Средневековье унаследовало приемы измерения времени от древнейших времен.
Приборы для такого измерения делились на две большие группы: отмерявшие
отрезки времени и показывающие астрономическое время. К первым можно отнести
песочные часы, известные с древности, но зафиксированные в Западной Европе
лишь в 1339г., и огненные часы – свечи или масляные лампады, сгорание которых
происходит за определенные промежуток времени. Ко второму типу часов относят
солнечные и механические. Солнечные- гномон, известны еще в Египте V
тысячелетии до н.э., получили Широкове распространение в Римской империи и
были почти обязательным украшением многих вилл и домов. Промежуточным типом
часов можно считать водяные-клепсидры. Клепсидры так же известны еще с XVв.
До н.э. в Египте. Иные их них представляют собой две соединенные колбы, в
которых вода переливается из одной в другую за фиксированное время – таковы,
например известны в Греции примерно с 450г. до н.э. «Часы для ораторов».
Другой вид водяных часов – большие цистерны, в которых вода также
переливается из одной в другую, но в течении многих дней или, при соединении
одной из цистерн к естественному или искусственному водному потоку, -
постоянно, и абсолютное время определяется по уровню воды. Около 150г. до
н.э. Ктесибий Александрийский изобрел водяные часы, в которых поднимающийся
поплавок поворачивал вал со стрелкой. Часы эти были, скорее, календарем,
рассчитанным на год, и стрелка отмечала день; каждый час, правда, вода
выбрасывала камешек, который падал со звоном на металлическую пластину.
Позднее клепсидры были видоизменены так, что стрелка показывала не день, а
час. (Деление суток на 24 часа, а часа на 60 минут известно еще в Месопотамии
во II тысячелетии до н.э.)
В раннее средневековье точное измерение времени, особенно суток, было мало
распространено. Первые известные тогда часы – солнечные и водяные- были
построены по указаниям знаменитого философа Боэция(ок. 480-524) по приказу
Теодориха Великого (ок. 454-526; король остготов с 471, король Италии с 493);
они предназначались в подарок королю бургундов Гунвольду. Из письма,
сопровождавшего этот дар, явствовало, что в варварских королевствах,
возникших на территории Галлии, часы были неизвестны( хотя на римских виллах
в Галлии были и гномоны, и клепсидры).
Малая распространенность часов в раннее средневековье объясняется, во-первых,
отношением( в известном смысле безразличием) людей ко времени, в котором они
исходили из природной цикличности и ориентировались по наблюдаемым веками
приметам и явлениям. Во-вторых- техническими трудностями: и клепсидры, и
гномоны представляли собой неподвижные, громоздкие и (особенно первые)
сложные сооружения, а солнечные часы, к тому же, могли показывать время лишь
днем и в ясную погоду.
Многие мыслители средневековья уделяли немало внимания тщательной градации
времени. Например, Гонорий Августодунский(первая половина XIIв.) делил час на
4 «пункта», 10 «минут»,15 «частей», 40 «моментов», 60»знамений» и 22560
«атомов». Но все же единицей измерения времени оставался в лучшем случае час,
и тот, скорее, в литургическом обиходе, тогда как в обыденной жизни – день.
Григорий Турский( ок. 538-594) в сочинении « De cursu stellarum ratio»
предложил исчислять время по восхождению звезд и по числу прочитанных
псалмов.
Деление времени на равные часы долгое время отсутствовало: светлое и темное
время суток делилось каждое на 12 часов, так что часы дня и ночи были
неодинаковы и разнились в разное время года. Первичное разделение суток на 24
часа было произведено на Ближнем Востоке, на широте которого день и ночь
приблизительно равны в течении всего года, но в северных регионах Европы
различие бросалось в глаза. Одним из первых, если не первым мыслителем,
выразившим стремление уравнять часы, был англосакс Беда Достопочтенный( ок.
673-731), как явствует из его трактата « De ratione computi». Ему или его
окружению принадлежит первый календарь, где указано распределение светлого и
темного времени на широте средней части Британских островов: «декабрь -ночных
часов XVIII, дневных – VI; март – ночных часов XII, дневных – XII; июнь-
ночных часов VI; дневных – XVIII» и т.д. Уже после изобретения механических
часов и до начала XVIIв. Применялись очень сложные регулируемые приводы,
позволяющие делить сутки на неравные отрезки времени – часы дня и ночи, так
что представление о часе как постоянной единице времени распространились
довольно медленно и первоначально только в церковном обиходе, где это было
вызвано литургической необходимостью. Особенно активно постоянство часа стало
удерживаться в X в., в процессе Клюнийской реформы, в целях унификации
церковного ритуала, предусматривавшей, среди прочего, единовременность
церковных служб ( о поясном времени тогда и не знали).
Исследователи XIXв. Приписывали изобретение механических часов знаменитому
ученому Герберту Орильякскому (ок. 940-1003), ставшему в 999г. папой под
именем Сильвестра II. На самом деле он лишь усовершенствовал (ок. 983)
клепсидру, и теперь ось ее вращалась под воздействием падающей воды; это дало
возможность впоследствии заменить силу воды весом гирь, т.е. облегчило
создание механических часов.
Причины появления последних были скорее социально-психологические, нежели
технические. Точное измерение времени осуществлялось лишь внутри церковного
пространства, вовне время отмечалось не так точно.

Полунощница (Адсон употребляет и более архаичный термин Бдение) – от 2.30 до 3 часов ночи.
Хвалитны (старинное название – Утреня) – от 5 до 6 утра; должны кончаться, когда брезжит рассвет.
Час первый – около 7.30, незадолго до утренней зари.
Час третий – около 9 утра.
Час шестый – полдень (в монастырях, где монахи не заняты на полевых работах, зимой, это также час обеда).
Час девятый – от 2 до 3 часов дня.
Вечерня – около 4.30, перед закатом (по правилу, ужинать следует до наступления темноты).
Повечерие – около 6. Примерно в 7 монахи ложатся.

Зачарованный блеском и близостью огромного драгоценного камня, Конан не обратил внимания на затаившего у него за спиной дыхание капитана стражи. А потом что-то с огромной силой ударило ему сзади по шлему, и он упал на колени, забрызгав пол кровью.

Послышался быстрый топот ног, удар и хрип еще одной агонии. Оглушенный, но не до конца лишенный сознания, король Аквилонии понял, что Белосо нанес ему удар по голове железной шкатулкой Зората, и череп уцелел чудом — только благодаря шлему. Пытаясь стряхнуть с глаз пелену, он с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, пошел к выходу, выхватывая на ходу свой меч. Перед глазами все колыхалось. Двери были открыты, а где-то вдалеке стихали звуки быстрых шагов. Лохматый палач лежал на полу, и душа его, похоже, уже успела отлететь через огромную рану на груди. Сердце Аримана исчезло.

С мечом в руке и с залитым стекающей из-под шлема кровью лицом Конан выскочил из комнаты пыток. Перемахивая через ступени, он услышал доносившиеся со двора крики, звон стали и стук конских копыт. Выбежав из башни, он заметил суматошно мечущихся по двору солдат и визжащих от ужаса женщин. Тяжелые створки ворот были распахнуты, а их охранник лежал на земле с раскроенным черепом, навалившись телом на бесполезную теперь пику. Кони, среди которых был и черный жеребец Конана, сбились в плотную кучу.

— Он сошел с ума! — визжала какая-то женщина, мечась посреди всеобщего хаоса. — Он выскочил, как бешеный пес, и стал рубить направо и налево! Он же потерял рассудок! Где господин Вальбросо!?

— Куда он поехал? — прорычал Конан. Все, как один, обернулись к нему и недоверчиво оглядели нового незнакомца с окровавленным лицом и обнаженным мечом.

— Куда-то на восток, — продолжала рыдать женщина, а кто-то из солдат ошарашено спросил:

— А это еще кто?

— Белосо убил наместника! — крикнул в ответ Конан, одним прыжком оказываясь в седле своего скакуна и вцепляясь ему в гриву. Ответом ему был дикий крик, а реакция солдат была именно такой, как он и предполагал: желание закрыть ворота и поймать незнакомца боролись у них со стремлением мчаться в погоню за убийцей и мстить за смерть господина. Как волки, удерживаемые вместе лишь страхом перед бароном, они теперь не чувствовали себя здесь никому обязанными.

Вновь раздалось лязганье стали и женский визг. И во всеобщем хаосе никто и не заметил, что Конан выскочил за ворота и погнал коня вниз по склону. Перед ним простиралась широкая долина, разделенная белым трактом: одна его часть уходила на юг, другая — на восток. И по этой восточной части что есть сил гнал коня все более удаляющийся всадник. В глазах у Конана мутилось, блеск солнца казался густой алой пеленой, и он едва сидел в седле, крепко держась за конскую гриву, но упорно продолжал гнать скакуна вперед.

Над замком, где остались тела наместника и замученного им пленника, показались первые клубы черного дыма, а снижающееся солнце освещало два темных силуэта, во весь опор скачущих по дороге на фоне вечернего неба.

Конь Конана устал, но то же самое можно было сказать и о жеребце Белосо. Конан даже не задумывался, почему зингарец бежит лишь от одного преследователя, хотя это действительно было странно. Возможно, его гнала непреодолимая паника, посеянная в его душе таящимся в камне безумием. Солнце наконец село за горизонт и в наступившем полумраке белая дорога бледной лентой бежала вперед, теряясь в далеком пурпурном сиянии.

Конь, скакавший уже на последнем пределе своих возможностей, тяжело дышал и ронял клочья пены. В сгущавшемся сумраке стало заметно, что тип местности стал меняться: голая равнина сменилась ольховыми и дубовыми рощами, а в отдалении показались невысокие холмы. Начали мерцать звезды. Жеребец под Конаном хрипел и рыскал из стороны в сторону, но между собой и черной границей приближающегося леса он разглядел размытый силуэт беглеца, что побудило его вновь погнать бедное животное. Пядь за пядью они начали выигрывать гонку. Заглушая стук копыт, откуда-то сбоку, из темноты, донесся громкий испуганный крик, но на него не обратили внимания ни преследователь, ни беглец.

Теперь они скакали почти плечо в плечо и, наконец, въехали в чащу леса. Вскрикнув, Конан поднял меч, заметив повернувшийся к нему бледный овал лица Белосо и смутный блеск стали во мраке. Противник тоже закричал, и в эту секунду усталый конь короля Аквилонии споткнулся и с шумом упал на колени, выбросив из седла ошеломленного всадника. Голова Конана, и без того уже достаточно туманная, ударилась о камень дороги, и густой туман окутал все вокруг, погасив отблески звезд.