Дрожащие руки Мейса полностью выдавали его испуг и волнение перед сумрачной и спокойной тишиной дома. Мысли мелькающие в голове никак не давали сосредоточиться. Торжественная тишина начинала давить на уши, словно пушечное ядро на пальцы рук. «Просьба… просьба… просьба» бессмысленно повторял про себя Мейсон, но только хитрая просьба словно смеясь над его изнеможенной головой, мелькала и не как не давалась. Рот беззвучно открывался и закрывался, словно вылетевшая на воздух рыба, но звука так и не издавал. Ещё раз, глубоко вдохнув, Мейс сосредоточился на просьбе, стараясь не отвлекаться на уже барабанившие капли дождя по крыше дома, скрипящие ставни и пол, звуки дующего ветра. Постаравшись очистить мозг от всего что мешало сказать дому – Мейсон с удивлением обнаружил что это получилось. Мысль, ясная, спокойная как лучик солнца дала его гортани твердость, а духу смелость, и Мейсон наконец произнес.
- Здравствуй милый дом. Сегодня я снова пришел в твои мирные покои, и клянусь сохранять тебе верность, зная, что ты защитишь меня от злых посягательств улицы и злых людей…- Мейс еще раз вздохнул, готовясь сказать свою просьбу.
- Милый дом… Но… но не только для того что бы отдать честь и присягу, я пришел сюда. - Умные мысли казалось сами создавались в уме, - Я пришел сюда для того что бы попросить тебя кое о чем. Я не зря положил на место где принес тебе первый обряд присяги и верности одну мудрую книгу и свою любимую вещь, палочку. Я прошу тебя сегодня единственный раз, много дней доказывая что служа тебе, достоин исполнения этой просьбы - снова что то где то слишком громко скрипнуло, и Мейсу показалось что дому начинает не нравиться его растянутая речь.
-Милый дом. Я прошу тебя наделить мою палочку волшебной… нет, магической силой, наделить точно так, как написано в этой книге, и ещё в нескольких книгах, которые лежат в моей комнате. Наделить возможностью произнесения заклинаний, или как ее называют в книгах – волшебной палочкой. Я прошу тебя этому, так как хочу блага миру, помочь многим людям, помочь своим родным в этом злом мире, и обещая использовать только во благо миру. Прошу, исполни мою просьбу.»
Мейсон замолк, судорожно выдохнул, и прислушался к тишине в доме снова. Сверху раздался гром, и что-то где то в доме скрипнуло снова, и Мейсон резко вздрогнул. Похоже, дом ответил! Ему хотелось сорваться с места схватить палочку и испробовать заклинание… любое, но он себя сдержал. В благодарной и счастливой улыбки он склонил голову, и сойдя со своего места, взял палочку, книгу и медленно, немного подрагивая, двинулся на верхние этажи. Теперь, не считая ровно капающего дождя, в доме застыла глухая тишина, словно ожидая его действий. Не нарушая покоя царившего в доме, Мейс поднялся по лестнице и прошел в свою комнату. Там сняв свою ветровку он аккуратно положил её на пол, и вытащил теперь уже волшебную палочку. В гудящей голове носились бешенные мысли, «какое заклинание сказать, ну что сказать, ну что, что, что, что!!!? Авада Кедавра, нет, нет, Круцио? Нет, неет, ну что же что, ну что?» С такой кашей в голове, Мейс ни как не мог сосредоточиться на нужном заклинании. Тогда он резко схватил рюкзак и начал рыться в поиске тетрадки с заклинаниями. Включив лампу на батарейках, он раскрыл тетрадь на первом попавшемся листе. Начали мелькать заклинания, которые были там написаны, «Сонорус, Репаро, Остолбеней, Петри́фикус Тота́лус, Люмос…» «Люмос!». Мейс аж вскочил, чуть не уронив лампу. Вот самое простое заклинание, которым можно вызвать свет! Именно это заклинание он и произнесет!
Выпрямившись, он выключил горевшую лампу, и попытался сосредоточиться на заклинании. В голове сразу же понеслись суеверные мысли, а вдруг не получится, а вдруг дом не исполнил его просьбу? Что тогда? От таких мыслей у Мейсона ухнуло в желудке, словно он был очень и очень голоден. Если заклинание не исполнится, то ему тогда будет очень и очень плохо. Значит, дом не любит его, и срок не пришел. Но если исполнится… От этой мысли у него стукнуло сердце, по другому, особенно, словно приступ радости… Что если исполнится.
Отбросив все грустные и глупые мысли, Мейсон набрал в легкие как можно воздуха, и, вытянув палочку вперед, открыл рот, что бы выкрикнуть заклинание «Люмос!», от души и от счастья, как резко прервал грохот внизу. Вскрикнув, он выронил палочку из рук и упал на пол. Сердце бешено застучало, готовясь вырваться из груди. В голову сразу полезли привидения, зомби и прочая нечисть. Или же это дом не захотел…
-Черт!
Поток мыслей прервал пьяный голос на нижнем этаже.
-Это твоя долбаная идея идти сюда. Я грохнулся, твою мать!
-Да закрой хлебало Биби, ты че не слыхал там сверху, кто-то есть!
Раздался третий, более трезвый голос, принадлежащий ещё кому то. Видимо это только что кто-то вошел.
-Ну что вы тут копаетесь. Давайте реще.
-Не могу Кэп, я себе ногу подвернул.
-Да пофиг на мне твою ногу, вставай, и давай вверх. Зря, что ли сюда приперлись. Вот черт, какого этот дождь пошел?
Снова начал говорить первый голос, принадлежащий напарнику Биби.
-Сволочи, нафиг тут все переломаю, кто такие дерьмовые дома делает!
Теперь у Мейса похолодела спина, а душа ушла, куда-то в пятки. Это была тройка местных бомжей, с Биби, которые обычно промышляли в этих районах, и зашли сюда видимо для того что бы переждать дождь.
-Нюк, о чем ты. – Биби пьяно икнул. – Там Кэп тама с верху есь кто-то!
Грубый и более трезвый голос, видимо и принадлежащий Кэпу, сказал:
-Да что ты. Вставай, ты как свинья уже пьяный, вот и мерещится всякая чушь.
-Не, не Кэп серьезно, там был кто-то, я слышал. Когда Биби грохнулся, сверху кто-то тоже вскрлы… вкрплы… вкриснул короче.
На секунду настала тишина. Затем скрипнули половицы и кто-то начал подниматься вверх. Раздался шепот, который Мейс услышал:
-Тихо, если там кто-то есть, то надо его поймать, а то мало ли?
У Мейса закружилась голова. Оказаться в руках местных бомжей ему не хотелось, и он тихо поднявшись, двинулся к выходу из комнаты. Но и как суждено случиться в злой сказке, он забыл про стол со стоящей на нем лампой. Раздался сильный грохот опрокинутого столика, и лампы. Снова вскрикнув, Мейс вскочил и перевернув стул стоящий на полу, понесся было к выходу, как на пороге возникла тень. Мейс треснулся об стоявшего, и заорав что было мочи, хотел рвануть назад, но не успел. Кто то схватил его за шиворот и швырнул вперед, словно кукольную игрушку. Пролетев четыре метра, Мейс с размаху стукнулся затылком о стену. В голове сразу зазвенело, как будто он стоял внутри колокола, который раскачивали служители монастыря, стоявшего неподалеку от их дома. Растянувшись на полу Мейс сквозь звон почувствовал, как по затылку течет что-то теплое. В голове пронеслась мысль, «похоже, мне разбили череп». Неожиданно в глаза ударил луч света, видимо от фонарика. Не смотря на слабый источник, этот свет заставил Мейсона зажмурить глаза. Раздался голос:
-Твою мать Кэп, ты разбил башку пацану.
Раздался глухой звук и кто-то свалился на пол.
-Это твою мать будут жрать собаки, понял?
Теперь этот же человек, с трудом говоря, произнес:
-Кэп, я же только сказал.
-Сказал, значит сделал.
Затем кто-то сделал несколько шагов вперед, и Мейса схватив за шкирку, приподняли и ему в лицо дохнуло смрадным запахом много лет не чищенных зубов, перегаром и прокуренной вонью. Человек, которые держал его, сказал:
-Ну и какого хрена ты тут позабыл пацан?
Мейс не смог даже поднять открыть рот, по всему телу словно разлилась слабость, в голове шумело как в кочегарке. Человек видимо озлобившись, что не услышал ответа, встряхнул его. От этого Мейс застонал, так как в голове раздался такой вой, что он чуть не потерял сознание. Странно, но это как будто помогло. После секундной вспышки боли, Мейс наконец открыл глаза и увидел в тусклом свете небритое лицо, с шрамами на лбу и щеке. Видимо это был тот самый Кэп. Увидев, что мальчишка открыл глаза, Кэп снова спросил его.
-Слышь, ты урод мелкий, я тебя спрашиваю, какого черта ты тут околачиваешься?
Мейсон приоткрыл рот, и сказал первое, что пришло в звенящую голову:
-Это… мой… дом…- по щеке потекла слеза, похожу, наконец, он почувствовал боль, после шока.
Кэп удивленно расширил глаза и громко расхохотался прямо ему в лицо, обнажив гнилые зубы, и страшную вонь, идущую изо рта. Мейсу не хватало воздуха, и он вдыхал полной грудью, всю ту вонь, что шла изо рта Кэпа, но задержать дыхание у него не хватало сил. Кэп наконец отпустил Мейса и он снова слегка стукнулся разбитым затылком о пол. Новый приступ боли раздался эхом по всему телу, но и особенно в голове.
-Черт, у меня вся рука в крови. Капец похоже пришел сосунку.
Второй голос более пьяный, принадлежащий видимо Нюку произнес:
-Как конец? Почему кон..нец?
-Да потому болван, что у него весь затылок разбит нафиг.
-К.как р.разбит?
-Ты идиот?- Кэп видимо уже конкретно разозлился. – Че ты тут мнешься. Капец пришел ему.
До Мейса начал доходить весь смысл ихнего разговора. «Капец пришел ему». От этих слов его передернуло и превозмогая ужасную боль, он попытался приподняться. От раздавшееся новой мощной боли в затылке у него потекли слезы. «Мамочка»..
-Сотри, парень встает.
На непослушных руках и ногах, каким-то чудом Мейсу удалось приподняться на ноги. Его резко качнуло и он схватился о стенку. Наблюдавшие все это бомжи, наконец, пришли в себя. Видимо Биби что-то сказал, но Мейс это не расслышал. Все вокруг было как в тумане, его ничего не понимающий взгляд, тупо шарил по всем углам, пытаясь, наконец, сфокусироваться и понять что же это происходит вокруг.
-Кэп да ты посотри, этот пацан видать крепкий орешик. У него вся харя в крови, а он встал.
Мейс наконец поймал лицо того кто его тормошил. Кэп стоял посреди комнаты, с ухмылкой глядя на его попытки прийти в себя. В углу сидел ещё один, видимо тот самый Нюк, и, держась за челюсть, тоже наблюдал за действиями Мейса. А прислонившись к дальней стене хихикая и крутя ножик в руке, стоял Биби. Глаза Мейса наконец увидели то что искали – выход из комнаты. Дверь была открыта. Тихонько начав идти вперед, держась за стену, Мейс морщился от ноющей боли в затылке, и старался не обращать внимание на то что ему за шиворот затекала его собственная кровь. Каждый шажок отдавался с трудом и болью в голове, но Мейс молча и упорно шел вперед. Уже почти дойдя до выхода, Мейс заметил как мелькнула тень в свете фонарика и кто-то схватил его за шиворот. Раздался голос Кэпа:
-Не так быстро парень…
Державшая капюшон рука резко дернула его назад, и Мейс снова слегка подлетев, с размаху треснулся лицом внизу о деревянный пол. Голова снова раздалась ужаснейшей болью, дыхание в носу сперло, и по губам снова, что-то потекло. Как в тумане что-то подсказало ему, что у него, похоже, разбит ещё и нос. Все вокруг поехало, но тут пальцы что-то нащупали под собой. Палочка! Его палочка! Словно придав ему силы Мейс сжал в руках заветную палочку, и услышал как эти трое что-то обсуждают.
-Да перережу ему глотку и все тут. – сказал Биби.
-Нет, нет, вы что мужики. Это же всего лишь ребенок. – пришел в себя Нюк.
-Биби прав. Надо перерезать парню горло, и все тут.
-Да Кэп, так и надо. Это местный мальчишка, я его видел он там с какой-то клюкой старой ходил…
У Мейса перехватило горло от наступающий злости и боли. Снова приложив все силы, Мейсон застонал и начал опять подниматься вверх.
-Да ты посмотри, опять встает! Вот блин живучий гад.
Мейс схватился за подоконник. Ставни, забитые старым гвоздем скрипнули он старости. Прогнившие доски ставней, на которые Мейс оперся, скрипнули и начали прогибаться, грозясь сломаться от гнили. Но Мейс этого не замечал. Он стоял лицом к трем тварям, двое из которых надменно улыбались, зная, что слабый мальчик с разбитой головой, и носом ничего им не сделает. Они смотрели на него, словно на почти добитую птицу, которая пытается из последних сил вырваться на волю. От этого у Мейсона снова поглотил приступ боли и гнева, и он, вытянув вперед слабую руку, направляя палочку на Кэпа, со всей злость, которая у него была, злостью и горькой обидой на то, что его любимую бабушку обозвали, слабо выкрикнул:
-Авада.. Кедавра!
В протянутой руке кончились силы, и она упала, едва держа палочку между пальцев. У Мейса расширились глаза. Ничего не произошло. Стоявший Кэп,резко расхохотался.
-Хахаха, да ты посмотри, похоже, у парня глюки! Что он там сказал Биби?
-Похоже, какую-то Кедавру позвал? Хахаха…
Нет… Мейс бессильно опустил глаза на палочку в пальцах. Как так? Я же попросил дом. Нет, я же верил…
-Ну все хватит, пора с этим кончать, Биби давай, не хочу мараться.
-Да… Босс… мм…
Мейс поднял взгляд полный слез. Дом его обманул. Он его не защитил. Видя медленно подходящего Биби, у Мейса перехватило горло, и закачало. Неожиданно прогнившие ставни, на которые оперся Мейсон, не выдержали его веса и с громким треском они поломались. У Биби расширился взгляд. Мейсон попытался шагнуть влево, но у него это не получилось, и тут ставни раскрылись. Слабо вскрикнув он вывалился из окна второго этажа высокого особняка. Пролетев с секунду, он боком упал на мокрую землю, прямо в густую траву. Сверху послышалось громкое ржание и окрик:
-Куда дибил? Тоже хочешь из окна прыгать. Валяй, но ногу сломаешь. Пошли, спустимся, и там уже все кончим. Парень нам все дело облегчил, не придется теперь тащить его вниз.
Снова раздался смех, и голоса пропали. Видимо эти двое уродов, пошли вниз что бы прикончить его. Мейс превозмогая боль, снова приподнял голову. Он упал с большой высоты. И можно сказать ему очень повезло. Упасть с семи метров… Мейс снова попытался приподняться, но резкая боль в левой руке оглушила его так, что он едва не потерял сознание. В голову начал закрадываться странный туман, и Мейс понял что, похоже, теряет сознание. Неожиданно, едва различая действительность, впереди он увидел дыру в трухлявом, когда-то красивом заборе. Мыслей не было, кроме одной - спастись. Напрягая последние силы, Мейс пополз вперед, пытаясь добраться до дыры. В рот и с нос забилась грязь, глаза заливал идущий дождь, но он не обращал внимание на эти мелочи. Надо доползти до конца. Неведомая сила толкала его ползти вперед, превозмогая боль по всему телу. Забор был все ближе и ближе, но голову все сильнее застилал темно-серый туман, пытаясь опрокинуть его в свою пустоту. Вот и дыра. Мейсон попытался пролезть в нее как мог. Видимый обзор все больше застилал этот чертов туман. Мейсон почувствовал, что почти выполз из-под забора. Теперь все вокруг закружилось, словно в хороводе черных грильянд, и сознание опрокинуло его в бездонную пучину, черную как сама смерть, и холодную как лед.

Темнота… По всюду была давящая на тело темнота. Казалось, словно он висел в воздухе, беспорядочно раскинув руки и ноги. Но эту версию опровергало страшное давление сверху, словно его пытались вдавить в землю, в нематериальную землю, которой не было вообще. Затылок Мейсона очень сильно болел, из-за чего мысли путались, уводя его сознание его от действительности. Мозг отказывался думать напрочь, или же просто эта боль не позволяла ему сосредоточиться. «Где я?» Казалось, вокруг ничего не существовало.
«Из живущих невозможно выбрать истинного, а не живущих на эту задачу нельзя направить. Мы нарушим заповедь»
Эти слова появились из неоткуда и вбивали, словно эхо в голову Мейсона, свои необычайно мягкие волны в его уши. Слушать эти тихие и спокойные слова было невозможно, словно их не говорили, а выжигали в коре головного мозга. После того как голос закончил говорить свое предложение, резкая боль в голове Мейса утихла. Мейсон и сам не заметил, как свернулся в комочек, и зажмурил глаза. В голове резко что-то обрушилось, образовав страшную сумятицу. Мысли проносились в ней как метеоры по безграничному космосу, не позволяя собраться вместе.
Неожиданно, какая-то секундная жестокая боль в голове, заставила Мейса закричать. Боль прекратилась почти сразу, но Мейс резко понял, что его мысли словно встали на свои места. Мейс наконец попытался оглядеться. Вокруг была чернота, просто черная чернота, как будто он попал в черную дыру. Ни малейшего признака на источник света в этой кипевшей вокруг него темноте. Неожиданно тело начал пронизывать непонятный холод, закрадывающийся под рубашку, в волосы. Источник холода не был не ветер, а видимо эта чернота. Что-то как в тумане подсказало Мейсону что он уже не в том месте, где висел до этого. Теперь вокруг была не просто черная чернота, а клубившийся дым, сменяясь то менее черным, то черным. Мейстон продолжал ощущать собой, что он, куда-то движется. В голове ничего не носилось, мысли просто стояли на одном месте, не позволяя ему думать, и жить только тем, что видели глаза. Из-за царившего вокруг холода Мейс снова сжался в комок, потому что, выносить его не было сил. «Что… Что..» продолжения мыслей Мейс не смог добиться. Словно кто-то держал их, не позволяя думать, и осознать, наконец, что же происходит вокруг. Мейс схватился за голову. Не помогло. Это безболезненное ощущение было похоже на укол ультракаина в зуб. В голове все занемело, и ничего не ощущалось, только от этого становилось очень и очень неприятно. Все что понимал Мейс что он по-прежнему двигался, не приводя тело в движение. Неожиданно клубящаяся темнота медленно начала сменяться на какой-то более коричнево-падальный цвет, как будто тут кто-то сгнил и теперь горит в собственном соку. Понемногу туман сменялся на все более красноватый цвет, переходя в оранжево-темный, и затем в светло-оранжевый цвет. Неожиданно Мейс понял, что он теперь больше не двигается. Туман перестал клубиться и теперь равномерно тек вперед, образуя вокруг оранжевые клубы, медленно растворяющиеся в воздухе. Тем не мене холод совсем не пропал, а только усилился. В голове тикал пульс, отбивая его ритмы сердца, его ритмы жизни, словно заменяя время.
Что-то щелкнуло в голове и у Мейсона расширились глаза. Мысли потекли своей чередой, постепенно собираясь в кучу. «Где я? Что происходит?». Мейс попытался оглядеться вокруг снова. Казалось, что гравитация вокруг не позволяла это сделать. «Что происходит?!». В голове начали возникать образы, и Мейс наконец вспомнил что случилось. Это принесло ему небольшую долю облегчения, поскольку он вдруг понял, что, скорее всего без сознания.
-Это не так.
Пустой голос неожиданно возник из неоткуда. Если бы не гравитация или непонятное замедление времени, Мейс закричал бы от испуга, но успело только слегка приоткрыть рот.
-Такой молодой… - казалось, голос говорил очень и очень тихо, но он был невероятно громким и сильным, а главное объемным. Он словно катился в уши со всех сторон, как будто говорящий был везде, а не в какой-то определенной точке. Словно пытаясь успокоится, Мейсон попытался закрыть глаза и сильно зажмурив их открыть, видимо надеясь что все исчезнет - весь этот непонятный бред. К сожалению открыв глаза, Мейс понял, что ничего не исчезло. «Не может быть, не может быть! Это бред, я в коме, или без сознания, этого ничего нет… Черт как холодно! Может я в морге в морозилке!?».
-Такой слабый… Ты, наверное, задаешься вопросом, где ты? – этот голос привел Мейса просто в бессознательный ужас.
-Успокойся, я не хочу влиять на тебя ещё снова.
-К…к – звуки которые издал Мейсон ничего не значили, просто ему надо было что-то сказать, хоть что нибудь. Пронизывающий холод казалось, заморозил все его внутренности, но как, ни странно, боль от него не пропала.
-Времени совсем мало. Послушай. Твоя участь была избрана заранее, и она была страшна. Тебе стоило сказать спасибо спасшему тебя. – в голосе словно ощущалась какая то ложь, как будто с ним говорил человек притворно стараясь быть мягким. Казалось, голос понял, что думает Мейс.
-Нет, я не лгу. Я не лжец. – Это было произнесено с новой и необычной интонацией. –Ты должен понять, не вынуждай меня заставлять тебя.
-Ч… что понять? – с величайшим трудом Мейсону удалось произнести хоть что-то. Казалось в голосе появились довольные ноты, как будто говорящий смягчился к нему.
-Пожалуй, я отвечу на твой вопрос Незначимый. Когда то я был одним из могущественных властелинов, властелинов Оно, тебе этого не понять. Но, как и у всех у меня был создатель, тот, кто создал меня для определенной цели, что бы я что-то значил и делал. По сей день, я зовусь Темный Упырь, или Раздиратель Душ. Я был хорошим учеником, и старался понять все истины содержащие в себе Оно. Однако тогдашние Единые были слишком требовательны и давали слишком мало власти. Я не мог делать того что делали они. По прошествии небольшого времени, измеряемого твоим на многие миллиарды лет, Единые сменились другими. Неизменным на Единую власть Оно, остался Первый Единый, самый первый и главный, а так же могущественный Агорн Экласардиа. Он мог все, и имел общую власть. Многие почитали за честь служить столь могущественному и единственному правителю, как называют это в твоем мире, но я считал это тюрьмой. Однако был в Перовом Едином один изъян. Как лучшего и любимого его создания, он ценил меня, и не замечал, или старался не замечать изменения в моих делах, просьбах. Он сделал меня своим первым приближенным, единственным кто мог стоять рядом с ним, и не воздавать Мегу как другие при встрече с ним. Я имел наибольшую власть среди других подобных мне, но по сравнению с доступной властью Агорна, я не имел ничего. Тогда я решил стать им, вторым Первым Единым, и свергнуть с власти Агорна Экласардиа. Многое время я строил свой план, и наконец, когда час пробил, и я решил повернуться против него, этот глупец, наконец, понял, что, нет, Кого именно держал все время при себе. Да, да Незначимый, он держал при себе предателя и изменника. Я забрал его главное оружие, содержащее в себе его большую силу - Эхо. Увидев это, Агорн попытался воззвать ко всем Единым, но все из них были уже подкуплены мною, и уверены в победе увидев Эхо у меня. Агорн открыл свой взгляд и увидел у всех его приближенных черную язву в душе и его скорбь была весьма велика, как я и задумал. Эта скорбь ослабила его, высосала его силу почти до конца, но он был весьма и весьма силен, даже один против многих нас. Даже с Эхом в руке я и все Единые не могли уничтожить его. Война длилась очень долго, но однажды Эхо нанесло ему поражение. Добитый он добрался до Ронеголна. Увидев все это, мы поняли, что настал истинный час, и решили уничтожить, добить его, однако он был слишком умен. В то время когда мы уже хотели испепелить его, он сделал заклятье Ключ Агорна, и заключил в вечный плен всех Единых, пожертвовав собой ради всех вас презренных человекоподобных, которых я бы с удовольствием искоренил как ошибку природы. Пожертвовал собой ради так называемого мира среди вас... Агорн был глупец и никто иной! Как один из Единых я тоже почти попал в вечный плен, но я знал не полностью, но знал, как можно уберечься от вечного плена. Если бы я знал что тогда, видимо заподозрив меня в этом, он недорасказал мне о полном выходе из этого вечного плена. Большая часть моей силы и возможности были заперты в вечном плене. Как почти добитый лев я опять многие времена ждал и собирал силы, и изучал выходы из вечного плена. И теперь я понял, как нужно освободить всех Единых, и как тем самым освободить свою большую силу из этого вечного плена. Скоро я уничтожу Землю и начну с Великой Земли. Но мне не интересно убивать и мучить всех в неизвестности. Я дам им время подготовиться к моей войне, подготовиться, что бы насладиться в полной мере поражением Магистров. Но я потерял много времени, говоря с тобой. Передай Магистрам Цитадели, что не пройдет и два Круга новолуния как я начну войну, и уничтожу их всех до единого. Передай им что я намерен снять печать правды, или вечный плен.
Разум Мейсона по-прежнему находился в шоковом состоянии, он не знал, что сказать взамен этим ужасным словам, и не понимал все эти имена и названия. Но царивший вокруг холод заставлял его дрожать всем телом и желать поскорее избавиться от этого мучения.
-Слушай меня Незначимый. Ты должен все это передать им, не позднее истечения одного полукруга, иначе у них не будет времени подготовиться, а ждать я устал.
Казалось что сейчас Мейс просто умрет от этого ужасного холода. Слушать было невозможно, единственное желание было, что бы этот туман и голос вокруг исчез.
-У-уйди, о-о-оставь м-меня!
Казалось, голос немного сжалился над мучениями Мейсона.
-Как скажешь Незначимый. Но помни, время нет…
Раздался непонятный звук не похожий не на что, что раньше бы слышал Мейсон. Звук был настолько силен, что казалось он, расколет его череп на две половины. Из гортани раздался хриплый крик, похожий скорее на детский хриплый писк боли. Звук становился все сильнее и могучей, и когда Мейс понял, что сейчас он умрет, звук прекратился. Царивший вокруг ужасный холод, пробирающий его до самой последней нити, исчез. Постепенно окончания рук и ног приходили в себя после долгого простоя, и начали покалывать, словно он отлежал все тело сразу. В голове появилась новая тупая боль, и в память сразу же вернулись обрывки воспоминаний. Но это было не главное! Сейчас на всем на чем была основана его жизнь, это было тепло, которое лилось со всех сторон. Правда усиливающаяся боль в голове не давала ему покоя, но облегчение, которое проносилось как освежающий ураган по рукам, ногам, доставляло удовольствие, какое он не ощущал никогда. Оставаясь лежать в такой же позиции, и подметив, что теперь он чувствует под руками землю, и вообще твердость, Мейс попытался улыбнуться, что доставило мучительную боль в затылке. Постепенно «удовольствие» проходило, и взамен сильно засаднил нос, бок, рука, почувствовалось боль в груди, будто у него было сломано ребро. Попытавшись шевельнуться, Мейс понял, что руки и ноги его пока не слушаются, словно они были чужие, не его. Все что смог он сейчас, это просто открыть глаза…

В детстве ты свободен и можешь сбежать в любой момент; а потом родители покупают тебя на мобильник, и ты навсегда прикован к ним информационной цепью. Ничего обиднее нельзя и придумать. Взрослые могут шантажировать даже игрой в пузырьки и мобильные гонки, а потом еще и удивляются, почему же весь мир их детям заменил WOW. Такое вот печальное явление.
Хорошо, когда в жизни есть о чем вспомнить; хорошо, когда в детстве у тебя был тысяча и один побег, и ты повидал свой собственный мир, а не идиотские камеры хранения для детей, куда родители сдают своих чад на время, пока они пьянствуют в ресторане, швыряют деньги на всякую фигню в их огромных магазинах, смотрят идиотские скучные фильмы, которые стыдятся показать своим детям. И чувство, что ты можешь свернуть с выбранного пути в любой момент и начать все сначала или поменять всю свою историю в корне – чудесное чувство.
Мой первый побег состоялся когда-то очень давно; я не помню, сколько мне тогда было, помню только свои джинсовые супермодные шорты и пижонские сланцы. Лет в шесть я был самым крутым парнем в мире. Всем этим американским кретинам (прощай, толерантность – ты была мне неведома в ранней юности, я не уважал, но и не ненавидел) было до меня далеко; они, наивные, смели думать о своей стильности и популярности. Из-за меня мать могла поднять на уши целый город,– всем этим медийным призракам не могло даже представиться такое в их вылизанных американских мечтах, в их детстве и селах с крутыми парнями и прыщавыми (будущими) миллионерами. А здесь, в моем городе детской мечты, была даже парочка кафе, красивый цветной ларек с газетами (которых родители тоже почему-то стеснялись) и большой железнодорожный вокзал, на котором стояли дымящиеся кадки (мама называли их траурно – урны) и ходили толстые бабы с гнусными, прогорклыми пирогами.
Мама приехала сюда лечиться и отдыхать и в который раз потащила нас за собой; жизнь людей без машины всегда представлялась мне интереснее людей внутри душных железно-пластиковых печей. Мы в тысячный раз, в один из дорожных эпизодов моего детства, сидели на станции и ждали неведомого автобуса, который довез бы нас до санатория. Цветной ларек манил меня, а родители принялись ругаться.
- Ты не могла найти машину? Твоя мымра не может даже машину одолжить своей правой руке. Объясни мне, ну какого *** мы тут...
- Не психуй ты. И не ругайся при ребенке. Замолчи немедленно, - спокойно заявила мать, смело глядя в пыльную даль. По правую руку от нее был чудесный маленький город (парочка известных людей, выращенных в этой местности, добрый и деятельный губернатор; знаменитый городской сумасшедший, тяжелая эпидемия гриппа в позапрошлом году), а по левую – желтая сухая степь, из которой, как мне казалось, сейчас примчатся дикие люди на конях, с копьями и стрелами.
- Это не я псих. Это твоя фирма – дурдом... Или не фирма? Как там эта фигня называется?
Мама, наш храбрый полководец, твердо смотрела вдаль и ждала даже с некоторым напряжением. Из-за прилавка вывалилась сильная фигура какой-то тетки; она с матерью поболтали о чем-то серыми, ничего не значащими голосами и мама вернулась к ожиданиям. Отец купил банку пива и хмуро прилип к ней. Процесс пивопития мешал ему что-либо говорить, и он только косился на маму и морщился время от времени. Мама часто говорила: «Любимый, ты меня ненавидишь. Не смотри на меня так, пожалуйста. Так зло.» Отец мерил длинными ногами дорожную пыль, мама горбилась и тянулась время от времени, ей было неловко и скучно. Мы замерли в тишине.
Я всегда молчал, и мама страшно удивлялась этому, учитывая болтливость обоих родителей – а ведь мне было что сказать, правда. Яркие цвета всегда привлекали меня, и я вдруг подумал, что мы могли бы не тупо ждать тут, а хотя бы прогуляться по городу и поесть что-то более вкусное, чем сытное и «горячее» второе, презентуемое на вокзале как комплексный обед – резиновые биточки с прохладными макаронами плюс мутный компотец.
Моя мать всегда была адекватной женщиной; за двадцать пять минут она не увидела среди пары-тройки машин ни одного автобуса, кажется, они здесь вообще были не в ходу, и тогда она усиленно стала ловить машину, а через некоторое время нам на радость все-таки остановился какой-то сумасшедший ...
- Не довезете до «Березок»? Это недалеко, километров восемь отсюда, - мать безбожно врала – даже я запомнил, что это в двадцати километрах от города. – Да?
Эта дурацкая машина, вся какая-то покоцанная и потертая, как полагается, была забита изнутри ящиками и чемоданом. Места совершенно не было, и мама решилась оставить отца и поехать со мной. «Хватит мучить ребенка».
- Что? А я тут без вас буду торчать, да? Еще и с вещами. Отлично.
- Отлично. Ну да, мне не сесть... Путевку не забудьте, давайте, садитесь... Попросите его хоть это дерьмо с задних сидений убрать...
- Я не ругаюсь. Все, ладно, - отец махнул рукой и вскинул голову.
Мама села рядом с водителем, меня пристроили назад; водитель, какой-то смущенный и оторопевший от нашей многочисленности и эмоциональности, ушел для приличия проверить, не найдется ли места в багажнике, и не сможет ли он как-то поправить мом положение мальчика, раздавленного между газовым баллоном и запасным колесом. Мама пудрилась перед зеркальцем заднего вида, я пытался смириться с углом, живо и навязчиво толкавшим меня в бок. Водитель засвистел от нервов; папа вздрогнул и засунул голову в салон. «Этот мужик не внушает мне доверия. Послушай, вам не стоит... Знаешь что, нам уже, судя по всему, пора домой... Зачем тебе ребенок? Тебе и с этим хмырем будет очень хорошо...» Они шипели между собой, как пара влюбленных змей; кстати, так случалось почти всегда. Мама наступила на жевачку или ломала каблук, опаздывала на последний поезд метро, когда возвращалась с работы, и папа мог довести ее до слез, даже если не хотел этого.
Машина была просторной и тесной одновременно. Я мог бы спать в проходе, если бы мне пришлось; я мог даже выйти в другую дверь, если хотел. Предки ругались, водила шуршал в багажнике, как-то смущенно, будто боясь помешать моим выяснять отношения. Мы бесполезно теряли время, а за минуту я успел устать сидеть; никакого коварного плана в моих действиях не было, и я просто вылез на воздух из этой бензиновой клоповни.
Мои предки были чемпионами по убийству времени; если бы это дело по-правде наказывалось, их бы посадили в тюрьму на пожизненный срок. Они ссорились и ходили по кругу из слов, а у меня впереди была масса свободного времени. Мужик тревожно разглядывал раздавленную канистру в багажника и был глубоко погружен в свои мысли. Папа, по пояс увязший в переднем окне, снаружи выглядел очень забавно, и я даже посмеялся по этому поводу, хотя и знал, что в данную секунду они скуривают нервные клетки друг друга.
За витриной ларька продавалось столько всего! На самом деле, ни журналы с картинками, на которые мама возмущенно фыркала, ни маленькие сельскохозяйственные календари. от которых была в восторге моя бабушка, не были мне нужны; но цвета и утешительное разнообразие товаров меня очень привлекало. Казалось, я мог часами изучать витрину, сравнивать цены, подсчитывать свои скромные средства. Но все это продолжалось ровно до тех пор, пока тетка, заседавшая в палатке, не начинала подозрительно спрашивать меня о чем-то, интересоваться моими вкусами, пытаться что-то советовать или расспрашивать о моих родителях (черт возьми, я мог бы многое ей рассказать! – но всегда, всегда молчал).
Мотор взревел неподалеку; оказалось, я был уже в двадцати метрах от автобусной остановки, и добежать я бы все равно не успел. Я не сразу обратил внимание на то, что водитель занял свое место за рулем, мама дышит глубоко и ровно и медленно прощается с отцом, обещая ему подать на развод по возвращении в город, не сразу заметил, что ушел так далеко, а папа, распаленный беседами с мамочкой, тоже не увидел меня; машина тронулась, дорога побежала под колесами и солнце вспыхнуло и погасло на бампере. «Я только вышел, а потом вдруг машина уехала, и папы не было, и мне в глаз что-то попало, и я ничего не успел, и никто не слышал...», - что-то в таком роде я потом загонял маме, папе, маминой подруге и бабушке по телефону – но это было уже потом, и все было кончено, и мама уже перестала думать, что я уже мертв или сделался инвалидом по вине несчастного случая.
На самом же деле над землей поднялась желтая пыль, отец встряхнул плечами, закинул за спину тяжелую сумку и гордо пошел вдоль дороги с прямой спиной, повыше задрав нос. Даже на затылке у него волосы непокорно ерошились; и он шел, такой прочный, такой сильный и несгибаемый, и помогал себе шагать, взмахивая в такт рукой. Наверно, все эти ритуалы очень его поддерживали. Я смотрел в его спину; и мне хотелось плакать первые две секунды, но вместе с тем во мне уже расцветало что-то удивительно радостное. Я видел все, я предчувствовал удивительные приключения...
...В ожидании их я таскался по городу целый час. Даже улицы, на которых мы уже были, показались мне длиннее и страшнее: там было полно незнакомых людей, и все они как-будто пялились на меня, и дома менялись местами, и даже то место, по которому я только что проходил, успевало сменить направление, и ориентиры вроде магазинов и вывесок прятались от меня. От солнечного света все на свете казалось рыжим или песочным; стены домов представлялись мне полускатами египетских пирамид, которых я никогда не видал, а стеклянные внутренности домов, на самом деле являвшихся наружными лифтовыми кабинами, можно было представить заоблачно высокими статуями всех этих коварных египетских богов. Оказалось, что я успел уже здорово устать за время нашего утреннего семейного похода, и теперь мне еще и хотелось спать и есть, что было невозможностью при том, что я имел при себе суммы какие-то совсем незначительные – в итоге я потратил всю свою наличку на три чупа-чупса. . До вокзала я добрался, и там полежал на лавочке, разглядывая лазоревое небо с оранжево-лимонными облаками.. На контакты с местным населением я пойти так и не отважился. Лет до десяти у меня был странный комплекс немоты – беседы с незнакомыми взрослыми и невзрослыми людьми давались мне очень трудно, если вообще давались. И вот я валялся на деревянном противне, медленно усыхая на солнце, мечтая попить и поесть... И в то же время никто не заставил бы меня вернуться. Никогда и ни за что. Всего лишь жара, всего лишь хочется мороженого и жареной картошки – ха! Все это я намеревался пережить.
Я нашел журнал и тщательно изучил его, рассмотрев все картинки, все неказистые карикатурные рисунки к политическим статьям. Я никогда не разбирался в политике – позже с моими однокурсниками мне не о чем было поговорить, потому что после пары слов на тему выборов и оппозиции я сразу видел этих ушастых уродцев с серых газетных страниц, видел уродство, уродство, уродство...
Мир упорно не замечал моего присутствия, и вскоре я принялся играть в невидимку. Это была забавная игра. Невидимка выбирает свою новую жертву и начинает слежку.
Первой жертвой Невидимки оказалась маленькая толстая бабулька с кошкой на руках. Может быть, жертвой была все-таки кошка. Они как раз выкатились из вагона, и бабулька подсчитывала сумки и странно ощупывала все свое тело, как-будто ловила на себе муравьев. Кошка на поводке, сама удивленная свои положением, была удивлена еще больше, когда кто-то невидимый принялся чесать ее за ухом. Невидимка не стал дергать кошку за хвост, ей повезло на этот раз, но тут бабулька заругалась на какого-то мальчика, кошка мяукнула, Невидимка ушел.
Невидимка был совсем беззаботным, и мог невзначай раскрыть молнию на сумке какой-нибудь рассеянной барышни. Чей-то чемодан был спрятан под лавку, в зале ожидания сооружена небольшая модель вавилонской башни из одноразовых пластиковых стаканчиков. Он мог идти за кем угодно, смотреть на кого угодно, следить за тощим дядькой в кожаной куртке (по такой-то жаре!), мог зайти в кафе и сидеть там у окна на холодной липкой лавке. Никаких особых подвигов Невидимка не успел совершить за тот день и от этого был не очень доволен собой.
В кафе почти никого не было, а какие-то дядьки в цветастых рубашках и полуголые тетки кисли у стойки, в ожидании своих прохладительных напитков. Они казались такими забавными, но зависть к их веселью и запотевшим стаканам в руках пересиливала всякое положительное отношение. Их было много и они беззастенчиво шумели, а я был только мелким незаметным мальчишкой, которому хотелось пить и есть. А никого это почему-то не волновало.
Помню, в детстве я никогда ничему не удивлялся. Никаких вопросов родителям. Никаких восторженных воплей. Все было так ровно и гладко, и весь мир я принимал в непоколебимостью взрослого. Все в мире должно быть гармонично – и я, наверное, просто уравновешивал моих предков, этаких детишек. Они так часто вели себя странно, что я привык, и уже мало реагировал на откровенную дикость некоторых людей. Все эти фрики, психи и оригиналы пачками слонялись по миру, и я видал хотя бы одного в день. После одной нашей с отцом ночной вечеринки ни одни клоун не мог для меня сравниться с ним в своей запредельности. Это было красивое время, весна, небо плавало в асфальте, мы переезжали в новую квартиру из родного дома, списанного под снос. С ковров мама счищала грязь переезда, ножки стульев немного расшатались и грузчики кокнули семейный сервиз. Первое время мы все испытывали легкое головокружение при взгляде из окна; четвертый этаж мы сменили на восьмой, и разница была довольно-таки ощутима. Мама утром отправила нас гулять, мы шли по улице и все женщины вокруг почему-то оборачивались на моего героического отца; такое бывает с некоторыми людьми, и у них могут быть лишние или недостаточные килограммы, они могут быть замкнутыми или гиперактивными, но лица противоположного пола реагируют на них непременно эмоционально. Может, он просто шел как-то по особенному, или его старая куртка выглядела как-то супер суперски. Речь идет даже не о сексуальности, но все они не могли не повернуть голову или не дрогнуть плечами рядом с ним. Не представляю, как мама вообще отпускала отца из дома, должно быть, меня она отправляла как защиту от нежелательных (для нее) знакомств. Пройдет лет пятнадцать, и моя девчонка будет спрашивать меня: «Где ты был? Хрен ли ты не звонил, я что, никто, бла-бла-бла...» А мама боялась всех его злых взглядов и никогда не задавала лишних вопросов, даже если очень хотела. Я помню эту весну, и я тогда первый раз не стал переодевать домашние тапки перед прогулкой по маминому недосмотру. Все эти дамочки пялились на папу, а мама ждала нас домой к обеду. Солнце светило в глаза и мы вместе прилипли к свежеокрашенной лавочке. Папа купил бутылку красного и две бутылки пива. Мама в тот день не дождалась нас к обеду и даже к ужину; она прыгала из комнаты на балкон в одном халате, отчего потом простыла и слегла с бронхитом, она даже бегала на улицу, а потом надулась, «как мышь на крупу», и не слезала в дивана до вечера, заплаканная, потонувшая в море волнений. Тогда был первый раз, когда папа сильно напился после смены адреса, и такая многоэтажность все еще была ему в новинку. Как самый крутой парень вселенной он плюнул на лифт и оттащил меня на лестнице через череду хлопающих дверей на тугих пружинах. Длинными ногами он перешагивал через две ступеньки, я вприпрыжку несся следом; мы держали путь к себе на четвертый этаж. Он громко считал переходы, на тридцать втором его замкнуло и мы минут десять переводили дух на шестнадцатом этаже. Само наличие таких заоблачных высот в пятиэтажке, наверное, как-то смутило его; мы пересели в лифт. Никаких ориентиров у него не было, и он полагался только на свою интуицию. Я довез его было до нашего этажа; мне так хотелось, чтобы там нас встречала мама, и она все-таки придала бы отцу нудное направление. У двери нашей квартиры он сказал: «Что за дерьмо. Это не может быть наша дверь. Наверное, это выше,» - и, не выслушивая моих монологов в пустоту, вытолкал меня в лифтовой холл. Мы ездили вниз и вверх, и я ощущал всем телом каждый пройденный метр. Иногда меня до сих пор тошнит в лифтах.
Наша семья была тем еще Верховным собранием; но этот человек, первый, заметивший невидимку, не был похож ни на кого, словно не имел цвета или тени, однако и ему я не удивлялся.
Он сидел передо мной, несчастно свесив руки, не прикасаясь к мутноватому чайку в граненом стакане; он улыбался как-то слабо и невыразительно, а сам не отрывал от меня глаз, так что взглянуть прямее в его лицо я не мог. Этот человек говорил ровно и гладко, но сути было будто бы и не уловить. Забавная вещь: водолазка с обрезанными рукавами казалась его собственной кожей, выкрашенной черной краской. Его шея выгибалась вперед, и он напоминал истерзанного верблюда из бездарного мультика.
Я узнал, что его зовут Вова. «Дядя?» - «Да нет, просто Вова...» Он очень попросил меня, чтобы он никуда не уходил, пока он отойдет, и у меня не было сил ему возражать. Он вернулся ко мне с пачкой мороженого. Пока я ковырял брусок деревянной палочкой, как настоящий китаец (до пятнадцати лет я не мог изгнать из себя сознания, что все поголовно азиаты, кретины, едят зачем-то деревянными палками), он говорил и говорил...
В кафе никого не осталось, и даже отпускного вида люди разошлись. У стойки орал маленький хрипатый телевизор, в него пристально взглядывалась нелепая официантка – толстая и в оборочках. Вова несколько раз сфотографировал меня, пока я ел, и он все говорил что-то, говорил... Наконец, затих – оказалось, он спросил меня и теперь ждал ответа, но я совсем не слышал вопроса. Мы пили газировку; я не говорил ни слова и еда меня просто спасала. Может, он ждал от меня хоть каких-то слов, но я ни звука не мог из себя выдавить. Минут через тридцать мой комплекс сошел бы на нет и я смог бы очень неплохо поговорить с ним, но пока что мой таймер еще тикал, и я сидел тихий и довольный – хотя бы поел. Жизнь казалась мне прекрасной.
Вова быстро щелкал мобильником, и тут что-то у него сбилось, неловкие пальцы второпях ударили не по тем кнопкам и на нем вдруг отразилась такая паника, такая боль, что он напомнил мне мою мать в тот момент, когда она собиралась заплакать. Он больше ничего не говорил и только редко посматривал на меня, тогда, когда ему казалось, что я отвернулся; а я как раз и ловил его на этих взглядах.
Мне было прохладно и сытно; после тяжелого дня я скучал по кровати или хотя бы сиденью автобуса, где мог бы поспать. Темно-зеленая аквариумная атмосфера этой забегаловки навевала на меня сон; может быть, время прошло так скоро из-за моего состояния. На улице кто-то громко вскрикнул. Официантка тяжело охнула, потягиваясь; Вова вздрогнул, глубоко моргая и пожимая плечами.
- Я отойду, - как-то гордо и громко сказал я ему. Так всегда говорила моя мама, когда ей требовалось сбежать на пару минут или наконец сводить меня в туалет в ресторане: «Мы отойдем».
Туалет не блистал чистотой и мама заставила бы меня мыть руки после посещения такого местечка.
Вова подошел как-то странно, и я жутко дернулся, услышав его дыхание у себя за спиной. Оказалось, он был тут все это время, пока я, увлеченный торжественным процессом, слышал только журчание. Он судорожно сжимал свой мобильник, будто коробочку, с которой была заключена его смерть, и мне опять показалось, что он сейчас расплачется.
- Мне понравилось тебя снимать, - прошептал он. – Хочешь, я тебе еще сфотографирую?
Вова настраивал камеру в телефоне с таким видом, будто вязал петлю на свою шею; я стоял, придерживая руками свои крутые пижонские шорты, позабывший о необходимости как-то зафиксировать их на себе и застегнуть ширинку. И трусы у меня тоже были пижонские. С Микки Маусом.
Представляю, что за дивная это была минута: я в своих трусах, жалкая тень человека с мобильником в руках и группа топающих, запыхавшихся людей, разом свалившихся на нас будто бы с потолка.Честно признаюсь, что даже в детстве я не страдал отличной детальной памятью; я не помню много из того, что творилось тогда, но помню хаос, закрутившийся вокруг, и на кухне сгорели чьи-то биточки и обуглилась сосиска в тесте, и я помню этот запах и запах маминых духов и ее ужаса, горьковато-стойкий, которым ее одежда пахла еще пару дней. Плачущая и несчастная, мама вцепилась в меня с силой, почти отрывающей меня от пола. Голым плечом она отирала гадкую стену, укрывая меня от окружающего мира, вряд ли она думала в тот момент о чем-то. Парни в голубых рубашках (милиционеры, я уже тогда догадывался об их роли в этом деле) обступили Вову, и один из них как-то неловко толкнул его в плечо. Я мало что видел, и мама закрывала мне обзор, но я видел, как Вова скривился даже от слабого удара и у него из носа пролетела на пол широ-о-окой дугой какая-то дурацкая сопля, я видел ее лучше, чем что-либо другое. Больше я ничего не знаю, по-честному говорю. Я больше никогда не видел и не слышал о нем.
Только детям такое под силу, и моя психика оставалась в целости и сохранности даже после встречи с Вовой, после того, как мой отец орал на меня как ненормальный, а потом махал рукой, отчаявшись воспитать из меня адекватного человека, мама дергалась в нервных судорогах и бабушка обвиняла меня в своей будущей смерти; а я смеялся, когда мама потом рассказывала о скандале, учиненном в тамошней милиции.
Моя жизнь продолжалась и в ней случился еще не один побег.
Мама всегда была со мной бдительной, и от нее было не так-то просто сбежать. Только пару раз, когда летом она забирала меня из детского сада, и ее вдруг срочно отзывали с отдыха на работу, ей приходилось бросать меня на папу. Каждый раз она делала это с ужасом, и была в чем-то права. Мы были такими ребятами, что могли наворотить самых дикий дел на ровном месте. Несколько раз я отправлялся в маленькие путешествия по району, пока отец спал или ругался с кем-нибудь, но ничего серьезного я не достигал. С каких пор человек начинает раздваиваться? Я начал с того, что не мог понять, чего я хочу, что мне нравится или не нравится; я мечтал о побеге без возвращения и в то же время не мог представить себе жизни без моей настоящей жизни. Без школы, без телевизора, без семьи.
Тогда как раз появлялись большие супермаркеты – я любил теряться в них, и мама всегда тратила кучу времени на поиск. Я даже мечтал иногда, что она перестанет меня искать, ей наконец-то станет все равно, и я стану совершенно свободен. А потом меня сбивало с ног гнусное ощущение никому не нужности и я подсчитывал каждую минуту, которую мама пропускала перед тем как выволакивала меня из простенка между стендами.
Я мог ненадолго сбежать, когда меня отправляли в магазин за хлебом; возвращаясь, я завирал что-то невразумительное, и папа серел лицом, не веря мне ни на грош. Я сбегал на даче, и там это было не очень-то сложно. Несколько раз моего исчезновения никто не заметил.
Представьте, как грустно мне было. Это было тотальное предательство. Я был готов сидеть дома все время и заговаривать со всеми подряд обо всем подряд, лишь бы все они не смели забывать о моем существовании.
С каждым годом мне все легче было прогуливать школу. С каждым новым прогулом, отторжением и омерзением от своих дурацких оправданий мне казалось, что можно больше никогда и никуда не возвращаться... Зимой на улицах я промерзал до самых костей, захлебываясь коротким глотком мнимой свободы; но когда я приходил домой, мне хотелось разнести этот мир к чертовой матери. Все оканчивалось, и каждый раз мне казалось, что прошла и эра побегов.
Папа стал реже выпрямлять спину, и больше не махал так забавно рукой во время ходьбы, как раньше. Мне было лет четырнадцать, я оканчивал восьмой класс; отца повысили в должности, а мама умерла.

Отца с его дурацкой фирмы вечно посылали во всякие командировки в дурацкие мелкие города; в этот май я прогуливал школу через день и меня грозились выгнать. Учителя даже созвали административное совещание; суровая тетка из детской комнаты милиции сидела и буравила меня взглядом. Но в моей крови они не нашли бы и крошки алкоголя или наркотиков; я даже не курил, и вообще был примерным парнем за исключением того, что сбегал, ругался матом и еще спорил с учителями иногда. Когда я не мог настоять на своем, идиот, кто-то словно наступал мне на горло, я просто не мог ничего с собой поделать. В четырнадцать ты не умрешь от сердечного приступа в период немного перенапряжения, но вот твоя душа вполне может подохнуть где-то там между чистоплюйством и лизоблюдством. Тетка-мент все еще сидела, уставившись на меня, как-будто была пьяной в дым или спящей с открытыми глазами, а преподы болтали обо мне что-то такое неожиданно ласково-благостное, оправдывающее меня по всем статьям – это говорили они, люди, травившие меня всей своей идиотской гоп-компанией последние месяцы. И тогда папа стал собираться в командировку и решился прихватить меня с собой. Неделю он каждый день сопровождал меня в школу, чтобы я все-таки написал итоговые контрольные; мы шли по улице молча и торжественно, высокие и мрачные, несгибаемые мужчины с похорон.
Жизнь была такой прекрасной и мир был охвачен самой лучшей весной последних десятилетий.
День в поезде, вечер в темной гостинице. Мы почти не разговаривали, я исследовал идиотские журналы и додумывал короткие бесполезные мысли.
Мне противно вспоминать себя в то время; хотя, кто знает, может, я и сейчас все такоей же? Тотальная сублимация, тотальные войны либидо; мой мир вокруг был либидоокрашенным. Мы с отцом почти не разговаривали, и даже самое простое слово давалось нам с трудом. Мне противно вспоминать себя, прыщавого уродца. И переходный возраст – это как яма, в которой ты сидишь один-на-один со всем дерьмом, которое есть в тебе, и пытаешься поверить в то, что это не все, что ты в жизни увидишь. Что ты лучше всех, черт побери, что кто-то еще любит тебя.
Вечер гостинице стал для меня символом моих отношений с отцом. Воздух был так тяжел, что словам было трудно пробираться сквозь него; как словам, так и мыслям, и мы сидели в нашем маленьком космосе, навечно заключенные друг с другом, и до настоящей Земли нам было очень далеко. Бра на стенах горели мягко и лимонно; телевизор, не подключенный к антенне, слепо глядел в сладострастную кровать – нам достался номер для двоих, но с одной двуспальной кроватью, как всегда бывает.
На другой день все поменялось; я был ослеплен с самой рани. Бледные занавески не фильтровали утренний свет, и он не давал ни одному сну задерживаться, так что последние пролетали со скоростью стыдливых титров – кадр, кадр, кадр... Я был размазан по кровати тонким слоем и не мог собрать себя во что-то более или менее целое, а отец уже успел тихонько уйти в душ. В четырнадцать лет я был погружен в себя, и мне было наплевать на весь мир; думаю, сейчас мой взгляд на папу был бы совсем другим, и я видел бы много из того, чего не желал замечать тогда. Я ничего не знал о нем, еще раз говорю – ничего. За то время, что он всегда прятался от меня в ванной, он мог тысячу раз распилить себе вены и умереть от кровопотери, и также сто раз и передумать расставаться с жизнью. Но я был слеп; я ничего не видел, не слышал его песен, которые все почему-то оканчивались фразой «на небесах...», и не знал, кто звонит ему в последнее время, почему и куда он уходит и почему он возвращается. А он, похоже, совсем разучился разговаривать со мной.
Об этом всегда неприятно думать, но это так. Я не думал ни о чем, когда мне было четырнадцать лет. Я мог только скрываться от мыслей, и это как раз таки спасало меня. Но факт есть факт... Собери весь свой внутренний голос, чтобы сказать, чтобы признать... Мамы больше нет. И с ней исчезло звено, объединяющее нас, исчез тот язык, на котором мы с отцом могли общаться друг с другом. Маленькие печальные умозаключения.
Мы завтракали в столовой; нас встретил папин коллега, которые тут же стал лезть ко мне со своими пацанскими разговорами, но потом сменил свой тон на залихватски-отеческий, как раз такой, какой, как мне кажется, должен быть у пьяно-веселых папаш, готовящихся к злостной порке своих чад. Папа тяжело щурился; сейчас я мог бы заметить, что он не спал всю ночь и с трудом понимал все, что ему говорилось. Но я был слеп и осторожно отпросился «подышать на улице». Покурить, грубо говоря, на тот случай, если ты куришь – подышать, если являешься пассивным курильщиком.
Вокруг стеклянных глаз столовки вились хромированные, подозрительно новые сети труб – поручней и турников, которые образовывали собой несложный маленький лабиринт. Забавно было ходить по нему туда-сюда, и твое отражение, сплющенное и оскорбленное, ходило вслед за тобой по трубкам. Все было так мило и невинно; я «дышал» на улице, отец медленно испарялся, сидя лицом к лицу с этим жутким челом.
Отец испарялся. Это верное слово.
Слабым строем вдоль шоссе стояли машины. Веселые местные жители смело ходили по чахлым газонам, претендующим на элемент украшения города. А через дорогу мне виделся загадочный высокий кованый забор, за которым шумели деревья и определенно слышались голоса.
Там стояло большое самолетообразное нелепое здание, в точности копировавшее мою школу. Эти строения мне никогда не нравились, и все же что-то тянуло меня... Должно быть, совесть, - сам я должен был еще бегать по учителям и исправлять свои оценки, но я был здесь и вовсю дышал, и мог пойти куда угодно, ура! По стадиону двигались толпы фигурок в белом; казалось, будто это была женская школа, по крайней мере на поле были исключительно девочки. В моей душе расцветал странный восторг, как-будто горизонт открывался передо мной сразу во все стороны; но и ужас брал меня одновременно за горло. Я шел по забору, пальцами перебирал частые прутья решетки, как клавиши фортепьяно, и в голове моей был гелиевый хаос. Девчонки до этого сдавали норматив; я подошел, и что-то неуловимо изменилось, и послышался первый визгливый вскрик, первые вспышки резкого неестественного хохота, первые легионы бомбардировщиков поднялись в воздух. Они уже совсем были готовы ходить на ушах, и самые смелые решились подойти в забору; подойти ко мне. Мое появление произвело неотразимый эффект, гормоны беззаботно летали в воздухе. Могу поспорить: будь я не один, я не пользовался бы даже долей своего успеха, но... Видимо, это был мой день. Они говорили хором и как-будто одно и то же. Смеялись и все одинаково. Одинаково бежали по ровной дорожке, одинаково дрыгали ногами, одинаково на них смотрела их тощая полулысая училка и давала следующим белым существам отмашку – беги, мол.
Калитка не была заперта, я вошел. Минуту казалось, что они все спят наяву, и не видят меня - мои игры в Невидимку все еще продолжались. Здесь были ровные дорожки, по которым ты катился, как по рельсам вперед - так меня и занесло к самому порогу, в самую жаркую летнюю проходную, где десяток девчачьих тел, обтянутых белым, осторожно просачивался сквозь меня. Все были слепы; никто ничего не видел. Охранник ныл под вентилятором, окосевший и приунывший на своем посту. Звонок прогремел, оглушив всех этих людей, бегущих скорее в переход, как раз на путь в столовую. Парни маршировали из зала, а девочки, белые и пахнущие жарой, шли переодеваться. Я видел цветные витражи с картинами на детские примитивные темы; сатанист или эстет ничего не мог бы тут для себя найти. Я видел новые двери и немного перепланированные коридоры, все же неуловимо знакомые даже при различиях цветов. Кто-то в голодной толпе у дверей столовой брал меня за руку, и я почти не удивлялся этому. Не удивил меня и тот факт, что это то самая бледноногая девчонка, которая бежала медленно, как во сне, и которая не моргала, глядя на меня, одна из всех. «Сейчас мы пойдем в столовую и будем пить кефир» - страшно сказать, какая чепуха лезла мне в голову. Не все было так невинно, на самом деле, но либидоокрашенность интересна только для действующего лица, и я не буду вас утомлять этими нервными токами так, как мучил самого себя.
Я чувствовал. Я много чего чувствовал. Может, это все был сон; пустая раздевалка, крючки, голые и голодные, злобно впивающиеся в воздух, жара, пот, руки... Потом мы поболтали; я узнал, что ее зовут Машей. Кефир крутился у меня в голове и я никак не мог его прогнать, даже стараниями и внушениями Зигмунда Фрейда. Маша сидела рядом со мной, я дышал медной краснотой ее волос; никто не искал ее почему-то, никому не приходилось впираться в наш личный будуар, чтобы забрать куртки или пальто... В позднем мае в школе часто обнаруживается нечто, невидимое в течение целого учебного года, вроде раздевалки, всегда пустой в определенное время, или подсобки рядом с физкультурным залом, где можно ---.
У меня по спине катались раскаленные ежи, и Маша хрипловато шептала мне на ухо. Я почти не слышал, зато мы сидели почти в объятиях друг друга. И это было больше, чем тупые американские фильмы о молодежи, и я был совсем не таким бревном, каким мог бы быть... Я говорил и говорил; я мог сказать все, что угодно, или же мог совсем молчать, и все это так или иначе привело бы к одному результату. Мы невыносимо подходили друг другу, и в те удлиненные секунды я верил, что в этом медно-красном раю я проведу остаток жизни. Почему-то иногда в юности кажется, что жизнь – только короткая стоянка, а она все тянется и тянется, и обрывается всегда неожиданно.
Какими глупыми мы все можем быть, и мудрыми одновременно.
Потом наступил седьмой урок; многие классы уже свалили из школы, и Маша с неохотой ушла переодеваться. Зеркало корчило мне омерзительные рожи; одна из рож показалась мне прыщавой, другой роже внезапно показалось, что отец, наверное, уже давно меня ищет, а я опять пропустил время сквозь пальцы и забыл обо всем.
Я не видел Машу в упор, когда она сидела тут, рядом со мной, но стал припоминать каждую деталь, когда она ушла. Мне опять казалось, что такое происходит со мной в первый раз; опять одна моя часть была холодна, как лед в летних прохладительных коктейлях, опять другая таяла от каждого слова, от каждой секунды на жестком подоконнике.
Она ушла переодеваться; она ушла, и у меня было время вернуть небо и землю на свои места, привести себя в порядок. От нее пахло чем-то таким, названия чему я не мог отыскать. Сидя рядом, Маша спрашивала меня о Москве, обо мне... рассказывала об их уроках гимнастики и танцев – у них была классная школа. А еще она любила бассейн. Она утыкалась в меня острым теплым плечом, она дышала с легким посапыванием, а глаз ее я так и не разглядел, как-будто они были застланы от меня чем-то еще, как-будто было еще не время их видеть, не место и не нужно.
«Она – самая классная... Ты – самая классная... Классная... самая... классная... Моя.»
Стены таяли, Маша вернулась – и я уже ни о чем не помнил. «Ты самая классная.»
Мы целовались минут пятнадцать. Это было хорошее время. Сумка перетягивала ей плечо, и она стояла, такая ломкая и прямая, наклоняющая голову каким-то необыкновенным образом, заглядывая мне в глаза и пожимая плечами.
Шел урок, только какие-то бездельники мотылялись по коридорам. Маша шла впереди, маленькая и незаметная, а у меня было ощущение, что я расту с каждым шагом, и сейчас перестану пролезать в дверные проемы. Потолок стал мне тесен. Машкины прикосновения горели на мне, как раскаленные клейма.
Мы прошли по улице, в солнце по колено, какие-то банально радостные и легкие – вечно молодые, вечно пьяные. Я набалтывал ей ошметки шуток, над которыми Маша смеялась, надрываясь и стараясь быть еще симпатичнее, чем была, и я сам смеялся, хотя мне было не смешно, а только что-то все время накатывало и заставляло меня говорить и хохотать.
Когда она ушла, я даже не проводил ее взглядом. У меня в голове шумело, и гостиничные корпуса блестели на меня своим окнами на другой стороне шоссе. Не смотрел ей вслед - я тогда почему-то решил, что мне все это приснилось. Ослепительный блеск перил на небольшой лестнице заворожил меня. По ним было удобно съезжать – по блестящим перилам мы все въезжаем случайно в новую жизнь.
Отца не было в гостинице – я даже спросил у администраторши о нем. Я ждал и бездарно проводил охрененно зеленый бархатный вечер в душном холле гостиницы, не решаясь никуда свалить... Папа, как настоящий тихушник, мог сотворить все что угодно. Может быть, он искал меня по всему городу, а может, просто укатил в Москву, потому что ему так захотелось. Мягкое кресло разнесло мой искривленный позвоночник, просидев в нем с 22.00 до 23.00 я едва поднялся на ноги; администраторша сдала пост другой кривоногой дамочке, которая жестоко придралась ко мне, возмущенная моим нахальным сидением в холле. «Из какого вы номера? Тьфу... Парень, не морочь мне голову. Этот номер открыт, и я уверена, что его постояльцы уже лавно спят себе, а я сейчас охра...»
Чертов тихушник не пожелал выслушать моих комментариев, не поинтересовался, каким образом я пережил этот день без денег, обеда и ужина, а только упилил в ванную. К сорока годам мой отец обрел дар невидимки - я могу поклясться, что он не проходил мимо меня тем вечером.
«На небесах.»
Я не спал всю ночь, потому что мои жуткие эротические сны наяву не давали мне расслабиться.
Я три дня ходил каждый день на свидания с Машкой, почти вместе с ней сдавал ее годовой зачет, пускал эхо по коридорам ее школы, обнимался с ней в раздевалке. Каждый раз все это казалось мне сном; каждый вечер отец приходил в номер и не разговаривал со мной, а напевал в ванной.
На четвертый день Маша не потащила меня на свой экзамен; и все время мы провели в раздевалке и провели его с пользой. Догадайтесь, с какой. Я всего лишь болтал как заведенный и у меня на носу от солнца появились веснушки, а она взяла и соблазнила меня.
- У тебя красные глаза. – Она поцеловала меня; ее лицо расплылось на секунду, и наступила охрененная зелень.
Разумеется, у меня были красные (кроличьи, о да) глаза. Последнее время мне было трудно спать – ночами ли, днями.
Она опять уплыла домой какой-то шаткой негимнастической походкой, а я отправился в гостиницу. Ручка двери в номер уже казалась знакомой, даже любимой. В последний момент мне показалось что-то – звук, запах? Дверь не открывалась. Она была заперта. Она была заперта, а я дергал ее – но все бесполезно, все... Может быть она была заперта изнутри, кто знает, моя первая наглухо запертая дверь.
Алые запахи Маши гнались за мной, даже когда я стоял в холле на первом этаже; в пошлом гостиничном ресторане уже как раз начинались первые ночные гульбища. Красные фантазии сбивали меня с ног, когда я пытался спросить что-то у новенькой дежурной за стойкой, а она только хлопала на меня ресницами и не могла ничего понять; у меня было ощущение, что языки иных миров завладели моим горлом и произносят за меня чужие слова. Она не грозилась вызвать охрану но явно принимала меня за кого-то не того...
На улице наступила уже почти ночь. Окна горели так мило, как будто бы звали куда-то – но никто не ждал меня там, даже моя самая классная девчонка. Я был гигантом и никого не боялся, шагая по этим улицам, ни о чем не задумываясь, даже особенно не приглядываясь к людям, которые попадались мне навстречу – но так было только некоторое время. Мимо меня с воем пронеслась в пустоту милицейская тачка; я остался один на этой идиотской вытянутой улице, один на один с серой стеной серого дома. Нигде и никого. Я прошел сквер, прошел гаражный парк. Поливочная машина едва не обдала меня из всех шлангов и злорадно поехала дальше.
В круглосуточном магазине, маленькой живой области, единственной точкой активности был одинокий игровой автомат, безрукий бандит, в который каждый человек из длинной очереди просаживал все свои пятаки. Деньги кончались, или купюры требовали размена – ему на смену подходил другой. Это было нечто вроде маленького соревнования, спора с удачей среди приятелей и соседей.
- Эй, парень, не стой на проходе!.. Вован, я разменял!
- Где?
- В дежурке, в аптеке то есть.
Здесь пахло едой, а я был голоден и не имел денег при себе. Какое-то время я постоял там, а потом все-таки ушел – в ночь, в какой-то дикий вакуум этого поганого городишки. Окна не горели, люди не ходили по улицам, здесь было страшно чихнуть и тем более закричать – казалось, сейчас из окна высунется кто-нибудь злой и разбуженный, и будет пытать тебя подзатыльниками. Я устал и уже не помнил, как добраться до гостиницы; мне пришло вдруг, что где-то недалеко здесь есть эта самая дежурная аптека, которая работает круглосуточно и где можно пристроиться на ночь на каком-нибудь подоконнике, чтобы не падать, чтобы ноги не дрожали от алого и черного... Неоновая реклама не подавала мне недвусмысленных знаков, куда идти, ничего, похожего на аптечный крест не было видно. Мне уже казалось, что стало темнее – я вышел на звук к трассе, по которой проползали редкие машины. Фонари жарили во всю; казалось, что ты попал на Бродвей, и это агрессия Нью-Йорка давит на тебя, слепит и глушит.
Косые темно-бархатные газоны поднимались по левую руку от меня. Свет фар делал все вокруг ненатуральным: и природу, и парней, которые попадались мне на пути, и их черные спины, затянутые в китайские куртки. Они как-то навязчиво, неприкрыто нарочно толкали меня плечом, верно, это звезды сошлись тогда именно таким образом, что каждый из нас должен был бросить вызов кому-то, такой вот бранный день. Все против всех; и я сам не заметил, как тоже стал толкаться и мышцы на шее жестоко напряглись, и я стал совсем как они все – такими мы были суровыми ребятами, и все мы вышли в круг фонарного света, как на маленькую арену, где сигаретные дымы становились феерически-волшебными, а осколки пивных бутылок – бриллиантами под твоими ногами.
Я думал на утро, и думаю до сих пор: ты ведь остаешься человеком, алмазы твоей души все еще при тебе вместе с остатками гуманизма, человечности, но ты все равно выходишь на круг и улыбаешься, крутой парень, потому что тебе вроде как ни капли не страшно потерять в драке зуб или кусок губы.
А мне было очень страшно. Нас было всего несколько человек, предельно злых и предельно диких, похожих на псов. Днем мы бы как-то отшутились, скорее всего, не поддались бы этой адской волне, разошлись мирно, поматерились, ткнули слабачка в печень, а теперь все было совсем не смешно. Мы стояли на дорожке с неровным асфальтом, даже не смотря друг на друга, уютный холм поднимался совсем рядом, как курган прежних воинов, таких же, как мы. Я уже видел, как буду ползти в потоках собственной крови и соплей подальше отсюда, ковылять со всех ног и рук, и мне придется преодолеть этот крутой подъем, когда даже ровная дорога будет для меня невыносимым испытанием.
- Ало, пацан. Деньги есть? – Этот парень желал быть страшным, и он правда меня напугал; его жуткий хрящеватый нос был освещен самым странным образом, а еще голова у него дергалась влево в нервном тике. Днем я бы поржал над этим пацаном, а теперь меня пробирало потихоньку, гребаного пай-мальчика из столицы.
Когда я отправлялся на диспансеризацию или к зубному врачу, у меня начинали дергаться плечи. Вот, и теперь оно вдруг дрогнуло; голова парня в черном метнулась влево. Мы стоим и дергаемся, но смеяться все равно невыносимо и опасно. Даже мошка, вдруг с разгона влетевшая мне прямо в глаз, почти испугала меня, как внезапное возмездие за грехи отцов; иногда такое бывает, и тебе кажется, что сию минуту появится сатана и отправит тебя прямиком в ад
Пацаны были обескуражены. Я фыркнул и лицо у меня перекосилось от такого неожиданного поворота; думаю, я бы удивился меньше, если бы кто-то из Друзей сейчас взял и прыснул мне лимоном в глаз – забавная была бы шутка, но эта *** мошка четко сделала всех нас.
- Гони деньги, мальчик, - цыкнул еще один Друг. Кстати, денег при мне не было ни копейки. Это словно прозвучало у меня в голове громко и раздельно, по слогам, по нотам: ни-ко-пей-ки.
Я пытался вышвырнуть мерзкое насекомое из своего глаза, и почему-то для этого мне требовалось наклониться, сжаться в плечах, и еще я активно помогал себе руками, чтобы, черт побери, сделать хоть что-нибудь!.. Это как когда ты прыгаешь в поезд, набирающий скорость – никогда не знаешь, что произойдет в следующую секунду. Я матерился – черт побери, черт, мне нужно было сделать и сказать хоть что-то, прежде чем они начали бы меня бить.
Меня корежило, и один глаз наверняка покраснел и опух, так что я превратился в чудовище. Друзья вежливо поджидали меня, а Дружок, длинноногий и мелкий, даже стал ковырять асфальт носком своих рибоков; мы стояли, ночные герои, без души и с какой-то потаенной злостью в антракте между актами трагикомедии.
Наконец им надоел театр; один несильно ударил меня в спину, так что я полетел прямо в серость асфальта, другой ласково пнул, так чтобы мне было удобнее лежать. Я нихрена не защищался – у меня даже денег не было, отец мой, сатана! – а они все долбили и долбили меня, как-то долго и излишне затянуто. Так плохие актеры затягивают паузы – так они били, слабо, без энтузиазма, как истеричные женщины, на которых нашел стих избить кого-нибудь ногами.
Ни у кого из нас в ту ночь не было денег. Они устали, я лежал на своей родной травке, свободный до беспредела, смотрел в свои чудесные звезды. Самовнушение или астрология - кого винить, не знаю, но жег я совсем не как супермен. Парня с тиком я почти пожалел; и остальные уже разбредались, и только этот сидел, тяжело дыша, не смотря в мою сторону но молчаливо разделяя мое нынешнее говенное положение. Он целый день не снимал своей _крутой_ кожаной куртки, а май хуже апреля уже потому, что кожанка выходит из сезона, а ничего круче ты не найдешь; так что у нас обоих было о чем подумать в ночи, мы даже могли друг другу посочувствовать.
- У меня нет ни**я, - всхлипнул я, закрывая поверженный, заплаканный глаз.
- Ну красавец, ***. Ну давай.
Утром я лежал в холле в гостинице на том самом спиноломном кресле, и отец, серый и смурной, вышел ко мне походкой человека, который всю ночь пел в ванной.
- Где ты был?
Я удивился; давно я не замечал у него в голосе такой эмоциональности. Он глянул на мой глаз и губы у него дернулись – до поры до времени в каждом человеке, наверное, спит какой-нибудь нервный тик.
- Тебя что, избили? – Что он ожидал услышать в ответ на такой вопрос, кроме возмущенных криков и петушиных размахиваний кулаками? Моя самооценка была еще не совсем растоптана тогда, и я готов был стоять за свою пацанскую честь до последнего.
- Нет. Мошка в глаз попала.
Блин, и я даже не врал.

«Ты работаешь на своей дерьмовой заплесневелой работе, а по вечерам припираешься в Макдак чтобы пожрать. Вот так вот, так и живем.»
И это не нытье о неудавшейся жизни, даже не кризис среднего возраста. Это не манифесты, меняющие в корне твою жизнь; это не учение, с которым ты поведешь за собой толпы.
Я доедал свой чизбургер, и с каждым движением челюсти ощущал себя все хуже и хуже. Стильная девочка со своим парнем сидела и трепалась в проходе от меня; вашу мать, у них карманных денег было больше, чем у меня сейчас после расплаты по всем моим счетам перед очередным -- .
Печальные тараканьи существа набивались все теснее; печальнее стояли в очередях, смешиваясь и печально улыбаясь друга другу. У тех, у кого был наиболее фиговый день, на лице была самая яркая, желтовато-кофейная беззастенчивая улыбка Чеширского Кота. При желании каждого из нас можно сравнить с кошкой или котом в дни нашего расцвета; как уже говорилось выше, расцветом тут и не пахло, как и кошками, впрочем.
Мы сидим все, друг напротив друга, незнакомые насекомые, ранее не изученные заумными друзьями из академий и институтов. Том, публичный дом, инет, революция – на все это меня натолкнуло только зрелище замызганного стола и окровавленной кетчупом салфетки. Какая-то девица сидит напротив и жеманно кусает пирожок, а только прыща на носу и пирожком не скроешь... «Свободная касса!» Она жевала пирожок и смотрела на меня, когда я опускал голову, и даже я на минуты чувствовал себя самым возвышенным героем наиболее талантливого эротического фильма; она как-будто чего-то ждала от меня, может, что я окажусь ее новым героем, может, что я сейчас приглашу ее к себе домой и мы, по лицемерным выражениям Кундеры, будем, ***, предаваться любви до утра.
Я опускал голову, изучая жизнь микробов на этом столе – она смотрела и осторожно глотала здешний чаек, стоградусный раствор красителя в пакетике, в пять сек убивающий твой язык со всеми вкусовыми рецепторами. Так и сидели. А потом я понял: «Нужно торопиться!» - и проторчал в тесном проходе минут пять, сатанея и сатанея от каждой человеческой особи, мешающей моим планам, мешающей мне просто выдавиться наружу через дверь.
Я мог бы стать скалою, водою, рекою; первым на работе и в спорте, и от меня хотели бы детей все женщины в радиусе пяти метров, а пока я не мог даже решиться на очередной --. Не мог, и все. Мне было бы легче, если бы сейчас я мчался к чертям собачьим в машине или даже просто звенел в троллейбусе, и Маша звонила бы мне по телефону, и... Нет, не звонила бы. Она забыла бы о моем существовании и дала бы мне возможность напиться уже в четверг, не дожидаясь пятницы или конца света.
За окном порхнула снежинка – и ту же утонула в луже (или растворилась?).
Товарищи, я начинаю думать о том, каково это – быть снежинкой.
Трещины на зеркале в лифте располагались необычайно художественно. С его помощью я мог представить свое лицо в виде множества осколков – мелких или крупных. Я мог... Кто-то смачно плюнул в зеркало – страшно жить, наверное, когда даже своему отражению приходится плевать в глаза.
Маша ждет меня, а я никуда не тороплюсь. Каждая ступенька лестницы зовет меня: посиди! – и я рад бы согласиться, но...
Фонари заглядывали в окна, моя белая женушка вышла навстречу, почему-то усталая, смотрящая на меня из-под огуречной маски на лице, как из-под маски красной смерти. Она утомлялась уже одним моим появлением, и каждое слово давалось ей с трудом. Чизбургер стоял у меня комом в горле, и я не говорил; фонари заглядывали в нашу синюю квартиру и удивлялись царившей в ней тишине.
Я никогда не мечтал изменить безумный мир; я никогда не считал этот мир безумным, за исключением той краткой эры, когда я в сутки выкуривал три пачки сигарет и никотин расширял мое сознания до предела, так что я мог читать мысли на расстоянии и общаться с великими анархистами истории.
Возможно, мое повествование не назовешь складным или поэтичным, но такова моя жизнь, и я меньше всего заботился о форме, когда припоминал все эти крючки, вытягивал невод из своих чертовых омутов.
Маша была от меня без ума все то время, когда не пребывала в сонном и белом, когда не трогала с грустью ломкие русые волосы и не находила себя все менее привлекательной. Мы жили по глупым правилам, нажо признаться, и Маша постоянно думала, что страдет. Она уставала от всего; сезонами ее мучила бессонница, и во всем она винила меня, я уверен. Компьютер горел в отцовской комнате, как урановый цветок преисподней, и Маша чахла над клавиатурой, в своем моральном онанизме пользователя социальной сети. Ей никогда не хватало одного меня; старина Юнг позабавился бы, разглядывая подкорку моей благоверной.
В шкафу пахло молью и химикатами. Охота на белесых платиновых мотыльков стала одним из сегментов нашей культурной программы. Маша прыгала по всей комнате, такая добрая, тихая Машенька, размазывающая насекомых между ладонями, хлопающая, исполняющая таинственный домашний обряд. Там, в шкафу, в полосах пыли и теней, стоял мой старый чемодан.
На моей кухне, у окна, проще простого было превратиться в загнанного ипохондрика. Кофе в пакетиках. Чай в пакетиках. Супы в пакетиках. И ты со своими несмешными шутками. Наши фразы были такими редкими, что им приходилось вмещать в себя все, что другие пары могли рассказывать друг другу годами, длинными фразами с эканьем и меканьем, с цитатами из классиков или визгом и криком. Наши гениальные сентенции можно было бы записывать для сериалов – у них обычно всегда напряг с диалогами, и все такое, но никто до этого почему-то не додумался.
- Я пойду купить сигарет.
И этим было все сказано. Я, блин, совершил великую вещь, на миллиметр приблизившись к своим идеалам – я ушел за сигаретами и больше никогда не вернулся домой, как сделал отец Стивена Кинга.
Отец – драгоценный символ; он – человек, который может изменить твою жизнь, сколько бы ты сам не отрицал это, сколько бы ты не сопротивлялся и не спорил с природой.
Я сижу в Макдональдсе с незнакомой женщиной, а до этого мы полчаса перелезали через кофейно-коричневый сугроб, шли через тоннели гаражного кооператива, шли от фонаря до фонаря. Это побег калифа-аиста – и мы смеемся, смеемся, и ни о чем больше не вспоминаем...
Помню эту табачно-коричневую улицу. Но откуда-то вдруг берется дивная бархатная мягкость света и грязных стен; феерическое сияние вокруг моих белых рук и скорые ноги новой суперзвезды моего сердца, феерическое мерцание воздуха. Все замыкалось, из ниоткуда брался вокруг ее головы фантастический ореол рыжести.
Я курю, а она – профессиональный пассивный курильщик. Моя белая Маша ждет меня дома, моя маленькая дурочка, которой теперь придется жить самой и самой платить по квартирным счетам, а я даже не думаю о возвращении.
Мой отец мог бы мне многое рассказать.
Олег, никогда не останавливайся в гостиницах только на одну ночь. Ты даже не представляешь, что ты можешь упустить, какой дивной жизни ты можешь там не заметить.
Покупай молоко в бутылках, а не в пакетах.
Олег, когда ты опять сбежишь, подумай о том, что тебе придется возвращаться когда-нибудь. Черт возьми, я знаю, о чем я говорю. Ты опять уйдешь, и твоя старая жизнь будет казаться тебе полным дерьмом, и ты захочешь опять одеть свою кислородную маску свободы, вдохнуть и опьянеть от вкуса своего маленького побега. Маша скажет тебе: «Олег, поговори со мной. Скажи мне хоть что-нибудь, Олег, пожалуйста. Перестань.» А ты ничего ей не ответишь и просто сбежишь. Подумай о том, что она скажет тебе, когда ты вернешься, черт возьми, все рано или поздно возвращаются. Нет, это даже страшно представить. Я мог бы сказать тебе, что тебе надо подумать о своей жене, но ты же не станешь этого делать... и оставишь ее даже бледной и уставшей.
Уходи весной, и бери с собой деньги и оружие. Ты идешь на охоту, сынок, а не на прогулку, и лучше быть ко всему готовым.
Отец сказал бы мне это, наверное, если бы додумался заговорить. Но я не слушал его песен; я вообще ничего не слушал и пел самому себе.
Во всех рассказах кто-нибудь всегда умирает. Но мы так много смеемся и оставляем все лишнее за кадром. Смерть – это лишнее; назовем это еще одним маленьким побегом, как любовь, как запой, как первая и последняя сигарета.
Побег – лучшее в жизни, на что ты способен, пап. Все истории должны заканчиваться каким-нибудь забавным случаем, у всех у нас есть в запасе что-нибудь смешное...
Она говорит мне:
- Ну что, парень? Как тебя там? Ты похож на этого парня... как его... он снимался в фильме с такой классной девчонкой.
Она берет мою сигарету и нежно затягивается. Ночь нежна, и мы проводим ее в никотиновой дрожи.
- Покуда я тебя не обрету... Любит? не любит? Я руки ломаю
и пальцы разбрасываю разломавши
так рвут загадав и пускают по маю
венчики встречных ромашек
Что я говорю, пап, кто заставляет меня говорить это?
- Забавно, - говорит она, и целует свои пальцы в сладкой последней затяжке. – Купи мне пирожок.
Мой отец был самым крутым парнем всех времен и народов и я хочу сбежать к нему даже без сигарет в кармане и пирожков из макдака.
- На небесах, - говорю я ей, и она не понимает наших элитных шуток. Она злится, а я
на небесах.

Откуда-то словно сбоку светило мягкое солнце, нежно обогревая его измученное тело, а взгляд увидел прекрасное голубое небо с пушистыми облаками, которые словно вата были закручены в замысловатые узоры, и плыли по небосводу как ангелы счастья. Такое зрелище на секунду заставило Мейсона позабыть о ноющей боли по всему телу, но, однако вскоре сломанные и ушибленные конечности опять дали о себе знать. Приложив усилия, Мейсон немного приподнялся на локтях, стараясь не опираться на ушибленную руку. Ребра сильно болели, не позволяя дышать, находясь в такой позиции, поэтому Мейс перевалился на колени, так и, оставаясь, словно перед царем, попытался оглядеться. Мейсон находился, на какой-то цветущей полянке, окруженной лесным массивом справа и склоном холма вниз слева. Со всех сторон раздавались разные природные звуки – где то пели птицы, шелестели листья, волнами ходила трава от дующего ветра, приятно освежающего при свете теплого солнца. Однако, в конце концов, Мейсон вспомнил, что с ним произошло. Как его избили в доме, как он выпал из окна и потерял сознание, едва выбравшись из под дырки в заборе. Должно быть Мейс получил гораздо большие повреждения, чем ему показалось… или…
«Нет. – У Мейса пересохло в горле. – Где?»
Мейс посмотрел вверх, ничего не понимая.
«Где дождь? Где дом? Где я?»
-Эй!
Сердце у Мейса дрогнуло от звука, который он услышал.
-Что это? – более разумного вопроса Мейс не придумал.
-Это холмы Прекрасной земли. Что.. эхх – голос задохнулся, словно человек преодолел большое расстояние. – Что ты тут делаешь? Как ты тут оказался?
Что все это значит, черт побери? Что это за голос? Откуда он? Где я?!

Внезапно сзади послышалось, какое-то царапанье. Мускулы Мейсона резко напряглись, и он повернулся в сторону голоса и раздающихся шагов, не зная где можно спрятаться. Да и прятаться сил не было, он был слишком слаб и изранен. Как раз слева от него, где словно висела в воздушном пространстве гора, плыли облака. Они были так низко… Наверное этот холм кончался обрывом. С другой стороны была ещё одна гора. Ее громада высилась, подымаясь из скаля, достигавших уровня холма, где сейчас сидел Мейс, и кончалась освещенной солнцем вершиной. На ней все еще лежал снег. Вершина возносилась далеко вверх, в небо, а стены горы заслоняли половину видимого горизонта. Казалось, что гора была очень близко, но все-таки Мейс понял, что это обманывало расстояние. Наверняка гора была очень далеко, примерно в три, пять бросков камня. Прямо напротив горы в обрыве где начинался горизонт было словно небольшое углубление. Царапающийся звук раздавался именно оттуда. Мейсону сильно захотелось пройти вперед и узнать, что это за звук доносился оттуда, или точнее кто издавал этот звук. Но боль в мышцах, и по всему тело, сильно болевшая рука, грудь, разбитая голова, головокружение не позволяли ему это сделать. Честно говоря Мейсону было очень страшно, и теперь ещё к его страху и путанице добавился страх увидеть того кто пытался забраться к нему. И прежде чем Мейс смог как то отреагировать, появилось голова и плечи какого-то парня, и затем загорелые руки, который уцепились за растущую траву на холме. Когда он заметил Мейса, он в свою очередь остановился и уставился на него. У парня были пепельные густые волосы, сам он был сильно загоревший, но определенно он был белый. Он тяжело дышал и весь обливался потом, словно только что закончил долгий подъем. Не смотря на довольно дружелюбный взгляд, Мейс увидел подозрение и осторожность в глазах. На вид парню было лет семнадцать, восемнадцать. Не смотря на подозрение в глазах, парень с любопытством разглядывал его всего, что привело Мейса в смущение, не смотря на то что из-за боли по всем конечностям, он казалось ни о чем не мог думать.
После минутного ожидания и молчаливого осмотра друг друга, парень спросил:
-Эй, с тобой все в порядке?
Затем парень недоверчиво начал говорит:
-Мы с друзьями никак не знали что решить, пойти самим посмотреть, что тут происходит или позвать помощь. Снизу мы увидели тут странный желтый туман, и внутри тумана казалось что-то происходило. Потом появился кто-то, видимо ты, который сразу же упал, после того как туман исчез. В общем мы послали Нито в Нивиль за помощью, и вместе с Энной и Тедом решили посмотреть что тут такое, пока не поздно. Энна и Тед отстали, потому что я самый быстрый и сильный, но они скоро тоже подойдут. – Не понятно зачем он все это говорил, для того что бы показать в случае чего что он не один, или что бы познакомиться. Он снова сделал паузу и спросил: - С тобой все нормально?
Все нормально? Но его, же избили, и он выпал из окна. Вся одежда была почти целая, не считая грязных засохших пятен, руки были все в ссадинах как раз, потому что он пытался смягчить падение с окна, но не смог. Где он? Что за чертовщина? Хотя возможно его просто посчитали уже мертвым и оттащили, куда-то подальше? Да, скорее всего так и есть! Мейс ощупал себя не ушибленной рукой. Ребро отдалось страшной болью, что следовало – рана не зажила, а значит, он лежал тут не так долго.
Наконец парень видимо не выдержал и подтянувшись выбрался на траву. Он был в странной одежде, просто глухие черноватого цвета шорты, белая футболка, а на ногах непонятные сандалии. Видимо деревенский. В пальцах была зажата палочка небольшого размера, примерно, как и у Мейса в доме. Он вытянул палочку вперед, направляя ее на Мейсона, и тихонько подходя к нему. Что это за ещё чертовщина. В голосе послышался страх и уважение:
-Ты кто? Я видел, что ты появился из желтого облака… Помощь нужна?
Из какого ещё желтого облака? Мейс растерялся ещё больше.
-Ты не хочешь говорить?
Видимо, напугавшись ещё больше молчания Мейса, парень перестал пятиться вперед и теперь просто стоял, направив палочку на Мейсона.
-Бат, что там?
Мейс как сквозь туман расслышал, что кто-то ещё шкрябался поднимаясь видимо так же, и туда же откуда появился этот парень. Видимо Бат почувствовал себя уверенней, услышав знакомый голос, и уже почти без дрожи в голосе ответил, повысив голос:
-Тут, какой-то парень… сидит и молчит. Давайте скорее сюда!
Появилась голова видимо как раз того кто спросил Бата о происходящем. Парень также приподнялся и полностью выбрался из-за выступа. Затем появилась новая голова и плечи, и из-за горы вылезла девушка лет 18, в темно-голубом коротком платье, и белым шнурком, стянутым на поясе. На ногах у нее были сандалии. Фигурка была тонкая и изящная, а красивые глаза были широко раскрыты толи от испуга, толи от усталости. Ее каштановые волосы, с отблесками бледно-медового цвета – развевались на легком ветру, а кожа была покрыта загаром, и это темно-синее платье очень сильно подчеркивало этот загар. Непонятно почему, но эта девушка привела Мейса в ещё один необычный шок, так ясно отпечатавшись в его голове.
-Энна. Кажется, он уставился на тебя. – произнес Бат.
-Что у него с лицом? Он весь избит. – видимо Энна сразу заметила состояние Мейса.
-Не знаю. Но, по крайней мере, он все время молчит.
Что за фигня? Кто они? Почему они так необычно одеты? Мейсон снова заметил, что стоит на коленях. Приложив все возможные усилия, которые у него были, Мейсон попытался встать. Когда ему это удалось, его суставы заледенели от ужаса. Мгновенно его глазам открылась грандиозная панорама внизу и приковала к себе взгляд, как будто его по новой ударили дубинкой. Он находился на травяной площадке, где то в тридцати-сорока метрах над землей. Птицы скользили и вились под его ногами. Воздух был чистый, прозрачный, как будто алмаз, и благодаря этому картина пейзажа казалась неимоверно громадной, так что даже глазам стало больно, когда он попытался все это оглядеть. Далее уходили вдаль горы, но до них до самого горизонта была равнина, и по среди равнины уходя в горы, блестела серебром река.
Проклятье!
Огромная высота заставила Мейсона пошатнуться. Ничего подобного ранее он не видел. Как он сюда попал? Его избили, затем он выпал из окна, и позже некий Темный Упырь доставил его сюда? Упырь, доставил его сюда?
Доставил сюда?!
Мейсон открыл рот, словно пытаясь издать крик ужаса, и бросился на сильно ушибленных ногах от этой троицы. Тремя кривыми шагами он достиг места, откуда они поднялись. Вся троица расступилась перед ним, словно боясь, что он на себе носил какую-то неизвестную заразу. И тут увидел, что находится на вершине узкого выступа в каменной скале. В месте, где поднимались эти люди, были вырезаны некое подобие ступеней, вилявшие во все стороны. Лестница круто уходила вниз.
В течении короткого времени у него в голове крутились мысли:
«Я должен выбраться отсюда! Все это не со мной! Это сон! Шок, комма, потеря сознания, все что угодно!»
Затем все это безумие обрушилось на него, в его сознание словно в него швырнули огромную гору. У Мейса все закружилось перед глазами и он покачнулся вперед, начиная падать с огромной скалы.
-Нет! – его гортань издала подобный звук.
И когда он стал падать вперед, девушка, которая стояла самая последняя поймала его за руку и повисла на ней, громко крикнув:
-Он падает!
Парень видимо, который все время молчал, бросился к нему. Мейс очнулся, качнулся назад и упал на колени, громко вскрикнув от боли.
-Безумие! – кричал он, произнося в действительности непонятные звуки.
Как?
Невозможно!
Он выпал из окна старинного дома!
Где?
Он лежал на асфальте возле забора!
Невозможно!
Он был весь избит, и слышал, как за ним гнались Биби с приятелями.
Это тупость! Я схожу с ума, схожу, схожу, схожу!
Сквозь эти безумные мысли его за здоровую руку схватила чья то рука, и сжала ее сильно и настойчиво.
Кошмар! Это все глупость, выдумка! Это сон!
Точно! Эта мысль пронзила его сознание, охваченное ужасом. Сплю! Конечно же, он спал! Стараясь хоть как то прийти в разум, он попытался все вспомнить снова. Он находился в старинном доме. Затем он выпал из окна, и полз к дырке в заборе. Потом он пробрался в дырку и отключился! И пока он находился в отключке ему снится этот сон! Конечно, все именно так и есть! Мейс ухватился за этот ответ как за руку, которая настойчиво держала его. Однако этот ответ не был полным. Откуда берутся такие странные сны?!
Мысль о том сне была непереносима, и он понимал, что снова может стать безумным. Мейс резко отогнал от себя эту мысль. Не думать об этом! Не сходить с ума из-за этого! Надо воспринять эту нереальность, этот сон! Увидеть, что он дает, тогда, в конце концов, и будет выход!
Он заставил себя открыть глаза, и как только в них ударил солнечный свет, вернулось ощущение реальности. Мейс опять почувствовал боль в ушибленных конечностях. Рядом с ним стояла на коленях эта девушка, а сзади нее беспокойно наклонился Бат, смотря то на нее, то на Мейса. Девушка держала его за руку, и в ее глазах стояла тревога:
-Эй? – казалось она сейчас заплачет. – Я, я не понимаю… Какой недуг терзает тебя? Я… я не знаю что делать.
-Что там с ним?
Девушка отпустила его руку и повернулась к Бату:
-В основном у него ушиби и есть переломы, но ещё в нем, что-то сидит… Я не понимаю, что-то гложет его изнутри.
В голову сразу же хлынули воспоминания. Врачи, врачи, с жалостью смотря на мальчика, и плачущая бабушка услышавшая диагноз: «Хронический Гепатит Ц».
-Я смертельно зараженный, - прошептал Мейс. – Не трогай меня.
Мейс приложив усилия, выдернул свою руку из ее разжатых палец. Словно испугавшись, что она обидела его, он немного отодвинулась назад и села на колени, напортив него. Однако Мейс видел что Бата, того парня, имени которого он не помнил, и эту девушку разбирало любопытство. Первым не выдержал Бат:
-Почему к тебе нельзя прикасаться? Мы не хотим причинить тебе зла? Вот даже Энна видит в тебе что-то плохое. Мы хотим помочь. – Теперь Бат опустил свою палочку, и просто держал ее в пальцах. Они все ждали ответа и Мейс слабо ответил:
-Я зараженный, - повторил он, пытаясь собраться с силами. – Я болен, очень серьезно. Неизлечимо. – Мейс боялся произнести болезнь, которая его гложила. Он знал что, услышав про нее, люди будут всегда обходить его стороной. Но глаза этой девушки словно зачаровывали его, не смотря на его состояние, и он произнес свой приговор: Гепатит. Ц.
Однако лицо девушки ничего не показало, когда она услышала это. Бат удивленно переглянулся с парнем стоящим рядом. Девушка снова набралась храбрости, и спросила:
-Если я дотронусь до тебя то я тоже буду «больна»?
-Да. – затем не веря своим ушам он спросил: - Ты что не знаешь про Гепатит?
-Нет? – в ее глазах появилось удивление и растерянность. Она повернулась к своим друзьям и спросила у них: - Бат, Тедд, вы про Гепатит что ни будь, слышали? – Бат и Тедд покачали головами. Мейс был в шоке от того как она произнесла эту болезнь, словно никогда и не знала про нее.
-Но нам не страшно. – добавил Тедд. Его голос был необычно мягкий.
Их неведение привело Мейса в шок.
-Эта… Эта болезнь убивает любого человека. Если у тебя нет денег, то никто ее излечить не сможет. Я слышал что в других странах ее лечат, но в моем городке нет таких врачей.
-Возможно Магистры смогут помочь…
-Нет! – у Мейса теперь в душе воцарила ужасная злость, не известно почему. – Эта болезнь не излечима. И все это бред! И идите вы на х..» - Не выдержав собственной злости, Мейс послал их матом, и закашлялся. В легких все сильно заболело. Однако ни злости не оскорбления или обиды в их лицах он не увидел.
«-Что за чертовщина?!».
-Я не знаю как тебя зовут, но нам надо выбираться отсюда. – произнес Бат.
-Идите к черту. Всего этого нет! Это сон!
-Это не сон! Сейчас начнется град в этом месте, надо уходить! Тедд подхвати его.
Не обращая внимания на попытку сопротивления, они подхватили его за руки, и тут же снова отпустили, потому что Мейс страшно закричал, что даже Энна вскрикнула – «Опустите его».
Мейсон просто лежал и стонал от страшной боли в с руке. К нему наклонилась Энна и мягко пощупала его ребра, руку, и голову:
-О боже. У него сломана рука, два ребра, свернута нога, и разбита голова.
Бак беспокойно посмотрел на небо.
-Помочь сможешь ему?
-Я не знаю… Я попробую…
Вытащив откуда то какую то палочку она приложила ее к его руке, и произнесла непонятное слово: «Сематино».
Что-то словно окутало руку Мейса и боль резко притупилась, намного ослабев. Лицо девушки, не смотря на загар, сильно побледнело. Мозг Мейса уже ничего не воспринимал, а точнее воспринимал все как в тумане. Его не удивило, что ему палочкой и заклинанием лечат руку, потому что ему все было без разницы. Тупая боль в затылке, в ребрах, страшное головокружение, все это сейчас обрушилось на него, и теперь он просто тупо открыл рот, не ощущая как по нему текут слюни. В глазах все покрывалось чернотой. Энна слабо подняла руку, и приложив палочку к его голове, произнесла ещё раз:
- «Сематино».
Палочка в ее руках чуть не выпала из палец, видимо потому что Энна сильно ослабла, но в голове Мейса немного притупилась царившая там боль.
-Ребят… - слабо произнесла Энна. – Излечение уже не помогает ему, а у меня нет сил. У него что-то есть, что исчерпало силы у меня за один раз. Уходим, а то я сама тут встать не смогу.
Снова Бат и Тедд схватили его за руки и подтащили его к краю. В левой руке снова все заболело, но уже не такой острой болью.
-Он почти не движется. Я прошу тебя, помоги нам, нам тебя спустить.
В голове более или менее что-то собралось, и теперь Мейс чисто рефлекторно подчинился просьбе и начал спуск вниз. Бывало, что он едва не срывался вниз, но тогда его поддерживал спускающийся сверху Бат и снизу Тедд. Ступени были острые, и раздирали колени, руки, ноги, Мейса в кровь, но боль притуплялась туманом в сознании. Мейс просто спускался, едва волочась, не ощущая ничего кроме приказа, вертевшегося в голове: «Спускайся». Сквозь туман он услышал голос Бата:
-Зря мы отправили Нито обратно. Сами то мы шли дня два, а теперь Нито может заблудиться, или ещё хуже попасться Каменным Гракам.
-Да зря, но уже поздно что-то решать. – видимо это говорил Тедд. – Возможно, он сможет привести помощь, потому что с этим незнакомцем мы будем добираться до дома дней пять.
Затем раздался голос Энны:
-Если он выживет. У него разбит череп.
-Вот именно.
Не известно сколько продолжался спуск, но Мейс как сквозь сон вдруг понял что его уже волочили по траве, держа за руки, и перекинув через плечи.
-Быстрее Энна.
-Я стараюсь. Но… но у меня нет сил.
Снова в голове закружился туман, и теперь Мейс потерял сознание.

Кружившие вокруг его головы стервятники стали исчезать, обнажая реальность. Когда Мейс стал просыпаться, его голова по-прежнему гудела, словно в нее воткнули кол. Он попытался повернуться, но в теле возникла странная ломка, и дышать становилось сложнее. Мейс не понимал, что с ним происходит. Все тело покрывала странная дрожь, и ему было словно больно, и не больно одновременно.
Ему показалось, что кто-то подбежал.
-Вот смотри, я же говорил Энна!
-Да. Ему плохо… Бат, ты не пытался смеяться, когда говорил про его палочку?
-Энна, я когда ни будь, обманывал? Благодаря этой палочке я наверное мог пробежать до самого дома не останавливаясь. Я не понимал от куда черпал силы тащить его, обгоняя вас. А когда, наконец, положил его палочку, я чуть не упал от резкой усталости.
-А про злость?
-Это правда. Когда я носил эту палочку, во мне кроме силы, была ещё злость, почти неудержимая. Ты же видела, что я чуть не избил Тедда. И если бы эта палочка не выпала, я не знаю, чем бы это закончилось…
Сквозь поглощающие его ужасные ощущения, Мейс ни как не мог понять, о чем они говорят. Его палочка? Какая ещё его палочка? Черт, как больно!
-Ладно, Тедд. Я попробую воспользоваться его палочкой. Но если что, остановите меня. Держите палочки на страже.
Послышалось какое-то шуршание, но Мейс снова едва слышал. Что-то словно резко схватило его в тиски, и по всему телу пронеслось ужасное ощущение, как будто его сжали со всех сторон. Из губ Мейса вырвался хрип.
-Энна, давай же!
-Хорошо…
Через секунду он расслышал ее резкий выдох и удивленный вскрик.
-О, это восхитительно! О!
-Энна, давай!
-Х-хорошо! «Сематино!»
Мейса словно подкинуло. По его телу разлилось невероятное облегчение, и резко исчезло сжимающее чувство. Боль во всех конечностях быстро притупилась, и почти исчезла. Его мозг резко заработал в полную силу, и Мейс открыл глаза. Он увидел стоящую Эмму которая держала в руках черную палочку в его направлении. Ее глаза были расширены, а изо рта вырывался вздох удивления. Справа стоял Бат и смотрел то на нее, то на Мейса, держа в руках коричневую палочку так, словно стоял в боевой изготовке. Увидев, что Мейс открыл глаза, он сказал, видимо обращаясь к Энне:
-Энна, все, он ожил, положи палочку.
Энна словно едва расслышав его, неясно ответила:
-Да… да… Сейчас, ещё мгновение.
-Энна, ты сделала что нужно. Ложи палочку. Давай же.
Не отрывая взгляд от палочки, Энна ответила:
-Ещё мгновение…
Словно видя что-то опасное Бат подкрался к Энне и попытался мягко взять палочку из ее палец.
-Нет! – Энна отдернула руку и прижала палочку к себе! – Мне… мне… мне надо его ещё полечить.
-Энна! Он уже открыл глаза. Ты все сделала. Отдай палочку. – Бат протянул руку, настойчиво прося отдать прижатую к груди палочку. Тем временем Тедд видя что происходит с Энной подошел к ней сзади и мягко положил ей руку на плече. Энна резко вздрогнула, и её взгляд стал ещё более испуганней. Тедд не стал медлить. Он протянул руку ещё дальше, и попытался разжать пальцы Энны. Неожиданная реакция девушки повергло в шок даже Мейса, который вообще ничего не понимал. Энна почувствовав пальцы Тедда вскрикнула и повернувшись ударила Тедда по лицу свободной рукой. Тедд вскрикнув, отлетел назад как будто его ударил титан с невероятной силой, и упал лицом в землю разбрызгав вокруг себя кровь из носа, рта, рассеченных бровей и выбитых передних зубов. По инерции, при ударе, рука, в которой Энна держала палочку, вытянулась назад в сторону Бата. Не смотря на шок от увиденного, Бат не растерялся и попытался подскочить к ней и выбить палочку из рук. Но словно зная и видя все вокруг, Энна повернулась и резко вскрикнула, направив палочку на Бата:
-«Круцио!»
Лицо Бата скорчило гримасу ужасной боли, и он пролетел мимо Энны, упав на траву и скорчившись от боли пронзившей его тело.
-«Экспеллиармус!»
Рука Энны вздрогнула, потому что в нее ударил сгусток голубоватого цвета. Однако палочку это выбить не смогло, и даже почти не сотрясло руку Энны. Повернувшись, она увидела едва стоявшего на ногах Тедда. Его взгляд выражал боль, но и большей части удивление. Заклинание не подействовало, даже попав точно в цель. Неужели эта палочка дала ей такую невероятную устойчивость? На губах Энны заиграла зловещая улыбка, и подняв палочку она начала:
-«Авада Кедав..»
-«Петрификус Тоталус»
Челюсти Энны не договорив смертельное заклинание сжались от резкой парализации в теле, и она упала на одно колено. Мейс тупо сидел и не понимал происходящее. Все эти заклинания, вспышки. Но одно Мейс уловил точно, после заклинания Тоталус, человек должен неподвижно упасть, не шевелясь. То же знал и Бад который, оправившись от заклятия круциатуса невероятной силы, попытался парализовать Энну. Увидев, что Энна упала только на одно колено, но ещё и с трудом попыталась поднять голову, он открыл рот и замер так и оставаясь в лежачей позе. Казалось, удивление от устойчивости и силы Энны сковало его сильней, чем заклятие заморозки. Тем временем Энна пыталась подняться, неуклюже моргая и шевелясь. Мейс увидел как сзади к ней ковыляя, подходил Тедд. Он поднял палочку и его рот без передних зубов произнес:
-Прости Энна! «Круцио!».
Тело Энны ещё не вышедшее из полупарализации от Тоталуса, не выдержало заклинания и просто упало на землю. Но пальцы настойчиво не выпускали палочку. Энна беспомощно дергалась, пытаясь подняться. Её взгляд поймал поднимающегося и едва оправившегося после заклятия круциатуса Бата. Злость, которая промелькнула в ее взгляде, удивила даже Мейса, который воспринимал все как в замедленном кинофильме, перед потерей сознания, или после приема сильнодействующего наркотика. Превозмогая полупарализацию, Энна попыталась повернуть палочку в сторону Бата. Из ее горла вырвался, какой-то нечленораздельный звук, но, не смотря на это, из палочки вырвался зеленый пучок огня и пролетел в сантиметре от Бата. Видимо это была Кедавра. Бат увидев огонь который не едва не прошил его спину резко отпрыгнул в сторону. И вовремя. Рот Энны опять, что-то промычал и в месте, где стоял Бат, пролетело ещё одно зеленое заклинание. Рука Энны начала, превозмогая окостенелость перемещаться в сторону Бата. Но тут и успел подойти Тедд. Он все видел, и понимал что Энна просто помешалась. Направив палочку на пальцы Энны, он произнес:
-«Экспеллиармус!».
Рука Энны дернулась и пальцы разжались. Черная палочка теперь лежала на разжатой ладони Энны. Однако Энна попыталась сжать пальцы, но Тедд вовремя среагировал. «Экспеллиармус!». Ещё одно заклинание, наконец, беспрепятственно выбило палочку далеко от ее ладони. Как только соприкосновение с палочкой кончилось, рука Энны безвольно замерла. Глаза оставались, открыты, но злость в них исчезла. У Мейсона все плыло. Что с ним происходит? Что это?
Прежде чем найти ответ на этот вопрос он осознал, что его одолевает не чувство «предсмертия», а уже другое чувство – всепоглощающая дремота. В мгновение ока он начал беспрерывно зевать. И при этому у Мейс теперь был вид не обреченного шизофреника, а будто он умирает от усталости. Мейс попытался повернуться, но сил не хватило.
Тем временем Бат уже подошел к лежащей Энне и произнес какое-то заклинание, которое Мейс не услышал. В тумане и песке в глазах, он заметил, как Энна глубоко выдохнула и повернулась на спину. Бат стоял, направив на нее свою палочку. «Палочку?! Какую к черту палочку? Какого хрена я так хочу спать?» Мейс заметил как она встала и покачиваясь подошла к месту где зевая во весь рот лежал Мейс.
-Как я устала. Вы меня слышите?- кажется, она обращалась к нему. Сквозь туман Мейс попытался определиться, где она стоит. Размытые пятна перед глазами не позволяли это.
-Заклинание целебного восстановления иногда может оказывать такое действие, но я этого точно не ожидала. Когда раны слишком тяжелы, заклинание усыпляет человека, что бы ускорить его выздоровление. У вас есть много переломов, ушибов, разбита голова, но такого я ещё не видела. После применения заклинания (слова разлетались, словно эхо в пещере) человек способен ходить и не засыпать немного времени, но не так быстро. Возможно это ваша палочка... – при этих словах Бат или Тедд неприятно хмыкнул словно они ожидали от нее чего то другого. – ваша палочка дала такой эффект. И невероятную силу. Я не знаю что это… просто есть… волшебники… намного… … мо… гу… ще… ст….
Более Мейс не услышал. Он уже спал.
Когда Мейс стал просыпаться, первое что он осознал, что лежал на чем-то твердом, и очень похожем на ноги человека. Точнее бедра человека. Постепенно он приходил в себя, и узнавал остальное – тень под непонятным деревом, блики заходящего солнца, ароматы, царившие вокруг, шептание ветра, густую траву касающегося его словно мягкое покрывало, в общем, все, что он не замечал когда был в полумертвом состоянии. А ещё его подвергло в шок, что он понял, чьи бедра служили ему подушкой. Мягким и наивным голоском Энна пела:


В чистоте светлой, словно новое растенье.
Есть проблеск красоты, будущего творенья,
Но кто-то может вмиг, прервать цветка сомнения.
Что добр слишком мир. То неправильное мнение.
Болезнь, война, злой рок, и прочие несчастья,
Это точно не дает, утешения в ненастье.
И случай может в каждый час,
Отнять у человека в миг.
И мир, и красоту… И в раз
Сказать – прости, погас твой пик.
И лишь душа, пока она живет.
Хранит цветок, который в ней цветет.


Наверное, это было глупо, но ее голос как бы укутал его каким-то уютным покрывалом, и ему хотелось, что бы это длилось бесконечно. После паузы, полной аромата сосен и шептания ветерка, Мейс ничего не придумал, как сказать:
-Мне нравится.
Нога Энны резко дернулась, и она мягко высвободив ее из-под головы Мейса, вскочила и смущенно кашлянула сев в стороне. Немного подумав, она произнесла:
- Правда? Эту песню сочинил Юсфур Женев, для своей девушки… Мне эта песня очень нравится, и когда я о чем-то думаю, я, бывает, ее пою. Но часто красота песни зависит от того, как ее поют, а я не очень хорошая певица. Моя мать, она может спеть что угодно, и… заворожить кого угодно. – словно выходя из раздумий, Энна произнесла странное слово, и начала говорить деловым тоном информацию. – Мы задержались слишком долго. Я отходила где то дня два после того случая, но вы задержали нас ещё дольше… Вы пролежали без сознания четыре дня. Никакие наши знания о заклинаниях, выводящих в сознание не помогли. Нито так и не вернулся. Ваша палочка лежит в том месте, где… где… у меня ее выбили. До нее никто не дотрагивался.
«Палочка…»
Резко оторвав голову от мягкой травы, и почувствовав в висках боль, а по всему телу слабость, Мейс вскочил на ноги, и тут же упал на колени. Энна бросилась к нему и поддержала за руку не позволив безвольно упасть.
-Не торопитесь! Вы ещё не совсем целы… А если говорить точнее, вы ещё совсем не целы.
Но это сейчас не волновало Мейса. «Палочка? Заклинания? Песни? Трава? Что за чертовщина? Где он?!». Мейс огляделся с трудом подняв голову на плечах. Он находился на полянке с маленькими деревьями. Или на бугре, холмике с травой. Вверху блестело голубое небо, светило желтое солнце, плыли белые облака, создавая иллюзию безмятежности.
Ложь! Мейс знал это! Все это ложь! Глупая ложь, плод воображения его больного разума. Больного ушибленного разума. Все это неправда, и обычная галлюцинация. Мейс сильно зажмурил глаза, в надежде, что это поможет. Вот сейчас я открою глаза, и все исчезнет…
Когда Мейс попытался открыть глаза, он с ужасом понял, что не может этого сделать. Организм не выдержал нагрузок и начал отключаться. Энна почувствовав, что Мейс начал заваливаться, взмолилась:
-О нет, только не это! Не теряйте сознание! Мы и…. так…. слиш…. ком…. дол…. го….
Но Мейс уже понял, что его сознание опрокинуло его ещё раз в бездонную пучину тьмы.
Однако он почувствовал, что это длилось не долго.
Когда Мейсон опять открыл глаза, уже была ночь, темная ночь. Рядом слышался треск костра, видимо, что бы отгонять мух. В небе светилось множество прекрасных звезд, ясно выявляя ему неизвестные созвездия. Все это на секунду заворожило Мейса, но его мысли снова потекли другим ручьем, но на этот раз спокойным и рассудительным, а не просто текущим валом, заставляя сходить разум с ума.
- Значит это все не исчезло. - тихо произнес он, словно обращаясь к кому-то в невиданной темноте. – Видимо когда я упал, я потерял сознание. Меня нашли и положили в больницу, и теперь я без сознания лежу в ней. И тем временем мне снится этот сон. Конечно!
Казалось, выход найден, найден всей этой поражающей реальности, но вдруг мысль повернулась в другом русле:
- А что если я умер? – от этой мысли по нему прошла дрожь. – Я умер, и теперь перенесся сюда?... Нет, это чепуха. Абсолютная чепуха. Надо осмотреться.
Мейс поднял левую руку, правую, проверяя силы – и понял, что они есть. Все же, не смотря на это, когда он попытался встать, в голове что-то закружилось, и Мейс сел снова.
-Чепуха…
-Что чепуха?
От неожиданности Мейс вздрогнул и повернулся на женский голос. За ним стояла Энна и видимо она все слышала. Словно прочитав его мысли, она начала сама:
-Я слышала как вы говорили что это вам снится, или в этом духе… - Энна присела совсем близко к Мейсу, так что ее колено, могло коснуться его. – Почему вы так говорите?
-Я… я просто... Короче я выпал из окна на втором этаже. Шел дождь, но я полз убегая от людей преследующих меня. Потом когда я почти выполз из под забора, я потерял сознание. Очнулся в желтом облаке, которое меня едва не заморозило, и потом меня нашли вы, стащили вниз, повоевали на палочках, и я провалялся тут кучу времени. И ты спрашиваешь почему я так говорю?
Видимо почувствовав в голосе Мейса грубость, Энна опустила взгляд, но на этом не остановилась.
-Да, пожалуй, желтое облако меня поразило. Но остальное… Ваша палочка, она дает много сил, невероятных сил, но от прикосновения к ней, начинаешь желать владеть ею, и чувствуешь злость ко всему…
-Вот именно! Палочка! Этого не может быть вообще. Палочки, ковры-самолеты, все это ложь. Так спокойно. Это всего лишь плод моего воображения… - на секунду Мейса охватило странное возбуждение. – Но это так… интересно. Если я во сне, то я должен идти по пути сна. Когда же я приду к финишу, я проснусь… Да, так и есть….
-Простите?... Вы сказали ковры-самолеты… Я знаю о понятии ковер. Но что такое самолеты? Сам летает, возможно?
Мейс удивленно уставился на нее. При этом Энна снова чего-то смутилась и опустила взгляд на землю.
-Ты что никогда не слышала о… Постой… - она никогда не слышала о самолетах… То есть как? – Энна, так тебя зовут? Скажи, какой сейчас год?
-Год? Что это?
У Мейса расширились глаза…
-Х-хорошо! В какой период времени мы живем?
-Период? Сейчас мы живем во время семи тысячной, сорока второй большой фразы.
-Какой фразы? – У Мейса кроме глаз едва не вывалилась челюсть.
-То есть как какой? Видимо вы не знаете о фразах? Когда мы доберемся до дома, мои отец с матерью вам все объяснят. Где, же Нито…
-Нито?
Мейс ещё не знал всех этих имен, и вообще ничего не знал.
-Да, Нито, это наш друг. Он…
-Да, я слышал. – прервал ее слова Мейс. Его глаза опять застилал туман, но на этот раз это был другой туман. Туман сна. Ему хотелось спать, просто спать.
Мейс мягко опустился на траву и закрыл глаза. Рядом сидела Энна, и Мейс даже слышал ее дыхание.

Через секунду он уже спал…

ТВЕРДЫНЯ МЕСТИ

Пролог

- Я не могу выполнить это приказание, Старейшая! Это ненормально, это неминуемо приведет к последствиям, я уверен в этом!
- Тельган, ты должен понять, что последствия будут просто неописуемы, если ты не выполнишь то, о чем я прошу тебя. В твоих руках жизнь каждого из нас.
Он и Она говорили шепотом. Старейшая сразу преду-предила Тельгана, что об этом разговоре и о ее «просьбе» никто и никогда не должен узнать. Что бы ни случилось, эта тайна должна жить только в его сердце, и от этого ста-новилось еще тяжелее. Нельзя поделиться этим ни с кем из друзей и знакомых, нельзя доверить эту тайну Древоголо-ву. Тельган знал, что «просьбы» Старейшей обязательны для исполнения, и горе ждет его семью, если он ослушает-ся, но принципы и мораль – их так просто не победить…
- Умом я понимаю это, но душа и сердце категориче-ски против! Они невиновны, во всяком случае, пока! Разве можно наказывать человека за то, чего он еще не совер-шил…
- Можно! Еще и как! Особенно когда знаешь, ЧТО именно этот человек совершит! Какие беды он принесет за собой в этот и без того злобный мир! – голос Старейшей лишь слегка возвысился, но Тельгану этого хватило, му-рашки побежали по его телу, выступил холодный пот, руки затряслись.
Тельган был отнюдь не трус, но мало кому приходи-лось вот так вот, с глазу на глаз, разговаривать с Ней. А противоречить Ее приказам никогда не решался ни один из тех, кто хотя бы слышал о Ней.
Они сидели на ветках, скрываемые кроной мохнатого дерева, где их никто не смог бы увидеть, но этого было мало. Тельган совсем не смыслил в магии, но даже он чувствовал какие-то возмущения в воздухе. Он догадывался, что Старейшая загородилась от внешнего мира огромным количеством различных щитов, а в чем-чем, но в магии она разбиралась лучше всех, живущих в этом мире!
- Мой добрый Друг, ты ни разу не подводил меня, я верю тебе, - Старейшая смягчила тон, от ее слов веяло лас-кой, - ты должен понять, что этот шаг необходим во благо Света. Мне самой было очень трудно решиться на этот по-ступок, но я победила себя. Я уверена, что и ты совладаешь с совестью. Мне больше не на кого надеяться, если ты не справишься, то все мы обречены!
«А ведь она абсолютно права! Как я мог сомневаться в ее словах и как посмел спорить с ней? – с каждым словом Старейшей Тельган все больше укорял себя в непослуша-нии! – Я сделаю все, о чем она говорит, чего бы мне это ни стоило. Я – последний оплот Света в этом мире! Я справ-люсь!» - он не заметил легкой ухмылки, возникшей на Ее лице.
- Я с радостью выполню твою просьбу, моя Королева, я…
- Вот и замечательно, мой Друг! Я рада, что мы с то-бой поняли друг друга. Помни, что ты делаешь это исклю-чительно для торжества Света и защиты нашего мира от Врага! А теперь иди, время не ждет!
- Теперь он все сделает или погибнет! А мне остается только следить за ним и не выдавать своего присутствия. Еще немного и можно будет спокойно спать, пророчеству не суждено будет свершиться! – произнесла Королева, ко-гда Тельган слез с дерева и скрылся из виду.
Но даже Старейшая не увидела маленького лесного паука, который спокойно вил паутину на ветке, неподалеку от места произошедшего разговора…




Часть I

Наша сила в слабости врага

Глава I

Как же восхитителен наш мир! Как прекрасно Солн-це, согревающее своими лучами каждого живущего, каж-дый росток и лепесток, каждого летающего и ползающего! Как прекрасно небо, придающее своей голубизной яркость настроению и бодрость духу! Великолепны звезды и шум волны – ведь без них даже не возникло бы ни малейшего представления о слове «романтика», так нужного для того, чтобы появилось самое главнее чувство – Любовь! И, Боже мой, как же прекрасно любить! И втройне прекрасна Пер-вая, а значит самая искренняя, Настоящая ЛЮБОВЬ!
Как же долго мы шли к этому, как много таких обыч-ных, возникающих у каждого ребенка, препятствий пре-одолели, что сделало наши Чувства только сильнее и теп-лее! И вот мы вместе, сидим на берегу Доброго моря, дер-жась за руки, и слушаем шум прибоя!
- Я люблю тебя, - со всей нежностью, на которую только способен, произношу самую сокровенную фразу, услышать которую мечтает каждый из живущих, незави-симо от того женщина ты или мужчина, девушка или па-рень, девочка или мальчик… А уж как приятно смотреть на стариков, проживших друг с другом вместе более пятидесяти лет, и расположившихся рядом, так же, как и мы, взявшись за руки. Просто восхитительно!
- И я люблю тебя, Толарен, - и земля уходит из-под ног, руки превращаются в крылья, песня просится наружу! Песня нашей, ничем не похожей ни на что существующее в мире, любви! Ведь, независимо от того, сколько на свете различных существ, любовь каждого из них индивидуаль-на. И только Тьма не способна любить, так мама говорит, и мне жаль эту Тьму, ведь жизнь без любви – это ужасная мука. И я могу говорить об этом уверено, с высоты приоб-ретенного чувства и познавшего тепло рук другого челове-ка.
- Толарен… Надо идти домой, Любимый… – слышу я ее голос.
Как же быстроходно Великое Время в такие моменты. Казалось бы, вот только-только наступило утро, только-только мы с отцом пришли с рыбалки и позавтракали, а уже глубокая ночь, и пора возвращаться домой, пора расставаться с Любимой.
Но как же медленно Время идет, когда мы с Ней не вместе, когда не чувствуем прикосновения рук друг друга, когда не можем заглянуть в глаза и произнести самые теп-лые слова. И как тяжело расставаться с Доли…
Долариэн. С этим именем на устах я засыпаю, и с ним же просыпаюсь… И даже во сне мы вместе, потому что наше Чувство очень сильно, оно регулирует наши сны, и мы можем выбрать место для встречи в мире грез, и это спасает от тоски, и немножко облегчает расставание…
- Толарен, Любимый, давай сегодня ночью посмотрим на эльфов? – от звучания ее нежного голоска, сердце замирает на мгновение, затем стучит вдвойне сильнее, как будто обретя новые силы после короткой передышки.
- Конечно, Доли. Давай встретимся на Равнине Чудес?
Я знаю, как сильно она любит эльфов, этих велико-лепных созданий, самых древних из живущих в нашем ми-ре (так говорит мама, а маме я верю, она никогда не обма-нет). И любовь Доли к остроухой расе, конечно же, переда-лась и мне. Мы частенько заглядываем по ночам на Равни-ну Чудес, а если быть точнее, в Прекрасный лес, и наблю-даем за происходящим там. У нас даже есть любимая эль-фийская семья, с которой познакомил нас сон на берегу Молочной реки, которая омывает и подпитывает деревья эльфийского леса. Эта семья так похожа на мою, и от этого становится еще теплее, ведь я понимаю, что люди и эльфы в чем-то совершенно одинаковы! Жаль, что во сне мы лишь видим, но, к сожалению, не можем слышать то, что происходит вокруг, то, о чем говорят в этой семье, мы лишь улавливаем мысли друг друга, хотя нам и этого не надо, мы понимаем друг друга с одного короткого взгляда, замечая малейшую перемену в настроении…
- Хорошо! Я очень хочу увидеть Королеву вновь… - да, мы, действительно, встретили во сне саму Королеву эльфов однажды! Это была чудесная встреча, и с тех пор каждый из нас хотел бы ее повторить! Она прекрасна, гра-циозна, добра… Ведь красота – самый явный признак на-стоящей доброты! Каждое ее движение изящно, волнующе, мы полюбили ее, но, к сожалению, сколько ни хотели больше, а ни разу вновь, так и не удалось взглянуть на нее даже одним глазком, но мы не оставляли своих попыток!
Заключительный раз, взглянув Доли в глаза, я побрел домой. Как же хорошо, что мы договорились встретиться ночью! Теперь осталась самая малость – уснуть. Как же тя-жело сделать это, когда чего-то очень ждешь! Сначала самой длинной была ночь перед Днем Рождения. Зная, что завтра принесут подарки и будет торт, ты ворочаешься с боку на бок, пытаясь заснуть, а Сон-то не приходит. Он знает себе цену, потому и вредничает. Теперь в мучитель-ную превратилась КАЖДАЯ ночь, ведь она несет за собой утро, день и, наконец, вечер, который можно целиком и полностью посвятить своим Чувствам, находясь с Люби-мой.
- Доброй ночи, папа! Доброй ночи, мама! – сказав это, я закрыл глаза и стал дожидаться сна.
Мама и Папа, Папа и Мама – родители… Не понять значимость этих слов, когда у тебя полная благополучная семья. В такие минуты мне жаль Доли, ведь у нее этого нет. Оттого слово «родители» для меня вдвойне важно. Отца люблю за прямоту, честность и несгибаемый харак-тер. Маму за кротость и доброе сердце. А у Любимой нет ни папы, ни мамы. Она никогда не рассказывает, даже мне, что с ними случилось. И мне достаточно увидеть ее глаза, полные боли, когда я осторожно спрашиваю про это, чтобы понять, что этой темы не стоит касаться ни при каких обстоятельствах. О, я уверен, что настанет время, и Долариэн сама обо всем мне поведает.
- Доброй ночи, сынок! – голоса родителей сливаются в один, такой важный и самый родной голос в жизни. С голосом родителей теперь может сравниться только голосок Доли…
А вот и она! Мы стоим на берегу Молочной реки, слегка приобняв друг друга. Перед нами раскрывается чу-десный вид: вид на водопад, низвергающий свои мощные потоки далеко вниз. Эти потоки переливаются на Солнце всеми цветами радуги. Отлетающие водяные брызги бле-стят с такой силой, что слегка ослепляют глаз. Жаль, что мы не слышим шум этой воды… С момента первого зна-комства с Молочной рекой и ее водопадом, мы с Доли меч-таем попасть в Прекрасный лес по-настоящему, мечтаем ощутить на себе теплые брызги и услышать шум, мчащего-ся вниз потока. И мы верим, что наша мечта обязательно сбудется, сколько бы лет ни прошло, сколько бы сил на это мы ни потратили!
А вот и наша любимая эльфийская семья! Эльфийка-мама бережно купает своего полугодовалого сына, непода-леку от водопада, а старшая дочь, лет пяти, по нашим, че-ловеческим, меркам, поласкает белье ниже по течению. Все как у людей, и нет никакой разницы! Разве что долголетие, свойственное эльфам, но, к сожалению, не присущее людям. Хотя, почему к сожалению? Разве интересно жить бесконечно долгое число лет? От понимания того, что у тебя еще масса времени впереди, что можно отложить какое-либо дело, к примеру учебу, на завтра, это завтра может и не наступить никогда - эльф не торопится. А вот у нас, людей, времени катастрофически мало, а жажда знаний ничуть не меньше, чем у перворожденных! Поэтому каждый наш день мы стремимся провести с определенной пользой, мы хватаемся за неизведанное и познаем с двойной активностью. В остальном же, люди и эльфы похожи, практически родственные расы. И не случайно существуют полуэльфы – доказательство моих размышлений!
Мои глаза ловят взгляд Долариэн, и мы улыбаемся. Как же восхитительно здесь! Как прекрасна Равнина Чу-дес! Необычные, живущие только в одном месте в мире, птицы сидят на огромных деревьях. Странная, для нашего взгляда, рыба обитает только в Молочной реке, и такие до-брые, милые, прекрасные эльфы, живущие только здесь (хотя последнее за аксиому принимать не стоит) – все это невероятно задевает нас, и невольно наворачиваются слезы на глаза. Мы обязательно побываем здесь. Мы обязательно увидим эльфов воочию!
Вот наши добрые эльфы собирают свои немногочис-ленные вещи и отправляются домой. Дочка весело скачет по лесной тропинке, останавливаясь лишь для того, чтобы погладить сидящую на ветке белку или поклониться могу-чему дубу. Вот она весело подбегает к маме и что-то у нее спрашивает, по ее лицу пробегает нотка грусти, мимолет-ная, почти незаметная. Видимо, девочка спросила, где же их папа. И, правда, а где папа-эльф? Еще вчера он повсюду сопровождал свою семью, играя с дочкой, с сыном на ру-ках. Видимо, у главы семейства возникло какое-то дело.
Через несколько минут мы с Доли попадаем в самый центр поселения. Здесь вовсю кипит жизнь. Несколько мо-лодых эльфов соревнуются друг с другом в меткости при стрельбе из лука. Всем известно, что каждый из них, в силу своего происхождения, в силу крови, текущей в их жилах, уже восхитительный стрелок, но кто же сильнее, кто самый непревзойденный из всех? Вообще, соревнования в стрельбе из лука здесь, это совершенно обычное времяпрепровождения, мы с Доли видели их уже десяток раз, но каждый новый смотрим с двойным интересом и вниманием. А чего-чего, а внимания эти соревнования уж точно заслуживают!
Сегодня был особенный день. Руководила проведени-ем состязаний сама Королева. Молодые эльфы, непосред-ственные участники этого Праздника, по очереди подходили к ней и представлялись.
Это удивительно, но мы с Доли услышали… Вся гам-ма звуков Прекрасного леса стала понятна для нас: мы ус-лышали и шум ветвей на ветру, и пение птиц, и, конечно же, голоса:
- Палантер, сын Пегаса, моя Королева, - эльф акку-ратно опустился на одно колено, в ответ получил едва за-метный кивок.
- Нелан, сын Пракланда, моя Королева, - и так даль-ше. Ритуал был известен каждому эльфу чуть ли не с рож-дения. Победа в соревнованиях по стрельбе из лука позво-ляла молодому эльфу автоматически стать под знамя Ко-ролевы в ее войске, означала его готовность к этому и его зрелость! Только победивший в состязании становился Воином, а этим званием эльфы Прекрасного леса горди-лись. Служивших под стягом Ее Величества уважали и восхваляли! Не говоря уж о том, что служба в войске Ко-ролевы – единственный способ увидеть то, что находится за границей Равнины Чудес. А для каждого из молодых участников любопытство – безусловно, одно из самых главных факторов. Ведь как много интересного рассказы-вают отцы, которые побывали там, видели гномов и людей, троллей и гоблинов, поури и хоббитов, сражались с Врагом многие сотни лет назад и победили в честном бою (не без удачи, если признаться откровенно). И для каждого из молодых участников сражаться с прихвостнями Врага – было мечтой. Показать ему свою силу, показать, что он ничего не стоит сейчас.
Эльфы все представлялись, а мы с Доли с удовольст-вием их разглядывали. Какие же, все-таки, необычайные создания! Каждый кланялся по-своему, в присущей лишь его дому особенностью, и знающий все династии, мог точ-но сказать, к какой именно принадлежит тот или иной эльф.
Но вот пришел черед заключительного, девятого уча-стника соревнований. Он был совсем не похож на всех ос-тальных молодых эльфов, даже в одежде читалось явное отличие и пренебрежение традициям местного поселения.
- Вардлон, Старейшая, династия ночных эльфов Пре-красного Леса! – молодой эльф лишь слегка склонил голо-ву, не опускаясь на колено. У собравшихся зрителей вы-рвался возглас ужаса и тревоги. Он нарушил установлен-ный веками обычай! В истории такого еще никогда не бы-ло!
- Как смеешь ты так разговаривать со своей Короле-вой?? – это подал голос воин, стоящий по правую руку от Королевы, Кенол, глава королевской стражи и предводи-тель королевского войска в любом походе вот уже на про-тяжении пяти сотен лет.
- Не ругайся, мой верный Кенол, - услышали все со-бравшиеся, - пусть делом докажет, что достоин так разго-варивать со своей Королевой. Если он победит, мы про-стим его. Если же нет, то отправим к Норделасу, в Север-ный лес, на перевоспитание.
Эльфы все, как один, вздрогнули. В Северный лес от-правляли немногих. А от тех, кого такое наказание пости-гало, за все время не приходило никаких вестей.
- Не сомневайся, Старейшая! Мне нет равных среди этих сопляков! Лишь Тельган на что-то бы сгодился, но как я вижу, он струсил, и место десятого участника пусто, поэтому не я первый нарушил ваши традиции!
- А ведь, действительно, где же Тельган? – Королева слегка повысила свой властный голос, - Мериэн, где же твой муж?
Наша старая знакомая эльфийка-мама встрепенулась. Старейшая обращалась именно к ней.
- Я не знаю, Ваше Величество. Он исчез вчера вече-ром и так и не появлялся. Он лишь сказал мне, что Вы его вызываете к себе, моя Королева. Разве Вы не доверили ему какое-то дело? В другом случае, он никогда бы не пропус-тил эти соревнования…
- Много слов, Мериэн! Нет, никакого дела я ему не доверяла, - спокойно ответила Старейшая. Лишь очень не-многие из живущих в этом мире могли бы увидеть одну небольшую морщинку на лице Королевы, которая в этот миг резко дернулась. Королева умела хранить спокойствие. – Твой муж не прибыл на соревнования, ты знаешь, какое наказание последует для него за этот ужасный поступок? – металл в голосе Старейшей уловили уже все собравшиеся!
Мериэн вздрогнула. Она знала, что теперь ждет ее мужа. Из глаз эльфийки потекли слезы.
- Моя Королева, быть может, он скоро вернется и сможет объяснить свое отсутствие. Молю Вас не наказы-вать Тельгана, ведь он верой и правдой Вам служит!
- Если он не покажется мне к закату Солнца, ему больше не будет места в Прекрасном лесу! Ты знаешь пра-вила, Мериэн.
Эльфийка рыдала уже во весь голос, она не могла сдержать свои чувства, что было еще одним нарушением негласных традиций Равнины Чудес.
- Но, как же наши дети? Короле…
- Молчи! Не позорь всех нас! – Старейшая повернула голову в сторону Кенола, - уведите ее с глаз долой.
Два воина по кивку головы начальника стражи Ее Величества увели несчастную эльфийку с плачущим ребенком на руках.
Мы с Доли неотрывно наблюдали за происходящим. Долариэн всхлипывала, прижимаясь к моему плечу. В ее глазах был ужас перед увиденным. Как жестоки законы Прекрасного леса! И как рьяно их соблюдают.
Я увел свою любимую подальше от места произо-шедшей трагедии. Мы вернулись к водопаду, где можно было хоть немножко успокоить свои нервы перед тем, как вернуться в реальный мир. В тот добрый мир людей, где мама готовит завтрак, а отец зовет с собой на охоту. Где Доли и я любуемся закатом по вечерам и греем свои руки в руках друг друга. Где есть звуки: поют птицы, слышен шум прибоя Доброго моря, где так хорошо и…
Проснулся я от громкого крика! Я сразу узнал свою мать. Я вскочил с кровати и пошел к двери в спальню ро-дителей. Тут же услышал отца:
- Беги, Толарен, беги подальше отсюда и не возвра… - это последнее, что смог сказать мой отец перед смертью. Через приоткрытую дверь я увидел, как он падает в лужу крови совсем рядом с матерью, с моей матерью… Она уже не дышит, ее горло перерезали, но она, все-таки, успела вскрикнуть, успела меня разбудить… Увидел я и последнее выражение лица папы. Он застыл в недоумении… «За что??!» - все его существо задавало этот вопрос, на который он не смог найти ответа. Я не видел лишь убийцу.

* * *
Эльф бежал вперед, что было сил. Он уже тяжело дышал, но это не останавливало. Деревья расступались, как будто помогая, как можно быстрее добраться до заветной цели. Именно заветной! А какой еще может быть цель, если о ней говорила сама Старейшая? Величайшая из всех эльфов, живущих в этом мире, самая прекрасная и самая недоступная.
Ноги уже не слушались Тельгана, вперед гнала мысль о том, что чем быстрее он завершит возложенное на него дело, тем быстрее вернется к своей Королеве, тем быстрее вновь увидит Ее и, быть может, заслужит право сражаться за Нее в эльфийском войске, а это было его заветной меч-той!
Он выполнит просьбу Королевы, во что бы то ни ста-ло, чем именно пожертвовать не пришлось бы! Смерть не-скольких жалких людишек не остановит его!
Тельган бежал и полностью уверовал в свою правоту и правильность того, что ему поручили сделать. Ради Нее, во благо Света! Деревья проносились мимо одно за другим так быстро, как никогда до этого. Убить врагов Королевы! Уничтожить их! Стереть с лица земли!
До деревни людей, той самой, где живет его жертва, оставалось совсем немного. Только этот, казавшийся бес-конечным, склон, упирающийся в берег моря где-то далеко внизу. Эльф еще не видел людей, живущих там, но уже чувствовал их и, чуть ли, не захлебывался появившейся откуда-то ненавистью к ним, к этим недостойным жить в их прекрасном мире тварям. Вдруг ноги эльфа заплелись, он споткнулся о внезапно появившийся пенек и на страш-ной скорости полетел вперед со склона. Он чувствовал ка-ждый удар о камни, чувствовал каждую царапину от сучь-ев и веток, и не мог остановить свой полет. В один момент он увидел перед собой огромный ствол многолетнего дуба, попытался оттолкнуться от земли, чтобы увернуться от стремительно приближающегося дерева, но ничего не вы-шло. Последнее, что почувствовал эльф перед тем, как по-терять сознание – это ужасную головную боль и струйку крови, стремительно сползающую на лицо…

* * *
Я бежал, что было мочи. Доли! Как ты? Что с тобой? Жива ли ты?
Деревенька спокойно отдыхала, лишь в некоторых окнах можно было видеть горевшую свечу, и полусонного человека склонившегося над столом, которого уже победи-ла дремота.
Я всем своим существом ощущал, что меня пресле-дуют, оборачивался, но никого не видел, и продолжал мчаться к заветному дому сирот, там моя Любимая! У меня не было мысли о том, что я могу навести убийцу своих ро-дителей на Доли. Я знал, что она живет моей семьей, живет Любовью ко мне, и даже не хотелось представлять, что будет с ней, если все это отобрать. Я не брошу Доли!
С такими мыслями и забежал в сиротский дом, бы-стро пронесся по его коридорам и очутился в комнате До-лариэн. Она проснулась, уже намереваясь что-то крикнуть, но разглядев меня в темноте, увидев мое лицо, лишь не-много задержавшись взглядом на нем, она, как мне показа-лось, поняла, что случилось что-то ужасное и не стоит за-давать вопросов. Видимо, на моем лице появилась эта ми-фическая печать смерти…
Она одевалась очень быстро, но мне казалось, что время пролетает мимо нас. Я вздрагивал от каждого шоро-ха, мой разум уже представлял картину появляющегося в комнате убийцы. Того, кто так безжалостно расправился с моими родителями и, не сомневаюсь, не задумываясь уничтожил бы и нас.
- Нам надо идти, - мой голос звучал как-то странно, Доли даже слегка испугалась ему, - надо идти как можно быстрее и как можно дальше!
Мы выбежали из дома сирот и направились в лес. Я не знал, куда нам идти, но был уверен, что это совершенно не имеет значения! Лишь бы подальше от этого ужасного места, туда, где нас не смогут найти убийцы моих родите-лей!
Лес сгущался, но мы не останавливались. Вокруг бы-ло совершенно темно. Я видел, как боится Долариэн, как она оборачивается на свист ветра или зов филина, но пока не мог ее успокоить, нам надо уйти как можно дальше.
И вот, совершенно запыхавшись, мы сделали первый привал. Повалились на траву возле огромного дерева, ноги и руки не слушались. Доли всхлипывала. Я видел, что она хочет спросить меня о происходящем, но не решается. Я приблизился к ней, она присела, и я поведал ей о случив-шемся…

* * *
Тельган очнулся в какой-то пещере. Голова ужасно болела, кровь еще не успела засохнуть. Эльф с ужасом по-нял, что остался совершенно без оружия. Куда-то исчез и колчан со стрелами и лук, и даже кинжал из правого бо-тинка. Вдруг в голову постучалась совершенно непроше-ная мысль:
«Что со мной случилось? Где я? И что я вообще здесь делаю?».
Воспоминания начали приходить очень болезненно, и с каждым новым Тельган все больше мрачнел. «Что же сделала со мной Старейшая? Какие же чары она наложила, что я с такой прытью побежал выполнять ее задание?» Тельган понимал, что в здравом уме, ни за что не согласил-ся бы убить этих людей! Ни за что не согласился бы и по-хитить у них единственного сына, не проливая их кровь, кем бы он не стал, судя по Великому пророчеству! «И от-куда у меня эта ужасная ненависть к людскому роду? Надо будет обязательно потолковать со Старейшей, чем бы это ни закончилось. А пока, мне необходимо предупредить людей о грозящей им опасности, о том, что сама Королева эльфов хочет их смерти».
Эльф попытался подняться на ноги. Они с трудом от-зывались, еще бы, после такой пробежки и не менее захва-тывающего полета! Тельган прошелся вверх по склону в поисках своего обмундирования. Неподалеку нашел свой кинжал и флягу с водой. Лука и колчана со стрелами, к со-жалению для себя, эльф не обнаружил. Но это не останови-ло Тельгана. Он повернулся к деревне людей и направился в ее сторону.
В людском поселении царила темная и спокойная ночь. Даже ночные птицы тихо сидели на ветках деревьев, стараясь не тревожить человеческий сон. Через мгновение, Тельган увидел какого-то парня, выпрыгнувшего из окна. Эльф шагнул за угол одного из домов, в этот момент маль-чик повернулся… Тельган никогда в своей огромной, по человеческим меркам, жизни не видел большего ужаса на чьем-либо лице. Этот взгляд, черты лица, эльф был уверен, что запомнил их навсегда. А потом пришла догадка. Это же тот самый человек, о котором и говорила Старейшая! Тот самый, о ком, по ее словам, сложены ужасные проро-чества, кому суждено… Впрочем, даже думать о том, что может и должен натворить этот мальчик, было страшно.
Эльф пробрался к окну, из которого выбежал парень и забрался внутрь. В доме Тельган сразу ощутил запах смерти. Он открыл дверь, ведущую из комнаты Толарена, и увидел его мертвых родителей. Они были жестоко убиты. «Я не успел… не успел их предупредить… Видимо, Старейшая не только мне приказала расправиться с родителями бедного парня, и этот, второй, очень даже справился с ее поручением, но почему до сих пор жив сам мальчик?»
Тельган бросился к открытой двери. Оказавшись на улице, он, что было мочи, понесся к дому, в котором скрылся парень из пророчества. Эльф видел, как спешно одевалась юная девочка, и как два человека побежали в сторону леса. Он следил за каждым их шагом, пока они не упали на траву, выбившись из сил.
Тельган тоже присел, было необходимо отдышаться и обдумать свои дальнейшие действия. Он представлял, как вернется в Прекрасный лес и обо всем спросит у Старей-шей! Тельган не знал, что его дальнейшую судьбу уже ре-шили, что его жена в слезах собирает его и свои вещи. Она не собирается отпускать его в это изгнание одного! Она пойдет с мужем до самого конца.
Из размышлений Тельгана вывел какой-то шорох, раздавшийся неподалеку. Эльф присмотрелся и увидел странное существо, в руках которого был его, Тельгана, лук, а за спиной настоящие эльфийские стрелы. Существо целилось прямо в молодых людей, о чем-то разговариваю-щих между собой. Эльф рванулся в сторону существа, но на краткий миг не успел, стрела набирала скорость…

* * *
Я услышал звук спущенной тетивы, услышал свист мчащейся в нашу сторону стрелы, видел ее, но уже ничего не мог сделать. Она была столь молниеносна и неумоли-ма… Надеяться было не на что… Доли упала, взглянув на меня, последний раз в своей жизни. Я навсегда запомню ее глаза, навсегда запомню ее испуг, непонимание происхо-дящего, ужас перед приближающейся смертью! Я отомщу за нее! Отомщу обязательно! И эта, заключительная мысль, приобрела еще большую силу, когда я понял, кому именно буду мстить. Эльфы!!! Именно эльфийская стрела торчала из спины Долариэн, я ее ни с чем не перепутаю. Так много раз мы видели соревнования в Прекрасном лесу. Эти соз-дания, которых мы с Доли считали самыми добрыми и нежными в нашем мире, они оказались убийцей моих ро-дителей… моей Любимой… Вы дорого заплатите за это, отвратительные остроухие твари! Заплатите за муки моей матери, за последний крик моего отца и за то, что погубили мою Любовь! Эльфам и мне не будет места в од-ном мире!

* * *
Тельган не успел. Он видел, как стрела пронзила спи-ну девушки, как она упала… Эльф заметил также выраже-ние лица парня и понял, что именно оно значит и что предвещает! Тельган знал теперь, что ожидает их мир и понимал, что именно ОН стал причиной этого! Именно его стрела положила начало мукам, страданиям и бедствиям, и это неотвратимо. Уныние не было свойственно эльфу, но не в данной ситуации. Существо, выпустившее стрелу из его лука, куда-то испарилось, а к Тельгану приближался тот, о ком говорило пророчество…

* * *
Этот гадкий эльф даже не сопротивлялся, когда я про-ткнул его кинжалом отца. Эльф не кричал и не пытался ничего сделать, когда я выпускал из него всю кровь, которую только могли поместить в себя его жилы. Подумать только, а ведь это тот самый эльф, за семьей которого мы так любили наблюдать с Доли, путешествуя во сне! Вот что значит знамение. Сны были преду-преждением, а я этого не понял и понес наказание. Теперь же наказание понесет вся эльфийская раса!
Его смерть была ужасной. Но я не мог остановиться, я выпустил нож лишь тогда, когда его тело повалилось на землю от толчка моих рук.

* * *
Ни Тельган, ни Толарен не видели в этот момент, притаившийся неподалеку, эльфийский отряд. Пять пар глаз увидели происходящее в тот момент, когда мальчик убивал эльфа, они не видели ничего, что произошло мину-той ранее, и в их сердцах поселилась жгучая ненависть к этому человеку и ко всей людской расе, которая подняла руку на Перворожденных!
Командир дал приказ об атаке. Казалось бы, что пять стрел сейчас пронзят отвратительного человека, но не тут-то было. Какие-то тени опустились на отряд, эльфы упали без сознания, а когда очнулись, мальчика уже не было. Ос-талась лишь злоба. Осталось отвращение к людям. И оста-лась уверенность, что теперь война неизбежна!
- Надо доложить Старейшей о случившемся, - сказал командир, и отряд взял курс на Равнину Чудес.

Глава II

- Эй, пройдоха Том, ты слышал, что я сказал тебе? Убирайся с моего участка, пока ходить можешь!
- И с чего бы это я перестал ходить? Уж не в тебе ли проснется божественная сила, чтобы поломать мне ноги, а Рогволд?!
Два преклонного вида мужчины, вооруженные граб-лями и лопатами, грозно смотрели друг другу в глаза.
- Это ж надо иметь подобную наглость, - продолжал Рогволд, бросив на землю свои орудия труда, - сорок лет я выращиваю арбузы на этой земле! Сорок долгих лет! И вот на тебе, у соседа от старости помутился рассудок…
- Я тебе сейчас покажу, что и у кого помутилось!!! – Том бросил грабли, взял лопату двумя руками и двинулся на своего обидчика. Он уже было замахнулся, когда их ссору прервал истошный крик женщины – это была внучка Рогволда – Милинда.
- Неужели началось, - прокричал старик, - Милинда рожает! – и два «злейших врага» бросились в сторону ус-лышанных криков.

* * *

- Мой верный Кенол, - раздался встревоженный голос Старейшей. – Ни в коем случае не пропускай ко мне ни единой живой души, я хочу побыть одна.
- Слушаюсь, моя Королева! – ответил воин. Он редко видел Старейшую в таком состоянии, хотя практически все время проводил подле нее. Она была ужасно взволнована, голос ее срывался от напряжения.
Королева зашла в свои покои, плотно прикрыв дверь. Только сейчас, когда ее никто не мог видеть, даже ее вер-ный Кенол, она могла дать волю своим чувствам:
- Как же такое могло произойти! Ведь в пророчестве ясно написано… Неужели оно было ошибочным?
Королева села на пол и обхватила голову руками, из ее глаз потекли слезы: «Бедный мой Тельган, я ни в коем случае не хотела, чтобы подобное произошло с тобой. Те-перь мир, каким мы знали его, рухнет, ничто не может ос-тановить Врага».
- Мне кажется ты не права, Силамээ, - Королева вздрогнула от неожиданности, голос раздавался с книжной полки. – Ты знаешь, что выход есть.
- Папа! – Королева не могла поверить, что именно его голос слышит сейчас. Отец и мать Силамээ погибли много столетий назад, на войне с Врагом. Тогда они остановили его раз и навсегда, отдав свои жизни ради свободы своего народа. – Но как?
- Помнишь книгу, которую мама подарила тебе, про-щаясь? Возьми ее в руки.
Действительно, перед тем, как уйти на свой послед-ний бой, мать Королевы вручила ей древнюю книгу, чудом не развалившуюся от времени. Тогда, мама сказала Силамээ, что этой книгой можно будет воспользоваться только единожды, в самый страшный час мира, в переломный момент. С тех пор прошли столетия, и Старейшая совсем забыла про могущественный артефакт, сейчас она поняла, что это было ошибкой.
Силамээ взяла книгу с полки, раскрыла ее и подско-чила от неожиданности. Со страниц на нее смотрело лицо отца. Того, которого она так любила, которого потеряла в давние времена. Слезы потекли с глаз Старейшей.
- Негоже так вести себя, доченька, - твердо сказал отец. – Королева нашего народа не должна позволять себе такую слабость.
- Отец… Я все испортила, Пророчеству не суждено было свершиться, избранный мной пал, - последние слова она произнесла едва различимым шепотом.
- Дочь! Ты же прекрасно знаешь, кто произнес это Пророчество! Также ты знаешь, что твоя мать никогда не допускала ошибку в том, что говорила под действием вы-соких сил.
- Но Тельган мертв! – Силамээ закричала. – Его не вернуть назад, а только он один мог бы…
- Соберись, Королева эльфов! Не впадай в панику, подобно людям и прочим низшим расам. Это непозволи-тельно. Вспомни хорошо, что именно говорилось в проро-че… - не успев закончить свою фразу, отец Старейшей ис-чез.
Силамээ выпустила книгу из рук. Та упала на пол и закрылась. Эльфийка не могла совладать с собой, руки ее тряслись, а колени подкашивались. Все кончено. Мир по-гибнет.

* * *
- Внученька, как ты? Мы рядом, - Рогволд присел на колени рядом с Милиндой.
Женщину покрыл холодный пот, она мучилась от бо-ли и не могла выдавить из себя ни слова. Что-то пошло не так, Милинда должна была рожать лишь через несколько недель.
- Том, ну что же ты стоишь, старый пень! Беги за вра-чевательницей. Старика не нужно было просить дважды, он не мог спокойно смотреть на муки внучки соседа.
Врачевательница пришла через десять минут, к этому времени муки Милинды стали невыносимы! У нее уже не было сил кричать, она могла издавать только едва слыш-ные звуки.
С первого взгляда на женщину, старуха поняла, что дела плохи, долго Милинда не протянет, ребенку тоже не суждено увидеть белый свет. Только чудо могло его спа-сти.

* * *
Силамээ понемногу успокоилась. Она прокручивала в голове слова пророчества, которое помнила наизусть. Где же она ошиблась? Что имел в виду отец?

Вздрогнет мир в появлении Вражеском
Он вернется, спустя много лет.
Будет сеять он мир Темным княжествам
А другим много злости и бед.

А страшнее Врага в час назначенный,
Из которого выхода нет,
Станет лишь Человек им воспитанный
И принесший ужасный обет.

Вся земля содрогнется от ужаса
В тот момент, когда клятву он даст.
И пойдет по земле с той минуты
Лишь раздор и темнейшая власть.

Только тот сможет все изменить,
Кто Прекраснейшей будет избран.
Его волю и дух победить
Не под силу ужасным врагам.

И тут ее осенило! Она поняла, что может сделать и была готова к этому.

* * *
Отряд орков спешил, почувствовав зов своего старого хозяина. Еще бы! Ведь многие века он не раздавался в их ушах. Единственное ради чего жили эти существа - повиновение Ему и последние столетия они верили и ждали Его возвращения.

* * *
Старейшая доставала из самых дальних слоев памяти заклинание, которое ее заставили выучить самым первым из всех. Ей было велено, запомнив, никогда не думать о нем, потому как это волшебство может принести много бед в мир. Мама говорила, что оно опасно, использовать его крайне нежелательно. И делать это нужно, когда нет другого выбора.
Силамээ знала, что выбора нет. Кроме того, она по-нимала, что пройдет несколько минут и будет поздно. Эльфийка достала из волос иглу, быстро проткнула себе палец и начала произносить длинное заклинание.



* * *
Рогволд не мог устоять на месте. Врачевательница выгнала его и Тома за дверь, а сама занялась Милиндой. Старики поняли, что случай тяжелый и спорить не стали. Рогволд, выходя, окинул свою внучку долгим взглядом, он будто чувствовал, что больше живой Милинду не увидит уже никогда.
Том стоял в стороне и молчал, он знал, что тишина – это лучшая поддержка для товарища.
Вдруг, старики услышали странный шум, как будто топот приближающихся коней издалека. Они присмотре-лись. В их сторону, действительно что-то двигалось. Но на коней это было мало похоже. Около полусотни страшных созданий с зеленой кожей бежали к деревне.
- Это же орки! - вскрикнул Том, – сам старик их нико-гда не видел, но знал, как они выглядят из старых сказок, которые рассказывала ему мама, а ей бабушка.
- Почему же не звонит тревожный колокол? - возму-тился Рогволд. Старики схватили лопаты, которые побро-сали на огороде, и побежали в сторону колокола. Он рас-полагался на окраине деревни, как раз с той стороны, к ко-торой приближались враги.
Рогволд первым достиг цели. Через мгновение он по-нял, почему не была сыграна тревога, деревенский плот-ник, охранявший деревню в этот день, мирно спал на траве. И это не удивительно, ведь люди так отвыкли от войн. Вот уже несколько веков не случалось набегов разбойников или нашествий орков. Согласно старинным приданиям эльфы уничтожили хозяина этих злобных созданий когда-то очень давно, и с тех пор народ жил в мире и согласии. Дежурство возле колокола, однако, неслось постоянно, но никогда не воспринималось всерьез, как и в этот раз.
Рогволд принялся звонить в колокол, отчего плотник подскочил и непонимающим взглядом уставился на стари-ка. Через мгновение он вскрикнул и упал на землю. Из его спины торчала стрела. Орки вошли в деревню.

* * *
Силамээ торопилась. Она чувствовала, что там, куда привела ее сила заклинания, творится что-то неладное. Она должна успеть!

* * *
Орки жгли дома и убивали всех, кто попадался им на пути. Люди не успевали даже одеться, не говоря уже о том, чтобы вооружиться и дать достойный отпор. Они с каждым шагом приближались все ближе к домам Тома и Рогволда, куда быстро отступали старики.
Рогволд забежал в дом. Достаточно было одного взгляда на Милинду, чтобы понять, что та умерла. Как раз в этот момент врачевательница доставала из ее утробы ре-бенка.

* * *
Она успела! Она видела, как на свет появился младе-нец, которому суждено спасти мир от Врага. Но вместе с облегчением пришло и осознание того, что еще произошло в момент сотворения заклинания. Королева эльфов стала смертной, пожертвовав свою вечность, ради жизни души избранного ей эльфа Тельгана в теле новорожденного че-ловека. От осознания всего случившегося и от потрачен-ных сил Старейшая потеряла сознание.

* * *
Ребенок был жив! Это был мальчик! Волна счастья охватила Рогволда на мгновение, но он себя одернул. Ста-рик понимал, что прожить его правнуку остается не боль-ше нескольких минут, настолько короткой жизни старик не пожелал бы никому.
- Хватай ребенка, и побежали отсюда! - закричал Том. Его голос выдернул Рогволда из оцепенения. Он схватил правнука и выбежал из дома, за ним бросились Том и вра-чевательница. Картина, которая открылась им, была ужас-ной: вокруг все было охвачено пламенем, повсюду слыша-лись крики, на земле лежали мертвые тела их друзей и со-седей. Орки приближались к старикам.
Рогволд бежал, что было мочи с ребенком на руках. Что было странно, новорожденный не плакал. И смотрел по сторонам, будто понимая, что происходит. Рогволд бы-стро уставал, силы были уже не те, что в молодости. Спа-сали лишь постоянные тренировки на огороде с лопатой и прочей утварью, а то бы уже давно повалился без сил. Но орки все равно приближались. От них было не уйти.
- Бегите, я задержу их, сколько смогу, - услышал Рог-волд голос Тома.
Он хотел было крикнуть, чтобы сосед не делал глупо-стей, но понимал, что силы уже на исходе и надо потратить их все на то, чтобы спасти правнука от неминуемой гибели, только это еще позволяло передвигаться его ногам. Оглянувшись, Рогволд увидел, как Том остановился и повернулся лицом к врагу. Врачевательница повалилась рядом с ним на землю, бежать она уже не могла. Старик с ребенком на руках побежал дальше.
Том взял лопату наперевес и приготовился дать оркам бой, но те даже не подумали близко приближаться к сме-лому человеку, и орочьи стрелы пронзили его грудь. Вра-чевательница была убита ударом меча. Теперь о появлении на свет правнука Рогволда знал лишь сам прадед.
Он продолжал бежать. Прятаться было некуда. Де-ревня Рогволда и Тома находилась в долине неподалеку от северо-западной стороны Тимал. Тималы – самая протя-женная горная цепь в их мире. Огромные вершины были видны из деревни, самые высокие горы подпирали собой небеса.
Рогволд прекрасно понимал, что добежав до подно-жия гор, ничего не останется делать, как встретить свою смерть, но орки теснили его именно туда. Конец был бли-зок.
* * *
Я стоял на коленях. Мои руки были измазаны кровью убийцы моей любимой, ненавистного эльфа, испортившего нам жизни. Теперь моей целью будет месть, страшная месть каждому из народа, повинного в смерти Доли. И я не успокоюсь, пока остроухие твари не будут уничтожены – все, до последнего!
- Ненавижу!!! – из груди вырвался этот крик, его было слышно за многие лиги вокруг. – Я уничтожу их, чего бы мне это ни стоило.
Что-то заставило меня обхватить ладонями лицо и громко произнести:
- Клянусь кровью первого убитого врага. Клянусь кровью любимой и собственной жизнью, я не остановлюсь, пока тело последнего эльфа не будет сожжено в моем костре, пока остроухие твари не будут уничтожены во всем мире.
- Я услышал твою клятву! Отныне не будет тебя спо-койствия в этом мире, пока ты ее не исполнишь! – произ-несший это голос был как раскат грома в пещере.
Я вздрогнул, откуда он взялся? Голос будто прозву-чал в моей голове, я обернулся, но никого не увидел. Я по-думал, что это высшие силы приняли мою клятву, и произ-нес:
- Да будет так!
После моих слов земля под ногами будто переверну-лась, я упал на спину, попытался подняться, но снова упал. Я видел, как начали падать деревья, сначала небольшие, а потом и огромные. Я еще раз обернулся вокруг, хотел най-ти тело Доли, чтобы успеть оттащить его от падающих по-всюду исполинов, но только сейчас понял, что нахожусь совсем не там, где случилась трагедия. Рядом не было и тела только что убитого эльфа. Задуматься о случившемся было некогда, я встал и побежал из леса, благо было видно, где он заканчивается: «Грязные эльфы заплатят за все, я бы на их месте готовился к скоропостижному концу».
* * *
Орки догоняли Рогволда. Они уже предвкушали, как испробуют свежее мясо младенца сегодня на ужин. Старик явно выбился из сил, и скоро он умрет страшной смертью за то, что посмел сопротивляться.

* * *
«Ну, вот и все, внучок, недолго виделись мы с тобой на белом свете, недолго удалось пожить тебе здесь», Рог-волд добежал до подножия горы и остановился, дальше отступать было некуда. Он развернулся лицом к врагам и готовился принять последний удар, как вдруг, земля ушла из-под ног, началось землетрясение необыкновенной силы. Рогволд упал. Он оказался лицом к горе и увидел неболь-шую расщелину, своего рода пещеру. Она была настолько мала, что Рогволду вовнутрь было не поместиться, а вот ребенка спрятать там было можно. Старик взял камень, лежащий возле него, и просунул в расщелину. Разжав ла-донь, он выпустил камень и прислушался. Звук от удара о дно пещеры раздался нескоро, Рогволд понял, что просунь он туда младенца, внук бы погиб от удара о пол подземе-лья.
Орки приближались. Они падали от земных толчков, но вставали и снова шли на свою добычу. Через несколько минут землетрясение прекратилось, и орки подошли к че-ловеку вплотную.
Рогволд понял, что деваться уже некуда. Также он ви-дел взгляды орков, направленные на его внука и понял, что лучше новорожденный умрет от удара о камни, чем будет съеден этими ужасными созданиями. Решение созрело мгновенно, он прыгнул к расщелине и протолкнул туда ребенка…
В этот момент он услышал страшный грохот. Подняв голову, Рогволд увидел глыбы, летящие с гор со страшной скоростью.
Орки побежали прочь от горы, но спастись уже не ус-пели. Огромные камни настигли каждого из них, никто не уцелел.

* * *
Силамээ пришла в себя от удара. Она уткнулась голо-вой в стену своих покоев. Старейшая еще не успела сооб-разить, что произошло, как к ней ворвался Кенол. Он под-хватил свою Королеву на руки и выбежал из дома. Только вдали от построек, Кенол остановился и опустил Королеву на землю. Покои Силамээ были завалены упавшими де-ревьями. Королева знала, что это означает - Пророчество свершилось. Клятва принесена!

<Миф

История , хранимая ветром….

«Если … Смерть… настанет вдруг
Конец не придет, поверь мой друг…»

Незаметно подкрался вечер, а за ним и ночь. Усевшись, на большое бревно, я почувствовал, как сильно сегодня все-таки устали мои ноги. Да и потянуло же меня к приключениям! И почему именно сюда?! А здесь , однако, чудесный вид звездного неба! Костер тихо потрескивал , медленно сжигая сухие листья , веточки, кору бревен, скоро видимо нужно будет снова искать хворост. Наверное, я бы уже давно задремал на этом месте, но что-то не давало внутри меня это сделать…
Рядом, укутавшись в свой спальный мешок, мирно засыпал Вилат. Все. Это могло значит только одно. Ему стало скучно и точно нечего делать, так что он решил спать. Катира вот уже третий тюбик крема подряд мажет на себя. Что ж лучше пускай так, не же ли я привезу своей сестре, закусанную до полусмерти комарами дочку. И видимо, и ей тоже стало скучно.
Один мужчина, что сопровождал нас сегодня, перемешивал угли и поддерживал костер. Его лицо было спокойным и задумчивым одновременно, он явно размышлял о чем-то важном. Это все, что удалось понять мне о нем. Внешне он ничем не отличался от своих сверстников, но вот почему он так заострял свое внимание?! Кстати сколько ему? Сорок? Сорок пять? Но почему мне кажется, что больше?!
Что бы хоть как-то развеять ту мертвую тишину ,что сейчас повисла над нами , я решил завести разговор, но что сказать?! Первая же мысль, что посетила мою голову , я смело выкладывал на показ.
- Спасибо, вам, сегодня мы обошли намного больше мест, чем за предыдущие три дня.
-Не стоит благодарности, -мужчина, сел на бревно , лежащее напротив моего, и продолжил перемешивать угли.
-Еще пара таких дней и от моих башмаков только шнурки останутся!- покапризничала Катира.
Эх, и почему она так сильно напоминает мне мою сестру?!
-А как долго вы еще будите нашим сопровождающим?- спросил, даже скорее невнятно пробормотал, сонный Вилат, очевидно, он еще надеялся , что может случиться что-то интересное.
-Столько, сколько потребуется,- ответил мужчина.
От него веяла какой-то загадкой и тайной, мне захотелось спросить его еще о чем-нибудь , но о чем?! Мне казалось, что нечто необъяснимое было связано с ним, более того ,что я сам как-то с этим связан. Минуту я собирался с мыслями, только я хотел, задать свой очередной вопрос, как мужчина обогнал меня.
-Вы слышали об истории, хранимую ветром?! - в это миг ,мне показалось, что он прочитал мои мысли- мне хотелось спросить знает ли он какие-нибудь легенды?!
-Хранимую …ветром??- переспросила Катира , поверить в такое было слишком невероятным для нее.
-Что это за история??- Вилат, тут же поднялся и уселся поближе к костру, его приближающийся сон, как говорится - рукой сняло.
-Вы можете, рассказать нам?- мне тоже стало любопытно, о подобном я никогда не слышал в этих местах.
-Эта история , существует для того, что бы о ней узнавали все люди, она есть часть всего. Считают, что она повествует о начале создания мира и лишь некоторые находят в ней и другой скрытый смыл, утверждая ,что она раскрывает тайну душ, памяти и ивы.
Что именно хотел он нам сказать, из нас троих мало кто понял, но переспрашивать никто не решился.
-Я расскажу вам ее, а вы обещайте, что никогда не забудете, - с этими словами, он отложил свою палку и , внимательно осмотрев нас, начал эту историю, что до сих пор звучит у меня в голове….

Они были всегда. Их было двое. Время и Энергия. Кроме них не было ничего. Время находилось в одиночестве и печали, Энергия испытывала чувство пустоты и грусти. Они страдали , им не дано было знать, что они не одиноки.
Но, случилось так, что они встретились. Теперь для них открывалось нечто новое….
-Мы с тобой одни, и больше никого, как ты думаешь , мы в силах это исправить?,- спросила Энергия.
-Нам больше не остается ничего, как понять это самим,- ответило ей Время.
И им удалось это понять. Благодаря объединению своих сил , они смогли создать то, что сейчас мы зовем «мир», «все» и «бесконечность».
-Нам с тобой нужно то, что будет связывать нас со всем , что мы создали, то что будет связывать нас самих,- заявило Время.
-Что именно??
-Часть меня и тебя.
То, что появилось, впоследствии несло имя Ветер…
-Я…,я…Ветер, ведь так?
-Ты уже знаешь об этом, невероятно…,- промолвила Энергия.
-В таком случае , ты знаешь, все , что должен,- сказало Время.
-Да, мне нужно действовать…
И он улетел, куда-то далеко….
Мир, который они создали , был изумителен во всех представлениях.
И в одном отдаленном его уголке, росли вместе два дерева. Одного звали Мирот, другого – Каприо.
-Нет, не может быть так,- продолжал спорить Мирот.
-Ты не можешь отрицать то, чей частью ты являешься сам.
-Я не отрицаю, что я - часть Энергии, что с помощью Времени, дало мне такую форму. Но я считаю, что я это я. Мы не исчезаем бесследно, мы возвращаемся вновь.
-Ты заблуждаешься, когда придет твой миг, ты исчезнешь, а на твоем месте будет уже кто-то другой, так было всегда. Так Энергия и Время управляют всем.
-Нет! Неправда, я вернусь, я не исчезну .
-Тогда почему еще никто не вернулся?!
-Может, есть причина?! Может, все сложнее, чем мы можем себе предположить, а может ,все совсем не так, как мы думаем? Может, нам не надо знать все….?!
И тут неожиданно подул Ветер, о его существовании, еще не успели узнать на этой земле.
-Ты кто?,- спросил Каприо.
-Я- Ветер, -он качнул их листья.
-Мы тебя не видим,- сказал Мирот.
- Я не видим как Время, но ощутим , как Энергия.
Так они стали первыми , кому Ветер поведал свое происхождение. После довольно часто, Ветер, навещал их, качал ветки, играл с листьями. Он приносил с собой вести из дальних земель, рассказывал о том, чего им не было дано увидеть.
И , вот однажды, он принес с собой один маленький , весь сжатый и рассыпающийся листик. Несчастный, опустился на ветки Мирота.
-Что с тобой случилось?,- спросил Каприо.
-Я , последовал за Ветром, благодаря ему , я здесь. Мне следует сказать очень важную вещь.
-Что именно?!,- Мирот был взволнован.
-Озеро, наше Озеро…,- ему было тяжело говорить,- Оно начинает исчезать, вся наша земля умирает….и я в том числе…
-Что!!! Нет!! Ты не умрешь!!!,- Мирот был в ужасе.
-Нет…я уже умираю….как хорошо, что я смог вас предупредить, может от этого что-то изменится?!...,- и маленький, отважный листочек больше не сказал ни слова, он исчез…..
-Как же так?!….,-Мирот сожалел, что ничего не смог сделать для него.
А ужасная весть быстро разнеслась по всей той земле. Что же делать?! На этот вопрос никто не мог дать ответа. Тогда решили , спросить, у самого озера.
-Я ничего не понимаю….такое со мной впервые…Может , пришел тот миг о котором все говорят?!
-Если это так, то исчезнешь не только ты, но и все мы,- сказал кто-то.
-Но что нам делать?!
-Что будет дальше?!
Сотни подобных вопросов доносились отовсюду. Последние новости говорили о том, что пришла пора для финала этой земли и начала чего-то нового. Это была мысль с которой каждый , здесь рождался, принимал данное и жил, но почему тогда все были так обеспокоены и взволнованны?! Разве не такого конца они ждали?!
-Озеро, скажи мне, если я отдам тебе свою жизнь, ты будешь и дальше существовать?!
Холод прошелся по воздуху…..
-Мирот! Что ты говоришь? Ты , что хочешь, исчезнуть?! Как же так!! Как я буду без тебя?!- возмутился Каприо.
-Я ведь, говорил уже тебе…я не исчезну, никогда! Как и ты! Мы еще обязательно встретимся!,- с этими словами благородное дерево наклонилось к озеру, сначала его листья , потом веточки и наконец и сам он, погрузился в озеро. Все произошло слишком быстро, что бы суметь о чем-то подумать.
Царила полная тишина, Ветер не подавал признаков присутствия, никто не осмелился сказать более ничего, а сам Каприо, ничего не мог сделать с тем, что творилось сейчас у него внутри.
Перед ним , тот, кто всегда отказывался подчиняться законам, основанными и заложенными уже очень давно, тот, кто верил в свои слова и в небывалые мечты, сейчас скрылся под водами Озера.
И в тот миг все стало изменятся… Озеро вернулось в прежнюю форму, умеряющие деревья смогли пустить новые ветки и на них появились свежие листочки.
Все вернулось в норму, повсюду воцарилась гармония.
Все…но, ничего не было , как и раньше для Каприо, его окутала грусть и печаль. Вспоминая Мирота, он склонялся к Озеру все ниже и ниже, словно надеясь разглядеть там, на дне…смутные очертание покинувшего друга.
Так появилось то, чего не было ранее, тот миг считают зарождением того, что и по сей день бесценно. Так родилась Память… Благодаря ней возникло и доказательство , свидетельствующее о том, что Мирота был прав. Теперь все, кто исчезал, помнил, то кем он был ранее, мог рассказать о прошлом и доказать свои слова.
Потом люди назвали это переселение душ.
Каприо, так долго клонился к озеру, что его ветки уже привыкли тянуться к его холодной и гладкой поверхности, так он и жил дальше. Сначала Каприо думал, что память, убивает его, он пытался избавиться от нее , но позже понял - она единственное спасение .
-Ветер, - после долгого молчания он, наконец, обратился к нему.
-Я здесь, - Ветер, покачал длинные ветки.
- Ветер, я попрошу тебя…
-О чем?
-Выполни мою просьбу, перенеси через Время и пространство, все то, что связано с Миротом, сохрани память о нем.
-Хорошо, я сохраню ее,- согласился Ветер.
- А я останусь здесь и буду ждать, когда Мирот вернется.

Я внимательно смотрел на своих спутников, видимо они до конца и не осознали , что это и был конец истории. Они еще некоторое время глядели на меня , ожидая продолжения, но, наконец, поняли все.
-Невероятно!,- воскликнул один мальчик, его звали Вилат,- И так заканчивается, словно еще есть ее продолжение….
- Неплохая сказочка на ночь, - протянула лениво, стараясь скрыть свое удивление его сестра.
А ведь , это забавно наблюдать за людьми. Интересно, как они считают, сколько мне лет?! Неважно, сколько бы не дали, мне будет больше , чем та цифра, что они предложат.
-Дядя Стифф, давайте обязательно еще приедем сюда! - просил мальчик у мужичины, который о чем-то глубоко задумался.
Конечно, все правильно…ты ведь вспоминаешь…да?!
-А, Вилат , давай, если твоя мама тебя отпустит со мной,- согласился дядя.
-Да я хоть выучу всю математику, лишь бы она мне разрешила.
-Все братец ловлю тебя на слове.
-Эй! Катира , это нечестно!!
Нет, наблюдать за людьми и вправду интересно, это можно делать бесконечно.
Дети припирались друг с другом , а Стифф, все пытался спросить у меня что-то, разузнать , но так и не решился.
Что ж тебе с каждым разом все тяжелее вспоминать об этом , ведь так?! А ведь, твой конец, значил мое начало, помнишь ли ты это?!
Я поднялся и направился в лес.
-Что-то случилось?!- спросил он у меня.
-Пожалуй, принесу еще немного хвороста, что бы не замерзнуть ночью.
Я чувствовал, как они провожали меня взглядами, но я уже привык к этому.
Найти хворост занимает пару минут, для тех, кто знает, где его искать. Кончено я мог бы вернуться через эти пару минут к ним, но я еще и не виделся с ним, еще и не беседовал.
Я пустился по тропинке, пересек поляну и вышел к озеру…
Да, а ведь все-таки как сильно меняются места со временем?! Пройдя вдоль озера, к которому так много туристов приезжает круглый год, я , наконец, подошел к нему.
Передо мной стояла очень древняя и старая ива, ее ветки тянулись к поверхности озера, словно хотели войти в нее, сама она была так наклонена, словно пыталась заглянуть на глубины, зеркальной поверхности.
-Каприо…,- я погладил грубую кору, похожую на морщины,- Ты как и обещал когда-то , стоишь здесь и ждешь…, я видел Мирота, он снова человек, но не смотря на то, кем он не был его все время тянет сюда, ему с каждым разом все сложнее вспоминать о прошлом, но когда-нибудь он вернется , ни как человек и тогда, ты наконец, поговоришь с ним. Я знаю, ты сейчас что-то пытаешься мне сказать, но на этот раз я человек, так что мне не дано понять тебя.
Мне в лицо подул ветер.
-Ветер, я рад снова встретить тебя!
-Судя по всему - ты опять увидел его…
-Да, как и всегда его не нужно искать, он сам ищет нас. Я не могу сказать ему все ,но я могу направлять его, если бы не он, меня бы сейчас не было. Ведь, я есть сама Память.
P.s. В личных записях: « Сегодня я с племянниками вернулся с похода, мы побывали в удивительных местах. Но что-то большее ,чем просто восхищение оставила на мне эта поездка, у меня ощущение, что те места близки мне. Я обязательно еще вернусь туда. А еще, мне непременно хочется увидеть еще раз одного из наших сопровождающих….»>