется.

- Что будем делать? Ломать?
- Да, пожалуй… Уже ничего не остается кроме как ломать…
- Не забудьте сказать тем немцам на разогреве, чтобы протянули свое огненное шоу еще хотя бы на полчасика-час… Сами видите как получается…
- Да и доктора сюда позовите, хорошо?
- Где же агент… Только он может справиться и привести этого психа в чувство. Мировая знаменитость… Ом… Выдумал же себе имечко, дегенерат!

Голоса доносятся издалека. Я отделяюсь от них. Они извне, извне, а главное сокрыто внутри… Но руки тоже извне и глаза извне… И все что извне покидает меня отдаляется… я уже не могу держать бритву в руках, не могу говорить… не могу слышать и двигаться… я заваливаюсь на бок, лезвие выскальзывает из ослабевших ладней… почему эта слабость накатывается именно сейчас? Почему Память? Почему не абстрактные кислотные грезы? Почему Память, вытягивающая все жилы, ранящая душу? Образы, картинки, лица, слова, дороги, песни… Память увлекает меня за собой…

А когда мой дом сгорел вместе с родителями и сестрой я не стал начинать все с начала. Я долго бродил по пепелищу. Долго молчал. Не плакал и не выкрикивал ничего. Молчал. И наконец в тупом обыденном безмолвии духа, в роении суетливых пожарных и копов, в промозглом сыром небе я почувствовал в себе ЭТО. Я проигнорировал те бумаги, что мне надо было заполнить, ушел ничего не говоря из здания департамента, зашел в магазин и на все оставшиеся в кошельке деньги купил себе электрогитару, ту о которой всегда мечтал. Попросил ручку у продавца и записал свою первую песню - «Ом мани падме хум». Так случилось мое Истинное рождение.

Громкий хруст вырванных с мясом дверных петель. Я хочу укрыться, спрятаться, я уползаю под стол. Стол стеклянный… Палево… Они достанут меня и заставят выступать. Будь проклята эта слабость! Будь прокляты они все… тихо поскуливаю из темноты, пока они переворачивают вещи в гримерке и потрошат шкафы в поисках меня. Память…

Я ушел из города. С меня хватило пыли. Я бродил по чужим местам, играл на гитаре в маленьких клубах. В шестидесятые меня бы наверное назвали хиппи, но в свое время я был просто грязным бродягой, подозрительным маргиналом, однозначно антисоциальным элементом. Прохожие порою брезговали даже просто прямо глядеть на меня. Но мне было наплевать. У меня было очень много свободного времени и я думал, читал, писал песни и совершенствовался в игре, осваивая новые аккорды и соло. Иногда я писал по песне в день. Это был чертовски продуктивный для творчества период.

- Агент уже здесь?
- Да сейчас будет.
- Что ему вкололи? Он сможет выступать?
- Будет он выступать, будет как миленький. Я слишком много вложил в этот концерт.
- Нет, ну посмотрите на него! У него взгляд стеклянный, он же обдолбан вусмерть! Куда его таким выпускать?
- Отброс он и есть отброс. Его нашли чуть ли не на помойке. Жемчужина в навозе, чтоб его. А тот кто вырос в дерьме никогда не отмоется, чтоб там не говорили о всеобщем равенстве.
- Доктор, он хоть понимает где находится?
- Где агент? Где черти носят этого мудака?

Нашли. Выцепили, выманили, вытащили, выцедили, вывернули… Сколько еще есть слов начинающихся на «вы»? Вы и я. Вы никогда не поймете меня. Вы только и умеете делать что жрать и пытаться до вас достучаться гиблое дело. Но я пытался. А что в итоге? Медсестра с льдисто-голубыми глазами северной валькирии держит меня за руку. Я утопаю в ее белом халатике. Люблю белый цвет - он близок к свету. Утопая в белизне я утопаю в памяти… Память… Роняю голову на грудь, из уголка рта бежит струйка слюны… Память…

Строчки, буковки, слова, ноты, табулатуры. У меня было семь толстых тетрадей заполненных песнями, когда я встретил агента. У меня в сумке валялось уже целых два диска, записанных вместе с такими же отбросами как я на чужих студиях в ночное время. К этому времени я уже назывался Омом и был, можно сказать, даже широко известен в неких узких кругах. Очень узких кругах. Меня объявляли перед выступлением как «Ом», и если после концерта в клубе ко мне подходили люди и заказывали мне пиво «за хорошую игру», мне приходилось объяснять им, что Ом – это моя фамилия. Так было проще. Те кто знали и понимали о чем я пою не задавали вопросов и не спешили ставить мне пиво. Тогда еще и в помине не было никакой группы. Я был один. И тогда был один
и сейчас один, хотя имена всех участников всех составов «Человека из Галилеи» помнит наизусть каждый фанат.

Агент также как и другие подошел ко мне после концерта в каком-то очень маленьком клубе, даже не помню в каком городе. Он заказал мне пива. Темное, моей любимой марки. Хитро улыбался, потирал очки. И не задавал никаких дурацких вопросов. Мы просто пили вместе и молчали. Я пиво, а он свой скотч. Меня вполне устраивало молчание. После третьей кружки он все-таки спросил: «Есть с собой еще песни?» Я вытащил два поцарапанных, залапанных диска. Он достал СD плеер и очень быстро, четко, расчетливо и профессионально оценил услышанное, трача на каждую песню максимум секунд десять-двадцать. Морщился от качества записи. Улыбался своим мыслям, щурился и тихонько кивал. Когда прекратил слушать сказал мне: «Еще есть?». Я достал тетрадь и он быстро пролистал ее. Отложил в сторону, потер виски, прикрыл глаза.

«Слушай сюда парен. Мое лицо тебе вряд ли известно, поскольку я сам не звезда. Я тот кто делает из обычных людей звезд. За многими из тех от чьих рож некуда деться стою на самом деле я, не кумир, не молодежный идол, а так… Скромный рабочий сцены. В тебе есть… хм.. нет, точнее так – в твоих песнях есть то самое, неуловимое и необъяснимое, что случается в музыке дай бог чтобы раз в десять лет. Дай мне время и я сделаю из тебя – конфетку. Мне понадобится от тебя лишь безграничное доверие, остальное предоставь мне».

От него пахло дорогим одеколоном и хорошим трубочным табаком. Он был сильнее и умнее меня. Я почему-то сразу это в нем почувствовал. Он был сильнее и умнее меня. Сильнее и умнее всех кого я видел в этой жизни. Нельзя сказать, что я поддался искусу сразу, я хотел поиграть в игру под названием «свободный выбор», оттянуть ненадолго неизбежное свое согласие. Я сказал, что меня не интересуют подобные предложения. Я сказал, что не верю ему (хотя верил всей душой), сказал, что такие как он вряд ли выискивают будущих идолов в таких дерьмовых местах. Агент улыбнулся и заговорил снова.

«А ты думаешь кумиров молодежи выводят в специальных инкубаторах? Нет… Они такие же люди как и все. И я часто пробегаюсь сам по таким вот заведениям в перерывах между большими проектами. А насчет того, что тебе это не нужно… Знаешь те с кем я работаю делятся всего на три группы. Первые – Ремесленники. Они любят бабки больше чем музыку, делают свое дело и делают его хорошо. С ними не всегда просто, но все понятно. Вторые – Честолюбцы. Для них главное познать славу и прикоснутся собственными руками к бриллиантовым дорогам знаменитости. С этими еще проще, хотя много от них не добьешься. Ну и третьи это такие как ты. Творцы. Вам плевать и на деньги и на славу. Но всякий творец хочет быть услышанным. Те ведь хочешь, чтобы люди просто услышали твои песни? Ты разве не хочешь подтолкнуть их к понимаю того, до чего дошел сам? Хочешь. Я знаю, я вижу. И не надо этого боятся – это естественно… Ты уже согласен, так что давай-ка завтра встретимся и потолкуем уже конкретнее, оформим бумаги и… Хотя стой. Нет. Я кое-что забыл. У тебя полно хороших, прибыльных песен, но начинать с них нельзя. Сможешь написать что-то легенькое о любви? Сколько тебе нужно времени на это? Неделя, две?»

Я достал ручку и написал «Вавилонскую блудницу», один из самых главных будущих хитов, прямо перед ним там же за барной стойкой минут за семь. Еще я добавил, что кроме гитары умею играть на басе, пианино, барабанах, блок-флейте и осваиваю сейчас саксофон. Научился всему за время своего бродяжничества. Он усмехнулся, пробурчал, что я ко всем прочему еще и человек-оркестр и дружески хлопнул меня по плечу. Ему понравились песни. Ему нравился я. А мне нравился он.

- Как там наш кислотный герой? Ему лучше?
- Черт его знает. Он не говорит ничего. Не хочет просто.
- Хотя бы не бьется в припадке и то хлеб…
- Не бьется в припадке говоришь? Да у нас буквально двадцать минут до его выхода! Дольше тянуть нельзя! Народ хочет видеть Ома, толпа беснуется! Вы представляете какой поднимется скандал если он не выйдет?
- Может выпустим за него другого человека? Кого-нибудь из бэк-вокалистов? Оденем как надо, может никто и не заметит ничего?
- Все всё заметят! Это же Ом! Сам Ом, а не третий из второго состава попсовой мальчиковой группы! Что нам делать с этим уродом?
- Ого! Агент наконец-то нашелся. Может он что-нибудь сделает?

Организаторы, спонсоры, охранники, медики, бабы какие-то – все они ходят, вьются вокруг как мухи. Все говорят чего-то. Хотят от меня чего-то. А я ничего от них не хочу. И от себя ничего не хочу. Не хочу на сцену, не хочу петь, не хочу играть. Это все пустое, пустое. Хотел порвать со всем сам и даже этого не смог. Их силуэты плывут у меня перед глазами, их лица вытягиваются, становятся похожими на птичьи маски, одежда превращается в черные, золотые и оранжевые балахоны. Я слышу лишь клекот. А их темных щелей лезут паучьи лапки с маленькими кривыми коготками. Я боюсь пауков и птиц, поэтому весь покрыт татуировками с изображением тарантулов и воронов. Сейчас татуировки оживают и смеются надо мной. Люди в масках что-то хотят от меня. Они чего-то требуют. Я не вижу их лиц. Не слышу голосов. Меня уносит память… Сквозь нее проступает лицо моего единственного друга, единственного настоящего человека в этом птичьем балагане. Это мой агент.

Когда мне довелось узнать, с кем именно работал мой агент до меня, у меня отпала челюсть. Не знать о тех группах и исполнителях можно было лишь в том случае, если ты последние лет двадцать провел в звукоизоляционной камере. Сам он называл большинство из тех проектов «проходящими», или даже «провальными». Он был истинный мастер своего дела, к тому же уверенный в том, что его главные свершения еще впереди. Он действительно не требовал ничего кроме безграничного доверия и я ему верил. Как оказалось ему стоило верить. Всегда улыбающийся, подтянутый, свежий, гладко выбритый он весь излучал спокойствие и уверенность. Я видел как он работает, в основном посредством сотового и ноутбука, и это начисто лишало меня последних сомнений. Он действительно был сильнее меня и умнее меня.

Благодаря ему появилась группа «Человек из Галилеи». Он нашел очень толковых, правильных ребят («они умеют играть, не просто хорошо, а по-настоящему зажигательно»).
Благодаря ему мои песни вознеслись на вершины всех мыслимых и немыслимых топов («старые связи до сих имеют свою цену»).
Благодаря ему у меня теперь чужое лицо («с такой рожей тебе не стать звездой и твои песни даже не захотят слушать»).
Благодаря ему это чужое лицо появилось на плакатах, значках, обложках журналов и газет в телевизоре и в сети («Им нравится, Ом! Черт тебя раздери, им нравится, они хотят еще!»)
Благодаря ему я не сторчался окончательно в первые же пару лет («Тебе нужно просто немного отдохнуть, чуточку, капельку отдохнуть – это не просто хорошая клиника, здесь самые лучшие специалисты»).
Благодаря ему я увидел на частных втсречах всех тех, кого можно называть богами массмедиа («скопище напыщенных кретинов! терпи, Ом, мне тоже не всегда здесь нравится»).
Благодаря ему я потерял связь с реальностью, ушел в творчество с головой, был заключен в коконе своих песен и фантазий («зачем тебе утруждать себя организацией финансовых дел? не бойся, я смогу наладить твой быт как следует. Это моя часть работы – твое дело писать хиты»).

Благодаря ему мои песни были услышаны. Их стали петь. И полюбили. А меня захлестнула волна фанатичного обожания.

Его лицо наплывает на меня, укрывает от всех кошмаров, разгоняет хмарь.

- Трудно быть Богом, да Ом? А кто обещал, что будет легко? Поднимайся с пола у нас есть минут пятнадцать, чтобы привести тебя в порядок.
- Я не могу… Я устал… Я не хочу… Они ничего не слышат, не знают и не хотят знать. Для чего? Ведь все что я пишу идет свыше… Не знаю откуда, но это нужно понимать, а не слепо обожать… Я устал…
- Ом возьми себя в руки. Не сейчас. Ты и раньше закатывал сцены, но сейчас это неуместно. Всего один главный концерт. Там на площади собралось полтора миллиона человек, они ждут тебя, скандируют твое имя. Всего один концерт и я обещаю что ты сможешь после него отдыхать так долго, сколько захочешь. Но не подведи меня сейчас. Я разве тебя когда-нибудь подводил?
- Нет…

Он как всегда прав. Закусываю губу, сцепливаю зубы, заставляю себя подняться. Один концерт. Что ж… Можно… Один можно. Я дам им то чего они хотят – пусть видят своего идола. Слепые, глухие, парализованные духовно, способные только жрать. Я дам вам то – чего вы хотите. Один концерт – а после убегу в пустыню или в тибетский монастырь. Не будет больше Ома. Мои тридцать три года словно тридцать три тысячи лет. Наигрался, объелся я вашим обожанием.

- Из тех полутора миллионов есть хотя бы пятьдесят тех, кто понимает о чем ты поешь. Разве не стоит сделать это хотя бы ради них?
- Да… конечно… хотя бы десять…

Шаги даются мне с трудом. «Найдешь среди них десять праведников - пощадишь ли город?» - это строчка из песни «Содом и Гомора». Память подсказывает мне названия и слова, буквы и ноты, те мотивы и те фразы, которые я не забывал даже в самые отчаянные моменты жизни. После первой волны популярности идет волна забвения, увлечения новым и вот тут то все проекты и делятся на проекты «однодневки», не сумевшие пережить первый же удар переменчивой моды и проекты «на века», которые могут быть забыты лишь для того, чтобы вернуться с новыми песнями и программами в любое время.

Я пережил первый период охлаждения последовавший за мега успехом альбома «Единство множеств Элохима». Затем группа вступила в ту фазу, когда любой их новый альбом или сингл становится событием. Еще до встречи с агентом я написал песен на десять лет вперед, но он не разрешал мне исполнять их все и сразу. Я следовал его коммерческому плану, который был мне абсолютно непонятен. В конце концов за все годы проведенные вместе, мы выпустили еще 10 альбомов. «Город праведных людей», «Вавилонская блудница», «Рагна-рок», «Гермес Трисмегист», «Откровение», «Египетские таро», «Дао как принцип движения к Солнцу», «Виракоча друг Койота», «Улис вернулся домой», «Каста неприкасаемых».

Сейчас идет финальный концерт тура, организованного в поддержку последнего альбома «Золотой телец». Я препарировал их сытое тупое общество своим сарказмом в каждой строчке, но никто так ничего и не понял. Кумиры неприкосновенны, даже когда они срут на голову своих почитателей.

Не раз и не два я пытался отвратить людей от их же слепого обожания, оно было мне противно. Я называл их со сцены свиньями, я бил по лицу, когда меня просили об автографе. Один раз я даже в шутку попросил сына мэра столицы (который также был очень неравнодушен к моему творчеству) плюнуть в лицо своему отцу, а потом поцеловать мои ботинки. Он сделал это сразу же.

Если сперва все эти плакаты с чужим лицом принадлежавшем мне вначале меня веселили, то с течением времени они стали меня пугать и злить. Последней каплей была подаренная каким-то модным дизайнером картина. На ней была изображена пародия на «Тайную вечерю». Вместо апостолов за столом восседали Элвис Пресли, Джон Леннон, Оззи Озборн, Боб Марли, Джим Морисон, Курт Кобейн, Сид Вишес, Мерэлин Мэнсон, Роджер Уотерс, Мик Джагер, Фредди Меркурии и Фред Дарст. Бьорк изображала Марию Магадлину. А я был Христом.

«Религиям уже никто не верит, Ом. Правительству тоже не верят. И Церковь и Власть слишком сильно запятнали себя за все время их существования. Рок-н-роллу пока еще верят. Верят ему и верят в него. Это скорее всего оттого, что он еще так молод… А может просто пот Ому, что больше ничего настоящего и не осталось у этих…. Потребителей» - сказал агент в тот день, когда повесил эту работу в моей студии. Он был слегка пьян и очень доволен – он сделал весьма прибыльный заказ на производство плакатов с этим изображением. А я ничего ему не ответил. Я дописывал новую песню. С того дня я начал собирать маленьких идолов. Идолов тех вымерших племен имена богов которых были безвозвратно утеряны. Богов забывают также как и все остальное. Я старался помнить об этом и давил той мыслью свое отвращение к алчущей зрелищ толпе.

А вот уже и сцена. Свет вдалеке. Рев фанатов. Немецкая индастриал группа – кумиры конца девяностых забирают свои инструменты.

- Сейчас перед вами выступит…..

Рев усиливается, накатывается волной. Агент здесь, он со мной, он придерживает меня за руку.

-…. группа….

Поклонники встречают уже вышедших музыкантов новыми громогласными раскатами. Я не могу выйти, что-то словно бы удерживает меня. Мне трудно дышать. Я боюсь, что я не смогу петь. Боюсь, что все слова камнем застрянут у меня в горле. Я бледнею и потею.

Я ВЕДЬ НЕ ЭТОГО ДЛЯ ВАС ХОТЕЛ!!!!

- …..«Человек из Галилеи!»

Цунами, невозможно, невероятно огромное цунами обрушивается на меня вместе с ярким светом софитов. Их энергия, их любовь, их крики, их обожание. Я не вижу лиц, я не вижу глаз, я не знаю ничего ни об одном из них. Это как коллективный оргазм, мегагрупповуха, когда один я трахаю полтора миллиона душ разом и это не считая легионов телезрителей и радиослушателей.

Кто вы? Зачем вы здесь? Что я должен сделать для вас? Сделать вас лучше? Честнее? Светлее? Это невозможно! Я старался, честно старался уже столько лет! Я говорю это вслух? Не важно… Они все равно не хотят слышать…

Начинают играть первые аккорды «Золотого Тельца», моей последней песни с самого последнего сборника. Сейчас еще чуть-чуть и включится автомат. И я смогу отдаться своей привычке и вытравить из себя всю слабость заученными движениями и пением. Сейчас. Что там по сценарию? Ну да… Я одеваю терновый венок, забираюсь на специальное кресло, оформленное в виде алтаря…

Балаган. Шабаш. Долбанная мистерия и я в ее центре. И все они мои адепты, посвященные в меня мною, жрущие мою плоть и кровь, называя ее по-прежнему хлебом и вином. Я закрываю глаза и вслушиваюсь в нарастающую мелодию. Скоро я начну петь. Я уже пою. Первые несколько строчек поются на древне арамейском на очень, очень низкой частоте. Это не так просто… Но когда поешь, не важно кто ты и где ты, не важно безродный ты бродяга или кумир многих миллионов. Надо только не переставать петь.

Отдать себя песне, целиком, без остатка.

В грохоте музыки, в реве толпы, в этом шумном пьяном разгульном угаре, за звуком собственного голоса я не расслышал выстрела. Была только легкая боль где-то чуть пониже сердца. В меня не стреляли раньше, но мне казалось это куда больнее. А так… словно иголкой ткнули в ребро. Ну пусть не иголкой, может копьем…

Заваливаясь на бок, зажимая ладонями рану я успел расслышать чей-то безумный крик «Я Бога убил! Бога убил! Я! Убил! Бога! Я!». Еще я понадеялся, что ТАМ меня могут понять. ТАМ мои песни станут слушать, а не принимать все сразу с бесконечным обожанием. Потом все залила чернота.

По дороге в больницу агент подсчитывал возможные прибыли, связанные с посмертным переизданием всего написанного Омом. Были ведь еще песни, которых не слышал никто кроме него и самих музыкантов. Потом проект с перепевами старых хитов новыми модными исполнителями. Наконец процент с сопутствующих товаров, таких как маечки, плакатики и прочая, прочая, прочая. У него были права на все это. «Человек из Галилеи» - успешный проект. Не проходной. Все по закону жанра – лучшая пиар-акция это смерть звезды на пике популярности. Теперь надо решить какому именно аукциону пристроить весь тот хлам, что связан с Омом. Одна только коллекция идолов могла разойтись за баснословные деньги. Агент подсчитывал возможные прибыли и сумма ему нравилась. Вспоминались последние слова, которые выкрикивал тот псих-убийца, прежде чем пустить пулю в лоб себе.

Бога он убил…. Вот идиот-то… Фанат… Фанатик… Те не убил Бога, придурок.

Ты его создал…

P. S. В стародавние времена у одного маленького племени не было своего бога. Все вокруг уже возносили свои жертвы и просили помощи у высших сил – кто у Одина, кто у Рода, кто у Зевса, кто у Ра, кто у Яхве. А у маленького племени не было своего бога, возможно именно поэтому оно было таким маленьким, жалким и беспомощным. У племени не было бога, но был очень мудрый шаман. Видя, как его народ чахнет без идола, он украл однажды ночью младенца прямо из колыбели матери, а наутро сказал будто бы ребенка унесли ночные твари. Он построил в глубине леса хижину и вырастил ребенка там сам, выходив его козьим молоком и черствыми лепешками. Ребенок никогда не видел неба, солнца, света, людей, лиц, даже своей матери он никогда не видел. Он не мог говорить, не мог держать меч, не мог растить пшеницу. Он ничего не мог и не умел. Он умел только страдать, плакать и кричать от боли и страха, когда ночные твари подходили к хижине слишком близко. Когда мальчику исполнилась седьмая весна, шаман вывел его из хижины, привел на самый высокий в округе холм и перерезал ему горло тупым ножом. Когда из тельца вытекла вся кровь, шаман вынул из тела органы, набил полое тело травами, а кожу покрыл мазями. Он принес ребенка в племя, и люди возрадовались, узрев нового идола. Они сложили из тростника первый Ковчег для тела, носили его везде с собой. Стали приносить ему жертвы, обращались за помощью и советом. Так появился первый бог этого маленького племени. И все в племени были довольны и счастливы.

Все, кроме ребенка, который умер на свою седьмую весну, впервые увидев небо

<Планета Сакра VII
Вальхалльский 31
Над окопами стелилась дымка, солдаты латали бруствер, медики тащили раненых к лазарету. Доносились стоны, и крики боли… Погибших гвардейцев укладывали у лазарета. Трупы орков жгли огнеметами на месте, стоял жуткий смрад.
У переднего края, вглядываясь в предрассветные сумерки, сидели два гвардейца.
-О чем думаете Марк!?- спросил молодой человек.
-Думать не наше дело, - ответил средних лет мужчина, - Прекращай ко мне на Вы обращаться... Хочешь жить, тогда запомни Ролан вопросы задавать, тоже не наше дело.
-А что же наше дело!?
-Стрелять, кидать гранаты и идти в атаку. Думают ТЕ,- но сделал указующий на небо жест.… И Император, да славится имя его!
Марк достал бумаги высыпал на нее обскуры, поежился от холода, дунул в только что скрученную папиросу, положил ее в уголок рта... И тут только вспомнив, что они находятся на переднем краю, вытащил папиросу, вздохнул с досады, и сунул ее в карман.

Вдалеке послышался нарастающий гомон.
-Время воевать, собаки!!!
Комиссар стоял на краю бруствера, с огромным цепным мечем, и жуткой ухмылкой на, обожженном в вечерней атаке, лице.
-Докажите Императору свою верность, МЫ УМРЕМ СЕГОДНЯ С ЧЕСТЬЮ!!!
И будь-то в подтверждение его слов, в тумане, взорвалось тысячей глоток «ВААААГХ!!!!!!». Неумолимая волна зелёных рыл, вырываясь из тумана, и, паля без разбора, неслась к окопам.… Гвардия открыла ответный огонь.

-Не страшно мне зло, и смерть не страшна, ибо Император придет за мной.- Шептал Марк готовя к бою огнемет… Ролан лежал рядом в луже крови…- Жаль, парень…-Он обдал небольшой струей несколько пустых магазинов лузгана, - Пригодятся если переживу эту атаку... Хотя…
На переднем краю, орудуя цепным мечем, стоял комиссар…
-Гвардия!!! Страх это смерть!!! УБИВАЙТЕ!!! УБИВАЙТЕ!!! УБИВАЙТЕ!!!
Орки валились ему по ноги…
-Из чего сделан этот комиссар!? Подумал Марк вставая рядом с ним.
В наступающие волны орков полетели гранаты…Гритчины и орки гибли сотнями, но все шли и шли вперед…
В окопах справа послышались крики… звуки резни… «добрались» подумал Марк и со злобой нажимая на гашетку, пылающий прометиум охватывал наступающих, но это их ничуть не останавливало они рвались вперед, но натыкались на цепной меч комиссара. Вокруг комиссара и Марка собрался весь потрепанный взвод, всего пять человек с лазганами…

Неожиданно за спинами орков раздалось несколько мощных взрывов. Похоже орки нашли более интересного противника, их напор ослаб. Комиссар внезапно обмяк и рухнул на землю… Марк шепча молитву продолжал поджигать орков гвардейцы с лазганами добивали горящих. Справа от их позиций наступило затишье, затем вновь заработали лазганы… «Отбили» с улыбкой подумал Марк.
-Не страшно мне зло, и смерть не страшна, ибо Император придет за мной… Не страшно мне зло, и смерть не страшна, ибо Император придет за мной… Император придет за мной… Придет за мной… За мной…ЗА МНОЙ!!! В АТАКУ!!! ЗА ИПЕРАТОРА!!!

Рассвет….

Адептус министорум:
Инцидент на Cакра VII был улажен силами 4 полков вальхалльцев, и одной роты кровавых воронов. Два полка требуют полного переформирования в виду больших потерь.

Транспортный корабль Драккар.

-Ну что комиссар, жить будете,- сказал стоящий у больничной койки человек…. – Если честно я думал что вы умерли…
-Мы победили!?- прохрипел комиссар, он представлял жуткое зрелище левая часть тела, чуть выше живота, была прикрыта сталью, поврежденное легкое комиссара заменили на аугиметическое. Из тела торчали трубки соединенные с различными медицинскими аппаратами. Комиссар узнал говорившего
-Волей Императора… кровавые вороны высадились прямо на вражеские позиции, оркам это сильно не понравилось…-сказал средних лет мужчина и сел, в кресло, его правый рукав безвольно смялся…мужчина достал из кармана папироску, вздохнул и сунул обратно…Повисла напряженная тишина…
-Лейтенант, это была хорошая битва…
-Да, только я не лейтенант, я рядовой…
-Смотри лейтенант, начнешь спорить с комиссаром, добром это не кончится…
-Так точно Сер! Виноват! – подскочив, и встав по стойке смирно, отрапортовал Марк, он был поражен, он и не думал что дослужится до лейтенанта, он вообще думал что служение его в рядах гвардии окончится , на переднем краю позиций на СкараVII.
-А ты почему здесь!? – слова давались комиссару с трудом. Марк никак не мог понять этого комиссара…Не укладывался он в привычный образ, циничного и надменного вояки который кроме «как вперед собаки» ничего не может и не знает.
-Приказано вас охранять…
-Да!? Почему же ты охраняешь меня здесь, а не в коридоре!?
-Тут кресла мягче…


Грузовой «Драккара» отсек напоминал Марку церковь на его родной планете, полумрак, высокий потолок которого не было видно, стены, и колонны… И только надрывный вой техники, проходящей проверку перед высадкой не давал предаться ностальгии…
Марк вертел своей аугиметической рукой….
-Все ни как не привыкну к ней, и плечо порой ноет…
-А ты не ной Лейтенант…сказал шагающий рядом комиссар, - Вот мне легкое левое поменяли, я теперь как не стараюсь по прямой идти, не могу…. На лево тянет…Я же не жалуюсь…
Марк подавил смешок.
-Комиссар каков приказ!?
-Приступить к охране базы кснеоархеологов… они копают, мы наблюдаем, и обязаны уничтожить любой признак угрозы их жизням. Жизнь ксеноархеолога Лейтенант подороже наших будет…. Они свет Императора несут человечеству. А мы этот свет беречь должны.
Я так понял, наш полк объединили с 74, ты с кем-нибудь из них знаком!?
-Да, пару раз довелось пообщаться с их лейтенантом… -Они остановились. Марк крутил папироску в руках - , Они были севернее наших позиций на Сакра VII, тоже понесли сильные потери… бойцы отменные, им пришлось в штыковую идти…. боезапас не подвезли….Все что у них было так это сотня огнеметов… их комиссар погиб в атаке…
Комиссара передернуло, он непроизвольно потянулся к месту ранения, затем поправил выправку, а он был высок, одернул китель, и зашагал вперед.
-Тем лучше… не возникнет конфликтов…готовь своих к высадке,- прохрипел он не оборачиваясь, и, клацая цепным мечем, направился к командирам рот.
Марк выругавшись сунул папиросу в карман и поспешил к своему взводу.

III

Хоть высадка и прошла без происшествий, комиссар все прошедшее время был задумчив, Марк подозревал, что не все так просто, как сказал ему сам комиссар на борту «Драккара». И что-то заставляло его думать о предстоящей работе вовсе не как об отпуске…

Несколько дней назад было зафиксировано проникновение в подсектор неизвестного корабля, оно быстро скрылось в имматериуме, патрули его так и не опознали. Комиссар не думал что это совпадение, предчувствие редко подводило его. Слишком много совпадений… Открытие древнего артефакта, до сих пор неизученного, (адептус механикус ждали гвардию чтобы начать исследования, или боялись), быстрая, крайне быстрая реорганизация полков, неопознанный корабль… Что-то должно произойти, или это просто паранойя!? Комиссар не находил себе места от всех вопросов. Усилием воли он отбросил лишние мысли и сфокусировался на приказе. Вспомнилась Схола Прогениум, то как его били старшие, он не отличался силой, здоровьем, это пришло с годами, он знал что есть противники которых нельзя победить, но если ввязался в драку дерись до конца… Он слишком давно ввязался в эту драку, и менялись только противники… Но комиссар Багратион не отступал от своих принципов, и не отступит.

Они были в пути больше трех часов, Марк курил, гвардейцы сидели на броне «химер», гусеницы их транспортов перемалывали белый песок проселочной дороги.…. Марк и не думал, что так бывает, что деревья и трава могут расти на песке…
Этот мир был странным…С чистым небом… Таким чистым и голубым каких Марк за 12 лет своей службы на десятках миров, не видел. Наверное вся благодать Императора снизошла на эту планету. Чистые реки, небо, воздух… Девственный мир, добрый… И они со своей техникой, он обернулся на колонну следовавшую за ним, люди такие же как он, с усталыми, добрыми, грязными лицами смеющиеся…курящие… они пришли из другого мира, нет ,скорее всего другой, злой мир, ворвался в этот… Марку стало жаль, что этому миру уже не быть таким как раньше.
>

< ТРЕЩИНА
Вы когда-нибудь задумывались: с чего все началось?...И какой ваш ответ?
-Господин !Господин!.- с радостными криками вбежал слуга в покои своего правителя.
-Что случилось?.- спросил он у него , спеша к нему на встречу.
-О. Господин! Слава нашему всемогущему Богу . Кипаре! У вас родился сын!
-Это великая радость для меня !Слава Кипаре!,- он поднял руку вверх, как бы пытаясь достать что-то,- Теперь, есть кому заменить меня.
Весть, о рождении наследника была встречена с восторгом всеми. Жители Харугинея устроили большой праздник. Парады, представления, пиршества. Давненько так не веселился народ.
Мальчик- имя ему дали ОсирУг, едва научился ходить, как отец повелел приобщать сына к культуре своего народа.
-Хороший правитель понимает культуру своих людей, а великий чувствует ее,- так говорил он.
Слуги исполняли волю правителя. По его указаниям и приказам маленький ОсирУга должен знакомиться и изучать все, что связано с Харугинеем. Пусть он даже еще слишком мал и не способен пока что осмыслить все, что его окружает, но такова была воля правителя, а значит, никто не имел права оспаривать ее.
Малыш часы на пролет проводил в священном для каждого из жителей месте- в «Тихой комнате».
В ней находились самые древние вещи, которые только могли существовать. На стенах висели полотна античных времен, объясняющих создание мира и появления человека. Посреди же комнаты на стендах возвышались скульптурные статуэтки, музыкальные инструменты, вещи бытности людей. Малыша приводили сюда для ознакомления культуры жителей Харугинея.
Больше всего его интересовал древнейший кувшин, стоявший в дальнем углу комнаты, специально отведенном для него. Это было то, ради чего каждый был готов отдать жизнь, то, что давало силу и надежду . Священный кувшин был первой вещью, которая появилась у жителей. Однако, как именно это произошло никто не мог сказать точно. Сделан он был из какого-то прочного материала, до сих пор никто не может разгадать, из какого именно.
По религии , Священный кувшин был дан Богом Кипарой людям в знак напоминания о своем существовании и силе.
« В кувшине содержалось, то, что дает начало душам…». Так говорили верховные жрецы. Право дотронуться до Священного кувшина имел лишь тот, кто был призван достойным на совете верховных жрецов.
Почему-то именно эта вещь и притягивала все внимание маленького принца. Часто , малыш засматривался на кувшин, тянулся к нему своими ручками .желая достать.
Слуга внимательно следил за ним, что бы ничего не стряслось.
Но вот однажды…
Шум , доносившийся с улицы отвлек слугу, следившим за малышом, и этого мига было вполне достаточно маленькому Осиругу, что бы успеть добежать до другого конца комнаты, потянутся к Священному кувшину и …случайно столкнуть его, желая лишь только взять в руки….
Раздался глухой улар…
Слуга обернулся и увидел, что произошло, мигом помчался к малышу.
Картина, что предстала тогда перед ним и маленьким Осиругом заставила обоих застыть на месте и лишь только наблюдать….
Хоть Священный кувшин и упал, но он не разбился, на нем появилась очень тоненькая, коротенькая трещина. Из нее не то вытекало, не то выходило что-то непонятное, не газ и не жидкость…
- О , великий, Кипара!,- слуга закрыл правой рукой рот и нос, и тихо начал молиться, продолжая наблюдать за происходящим.
«Нечто» было голубовато-серебристым цветом и «выходило» из кувшина медленно, а потом словно «втекалось» во что-то…словно переходило куда-то, невидимое глазу.
Будто существовала некая дверь…
-Господин! Господин!, - с паникой в голосе вбежал слуга в королевскую гостиную.
-Что стряслось, Мирп?,- обеспокоенно спросила королева. Сидевшая за пианино.
-Говори, что такое?. – спросил и сам король.
-О, Господин! Это все моя вина! Я не доглядел за юным принцем…я отвлекся на шум с улицы…А он , он столкнул Священный кувшин….Наше великое сокровище, Всемогущий Кипара!,- слуга закрыл правой рукой рот и нос и начал молиться.
-Мирп…Извини, но прошу, продолжи ,-отвлек его король.
-О, да, Господин. На кувшине образовалась трещина, а из нее выходило содержимое сосуда…Благодаря жрецам, с помощью магии, что они берегут, удалось избавиться от трещины, но…утраченное никто не в силе вернуть…
-Что?...,- королева была потрясена.
Слуга кинулся в ноги к своим правителям.
-Простите меня!!! Простите!
Король наблюдал за ним , а потом приказал
-Встань, Мирп.
Испуганно слуга поднялся.
-Главное. Что никто не пострадал и что жрецам удалось сохранить содержимое кувшина, пусть и частично, но все же удалось сохранить…А что же случилось с той частью, что «вышла»?
-То, что было утрачено словно просочилось сквозь воздух куда-то…Наши ученые сейчас все изучают.
-Тогда, мы должны ждать ответа,- сказала королева и вышла из гостиной.
Настала ночь…Эх. Долго же ее ждали. Да, да целых 7,5 дней. Наконец, можно было наблюдать за ней, за ее красотой.
Король стоял на своем огромном балконе. Кроватка с сынишкой была рядышком с ним. Королева уехала на окраину города для участия в собрании. Правитель стоял неподвижно и глядел на свой город, он явно ожидал чего-то.
Тихо скрипнула дверь…
-Входи…Я ждал тебя ждал…,- сказал он даже не обернувшись.
Слуга тихонько прошел по гладкому, натертому до блеску полу и подошел к своему господину.
-Что там , Мирп?
-Господин. Это невероятно. Но…то. что было утрачено, по предложениям ученых, попало в какое-то другое пространство и время и…происходит формирование душ…
-Душ?
-Да, именно! Я думаю, следует попробовать передать какие-то вещи из нашего мира или что-нибудь еще…Лучше всего с этим обратиться к Самко. Ведь он потратил на изучение подобных явлений большую часть своей жизни.
-Около 2138 лет?
-Да, столько.
-Однако..,- задумался король,- никто не знает, как поведут себя переданные нами предметы…Мы попытаемся перенести дерево, а там окажется семя…но обо всех изменениях можно будет узнавать…Думаю, нам действительно следует обратиться к Самко за помощью, но сначала нужно дать полностью сформироваться душам, и лишь потом обдумаем оболочку.
-Да, Господин!
-Следуй к Самко, сообщи , что в следующую ночь мы решим все.
-Это ведь через 3 дня?
-Вот именно .
-Слушаюсь…
Слуга удалился.
Король остался один со своим сыном, который крепко спал и мирно посапывал.
-Кто знает? Может нам удастся создать мир более совершенным, чем наш…
Минуту он прислушивался к тишине ночи, а потом заглянул в кроватку сына. Юный принц сжимал ладошки в кулачки и был глубоко погружен в свой беззаботный сон.
-Хм…сынок. Ты едва научился ходить ..и ты ведь. Станешь править Харугинеем вместо меня, люди будут звать тебя : «Господин», и похоже, что где-то тебя будут звать : «Богом».
P.s. Одна вещь переходит в другую, но какая же из них последняя? А какая первая?>>

Михайло Дмитрич, потомственный домовой, был непоседлив. Хоть и был он домовым, но дома сидеть не любил. Вечно его куда-то тянуло. Хотелось ему посмотреть, как мир устроен, кто чем дышит.
Вот и сегодня, еще до свету, разбудил он друга своего – лешего.
- Лешка! Ушицы свежей хочешь, а?
- Ну, ты! Отстань! Дай поспать-то!
- Что, опять что ль с филином всю ночь препирался?
- Препирался, не припирался – твое дело десятое. Дай поспать!
Заботливо захваченная кружка воды живо оказалась на шевелюре лешего.
- Ах, ты! Ты! Что творишь?! Я тя счас!
- Не догонишь, не догонишь!
Когда леший выбрался из копёшки сена, домового след простыл. Леший постоял раздумывая – лечь еще или податься к леснику. Почесал рыжую спинку, погладил пухлый животик и, махнув лапой на сон, отправился к усадьбе Мироныча.
Мироныч умывался ледяной колодезной водой. Он, как и домовой, был птахой ранней.
- Эй, Лексей Лексеич! Окати-ка мне, дружище, спину.
Леший опрокинул ведро на лесника. Тот, с довольным покряхтыванием, принялся растираться полотенцем с вышитыми по краю петухами. Потом плеснул в лешего пару горстей воды. Тот с испуганным визгом влетел в избу. Не любил леший умываться, и воду не любил. Совсем.
На столе на кухне скворчала салом яишница, исходил одуряющим ароматом свежий хлеб. И самовар пофыркивал утренним парком, дожидаясь хозяев.
Домовой напевал нечто бравурное и деловито кромсал домашнюю колбасу. Леший тут же взгромоздился на лавку, крепко схватил в руку ложку и принялся было ждать лесника. А тот, громадной своей фигурой, уже половинил пространство кухни.
С завтраком управились быстро.
- Так что? Насчет рыбалки-то? Ушицы бы наварили, - не отставал от лешего домовой. А тот, сытый, лениво отмахивался.
- Хм-м-м? Может и впрямь, на рыбалку сходим? – обратился к лешему Мироныч.
- Ага! Опять меня за червями… Не-а! Не хочу! – ответствовала рыжая нечисть, с довольной рожей растянувшись на травке.
- А я бы карасиков потомил бы. В сметане, да с травками! – продолжил уговоры домовой, - Или щурят поджарил на постном маслице!
- С луком? – леший заинтересованно заводил носом.
- Конечно! Без лука – это разве рыба? Так, одно название.
Уговаривали лешего Мироныч с домовым поочередно еще минут пять.
Наконец, тот смилостивился.
- А, ладно, но червей пусть Мишка копает!
- И накопаю, не трудно, чай! А вы тут снасти пока соберите.
Домовой подхватил консервную банку под червей и малую саперную лопатку. Та осталась от каких-то горе-охотников, что плутали в прошлом году трое суток в роще за рекой. Роща же – одно название. Переплюнуть можно. Но заплутали, потому как зенки залили так, что в глазах водка плескалась. Крошке домовому эта лопата в самый раз была, под рост-то.
Когда он вернулся с банкой наполненной отборнейшими навозными червями, все было собрано. И троица дружно отправилась за рыбой.
Пока шли, леший с домовым успели пару раз поругаться и столько же помириться. Обсудили все достойные посещения рыбные места. Остановились на том, что идти следовало до лесного озерка, где привольно играли крупные золотые караси.
Дошли единым махом. Зря что ли с лешим были! Расположились на старом месте, где лесник соорудил когда-то мостки, лет пять назад.
Небольшую поляну заливало утреннее солнце. Песок пляжика не успел еще нагреться и приятно холодил босые ноги. Ночная роса на траве вокруг не высохла пока и сверкала радужными каплями, наполняя радостью сердце. В зарослях заливались мелкие птахи. Хорошо!
Мироныч прогибал своим весом доски мостков, а домовой с лешим устроились на бережке. Михайло Дмитрич с закатанными до колен штанами опустил ноги в ласковые мелкие волны, а Лешка к самой-то кромке воды не подступал. Поодаль держался.
Не успели закинуть удочки, как начался клев. Поплавки то чуть тилипало, то топило разом. Удилища мелькали то и дело. То в заброс, то, с трепыхающейся золотом добычей, к рыбаку. Черви убывали быстро, а ведра заполнялись еще скорей. Азартное это дело – ловить рыбу, да в самый клёв.
Тут у лешего клюнуло что-то очень уж крупное. Поплавок впритоп потащило к зарослям кувшинок. Удилище выгнуло дугой. И лешего потянуло к воде. Не успел он очухаться, как лапки его мохнатые уже омыло волной. Глубже, глубже. Вот и по колено, а справиться с добычей не получается. По пояс затащило. Тут леска просела вдруг. И леший со всего размаха сел по шею в воде. Хорошо, удочку не выпустил. Но рыба-то ушла таки. Сорвалась.
На берег леший выбрался злой. Вода стекала с его шкурки грязными струйками. Он стоял и ругался. Костерил всех и вся. И червяка, что привлек такую добычу. И леску, что выдержала, не оборвалась. Больше всех досталось домовому, что вытащил всех на рыбалку. Успокоился, наконец, нацепил на крючок новую наживку и забросил удочку вновь. На то же место, где была последняя поклевка. Вдруг?!
И что бы думали, история повторилась! И опять берег огласила брань неудачливого рыболова.
Новый червяк. История повторяется вновь!
Мироныч с домовым после второго купания лешего уже были на месте. Через мгновение буквально на водной глади покачивались сразу три поплавка на ладонь друг от друга. Вот поддернуло поплавок Мироныча. Вот чуть затилипало у лешего.
А у домового поплавок повело, повело и…
Все трое с напряжением взирали на игру неведомой рыбины. Ну! Ну же! Есть!
Удилище домового выгнуло дугой и к кувшинкам. Остальные поплавки тоже потащило в ту сторону. Что творится-то, а?! Все трое влетели в воду. Сейчас! Уж мы его!
Описать дальнейшее непосвященному нельзя. Только тот, кто часами может всматриваться в гусиное перышко поплавка, знает. Только ему открыта эта тайна! Зацеп!
Не один! Все три сразу! Поминая недобрым словом всю подводную живность, скопом полезли вызволять снасти. Нырять под кувшинки заставили домового. Это его леска обмоталась вкруг других и утащила за собой.
Мишка нырнул раз, другой. На третий раз головенка его показалась уже за кувшинками. Она стремительно резала волну, быстро удаляясь от берега.
- Спасите! П-фр-р-р! Тону! П-фр-р-р, - вода, попадая ему в рот, заставляла горло клокотать в тщетных попытках не захлебнуться.
Мироныч бросился следом. Чудом успел схватить одно из удаляющихся удилищ. И потащил – поволок несчастного утопающего к берегу.
Велико же было удивление всей троицы, когда вместе с Мишкой на песчаный берег лесник вытащил Кузьку – водяного из мельничного деревенского пруда. Истекающие водой леший с домовым тут же набросились на негодника с кулаками. Мутузили не сильно, больше обидно.
Мироныч смотрел на действо это и хохотал во все горло. Он не смог стоять даже, грохнулся на зад и все хлопал себя по коленям. Он прямо давился смехом.
Наконец, троица бойцов, вся в песке и водорослях, поутихла.
- Ты, пузырь рыбий! Ты! Да я! Тебя! – маленький домовой наскакивал на водяного с кулаками.
Тот пятился к воде, отталкивая полупрозрачным брюхом противника.
- Я ж нечаянно. Пошутить хотел. Я думал – он это, - кивал он на лешего.
А леший печально тряс распухающей на глазах лапкой. Повредил видать в драке-то.
Домовой сумел таки исхитриться и отрезать неприятелю пути отступления и загонял его сейчас к Миронычу.
- Поймал! – торжествующе возопил Мишка, когда рука лесника сграбаздала зеленые волосы водяного, - Сейчас мы тебя судить! Лешка, читай обвинению!
- Чего? – не понял пострадавший леший, - Я ж читать-то и не умею!

Их мало что связывало вместе. Маленькие шалости в заброшенном городе. Желание выжить. Необходимость общения. Без которого слабые духом теряли рассудок. Они были командой. И, несмотря на это, продолжали ненавидеть друг друга.
- Знаешь, - неожиданно произнёс Локки, отвлёкшись от чистки карабина.– Мне оставался последний курс. Пятый. И диплом в зубы. Сейчас бы сидел за партой. В тепле. Спал бы на парах.
Слова товарища застали Фермера врасплох. Дотоле он игрался ножом, но, заслышав про учёбу, неосторожно дёрнулся и порезал большой палец. Фермер поспешно засунул палец в рот и непонимающе уставился на стрелка. На перекошенном от боли лице явственно читалась смесь ненависти и недоумения.
- Тьфу! – светловолосый парень сплюнул на пол. – Мог бы, блин, не напоминать! Забыл, как меня вытурили на третьем? А всё она, тоже мне принципиальная, такую цену выставила, что…. Как же хорошо, что теперь они все сдохли!
Локки промолчал. Фермер никогда не был подарком. Глуповат, несдержан, наивен до смехоты. Но в округе на многие десятки километров больше не было других товарищей. Разве что Игорь – крепкий старикан, снабжающий патронами и выпивкой. Однако Игорь всегда был себе на уме. Он никого не подпускал к себе поближе. Только бизнес. Бартер – ты мне, я тебе. Игорь любил золото. Оставалось только догадываться, зачем оно ему сдалось. Локки считал, что старикан попросту спятил. Но, пока Игорь исправно поставлял снаряжение, его здоровье не было их проблемой.
- Э-э-э, пора на охоту! – скомандовал Фермер и торопливо натянул лёгкую куртку. Долговязый парень двадцати двух лет от роду с первого взгляда мог произвести приятное впечатление на кого угодно. Обычное лицо, голубые глаза, короткие светлые волосы. Но с первым же произнесенным словом, неосторожным движением нет-нет, да и проскальзывала вся его неизмеримая глупость, вялость и слабодушие. Фермер не был лидером. Да и подчиненный из него получался самый что ни на есть дрянной. Зато он умел обращаться с дробовиком, хорошо работал лопатой и был прекрасным пособником в их увлечении.
Вместе они вышли из штаба. Вторая неделя сентября выдалась на удивление холодной. Погода портилась на глазах. Ещё и ветер натаскивал в город серые тучи. Замок давно сломался, и Локки подпёр дверь ломом. От собак и покойников. Мертвецов манило чужое жильё. Возможно, оно навивало им приятные воспоминания о прошлом.
Товарищи были одеты в одинаковые серые куртки, и таскали карабины за спиной. Фляги, короткие лопатки у пояса, что ещё нужно мародёру? Локки нёс миноискатель. Конечно, было бы гораздо более справедливым отдать его сильному Фермеру, но парень не мог доверить хрупкий прибор деревенщине.
Парни шли, не таясь, по дороге, обходя ржавеющие машины и упавшие столбы. В маскировке не было нужды. Город таил в себе опасности другого рода. Одиночество, страх, безумие. Один только ветер, хозяйничающий в заброшенном городе, производил тяжёлое впечатление. Он игрался с опадавшими листьями, сопровождая возню ритмичными стуками от ударов ставней и обшивок кровли. Иногда ему уныло подпевали псы, собиравшие стаю для новой вылазки. Так было недалеко лишиться разума. От всего прочего – шакалов, кабанов, дождя, подступающих холодов – можно было спокойно защититься с помощью пороха, тёплого плаща и крыши над головой.
Фермер, более зоркий и внимательный, углядел её первой. Женщину-зомби. Ожившие покойники быстро разлагались и теряли презентабельный вид. Однако некоторые из них подолгу сохраняли тело, отделавшись незначительными язвами. Их парни прозвали ламиями, в честь фантастической нежити. Женщины ламии идеально подходили для любви. Гнилой запах и грязное тело только разжигали страсть. А эта покойница, застрявшая в груде картонных коробок, ещё сохранила обрывки соблазнительной одежды. Почерневший лифчик, едва скрывал жёлтые груди. Короткая юбка не скрывала длинных стройных ног. Обрывки колготок придавали ей несколько распутный облик, манящий первого встречного. На разлагающуюся голову ребята старались не обращать внимание.
Для такого увлечения требовалось хотя бы два участника. Одному было тяжело удерживать трясущееся тело. Тем более что ламии не знали ни боли, ни усталости. Других женщин не было. Иногда, Локки сожалел о том, что не берёг их прежде. О, сколько же их было раньше! Даже после первой вспышки пандемии. И бегства из города. До расстрела на мосту. Ураганного огня на поражение, открытого ротой контрактников. Тогда парень едва сам уцелел. И не думал о других. А теперь словно в награду ему до конца жизни придётся проводить время рядом с психованным Фермером, которому до чумы он и руки бы не пожал!
Они не сильно задержались. А снятая золотая цепочка и вырванные с гнилым мясом серёжки позволяли назвать день удачным. Ламия, терпеливо снеся экзекуцию, потащилась прочь.
- До следующей встречи, крошка! – засмеялся Фермер, застёгивая молнию на джинсах. Его настроение резко пошло вверх. Редкий случай получения удовольствия от работы.
- Пошли уж, соблазнитель, - лениво бросил Локки и, не дожидаясь ответной реакции, потрусил дальше. С утра его мучила жажда, из тех, что нельзя утолить простой водой. А в штабе запасы водки давно иссякли. Он давно присмотрел один ещё не обследованный бар около детского садика. Было бы совсем неплохо заглянуть туда и проверить содержимое подсобки.
- Надо будет как-нибудь заглянуть на кладбище, - заметил долговязый напарник и, поправив карабин за спиной, поплёлся догонять товарища. – Подозреваю, что в свежих могилах можно здорово разжиться золотишком. Зубы, перстни, серьги – эта сучка подкинула мне хорошую идею.
- Мля, некрофил, сделай милость, отвяжись! – после соития животное печально. Локки думал только об одном. После встреч с ламиями его всегда тянуло на беленькую. Чтобы заглушить мысли.
Фермер мигом надулся и замолчал. Маленький город, на развалинах которого они копошились, у него и раньше вызывал двойственные чувства. С одной стороны – парень, выходец из нищего хутора, в тайне восхищался и завидовал ему, с другой – яро ненавидел. Фермер собирался переехать в более престижный Краснодар, но неожиданно произошедшие события переломали все надежды. Лично он их называл великим обломом. Локки – изменением. Игорь – апокалипсисом. Фермер больше не знал других людей.
Они шли, всё дальше и дальше углубляясь в городские трущобы – скопление саманных лачуг, ларьков, рассыпающихся новостроек и распахнутых настежь калиток. Тут не было ничего интересного. Если на пути людям неосторожно попадалась собака, то Локки, не целясь, вышибал из неё дух одним выстрелом. Полусгнивший мертвец – проходили мимо, или ради забавы обломками кирпичей пробивали ему голову, чтобы посмотреть, как он, словно подбитый танк, будет занятно ползать по кругу, получая всё новые и новые удары. День только начинался. Наручные часы показывали одиннадцать. Если не слишком долго провозиться на складе, то товарищи ещё успели бы заглянуть на другой конец города и проведать свой схрон с боеприпасами.
- Теперь затаримся! – плотоядно ухмыльнулся Фермер, остановившись перед кирпичным зданием бара. Наспех заколоченная дверь. Наверное, хозяева до последнего мечтали сюда вернуться, пока их не расстреляли на мосту или чёрная смерть не выжрала их лёгкие. Вывеска, сбитая ветром, криво повисла на одном крепеже. Заходи и бери.
- Стой! – Локки коротким взмахом руки приказал товарищу застыть на месте. Он услышал подозрительный шорох во дворе. Стук человеческих подошв об бетон, стрелок не спутал бы ни с каким другим звуком. И в отличие от обычных зомби, едва плетущихся неизвестно куда, незнакомец перебирался уверенно и целесообразно. Теперь и Фермер услышал, немедленно вскинув карабин на плечо. Хлопнула соседняя калитка. К ним почти бегом приближался человеческий силуэт.
- Женщина! – мечтательно протянул Локки, опустив оружие. Перемазанное в саже лицо, сальные взлохмаченные волосы, мужская куртка на два размера больше – ей тоже пришлось несладко. И радость, переходящая от эйфорию, от встречи с себе подобными, замерла на губах незнакомки.
Фермер не колебался ни секунды. Он спустил крючок и выпустил заряд свинца ей прямо в живот. Женщину отбросило далеко в сторону, разорвав плотную куртку в клочья, и опрокинув на спину. Она умирала, беззвучно шевеля губами и изгибаясь всем телом. Первым к ней подбежал Локки, сбросив на землю рюкзак.
- Нет! Что ты натворил! – он склонился над умирающей и, заглянув в мокрые от слёз глаза, увидел только боль. Локки не был медиком, но всегда знал, что раны в живот смертельны.– Слепой идиот! Она живая, первая выжившая за несколько месяцев!
- Нет, это ты слепой! – возразил, заревев медведем, Фермер. – Разве не видишь, что это из-за неё я вылетел из института? Здравствуйте, Наталья Михайловна! Ну, что сука, зачёт?
Убийца, отбросив оружие в сторону, неспешно подошёл к ней. Взвизгнула молния на джинсах. Кровь его давно не смущала.
- Может примете пересдачу? – он вовсю глумился, уверенный в своей правоте. - Давай, присоединяйся! Пока тёплая.
Фермер почти прыгнул на неё, не страшась измазать куртку в крови. Крепкие руки проворно стаскивали с неё штаны. Пока он возился с её одеждой, урча от удовольствия, сзади к нему неслышно подошёл товарищ. На этот раз Локки держал заряженный карабин, прислонив дуло к затылку напарника.
- Какого хрена! – возмущённо завопил, немедленно обернувшись, Фермер. Он тонко, по-бабьи вскрикнул, встретившись глазами со стволом. – Ты чего? Ты…
Парень никак не мог поверить в реальность происходящего. Это всего лишь шутка! Только Шутка! Страх почти парализовал его. Фермер едва смог оторвать взгляд от дула и посмотреть в лицо Локки. Холодное, отстранённое. Даже более бледное, чем у Фермера.
Ветер стих. Серые тучи затянули всё небо, поглотив солнце. Начинался мелкий дождик. Тело под фермером перестало дёргаться. В тишине слова стали излишне. Говорили только глаза. Мутные Фермера и ледяные Локки.
- Ты останешься один!
- Я и так один.
- Ты не выживешь!
- Всё лучше такой жизни…
- Начнём с чистого листа! Вместе!
Последнее слово оставалось за Локки. Он крепче стиснул карабин и…

<Вор.
На одном из литературных заданий я написала этот коротенький рассказ.
Том, уличный вор, никогда не отличался добрыми делами. Среди воров он был лучшим. Его жесткости, грубости и хитрости боялись не только обычные люди, но и некоторые воры. Сколько раз полиция пыталась поймать его. Она уже потеряла счёт. Если у тебя пропал кошелёк и ты не можешь его найти, то будь уверен, что он у Тома. Как-то раз, занимаясь своей "работой", ища подходящего, Том увидел мужичка с довольный улыбкой на лице.
-Вы не подскажите, как пройти в Центральный Парк?- спросил Том у прохожего.
-Ну...-человек повернул голову налево и не заметил, как Том залез к нему в карман ,-Сейчас направо, а потом прямо.
-Спасибо, -Том зашагал по дороге. "Одна, две, три...Пять тысяч! Нынче мне везёт",-Том считал свою сегодняшнюю "наживу".Он начал рассматривать карточки в кошельке и нашёл кое-что очень интересное. Фотография."Очевидно, это семья этого человека",-размышлял вор. На ней были изображены женщина и четверо детей. Две взрослые девочки, маленький мальчик сидел рядом с мамой и рядом со старшими сестрами стоял мальчик лет десяти. Том вдруг почувствовал, что его сердце дёрнулось. Он вспомнил, а ведь когда-то (он и сам забыл когда) у него тоже была семья. Но родители умерли от рака. А последнее, что он помнит из своего детства то, как он сбежал из детдома и начал воровать. Ему хотелось иметь эти деньги, но он не мог ничего сделать со своей, ранее ему незнакомой, совестью. Он хорошо понимал, наверное первый раз в жизни, что от него зависит умрут ли эти дети с голоду или нет. Но ведь ему тоже нужно на что-то жить. На "помощь к совести" пришло сочувствие. Ещё одно воспоминание вспыхнуло в памяти вора. Самое жуткое чувство потери родителей, то горе, которое нельзя передать словами он пережил несколько лет назад. А эти дети если им тоже придётся пережить этот ужас? Но это уже не проблемы Тома, он же не убьёт их родителей. А если в смерти честных людей будет виноват он.
Я, сидя в комнате, слышу к соседям кто-то звонит и кто-то торопливо убегает. Я слышу как открывается дверь и голос моей соседки.
-Дорогой, это твой кошелёк?!
-Что?
-Да, посмотри. Фотография детей...Это точно он. Моя соседка вернулась в свою квартиру и захлопнула дверь.
Я выглянула из окна и увидела человека лет 35,высокого,одетого в плащ, голова его была накрыта капюшоном .Он постоя минут 10.Мне казалось, что я его где-то видела. Мне хватает чернил, чтобы дописать :я его узнала.
>>

1453 год. Константинополь пылал. Войска турецкого султана Мехмеда II плотным кольцом окружили столицу великой некогда империи, территория которой теперь ограничивалась самим Константинополем и его предместьями. И с каждым днем эти земли все уменьшались и уменьшались, пока невидимая граница не уперлась в узкую ленту крепостного рва. Непобедимая армия, отгремевшая до этого на Косовском поле, армия, перед которой трепетал весь христианский мир, была остановлена непреодолимым барьером: стенами Константинополя. Несущийся все дальше и дальше на северо-запад непобедимый вал турецкой армии бессильно разбился об эти древние стены и непоколебимое мужество их защитников.
И день и ночь гремели сотни турецких пушек, отливаемых недалеко отсюда, под Адрианополем. Густой пороховой дым стелился над землей, подгоняемый легким бризом с Мраморного моря прямо в лицо немногочисленным защитникам города. Под его прикрытием, практически теряясь в белесом тумане, к стенам бежали тысячи фигурок воинов, вооружившись приставными лестницами и мешками с землей. Многие не успевали добежать и падали, сраженные выстрелами со стен. Кое-кто все-таки успевал добежать до крепостного рва, скинуть свою ношу и опрометью броситься обратно под прикрытие дальнобойных пушек турецкой армии. Хотя чаще всего они падали в ров вслед за своей ношей. Те, кто тащил приставные лестницы, гибли еще раньше, не успев даже установить свои громоздкие сооружения - защитники пристально следили за ними, не давая ни единого шанса. Еще несколько минут - и снова звучал слаженный грохот залпа многочисленных орудий турков, и поле боя вновь тонуло в непроницаемой пелене порохового дыма...
- Кто это снимал? - хмуро произнес продюсер Алексей Вениаминович Киркпатрик - коренастый мужчина с огненно-рыжими волосами и массивным пивным брюшком. - Я повторяю, кто ЭТО снимал? - повторил он, не сводя пронизывающего взгляда карих глаз из-под очков с массивной роговой оправой, модных нынче в Метрополии, со своих подчиненных, инстинктивно сжавшихся в плотную толпу из режиссеров, сценаристов, актеров, операторов, монтажеров и робототехников.
- Аэробот, Алексей Вениаминович, - неуверенно подал голос один из робототехников и тут же спрятался за спинами своих коллег.
- Вы меня в гроб загоните, - тяжело выдохнул Алексей Вениаминович, - Вы что, хотите, чтобы я позволил выложить это в трансляцию? Это невнятное мельтешение?! Да это нужно с лупой рассматривать и в покадровом разрешении, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Поймите же, зрителям нравятся человеческие эмоции. А где вы тут их видите? Где?! - истерично выкрикнул продюсер и, щелкнув тумблером на пульте, увеличил изображение на экране пласт-монитора во всю стену. Картинка тут же расплылась на множество квадратов, и превратилось в нагромождение цветовых пятен. - Где вы тут видите эмоции? Да я тут и людей не вижу! Может быть вам объяснить, как показывать эмоции?
- Алексей Вениаминович, аэробот не мог ниже опуститься, - снова подал голос робототехник, выглядывая из-за спин, - Это наш последний. Два сбили из пушек - ядра там так и летают, - три потеряли ориентацию в дыму и разбились о стены, а один просто-напросто пропал. Мы не можем рисковать последним аэроботом. Бюджет, сами понимаете, не резиновый.
- Идиоты! - сокрушенно покачал головой Алексей Вениаминович, - у меня в команде один идиоты. Не зря Вартамов обогнал мое Бородинское сражение по сборам своей битвой при Креси. И где только "Большой Хроноскоп" набирает таких дураков... Если вы не можете сделать чего-то с помощью всех ваших высокотехнологичных штучек, то следует работать по старинке, то есть своими ручками! - Алексей Вениаминович поднял в воздух свои пухлые ладони и пошевелил толстыми пальцами, унизанными увесистыми перстнями.
Подчиненные непонимающе молчали, изо всех делая вид, что что-то все-таки понимают.
- Это, видимо, клиническое, - хмыкнул продюсер, поколдовал над пультом и вывел на экран карту Константинополя и окрестностей в режиме реального времени. Красные и синие точки, изображавшие солдат, сновали по карте, складываясь в замысловатые фигуры. Одни из точек гасли, некоторые загорались снова. Напротив ворот святого Романа замер зеленый флажок, отмечавший место ставки Мехмеда II, а золотой флажок Константина XI, наоборот, лихорадочно суетился и сновал по улицам города. В заливе Золотой Рог медленно дрейфовали точки флотов враждующих сторон. - Вот тут и тут, - пятнышко лазерной указки замелькало по экрану, - установить стационарные камеры-"блохи", а на солдат повесить "клопов". Чем больше, тем лучше. А здесь, - пятнышко обежало район ворот святого Романа, - послать команду операторов. Пусть снимают. И актеров. Мы должны вжиться в образ людей этого времени, почувствовать мотивы, движущие ими изнутри.
- Но это же опасно. Знаете ли, там стреляют! - воскликнул один из актеров. Кажется, его звали Константин.
- Знаете ли, - передразнил его продюсер, - жизнь вообще опасная штука. Если через два дня я не увижу качественной картинки с настоящими эмоциями и настоящими человеческими лицами, то можете собирать вещички и отправляться на биржу труда. Что стоим?! Указания получили - марш за работу!


* * *
Аэростат "Большого хроноскопа" с кичливо-яркой эмблемой 3-его канала на борту завис на высоте около двух километров над горящим Константинополем. Иногда на боку огромной сигары пробегали сполохи голограмм спонсорских реклам: то какая-то подозрительная личность с безумным начесом беззвучно нахваливала новый энергетический напиток "Мегадрайв", то солидный мужчина в строгом костюме уговаривал купить последнюю модель глайдера "Даун-Фолл-3000". Блестящую гондолу оккупировали грозди видеокамер с оптикой высокого разрешения, висевших скорее для виду, чем для реальной пользы: Константинополь уверенно скрывался от них под покровом кучевых облаков и клубов дыма. И снова элегантная серебристая гондола съемочной группы сотрясалась вспышками праведного продюсерского гнева.
- Что значит пропали?! Как могут пропасть десяток людей со всем оборудованием и своим многолетним опытом? Как будто они могут взять и провалиться сквозь землю! Когда они появятся, можете передать им, что они уволены!
- Алексей Вениаминович, да как вы можете! Они, может быть, там погибают, а вы угрожаете их уволить! - неожиданно подал голос секретарь продюсера Джордж Андреевич Цзинь, ежесекундно поправляя огромные, на пол-лица, очки, так и норовившие соскочить с его носа. Джордж Андреевич не отличался атлетическим сложением и до дрожи в коленках боялся своего босса. Тем более было удивительно слышать его возмущение.
- Джордж Андреевич, - с несвойственной продюсерам мягкостью произнес Киркпатрик, - еще одно слово - и я уволю вас прямо сейчас и без выходного пособия.
Секретарь тут же стушевался и умолк.
- Ладно, - продолжил Алексей Вениаминович, - посмотрим, что они успели снять в последний момент. Запись есть?
- Да-да! Конечно! - Заставка 3-его канала на экране пласт-монитора сменилась прыгающей картинкой.
Съемка велась на крепостной стене. Поле боя, как всегда, было затянуто дымом. Иногда в просветах мелькал клочок голубого неба, и становилось видно, что земля под стеной была усеяна многочисленными воронками и телами погибших и превращалась в однородную кашицу из земли, крови и осколков, усердно перемешиваемую турецкой артиллерией. Камера немилосердно тряслась в руках оператора. Мелькали усталые и ожесточенные лица немногочисленных защитников, с усердием муравьев отстреливающих турков и чинивших поврежденные участки стены прямо под огнем турецких пушек. Единственное, что их спасало, так это отчаянная неточность орудийной обслуги. Пушки били с огромным разбросом, чаще всего ядра либо перелетали через стену, либо поднимали столбы черной земли, взрываясь у подножия ромейских укреплений. Солдатам, защищавшим Константинополь, было совершенно плевать на странных людей со странными штуками в руках, сновавших по стенам с не менее странной целью. Тут что-то гулко ухнуло невдалеке, мелькнуло пламя, и экран заполнила девственно чистая синева отсутствия сигнала. Происходящее заняло буквально доли секунды.
- Что это было? - Алексей Вениаминович как будто ожидал нечто подобное и, когда находившиеся в комнате дружно охнули, лишь задумчиво потер подбородок. - Что на остальных записях?
- То же самое, - ответил Джордж Андреевич. - Я думаю, что они...
Продюсер угрожающе сверкнул глазами.
- Джордж Андреевич, я предупреждал!
Секретарь обиженно насупился, а Киркпатрик оглядел зал, где находилась основная масса членов съемочной группы.
- Мне требуется мнение профессионала, а не истеричные выкрики всяких языкастых балбесов.
Вперед вышел широкоплечий и весь такой внушительный Хасад Халилович Иванов - специалист по истории и вооружению.
- Скорее всего, они находились рядом с эпицентром взрыва пороховой гранаты.
- Выжить кто-нибудь мог?
- Вероятность, конечно, существует, но малая. Надеюсь только, что кое-кто находился достаточно далеко, и его не порубило осколками. Например, актеры. Их не было видно на записях.
- Ваши рекомендации?
- Пока наблюдать. Мы всюду понасовывали камеры - может быть, кто-нибудь и промелькнет, если что. Тем более, они сами будут стараться подать о себе знать.

* * *
День тянулся за днем. И даже ночью сражение не прекращалась ни на минуту. Турецкий флот под командованием Сулеймана Балтоглу попытался прорваться сквозь цепь, перегораживающую залив Золотой Рог, но натолкнулся на небольшой, но хорошо подготовленный флот ромеев, состоявший в основном из судов генуэзцев и венецианцев-наемников. После непродолжительной, но отчаянной схватки разбитый флот турков вынужден был отступить несолоно хлебавши. Шикарные кадры морского сражения транслировали на аэростат камеры, установленные на мачтах. Также они показали, как султан собственноручно избил своего опозорившегося адмирала. Алексей Вениаминович наслаждался кадрами, уже предвкушая сочную картинку на экране каждого телевидеоцентра Метрополии, но одно, все же, омрачало его настроение: о пропавших операторах и актерах так и ничего не было слышно. Алексей Вениаминович уже собирался зачислить их в список погибших, как пришло неожиданное известие.
29 мая 1453 года в кабинет продюсера ворвался Джордж Андреевич. Он задыхался от волнения и активно жестикулировал руками, размахивая диском с записью.
- Тут такое, - только и смог выдавить он из себя. - Тут такое! - повторил он уже более уверенно.
- Что тут такое? - недовольно пробубнил Алексей Вениаминович, наливая себе очередную порцию виски. - Показывай, если пришел. Чем вы еще хотите меня расстроить...
Секретарь дрожащими руками засунул диск в щель дисковода и запустил запись. На экране возникло прыгающее и дрожащее изображение. Видимо, снимали с помощью "клопа", посаженного на одежду какого-нибудь башибузука. Практически весь экран занимала монструозная пушка с дулом, в которое, наверное, мог пролезть человек. У великанской казенной части суетилось с десяток солдат, оживленно решавших какие-то непонятные проблемы. Звука не было, поэтому приходилось только догадываться. В конце концов, они пришли к единому решению, и пушка медленно, но верно стала поворачиваться, куда-то нацеливаясь. Но не успела она повернуться даже на пару градусов, как сильнейший взрыв сотряс ее. Орудийную прислугу разметало в стороны, а покоробившийся лафет немедленно осел в образовавшуюся под ним яму. Цапфы массивного орудия соскочили со щек, и пушка покатилась по лагерю турков, весело подпрыгивая на кочках и давя нерасторопных.
- Зрелище конечно классное, но и что в этом такого? - недоуменно нахмурился Алексей Вениаминович.
- Смотрите дальше, - заговорщицки подмигнул секретарь.
Кадры на экране сменились. Теперь они показывали ликующих ромеев, пляшущих от счастья вокруг человека с тощим лавровым венком на голове. Алексей Вениаминович поперхнулся от удивления.
- Я его знаю! Да это же этот... один из актеров, как же его... Черт! Костик вроде. Но почему он до сих пор не связался с нами и почему на нем такая странная одежда?
- Понимаете, в чем дело... - Джордж Андреевич задумчиво пожевал губу. - Пушка, которую вы видели, называется Базиликой, и как раз во время съемки она должна была впервые выстрелить удачно и разрушить часть укреплений, но, почему-то, она не выстрелила. Понимаете, ход истории нарушен. А человек, которого был на экране, это не наш актер, а Константин XI Палеолог Драгаш - последний базилевс Византии.
- Ой! - пискнул продюсер, - у меня плохое предчувствие. Продолжай.
- Удивительное дело, но этот ваш актер как две капли похож на базилевса. И у меня есть все основания полагать, принимая к сведению факт уничтожения Базилики, что наш актер и ихний император поменялись местами.
- Уж лучше, что бы этот поганец умер, - покачал головой Алексей Вениаминович. - Не волнуйтесь, Джордж Алексеевич, но перед Комиссией по расследованию Хронопреступлений мы будем отвечать вместе, - мстительно добавил продюсер.
- Не думаю, - с холодной уверенностью улыбнулся секретарь. - Еще существует выход. Сегодня император должен умереть, и мы обязаны приложить максимум усилий, чтобы история свершилась.
- А идея хороша! - уже веселее хмыкнул Алексей Вениаминович. - Вот ты этим и займешься. Возьми с собой нашего историка, как его, Иванова, кажется. Он поможет тебе освоиться. Чего ждешь, вперед, на баррикады истории!


* * *
Глайдер приземлился во Влахернском квартале. Кое-как замаскировав его в руинах, Джордж Алексеевич и Хасад Халилович двинулись туда, где, по мнению историка, мог находиться Константин. Впереди поднимались к небу черные столбы густого дыма, слышались взрывы и выстрелы. Чем ближе они подбирались, тем очевиднее становилось состояние города. Практически все дома лежали в руинах, кое-где горели крыши, щедро разбрасывая вокруг себя искры, от которых загорались все новые и новые здания. Но никто даже не пытался остановить огонь. Люди метались в панике, стараясь спасти хоть какое-то имущество из огня. Только редкие группы солдат-ромеев и наемников сохраняли хотя бы видимость спокойствия, но это было спокойствие обреченных. Город должен был пасть с минуты на минуту.
- Черт побери! - воскликнул Джордж Алексеевич, видя перед собой очередное препятствие, образованной запрудившими улицу повозками с добром, истошно вопящими мулами и ослами и растерянными испуганными людьми. - А я думал, что командование должно держаться в безопасности. А тут же мы лезем практически на передовую.
- Константин XI, судя по летописям, был не из таких. Он самолично вел воинов в атаку и всегда сражался в первых рядах. В определенном роде он был героем.
- Болваном, а не героем! - в сердцах произнес секретарь.
- Каждому свое, - философски заметил историк, уже сжимая в руках короткий меч, подобранный им на одной из улиц.
- Когда найдем Костю, то, что будем делать?
- Один удар - и нет последнего императора, - кровожадно сверкая глазами, ответил Хасад Халилович. При этом он совершил выпад своим мечом, чуть не проткнув им ромея, выбежавшего из-за угла.
Глаза воина заметно округлились, когда он признал в историке личность с явными азиатскими чертами, и он тут же истошно завопил:
- Шпионы! Турецкие шпионы! Нечестивцы в городе!
И как по волшебству, пришельцев в мгновение ока окружила вооруженная и явно враждебно настроенная толпа. В лицо историку угрожающе смотрел заряженный арбалет в руках смуглокожего наемника-генуэзца. Секретаря на мушке держал ромей, из последних сил сдерживающий стрелу, так и норовящую сорваться с его лука. Джордж Алексеевич примирительно поднял руки и, с трудом припоминая гипнокурс древних языков, произнес:
- Давайте не будем спешить с выводами. Это было недоразумение. Мы не желаем ничего плохого ни вам, ни великому базилевсу!
Генуэзец, который, видимо, был командиром, повернулся к одному из ромеев и произнес на ломаном греческом:
- Отведить они к базилею! Пусть разбираться!
- Что ни делается, то к лучшему, - шепнул Хасад Халилович на ухо секретарю. - Нам даже искать никого не надо. Нас к нему отведут, а там и разберемся. Тем более обыскать меня они не додумались. - Историк заговорщицки улыбнулся и похлопал себя по боку, где он прятал миниатюрный деструктор.
Их отвели в небольшую сторожку около еще более-менее целого участка стены. Разрывы снарядов и выстрелы практически оглушали - теперь пришельцы находились в непосредственной близи от линии фронта. Если бы они могли заглянуть за стену, то бы увидели неисчислимые орды турков и непрерывно работающие артиллерию Мехмеда II, уверенно превращавшую Константинополь в руины.
В сторожке царил полумрак, который рассеивали лишь несколько свечей около небольшой иконы в золотом окладе. Высокий черноволосый мужчина в помятых доспехах истово молился, стоя перед ней на коленях и сложив руки на груди.
- Мой Повелитель! - неуверенно подал голос один из солдат, нервно тиская в руках арбалет. - Мы захватили шпионов.
- Я знаю, - кивнул Константин XI Драгаш и обернулся к солдатам. - Можете идти. Я сам их допрошу.
- Но, Мой Повелитель...
- Я приказываю! - сухо проронил базилевс. - На стенах не хватает людей, пока вы здесь прохлаждаетесь!
Когда солдаты скрылись за дверью, Константин XI на чистейшем интерлинге произнес:
- Я ждал вас. - Он встал с колен и полностью обернулся к пришельцам. - Я знал, что Алексей Вениаминович не успокоится, пока не достанет меня.
Джордж Алексеевич не узнавал актера. Вместо лощеного и самовлюбленного типа, он смотрел на умудренного жизнью императора древней империи, доживавшей свои последние часы.
- Вы можете связаться с ним? - спросил базилевс-актер. - Я буду разговаривать только с ним.
Джордж Алексеевич и Хасад Халилович переглянулись - всякие мысли просто улетучились у них из головы. Секретарь коротко кивнул и достал диск интеркома. Базилевс быстро набрал на нем номер, и положили на стол, предварительно настроив на громкую связь. Не прошло и пары секунд, как над интеркомом появилось призрачная фигура продюсера, уменьшенная в три раза.
- Что случилось, Джордж Алексеевич?! - Голос Алексея Вениаминовича звучал несколько приглушенно и не мог передать всю гамму чувств, обуявших продюсера. Завидев императора, он уже спокойнее добавил: - Константин, позвольте поинтересоваться, что это была за самодеятельность?
- Вы это про Базилику? - улыбнулся базилевс. - Прошу искреннего прощения: был мой личный просчет. Но сейчас я вам гарантирую, что никаких сюрпризов не последует. Все по истории. Вам не о чем беспокоиться.
Алексей Вениаминович немного помолчал и потом упавшим голосом спросил:
- Скажи, Костя, зачем ты это сделал? И куда дел императора?
- В учебниках не всегда пишут правду, Алексей Вениаминович. У базилевса было слабое сердце, и, когда недалеко от него взорвалась граната, оно не выдержало. Сами понимаете, сердечный приступ в Средневековье - это верная смерть. Из нашей команды выжил только я, да и потому что отошел в сторонку, чтобы проблеваться. Вид крови и трупов вызывал у меня тошноту. Я и сам удивляюсь, насколько человек может измениться за несколько дней. Когда я искал выживших, то один из солдат крикнул мне "Мой Повелитель, берегитесь!". Потом я увидел СЕБЯ! То есть самого Константина XI. Мертвым. И тогда я все понял. Как будто что-то сломалось во мне, или, наоборот, появился тот стержень, в котором я нуждался всю жизнь. Появилась цель и возможность сыграть мою самую лучшую роль и... последнюю. Ведь что меня ждало в Метрополии: бесцельное прозябание около экрана телевидеоцентра. Всю свою жизнь я хотел нечто большего, великого.
- Ты псих, Костя! - неожиданно произнес Алексей Вениаминович. - Ты понимаешь, что умрешь в течение пары часов?
Актер всего лишь улыбнулся.
- Пусть я и псих, Алексей Вениаминович, но смерть мне уже не страшна, да и возвращаться в метрополию я не хочу. Этот город стал моей родиной, а его жители - моими братьями. Знаете, нет ничего крепче боевого товарищества. И ничего почетнее смерти в бою. Не волнуйтесь, Алексей Вениаминович, все будет как надо. Я не подведу.
- Я знаю, Костя. Я без понятия, что пожелать человеку, идущему на смерть. - Продюсер задумался. - Пусть будет "удачи". И скажи этим болванам, чтобы они возвращались домой.


* * *
... Часть стены обрушилась, подняв облако пыли и осыпав последних защитников Константинополя мелкими осколками. Сквозь образовавшийся пролом в город двинулись удивительно дисциплинированные ряды янычар. В отличие от бестолкового ополчения башибузуков, эти даже бежали строем. Константин XI Драгаш - последний ромейский базилевс - выхватил из ножен меч и хорошо поставленным голосом произнес, перекрывая воинственные выкрики турков:
- Вперед, братья мои! Вперед! Во славу христианского оружия! Пусть это будет наша последняя битва, но нечестивцы поймут, чего стоят христианские воины!
С этими словами бывший актер, а теперь и последний император бросился в бой, прямо на ощетинившиеся пиками и ятаганами отборные ряды янычар...
Щелкнул тумблер. Зал на мгновение погрузился в темноту. Ни Джордж Алексеевич, ни Хасад Халилович не смели произнести и слова. Только через минуту секретарь осмелился высказать свое мнение:
- Честно говоря, я не понимаю...
- И никогда не поймешь, - перебил его Алексей Вениаминович, - для этого надо быть мужчиной. А вы, Джордж Алексеевич, баба, капризная испуганная баба. Ладно, балбесы, отправляемся домой. Материала мы собрали достаточно, и материала классного. Монтаж, спецэффекты и прочая хрень - короче, работы невпроворот...
Константинополь догорал. Последние пожары затихали, не находя себе новую пищу. Улицы города кишели турецкими воинами. Кое-где еще вспыхивали короткие схватки и тут же затихали. В городе уже не осталось силы, способной на серьезное сопротивление. Величественные некогда крепостные стены лежали в руинах, а в город во главе огромной процессии вступал султан Мехмед II Завоеватель, верхом на белом как горный снег жеребце. Его окружали придворные льстецы и министры, готовые по одному только движению брови повелителя пасть ниц; бесноватые дервиши выкрикивали имя султана и называли его сыном Аллаха, за ними следовали солидные и спокойные муллы, вполголоса читавшие молитвы и суры из Корана.
А небо над городом было чисто и безоблачно. Легкий бриз с Мраморного моря разогнал последние облака и клубы дыма. И золотые купола Софии горели чистым пламенем, встречая по-хищному упругую и уверенную поступь основателей новой империи.

Он живет в высокой башне на краю острова. Рядом с башней только горячие камни. Чуть дальше уже начинается море. Там где стоит башня ничего не растет. К башне нельзя подходить, нам запрещено. Поэтому мы живем в лесу. К морю подходить можно, но только втроем. А он живет в башне. Один. В вечной каменной башне цвета сухой пыли. И туда нельзя. Хотя иногда он выходит и говорит с нами. Он не знает нашего языка, но ему достаточно жестов. У него медленные жесты. Властные. Ни один из наших стариков не может сделать подобного жеста. Даже мой дед не мог так. У человека из башни одежды. Много одежд. Ненужных. Смешных. Но над ним не смеются. Даже мой дед не смеялся над ним.
Человек в башне может забирать к себе людей. От него никто не возвращался. И поэтому его боятся.
Мой дед был сильным. Потом он стал всего лишь старым. И он уже не мог есть сырую рыбу и ходить к морю. Даже в окружении друзей. Он был слаб. И море забрало его.
Я не хожу к башне. Но иногда ночью я слышу клекот птиц и вижу, как человек из башни ходит вокруг нашего леса. Он ищет что-то. Иногда он заходит прямо в наши дома и забирает к себе людей.
Мне тоже страшно, как и другим. Но я отдал бы многое, чтобы узнать, куда уходят они. Куда их уводит человек из башни. Об этом молчат. Никто не хочет говорить про это. Это запрещено. Как выходить к морю одному. Как есть синюю рыбу. Как плевать в муравейники. Как наступать на колючки. Как проходить мимо дома со стороны заката. Как быть на солнце долго. Как пить ту воду, что исходит из тебя.
А если это запрещено, то об этом не говорят.
Мы отдаем ему часть нашей рыбы. Но он не ест ее. Она лежит в месте, куда он ходит один, и гниет. Много-много вкусной рыбы. Самой большой. Желтой рыбы, серой рыбы, рыбы с гребнем поперек головы, плоской рыбы и большой рыбы с зубами. Это вкусная рыба. Хорошая рыба. Рыба, которую тяжело достать. Ее там много. Но ее нельзя есть, это дар башне. Все верят, что если человек из башни заберет вкусной рыбы, то он не будет трогать нас. Но ему не нужна рыба. Ему нужны мы.
Старики, сидя у костра советовались. Я помню. Они говорили, что нужно отдавать человеку из башни копья. Но копья нужнее рыбы и их очень тяжело сделать. Никто не согласился со стариками. Еще старики говорили, что нужно приводить к башне людей. Своих. Наших. Но никто не пошел. Я понимаю. Всякий скорее ушел бы в море раньше срока, чем отдал бы себя человеку из башни. Мой дед говорил, что нужно напасть на него. Поймать и снять одежды, чтобы человек из башни потерял свою силу. Его не слышали. Так делают, когда говорят о том, о чем нельзя. После деда погнали к морю одного. Он смеялся. Это был странный смех. Больше я не видел деда. Его забрало море, чтобы дать нам больше вкусной рыбы.
Мой дед стал рыбой.
Я верю, что он стал самой большой рыбой, наверное, одной из тех, на чьих зубах держится небо. Наш лес живой и море живое. Наш лес плывет по живой соленой воде. Его несут на спинах большие рыбы. Но мой дед стал той, которая еще больше. Больше деда может быть только башня. Поэтому я ненавижу её. Башня мертвая. Она гниет. Хотя она не источает запаха, она гниет. Она чужая. А чужого боятся.
Когда дед ушел к морю, я стал меньше есть и медленней ходить. Меня обходили стороной. Знали, что мой дед сделал то, что нельзя. Я стал маленьким. Я ходил к морю реже. Моя женщина была недовольна. Она говорила, что я должен быть большой. Но я не слышал ее.
Я мечтал напасть на человека из башни и снять его одежды. Я стал приносить меньше рыбы, и моя женщина ругалась сильней. Однажды я вернулся от моря и бросил перед ней рыбьи кости. Она завыла, изменилась лицом. Сделала много странных и непонятных жестов. Ее лицо стало походить на сухую глину. А живот ее был больше чем нужно. Но она ушла. И это было хорошо.
Потом вместе с моей женщиной вернулся отец и бил меня тупой стороной копья. Он выбивал из меня дух деда. И это было плохо. Но я был сильнее отца. И отец ушел, забрав мою женщину. Отец смеялся. Женщина плакала. Это был плохой смех и плохие слезы.
Мать давно лишилась волос. Она стояла и смотрела на меня издалека. Губы ее шептали заклинания. Губы ее дрожали. Она была старой и слабой. Море должно было забрать ее. Она должна была стать рыбой. Плоской рыбой или синей рыбой. Но она ушла к башне. Одна. Без всех. И человек из башни забрал ее.
Меня обходили стороной, но не трогали. Трогать того, в ком поселился чужой дух нельзя. Это запрещено. Я советовался с дедом по ночам, во сне. Дед подсказал мне, что нужно ходить к морю одному. Я стал жить у моря, там, где много солнца. Один. Я узнал про место, где есть родник. Дух деда подсказал мне его. Я стоял на солнце долго, я наступал на колючки и плевал в муравейники. Я даже однажды съел синюю рыбу. Мне было плохо, но море не забрало меня. Я сломал копье, но научился ловить рыбу руками.
Я был в море дольше других. Один. Дети бегали посмотреть на меня, они смеялись и бросали камни. Это был хороший смех. Тогда я говорил детям, что я человек из башни.
Дети пугались и убегали. Дух деда говорил, что это плохо. Тогда я перестал говорить совсем. Даже когда ко мне пришли старики и предлагали вернуться, я не отвечал им. Я останавливал их жестом, чтобы они не подходили ближе. Старики боялись также как дети. Они кричали, что я уже стал рыбой и море заберет меня. Я смеялся. Это был плохой смех.
Я плавал очень много. Я почти перестал ходить по земле. Я выбирался на берег, только чтобы попить воды из родника и уснуть. Я знал, что духи моря не тронут меня. Я спал на горячих камнях, куда не могли пробраться муравьи. Меня охранял дух деда. Когда я спал на берегу, он плавал вокруг и грозил всем большими зубами.
Когда солнце уходило спать, я смотрел на башню и собирал песок в горсти. Я щелкал зубами и бил землю. Иногда я подходил к роднику и просто слушал, как течет вода. Иногда я бил воду. Человек из башни обходил меня стороной. Наверное, я был не нужен ему. Может быть, человек из башни боялся не меня, а деда, который не боялся его.
Я жил так долго.
Однажды я убил большую рыбу с зубами. Сам. Один. Это было сложно. Она оставила на моей руке раны. Но их вылечило море. У нее была другая кровь. Холодная. Я понял, что снова стал большим. И дух деда покинул меня. Я испугался, что убил деда, я понял, что дед мог быть той самой рыбой, но было уже слишком поздно.
Я плакал от ран и от страха. Я снова был один. Я вспомнил деда, отца, мать и свою женщину. Это были хорошие слезы. Когда раны закрылись совсем, я решил идти к башне.
Я съел так много рыбы, как только смог. Я взял самый большой и тяжелый камень, который мог нести долго. И я пошел к башне. Тело мое стало другим. Гибким. Сильным. Большим. Я не заходил в лес далеко. Только чтобы попить воды. Находить родники стало трудней. Я слышал поступь людей задолго до того, как они могли увидеть меня. Те же, кто видел меня, убегали в страхе. Мне даже не нужно было делать жестов, чтобы отгонять их. Я шел вдоль берега. Когда мне было плохо, я заходил в море. Когда мне хотелось есть, я ловил рыбу.
Я искал человека из башни.
Но он не ходил вдоль берега. Становилось жарче. В море нужно было укрываться чаще. Камень становился все тяжелей, но я нес его, чтобы кинуть в человека из башни. Я нес его, чтобы не испугаться человека из башни, когда я смогу заглянуть в его глаза и сорвать с него одежды.
Я был наг, море забрало у меня все. Но море было живое. А башня мертвой. Поэтому я не боялся наготы.
Я боялся грозы. Когда небесные копья били в лес, там загорался огонь. Плохой огонь. Я вспомнил, что старики говорили, будто так самые большие рыбы ловят нас, людей. Но я знал, что от небесных копий и огня можно укрыться в море. Я мало спал. Я становился слабее. Но я был большой. И башня росла вместе со мной.
Настал тот день, когда я вышел к башне. Я был очень слаб. Но башня была прямо передо мной. Нужно было укрыться в море и отдохнуть. Я смыл с себя пыль. Я не пил давно и перед большой башней не было родников. Тогда я решил, что буду пить ту воду, что исходит от меня.
Солнце палило слишком сильно, поэтому я шел вперед только ночью. Гроза пугала меня, но приносила воду и отдых. Только перед башней я понял это. Я понял, что не нужно боятся грозы. Вокруг башни все было в сухой мертвой пыли, и только ночь и гроза приносили отдых.
Рядом совсем не было рыбы. Только муравьи. Иногда солнце забирало часть моей души, и я падал на горячие камни. Но ночью я поднимался снова. Мой камень был нестерпимо тяжел.
Человека из башни рядом не было.
Башня росла, а человека из башни рядом не было. Когда море было уже далеко, а башня все еще не близко, я понял, что я не могу дойти. Я не нужен был человеку из башни. Он не хотел забирать меня. А море было слишком далеко. Не осталось ничего кроме меня и тяжелого камня. Моего камня. И множества чужих, горячих камней вокруг.
Я стал так мал, как не был никогда до этого. Слишком мал. Все вокруг было чужое, большое, горячее, ожигающее. А я был мал. И я не мог дойти до башни. Была только пыль, камни и муравьи. Они должны были съесть мое тело, чтобы дать мяса своим детям. Пыль жалила мои глаза.
Я глотал раскаленный воздух ртом и тяжело дышал. Как рыба, выброшенная на берег.
Солнце забирало меня совсем. Наше. Живое солнце. Я лежал и смотрел на небесный океан, такой же огромный как наше море. Не хватало сил даже на то, чтобы обратить свой взгляд к башне. Но я не хотел на нее смотреть. Я уходил. И когда я почти ушел, в тот момент, когда я почти растворился в камне, я услышал шаги.
Это мог быть только он. Человек из башни.
Я должен был подняться, но у меня не было сил. Я стал маленьким. Он полил мне лицо водой. Странной красной водой. Это не была кровь. Я узнал бы вкус крови, но это была не кровь. Было хорошо и плохо одновременно. Затем он полил меня водой еще. Напоил из горсти. Я мог только пить и смотреть на его руки. Старые руки. Слабые руки. Руки в смешных одеждах. И он говорил. На нашем языке.
- Пойдем в башню. Ты все нашел. Ты укроешься там от солнца. Ты сможешь уйти и увидеть другие острова, где много рыбы и совсем нет муравьев. Так сделала твоя мать. Но ты можешь остаться здесь. Пойдем. Я укрою тебя одеждами. Я покажу тебе, как нужно лечить людей. Я научу тебя другому языку. Оставь камень, он не нужен тебе. Ты сможешь вернуться к людям. Ты сможешь уйти. Я очень стар и слаб, мне тяжело лечить людей одному. Пойдем со мной, это рядом.
Я поднялся. Я смотрел на него. На человека из башни. Он был стар. Слаб. Немощен. Он прятал свое тело, он прятал свое лицо. Его глаза были цвета синей рыбы. Чужие глаза. Таких глаз не бывает у людей. Я был больше его. Он дал мне воды, дал мне жизни. И это было хорошо. Но он был тем, кто забирал у нас все.
Поэтому я бросился на него и прокусил его ладонь. Потекла теплая кровь. Живая. Теплая. Соленая. Человек из башни закричал. Это был крик страха. Он попытался убежать от меня, но я был быстрее. Его страх дал мне сил. Я повалил его на землю, и схватив ближайший камень пробил голову человека из башни. Он был маленький, я был большой.
Только когда он перестал двигаться, я сорвал с него одежду. Это был человек. Просто человек. Старый и слабый. Я отбросил одежду в сторону и попытался встать на ноги. Я кричал. Это был злой крик.
Я кричал долго. Затем я нашел свой камень и бросил его в сторону башни. И только тогда я заметил, что вдалеке от меня стоят люди в смешных одеждах.
Их было много. Среди них я узнал и тех, кто уходил, и тех, кого забирали. Многих я не видел раньше. Их было много. Они были старые и слабые. Маленькие. Только тогда я узнал среди них деда.
Он не был рыбой, он остался человеком.
Я хотел подойти к нему. Но люди из башни остановили меня властными жестами.
- Ты мог бы остаться человеком. Но ты останешься нем и наг. Иди к морю, пусть оно заберет тебя, – так сказал мой дед. И люди ушли к башне. А я остался один. Море было слишком далеко.
Солнце смеялось надо мной. Это был странный смех.

<Мой путь
Когда он начался? Я не помню. Когда закончится? Я не знаю. Он просто ведет меня. А я следую ему…
Меня ждет немало. Вот впереди горизонт, за ним…за ним должно что-то быть… но что?! Опять тайна.
События , встречи, потери, удачи и …и всего так много…
Я уже ощутила немало. Но не уверенна, что это конец…Нет, это только начало очередной главы. Но ведь и главы имеют свой конец?! А что если это мы, что бы легче жить, что если мы сами себе придумываем понятия « начало» и «конец», что если их нет?!
А ОН все продолжается…
И в чем его суть?! Может и ее то же нет…?!
Мысли, мысли вы не оставите меня, я это знаю…
Стремление к невозможному, может оно «его» основа?!
Пока я думаю и размышляю, «ОН» продолжается и продолжает сталкивать меня с чем-то неожиданным, непредсказуемым и неведомым.
Одна ли я такая?! Найду ли то, что ищу?! Способна ли я на что-то необычайное и важное?! Внутри меня словно горит что-то, жизнь?! Сила?! Возможности?! Могу ли я что-то изменить?! Или это просто игра моего воображения?! Просто мои выдуманные мечты, что я так хорошо продумала до мелочей, и поэтому начала жить ими, как будто они реальность…
Есть вопросы…а ответов нет…Может их и не существует?!
Солнце садиться за горизонт, сколько раз я это вижу, и каждый не похож на другой.
Горизонт, что так сильно манит меня…
Ветер волнует волосы и ласкает лицо, я его помню, мне, кажется, он всегда со мной.
Пока земля ровная и твердая, и все вокруг видно и открыто…
А Он…ОН продолжается, Мой путь еще незавершен.>

- И все-таки почему я? – не унимался Человек. Он переспрашивал просто по привычке, заранее зная каким будет ответ. Он уже хорошо выучил эту нелепую игру, за прошедшие с Ее смерти четыре года. Дьявол, как всегда бывало до этого, помолчал несколько минут, выдерживая театральную паузу.

- Потому что ОН (неопределенный жест когтистой лапой в сторону Неба) тебя не любит. Ты ему не приглянулся, парень… А вот мне ты очень и очень нравишься, - Дьявол ухмылялся как довольный кот. Ему чертовски (забавное так говорить по отношению к Дьяволу) нравилась эта ненаписанная пьеса, где каждый из двух актеров вызубрил свои роли. И оба знали какой вопрос будет следующим.

- Я слышал, что Ты всегда уверяешь людей в их особенности, прежде чем искусить. Ты искушаешь меня? – задавал новый вопрос Человек, проходя через ворота Главного Парка Развлечений штата Мэн. Опускался закат. В этом сезоне, по указанию правления Парка это означало, что детские карусели и невинные аттракционы закрываются, сменяясь на мрачное Полуночное Шоу Ужасов. Таким странным способом парковладельцы намеривались привлечь сюда подростков и молодежь, которая, поддавшись японской моде, переживала очередную волну увлечения разного рода «страшилками».

- Ну сам посуди, друг дорогой, на кой мне тебя искушать, коли ты со мной уже почти пять лет болтаешься, а так еще и не сжег ни одной Церкви, да не сожрал ни одного младенца? Поверь – всяких гадов в мире и без моей помощи развелось прилично, это тебе не средние века, когда народ был почтительным и набожным. Вчера в Калифорнии посадили двенадцатилетнего мальчугана, который пристрелил отца, избил и изнасиловал мать… Чертов нигер-недоносок… Ну ты же понимаешь – среда, дурное воспитание, массмедиа, которые разъели его мозг. Все сразу, все разом и, заметь, совершенно без моей помощи. Вы заменяете Дьявола себе сами – я поднимаюсь из Геены теперь лишь ради того, чтобы поболтать с приятными личностями – вроде тебя.

- Я один такой? – в тысячный раз переспросил Человек. И в тысячный раз получил тот же самый ответ, сопровождаемый веселым перестукиваем копыт по заплеванной бетонной дорожке.

- Нет, еще я беседую с Чарльзом Менсоном, Мерилином Менсоном, вождями пары папуасских племен, а также еще с вождем вашей Великой и Непобедимой (как всегда этот дьявольски обаятельный сарказм) Державы. Они те немногие, которые еще верят, что я могу сотворить большее зло, чем люди и даже пытаются косвенно мне помогать, наивно полагая, что при победе Антихриста это им зачтется… Как дети, честное слово… Но с тобой немного иная история. Ты мне просто интересен.

- Почему? – окружающим посетителям казалось, будто Человек бурчит что-то себе под нос. Князь Тьмы разумеется оставался для них всех абсолютно невидимым. Человек давно смирился с этим фактом. Он никому не рассказывал о своем собеседнике, так как не хотел залететь в психушку. Но и изгнать Дьявола из своих мыслей и глаз тоже не хотел, ведь Нечистый был единственный, с кем можно было по-настоящему поговорить по душам.

Друзей не осталось. Родственников никогда и не было. Бывшие коллеги по работе? Ну это даже не люди – это просто машины, сухие формулы, константы, неизменные постоянные с неменяющимися характеристиками. Как с можно общаться с машинами «по душам»? А вот с Дьяволом беседовать было интересно. Хотя души у него скорее всего не было. Да и ход бесед неизменно повторялся.

Они всегда приходили в своих разговорах к этой теме, когда наступала такая необъяснимо красивая ночь. Кажется, это было одно и то же число каждого месяца. Возможно новолуние. Человек не знал точно, он только лишь чувствовал что-то неописуемое в воздухе, когда наступала пора завести с Дьяволом разговор о самом главном. О том, почему он вообще выбрался из Преисподней и ведет беседы с забитым неудачником.

- Почему, почему, почему… - Дьявол развел руками и быстро-быстро стал мотать хвостом из стороны в сторону, как рассерженный кот. – Хотел бы я сам знать ответ на это ваше вечное Почему. Один ответ. Абсолютный ответ. Ультимативный ответ. А так, к несчастью, приходится всегда выдумывать новые и лгать, лгать, лгать удаляясь от сути. Если по простому – то ты мне нравишься, потому что тебя ОН также втоптал в грязь, как и меня. Взял и отнял у тебя все что было… ВСЕ. А дал взамен кукиш с маслом. Но самое интересное, что ты не возгордился и не разозлился, как сделали бы на твоем месте многие. Но и не смирился в рабском почтении перед высшей волей. Ты стал искать Третий Путь, и этим ты мне и интересен, понимаешь? Когда я поднимал восстание, то самое, Первое и Главное во всей истории, так вот тогда, до начала времен тоже были Третьи. Те что не за меня и не за Него. Я хотел бы понять их, раскусить в чем соль такого поведения тех «серых ангелов», мудрость, превосходящая Божественную, или банальная трусость и безволие. Они мне были безумно интересны, но ОН не дал им второго шанса. Не втоптал их в грязь, как меня и тех что со мной. Даже не стал слушать их речи, а уж поверь, им было что сказать. ОН попросту выкинул их за пределы своего мира, и где они болтаются теперь мне неизвестно. Но в наших кругах поговаривают, что они иногда поселяются в души к таким как ты. И случается это крайне редко – раз в тысячу, а может и больше, лет. Вот я и хочу понять в чем твой Третий путь. А ты получаешь взамен хорошего друга.

- Шикарно… - пробурчал человек и слегка закатил длинные грязные рукава дрянного кожаного плаща. Порезы, покрывавшие узорами обе его руки, начинали кровоточить. Как всегда бывало в такую ночь. Волшебную, обещающую нечто неописуемо прекрасное, далекое, забытое, утонувшее в прошлом. В ночь, которая, кажется, всегда шла об руку с новолунием. За все четыре года Человек так и не удосужился проверить правильность своей догадки. В принципе ему было совершенно наплевать, существует ли некая сезонная ритмичность в его беседах с Дьяволом или это ему лишь кажется.

Он уже четыре года не заглядывал в календарь и не смотрел на небо, оба действия доставляли ему невыносимую душевную боль. Когда сменялись времена года и ударяли холода, он просто посильнее укутывался в свой плащ. Когда наступала весна, он снимал его и носил в руках. Другой одежды попросту не было. В календаре было слишком много их «личных дат» - Ее день рождения, день первой встречи, день свадьбы, день, когда те двое ублюдков изнасиловали и убили одиноко бредущую домой девушку… Да, в календаре было действительно слишком много дат.

Человек мечтал вычеркнуть, выбить себя из линии Времени, но Дьявол не давал ему сбежать от реальности окончательно. Что же до неба…Объяснить свою неприязнь к небу Человек бы не смог, даже если бы его прямо спросили. Может быть он боялся узреть там взгляд Того, Кто волен отбирать и дарить жизнь… Может быть он боялся увидеть всепрощающую любовь в этом взгляде, может быть, в чем настойчиво убеждал его Дьявол, ненависть и презрение. А может быть просто самое обычное, самое понятное и самое страшное на свете Равнодушное.

- Откуда у тебя эти шрамы приятель? Ты себя кромсал? Ты резал вены, как те спятившие подростки, народившиеся в обществе, где все молодые люди сходят с ума, от того что им нечего больше хотеть? – Нечистый больно ущипнул когтистой лапой один из свежих порезов. Проступила еще одна вишневая капелька, еще одна струйка ручейком стекла к локтю.

- Да пошел ты! Больно ведь! Ты же знаешь ответ. Я не помню. Просто шрамы и все. Просто привет из прошлого, которое я хочу утопить в себе безвозвратно. Но ты так часто об этом спрашиваешь! Тебе просто нравится видеть боль людей, и ты не видишь особой разницы меж физической и душевной болью. Ты редкая тварь, но я на тебя не в обиде… - Человек зашагал быстрее, пряча свою тень в дугах мерцающих фонарей.

- Значит ты в обиде на Него? Да? Эврика! Ты не с Ним, значит ты за меня, хоть ты и Третий, да? – с надеждой в голосе прокричал ему вслед Дьявол. Человек не стал отвечать. Он на ходу доставал из кармана грязные, тысячу раз уже использованные бинты и вспотевшими ладонями наматывал их на руки. Дурацки одетые подростки огибали странного прохожего стороной, пугаясь вида настоящей крови, хотя буквально пару минут назад попивали пижонские «кровавые коктейли» в одном из тематических баров.

«Покурить бы… » - вздохнул про себя Человек, и радуясь и пугаясь внезапному исчезновению Козлоногого. Дьявол никогда не предупреждал ни о своем появлении, ни о своем уходе. И надо честно признать, что безмолвные прощания и приветствия выходили у него великолепными и неподражаемыми в своей естественности. Сатана сам выбирал время и место для разговора и никогда не ошибался.

«Впрочем покурю после. Сегодня произойдет нечто прекрасное. Как в любую из подобных ночей. Прекрасное и удивительное. Нельзя травить себя табаком сейчас, хотя на дорожках полно окурков. Я дождусь этого момента, дождусь его чистым и свежим, я не могу такое пропустить, и покурю уже после… Как всегда курил после секса…. Которого у меня уже ой как давно не было… Секс невозможен, если в этом мире больше нет Ее…»

Боль в руках усиливалась, начинала подтачивать Человека изнутри. Неприятно, нехорошо, тело стонет, но вместе с тем боль внутренняя будто бы растворялась во внешней. Ощущение встречи с чем-то прекрасным не отступало, а только росло, крепло и заполняло все его естество. Неприглядная ночь начинала обретать цвета и запахи, промозглый ветер воспринимался им как освежающая прохлада. Все было хорошо, но он по-прежнему не мог посмотреть на небо. Хотя, может быть даже и хотел...

Вместо неба, Человек обратил взгляд к главной площади Парка, где собиралась толпа зевак, жаждущих посмотреть некое шоу. Человек подошел ближе, когда справился с бинтами и уже не выделялся среди прочих багровыми лужицами, оставляемыми после каждого шага. Представление было глупым и дешевым, как и весь этот балаган. Некто в клоунском костюме развлекал бледных зрителей артистичным шинкованием пластиковых манекенов детей в неком подобии открытого анатомического театра. В ход шли скальпели, кривые ножи, рабочие инструменты и даже небольшая электропила. Каждой разодранной на части кукле клоун завязывал на шее веревочку с воздушным шариком, и изувеченные манекены поднимались в воздух.

- Во дает Танцующий! – попивая пивко перекидывались фразами молодые лоботрясы.
- Я слышал, что он проработал в этом парке лет двадцать и все это время улыбался малолетним карапузам, - шепотом начал рассказывать занятную историю клоуна молодой человек в джинсовом костюме. - Мило шутил, дарил малышам шарики и сахарную вату. Он и сейчас вроде не оставил этого занятия, хотя я ни разу не был в парке днем, так что точно не знаю. Но когда организаторы придумали этот «ночной режим», Шоу Ужасов, добрый артист пришел к ним одним из первых и предложил свое представление – самое популярное теперь здесь, между прочим. Ты только посмотри, с какой яростью он их кромсает! Зверь! А 20 лет между тем с детишками игрался и сейчас может тоже играется… Страшно подумать, что у него в голове творится!


- Оборотень… - мрачно процедил сквозь зубы один из зрителей, который видно отнесся к этому балагану слишком серьезно. Клоун как раз выковыривал деревянный глазик у очередной жертвы, на лице которой было грубо намалевано подобие ужаса. «Оборотень… Интересно» - Человек, сам не понимая почему, быстро зашагал к Танцующему и встретившись с ним глазами, прервав действо спросил:

- Так ты их все-таки любишь или ненавидишь?
- Сейчас ненавижу. – хмыкнул клоун. - Ненавижу так искренне, что тебе тяжело представить. С утра буду любить и угощать мороженным. Но это только с восходом солнца, - и он продолжил свое глупое, но такое захватывающее занятие, на потеху толпе.
Человек отошел в сторону, не желая мешать Танцующему. По запаху серы он почувствовал приближение Нечистого. Дьявол вышел из толпы и не отрывая глаз от заляпанного красной краской стола проговорил:

- Оборотень… Да перевертыш. Между прочим это один из самых древних ваших страхов, одно из самых любопытных существ, которых я вообще выдумал. И вот, пожалуйста. Стоит передо мной во плоти и собирает прорву народу. Тот, кто меняет сущности как перчатки уже никого не пугает, он, словно стал чем-то нормальным в этом безумном мире людей.

- Что такого страшного в оборотнях? И почему именно этого стоит боятся? Разве не страшнее то, что он делает вид, что режет беззащитных детей? И потом – сам этот парк оборотень, все юнцы вокруг оборотни, которые сейчас раскрыв рты восхищаются зрелищем, а завтра будут гладить младших братьев и сестер по головке. Каждый хоть раз в жизни, да изменял своей сущности, что уж в этом такого жуткого?

- Не понимаешь? Эх… Как же вы быстро глупеете человечки, даже я за вами не поспеваю. Большее зло как раз в том, что меняется сущность. Изверг – он и есть изверг, добряк – он и есть добряк. Но если человек живет и живет себе нормальным, может быть даже нелюдимым и одиноким, но нормальным, своим, а потом однажды в Новолуние превращается в жаждущего крови Зверя… Это страшно. Потому что тогда нет ничего твердого, все грани размыты и расплывчаты. Гибкость форм рождает гибкость смыслов и это ведет к безумию. А безумия люди боятся, потому что безумие – это Ад. Можешь мне поверить...

Дьявол объяснял все это с невозмутимой серьезности, может быть именно из-за этого казалось, что он издевается над Человеком. Но было в его словах что-то еще, что как-то вмиг высушило все надежды и приятные ощущения в груди Человека.
- Ты хотел сказать однажды в Полнолуние, - медленно проговорил он, буравя Нечистого недобрым взглядом.
- А я разве не так сказал? – невинно развел лапами Козлоногий, улыбнулся и исчез в столбике дыма.

Человеку захотелось уйти подальше от этой площади. Расталкивая плечами зевак, под неодобрительные выкрики он пробился какому-то пестрому шатру и перевел дыхание. «Оборотень… Новолуние-полнолуние… Чушь! Сегодня прекрасная ночь, не хочу ее портить глупыми мыслями. А что у нас в этом уголке, сего нелепого местечка? Вроде людей поменьше – наверное нечто не столь глупое и пошлое» - решил про себя Человек и распахнув занавеси вошел под разноцветный купол.

Там было темно и душно. В нос ударили тысячи резких запахов, которые вместе образовывали невозможный смрад. Небольшая зала была завалена каким-то склянками с заспиртованными уродами и животными, тошнотворными химическими реактивами, стопками сушеных трав и каких-то органов. Посреди залы стоял бурлящий котел, где булькало нечто зеленоватое, распространяя вокруг себя то самое зловоние. Человек невольно отшатнулся, прикрыв нос рукой, но любопытство все-таки взяло верх и он двинулся к центру зала, огибая экспонаты этого алхимического музея. Когда он подошел к котлу и заглянул через край, то его чуть было не вытошнило – там варились в собственном соку жирные черви и что-то еще, что было сложно разглядеть.

Человек резко повернулся и зашагал к выходу, не собираясь более задерживаться здесь, но из полумрака высунулась сухонькая рука и схватила его за израненное запястье.
- Здравствуйте, молодой человек, - прокаркал вышедший из темноты тощий как узник немецкого лагеря старик в черном балахоне с капюшоном. Лицо сотканное из морщин, пустые «рыбьи» глаза, жиденькая бороденка, кожа, отливающая трупным зеленым цветом. Он выглядел на все сто лет и ни годом меньше, и скорее всего давно уже выжил из ума.

Человек попробовал вырвать руку. Он не хотел оставаться в шатре и лишней минуты, но старик держал на удивление крепко. Так и не отпустив его он распахнул рот, где не доставало половины зубов и не дожидаясь ответов быстро затараторил, даже не делая пауз между словами, отчего его речь вылилась в бессвязную белиберду.

- Меня зовут Игнатий Лойола. Странное имя, но знающие да поймут. Ко мне редко заходят посетители, вернее раньше заходили, а теперь отчего-то минуют мою лавку стороной. Я люблю людей, мне есть что им рассказать. Я светел внутри, хотя и не очень выгляжу. Знаете куда вы попали? Это «Лавка Бессмертия»! Я всю жизнь посвятил поискам идеального средства, прочел тысячи трактатов на эту тему, даже загубил немало душ, но я добился своего. Мне пятьсот двадцать три года, хотя эта паскуда директор мне и не верит. Да, это грязно, да это мерзко, да я купаюсь в склизких отходах и порой пью собственную мочу, но я жив, жив, ЖИВ! Кто-то скажет, что для того чтобы обрести бессмертие нужно умереть во плоти. Что ж, он прав, но хоть я прошел сквозь смерть, плоть моя, пусть и изрядно потрепанная все равно со мной. Да! Я труп, но я двигаюсь и иногда дышу. Я расскажу вам об этом, мне только и остается что рассказывать, я расскажу вам об этом, я люблю говорить, но не перебивайте, я расскажу вам об этом…
Старикашка не отпускал руку, и Человек просто потащил его выходу, пропуская мимо ушей весь этот маразматический бред.

- Алхимия и Эзотерика! О да! Только так. Только чрез смерть к вечной жизни. Только питаясь гнилью, только превратившись в гниль можно существовать дольше, чем тебе позволит срок. Только так! – надрывался безумец.

- Да заткнись же ты, мертвец ходячий! – выкрикнул Человек и наконец сумел отодрать от себя крючья его пальцев. Выйдя на улицу он отошел от «Лавки Бессмертия» как можно дальше и прислонил голову к стене, потирая натертое грубыми костяшками запястье. Бинты порвались в нескольких местах.

- А знаешь чего ты испугался? Запаха Смерти, вот чего! – Дьявол снова был рядом, словно никуда и не уходил. Голос Нечистого раздавался будто бы прямо из стены и от него нельзя было укрыться. – Того запаха, что даже пострашнее, чем размытость формы Оборотня. Этот дед, принявший имя основателя ордена иезуитов, весьма большой болтун. Труп, который любит треп. Пятьсот лет ему – как же! Но, понимаешь, он сам верит в свои выдумки, в силу этих вонючих мазей, а главное он действительно еще при жизни принял в себя смерть. Со стариками такое иногда случается, но этот решил сделать из своего горя аттракцион. Правда, как видишь, люди сторонятся этого Запаха. Потому что живое должно жить, а мертвое должно тлеть. Мертвое должно быть заперто на кладбищах и свалках. Если мертвое ходит по земле, если труп в теле человека продолжается шевелится и даже дышать, значит нарушается что-то действительно незыблемое. Некий закон, на котором строится весь человеческий здравый смысл. Отсутствие здравого смысла рождает безумие. А безумия люди боятся, потому что безумие – это Ад.

Князь Тьмы замолчал, а Человек думал о том, что возможно сам он давно пропитался тем самым запахом. Он был бледен, мертвенно бледен, все его действия происходили по большей части механически, он почти ничего не чувствовал, только боялся заглянуть на небо и в прошлое. Да саднящая Боль в руках. Редкие просветы надежды омрачались новой серостью, новым равнодушием, новым страхом, к которому он почти привык.

«Я должен был умереть вместо нее. Это я должен был тогда выйти из дому и оплатить те проклятые счета. Я, а не Она. Но мы поссорились, и я остался. Злился, ругал ее. А когда мы вновь встретились в морге было уже поздно. А потом… Почему я не решился на суицид потом, уже после? Ведь ничего уже я не стоил, ведь никакого просвета уже не было и быть не могло! Я уже тогда принял смерть. Я давно должен тлеть, так отчего я хожу по земле?» - корил Человек себя, чувствуя как промокают рукава плаща.

«Оттого, что бывают такие ночи, как эта. И я все-таки еще могу что-то чувствовать. И не только боль. Я способен воспринимать и прекрасное, теплое, светлое, то ради чего вообще живут люди. Оттого я и хожу по этой земле.» Стена расхохоталась голосом Козлоного, но даже это не могло прогнать тот мир и покой, который вновь обрел Человек. Дыхание его выровнялось, он снова вспомнил о раскиданных повсюду бычках, но вновь сумел подавить предательский призыв забитых черным гноме легких и, предвкушая скорую радость встречи с никотином.

Человек побрел вперед. С каждой минутой это огромное, заполняющее все и вся счастьем Нечто становилось чуть ближе. Но перед встречей с ним, Человек встретил еще пару странных людей и опять слышал речи Дьявола. Сразу, отойдя от стены, Человек столкнулся взглядом с благородного вида длинноволосым юношей в рубашке расписанной иероглифами. Он бродил по аллеям в гордом одиночестве, словно выискивая кого-то или что-то. В глазах его застыло странное смешение алчного голода и сожаления. Он словно извинялся перед Человеком за что-то. А еще он не мог оторвать взгляда от сочащейся из руки крови.

- Извините… Я наверное вас потревожил, но… - обратился юнец к Человеку. Его голос был звонок и мелодичен. – У вас кровь идет… Из раны… Э… Можно…- далее странное и непонятное молчание. Тягучее молчание.
- Можно что? Посмотреть? Вы врач? – спросил у длинноволосого Человек.
- В некотором роде. Только я занимаюсь исключительно самолечением и у меня странные методы… Впрочем я могу заплатить! Я обычно всегда так делаю, бродяги тоже ведь люди, я понимаю – говорил он, подходя все ближе. Из уголка рта вдруг вытек ручеек бесцветной слюны.

- Вам нужна моя кровь? – не веря своим ушам произнес Человек. Один псих сменял в этом парке другого и их длинной веренице кажется не было конца. Юноша не был местным работником, скорее уж просто посетитель, помешавшийся на романах Анны Райс и готической музыке.

- Да… Кровь… Я понимаю, неудобно, но раз уж у вас такая серьезная рана, я не думаю, что это вам сильно повредить и…- он сделал еще несколько легких, танцующих шагов, и широко раскрыл рот, облизав перед этим шершавым языком губы. Человек поманил лакомым куском этого «вампира», несколько раз взмахнув кровоточащей рукой из стороны в сторону, затем издевательски завел ее за спину и поймав полный разочарования взгляд юноши зада свой последний вопрос:
- А какая она на вкус?
- Металлическая… соленая поначалу… - нетерпеливо глотал слюну псих. - Это все знают… Но только подобные мне понимают, что настоящий ее вкус – это Горечь. Кровь горька, но эта горечь пьянит. Чтобы понять нужно выпить не стакан и не два… Горький вкус, горький… - продолжал он, жадно следя за расшибающимися об асфальт за спиной человека капельками. Но Человек не стал его радовать.

Он развернулся и пошел прочь. Ему не нужны были деньги, и он не хотел тешить спятившего подростка. Юнец выл и шипел проклятия, оставшись без столь лакомого кусочка. «Что на это скажешь, Нечистый? Слышишь меня? Что дикого в вампирах?» - подумал, посмеиваясь человек, даже не надеясь на ответ. Но Дьявол как не странно подал голос, спустившись подобно змею с веток старой паркового яблони.

- Самое дикое в вампирах и им подобных – это то, что они не имея своей крови и своего тепла крадут чужое. Это как черная дыра, как минус, в котором тонут все плюсы. Как прошлое. Кровь ведь стала их пищей не спроста. Кровь – это символ, это сосредоточие жизни. Кровь и сперма вообще самые любимые жидкости человечества. Они самые живые. Одна поддерживает жизнь, другая ее дает. А вампиры ее крадут, откусывая от человеческого тепла по маленькому кусочку. Казалось бы жизнь – вещь абсолютная и ее нельзя препарировать на куски, ан нет! Вампиры, как истинные так и мнимые, доказали, что можно. Только это противоестественно. А все что противоестественно – суть безумие. А безумия люди боятся, потому что безумие – это Ад. Хотя в вашем спятившем мире все немножечко вампиры, также как немножечко оборотни и самую капельку мертвецы, - Дьявол с хрустом откусил огромный кусок от сорванного с ветки яблока.

- Не все. Я не вампир. Я не беру ничье тепло взамен, я даже жизнь ничью не пожираю, хотя так делают повсюду. Я абсолютный одиночка – пытался отогнать от себя новый прилив дурного предчувствия Человек.
- Нет… Ты все таки подпитываешься посторонними. Редко, но ооочень метко. Яблоко хочешь – Сатана насадил себе на каждый из рогов еще по одному яблочку и протянул самое большое Человеку. Тот не хотел есть. Он хотел идти дальше. Ему надоели пустые аллеи и он свернул поближе к центру парка, поближе к оживленной толпе.

- Сэр, у вас рука кровоточит! У вас рука поранена! – окликнул Человека один, отделившийся от друзей невысокий пухлый бородатый парень с древней гитарой за плечами. – С вами все в порядке?
- А? – сперва Человек даже не понял, что обращаются к нему. Он привык, что люди сторонятся его и усиленно делают вид, что не замечают его присутствия.
- Боже, да у вас все руки исколоты! Кто вас так отделал? – паренек не был похож на психа, он действительно хотел помочь. Странно, но и на этой ярмарке сумасшедших попадались нормальные люди.

- Я не помню что со мной приключилось, никто не виноват… Но вы не бойтесь, я чувствую себя нормально. Все хорошо – сдержанно ответил Человек, окрестив про себя доброхота «Гномом».
- Это вы называете нормально? Боже, да там же живого места нет! Тут должен быть где-нибудь врач. Сэр, немедленно сделайте что-нибудь, вы можете сознание от потери крови потерять! – не унимался Гном. Его друзья нетерпеливо ждали в сторонке. Ни один из них и шага не сделал в сторону Человека. Они чего-то боялись, и только слепой бы этого не заметил.

- Да говорю же я вам все хорошо! – выдавил из себя вымученную улыбку Человек. - Хорошо все. Точно! Не стоит из-за меня задерживаться.
Гном недоверчиво попятился, но все же перед тем как оставить Человека, счел нужным, понизив голос до шепота, как ребенок, рассказывающий байку у костра, о чем-то его предупредить:
- Сэр, дело конечно ваше, но я не шучу. Вам требуется серьезная помощь. А по-хорошему – шли бы вы отсюда! Видели знаменитого Танцующего клоуна? Так то лишь цветочки! Маскарад, бутафория, здесь есть вещи и похуже. Разве вы не чувствуете что в этом парке в воздухе витает нечто нехорошее? А? Тут по слухам вампиры, настоящие (!) за лавочками прячутся, тут люди пропадают… Я читал в одном журнале, что на этой земле когда-то было поместье одного известного чернокнижника, мастера темнейших дел. Уж не знаю чего он творил, но где-то в одном из шатров лежит урна с его прахом. «Падший Феникс» аттракцион называетсяю Да… Тот дядька, написано было, очень многого достиг в своей науке. Был зверем похуже немецких нацистов и русских гэбистов вместе взятых, да только злоба его же его и сгубила. И так ее много было, что она не рассеялась, не ушла, а осталась. И все вокруг пропитала, да людей потихонечку жрет. Это даже не призрак, это что-то без тела, формы и имени! Нечто коварное и жестокое. А вы тут ходите, да кровью все вокруг поливаете… нехорошо это сэр… Опасно! Лучше уходите прочь.

- Гном, скоро ты там? – окликнули бородача друзья. Тот уже шел к ним, пару раз оглянувшись через плечо в сторону Человека. «Забавный… Гитара эта смешная… И что он тут забыл, раз такой пугливый и верит нелепым байкам о приведениях? И друзья его Гномом называют… Забавно, да…» - бурчал Человек, закутываясь в плащ поудобней. Из холодного тумана выступил Дьявол.

- Между прочим, он советовал тебе уйти отсюда. Искренне вполне советовал, ты уж поверь мне. И про призрака – это не такой бред. Был тут некий Темнейший – достойный ученик, я тебе скажу. Бывают же на свете вампиры и оборотни! Ты прослушал в этой истории главное – Зло, а особенно большое Зло никогда не исчезает бесследно. Оно поселяется в сердцах людей, в поступках людей, в мыслях людей, даже в воздухе. У Зла нет имени, нет тела, но единожды принесенное в мир оно всегда продолжает существовать. Нет тела – а оно живет, как призрак или святой дух. Безумие, правда?

- А безумия люди боятся, потому что безумие – это Ад – устало добавил заезженную фразу Человек.
- Совершенно верно! Ты начинаешь слушать, значит начинаешь понимать. Чуть ли не впервые за четыре года. Впрочем, в такие ночи ты всегда понимаешь чуть больше и чуть внимательней слушаешь. Не хочешь уйти? – хитро подмигнул ему Сатана.

- Нет. Нет, не хочу. И ты опять же знаешь почему. Мне хорошо сегодня ночью именно в этом месте, пусть оно хоть трижды будет пропитано злом. Я чую близость Радости. Близость чего-то очень важного, что даст мне сил побороть свой страх перед небом и примиряться с прошлым. Боль утихает, хотя ты, Козлоногий, и распаляешь ее все больше и больше, но она утихает и чем дольше длится ночь – тем мне лучше. Я весь дрожу от предвкушения и мне даже наплевать на то, что износились бинты. Пусть кровь льется – я не боюсь с ней расстаться. Может быть это моя оплата, за что-то куда более дорогое. Понял, отродье Преисподней? И вообще ты мне дико надоел со своими нравоучениями. Ты долбишь одно и то же который год, но я отчего-то все время забываю смысл. Значит это не важно.

- Нет. Это значит, что ты просто не хочешь ничего помнить. Ты тонешь в прошлом и плюешь на настоящее. Причем настоящее для тебя не единый миг между тем что было и тем что будет, не одна малая песчинка, застрявшая посредине песочных часов жизни, а последние четыре года, слипшиеся в один грязно-серый комок. И от этого комка ты и убегаешь. Пытаешься вспоминать что-то хорошее, но это доставляет тебе боль и ты снова мечешься. Глупец… Впрочем наверное это правильно решение, остаться там где тебе хорошо, где тебе легче. Грех конечно тоже сладок и приятен, но ведь именно для счастья вас создал Он. Эй ты куда?

Человек уже не слышал трескотню болтливого Нечистого. Словно магнитом его потянуло вперед, к одной из лавочек. Она выделялась из толпы. Всегда и везде. Серые глупцы – они не видели этого, но Ее словно озарял луч небесного света, будто луна превратилась в огромный софит и теперь освещала эту главную актрису театра жизни, заполненного бездарными и тупыми статистами. Луны правда на небе не было, лишь холодное мерцание звезд, но Человек не смотрел на небо. Он смотрел на Нее. Та самая…

Она.

Другое лицо, другое тело, наверняка другой голос, но нечто неуловимое, нечто светлое и прекрасное было в Ней. Этот запах… Запах женщины… чистый, свежий аромат, разбивающий смрадную пустоту. Волосы – рыжий огонь, глаза цвета побегов свежей зелени, губы, руки, осиная талия и эта гордая, ни с чем не сравнимая осанка. У Нее мог быть другой голос, другое имя, даже другие мысли. Но у Нее была Ее душа. Он понял, чего он ждал всю эту прекрасную ночь.

Он должен был подойти к ней и заговорить. Должен был набраться сил и поговорить, но это было так сложно – просто сдвинутся с места. Страха не было, не было пустоты – это просто все проникающее, захлестывающее чувство любви и нежности. Любви и нежности к девушке, которую он увидел впервые. Но это все равно была Она.

«Что я могу ей рассказать? Что??? Я же не имею ни работы, ни интересов, ни денег! Имя свое забыл! Имя! У меня есть только плащ и искромсанные руки, а ведь в сущности я бестелесная тень, призрак бесформенный, дух…Я призрак – но я смогу быть с ней. Я смогу утонуть в прошлом.» - решил человек и сделал первый шаг.

Перед этим, будто выйдя из паралича он достал свежие бинты и как следует перебинтовал руки, снял грязный плащ, зачем-то одел черные перчатки («Ладони тоже в порезах. Ладони в порезах – нужно спрятать»), пригладил волосы и поразился увидев свое отражение в стеклянной витрине – он ведь был еще очень даже ничего, несмотря на изматывающую жизнь скитальца. Он обрел форму и некую твердую плоть, хотя в глубине его абсолютная пустота все равно вила гнезда. Но для того, чтобы просто подойти и заговорить – этого человеческого облика будет достаточно.

- Как тебя зовут, красавица?
Легкий, небрежный, и прекрасный поворот головы, оценивающий взгляд. Человеку казалось, будто он слышит, как бьется Ее сердце:
- Друзья называют меня Лилит. Тебя не отпугивает такое имя, красавчик? – белоснежная улыбка, полная обаяния и неги. Не этот ледяной оскал Нечистого, нет! В ее улыбке было так много тепла.

Он подсел. Они стали разговаривать. Он наплел что-то о своем прошлом, расспрашивал ее, жадно впитывая каждое слово. Девушка не боялась общаться с незнакомцем, она не замечала и десятой доли его странности. И еще она очень любила разного рода авантюры. Разумеется, так и должно быть ведь у ее была Ее душа. Душа маленькая и бесстрашная, хрупкая как ласточка, прекрасная как редкий цветок.
И вот Человек уже провожает Ее, там, за парком, за этим глупым нелепым парком Ее кто-то ждет. Не приятель – нет… Подружка или кузина, он прослушал, хотя и понимающе кивал. Это было неважно.

Он просто шел рядом и вдыхал Ее аромат, слушал перестукивание каблучков – эту музыку, этот бальзам для израненной души. Неизвестно какая сила и красота проснулись в нем, совершенно непонятно, как это получилось (наверняка не без помощи Дьявола), но где-то в районе не освященной ни одним фонарем автостоянки они уже бешено целовались. Она дарила свое тепло, и он сам хотел дать сколько сможет. Но в нем не было тепла, лишь пустота и холод.

Он забирал Ее, пил Ее, ел Ее, грубо причмокивая. Она немного испугалась, но он держал крепко и уверенно, нежно, хотя страсть заслоняла разум и призывала забрать все. Он даже не пытался с собой бороться. Это было слишком прекрасно. С каждым его поцелуем, она становилась чуточку старше. На год… Он не мог смотреть на бьющуюся у нее на шее жилку, она мучила, истязала его, близостью теплой крови.

«Кровь! Кровь и сперма – две самых любимых жидкости человечества. Я не могу упустить этот момент, я прикоснусь и к тому и к другому. Я буду с ней. Я буду в ней. Я откушу от ее жизни несколько маленьких, но аппетитных кусочков. Как вампир. Я вампир – но я смогу быть с ней. Я смогу утонуть в прошлом.»

И он овладел ею прямо на земле. Он кусал и мял руками нежное тело. Любви было слишком много, было слишком много страсти. Она хотела кричать, вырваться, но ее хватало лишь на нервные всхлипы, потому что как только она набирала воздуха в грудь чтобы завыть – он с силой бил ее по ребрам. Сосудики на ее глазах полопались, глаза из зеленых стали красными. Кровавыми. И новый вид крови снова распалял его. Он любил и пил кровь ее одновременно. Потому что это была Она, и он хотел растворится в Ней, слиться с Ней и утонуть в прошлом.

Когда все было кончено, Она еле-еле смогла отползти немного в сторону. В глаза страх маленького затравленного зверька. А он гладил ее и успокаивал. Она дергалась от его прикосновений, словно Ее ласкали языки пламени или лед. Она хотела уползти, сбежать но он понимал, что не может Ей этого позволить. Ведь если она уйдет она расскажет другим, а другие наверняка начнут искать его. Но даже не это главное – если она уйдет он перестанет чувствовать ее Запах, останется без стука ее трепещущего сердечка, один в серой. ледяной пустоте. А он не хотел возвращаться назад к Дьяволу.

Он обнял ее за шею. Надавил чуть сильнее. Ее глаза некрасиво вылезли из орбит, но ведь любимой женщине можно простить такой маленький недостаток. Она все равно была прекрасной и восхитительной. «Тише… Тише, Лилит, тише девочка, не бойся – все хорошо» - приговаривал он, думая о том, что неплохо бы будет еще раз ею овладеть уже после того, как тело безвольно обмякнет.

Он так и сделал. Несколько раз. «Я принял смерть. Смерть во мне. Я подарю кусочек и тебе, взамен тепла. Если бы ты выжила, ты стала бы подобной мне, но я не желаю тебе такой участи. Это так неприятно быть прогнившим насквозь зомби. Я ходячий мертвец – но я смогу быть с тобой. Я смогу утонуть в прошлом» Хрустнули шейные позвонки. Он знал этот звук, он очень хорошо его знал и помнил. Вернее вспомнил.

Так он уже делал. Точно так он уже делал и не раз. У девушек были разные глаза и разные волосы, разные голоса и мысли, но в каждой из них была частичка от Нее. Но лишь от нее. Он снова ошибся и обрел, принял в себя не ту… Не ту… но малую толику от ее великолепия он может быть и сможет разыскать в этом мусоре, в этом ватном, мясистом теле. Вгрызаясь в плоть и, кромсая ее живот неожиданно для самого себя вытащенным ножом, Человек потерял даже малейшие признаки человеческого.

Он был зверем, настоящим, подлинным, истинным зверем, который не ведал ничего ни о морали, ни о добре, ни о зле и о пределах. Он вышел за пределы. Он обернулся животным, и он был этому рад, ведь внутри Лилит осталось еще немного Тепла, еще немного Запаха и Вкуса. Горького вкуса. Мыслей не было, лишь какие-то обрывки, жалкое отребье, остатки разорванного на куски разума.

«Вкууусно…. Рррр…..Да…. Еще…. Вкусно… Прошлое… здесь… Слиться… рррр…. Утонуть….с Нею… зверь, зверь, зверь…я… в прошлом утонуть…. Хорошо…»

Когда все было кончено, Человек на покачивающихся ногах ушел прочь. Он прекрасно понимал, что сделал. И ему было страшно. Ему было гадко. Ему было отвратительно и мерзко. Он ненавидел себя. Он проклинал себя. Он резал свои руки, срывая бинты. Он резал свои руки, которые были способны на ТАКОЕ. Шрамы всегда оставались свежими. Все четыре года. Начиная с первой и заканчивая 128 девушкой.

Он плакал…

Дьявола рядом не было. То ли он выдумал его, то ли тот убрался обратно в Ад ликовать и радоваться. Хотя вряд ли существует иной Ад, кроме простого земного Безумия. Человек знал, что он уже четыре года, шесть месяцев и тринадцать дней в Аду. Он вспомнил каждый из дней его бездомных скитаний. Он вспомнил, как он тщетно пытался жить нормально, но все получилось, как получилось. Он потерял свое имя, дом, друзей, он добровольно обратил себя в бестелесную тень, жадную до чужого тепла, мертвую, двуличную. Газеты называли его «Новолунным Потрошителем» и он всегда внутренне содрогался, когда читал о собственных же зверствах. Газеты и полиция трубили, что совершенно непонятно отчего этот «грязный, непрофессиональный, наглый мясник штата Мэн» все еще на свободе. Поговаривали, что ему помогал заметать следы сам Дьявол, и, возможно, они были правы. Дьявол убрался восвояси – не то вглубь черепной коробки, не то в бездну Огненную, рассуждать об испорченности современных людей и о странности Третьих Путей. Дьявол молчал, даже не насмехался, как раз в тот момент, когда он был так нужен.

Человек поднял глаза к небу.

«Теперь я помню все. Теперь я знаю все. Я – Зло. Я чистое концентрированное Зло. Наверное, я не виноват, у меня ведь даже есть совесть, иначе зачем мне резать руки? Я стал таким не по своей воле, меня таким сделали. Те двое подонков… а впрочем… Меня таким сделал Ты! И я знаю, что Ты это слышишь. Но дай же мне принять свой путь! Дай понять – чего Ты хочешь от меня. Дай понять чего я хочу от Тебя. Все прочие либо любят Тебя, и их любовь замешана на страхе, либо проклинают, задыхаясь от ненависти и гнева. У меня остался страх перед тобой, но нет и толики любви. Я полон ненависти – но не к Тебе. Моим Богом стала Она – та, что ты отнял у меня. Но ради чего? Может я на самом деле орудие в твоих руках? Может… Может я Серый Ангел, которому Ты придумал наказание пострашнее пламени Преисподней? Дай же мне хоть какой-нибудь знак! Я готов наложить на себя руки, я не боюсь, но Твое молчание кажется мне одобрительным… Понимаешь? Ты будто одобряешь все, что я творю! Я не боюсь выкинуть из этой жизни себя, особенно сейчас, когда все стало ясно, и мне вроде незачем жить, но ведь есть и у меня свой свет! Свой свет, густо замешанный на безумии, страхе, крови и сперме. Я живу каждый месяц в предвкушении новой луны, хотя сам этого не понимаю и я ХОЧУ жить ради этой ночи счастья. Но сейчас так мерзко, так гадко… Гадко…»

Небо молчало. Его не поразила карающая молния, и не слетел мрачный Архангел, готовый принять заблудшего серого брата, понесшего наказание, обратно в рай. Ничего. Пустота. Молчание. Тишина. Только холодное мигание звезд. Человека не слышали. Тот у кого Власть плевать хотел на третий путь. Также как и на первые два. Он был равнодушен.

И это космическое не знающее границ равнодушие наконец коснулось и Человека. Зачем кричать, если тебя не замечают? В этом смысле Всевышний ничуть не лучше проходящих мимо серых людей. Дьявол хотя бы давал ответы. Подталкивал к пониманию Истинны.

- А… Ладно! Пустое все! Глупость, вздор… Надо закурить… - Человек подобрал с земли окурок и трясущимися руками выбил из зажигалки огонек. Дело было сделано, его крики уже ничего не меняли. Небо молчало. Дьявол тоже.

На следующий день Человек обо всем забыл.

Вчерашняя ночь, ночь Новолуния, утонула в прошлом.

Ему было всего восемнадцать. С самого рождения мы были вместе. Сказать, что мы были близки друг другу – не сказать ничего… Он был частью меня.
Я был рядом, когда он появился на свет. Я видел это - рождался он с жуткой болью. Мы постоянно были вместе – одно молоко пили в детстве, ели одну кашу, целовали одних и тех же девушек, пили одно и то же пиво.
Я был с ним несправедлив. Он помогал мне везде и во всём – а я забывал о нём. Когда ему было плохо, я не старался ему помочь – просто отмазывался от его просьб о помощи. Я никогда его не ценил – не ценил до вчерашнего вечера.
Вчера вечером я понял, как он мне был дорог, понял то, что он был частью моей жизни, частью моего Я. Понял все свои ошибки и поклялся, что больше я их не повторю.
Вчера вечером его не стало… Вчера вечером он погиб от руки врача…
Царствие тебе небесное, мой несчастный зуб…

<«Последний урок»

Звонок! Как всегда он так не вовремя! Хочется что-то сделать, уже гениальные мысли посетили тебя, но звонок говорит: «Нет!»Думаешь, что сделаешь «это» на следующей перемене, но этого не будет, новые проблемы и дела займут тебя.
Наверное, мало кто задумывался, но звонок, своего рода является как бы разделителем. Началом и одновременно концом чего-либо.
Ученики вошли ,немного неохота и сонно в кабинет истории и обществознания.
Все расселись по местам, достали все необходимое. через минуту зашла учительница.
-Здравствуйте дети, -ученики соответственно встали, -садитесь.- все сели.
На этот раз Ольга Васильевна рассказывала о рабочей силе, о всех «законах» предпринимательства, о предпринимателях и их подчиненных.
На второй парте первого ряда от окна ,как всегда сидел Коля Волотский. А сзади него, как обычно, вели «оживленно-скрытую» дискуссию Саша и Артем.
Учительница всеми силами делала вид будто не замечает никакого бубнения в классе, она даже не смотрела в сторону, откуда доносились надоевшие уже всему классу разговоры. А беседы с третьей парты то утихали, то возоноблялись вновь. В конце концов Коля не выдержал. Он повернулся к своим одноклассникам и шепотом, но не без укора сказал.
-Хватит вам! Может потом поговорите?
И как ни вовремя учительница потеряла последнюю каплю своего терпения,и она повернулась в сторону первого ряда.
-Волотский встань!- повысив голос ,сказала она. Коля встал без претензий и огрызаний. Он совсем не возражал ,не говорил ни слова.
-Сколько можно болтать? Объясни мне?
-Но это не я ,Ольга Васильевна.- Коля старался говорить спокойно и убедительно
-Так, скажи, кем у тебя работает мама ? – спросила учительница, очевидно, она совсем не ожидала такого поведения ученика, она уже приготовилась к тому, что будут отбиваться от « обвинений»,говорить на повышенных тонах, считая себя сильно обиженными или оскорбленными.
-Ни кем.- Коля ответил как-то сухо и сурово ,сглотнув резжущий ком в горле.
-Как это ни кем?! Все работают. Не смотря на образование. Работать нужно, это необходимо. Ведь нужно содержать семью , обеспечивать благополучие детям. Как это ни кем?!
Коля лишь посмотрел пристально в глаза учительнице, пытаясь в них что-то найти особенного, но не увидел…Ему не очень хотелось «это» ей говорить, к тем более «это» так давно случилось…очень давно..Но, она сама напросилась.
-А у меня мамы нет.- сказал он так особенно четко и спокойно .
В классе образовалась гробовая тишина. Не зная почему. Но Саше и Артему жутко стало обоим стыдно и обидно на себя. Ольга Васильевна ни как не могла собраться с мыслями, что-то перпринять, сделать ,сказать…Прозвенел звонок. Ученики начали собирать свои вещи. И сам Коля тоже не был исключением. Кто-то говорил « до свидания»,но учительница не мгла ни как прийти в себя, не могла ответить. Это был последний урок с этой учительницей в этом году. Все ушли ,за закрытой дверью был обычный «школьный шум». Но Ольга Васильевна так и стояла на своем месте. Она все еще была поражена произошедшим, услышанным…Оценить все что произошло ни как ей не удавалось.
«Если бы я только знала….»
P.s. Эта история основана на реальных событиях, но ,конечно, изменены детали. Но суть та же!>

На улице темно. Хмурое небо затянуло тучами. Затяжной дождь. Грязь. Брызги, поднятые машинами, накрывали прохожих с головой. Узкая улочка. Выщербленные стены многоэтажек. Конец рабочего дня. По реке жизни плыли чёрные, розовые жёлтые кувшинки зонтов.
Мы выделялись. Я и дичь. Жертва, предчувствуя близость смерти, почти бежала по улице. Всего лишь подросток. Но уже ничем не лучше меня. Убийца. Он не смотрел под ноги. Джинсы заляпались грязью. Куртка вымокла.
Я чувствую страх. Без друзей, один на тёмной улице, паренёк больше не был самоуверенным подростком, срывающим уроки. Ха, он упал! Смотри под ноги, дружок! Только я один подарю тебе покой. Дотоле береги себя, малыш! И любимую кепочку подними! Злорадно смеюсь.
Парень устал. И заметно снизил темп ходьбы. Немудрено – моё оружие похищало волю. Заставляло совершать бессмысленные действия. Забегать в подъезды. Сворачивать в переулки.
Когда-то всё было иначе. Я жил в розовом мире. Верил в способности изменить мир. Только из-за жены. Союз молодых учителей. Красиво. Образец для подражания. Подвижническая жизнь. Полуночные разговоры на кухне. Частые споры. Мои поражения. Я заражался уверенностью. Раз за разом. И снова нырял в кипящий котёл школы.
О чём мы говорили? Сейчас я с трудом вспоминаю отрывки. Ах да, о детях. И о мастерстве педагога. «Изначально плохих детей нет. Все талантливы, все заслуживают любви и понимания, - она постоянно твердила это, как откровение. Говорила, верила и убеждала других. Меня. – Учитель как акушер. Только помогает родиться.
С каждым днём становилось сложнее работать. Срывали уроки – никто не афишировал. Плохие дети - плохой учитель. А плохих детей нет. Шум, мат, склоки – терпимо делали деликатное замечание. Где рычаги давления? В платной школе хоть рублём наказать можно.
- Уважение приходит не сразу, его заслужить нужно, - успокаивала жена. Тогда я ещё не понимал, что сила понимает только силу. И уговоры, деликатность, телячьи нежности – признаки слабости. Виноват. В том, что не был рулевым. И потерпел катастрофу.
В её классе была особая группа заводил. Многие их боялись. Даже такие же отмороженные. Однажды вечером они подкараулили мою жену и попытались её изнасиловать. Несчастный случай. Нелепая смерть под колёсами грузовика. Уходя от погони, не слишком-то смотришь по сторонам.
Я остался в школе. Сочувствие причиняло боль. Держал спину прямой. Не показывал боль. Только никто не знал, как мне страшно оставаться одному. Однажды я заснул в учительской. А когда проснулся, то увидел перед собой кинжал. С тонким, вытянутым лезвием. Мерцала зеленоватая рукоятка. Когда я взял его в руки, то взор очистился, и зло мира ясно предстало передо мной. В среде овец обретались волки. И смысл жизни в войне. За право других спокойно пастись.
Зажглись фонари. Краем глаза я заметил свою тень на стенах. Тень зверя. Что ж, назад пути нет. Я в два прыжка настиг подростка и с силой развернул его к себе.
- Нестор Петрович… - удивлённо начал он и, завидев занесённый клинок, замолчал. Только отражалась хищная морда в его расширенных глазах.

-Воды, - прохрипела женщина.
-Да-да, сейчас, подожди немного.
Молодой человек бросился на поиски кружки.
-Когда же я умру, - простонала женщина.
-Не смей так говорить, ты будешь жить долго и ещё понянчишь внуков.
-Ох, сынок, - с трудом подняв руку, женщина провела ладонью по лицу парня, - раньше надо было этим заниматься.
-Сейчас тоже не поздно, - возразил сын.
-Нет, Силб, я же чувствую, что моё время приходит.
-Вот увидишь, ты поправишься.
-Мне бы твою уверенность, - она прикрыла глаза.
-Значит так, лежи и не смей мне тут умирать. Я сейчас приведу врача.
-Лучше уж сразу священника, - пробормотала мать.
-Я тебе говорил, чтобы ты так даже не думала?! – взъярился Силб.
-Всё, уже не думаю, - она слабо улыбнулась.
-Так-то лучше, - сказав это, парень вышел наружу.
Чтобы добраться до дома врача, нужно было пересечь всю деревню, а затем и поле. После чего ещё требовалось убедить охрану замка Верьт пропустить его внутрь. Силб считанное число раз бывал там, но прекрасно помнил, где что находиться. Почему-то мысли о том, что врача не окажется на месте или он откажется вылечить его маму совершенно не приходили парню в голову. Врач? Отлично, значит, обязан вылечить его маму. Увлёкшись своими размышлениями, Силб и не заметил, как оказался перед замком.
-Куда прёшь, деревенщина? – раздался окрик.
Силб вынырнул из забытья и не понимающе уставился на рослого стражника.
-Ты что, местный дурачок?
-Нет, - очнулся парень, - мне к врачу надо.
-Значит всё же дурачок, - решил охранник. – Эй, Таяс, смотри, какие здесь придурки обитают.
-А я тебе не один раз об этом говорил, - проворчал напарник, выходя из сторожки.
-Я не дурак! – возмутился Силб. – У меня мама заболела и я хочу, чтобы доктор её вылечил.
-Точно дурак, - рассмеялся первый стражник. – Сам посуди, с чего бы врачу лечить всяких голодранцев?
-Не смей так говорить о моей матери! – закричал Силб и бросился на обидчика.
Привычным движением стражник резко ударил парня тупой стороной копья в грудь.
-Убирайся отсюда по-хорошему, - произнёс он, пока Силб валялся на земле, восстанавливая дыхание, - а не то уже тебе помощь понадобится и не врачебная, а церковная.
«Церковь!» - осенило Силба. - «Точно, как я сразу не подумал!».
В их деревне была небольшая церквушка. Силб даже знал Святого Отца – Есетера Сенниела. Они с матерью всегда приходили на его проповеди, службы, а Силб порой помогал по-хозяйству, как впрочем, и многие другие жители деревни. Парень вспомнил, как священник говорил о Святой Силе, что она способна победить всё что угодно при должной Вере. Что Создатель дал её избранным людям своим для того, чтобы они несли добро в мир, уничтожали мрак Светом, вытесняя его из людских душ, очищая их и готовя к последующим перерождениям.
-Спасибо, - пробормотал Силб и побежал обратно в деревню.
-Ты что-нибудь понимаешь? – спросил Таяс у напарника.
-А что тут понимать, - фыркнул тот в ответ. – Как я и говорил – деревенский дурачок. Стоило его разок ударить, он тут же и оклемался.
-Думаешь?
-А то, видел, как обратно помотал?
-Ты же его вроде как не по голове шлёпнул.
-Э, брат, тут дело такое, если по голове ударить, он мог и вовсе дебилом остаться, а так я его, наоборот, в порядок привёл.
Добравшись до церкви, Силб обошёл её и постучал в дверь небольшого домика, где жил священник.
-Кто там? – раздался сухой голос.
-Господин Есетер, это я, Силб.
-Какой ещё Силб? – проворчали изнутри, но дверь открыли.
-Помните, я помогал вам крышу стелить? – с надеждой спросил парень.
-А, малыш Барчел, - в дверном проёме возник высокий худой мужчина, - чем обязан?
-У меня мама заболела.
-Так.
-Не могли бы вы ей помочь?
-Всё так плохо?
-Вы даже не представляете как.
-Конечно, сейчас же идём.
После этих слов священник скрылся за дверью, а Силб готов был прыгать от радости. Совсем скоро его мама поправится и всё будет как раньше.
-Ну что, - спросил Есетер, закрывая дверь, - пойдём?
Когда они вошли в жилище Барчелов, священник недоумённо начал озираться.
-А где святые образа? Почему не видно Святой Звезды?
-Скорее, - позвал его Силб. – Мама в этой комнате.
-Нет, так дело не пойдёт, - покачал головой Есетер. – Как я могу отпустить грехи той, в чьей вере у меня есть все основания сомневаться.
-Но вы же нас знаете, - удивился парень. – Мы всегда приходили на ваши мессы, пока мама не заболела.
-Этого мало, - отрезал священник. – Службы только отгоняют проклятых, но незащищённые люди могут стать их жертвами, а о какой защите может идти речь, если в этом доме нет банальнейшей Звезды Создателя?
-Прошу вас, спасите маму.
-Спасу, а через неделю ты снова прибежишь и что толку? Святая Сила не бесконечна, её надо тратить экономно.
-Но маме она нужна здесь и сейчас!
-Будут обереги – будет спасение.
-У нас нет на них денег.
-Это не повод, - отрезал священник. – На еду у вас деньги есть, а на образы нет. Вот, пожалуйте и один из грехов – принесение души в жертву телу.
-Пожалуйста, - Силб упал перед Сенниелом на колени, - помогите моей маме. Клянусь вам, что как только она поправится, сразу установлю все необходимые образы.
-Клясться – это тоже грех.
-Прошу вас! – из глаз парня полились слёзы.
-Нет, - твёрдо ответил священник. – Святая Сила действенна там, где есть Святой Дух, а в этом помещении я его не чувствую.
Есетер ещё раз осмотрелся и вышел. Силб некоторое время простоял на коленях, а потом встал и направился в комнату матери. Опустившись на пол рядом с её кроватью, он произнёс:
-Прости, мама, никто не хочет тебе помочь, но я что-нибудь обязательно придумаю. Верь мне, - он взял её за руку и ощутил холод. – Мама!
Силб вскочил на ноги и вгляделся в её лицо. Оно было неестественно бледным. Парень поднёс к её носу небольшое зеркальце – оно не запотело.
-Нет, мама, нет!!!
На похороны пришло всего несколько человек – сказался слух, что семья Барчелов нечестива. Глядя на могилу матери, Силб тихо сказал:
-Клянусь тебе, мама, что я отомщу всем тем, кто не верит в твою святость. Отомщу всем тем, кто не спас тебя. Отомщу всем и за всё.

Цикл «Время Хранителей».
Часть 1.

Отмеченные кровью.

Глава 1.
Шумная малая площадь осталась позади.
Теперь можно было не бояться, что кто-то из знакомых заметит дочь одного из богатых родов, тайно вышедшею из дома, пока родители находились в отъезде по своим делам. Простенькая одежда и накинутый старый плащ с капюшоном не должны были выдать ее происхождение. А в случае чего – рядом всегда будет сопровождающий Стефан – один из прислуг в доме, которого Лаура часто брала с собой на подобные прогулки. Она доверяла ему и знала, что тот никогда не расскажет о ее маленьких проделках.
Девушка и средних лет мужчина свернули в один из переулков. Если пройти по нему, то через несколько домов они окажутся на главной площади, где сегодня должна открыться ярмарка. А значит, будет много развлечений, вкусностей и интересных вещиц, которые купцы привозят из дальних стран.
Город Исилхива – большой и богатый. Один из немногих, получивших статус свободного города, не зависимого ни от каких держав. Здесь есть порт, куда прибывают не только большие корабли с ценными товарами, но и множество рыбацких лодчонок с хорошим уловом, даруемым морями. А вокруг самого города выстроены высокие стены, защищающие его от набегов кочевников. Но, как говорили старожилы, раньше было куда как опаснее чем теперь. И действительно, последние десять лет никто не тревожил покой горожан. Может быть, потому жизнь здесь казалась легкой, веселой. Особенно, когда приезжала весенняя ярмарка вместе с музыкантами и театром.
Больше всего Лаура любила слушать, как играют скрипачи из соседнего государства – Оронского герцогства. Своих музыкантов в Исилхиве было полно, но ни один из них не мог сыграть такую красивую музыку, какую исполняли приезжие. Инструменты в их руках издавали, казалось, неземное звучание, которое притягивало, манило к себе.
Пройдя очередной дом, девушка услышала далекие отголоски музыки и поняла, что ярмарка уже открылась. Она опоздала к самому началу, и теперь, чтобы не пропустить все самое интересное, пришлось поторопиться.
Единственное, что не нравилось Лауре в родном городе – так это множество узеньких улочек. Казалось, что строителям все время не хватало места, и они почти вплотную ставили свои дома друг к другу. Порой крыши некоторых построек даже полностью перекрывали улицу. По таким проходам не могла протиснуться даже повозка. А главная, большая улица, которая вела от парадных ворот прямиком к главной площади, находилась далеко от ее дома.
Пройдя очередной домик, Лаура услышала, как позади раздался негромкий звук, как будто кто-то спрыгнул на камень. Она оглянулась, но никого не увидела.
Вспомнились слова отца, который все время настаивал на том, чтобы девушка брала с собой подруг и ходила только по большим улицам. Но ей не всегда было интересно в шумной компании. Когда она ходила на ярмарку, то предпочитала быть посвящена сама себе. К тому же, когда ты одна, есть больше шансов оказаться замеченной каким-нибудь обаятельным молодым человеком… Впрочем, как и замеченной ворами и разбойниками. И именно об этом сейчас и подумала Лаура.
Но испугаться девушка так и не успела. Повернувшись, она увидела, как оседает на землю Стефан.
Сверху на нее что-то набросили. Плотная ткань закрыла лицо, а рука зажала рот так, что девушка не смогла произнести ни звука. Ноги и руки опутали веревки, стягивавшие до боли, сильные руки схватили ее и куда-то понесли.
От духоты и переполнивших ее чувств, девушка потеряла сознание.
- Пустите меня! – то было первое, что сказала Лаура, когда с ее головы сняли мешок. Двое людей в черных одеждах только ухмыльнулись.
- Да вы хоть знаете, кто мои родители?! – с вызовом почти выкрикнула она, пытаясь высвободить свои руки, но веревка крепко стягивала их за спиной.
- А нам это и не важно, - ответил человек с седыми волосами, зачесанными назад. Он появился в маленькой полутемной комнате неожиданно. Лаура даже вздрогнула, когда его голос прозвучал почти над самым ее ухом.
- Мне вообще все равно, кем ты была раньше. Теперь все будет иначе, - резко ответил седоволосый. Его необычные желтые глаза с вертикальными зрачками казалось, видели девушку насквозь, заглядывали в самые дальние уголки души.
- Все было сделано в точности так, как вы приказали, Мэтр, - обратился один из тех, кто тащил девушку.
- Где я?! – спросила она, переводя взгляд с одного мужчины на другого. Ее глаза были полны возмущения, негодования. И к миловидному лицу, вокруг которого легкой волной ложились светлые волосы, совершенно не шел гнев.
- А вам это обязательно знать?
- Развяжите меня! Как вы смеете так со мною обращаться!?
- Успокойтесь, - вздохнул тот, кого называли Мэтром, сделав жест двоим людям, что стояли неподалеку от девушки. Они одним движением освободили ее руки от пут.
- Выпейте, успокойтесь, - Мэтр протянул ей бокал вина, появившийся у него неизвестно откуда.
Но еще не успел он договорить, как девушка выхватила бокал и, выплеснув его одержимое в лицо Мэтра, бросила под ноги одному из похитителей. Но другой не растерялся, и попытка бежать была пресечена одним большим прыжком. Человек сгреб в охапку девушку, и через несколько мгновений ее руки оказались вновь связанными.
- Бросьте эту своенравную девчонку в темницы, - зло сказал Мэтр, смахивая с лица капли вина.
- Стойте! Поставьте меня на место, - кричала Лаура, но ей быстро закрыли рот.
- И обрежьте ей волосы, - добавил Мэтр.
- Нет! Не трогайте мои волосы… - тут же с новой силой принялась она, укусив за руку похитителя.
Но эти двое будто не слышали слов девушки. Один из них достал свой нож, пальцем проверил его остроту.
- Не надо, пожалуйста, - уже не так настойчиво, больше - испуганно, сказал девушка. Она беспомощно дернула связанными руками.
Когда человек с ножом наклонился над ней, девушка попыталась вертеть головой, не давая к себе притронуться, и отчаянно пыталась вырваться.
- Спокойно, - сказал другой, крепко взяв ее за голову так, что она не смогла ей пошевелить.
- Пожалуйста, не надо…
Раздался резкий шорох лезвия, и длинные волнистые волосы девушки рассыпались по полу. На голове остались лишь короткие, да челка.
- Теперь будешь поспокойнее, - сказал один из похитителей, беря девушку и унося ее вниз по лестнице.
Лаура с ужасом смотрела на свои светлые пряди, оставшиеся на темном грязном полу.

…Ее бросили в темную холодную камеру. Стены здесь были вырублены не то из камня, не то из земли, скованной льдом. Было очень холодно. Не помогло даже то, что девушка сжалась в один комок. Это была самая настоящая стужа, исходившая от стен темницы.
Слабо горевшие факелы давали не много света. Девушка осмотрелась и поняла, что находится здесь одна.
Она провела рукой по голове. Больше не было ее красивых пышных волос длинной до талии. Теперь вся ее прическа заканчивалась у шеи. Лишь у висков волосы оказались чуть подлиннее. Девушка горестно вздохнула.
- Я - урод… - прошептала она.
Из глаз как-то сами потекли слезы. Она шмыгнула носом, утерла их рукой.
Напротив послышался какой-то шелест и шуршание. Девушка притихла и приблизись к решетке. В противоположной камере кто-то был.
- Эй…
- Привет, - послышался голос. И к решетке напротив приникла молоденькая девушка. Ее светлые голубые глаза отражали огонь факела, и, казалось, сами источали теплый и чистый свет. – Меня Рианон зовут.
- Меня Лаура, - сказала светловолосая.
Та, которую звали Рианон, рукой убрала несколько прядей своих иссиня черных волос, которые сливались с темной стенкой пещеры. От этого Лауре казалось, что девушка наполовину растворяется во тьме.
- Значит, тебя тоже… - вздохнула Рианон.
- Что?
- Тоже перекупили.
- Ты что, думаешь, что я рабыня??? – изумилась Лаура. Ее щеки начинали гореть, несмотря на то, что здесь было зябко.
- Ну да… меня тоже перекупили. Мой хозяин сказал, что получил хорошие деньги, - спокойно ответила Рианон.
- Я – из богатой семьи. И никакая я не рабыня. С чего это ты взяла? Скоро я отсюда выберусь, - хмыкнула Лаура, сложив руки на груди.
- Это врятли. Мы глубоко под землей на севере материка. Даже если попытаешься убежать, тебя все равно поймают в этом лабиринте ходов, что они тут прорыли.
- Вообще-то ты должна обращаться ко мне на «вы», - недовольно фыркнула Лаура. – Рабыням не пристало так обходиться с людьми из родовитых семей.
- Ты еще так и не поняла, что теперь такая же как и я, - покачала головой Рианон, и ее миндалевидные голубые глаза скрылись в темноте камеры.
- Ничего подобного, - сказала в пустоту Лаура и тоже отошла подальше.
- Мои волосы теперь короче чем у какой-то там рабыни, - сама себе под нос сказала девушка. Внутри все разрывалось от злости, обиды и… страха. С каждой минутой она понимала, что одна здесь. Что никто за ней не придет, что шайку бандитов не поймают, как в счастливом романе, каких у нее дома был целый большой шкаф. Не будет хорошего конца…
Она не знала, сколько времени прошло с того момента, как ее привели сюда. Здесь, где нет солнечного света, время тянулось медленно, растягивая каждый звук. Только потрескивание факела иногда выводило Лауру из состояния забытья. Выплакавшись, она теперь просто сидела в углу своей небольшой камеры и, прикрыв покрасневшие от слез глаза, думала о том, что же с ней будет дальше. Она совсем не представляла, зачем ее привели сюда, в холодные подземелья. Для чего она им нужна?
Единственное, что поняла девушка, так это то – что люди, схватившие ее, были не просто шайкой разбойников.
Резкий скрип двери нарушил тишину. Кто-то вошел в коридор темницы. Лаура повернулась, чтобы рассмотреть вошедшего: это был человек, чем-то похожий на тех, кто ее сюда привел, только лицо его было открыто, а одежды были более свободного покроя. В руке у него была какая-то тряпица.
Человек поднес факел сначала к одной камере - яркий свет огня выхватил Рианон, спавшую прямо на голом каменном полу, потом к другой. Лаура поморщилась:
- Зачем же в глаза-то так светить.
Человек одарил ее презрительным взглядом, отчего девушка даже почувствовала себя несколько неудобно.
«Тюремщик» развернул тряпицу, в которой находились три куска белого хлеба. И, глядя на них, Лаура поняла, что в желудке ощущается пустота.
- Мэтр передал… чтобы с голоду здесь не околели, - сказал человек, явно выдавливая из себя эти слова. Он посмотрел сначала на Рианон, потом на Лауру, которая и вида не подала, что интересуется тем, что принес «тюремщик». Хотя это было и не так.
Он положил перед решеткой Рианон два хороших белых куска, а третий, корку, протянул Лауре. Девушка со злостью глянула на него и хмыкнула.
- Ну похмыкай мне еще тут… в следующий раз вообще без еды останешься, - посулил «тюремщик», оставив корку возле стальных прутьев решетки, и удалился из темницы. Скрипнула, закрываясь, дверь. И снова все смолкло.
«Почему? Почему рабыне он положил хороший хлеб а мне… эту корку», - подумала Лаура, взяв хлеб. Кусок уже давно зачерствел. От него даже не пахло хлебом.
«За что ко мне такое отношение? Почему они даже к рабыне относятся лучше чем ко мне Разве она лучше меня? Разве можно относиться к человеку Безродному и родовитому одинаково?»
Лаура услышала, как проснулась Рианон и подползла к хлебу, оставленному для нее. Девушка сделала вид, что не замечает этого, но, тем не менее, следила за действиями темноволосой.
Через некоторое время из камеры напротив раздался тихий голос. Лаура прислушалась.
- Ешьте, маленькие… вам тоже есть надо, а мне одной это все ни к чему, - шептала Рианон.
Лаура пригляделась и заметила на полу несколько небольших теней.
- Фу… это же мыши! Противные создания, - не удержалась она, сморщив свое лицо.
- Почему противные? Они очень даже милые, - возразила Рианон, стараясь не повышать голоса, чтобы не распугать своих маленьких гостей. – Они навещают меня здесь с самого первого дня.
- А ты тут давно уже?
- Дня четыре, может быть пять, - пожала плечами Рианон. – Я не знаю. Меня все время держат в этом подземелье…
Лаура не нашлась, что ответить и только покачала головой, еще раз подумав, как несправедливо все выходит. Росло чувство обиды. Обиды на пленителей, обиды на Рианон, с которой обращаются лучше, чем с ней, обиды на судьбу, по воле которой она находится теперь здесь в ожидании неизвестности. Ведь для чего-то их сюда все-таки привели.
В подземельях стало еще холоднее. Наверное, наступала ночь, как предположила Лаура. От стен повеяло замогильным холодом. Рядом с ними не хотелось даже находиться, и девушка перебралась к решетке, неподалеку от которой горел факел. Но тепло от огня не чувствовалось. И все-таки, даже холодные стальные прутья решетки показались ей теплее, чем каменные стены. Поминутно Лауре мерещилось, будто в дальнем, самом темном углу ее камеры кто-то есть. Казалось, что вот-вот оттуда выступит темный силуэт…
«И как только эта рабыня может спать в таком холоде».
Девушка дрожала. С каждой минутой находиться в темнице ей было все ужаснее. Она уже было хотела позвать Рианон, но остатки неизвестно откуда взявшейся гордости не позволили ей этого сделать. Более того, это даже немного помогло успокоиться. Лаура закрыла глаза, стараясь хоть немного забыться сном. А там уже все равно, замерзнет она или нет.
Сна не получилось. Лаура будто провалилась в какую-то бездонную пустоту, где было очень холодно. Она пыталась выбраться, найти выход, но ничего не получалось.
В сознание ее привел сильный толчок в бок.
- Замерзнешь, - сказал уже знакомый человек, что в прошлый раз приносил еду. – Весь день проспала и так…
- Ну да… тут так видно, когда день, а когда ночь, – недовольно сказала Лаура подрагивающим после сна голосом.
- Вот, чтоб не окоченели, - сказал человек и протянул два плаща: Лауре и Рианон, которая уже бодрствовала.
Плащи были далеко не новые. Но, все-таки меховые и действительно грели.
- А что же вспомнили-то только сейчас? Дождались бы уж, пока совсем замерзнем, тогда бы и тратиться на нас не пришлось, - сказала Лаура, глядя прямо в глаза «тюремщику».
- Следи за своим языком – он твой злейший враг, - хмыкнул человек, доставая хлеб и протягивая его Рианон.
- Что? А тебе я, как и говорил, ничего не принес, - со злорадной улыбкой сказал «тюремщик» светловолосой.
- Да вы шайка мерзких, отвратительных разбойников, а ты – одна из их шавок, - плюнула Лаура в человека.
Девушка увидела, как тот сжал кулаки и сделал решительный шаг в сторону ее камеры.
- Ну сейчас ты и без плаща останешься, - сказал он, но позади послышался негромкий голос Рианон:
- Не надо. Она больше не будет…
- Почему это не буду, - с вызовом спросила Лаура, поднимаясь на ноги, хотя, как оказалось, сил у нее было не столько, чтобы уверенно на них стоять. И тем не менее она сейчас была готова даже драться с этим человеком.
- Здесь и правда очень холодно. Это у нее вырвалось случайно, - продолжала Рианон своим нежным высоким голосом, который, будто песня соловья, лился меж холодных каменных стен.
- А ты не лезь не в свое дело, - сказал человек темноволосой девушке и резко развернулся, направившись к выходу.
Когда закрылась дверь темницы, и несколько раз щелкнул ключ в замке, Лаура сказала:
- Нечего за меня заступаться… Я и сама могу.
Как будто не слышав этих слов, Рианон протянула половину хлеба светловолосой:
- Возьми, поешь.
Лауре надо было лишь протянуть руку, чтобы взять кусок хлеба. И ей этого очень хотелось, потому что живот начинал болеть от голода. Но из последних сил она выдавила:
- Брать из рук рабыни подаяние… вот еще.
- Это уже не важно, кто рабыня, а кто – нет. У нас с тобой теперь единая судьба, Лаура, - сказала Рианон.
- У рабынь и высокородных не может быть одной судьбы, - фыркнула девушка.
- И, тем не менее – это есть, - вздохнула Рианон.


На следующее утро на другом конце Твердыни Заката Мэтр покинул свои покои и отправился за пределы «города башен». Владыка Империи Заката редко отлучался из своего опидума, но если такое и случалось, то обычно ставил своих приближенных в известность о временном отсутствии. Однако в этот раз он удалился, ничего никому не сказав.
Вернулся повелитель Твердыни лишь к вечеру, когда за окном уже опустилась темнота, поглотив горные пики, приумножив ощущение существования над пропастью – если смотреть из окон башен.
Вернулся Мэтр не один. С ним была девушка, обладавшая необычной красотой. Ростом она лишь немного уступала Мэтру, ее волосы были серебряные, как снег, покрывавший горные вершины, а глаза казались подобными изумрудам.
Со стороны могло бы даже показаться, что это девушка вела Мэтра, а не он ее. Но твердынцы знали, что их правитель еще никому ни в чем не уступал.
- Ее тоже в подземелья? – спросили было повелителя Твердыни Заката, но он посмотрел таким взглядом твердынца, с чьих уст слетела фраза, что тот предпочел бы быть за много миль отсюда, лишь бы только не находиться по этим взором.
- Если с ней хоть что-нибудь случится, вы будете долго жалеть, что появились на свет в Твердыне Заката, - спокойно, без излишней интонации сказал Мэтр. И все поняли, потому что знали, что повелитель «города башен» слов на ветер не бросает. Никогда. Он сделает, да еще сделает в точности так, как посулил.
Разместили новоприбывшую в той же башне, где находились апартаменты Мэтра, только несколькими ярусами ниже. К ней был приставлен человек, которому наказано было не заставлять девушку ни о чем просить дважды. Ни об охране, ни о присмотре Мэтр не упоминал, так как знал, что Шеба, так звали таинственную незнакомку, появившуюся в Твердыне, никуда не исчезнет.

Глава 2.
Лаура было снова подумала, что явился «тюремщик», чтобы в очередной раз попытаться унизить ее и была крайне удивлена, когда в подземелья вошло сразу четверо. Двое – в точности такие же, как те, что притащили ее в это место. Но двое других…
Лаура отметила, что Рианон тоже заинтересовалась ими.
Они совершенно не походили на первых. Их одежды из дорогого материала, были обшиты серебряной каймой. В руках они держали небольшие палки, не больше чем пять пядей в длину. Присмотревшись внимательнее, светловолосая заметила резьбу на этих палках.
- Выводите, - сказал один из прибывших. Он был немного выше остальных ростом и держался чуть поодаль, обособленно. Его лицо не обладало какими-либо отличительными чертами. Волосы были коротко острижены, усов и бороды он не носил, как и остальные твердынцы, глаза были мутно-голубого, почти серого цвета. На внешний вид этому человеку можно было дать лет тридцать-сорок. А вот каков он «внутри» - это еще предстояло узнать.
- Магистр Баэро? – вопросительно посмотрел на него второй человек в дорогих одеждах. Он был моложе. Наверное, ровесник девушкам. Возможно, он был учеником этого самого Баэро.
- Все под контролем… я сейчас объясню.
Камеры открыли и девушек вывели в проход.
Лаура предпочла молчать и ждать, что же сейчас с ними будет. Ей очень не нравилась вся эта процессия. В сознание даже закралась тревожная мысль: «Уж не убивать ли они нас собрались».
- Итак. Я – Магистр Баэро. Чаще всего все, что вам предстоит далее делать, буду контролировать я, - начал один из них.
Лаура фыркнула: а с чего они решили, что она вообще будет что-то делать. И, как будто услышав ее мысли, Баэро ответил:
- Будешь-будешь, для этого тебя сюда и пригласили.
- Хорошо же приглашение – связанной в мешке, а потом еще лучше – в холодные подземелья!
- Довольно, - сказал Баэро, приподнимая свою палку. И Лаура почувствовала, как в висках запульсировала боль. Слабая, но готовая вот-вот стать сильнее.
- Объясняю. Это – жезлы, - он приподнял повыше свою палку, а потом опустил. Боль в голове девушки так же внезапно утихла, как и началась.
- Они магические атрибуты и действуют только в наших руках. Каждый такой жезл может помочь вам или причинить очень сильную боль. Так или иначе – по нашей воле. И мне бы хотелось, чтобы я как можно реже использовал его для того, чтобы образумить вас, - сказал Баэро, внушительно посмотрев на Лауру.
Девушка не очень поверила этой тираде, но все-таки, посмотрев на абсолютно спокойную Рианон, решила помалкивать.
Теперь, когда свет охватил ее полностью, Рианон казалась загадочной и таинственной обладательницей какой-то неземной, изысканной красоты. Ее волосы цвета воронова крыла ниспадали до плеч. Невысокая ростом, сжавшаяся, робкая, эта девушка в то же время была объята ореолом тайной величественности. И эта величественность ее была не в богатстве, не в гордости и спеси, а в доброте и легкости общения.
- Хм… все-таки на первый раз стоит связать вам руки, - сказал Баэро, и двое сопровождающих тотчас же затянули веревкой руки за спиной у девушек.
- А глаза? – спросил ученик Магистра.
- А что с ними? – удивился Баэро.
- Может их стоит завязать?
- Зачем? Когда-то они все равно увидят то место, где им жить теперь до скончания дней, - злорадно усмехнулся Магистр.
Девушек вывели из темницы. Далее последовал подземный переход, освещаемый факелами. По обе стороны от прохода располагались двери, которые, как предположила Лаура, вели к таким же камерам, как те, где содержались они. В конце коридора была лестница, ведущая вверх. Как только они поднялись, и открыли дверь, в глаза пленницам ударил яркий солнечный свет. И вместе с ним резкий холодный ветер пробежался по коже.
Проморгавшись, Лаура слезившимися глазами увидела, что их ведут по галерее, одна из стен которой представляла арочные своды окон. А из них… Повсюду были горы, черные, безжизненные и холодные горы. И посреди этих гор, где, казалось, просто не может быть места жизни, возвышались башни разной высоты и размеров. Некоторые из них соединялись мостами, но остальные… ходов к ним не было проведено.
- Добро пожаловать в Твердыню Заката, город башен и подземелий, - сказал Магистр Баэро.
У Лауры будто душа упала в пятки. Твердыня Заката… Она знала, что попала в какое-то тайное общество, но даже не могла представить, как далеко от дома ее занесет судьба. Это место, о котором на Урахреста ходят самые разные и самые страшные легенды, место, откуда, как говорят, не возвращался никто и никогда. И именно здесь она, как сказал Баэро, останется навсегда. И как с ней будут здесь обращаться? А вдруг отрезанные волосы, холодная темница и голод – это только начало? Что если ее будут пытать… И еще… это все так далеко от родного теплого дома, так далеко от мамы и папы, которых она врятли когда-нибудь еще увидит.
Лаура больше не в силах была сдерживаться и расплакалась навзрыд. Ведущий ее человек даже немного растерялся, но хватку не ослабил под непоколебимым надзором Магистра.
- Впечатляющая реакция… - в сторону вздохнул Баэро.
- Хватит плакать, успокаивайся, - подошел он, пытаясь было погладить Лауру по голове, но девушка в страхе отшатнулась.
Магистр лишь пожал плечами и двинулся дальше. За ним повели и пленниц.
Конвой оказался внутри башни, поднявшись по длинной винтовой лестнице вверх. То, что это была башня, Лаура поняла, когда вырубленные из камня или промерзшей земли ходы сменила ровная кладка. А потом показалось и первое окно. Правда, размером оно было не больше бойницы, какие делали в стенах Исилхивы.
Баэро отодвинул засов и открыл тяжелую деревянную дверь, и пленниц ввели в просторный круглый зал. Здесь было не много предметов: возле стены стоял шкаф с какими-то склянками, наполненный разноцветными жидкостями и разнообразными порошками, рядом было несколько столов. В центре же находилось шесть каменных площадок, вернее, небольших возвышений, вокруг которых были начертаны какие-то странные руны и совсем непонятные изображения.
Девушки отметили, что тут было тепло.
- Готовьте, - сказал Баэро и вышел из комнаты.
Тем временем двое, под чутким надзором ученика Магистра повели пленниц к разным плитам.
- Это еще зачем? – сказала Лаура, останавливаясь на полпути. Рианон тоже встала, не доходя до очерченного красного круга.
- Узнаете, - ответил один из «поводырей».
- Ну вот уж нет. Я не хочу идти туда, - сказала Лаура и сделала шаг назад.
На лице ученика прочиталась растерянность, и девушка пожалела, что в этот момент у нее были связаны руки.
- Хватит, давайте без проблем. Вам же лучше, - сказал твердынец с жезлом в руках, но девушки его не слышали.
Рианон хватило лишь одного взгляда своей сокамерницы, чтобы лихим ударом ноги заставить ведущего её человека согнуться пополам. Лаура про себя отметила, что девушка не так уж и проста, как казалась на первый взгляд. Своего «поводыря» она просто толкнула в бок, и тот врезался в столик и вместе с ним повалился на пол, опрокидывая половину склянок на себя.
Обе пленницы разом накинулись на твердынца с жезлом. Он даже не успел среагировать - Рианон рукой выбила жезл, а Лаура повалила на спину, прижав рукой горло к полу.
- Лучше молчи, - сказала она магу.
Рианон же, выхватив одну из склянок с полки шкафа, бросила ее в прислужников, которые уже было кинулись к пленницам. Склянка вдребезги разбилась, а жидкость окропила обоих. Позабыв об узницах, твердынцы суматошно начали ее с себя стряхивать. По комнате поплыл сладковатый запах.
- Убираемся отсюда, - сказала Лаура, и Рианон выпрыгнула за дверь. Ловко оттолкнув в сторону ученика Магистра, вторая беглянка последовала за ней, прихватив по пути жезл.
Вдвоем девушки быстро захлопнули дверь и задвинули засов. Изнутри послышались голоса и стуки, которые, как ни странно, очень быстро прекратились.
- А что было в той банке? – спросила Лаура.
- А я знаю? – пожала Рианон плечами, вертя в руках жезл. – Интересно, он в моих руках работать будет?
- Ладно, давай отсюда выбираться, а то много шуму наделали, - сказала Лаура, осторожно, как кошка, спускаясь вниз. Она прислушалась – было тихо.
Девушки спустились на нижний ярус, миновали еще одну дверь и оказались в коридорах, через которые их привели. И только тут они обе поняли, что не знают, как выбраться из этого подземного плена.
- Ничего, выберемся, - сказала Лаура.
Но тут прямо перед ними коридор раздвоился. Один ход был прямой и уводил куда-то в сторону, другой – прямо вниз.
- Мы сюда поднимались, значит нам в другой, - сказала Рианон.
Они уже почти миновали длинный и довольно узкий проход, когда на противоположном конце послышались голоса. Кто-то шел им навстречу.
- Сюда, – сказала Рианон и за руку потянула Лауру в небольшой лаз, который обнаружился справа. Углубление заканчивалось тупиком, но находилось в тени, так что девушки могли тут укрыться. Голоса раздавались прямо возле них, но вскоре начали стихать, а шаги – удаляться. Когда опасность быть замеченными миновала, беглянки выбрались обратно и быстрыми шагами преодолели коридор, который завершился дверью. Открыв ее, они очутились в большом зале, походившем на огромную подземную площадь, где сейчас было много людей, самых разных, одетых в самые разнообразные одежды. После тишины подземелий, шум и гомон, который всегда сопровождает большие количества народа, казался непривычным, и от этого даже начинала болеть голова. Но большая толпа –как раз то, что сейчас было нужно.
Они шагнули, и очутились среди людей. Первая мысль, посетившая Лауру, была – рабы. Но посмотрев на одежды этих людей и их свободную походку, лица, не измучанные тяготами плена, девушка поняла, что это просто мирные жители подземного города.
«И в этих холодных краях могут жить люди? Прячась в подземельях без света солнца и зелени пророды?», - в ужасе подумала Лаура.
На девушек мало кто обращал внимание, и от этого становилось спокойнее. Определив, что большинство людей двигалось по направлению к правой стене, Лаура решила последовать по направлению толпы. Рианон старалась не отставать.
У Лауры уже складывался в голове план: они сейчас пройдут по улице в ту сторону, куда направляется основной поток этих подземных жителей, а там надо будет найти галерею с окнами и рассмотреть местность. Еще хорошо бы где-то запастись едой и теплой одеждой…
Ее отвлек вздох Рианон. Лаура обернулась и увидела, как девушка падает на колени, хватаясь за голову.
Позади нее, нацелив свой жезл, из толпы медленно вышел Магистр Баэро, недовольно покачивая головой. На лице Рианон отражалась страшная мука.
- Печально, что слова мои вы не услышали, - сказал Баэро. Показавшиеся из-за него двое твердынцев в точно таких же одеждах как те, кого девушки закрыли в комнате, быстро вырвали из рук Рианон жезл и подхватили ее.
Лаура поняла, что теперь одна и бросилась бежать, но неожиданно по ногам пронеслась страшнейшая резкая боль, и они сами по себе подогнулись. Девушка рухнула на пол и тут же очутилась в руках преследователей, державших ее так крепко, что вырваться было невозможно.
- Придется вас держать под специальными заклинаниями, чтобы больше такого не случалось, - сообщил Баэро, и Лаура вдруг осознала, что не чувствует своего тела. Она хотела пошевелить ногой или рукой, попробовала что-нибудь сказать, но не смогла этого сделать и в ужасе воззрилась на Магистра.
- Нет ничего необратимого… или почти ничего, - сказал в ответ на ее взгляд Баэро.
Они подошли к уже знакомой двери. Вернее, подошли люди в черных одеждах и Баэро, а девушек – принесли.
- О, да этих откачивать надо капитально, - чуть ли не хохотнул Магистр, когда отпер засов и увидел по середине комнаты три тела. В воздухе витал сладковатый запах.
- Сонная кислота, - сказал Баэро, нагнувшись и осмотрев один из осколков склянки, на котором уцелело несколько капель жидкости.
- Один глоток этого зелья, и ты засыпаешь… навсегда.
Лаура готова была сейчас ненавидеть этого человека и всех, кто сейчас находится здесь, в этой Твердыне Заката. За исключением разве что Рианон. Лаура посмотрела на свою подругу по неволе, та ответила ей сочувствующим взглядом.
Положение их сейчас было и правда плачевным. Они не имели возможности ни пошевелить ногами, ни руками, ни даже что-либо сказать. То есть последние надежды на спасение пришлось оставить, как и надежды на то, чтобы хоть как-то досадить своим пленителям.
Тем временем один из их конвоя куда-то исчез, а потом вернулся с четверыми людьми, одетыми в самую разную одежду. Лаура догадалась, что в черных одеждах в Твердыне ходят только лишь прислужники, либо какие-то важные персоны. Простые люди выглядят так же, как и в южных городах… обычно.
Когда троих не самых удачливых «надсмотрщиков» вынесли и убрали остатки кислоты, процессия продолжилась. Девушек поднесли к плитам и осторожно положили в центре кругов. Магистр Баэро встал напротив, перед ним установили небольшой столик – тот, что уцелел после побега девушек. На столике были сложены тряпки, пара пустых сосудов причудливой формы, а так же стояли три банки с зельями разного цвета: черное, синее и золотистое. Но взор обеих девушек приковало не это. Аккуратно один из твердынцев выложил в ряд различные инструменты, похожие на ножи, зажимы и еще бог весть знает что. Вот когда уже действительно стало страшно. Неужели они будут пытать? Или что-то делать совершенно страшное и непредсказуемое? Ведь о Твердыне ходит много россказней, будто ее колдуны могут совершать необратимые превращения, после которых человек уже не осознает и себя, и свои действия. А вдруг такое будет с ними? Что если на утро они проснутся не собой… если вообще проснутся?!
Лауре хотелось бежать прочь отсюда. Как можно дальше, бежать, сломя голову, не разбирая дороги и не оглядываясь. Только подальше. Она бы любую цену отдала сейчас за то, чтобы оказаться дома в Исилхиве, в родительском двухэтажном особняке.
- Все готово, - сказал один из тех, что раскладывали инвентарь перед Магистром. Тот кивнул головой. – Ждем… и начинаем.
И тут вошла она. Ее длинные серебристые волосы, подобные ледяным росчеркам, какие мороз рисует на стеклах, были так необычны и завораживающе прекрасны. Их оттеняли зеленые глаза, во взгляде которых читалась скрытая насмешка над всем, что здесь происходит. Ее одежда была проста, но в то же время изящна, она не шла ни в какое сравнение не то что с грязным, кое-где разодранным платьем Лауры и потертыми штанами и рубахой Рианон, но даже с мантией Магистра.
Вошедшая девушка с порога одарила твердынцев холодным взглядом, а потом медленно прошла на площадку и встала в центре круга. У Лауры и Рианон от удивления округлились глаза. Как? И она тоже с ними? Но ведь понятно же, что ничего хорошего сейчас не произойдет. А она пришла сама, когда Лаура и Рианон поспешили бы убраться отсюда, получи они еще один шанс.
- Вот теперь все, - довольно сказал Баэро.
Магистр взял свой жезл, и девушки увидели, как вокруг их плит как будто бы поднялся легкий туман. И в этом тумане Лаура ощутила, как отрывается от земли, ее тело вытянулось, плечи расправились сами собой. Но пошевелиться Лаура все так же не могла. Девушка увидела, что парит на высоте почти в полметра от земли. С остальными происходило тоже самое.
Баэро открыл толстую книгу и начал читать. Его голос оказался намного громче того, каким он обычно разговаривал. Сейчас это был голос, заполнявший все пространство комнаты, слышимый отчетливо в каждом ее уголке. Слова были непонятны Лауре и от этого казались зловещими и пугающими.
Магистр приподнял жезл над собой, и девушка почувствовала на концах пальцев острое покалывание. Такое, как будто она поранилась иглой, но только таких уколов было много. И, повинуясь жестам Магистра, волна покалываний начала медленно подниматься от ног выше. Остальные девушки чувствовали то же самое. На лице Рианон был ужас, но Лаура, к сожалению, ничем не могла ей помочь, так как сама не знала, что же их ждет.
А тем временем покалывание становилось сильнее, оно миновало грудь и приближалось к голове. И почему-то Лауре показалось, что сейчас будет больно. Она зажмурилась. И через миг после этого пришла пульсирующая боль. Но только не в голове, а в правой руке.
Девушка открыла глаза и увидела, как Магистр Баэро сделал на запястье надрез одним из ножей со стола и теперь медленно смазывал рану жидкостью из золотой банки. Лаура все усилие воли сосредоточила на том, чтобы отдернуть руку. Но, как она не старалась, рука не собиралась ей повиноваться.
Поочередно Баэро подходил и мазал надрез на руке каждой из девушек, но разной жидкостью: Рианон досталась черная, и Лаура не на шутку за нее испугалась. Но и самой ей сейчас было нелегко. От всего этого на животе стало дурно, и начинала кружиться голова. Перед глазами забегали цветные огоньки.
Лаура увидела, как обмякла Рианон, и теперь ее тело висело в воздухе, будто чем-то поддерживаемое снизу.
«Что они с нами делают? Это конец? Теперь мы умрем?» - подумала Лаура, но огоньки перед глазами бегали все быстрее и, казалось, что они пытаются проникнуть внутрь головы, чтобы и там продолжить свою хаотичную пляску. Лаура попыталась мотнуть головой, сгоняя их. И со второго раза это у нее получилось. На миг она увидела комнату, но это уже была не та комната из серого камня. Каждый камень в стене теперь был нескольких цветов, плавно переходящих один в другой. Комната мерцала и переливалась всевозможными оттенками. Но вдруг резко цвета стали терять силу и смазываться, пропадать. Комната повернулась под неестественным углом, а потом все просто померкло.
- Поднимайте их, что встали…

…Лаура открыла глаза. Над нею были мрачные каменные своды темницы. Причем камера это была не та, в которой она раньше находилась.
Повеяло холодом, но девушка ощутила приятное тепло мехового плаща, в который она была укутана. Голова немного гудела, мысли путались. Во всем теле ощущалась слабость и какая-то пустота.
- Ты как? – спросили рядом.
Лаура повернула голову и увидела Рианон. Она была рядом – сидела, закутавшись в свой плащ. Лаура отметила, что одежда на ней новая. Старые штаны и рубаху заменило длинное платье из черной ткани, подпоясанное серебряным поясом.
Девушка взглянула на себя и обнаружила, что тоже в точно таком же платье. Она вопросительно посмотрела на Рианон.
- Не знаю… наверное, пока мы были в беспамятстве, нас переодели, - сказала она.
И тут все воспоминания разом нахлынули на Лауру, отчего ей даже стало тошно. Комната в башне, непонятный обряд, мази, Магистр… Все это действительно было. Значит, после каких-то очередных действий твердынцев, она потеряла сознание.
Лаура быстро осмотрела себя, нащупала на правом запястье повязку. Приподняла ее и увидела уже почти зажившую рану, от которой остался узкий поперечный шрам. Значит, все-таки не сон. И кстати, а как же так быстро все зажило.
- Сколько я уже здесь сплю? – спросила Лаура, приподнимаясь и набрасывая себе на плечи плащ.
- Не знаю, я сама только недавно очнулась. И не меньше тебя хочу узнать, что же было с нами.
Лаура увидела, что та камера – напротив – в которой некогда находилась она, сейчас представляла собой нечто похожее на каменное крошево вперемешку с искореженной решеткой. Потолок в камере, похоже, обвалился, так как сверху зияла дыра.
«Хорошо, что меня не было там в этот момент», - подумала Лаура.
На некоторых камнях были заметны царапины от… когтей? Значит, обвал произошел не сам по себе? Что-то его совершило?
- А что случилось с моей камерой? – спросила Лаура и тут же поняла, что Рианон это знать неоткуда. - Извини.
- Ничего страшного…
- Нет. Извини за то, что так к тебе относилась, - сказала Лаура.
Рианон улыбнулась светло и открыто:
- Все нормально. Я не держу зла на тебя.
- Да и, в конце концов, я уже давно привыкла ни на кого не держать зла, а стараться смириться со всем, - потом прибавила черноволосая.
Немного помолчав, Лаура задала вопрос, который стеснялась задать:
- А ты давно в… рабстве?
Рианон печально посмотрела в сторону:
- Почти всю жизнь. Только в самом раннем детстве я была свободна, как и все в нашем мире… Но я почти уже не помню этого. Меня отдал отец за долги. Я помню, как он говорил мне, что обязательно выкупит меня обратно, как только расплатится со всеми, - Рианон вздохнула.
- Но мой господин не захотел ждать и продал меня другому, который увез меня из моей солнечной страны Эль-Имрисал куда-то в земли паладинов. Я даже не знаю, как назывался тот город, где я жила половину своей жизни.
- Эль-Имрисал? – спросила Лаура. – Это значит Союз Поморов, да?
Рианон согласно покачала головой.
- А я родом из Исилхивы – это крупный портовый город, он находится немного севернее. Он очень красивый…
- А я свой родной город почти не помню. Мой первый хозяин запрещал мне выходить за ворота дома. Поэтому я видела только то, что было вокруг…
- Неужели все рабовладельцы такие жестокие? – удивленно спросила Лаура. У них в доме была служанка, которая была куплена из рабства отцом, но к ней всегда относились с уважением.
- Нет, - сказала Рианон, и лицо ее озарила улыбка. Девушка мечтательно прикрыла глаза.
- Не все… Мой другой хозяин был очень добр ко мне. Он разрешал мне выходить в город, давал свободное время, и призывал только ночью, - говорила Рианон.
- Ты была его…ээ… наложницей?
- Вроде того. Все, что от меня ему требовалось – это утоление жажды плоти и ублажения на ложе.
Лаура сморщила нос.
- Как это, наверное, тебе было противно…
- Хм… ну не так уж это и противно – делать расслабляющий массаж, - задумалась Рианон и улыбнулась. – А большего от меня он требовать и не успел… Он не хотел, чтобы я потеряла свою красоту, только распускающегося цветка, как он говорил. И потому он не трогал меня, предававшись лишь беседам. А за моей красотой по его приказанию ухаживали другие… А он был добр и мягок со мной. Всегда…
- Почему же он продал тебя? – спросила Лаура.
- Я не могу сказать, почему… Он мне не говорил причины, но был очень рад, когда вернулся домой и сказал, что заключил выгодный договор. Я думаю, что ему предложили хорошие деньги.
- То есть он просто продал тебя, даже несмотря на то, что восторгался твоей красотой?
- Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но такова уж судьба рабыни. Я для него была в первую очередь товар, - вздохнула и тихо сказала Рианон.
Лаура не могла найти нужные слова, потому что и не знала, сочувствовать ли своей сокамернице или радоваться за нее.
- У тебя остался этот след? – показала свое запястье она после долгой паузы.
Рианон посмотрела на свою правую руку. След от пореза на ней был виден более четко, чем у Лауры, но тоже казался уже давнишним.
- Ничего не понимаю. Так быстро не может залечить ни один целитель, - сказала Лаура, осматривая руку. – Не могли же мы проваляться без памяти несколько недель?
Но ответить на этот вопрос не мог никто. Разве что сами твердынцы.
И пленницы стали ждать, когда же кто-нибудь из «города башен» вспомнит о них. Впрочем, через час или около того появился уже знакомый девушкам «тюремщик». На этот раз он был не один. Рядом с ним шел помощник, у которого в руках была бутылка и сверток.
«Тюремщик» отпер камеру, молча протянул белую тряпицу Лауре, сидевшей ближе к двери. Второй вошел внутрь, поставил бутылку, рядом положил сверток и удалился. После чего камеру закрыли и в молчании оба отправились обратно.
- Эй! А пару язвительных слов для хорошего настроения? – крикнула вдогонку им Лаура, но ответа так и не услышала. Дверь темницы закрылась.
- Что-то они сегодня молчаливые, - сказала Рианон, разворачивая сверток. От удивления она широко открыла свои глаза. Внутри был хороший кусок еще теплого мяса с пряностями. Его аромат сразу разнесся по всей камере. Лаура развернула тряпицу и увидела, что там был мягкий свежий хлеб и два яблока, невесть откуда взявшиеся у твердынцев, проживающих в холодных горах.
- Вино, - сказала Рианон, нюхая аромат из бутылки.
Обменявшись многозначительными взглядами, девушки преступили к трапезе и почувствовали, как исстрадавшиеся желудки наполняются теплом от каждого нового кусочка, отправленного в рот. Ели, не прерываясь и не проронив ни звука. И когда уже чувство голода окончательно пропало, бутылка вина опустела наполовину, Лаура проговорила:
- Интересно, с чего это они так…
- Неспроста это. Может быть, влияет то, что было с нами в башне, - предположила Рианон.
- Да, кстати! – вспомнила Лаура. – Ты помнишь ту девушку? С длинными серебряными волосами.
- Конечно. Я до сих пор не могу представить, как она сама согласилась на такую муку. Это же ужасно: как представлю, так мороз по коже пробегает. Я бы никогда сама не согласилась бы.
- Может они заколдовали ее? Гипноз или что-то подобное…
- Не думаю, - сказала Рианон. – Тогда бы им проще было бы и нас заколдовать, чтобы не пытались больше бежать.
- И правда, - согласилась Лаура. – Как думаешь, это ее настоящий цвет волос?
- Не знаю… я никогда раньше не видела ничего подобного. Но это не седина… это что-то другое. Откуда она, интересно… - спросила Рианон. Но им оставалось лишь гадать, кто же была та третья девушка, и что с ней случилось.
Лаура прикрыла глаза. После обеда, закутавшись в плащ, она наслаждалась теплом и приятным ощущением покоя, какое вот уже несколько дней ей даже и не мерещилось. На какой-то миг она даже забыла, что находится в подземельях Твердыни Заката. Но только на миг, потому что, задев неосторожно рукой рану на правом запястье, Лаура почувствовала легкое покалывание. Что-то с ними все-таки делают. Да, она проснулась сейчас собой. Вроде бы с ней все так же, как и обычно. Даже страх отступил, потому что, какой смысл продолжать бояться, если ничего не можешь сделать? Да и убивать пленниц твердынцы похоже не собираются, иначе бы сделали это сразу. Но эти мази… Лаура поверила бы, что они для быстрого заживления, но почему тогда всем им мазали руку разными растворами? Нет, это что-то другое…
Все-таки Лаура решила, что не хочет знать, что это были за снадобья и для чего. Потому что варианты различной правды, которые у нее крутились в голове, были не самыми приятными.
Где-то за стенами послышались голоса. Они становились все громче, и вскоре после уже знакомого и привычного скрипа двери, в темницу вошли несколько твердынцев. Рианон и Лаура поднялись и прильнули к решетке, чтобы лучше видеть, что же случилось.
Двое воинов в кольчуге и кожаных наручах тащили девушку, связанную по рукам и ногам цепями. Ее каштановые волосы, маленький рост, черные глаза и довольно простое лицо, обладавшее своей строгой красотой, выдавали в ней северную кровь. Девушка брыкалась и извивалась всем телом, как змея, норовя свалить одного из мужчин.
Позади них шел человек в мантии и время от времени подталкивал девушку вперед обломком жезла. В нём Лаура и Рианон узнали ученика Магистра, которого они заперли в комнате с парами сонной кислоты.
- Смотри, жезл его сломан, - сказала Рианон.
- Не иначе как она постаралась. На что угодно готова поспорить, - усмехнулась Лаура.
Несчастная рычала, будто пойманный зверь и поминутно резко дергалась то в одну, то в другую сторону. Один из воинов все-таки не успел вовремя среагировать, и девушка вырвалась. Оттолкнувшись от стены, она бросилась на мага. Он оказался беззащитен и был сметен в сторону. Но воины быстро опомнились - цепь, запутавшаяся в ногах у северянки, резко дернулась, уводя из-под ног землю. Девушка упала, ударившись головой о холодный каменный пол, и потеряла сознание.
Один из воинов открыл камеру и занес ее внутрь. Другой же помог подняться магу.
Пленницы не пытались даже и слова сказать: было видно, как твердынцы рассержены, а с воинами, да еще в доспехах, нечего даже и пытаться сладить.
Когда дверь в камеру закрыли, подошел ученик Магистра. Он презрительно посмотрел на Лауру и Рианон, а потом перевел взгляд на новенькую, которая быстро моргала, стараясь понять, что случилось.
- И что в тебе Мэтр только нашел, - прорычал он и плюнул в ее сторону и ушел. Остальные последовали за ним.
Рианон и Лаура сразу подошли к подруге по несчастью и сняли цепи, которыми она была обвита. Кое-где железо натерло кожу до крови, а на шее остался синий след. Ее приподняли с каменного пола и подложили под спину меховой плащ, который отдала Рианон.
- Ненавижу, - тихо простонала девушка и закрыла глаза.
- Эй… эй! – потрясла за руку ее Лаура.
- Погоди, - сказала Рианон и попробовала пульс у шеи. Он был нормальный. - Не надо ее сейчас трогать.
Новая пленница пришла в себя довольно скоро. Она резким движением скинула плащ и подбежала к решетке. Несколько раз попробовала дернуть, потом ударила по стальным прутьям. Но это не оказало совсем никакого воздействия. Решетка крепко сидела в каменной стене.
- Успокойся… по крайней мере пока, - сказала Лаура, подходя к девушке. – Они еще придут, тогда можешь и попытаться с ними совладать. Но я не думаю, что тебе это удастся. Мы пробовали.
Северянка глубоко и часто дышала, в ней кипела злоба, ища выход наружу.
- Ну это вы, слабые неженки, - огрызнулась девушка.
- Ничем мы не хуже тебя, - хмыкнула Лаура.
- Послушай, сейчас ты все равно ничего не сделаешь… - начала было Рианон, но северянка оборвала:
- Миракс знает, что и когда делать!
- Да никто и не против… а Миракс – твое имя? Хорошо, я – Рианон, - ответила черноволосая.
- Лаура, - сухо ответила другая.
- Вы будете мне помогать уничтожить здесь все? – обернулась к ним Миракс.
Рианон даже глаза сильнее приоткрыла.
- Нет, я, конечно, хотела бы тут разметать все по камешку, но…
- Да-да, по камешку! Все и всех! Вы со мной?! – еще раз спросила Миракс.
Лаура взяла ее за руку и потянула вниз, усаживая, но Миракс вырвала резким движением руку и уставилась на Лауру.
- Давай не будем давать поспешных клятв и принимать необдуманных решений, - сказала девушка, понимая что северянка сейчас явно не в себе.
- Уже все принято. Они убили всех, кто был мне дорог. Беспощадно и безжалостно. Понимаете? Это было подло, неожиданно. За что? Я не понимаю, за что? Что мы сделали им? Мы даже были на своих землях… Мы же… - голос ее окончательно сорвался, и Миракс замолчала.
Нет, она не плакала, потому что плакать себе не позволяла уже давно. Но глаза ее блестели от застывших в них злых слез. Она медленно сползла по стене и, сжалась, обхватив колени руками. Рианон села рядом. Она больше не пыталась утешить, просто обняла и молчала.
Лаура посмотрела на них, вздохнула и тоже устроилась неподалеку.

* * *
В комнату без стука вошел Мэтр, закрыл за собой дверь. Шеба уже очнулась и рассматривала одну из книг, что были расставлены на небольшой полке возле стола.
Мэтр, не проронив ни слова, сел рядом, взял ее руку, на которой был сделан надрез и долго осматривал, потом осторожно повернул Шебу лицом к себе и посмотрел прямо в глаза. Она не отвела взгляда, пытаясь проникнуть в его черные как ночь драконьи зрачки. И только вздохнула.
- Ты сегодня неприветлив, - сказала она, рукой отодвигая Мэтра.
- У тебя результаты самые нормальные, - ответил он.
- Но ты же так и предполагал, - не удивилась Шеба, снова опуская глаза в книгу, будто присутствие Мэтра ее здесь не особенно интересовало.
- Да. Так. Однако результаты тех двух оказались совершенно не такими, как рассчитывал Магистр Баэро.
- И что же «не такого» в них?
- Лаура уже пыталась принять иной облик… Похоже, что она этого еще не знает. Но сдается мне, что контролировать преобразования над ней будет сложно.
Шеба подняла взгляд и усмехнулась:
- А что ты хотел? Вы же держите их в подземельях, в камерах… Почему? Ты же говорил, что все будут находиться в нормальных условиях, – снова посмотрела она прямо в глаза. И Мэтр отметил, что это первый человек, кто не боится взирать на него открыто. Даже Баэро частенько отводил свой взгляд, когда повелитель Твердыни приглашал его просто побеседовать за бокалом вина.
- У них там нормальные условия. Лауре это даже пойдет на пользу, - он усмехнулся уголком рта и поднялся с кровати.
- Все пытаешься сломить ее… А ты не думал, что такой подход может не дать результатов? Да он уже их не дает, верно?
- Это уже мне решать, Шеба, - резко ответил Мэтр и уже взялся за ручку двери.
- Конечно, тебе… Но если ты не дашь им лучшие условия, то я, как и говорила, не буду здесь оставаться. Ты ведь знаешь, что меня ничего не держит в Твердыне. И ты – тоже мне не помеха, Айо. Ты знаешь…
- Хм… Не бери на себя слишком много – тяжело нести… - сквозь зубы ответил он, не поворачиваясь. И прежде чем закрыть дверь с обратной стороны добавил:
- Завтра второй этап преображений.

В сознание ее привел сильный толчок в бок.
- Замерзнешь, - сказал уже знакомый человек, что в прошлый раз приносил еду. – Весь день проспала и так…
- Ну да… тут так видно, когда день, а когда ночь, – недовольно сказала Лаура подрагивающим после сна голосом.
- Вот, чтоб не окоченели, - сказал человек и протянул два плаща: Лауре и Рианон, которая уже бодрствовала.
Плащи были далеко не новые. Но, все-таки меховые и действительно грели.
- А что же вспомнили-то только сейчас? Дождались бы уж, пока совсем замерзнем, тогда бы и тратиться на нас не пришлось, - сказала Лаура, глядя прямо в глаза «тюремщику».
- Следи за своим языком – он твой злейший враг, - хмыкнул человек, доставая хлеб и протягивая его Рианон.
- Что? А тебе я, как и говорил, ничего не принес, - со злорадной улыбкой сказал «тюремщик» светловолосой.
- Да вы шайка мерзких, отвратительных разбойников, а ты – одна из их шавок, - плюнула Лаура в человека.
Девушка увидела, как тот сжал кулаки и сделал решительный шаг в сторону ее камеры.
- Ну сейчас ты и без плаща останешься, - сказал он, но позади послышался негромкий голос Рианон:
- Не надо. Она больше не будет…
- Почему это не буду, - с вызовом спросила Лаура, поднимаясь на ноги, хотя, как оказалось, сил у нее было не столько, чтобы уверенно на них стоять. И тем не менее она сейчас была готова даже драться с этим человеком.
- Здесь и правда очень холодно. Это у нее вырвалось случайно, - продолжала Рианон своим нежным высоким голосом, который, будто песня соловья, лился меж холодных каменных стен.
- А ты не лезь не в свое дело, - сказал человек темноволосой девушке и резко развернулся, направившись к выходу.

Вдоль предвечных лесов
Норны годы веками плетут
Легким шелком тех снов
Что нам ветер весенний несут
Как на ярких огнях по весне
Я искал тех стенаний ручьи
Что пришли мне с полынью во сне
Да души те остатки спасли

Старая языческая песенка. Автор неизвестен.


Милтиан пылал. Сотни свечей и масляных ламп освещали его отделанные белым мрамором пролеты, узорчатые галереи и высокие стройные башни, сплетающиеся в один огромный дворцовый комплекс, фольварки которого терялись в вечернем полумраке. На терассах и перекинутых меж башен мостиках было удивительно людно. Сладковатая сонливость, встречавшая особо уполномоченных из Элри присылаемых в этот рай древней письменности по делам всегда важным и официальным, сегодня развеялась словно дым. Всюду мягко звучали лишь недавно обретшие популярность арфы. Дамы, невзирая на статус и возраст, умиленно красовались богатством и роскошью нарядов, а выскопопоставленые кавалеры с не меньшим презрением к социальным предрассудкам щеголяли парадным оружием и складностью речи. Сегодня был особый день: храмовники праздновали Тагундглачглейч, весеннее равноденствие; мистический праздник завершения Водана и наступления Дорнара – времени землепашцев и скотоводов. Естественно на празднестве землепашцев не было, собственно, как и их товарищей пастухов, но знаменательное наступление сулящего выгоды лета привлекало всех власть имущих.
Под гигантским куполом центрального зала торжеств начиналась официальная часть. Если бы читатель мог оказаться на опоясывающем залу балкончике, где мило перебрасывалась банальностями золотая молодежь Элри, то несомненно бы обратил внимание на стройность и упорядоченность царящую в зале. Министерский аппарат, представленный двенадцатью родовитыми баронами, расположился в центре полумесяца столов, блистая золотом гербов на маркбургских мантиях. Далее шло гербовое дворянство, заняв столы не менее обставленные, но более удаленные от центра столы. Замыкал круг гостей балконный бельэтаж, уместивший еще не обзавевшуюся личной геральдикой молодежь и богатых бюргеров. Те непрерывно поглощали пищу и перешептывались, изредка поглядывая на расположенную в возвышении центра зала ложу магистратума ордена.
Атмосфера в зале стояла ритуально торжественная. Удивление и легкий трепет застыл во многих глазах, присутствующих на подобном торжестве впервые. Но окружающее ожидание и восторженность не касалось гостей верхнего балкона, в королевской ложе которого сидели пятеро.
Одетый в черный колет и кафтан лазурного бархата мужчина нарочито поднял бокал.
- Итак, господа, пускай основная часть задерживается, но мы уже начнем. Сегодняшний день радует нас не только великолепным закатом и свежим воздухом резиденции ордена, но и замечательной новостью господина Фельтагнера! Прошу заметить – ведь именно она собрала нас всех в этой несерьезной обстановке обсудить весьма серьезные вещи.
Сидевший на угловом диванчике мужчина поправил отороченную седым волосом бороду.
- Господин Эрнст Фальтагнер, мы уж заждались, - завел он тягучим сухим баритоном, - причина должна быть действительно весомой, чтобы его величество собрал тайный совет в подобном месте.
Глава департамента внешней разведки поправил складки серого суконного плаща и смущенно заерзал.
- Уважаемые господа, ваше величество! Я хотел бы вас всех поблагодарить за столь любезно предоставленное мне время, дабы мог изъяснить вам о результатах проведенной недавно моим отделом работы. Как известно, все наши усилия последнее время были направлены в сторону столь изменчивого материка, где сейчас обстановка накалена как никогда....
- Господин агент империи, - сделав акцент на последних словах, протянул все тот же старик, - Не томите наши истерзанные служением королевству, души.
«Господин агент» дернул плечами и нервно намотал уголок плаща на палец.
- Да-да, прошу прощения…., - переминаясь с ноги на ногу, затараторил тот, - Итак, характер торговли в данный момент очень и очень изменился. В связи с все нарастающей волной перевооружения спрос на оружие сильно вырос. Покупают все: как постоянные клиенты, извечные храмоманы Нелльбург, Вейснич, Ворфвиссен; так и их потенциальные враги: Ейсбрум, Зейнлед. Интересна позиция доселе нейтрального княжества Мобейнского, объявившего месяц назад о наборе добровольцев в княжий гвардейский полк, и ни кого-то там, а мушкетеров!
Седобородый сплел пальцы.
- Очевидно грядет война…. Господин Фальтагнер, не могли бы вы описать все несколько поконкретней, без лишних подробностей, - наклонил слегка голову, - скажем, как поживает там наша подруга Велебрия?
- Эм…. Как известно основная отрасль внешних доходов республики Велебрия: торговля оружием и военная помощь. Флот ее за последнее время сильно ослаб, новых верфей не строится – просто княжествам гораздо выгоднее заказывать корабли у местных мастеров, да и отток инженеров сказался…. Ну, сами понимаете….
Все присутствующие глядели на него пристально, не отрываясь. Агент еще более смутился.
- И выходит: последний козырь Велебрии – замечательное Армбланшское холодное оружие постепенно теряет популярность. Все хотят вооружать своих солдат пистолями да мушкетами, перевооружения, как я уже говорил….
- Ладно – ладно, - оторвал губы от бокала с карминовым вином Король, - Мы уже поняли. В данный момент, как утром мне любезно сообщил канцлер Сильберн, - седобородый едва улыбнулся и кивнул, изображая поклон, - наши мануфактуры в Хальвеншире и Хеггесте готовы принять заказ любого объема. Нас ждет благоденствие и огромные прибыли!
Торжественно поднятый стакан сверкнул янтарем в свете огромной свечной люстры, висящей в центре купола.
Канцлер извлек из внутреннего кармана камзола курительную трубку:
- Да, ваше величество. Но прошу заметить, при просчитанных мною объемах, к производству придется подключить профессиональных рунологов, а это уже храм!
- А разве нет возможности оптимизировать производство по-другому? – оживился молчавший до этого старичок.
Монарх поморщился.
- Прошу вас, Валент! Вы же сами давали мне на прошлой неделе необходимые документы, и, если я не ошибаюсь, там вашей же рукой написано: подключение к производственному процессу рунологии позволит качественно повысить сорта стали и оптимизировать производство…. Как их там…. Пружин!
Фальтагнер вновь принялся нервно накручивать полу плаща.
- Господа, прошу прощения…. На этот счет имею некоторые ведомости. В центральной части Старого Мира вновь намечается сильное брожение.
- Кто бы мог подумать, - опять отозвался канцлер, выпуская густое облако ароматного дыма, - неужто Крофтнир?
- Вы как всегда проницательны, - перестав мучить плащ, поправил рукоять шпаги агент, - по нашим последним сведениям в Дорне было налажено производство качественных колесцовых мушкетов.
Король с канцлером разом открыли рты.
- Как! Это же невозможно! У них ведь нет ни храма, ни специалистов!
Канцлер сел ровно:
- Ваше высочество, прошу заметить: отток мастеров всегда был и будет, они люди свободные. Но что меня действительно удивляет – так это отладка производства в столь короткий срок без помощи магиков!
Эрнст Фальтагнер нервно закивал.
- Этот вопрос действительно интересен и пока мы не имеем никакой информации о характере самого производства. Дорн полностью закрыт, туда никого не впускают и не выпускают, кроме разве что государственных коморников с сопровождением. Нанять среди них агента очень непросто, но мы делаем все возможное….
- Спасибо Эрнст, вы свободны, - побледневший и явно притухший король опустил стакан на серебряный поднос, - Боюсь, придется пригласить великого магистра для разъяснений.
- Ваше величество, я не думаю что сегодня подходящий случай, тем более: торжество и так запаздывает….
- Нет, господин Остер. Я не смогу насладится праздником в полной мере пока не найду хотя бы намек на развязание наметившейся проблемы! Офицер, пошлите за магистром! Он должен прибыть ко мне немедленно: сообщите, что дело государственной важности!
Стоявший в дверях солдат ударил кулаком о декоративный нагрудник и скрылся за ширмой.
Спустя некоторое время в ложу зашел высокий подтянутый старик, коли б не длинная фиолетовая мантия с орденским шамроком, выправкой походил на ветерана гвардии.
- Да прибудут с вами воспоминания, господа. Ваше величество, - поднял острую бровь вошедший, - вы хотели меня о чем-то спросить?
- Да-да, магистр Геденк. Рад вас видеть и с праздником! – поспешил закончить официальную часть кароль, даже не пытаясь скрыть озабоченности, - У нас возникло некоторое недоразумение.
Монарх вкратце изложил ему корень проблемы. Магистр сел и нахмурился.
- Ваше величество, - наконец разрушил оковы томящего молчания тот, - как понимаете вопрос очень щепетильный. Но чтобы не терзать вас, отвечу. Храм и орден хоть и идут по одному пути мудрости, но имеют разные средства. Мы не стремимся к власти и полностью признаем автономность института монархии, посвятив себя лишь изучению глубинной природы явления рунной письменности. Храм пошел иным путем, и, как видим, сей путь привел его к войне и разрушению. Так что как видите – у нас с ним ничего общего и вы можете на меня полностью положится в сим деле….
Сельберк снова наклонил голову. Король понял жест – магистр темнит.
- Я нисколько не сомневаюсь в вашей преданности, вы не раз доказывали свою исключительную полезность и мудрость, но в данный момент решается вопрос благоденствия не просто нас с вами, решается будущее всего королевства! У вас есть хоть какие-то предположения?
Геденк потер окаймленный аккуратно выбритой стрелкой подбородок.
- Вы ставите меня в неловкое положение, ваше величество, гости ждут…, - он наклонил голову к уху монарха, не сводя глаз с огромной люстры, - Много ушей. После церемонии, на терассе Вуньо.

Посвященная руне ветров терраса оправдывала свое название. Сквозняк был неимоверный: король несколько раз чуть было не потерял модный берет; лишь верно подставленная рука Остера Сильберка спасла его голову от позорной обнаженности.
- А ты отличный ловец! – рассеянно заметил король талант канцлера, потирая озябшие руки, - как думаешь, что нам даст эта встреча?
Сильберк оглянулся.
- Не думаю чтобы магистр просто так взял и вскрыл все карты. В салонах Сигнориума о таком говорят «отличный игрок».
Король скривился.
- Не бывал я в «салонах Сигнориума». Вижу – ты там заядлый завсегдатай. Часто увозят в нетрезвом состоянии?
- Ваше величество, - назидательный тон приобрел оттенок агрессии, - я прошу вас не путать мою личную жизнь с профессиональной ее стороной.
- Не кипятись, не кипятись, - король явно начал замерзать, яростно потирая плечи руками, - Официальная часть давно кончилась, а Геденк….
- Я здесь, ваше величество. Как и обещал – полная конспирация. В связи с некоторыми…. Эмм; неудачами я велел закрыть террасу Вуньо для дальнейшего расследования. Тень неудачи – вот этот ветер, а достоинство – полное отсутствие лишних ушей, карантин, как говорится – священен.
- Я безумно счастлив, - заметил монарх натягивая берет на уши, - а теперь все же извольте меня порадовать – ведь не зря я здесь без охраны и сопровождения.
Геденк картинно развел руками:
- Ваше величество, ведь с вами вернейший человек в королевстве….
Король рассеянно улыбнулся, взглянул на стоящего поодаль Остера.
- Он лишь вторая сторона моей сущности. Ну так как, господин великий магистр? Или в Храме принято говорить: мсье?
- Не иронизируйте…. Вы прекрасно знаете о наших взаимоотношениях. Для них мы еретики….
- Давний враг – лучший друг! Магистр, вы когда-нибудь играли в Шпиндель?
- Ересь! Насмешка над футарком! Как вы могли подумать?
- Ну вот, а еще говорите что не такие как ваши коллеги – храмовники. У вас одно нутро, шкура лишь другая, - голос короля стал приглушенно угрожающим, - но эта шкура меня устраивает. Ладно, господин Геденк Счрейберлин, в конечном итоге нам нечего делить, цель наша неразрывна, как у памяти и забвения, как у дня и ночи – природа одна. Меня интересует информация о Крофтнире и в особенности – крепость Дорн.
Магистр тяжело вздохнул, в руке ярким пятном полумрака возник белоснежный платочек. Несколько раз глубоко вдохнул, поднеся его к носу.
- Недалече прошлого месяца пришла ко мне перехваченная депеша. Интересная такая – как оказалась в моей канцелярии – ума не приложу. В депеше все было тщательным образом зашифровано, но вы уж сами понимаете: нам познавшим глубочайшие тайны семантики не составит труда вскрыть шифр какого-нибудь самоучки атеиста. Текст оказался весьма интересным и сперва: даже фантастичным. Не припомню, чтобы со мной такое раньше бывало, - не спал две ночи, рылся в архивах. Свечей спалил – немерянно…, - в рдеющем огнями ночного Милтиана, полумраке он словил утомленный взгляд короля, - Там говорилось о проведенных недавно под фундаментом старого дорнского донжона ремонтных работах, что со временем переросли в раскопки. Явно – они что то нашли, это само собой разумеется – Дорн крепость старинная, перестраивалась раз пять, а точный возраст по документам и воспоминаниям так вообще определить не представляется возможным. Но что интересно – до этого раскопки подобного характера уже производились, но не под крепостными постройками, а на старом кладбище, лежащем подле тракта между Мабейном и Лентрипом. Там работали клирики храма, раскопали несколько ярусов подземного комплекса. Характер архитектуры вначале отнесли к ранней империи, но с углублением эта теория была полностью отброшена. Археологи начали натыкаться на странные, порой абсолютно непонятные предметы. Хрустальные вазы с полуистлевшими механизмами в середине, корпуса удивительных машин….
Магистр замялся, словно что-то припоминая. Рука с платочком вновь устремилась к носу. Спустя несколько минут полного молчания король не выдержал.
- Что же случилось дальше?
- Ах! Да…., - Геденка передернуло, - явилась инквизиция и опечатала раскоп. Боле записей как понимаете, не велось. Сейчас там ничего нет – торчит рунная плита в земле, ее никаким порохом не взорвать…. Это уж из сообщений офицеров разведки с последней кампании, не подумайте. Но суть вот в чем: я допускаю, что под Дорном нашли нечто подобное. Инквизиции не было, и они не спеша смогли дойти до сути найденного. Ну, по крайней мере – хоть до чего то, что позволило им так быстро наладить производство. Но мой король, вы поймите – без соответствующе обученных специалистов, это сделать невозможно, а таковыми располагает лишь Орден и храм. За своих людей я ручаюсь.
- Перебежчики!
- Абсолютно правильно, мой король. Храм едва держится – если Крофтнир достаточно окрепнет, Кларимонт падет, а вместе с ним последняя надежда Храма. Все больше и больше клириков теряет веру, сжигает свитки и уходит в изгнание. Смутные времена сейчас на континенте….
- Мой дорогой магистр, как бы там ни было, Крофтнир застрял нам всем как заноза в месте не столь отдаленном, - капризно промямлил монарх, скосив взгляд на молчаливо курившего канцлера, - но открыто выступить против Крофтнира будет огромной ошибкой. Вступив в войну, мы автоматически сузим количество потенциальных клиентов вдвое, а то и больше. Играть нужно очень осторожно….
Король задумчиво потер руки, приступы холода его словно больше не тревожили.
Канцлер отвел взгляд от усыпавшего гору, сияния огней ночного Милтиана.
- Единственно верным решением было бы побольше разузнать о крофтнирской крепости и таящихся в ней секретах.
- Нужны шпионы. Да, магистр, у вас нет никого на примете? Говорят храмовники….
- Мы не храмовники, - с ноткой злости оборвал тираду тот, - ваше величество – у храмовников есть инквизиция, у нас же: ее нет! Посему – никакими агентами и спецподразделениями я не обладаю.
Король, не заметив неслыханной наглости предводителя ордена, развернулся к канцлеру.
- Остер, говорят: у вас есть очень неплохой материал.
- Есть, - улыбнулся в усы он, выпуская из уголка рта длинную тягучую струйку дыма, - точнее не у меня, а у бывшего сегодня на совете главы департамента внешней разведки Эрнста Фальтагнера. У него очень интересные методы набора рекрутов в агенты.