Тает желтый воск свечи,
Стынет крепкий чай в стакане...
— Саша, слышишь, как в ночи
Едут пьяные цыгане.
Полно, слышишь этот смех,
Полно, что ты в самом деле?
Самый белый в мире снег
Выпал в день твоей дуэли.

Знаешь, где-то там вдали
В светлом серпантинном зале
Молча встала Натали
С удивленными глазами.
В этой пляшущей толпе,
В центре праздничного зала,
Будто свечка по тебе,
Эта женщина стояла.

Встала — и белым-бела,
Разом руки уронила.
Значит, все-таки была,
Значит, все-таки любила.
Друг мой, вот вам старый плед,
Друг мой, вот вам чаша с пуншем.
Пушкин, вам за тридцать лет.
Вы совсем мальчишка, Пушкин!

Тает желтый воск свечи,
Стынет крепкий чай в стакане…
Где-то там в седой ночи
Едут пьяные цыгане...

Баллада о Ханне Каш
Бертольд Брехт, перевод Давида Самойлова

Баллада о Ханне Каш

С глазами черней, чем омут речной,
В юбчонке с десятком заплаток,
Без ремесла, без гроша за душой,
Но с массой волос, что черной волной
Спускались до черных пяток,
Явилась, дитя мое, Ханна Каш,
Что накалывала фраеров,
Пришла с ветрами и ушла, как мираж.
В саванну по воле ветров.

У нее ни туфель, ни пары белья,
Она даже молитвы не знала,
И серою кошкой, не имевшей жилья,
Занесло ее в город, в гущу гнилья,
Словно между дровами зажало.
Она мыла посуду за малый баш,
Но не мылась сама добела,
И все же, дитя мое, Ханна Каш
Почище других была.

Как-то ночью пришла в матросский кабак
С глазами черней, чем омут,
И был там Дж. Кент среди прочих гуляк,
И с нею Джек Нож покинул кабак,
Потому что чем-то был тронут.
И когда Дж. Кент, беспутный апаш,
Чесался и щурил глаз,
Тогда, дитя мое, Ханна Каш
Под взглядом его тряслась.

Они стали близки там, где рыба и дичь,
Там сошлись колеи их путей.
У них не было койки и дома, где жить.
И они не знали, где пищи добыть
И как называть детей.
Но пусть ветер и снег впадают в раж,
Пусть саванну зальет потоп,
Все равно, дитя мое, Ханна Каш
Будет мужа любить по гроб.

Шериф говорит: он подонок и мразь,
Молочница: кончит он худо.
Но она говорит: уж раз я взялась,
То пусть он будет подонок и мразь,
Он муж мой. И я с ним буду.
И нету ей дела до драк и краж,
И простит она брехуна.
Ей важно, дитя мое, Ханна Каш,
Любит ли мужа она.

Там, где люлька стояла – ни крыши, ни стен,
Их трепала беда постоянно,
Но за годом год они шли вместе с тем
Из города в лес, где ветер свистел,
За ветром дальше – в саванну.
И так, как идешь, покуда не сдашь,
Сквозь ветер, туман и дым,
Так шла, дитя мое, Ханна Каш
Вместе с мужем своим.

Он рыбу крал, а она – соль,
Крала, ничуть не унизясь.
И когда она варила фасоль,
У него на коленях ребенок босой
Вслух читал катехизис.
Полсотни лет – его верный страж,
Одна с ним душа и плоть.
Такова, дитя мое, Ханна Каш,
И да воздаст ей Господь.

Спокойно, дружище, спокойно!
У нас еще все впереди.
Пусть шпилем ночной колокольни
Беда ковыряет в груди.
Не путай конец и кончину,
Рассветы, как прежде, трубят.
Кручина твоя - не причина,
А только ступень для тебя.

Скрипят под ногами ступени:
Мол, прожил - и все стороной.
Скрипят под ногами ступени,
И годы висят за спиной.
И куришь ты все беспокойно,
И тень под ногами лежит,
И зябнет походная койка,
И черная птица кружит.

Спокойно, дружище, спокойно!
И пить нам, и весело петь,
Еще в предстоящие войны
Тебе предстоит уцелеть.
Уже и рассветы проснулись,
Что к жизни тебя возвратят,
Уже приготовлены пули,
Что мимо тебя просвистят.

Здравствуй, здравствуй, я вернулся, я к разлуке прикоснулся.
Я покинул край, в котором лишь одни большие горы.
Меж горами перевалы, в том краю ты не бывала.
Там звезда есть голубая, в ней угадывал тебя я.

Здравствуй, здравствуй, друг мой вечный, вот и кофе, вот и свечи.
Вот созвездье голубое, вот и мы вдвоем с тобою
Наши дни идут к закату, мы, как малые ребята,
Взявшись за руки клянемся, толи плачем, толь смеемся.

Здравствуй, здравствуй, милый случай, здравствуй, храбрый мой попутчик.
Разреши идти с тобою под звездою голубою
И на рынок за хлебами, и с корзинкой за грибами.
И нести вдвоем в корзинке наших жизней половинки.

С моим Серегой мы шагаем по Петровке,
По самой бровке, по самой бровке.
Жуем мороженное мы без остановки-
В тайге мороженного нам не подадут.

То взлет, то посадка, то снег, то дожди.
Сырая палатка и почты не жди.
Идет молчаливо в распадок рассвет.
Уходишь - Счастливо!
Приходишь - Привет!

Идет на взлет по полосе мой друг Серега,
Мой друг Серега, Серега Санин.
Сереге Санину легко под небесами,
Другого парня в пекло не пошлют.

Припев.

Два дня искали мы в тайге капот и крылья.
Два дня искали мы Серегу.
А он чуть-чуть не долетел, совсем немного
Не дотянул он до посадочных огней.

Припев.

Посох, в воздухе вращаясь,
Создавал круги блистанья.
Мир извечно существует,
Но откуда эти знанья?

Мудреца вода и пламя
Погубить бы не сумели,
И мечи и алебарды
Повредить ему не смели.

Мог быть злым, а мог быть добрым,
Доброе творить и злое.
Человек, творящий благо,
Входит Буддой в мир покоя.

Как чудовище с рогами,
Будет зло творящий - гадок.
Обезьяний царь устроил
В самом небе беспорядок.

Проходил он превращенья,
И являлся по-другому,
Отступал пред ним бессильно
Даже Бог великий грома.

Усмехнулся черемухе, всхлипнул, смочил
Лак экипажей, деревьев трепет.
Под луною на выкате гуськом скрипачи
Пробираются к театру. Граждане, в цепи!

Лужи на камне. Как полное слез
Горло - глубокие розы, в жгучих,
Влажных алмазах. Мокрый нахлест
Счастья - на них, на ресницах, на тучах.

Впервые луна эти цепи и трепет
Платьев и власть восхищенных уст
Гипсовою эпопеею лепит,
Лепит никем не лепленный бюст.

В чьем это сердце вся кровь его быстро
Хлынула к славе, схлынув со щек?
Вон она бьется: руки министра
Рты и аорты сжали в пучок.

Это не ночь, не дождь и не хором
Рвущееся: "Керенский, ура!",
Это слепящий выход на форум
Из катакомб, безысходных вчера.

Это не розы, не рты, не ропот
Толп, это здесь, пред театром - прибой
Заколебавшейся ночи Европы,
Гордой на наших асфальтах собой.

Не верили, считали - бредни,
Но узнавали от двоих,
Троих, от всех. Равнялись в строку
Остановившегося срока
Дома чиновниц и купчих,
Дворы, деревья, и на них
Грачи, в чаду от солнцепека
Разгоряченно на грачих
Кричавшие, чтоб дуры впредь не
Совались в грех, да будь он лих.
Лишь бы на лицах влажный сдвиг,
Как в складках порванного бредня.

Был день, безвредный день, безвредней
Десятка прежних дней твоих.
Толпились, выстроясь в передней,
Как выстрел выстроил бы их.

Как, сплющив, выплеснул из стока б
Лещей и щуку минный вспых
Шутих, заложенных в осоку,
Как вздох пластов нехолостых.

Ты спал, постлав постель на сплетне,
Спал и, оттрепетав, был тих,-
Красивый, двадцатидвухлетний.
Как предсказал твой тетраптих.

Ты спал, прижав к подушке щеку,
Спал,- со всех ног, со всех лодыг
Врезаясь вновь и вновь с наскоку
В разряд преданий молодых.
Ты в них врезался тем заметней,
Что их одним прыжком достиг.
Твой выстрел был подобен Этне
В предгорьи трусов и трусих.

Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе.

Но время шло, и старилось, и глохло,
И, поволокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стекла
Кровавыми слезами сентября.

Но время шло и старилось. И рыхлый,
Как лед, трещал и таял кресел шелк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.

Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берез.

Александр Башлачев - Сядем рядом

Сядем рядом, ляжем ближе,
Да прижмемся белыми заплатами к дырявому мешку
Строгим ладом — тише, тише
Мы переберем все струны да по зернышку

Перегудом, перебором
Да я за разговорами не разберусь, где Русь, где грусть
Нас забудут, да не скоро
А когда забудут, я опять вернусь

Будет время, я напомню,
Как все было скроено, да все опять перекрою.
Только верь мне, только пой мне,
Только пой мне, милая, — я подпою

Нить, как волос. Жить, как колос.
Размолотит колос в дух и прах один цепной удар
Да я все знаю. Дай мне голос —
И я любой удар приму, как твой великий дар

Тот, кто рубит сам дорогу —
Не кузнец, не плотник ты, да все одно — поэт.
Тот, кто любит, да не к сроку —
Тот, кто исповедует, да сам того не ведает

Но я в ударе. Жмут ладони
Все хлопочут бедные, да где ж им удержать зерно в горстях.
На гитаре, на гармони,
На полене сучьем, на своих костях

Злом да лаской, да грехами
Растяни меня ты, растяни, как буйные меха!
Пропадаю с потрохами,
А куда мне, к лешему, потроха...

Но завтра — утро. Все сначала...
Заплетать на тонких пяльцах недотрогу-нить
Чтоб кому-то, кому-то полегчало,
Да разреши, пожалуй, я сумел бы все на пальцах объяснить

Тем, кто мукой — да не мукою —
Все приметы засыпает, засыпает на ходу
Слезы с луком. Ведь подать рукою
И погладишь в небе свою заново рожденную звезду.

Ту, что рядом, ту, что выше,
Чем на колокольне звонкой звон, да где он — все темно.
Ясным взглядом — ближе, ближе...
Глянь в окно — да вот оно рассыпано, твое зерно.

Выше окон, выше крыши
Ну, чего ты ждешь? Иди смелей, бери еще, еще!
Что, высоко? Ближе, ближе.
Ну вот еще теплей... Ты чувствуешь, как горячо?
декабрь 1985 года

Александр Башлачев - Грибоедовский вальс

В отдаленном совхозе «Победа»
Был потрепанный старенький «ЗИЛ»,
А при нем был Степан Грибоедов,
И на «ЗИЛе» он воду возил.

Он справлялся с работой отлично,
Был по обыкновению пьян.
Словом, был человеком обычным
Водовоз Грибоедов Степан.

После бани он бегал на танцы.
Так и щупал бы баб до сих пор,
Но случился в деревне с сеансом
Выдающийся гипнотизер.

На заплеванной маленькой сцене
Он буквально творил чудеса.
Мужики выражали сомненье,
И таращили бабы глаза.

Он над темным народом смеялся.
И тогда, чтоб проверить обман,
Из последнего ряда поднялся
Водовоз Грибоедов Степан.

Он спокойно вошел на эстраду,
И мгновенно он был поражен
Гипнотическим опытным взглядом,
Словно финским точеным ножом.

И поплыли знакомые лица,
И приснился невиданный сон:
Видит он небо Аустерлица,
Он не Степка, а Наполеон!

Он увидел свои эскадроны,
Он услышал раскаты стрельбы,
Он заметил чужие знамена
В окуляре подзорной трубы.

Но он легко оценил положенье
И движением властной руки
Дал приказ о начале сраженья
И направил в атаку полки.

Опаленный горячим азартом,
Он лупил в полковой барабан.
Был неистовым он Бонапартом —
Водовоз Грибоедов Степан.

Пели ядра, и в пламени битвы
Доставалось своим и врагам.
Он плевался словами молитвы
Незнакомым французским богам.

Вот и все. Бой окончен. Победа.
Враг повержен. Гвардейцы, шабаш!
Покачнулся Степан Грибоедов,
И слетела минутная блажь.

На заплеванной сцене райклуба
Он стоял, как стоял до сих пор.
А над ним скалил желтые зубы
Выдающийся гипнотизер.

Он домой возвратился под вечер
И глушил самогон до утра.
Всюду чудился запах картечи
И повсюду кричали «Ура!»

Спохватились о нем только в среду.
Дверь сломали и в хату вошли.
А на них водовоз Грибоедов,
Улыбаясь, глядел из петли.

Он смотрел голубыми глазами.
Треуголка упала из рук.
И на нем был залитый слезами
Императорский серый сюртук.
1983 год

УТРОМ

Бодрый туман, мутный туман
Так густо замазал окно -
А я умываюсь!
Бесится кран, фыркает кран...
Прижимаю к щекам полотно
И улыбаюсь.
Здравствуй, мой день, серенький день!
Много ль осталось вас, мерзких?
Все проживу!
Скуку и лень, гнев мой и лень
Бросил за форточку дерзко.
Вечером вновь позову...
<1910>

В том доме было очень страшно жить,
И ни камина свет патриархальный,
Ни колыбелька моего ребенка,
Ни то, что оба молоды мы были
И замыслов исполнены,
Не уменьшало это чувство страха.
И я над ним смеяться научилась
И оставляла капельку вина
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко,
В то время, как мы, замолчав, старались
Не видеть, что творится в зазеркалье,
Под чьими тяжеленными шагами
Стонали темной лестницы ступени,
Как о пощаде жалостно моля.
И говорил ты, странно улыбаясь:
"Кого они по лестнице несут?"

Теперь ты там, где знают все, скажи:
Что в этом доме жило кроме нас?

С этого момента не клади поклоны,
Пуля метит в ментик - попадает в клены...
И бежать от смерти нет резона вовсе,
Пуля метит в месяц - попадает в осень.

Зачернеют галки над осенним лугом,
Будет пуле жалко метить в сердце друга...
Жизнь твою отмерят секунданты строго.
Пять шагов к барьеру - это даже много...

По осенним кронам тихо дождик сейся,
Пуля метит в друга - попадает в сердце.
Что-то очень быстро жизнь пошла по кругу...
Сухо щелкнул выстрел - и не стало друга...

Мы умираем каждый день и час,
Нам это ощущение не ново.
И, как ни странно, быть убитым словом –
Больнее, чем погибнуть от меча:
За поцелуем простодушной стали
Не прячется обиды трупный яд,
А стрелы, что из нежных губ летят,
Отравлены. Мы это испытали.
Однажды. Навсегда... Солёный дождь
Пролитой крови коротко ответит:
Удар – и нет души на этом свете!
Но, будучи оболган, ты... живёшь,
Скрывая боль за каменным лицом
И задыхаясь по ночам от плача.
Но всё же не получится иначе,
Когда тебя назначили бойцом
И вытолкнули на пустую сцену...
Пора платить? Выписывайте счёт!
И снова жизнью отвечает тот,
Кто знает жизни истинную цену.
Сегодня – я. А завтра... Завтра – ты.
Мне не под силу защитить весь мир.
Пусть больно быть отвергнутым людьми,
Спасая их надежды и мечты,
Не бойся – умирать совсем не страшно.
Со временем привыкнешь и поймёшь:
Чтоб укрощать волнение и дрожь,
Не нужно быть безудержно отважным,
Достаточно принять свою судьбу,
Всего один лишь раз. Принять – и точка!
Оковы страха разлетятся в клочья,
Когда бесстрастный Долг начнёт борьбу...
Не бойтесь ошибаться многократно –
Ошибки тоже можно исправлять.
Пусть только равнодушная земля
Согреет сердце, не прося оплаты,
Наивные обиды не для нас –
Невинных, грешных, молодых и мудрых.
Даря другим безоблачное утро,
Мы умираем каждый день и час...

Отдать все сокровища мира? Согласен:
Твой солнечный лик без алмазов прекрасен.
Довольно лишь слова и нежного взгляда -
Пусть разум испуганно шепчет: "Не надо!"-
Навстречу тебе, в обжигающий дождь
Шагнул бы, но ты... не придёшь.

Мечтать о невинном, как сон, поцелуе,
Беречь и хранить, беспричинно ревнуя,
Искать отраженье зари на ресницах
И знать, почему умолкают все птицы,
Когда ты рассветное солнце зовёшь
Я мог бы, но ты... не поймёшь.

Судьба непреклонна. Природа беспечна.
Границы миров неизменны и вечны.
Жемчужины чувств на спирали сомнений
Согрели друг друга, а мы... Не посмели.
Исчезли мгновенья. Остались года.
Пути разошлись. Навсегда...

Разорваны связи. Разрушены стены.
Дыханьем разлуки иссушены вены.
Глаза не ослепли, но солнца не видят.
Надежда запуталась в шёлковых нитях.
Ладонь сожаленья дрожит на плече.
Живу. Но не знаю, зачем...

Есть право уйти и право вернуться,
Есть право судить и право карать,
Есть право уснуть и право проснуться,
Есть право забыть – и – не – вспоминать.

Есть право любить и право покинуть,
Есть право служить прекрасным мечтам,
Есть право царить, сражаться и гибнуть,
Есть право платить по горьким счетам.

Есть право простить и право запомнить,
Есть право учить и право вести,
Есть право просить и право исполнить –
Как много тропинок! Куда идти?

Не поддавайся капризной Судьбе –
Выбери путь по себе...

КОГДА Я ВЕРНУСЬ

Когда я вернусь...
Ты не смейся - когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли,
по февральскому снегу,
По еле заметному следу - к теплу и ночлегу -
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов
оглянусь-

Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..

Когда я вернусь...
Послушай, послушай, не смейся,
Когда я вернусь,
И прямо с вокзала, разделавшись круто
с таможней,
И прямо с вокзала - в кромешный, ничтожный,
раёшный -
Ворвусь в этот город, которым казнюсь
и клянусь,

Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..

Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать
небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещется в сердце моём -

Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!...

Баллада о прокуренном вагоне

- Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастет на сердце рана,
Прольется чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана
Прольется пламенной смолой.
- Пока жива, с тобой я буду
Душа и кровь нераздвоимы,
Пока жива, с тобой я буду
Любовь и смерть всегда вдвоем.
Ты понесешь с собой повсюду
Ты понесешь с собой, любимый,-
Ты понесешь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.
- Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
- За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба - я и ты.
- Но если я безвестно кану
Короткий свет луча дневного,
Но если я безвестно кану
За звездный пояс, в млечный дым?
- Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.

Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал.
Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них,
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!

Сладострастные тени на темной постели окружили, легли,
притаились, манят.
Наклоняются груди, сгибаются спины, веет жгучий,
тягучий, глухой аромат.
И, без силы подняться, без воли прижаться и вдавить
свои пальцы в округлости плеч,
Точно труп наблюдаю бесстыдные тени в раздражающем блеске
курящихся свеч;
Наблюдаю в мерцаньи колен изваянья, беломраморность бедер,
оттенки волос...
А дымящее пламя взвивается в вихре и сливает тела
в разноцветный хаос.

О, далекое утро на вспененном взморье, странно-алые краски
стыдливой зари!
О, весенние звуки в серебряном сердце и твой
сказочно-ласковый образ, Мари!
Это утро за ночью, за мигом признанья, перламутрово-чистое
утро любви,
Это утро, и воздух, и солнце, и чайки, и везде -
точно отблеск -
улыбки твои!
Озаренный, смущенный, ребенок влюбленный, я бессильно плыву
в безграничности грез...
А дымящее пламя взвивается в вихре и сливает мечты
в разноцветный хаос.

Вчера еще в глаза глядел,
А нынче - все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, -
Все жаворонки нынче - вороны!

Я глупая, а ты - умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"

И слезы ей - вода, и кровь -
Вода, - в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха - Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"

Вчера еще в глазах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал -
Жизнь выпала копейкой ржавою.

Детоубийцей на суду
Стою - немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"

Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал - колесовать:
Другую целовать", ответствуют.

Жить приучил - в самом огне,
Сам бросил - в степь заледенелую!
Вот что ты, милый сделел мне.
Мой милый, что тебе я сделала?

Все ведаю - не прекословь!
Вновь зрячая - уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Само - что дерево трясти!-
В срок яблоко спадает спелое...
За все, за все меня прости,
Мой милый, что тебе я сделала!

За мной, друзья!
Еще не поздно
Открыть совсем иные берега.
Взмахните веслами, ударьте по волнам
Громокипящим; ибо мой удел
Пока я жив, плыть прямо на закат,
Туда, где звезды плещут в океане.
Быть может, нас поглотит бездна вод,
На Остров Счастья выбросит, быть может,
Где доблестный Ахилл вновь встретит нас…
Не все утрачено, пускай утрат не счесть;
Пусть мы не те, и не вернуть тех дней,
Когда весь мир лежал у наших ног;
Пускай померк под натиском судьбы
Огонь сердец, все тот же наш завет:
Бороться и искать, найти и не сдаваться!

"Мамочка, защити!"

Одиноко брела старушка
Через двор, по дороге домой.
А немного поодаль девчушка
Испугалась собаки хромой:

Громко всхлипнула, задрожала;
Куклу Машу прижав к груди,
К своей матери подбежала
С криком: «Мамочка, защити!»

Мама дочери улыбнулась,
Приголубила, наклонясь.
А старушка, вдруг пошатнулась
И осела, за сердце держась.

Не внезапность в том крике звонком
Довершила в груди надлом –
Фраза, сказанная ребёнком,
Ей напомнила о былом:

Годы молодости беспечной…
Он уверенность ей внушал;
Говорил о любви сердечной,
Но узнав про «живот» – сбежал.

«Коль ему не нужна забота,
То и мне,» – рассуждала мать.
А внутри незаметный кто-то
О себе ей давал понять:

«Это я, это твой ребёнок.
Ты не видишь, но можешь узнать.
Потерпи, наберусь силёнок,
Чтобы вскоре тебя обнять.

В эту трудную жизни минуту
Ни отца, ни себя не кори.
Я тебе улыбаться буду
На кроватке в лучах зари.

От тебя попрошу лишь ласки –
Пусть хоть изредка, перед сном
Почитай мне из книжки сказки:
«Теремок», или «Кошкин дом».

Не заметишь, как возрастая,
Я помощником стану тебе.
Я любить тебя, дорогая,
Буду в радости и в беде…»

Только голос тот не желала
Слушать девушка: «Точка. Нет!»
И решительно постучала
В час назначенный в кабинет.

Ей хотелось «освободиться»…
Дан наркоз и подходит врач.
Но внезапно, сквозь сон девица
Услыхала младенца плач.

Что казалось совсем не важным,
То стонало, кричало в груди:
«Нет, не надо!.. Прошу!.. Мне страшно!..
Мама, мамочка, защити!..»

В тот ненастный осенний вечер
Дома девушке не спалось:
Больше детской не слышно речи, –
Что-то в сердце оборвалось.

После – жизнь, словно третьего сорта.
В одиночестве стала стареть.
А не будь рокового аборта,
Уж могла бы внучат иметь…

Но сегодня, в одно мгновенье
Вновь обрушилось словно гром
То далёкое преступленье,
Что скрывала в себе тайком.

Сердобольный народ собрался:
Валидол положили в рот;
Парень вызвать врачей пытался,
Набирая несложный код.

Люди, медиков ожидая,
Созерцали, не в силах уйти,
Как несчастная, умирая,
Повторяла: «Прости, прости…»

Вдруг разгладились складки кожи
И покой на лице застыл.
И сказал из толпы прохожий:
«Видно Кто-то её простил».

"Ах, если бы она была жива,
Я все бы отдал за нее, все бросил".
Слова, слова, слова, слова, слова,
Мы все их после смерти произносим.

И пишутся в раскаяньи стихи,
Но в глубине души навеки будут с нами
Грехи, грехи, грехи, грехи, грехи,
Которые не искупить словами.

Нет, Гамлет, мы неистребимы,
Пока одна у нас беда,
Пред нами тень отцов всегда,
А мы с тобой - как побратимы.

Решая, как нам поступить,
Пусть мы всегда произносили
Сомнительное слово "или",
Но выбирали только "быть".

Кошка в крапиве за домом жила.
Дом обветшалый молчал, как могила.
Кошка в него по ночам приходила
И замирала напротив стола.

Стол обращен к образам - позабыли,
Стол, как стоял, так остался. В углу
Каплями воск затвердел на полу -
Это горевшие свечи оплыли.

Помнишь? Лежит старичок-холостяк:
Кротко закрыты ресницы - и кротко
В черненький галстук воткнулась бородка...
Свечи пылают, дрожит нависающий мрак...

Темен теперь этот дом по ночам.
Кошка приходит и светит глазами.
Угол мерцает во тьме образами.
Ветер шумит по печам.

В эту ночь дивным цветом распустится папоротник,
В эту ночь домовые вернутся домой.
Тучи с севера, ветер с запада,
Значит скоро колдунья махнет мне рукой.

Я живу в ожидании чуда, как маузер в кобуре,
Словно я паук в паутине, словно дерево в пустыне,
Словно черная лиса в норе.
Холодно мне в горнице,
Двери не откроются,
Ключи у рака, а рак на горе.

Я бежал сквозь подзорные трубы
От испуганных глаз детей,
Я хотел переспать с русалкой,
Но не знал, как быть с ней.
Я хотел обернуться трамваем
И въехать в твое окно.
Ветер дует с окраин,
Нам уже все равно.
Ветер дует с окраин,
А нам все равно

Будь моей тенью, скрипучей ступенью,
Цветным воскресеньем, грибным дождем.
Будь моим богом, березовым соком,
Электрическим током, кривым ружьем.
Я был свидетель тому, что ты - ветер,
Ты дуешь в лицо мне, а я смеюсь.
Я не хочу расставаться с тобою
Без боя, покуда тебе я снюсь -
Будь моей тенью.

Хорошо танцевать на углях,
C тем, с кого как с сосны смола,
Хорошо поливать молоком
Юные тела.
Хорошо обернуться трамваем
И въехать в твое окно.
Ветер дует с окраин,
Нам уже все равно.
Ветер дует с окраин,
А нам все равно.

Я нелеп, недалёк, бестолков,
да ещё полыхаю, как пламя;
если выстроить всех мудаков,
мне б, наверно, доверили знамя.

Зачем вам, мадам, так сурово
страдать на диете учёной?
Не будет худая корова
смотреться газелью точёной.

Я рад, что вновь сижу с тобой,
Сейчас бутылку мы откроем,
Мы объявили пьянству бой,
Но надо выпить перед боем.

В органах слабость,
За коликой спазм,
Старость не радость,
Маразм не оргазм.

Светя другим, сгораю сам.
А тараканы из щелей:
Зачем светить по всем углам?
Нам ползать в темноте милей.

Светя другим, сгораю сам,
А нетопырь под потолком:
Какая в этом польза нам?
Висел бы в темноте молчком.

Светя другим, сгораю сам.
Сверчок из теплого угла:
Сгораешь? Тоже чудеса!
Сгоришь - останется зола.

Сгорая сам, светя другим...
Так где же вы - глаза к глазам,
Та, для кого неугасим?
Светя другим, сгораю сам.

Сероглазый король
Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:
«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.
Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».
Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля...»

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,
Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою — как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи я вернее пса.

Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя — замолчи! —
У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Но пока тебе не скрещу на груди персты —
О проклятие! — у тебя остаешься — ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, —
Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир!

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.

Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.

И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Я пытался уйти от любви
Я брал острую бритву и правил себя
Я укрылся в подвале я резал кожаные ремни,
Стянувшие слабую грудь.
Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!!!
Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!!!
Я ТАК ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!!!
Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ И Я БУДУ С ТОБОЙ...
Твое имя давно стало другим
Глаза навсегда потеряли свой цвет
Пьяный врач мне сказал тебя больше нет
Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел.
Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!!!
Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!!!
Я ТАК ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!!!
Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ И Я БУДУ С ТОБОЙ...
В комнате с белым потолком с правом на надежду
В комнате с видом на огни с верою в любовь...
Я ломал стекло как шоколад в руке
Я резал эти пальцы за то, что они не могут прикоснуться к тебе
Я смотрел в эти лица и не мог им простить
Того, что у них нет тебя и они могут жить
Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!!!
Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!!!
Я ТАК ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!!!
Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ И Я БУДУ С ТОБОЙ...
В комнате с белым потолком с правом на надежду
В комнате с видом на огни с верою в любовь...

Моя дорогая не блещет красою,
Ни ясной улыбкой, ни русой косою,
Ни модной прической, ни прелестью стана,
Чем могут похвастаться звезды экрана.

И титулов, званий она не имеет
Но все же за честь познакомиться с нею
Не только бродягам, по праву и лордам -
Поскольку оан из Америки родом.
Подруга всех скромных и ветренных женщин -
От этого, правда, нисколько не меньше
Любовь моя к ней - без нее я тоскую,
Дрожу, как увижу мою дорогую.
О как я ревную! На то есть причины -
Все млеют и слюни пускают мужчины,
По вкусу и юным, и всем старикам -
Не зря говорится - пошла по рукам.
И грязное платье мышиного цвета
Она н не снимает зимою и летом.
О, как же, друзья, мне, ох, как стыдно, не скрою -
Я сам дорогую купаю и мою.
Я платье снимаю рукою несмелой, -
Скорей бы увидеть желанное тело,
Губами прижаться к единственной в мире -
Моя дорогая... картошка в мундире!