"(короткими фразами) Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года.
Старик ловил неводом рыбу,
Старуха пряла свою пряжу.
(И сразу конфликт)
Раз он в море закинул невод, -
Пришёл невод с одною тиной.
Он в другой раз закинул невод, -
Пришёл невод с травой морскою.
В третий раз закинул он невод, -
Пришёл невод с одною рыбкой.
С непростою рыбкой, - золотою.
Как взмолится золотая рыбка!
Голосом молвит человечьим:"

Старинные часы в кабинете отбили очередную четверть, и камертонно высокий звук их еще целую минуту дрожит, тревожа гулкую тишину. Тяжелые бархатные занавеси отсекают жар солнечного майского дня. В огромной комнате царит чарующий полумрак. В единственном узком луче света прихотливыми сизыми извивами играет табачный дым вперемешку с обеспокоенной пылью. Потускневшее от времени антикварное зеркало с упреком отражает спинку огромного кресла, на подлокотниках которого покоятся чьи-то изящные ножки в черных с блестками чулках. На одной болтается на кончиках пальцев модельная босоножка с острым десятисантиметровым каблучком. Вторая босоножка уже валяется на густом ворсе темного ковра, бесстыже раскинув многочисленные ремешки.

Из-за спинки доносятся учащенные вздохи и тихое взвизгивание. В луче света показывается пухлая, с безвкусными перстнями на коротких волосатых пальцах, мужская рука. Она дотягивается такой же пухлой сигарой до пепельницы на массивном дубовом столе.

В дверь кто-то осторожно стучит. Рука дергается. Сигарный пепел валится на ковер.

- Какого черта? Я же ясно сказал! Меня не беспокоить! – голос начальственно и грозно бесцветен.

- Василий Васильевич! У вас телефон отключен, а там ваша супруга беспокоится. Говорит, что дело жизни и смерти, - просительно несется из-за двери.

- Эх, вот всегда так. Бросай все свои дела и спеши черт те куда…

- А ты бы не спешил. Пусть подождет твоя фифа. А мы бы с тобой…

Но раздается обиженное пыхтение, ножки скрываются за подлокотником, и из-за кресла показывается невысокий лысоватый толстячок в брюках с подтяжками. Он судорожно пытается придать достойный вид своей рубашке. Но пуговицы не поддаются. А одна вообще отлетает куда-то в темный угол. Василий Васильевич сконфуженно прикусывает рыжеватый ус и неторопливо следует к двери. Над спинкой кресла показывается тонкая ручка с длинными красными ноготками и машет прощально.

- Не забывай, у Белозерских презентация. Чао! Ты ведь придешь?

- Это уж как карты выпадут, Верунчик, - отвечает Василий Васильевич и, подавив печальный вздох, решительно толкает дверь.

Впереди его ждут неизвестные пока дела.



Через какой-то пяток минут кавалькада из четверки сверкающих полировкой черных красавцев и белого линкольна устремляется по проспекту к скромному жилищу Василия Васильевича. Там ожидает безутешная супруга, Калерия Львовна. Петенька, единственное их чадушко, нуждается в срочной медицинской помощи! И рвут потому поток бесчисленных машин звуки сирен и проблесковые маячки. И беспокоят звонки людей в самых высоких кабинетах медицинских и не очень учреждений.

Кавалькада пролетает через гостеприимно распахнутые узорчатые чугунные ворота мимо козыряющего охранника к дому. Под резиной колес скрипит бесценный каррерский мрамор мостовой. Супруга ждет в холле, у подножия порфировой лестницы.

- Ах, Вася! Скорей же! Ему так плохо, так плохо! – она пытается заламывать руки, но ее тело, что в два раза толще тела мужа, не позволяет сделать столь сложное акробатическое упражнение. Горничная, что стоит за хозяйкой, прячет лицо в ладонях. Из-за них раздается странные всхлипы. В ее глаза искрится безудержный смех.

- Где он? – бросает Василий Васильевич. Он стремительным колобком катится вверх по лестнице.

- В парадной гостиной. На диване, - задыхается сзади супруга. Горничная поддерживает ее под руку. Они далеко не так быстры, как хозяин. Все-таки, габариты обязывают к величавой медлительности!

Они еще только на площадке оказываются перед огромным панорамным окном, когда Василий Васильевич, столь же стремительно, скатывается по лестнице мимо них. Пухлыми своими руками он бережно прижимает к груди объемистый плачущий сверток.

Калерия Львовна обессилено опускается на ступеньку.

- Ох, я так переживаю! Как мучается бедный мой мальчик! Ах, Петенька! – из ее густо накрашенных глаз льются слезы. Они оставляют грязные разводы на нарисованном румянце.

Горничная присаживается рядом с хозяйкой. Она старательно утешает Калерию Львовну, да и Петеньку ей тоже жалко.

- Ну, не убивайтесь вы так. Это ж прямо напасть какая-то. На прошлой неделе Василий Васильевич отравился устрицами. Вы, позавчера, тоже вот, тортика слишком много. Теперь Петенька. Ну, успокойтесь. Все хорошо будет.

Всхлипы на лестнице становятся все тише. Потом смолкают. В огромном холле воцаряется тревожная тишина ожидания. Как-то все с Петенькой будет?




К элитной клинике подкатывают машины. Дверки хлопают холостыми выстрелами. Десяток плечистых молодцев в черных строгих костюмах еле поспевают за стремительным движением своего хозяина. А он, прижимая к груди сверток, несется по коридору в приемный покой. Там его уже ждут. Бесценный сверток издает тихий всхлип и переходит с одних бережных рук в другие.

Остальные ожидающие сочувственно поглядывают на явно переживающего толстячка.

- Слышь, милок, - тянет за рукав одного из телохранителей чистенькая старушка. Она кивает на Василия Васильевича, - Что с его ребеночком-то?

Телохранитель непонимающе пялится на любопытную несколько мгновений, потом машет рукой и отвечает, - Костью подавился. Рыбной. Дышать не может.

Старушка подсаживается к старичку, что с посинелым от удушья лицом держится за судорожно вздымающуюся грудь, и начинает тихо шептать ему что-то на ухо. Тот кивает.

Василий Васильевич, наконец, опускается на белую скамью приемного покоя. Телохранители бестолково толкутся вокруг.

Показывается медсестра.

- Ну, что? – Василий Васильевич обеспокоено вскакивает.

- Вы Домбромович? Успокойтесь. Вашего Петеньку осматривают. К нему САМ обещался! – бросает сестра и повертывается, было, уходить обратно. Но к ней семенит все та же старушка. Спрашивает что-то вполголоса, обеспокоено оглядываясь на задыхающегося старичка. Сестра слушает, кивает и уходит.

Тягуче уходят минуты ожидания. То и дело пиликает сотовый. Но Василий Васильевич жмет и жмет отбой. Ему не до дел.

Он то садится на скамейку и мнет руки, то вскакивает и начинает мерить шагами комнату приемного покоя. Он обеспокоен. Он боится за своего мальчика. Рядом колышутся телохранители.

Наконец, под надписью «Хирургическое отделение» открывается дверь. Маленький сухонький человечек в белом халате, с классической профессорской бородкой клинышком, подходит к обеспокоенному Василию Васильевичу.

- Ваш, господин Домбромович, э-э-э… - начинает он.

- Что с ним? – выдыхает Василий Васильевич. Он судорожно комкает в руках платок, - Что с Петенькой?

- Хм-м-м. Петенька? Понимаете…

- Профессор, он будет жить? – прерывает Василий Васильевич.

- Ну, как вам сказать…

- Вот, здесь десять тысяч евро!

- Э-э-э, батенька, ну зачем же сразу…

- Вот еще десять тысяч!

Обе пачки попадают в руки профессора. Тот молча крутит деньги в руках. Василий Васильевич видит, что медицинское светило мнется, и торопливо выписывает чек на круглую сумму с пятью нулями.

- Ну, хорошо, - растерянно даже как-то роняет профессор и направляется к двери. На мгновение останавливается в проходе и говорит, - Но особых гарантий мы дать не можем. Случай несколько необычный, сами понимаете.

Старушка провожает профессора молящим взглядом. Но у нее нет такой красивой и пухлой чековой книжки.



На гламурной презентации в ресторане Белозерских Верунчик купается в лучах славы.

Еще бы! Она принесла главную новость всей околокультурной тусовки на сегодня!

Петенька, дорогое и любимое чадушко великого Василия Васильевича Домбромовича, главного мецената молоденьких звездочек отечественного шоу-бизнеса, подавился рыбной косточкой.

- Вы знаете, его сам Остроглазов оперировал. Тот, что из четвертого главного управления. Ну, который президента лечил еще, - объясняет Верунчик ситуацию многочисленным ахающим гостям.



В подмосковном Нахабино тихо плачет старушка. Муж ее, с которым прожили шестьдесят три года, так и не вернулся домой. В приемном тихо скончался. Выдохнул в последний раз, а вздохнуть сил уже не хватило. Но она не в обиде на врачей. Вон, мальчонку спасли. А она с мужем, что уж говорить, пожили свое.




В особняке Домбромовичей на огромном красной испанской кожи диване резвится Петенька. Он весело перебегает то от ласковых рук Калерии Львовны к дольке сочного очищенного яблока, что лежит под боком у Василия Васильевича, то обратно. О том, что совсем недавно он был при смерти, Петенька давно забыл. Таких вещей белые крысы долго не помнят.

Василий Васильевич мечтает о завтрашнем дне. Верунчик обещала привести новое поп-трио, да и сама останется. Он потирает в предвкушении руки. Предстоит веселье!

Часы в кабинете отбили четверть, и высокий звук их еще целую минуту дрожит камертоном и пугает тишину. Тяжесть бархатных занавесей отсекает жар дня. Громада комнаты полна полумрака. В единственном луче света сизыми извивами играет сигарный дым вперемешку с искрами пыли. Тусклое зеркало с упреком отражает спинку кресла, на подлокотниках которого покоятся чьи-то ножки в черных с блестками чулках. На одной болтается на кончиках пальцев босоножка с острым, сантиметров в десять, каблучком. Вторая босоножка покоится на ковре под креслом, цинично раскинув множество ремешков.

Из-за спинки доносятся вздохи и тихое взвизгивание. В луче света скользит пухлая, с перстнями на коротких волосатых пальцах, рука. Она дотягивается такой же пухлой сигарой до пепельницы на столе.

В дверь кто-то осторожно стучит. Рука дергается. Сигарный пепел валится на ковер.

- Какого черта? Я же ясно сказал! Меня не беспокоить! – голос начальственен и грозно бесцветен.

- Василий Васильевич! У вас телефон отключен, а там ваша супруга беспокоится. Говорит, что дело жизни и смерти, - просительно несется из-за двери.

- Эх, вот всегда так. Бросай все свои дела и спеши черт те куда…

- А ты бы не спешил. Пусть подождет твоя фифа. А мы бы с тобой…

Но раздается обиженное пыхтение, ножки скрываются за подлокотником, и из-за кресла показывается невысокий лысоватый толстячок в брюках с подтяжками. Он судорожно пытается придать достойный вид своей рубашке. Но пуговицы не поддаются. А одна вообще отлетает куда-то в угол. Василий Васильевич сконфужен. Он прикусывает рыжеватый ус и неторопливо следует к двери. Над спинкой кресла показывается тонкая ручка с длинными красными ноготками и машет прощально.

- Не забывай, у Белозерских презентация. Чао! Ты ведь придешь?

- Это уж как карты выпадут, Верунчик, - отвечает Василий Васильевич и, подавив вздох, решительно толкает дверь.

Впереди его ждут неизвестные пока дела.

***

Через какой-то пяток минут кавалькада из четверки сверкающих полировкой джипов и белого линкольна устремляется по проспекту к жилищу Василия Васильевича. Там ожидает безутешная супруга, Калерия Львовна. Петенька, единственное их чадушко, нуждается в медицинской помощи! И рвут потому поток машин звуки сирен и проблески маячков. И беспокоят звонки людей в высоких кабинетах медицинских и не очень учреждений.

Кавалькада пролетает через узорчатые чугунные ворота мимо козыряющего охранника к дому. Под резиной колес скрипит бесценный каррерский мрамор мостовой. Супруга ждет в холле, у подножия порфировой лестницы.

- Ах, Вася! Скорей же! Ему так плохо, так плохо! – она пытается заламывать руки, но ее тело, что в два раза толще тела мужа, не позволяет сделать столь сложное упражнение. Горничная, что стоит за хозяйкой, прячет лицо в ладонях. Из-за них раздается странные всхлипы. В ее глаза искрится безудержный смех.

- Где он? – бросает Василий Васильевич. Он стремительным колобком катится вверх по лестнице.

- В гостиной. На диване, - задыхается сзади супруга. Горничная поддерживает ее под руку. Они далеко не так быстры, как хозяин. Все-таки, габариты обязывают к величавой медлительности!

Они еще только на площадке оказываются перед огромным панорамным окном, когда Василий Васильевич, столь же стремительно, скатывается по лестнице мимо них. Пухлыми своими руками он бережно прижимает к груди объемистый плачущий сверток.

Калерия Львовна без сил опускается на ступеньку.

- Ох, я так переживаю! Как мучается бедный мой мальчик! Ах, Петенька! – из ее густо накрашенных глаз льются слезы. Они оставляют грязные разводы на нарисованном румянце.

Горничная присаживается рядом с хозяйкой. Она старательно утешает Калерию Львовну, да и Петеньку ей тоже жалко.

- Ну, не убивайтесь вы так. Это ж прямо напасть какая-то. На прошлой неделе Василий Васильевич отравился устрицами. Вы, позавчера, тоже вот, тортика слишком много. Теперь Петенька. Ну, успокойтесь. Все хорошо будет.

Всхлипы на лестнице становятся все тише. Потом смолкают. В огромном холле воцаряется тревожная тишина ожидания. Как-то все с Петенькой будет?

***

К элитной клинике подкатывают машины. Дверки хлопают холостыми выстрелами. Десяток молодцев в строгих костюмах еле поспевают за стремительностью движения своего хозяина. А он, прижимая к груди сверток, несется по коридору в приемный покой. Там его уже ждут. Бесценный сверток издает всхлип и переходит с одних бережных рук в другие.

Остальные ожидающие сочувственно поглядывают на явно переживающего толстячка.

- Слышь, милок, - тянет за рукав одного из телохранителей чистенькая старушка. Она кивает на Василия Васильевича, - Что с его ребеночком-то?

Телохранитель непонимающе пялится на любопытную несколько мгновений, потом машет рукой и отвечает, - Костью подавился. Рыбной. Дышать не может.

Старушка подсаживается к старичку, что с посинелым от удушья лицом держится за судорожно вздымающуюся грудь, и начинает тихо шептать ему что-то на ухо. Тот кивает.

Василий Васильевич, наконец, опускается на скамью. Телохранители бестолково толкутся вокруг.

Показывается медсестра.

- Ну, что? – Василий Васильевич обеспокоено вскакивает.

- Вы Домбромович? Успокойтесь. Вашего Петеньку осматривают. К нему САМ обещался! – бросает сестра и повертывается, было, уходить обратно. Но к ней семенит все та же старушка. Спрашивает что-то вполголоса, обеспокоено оглядываясь на задыхающегося старичка. Сестра слушает, кивает и уходит.

Тягуче уходят минуты ожидания. То и дело пиликает сотовый. Но Василий Васильевич жмет и жмет отбой. Ему не до дел.

Он то садится на скамейку и мнет руки, то вскакивает и начинает мерить шагами комнату приемного покоя. Он обеспокоен. Он боится за своего мальчика. Рядом колышутся телохранители.

Наконец, под надписью «Хирургическое отделение» открывается дверь. Сухонький человечек в белом халате, с профессорской бородкой клинышком, подходит к Василию Васильевичу.

- Ваш, господин Домбромович, э-э-э… - начинает он.

- Что с ним? – выдыхает Василий Васильевич. Он судорожно комкает в руках платок, - Что с Петенькой?

- Хм-м-м. Петенька? Понимаете…

- Профессор, он будет жить? – прерывает Василий Васильевич.

- Ну, как вам сказать…

- Вот, здесь десять тысяч евро!

- Э-э-э, батенька, ну зачем же сразу…

- Вот еще десять тысяч!

Обе пачки попадают в руки профессора. Тот молча крутит деньги в руках. Василий Васильевич видит, что медицинское светило мнется, и торопливо выписывает чек на круглую сумму с пятью нулями.

- Ну, хорошо, - растерянно даже как-то роняет профессор и направляется к двери. На мгновение останавливается в проходе и говорит, - Но особых гарантий мы дать не можем. Случай несколько необычный, сами понимаете.

Старушка провожает профессора молящим взглядом. Но у нее нет такой красивой и пухлой чековой книжки.



На гламурной презентации в ресторане Белозерских Верунчик купается в лучах славы.

Еще бы! Она принесла главную новость всей околокультурной тусовки на сегодня!

Петенька, дорогое и любимое чадушко великого Василия Васильевича Домбромовича, главного мецената молоденьких звездочек отечественного шоу-бизнеса, подавился рыбной косточкой.

- Вы знаете, его сам Остроглазов оперировал. Тот, что из четвертого главного управления. Ну, который президента лечил еще, - объясняет Верунчик ситуацию многочисленным ахающим гостям.



В подмосковном Нахабино тихо плачет старушка. Муж ее, с которым прожили шестьдесят три года, так и не вернулся домой. В приемном тихо скончался. Выдохнул в последний раз, а вздохнуть сил уже не хватило. Но она не в обиде на врачей. Вон, мальчонку спасли. А она с мужем, что уж говорить, пожили свое.

***

В особняке Домбромовичей на огромном, красной испанской кожи, диване резвится Петенька. Он весело перебегает то от ласковых рук Калерии Львовны к дольке сочного очищенного яблока, что лежит под боком у Василия Васильевича, то обратно. О том, что совсем недавно он был при смерти, Петенька давно забыл. Таких вещей белые крысы долго не помнят.

Василий Васильевич мечтает о завтрашнем дне. Верунчик обещала привести новое поп-трио, да и сама останется. Он потирает в предвкушении руки. Предстоит веселье!

Первое, что я услышал, когда очнулся, это звук капель. Бесконечное «кап… кап...». Каждая капля рождала лавину ощущений. Отвратительных ощущений. Кому понравится, если его разбудят размеренными ударами кузнечного молота? По голове? Каждая капля будила грозное «бу-у-ум!» в моём бедном черепе.
Всё, всё! Очнулся я, хватит. Но звуки продолжают бить по обнаженным нервам. Я пробую подняться. Чёрт! Больно! Левая рука не слушается совсем. И голова…
Пытаюсь открыть глаза. Безрезультатно. Веки прижало, как мешком с песком. И эта резь еще! Так, правую руку к лицу. Это что такое я нащупываю? Подушка что ли? А, это мое личико! Чем я его так, интересно? Пальцами раздвинуть веки. Ух, чуть не задохнулся от боли!
Посмотрим, куда меня занесло. Лаборатория какая-то, вроде. Ух, повеселился здесь кто-то! Разгром основательный. Откуда эти проклятые капли? Вот они. Из крана. Какая сволочь не закрыла полностью кран? Сумею добраться до раковины?
Осторожно… По стеночке… Все. Закрыл. Теперь опустимся и передохнём. Почти наслаждаюсь ватой тишины.
Что со мной произошло? Не помню. Ничегошеньки не помню. Я что, надрался что ли вчера? И рука еще. Про вспухшую физиономию вообще молчу. Ни фига не помню. Ой, бедная моя голова…
Прислоняюсь затылком к какой-то холодной трубе. Легчает. Еще бы холодный компресс на лицо и аспирину. Размечтался, так его… Хотя, что-то эдакое было в кармане. Точно было! Где же оно у меня? У-у-у, в левом заднем.
С трудом выковыриваю из тесного кармана тюбик. Вот и таблеточки. Теперь только полстакана воды.
Опять раздвигаю веки пальцами. Во-о-он стакан-то. Далеконько, однако. Ничего, достану. Встанем на, как сказать-то, не четвереньки же?! На три точки, в общем. Под коленками хрустят остатки стекляшек. Так, нащупал. Ползем обратно. Кран открыл, стакан под струю. Теперь закры…, черт, черт, черт! Резьбу сорвал! М-да! Ну и фиг с этим краном.
Аспирин зашипел. Ускоряю процесс пальцем. А струя-то из крана тише! К чему бы это? Жадно глотаю лекарство.
Теперь ждем результата. Чем же меня садануло так? А, все равно мозги еще не варят. Мне показалось, или опухоль на лице спадает потихоньку? Ну-ка, ну-ка, попробуем. Есть щелочка! Уф. Вижу хоть что-то. Неудобно рукой глаза-то…
Медленно обвожу взглядом комнату. Приборов-то, приборов! Что-то знакомое вроде. Ну, приходи же ты в себя! Точно! Знакомая комнатка. И плакатик на стене моей рукой…
Голова проясняется потихоньку. Пора заняться собой. Что там с левой рукой? Ух! Как гвоздем прошило! Неужели перелом? О, нет. Угол вон неестественный. Вывихнул. Интересно, а вправить смогу? Сейчас, сейчас, родимая, мы тебя… Ы!
Уф! Пот прошиб. Ну и…
Вправил вроде. Все, я – герой. Это же надо – свой собственный вывих! Еще бы мозги себе с такой же легкостью научиться на место вставлять. Больно, конечно, но руки теперь обе работают.
Стоп. А откуда я знаю, как вправлять вывих? Интересно! У меня не было ни одного вывиха. И у друзей со знакомыми тоже. Вопрос! Ладно, разберусь потом. Когда выберусь из передряги.
Я кое-как поднялся на подгибающиеся ноги. Оперся на раковину. Вода из крана течь перестала. Последняя капля застыла в томительном ожидании и… Кап!
Поднимаю глаза. Зеркало. Должно быть зеркало! Только чья это вспухшая физиономия в нем? Не лицо – целая лилово-красная подушка! Крепенько меня, или я об этом уже думал?
Взгляд скользит по стене. Монитор с набором клавиш. Мигает красным светом сигнал разгерме… Точно! Разгерметизация! В памяти вспыхнуло всё и сразу!
К ребятам быстрей! Что же я балда эдакая валандаюсь…
Вся схема станции мигает красным. Только здесь, в лаборатории, зелень.
Достать из шкафа скафандр. Как трудно втискиваться! Все тело болит – не дотронуться. Досталось мне. Готов. Шлем застегнул. Стравить избыток давления. Теперь клапаны лаборатории…
Открываю дверь.

Спустя час подбиваю в спасательном отсеке неутешительный итог. В живых осталось четверо. Было – двенадцать. Из них – только я способен на что-то. Остальные всё ещё без сознания.
Похоже, что мы попали под удар небольшого скопления метеоритов. Они прошили рубку, камбуз, кают-компанию и спальный. Не досталось лишь лаборатории и спасотсеку. Хотя не досталось – относительно. Погром везде страшный. Удивительно, что живые остались вообще! Скорость-то у метеоритов – ого-го! Хлеще, чем тяжелыми снарядами обработали орбитальную станцию. Хорошо хоть энергоустановка и гравитация остались в норме.
Самое плохое, что обе станции дальней связи разнесло вдребезги. Рем-комплект и того хуже. Его теперь сносит к Венере. Вместе с транспортником. Ситуация – дальше некуда.
Смотрю на троих счастливчиков. Только, вот, много ли в этом счастья, остаться в живых? М-да, что такое не везет и как с ним бороться.
Что ж осмотрим пострадавших. Сначала Кэнни. Это пилот наш. Кэннетт Либерти. И талантливый геофизик по совместительству. Он из Канзас-сити. Горд этим неимоверно. Смешливый мужик до невозможности! Стоит ему только пальчик показать, а он уже заливается хохотом. Что там кибер-медик показывает. Ага!
Можно сказать, что Кэнни родился в пеленках. Три сломанных ребра. Перелом ключицы. У, а вот это серьезно. Рановато я тебя, Кэнни, счастливчиком то. Обширный ушиб головного мозга. С этим только на Земле справятся. Здесь это – никак.
Теперь к подружкам перейдем. У Киоко – серьезное повреждение легких. Кровотечение. Черт!
С Машкой – еще хуже. Тут поврежден череп. Остается только молиться, чтобы мозг не оказался серьезно зацеплен.
Ох, ребята! И куда я с вами? Хотя…
Если вас поместить в анабиозные ванны, то вероятность вашей доставки на Землю вырастает в… Где там комп? Так, ага, в тридцать семь раз. Это серьезно.
Пойду, проверю мед-отсек.

Проваландался три часа, но уложил таки ребятишек в анабиоз. Эти хреновины автономны. В них только кислород подавать надо. И все.
Смотрю на их лица. Какое оно у Киоко спокойное. Как спит. Да, естественно, спит. Как-никак, анабиоз – сон. Специфичный, но сон.
Спи, девочка, спи! Глядишь, обнимешь еще свою дочку в родном Саппоро.
Кэнни. Ну, этот улыбается. Чего еще ждать от нашего весельчака?
На Машу смотреть не хочу. Уже насмотрелся. Этот страшный вдавленный нос…
Спите, ребята. Я всё сделаю, чтобы вы выжили.
А мне пора заняться самыми печальными делами. Опять этот скафандр натягивать! Рука еще. Все болит. Видно, не только вывих был. Еще чего-то я в ней сковырнул. А, ладно! Хорошо, что опухоль на лице уже не такая крутая. Кибер-медик мне какой-то дрянью всю кожу на нем исколол. Зазудело теперь. А трогать нельзя.
Вылез в кают-компанию. Пора приступать к дыркам. Обязательно их заделать надо. А потом приступать к ремонту дальней связи. Только сначала выполнить надо самую печальную процедуру. Погибших затащить в холодильник.

Тридцать часов прошло. Полностью забитых работой. Только сну я согласился выделить шесть часиков. Результат получился неутешительный.
Транспортник, что плывет в атмосферу Венеры, унес почти весь кислород. Если считать четверых выживших, то хватит остатков на семнадцать суток.
Проклятые метеориты!
Кэнни с Киоко и Машей занимались как раз разгрузкой, когда случилось все. Это их и спасло от немедленной смерти. Они в скафандрах были. Так прописано в уставе. Все работы в шлюзовой производить в легких скафандрах.
Из остальных – только командир наш, Иван Платонович, сумел добраться до скафандра. Но ему это помогло мало. Захлебнулся кровью. Маленький кусочек несостоявшейся планеты прошил его легкие навылет.
Остальные умерли мгновенно. Все семеро остались рядком за стойкой в кают-компании. Платоныч был в рубке, на вахте, а я опоздал. Небесный осколок прошел через их головы. Случай!
Плохо, что кислорода не хватит до следующего транспорта. Про смену я и не говорю. Она только через год предстоит. Долгих триста сорок семь дней. Транспорт же должен через месяц прибыть. Но до тех пор никто не выживет.
Со связью – лучше. Если повезет еще найти одну ма-а-аленькую такую платку, то уже завтра можно будет попытаться достичь связи. Хотя и без платки связь возможна. Только бы антенну сориентировать. Именно платки управления антенной и не хватает. Если только со спас-бота снять. А что? Мысль!
Хотя, спасти нас эта связь – не спасет. Лететь к нам – три долгих месяца. Не поможет нам эта связь.
Думай, думай, голова! Шапку новую куплю! Так любил говаривать мой сосед. Хороший мужик был. Жаль, погиб при исполнении. Когда его хоронили, то и гроб вскрывать не разрешили. Такие вот дела.
И чего меня на печальные все мысли тянет? Должно же быть какое-то решение. Обязательно! Думай, Паша. Думай, если хочешь дочку с женой обнять! Думай!

- Венера семь вызывает Землю. Венера семь вызывает Землю, - твержу эту фразу седьмой час подряд.
В ответ – тишина. Близость Венеры сказывается. И положение относительно Солнца. Если судить по графику связи, то оптимум в 42 процента вероятности наступит через час сорок минут. Сейчас – только 18 процентов.
Пойду пообедаю и гляну на спящих.

- Слышу вас, Венера семь. Здесь ЦУП четыре. Почему не выходили на связь по графику? – несется из динамика. Наконец.
- Земля, Земля, здесь Венера семь. У нас ЧП. Метеоритная атака. Восемь человек погибло, - отчитываюсь перед ЦУПом.
Рассказываю о ситуации. Потом высылаю весь заряд данных со спутников Венеры. Мы их восемь контролируем. Хотя, какое «мы»? Да еще с двух плавающих в атмосфере станций данные скидываю.
На запрос о моих возможных действиях ЦУП молчит. Всё. Связь оборвалась.

С момента аварии прошел сто сорок один час. Я готовлю спас-бот. Через три месяца его примут около Земли. Жаль, что вышло все так нелепо. Метеориты эти. Жаль.
Кислорода осталось только на троих в анабиозных ваннах. На четверых не хватало с самого начала. Кого-то надо оставлять.
А самое главное – спас-бот надо запустить. Из анабиоза этого сделать нельзя.
Леночка. Любимая. Прости меня, что причиняю боль. Я не могу иначе. Я же – русский. Не могу за чужой счет. Не так воспитали нас. Прости. Поцелуй за меня дочурку. Пусть растет и гордится папой. Я сделал все, что мог.

На берегу Волги, у монумента Героям космоса стоят двое. Молодая женщина и маленькая девочка.
- Он всегда будет с нами, мамочка. Правда?
- Да, доченька, да.
Только в покрасневших глазах стынут слезы. Нельзя при дочке. Павлу бы не понравилось.

- Машка, паразитка! Я сколько раз тебе говорить должна? Не трогай мою помаду!
- Ну, Кать, ты же все равно уезжала. И попользовалась я не много.
- Как немного? Это вот немного? Всю измазюкала! Вот я тебя!
- Не поймаешь, не поймаешь!
- Ну, погоди! Я до тебя доберусь! Блондинка, блин!
- А сама-то? Сама-то? Рыжая, да?
Эта история повторяется почти каждый день. Две моих младших сестрички не могут находиться вместе без ругани и взаимных оскорблений и минуты. Что взять с блондинок? Вот, опять на кухне склоку затеяли.
- Катька, ты чего мой кусок взяла?
- Какой еще твой? Где на нем печать с подписью?
- А ты, а ты… Блондинка!
- Сама ты тупая! Как дам!
- Сестрички, может, угомонитесь уже? Дайте новости спокойно…
- А ты чего тут расселся? Новости ему! Ишь ты – подишь ты! Нужен телевизор, шлепай в комнату!
- Кать, а он еще и печенье последнее умял!
- Ябеда ты, Машка! Кать, ну чего ты с утра завелась? Будете ссориться, к новому компу я вас не подпущу!
Ссора махом утихает. Угроза с компом – серьезная. Девчонки меня знают. Катерина с мрачным видом намазывает бутерброд. Машка вздыхает, сползает со стула и двигает к хлебнице за батоном. На кухне воцаряется хрупкое перемирие.
- Кать, а масло есть еще?
- Посмотри в холодильнике.
- Кать, там нет.
- Маш, отстань. Я на лекции опаздываю.
- Ага, а сама все масло стрескала. И как у тебя морда не лопнет?
- Катька, задохлина ты эдакая! Ты чего ко мне привязалась? Надо масла – дуй в магазин.
- Младших, между прочим, обижать нельзя! Кать, ну оставь тогда полбутербродика. Ну, пожалуйста!
- Маш, отвяжись!
- Ну, Кать!
Нет, утро они мне испортили окончательно. Ухожу в комнату собираться на работу. Подарили мне родители этих двух…

Вечер. Вся наличная семья в сборе. Я и две моих блондинистых сестры. Мать с отцом в отпуск уехали. Первый раз за последние семь лет.
Мы все втроем смотрим с умилением на большую коробку. В ней – наша общая мечта. Новый компьютер.
- Ну что, сестрички? Насмотрелись на коробку? Вскрываем?
- Ура! – дружным хором звучит в ответ.
- Ух, ты! Вот это да! А там это что такое? Ну, Сань! Ну, что это?
- Это, Машенция, марка видеокарты! А это – тип процессора! А вот такая наклейка – от… Не трогай! Эх, Машка! Зачем тебе понадобилось-то?
- В самом деле, Маш, чего ты наклейку винды покарябала?
- Кать, я не виновата! Оно само получилось… - Машка с сомнением смотрит на свой длинный ноготь, под которым оказался кусок наклейки с лицензией.
- Ну, ты и дура, сестричка! Кто ж такие вещи корябает? Давай сюда кусок! Кать, ты все подготовила?
- Ой, забыла! Я счас, Сань, мигом!
- Вот, всегда так! А еще на других ругается! Сань, а для чего вот эта штуковина?
- Где? А, эта! Это, Машка, карта спутникового приемника встроенного! Будем теперь смотреть кучу разных каналов!
- Сань, а мне Маринкин брат говорил, что для этого нужна еще какая-то тарелка.
- Все есть, Машенция! Все есть! Видишь те коробки? Э, э, э, не трогай! Я сам, когда комп запущу, все достану. Монтажники завтра придут. Кать, ну чего там?!
- Все! Можно ставить! Машка, ты для чего за старый комп колготки закинула? Им место где?
- Ну, Кать! Получилось так. Сань, а когда ты все настроишь, ты мне дашь поиграть в Симы? У меня такое прикольное дополнение есть! Кать? Ты диск с новыми Симами куда сунула?
- Машка, че ты все про Симы свои! Мне, вон, надо тут на сайт один! Срочно! А ты – Симы! Успеешь!
- Девчонки, не спорьте. Так, Маш, от мыши кабель мне подай. Кать, удлинитель новый принеси. Он там, в пакете. Коробка такая длинная. Маш, а теперь от клавы. Чего ты мне от колонок-то? Угу! Ну, кажется, почти все! Так, теперь погуляйте минуток адцать. Я тут настрою все. А вы на стол сгоношите че-нибудь.
Я сосредоточенно настраиваю сетевые параметры. Сестры на кухне начинают вечную свою грызню.
- Машка! Ты чего грязные тарелки ставишь?
- Кать, они же не грязные. Так, немного если…
- Мой! Лентяйка!
- Нечем же!
- Как нечем? А это вот что? И это? Мой! Грязнуля…
- Кать, а что это за мальчик с тобой у магазина был? Ничего такой…
- Какой мальчик? Машка, ты чего? Не узнала Юру? Нет, точно про блондинок говорят!
- Сама такая! А Юру я бы сразу узнала! А у этого волосы длинные и сережка в ухе.
- Машка, ты совсем дура! Это же Ленка из второго подъезда!
- Кать, а чего она вырядилась так? В джинсы эти…
- Замолчите вы, трещотки! Дайте сосредоточиться!
Две минуты длится молчание.
- Кать, а можно мне завтра твой блеск для губ? У нас дискотека в школе будет. Там такой хорошенький мальчик в «Б» классе.
- Машка, ты бы не о мальчиках, об учебе думала. Выпускной же! А у тебя троек вагон. Как ты только поступать собираешься?
- А я и не собираюсь вовсе. У Любкиной матери в агентстве конкурс будет. Я к ней хочу.
- Не-а, Машка, ты тупая все же. Чистая блондинка! С твоей-то фигурой в дворники и то с натягом. А ты сразу в модели.
- Кать, так я на диету сяду. У Маринки тако-о-ой рецептик есть, закачаешься! Она, вот, уже на три кило похудела.
- Машка, куда тебе на диету? Ты ж и часа не протерпишь!
- Заткнетесь вы, сороки, или нет?! – взрываюсь я, - Не пущу сегодня к компу никого!
Но угроза действует недолго. Сестренки опять чего не делят на кухне. И опять ругаются.
После ужина за компьютер садится Катерина. Ей надо разыскать какой-то хитрый материал для курсовой. Я помогаю, по мере сил. А потом ставлю для Машки ее разлюбезных Симов. С новым дополнением.
Мы, хоть и ссоримся постоянно, но любим друг друга. Мы – семья!

Маринка плакала. Она честно пыталась остановить поток слез, но тщетно. Они не унимались, они бороздили щеки грязными потеками туши. Платочек промок давно. Она судорожно сжимала этот безнадежно испорченный комочек ткани в ладони.
Павел ушел. Он молча собрал свои вещи и захлопнул за собой дверь. Ушел навсегда. Даже слова единого не промолвил. Его ключи сиротливо остались лежать на тумбочке в прихожей.
Не вернется. Он никогда не вернется.
Маринка сидела в уголке дивана, поджав под себя ноги. Голова ее бессильно склонилась на грудь. Мокрый платочек то и дело касался распухшего и покрасневшего носа. В ее заполненной горем голове билась единственная мысль: «Дура! Какая я дура!»
В маленькой комнатке хрущевки сгущались сумерки. В свои права готовилась вступить ночь. Первая одинокая ночь Марины за последние четыре года. Сколько еще предстоит таких ночей?
Она начала подниматься с дивана, но ее мотнуло от подступившей слабости. Нога подвернулась и… Перед глазами Марины мелькнул подлокотник дивана. Это было последнее, что она увидела. Острый угол подлокотника встретился с виском.

Павел вернулся в квартиру только следующим утром. Он забыл папку с договорами. Минут пять звонил в дверь. В квартире царила тишина. Павел с чувством выругался и пошел в соседний подъезд, к теще. У той был комплект ключей от квартиры дочери.
Вернулся он минут через пятнадцать, за которые успел испортить свое настроение и поднять настроение тещи. Он попробовал сунуть ключ, но мешало что-то. Тогда Павел присел и заглянул в скважину. С внутренней стороны двери торчал другой ключ.
- Вот стерва! – обругал он жену.
Ему пришлось минуты три провозиться, прежде чем изнутри квартиры послышалось звяканье упавшей связки. Он отпер, наконец, дверь и зашел в квартиру.
Павел набрал было воздуха в грудь, чтобы высказать все, что приходило в его разозленный ум, и замер. В комнате у дивана лежала Марина. Под ее головой лужей застыла кровь.
- Маринка, ты что? Ты… Ты… Зачем?! – Павел бросился к жене. Он упал на колени, прижал к груди ее тело и уткнулся носом в ее испачканные кровью волосы. На тонкой Маринкиной шее дрожала жилка. Жива!

Врачи боролись за жизнь Марины четверо долгих суток. Столько же и Павел торчал в больнице. Его красные от бессонницы глаза провожали каждого человека в белом халате, что проходил коридором. Но никто не останавливался, только шаг ускоряли.
И потому, когда к нему подошел главврач, Пашка уже почти смирился с потерей. Он приподнялся с жесткой больничной скамейки, по-собачьи жадно и просящее заглянул в глаза главврача.
- Вы Павел Геннадьевич Росляков? – спросил врач.
- Он самый, доктор. А? – Павел не смог задать вопрос. Слова застыли на языке.
- Надежда есть. Но возможен и худший вариант. Как бы вам сказать… Ваша жена, возможно, останется инвалидом.
Глаза Пашки засверкали-заискрились неподдельной радостью.
- Главное – жива будет. А с инвалидностью решим.
И скоро он несся в квартиру. Там – сон. Полноценный, а не эта беспокойная дрема на скамье.

На конфорке кипел бульон. Павел выключил газ и поставил кастрюльку охлаждаться. Он опустился на табуретку. Руки его обессилено опустились на колени. Четвертый год. Боже, как тянется время.
В прихожей звякнул звонок. Пашка побрел открывать дверь.
- Павлик, ты плохо что-то выглядишь, - скороговоркой пробормотала привычное приветствие теща и устремилась к дочери.
- Ты бульон приготовил? – донесся из комнаты ее голос.
- Приготовил, - угрюмо ответил Павел, - Охлаждается.
Он зашаркал на кухню, налил в тарелку бульон. Потом прихватил ложку и проследовал с тарелкой в комнату.
- Павлик, что ты все время шаркаешь? Прямо старик! – не преминула навести критику теща, - Давай бульон. Сейчас мы покормим нашу девочку.
На диване лежала Марина. Ее широко раскрытые глаза смотрели в потолок. На заострившемся личике проступала нездоровая желтизна. Левый висок уродовал страшный шрам.
Павел не мог долго смотреть на лицо жены. Четвертый год он корил себя за тот уход. Он отвернулся и опустил голову. Четвертый год, день за днем, ночь за ночью он прокручивал в памяти одно и тоже. Как он лезет в карман, достает ключи и бросает их на тумбочку. Потом захлопывает за собой дверь и…
Он медленно двинул на кухню. Действительно – как старик. Спина сгорбилась, ноги подгибаются. Зачем, ну зачем он ушел тем вечером?

Павел Геннадьевич вернулся домой поздно. Эти долгие совещания доконают его когда-нибудь. Он поднялся на второй этаж и заглянул в комнату жены.
- Как она?
- А, это вы. Опять совещание? – сиделка Лариса оторвалась от книжки, - Как обычно. Улучшений нет.
- Мгм, Лариса, не поужинаете со мной? Скучно одному.
- Ой, Павел Геннадьевич, с удовольствием бы, но… - Лариса посмотрела на неподвижную фигуру в постели.
- Ничего, лишние пятнадцать-двадцать минут ничего не решат. Я позову вас, когда все приготовят.
Они сидели в столовой и молча ужинали. Лариса украдкой посматривала на Павла Геннадьевича. Такой мужчина пропадает! Если бы не эта жена!
- Павел Геннадьевич, а что, все-таки, случилось между вами? – решилась Лариса нарушить тягостную тишину.
- А? Простите, Лариса, задумался. Ссора, обычная ссора. Даже не помню сейчас, что причиной было. Я ушел из дома. Утром вернулся, а она…

Он погиб в аварии. Погиб нелепо, до последнего пытался вывернуть руль чертового Мерседеса. Тормоза отказали на красный свет перед пешеходным переходом. Никто не пострадал, только Павел Геннадьевич.
Когда его опускали в могилу, посыпался мелкий дождик.
В то же время на постели в осиротевшем особняке его жена закостенелыми губами прошелестела – А где Паша?

Он ждал тридцать два года, чтобы не дожить три дня.

Он жаждал славы. Так хотелось, чтобы все уважали и преклонялись. Но и в школе, и дома никто с ним не считался.
Он жадно хватался за все, что могло принести ореол обожания. Но таланты обошли его стороной, и все попытки кончались крахом. Над его рисунками смеялись, фотографии просили больше не показывать. Рассказ, вымученный с огромнейшим трудом и отданный учительнице на редактирование, нашел свое место в отделе юмора школьной стенгазеты. В самой обиднейшей рубрике – «Как не надо писать».
Шли годы. Он упорно продолжал отрабатывать свой автограф. Мог сидеть часами и писать, писать, писать. Мечта не просто оставалось живой. Она только набирала свою силу. А когда появился интерес к одноклассницам, то стало и вовсе невтерпеж. Зуд ожидания славы перерос почти в манию.
Он пробовал себя в спорте. Необходимость ежедневного труда заставляла менять секции одну за другой. Из трех секций его выставили за непосещаемость, из последней он ушел сам. Спорт не давал главного – немедленного достижения популярности. Скоро, как только он понял тщетность быстрого доступа к успеху, спорт был заброшен.
В ход был пущен еще один аргумент. Мода! Здесь тоже настигло разочарование. Самые престижные костюмы от всемирно известных модных брендов висели на нем тряпками. Перемерено было бессчетное количество. Ни один костюм не получил места в шкафу. Не помогло и обращение к индивидуальному пошиву.
- С вашей фигурой, молодой человек, лучше подойдет то, что будет вас незаметным делать. Не гонитесь за модой. Она не для вас, - вынес вердикт известный всему городскому бомонду портной.
Не помогло и обращение к стилистам. Те, обычно, качали головой, когда оглядывали сочащиеся перхотью волосы и лицо, в частых пятнах огромных прыщей. В одном из модных салонов его и вовсе выставили за дверь. Сказали, что разносчикам заболеваний волос вход запрещен.
Он обратился к врачам, все еще уверенный, что красота станет ему доступна. Побывал у четырех дерматологов. Вердикт их был единодушен – неправильный обмен веществ и дикий гормональный дисбаланс.
- Ждите, когда организм перестроится, и ваши гормоны придут в норму, - от этого ответа он окончательно понял невозможность достичь успеха с помощью внешности.
Все больше и больше начинал он ненавидеть окружающих. Еще бы! Они смеют не замечать такого выдающегося человека, как он!
В погоне за известностью учеба полностью оказалась заброшенной. Четверка стала редкой гостьей в его дневнике. Учителя на педсовете несколько раз предпринимали попытки выставить подобного ученика за дверь. Школа считалась элитной, такое манкирование учебой в ней являлось антирекламой. Но его отец пользовался в городе немалым весом. Педсовет, в конечном итоге, не посчитал себя в праве обидеть столь известного человека. Сына оставили доучиваться.
Тетради его в последние полгода учебы сплошь заполняли ровные ряды красивых автографов. Он не надеялся, он не сомневался – слава его настигнет. Умение писать автографы пригодится.
Оценки аттестата о среднем образовании предсказать труда не требовалось. Сплошные тройки. Лишь вмешательством отца можно объяснить тот факт, что его приняли все же на бюджетное место журфака университета.
В университете он остался, как и в школе, сторонним наблюдателем. Людям свойственно игнорирование серости. Молодым людям – тем более.
Друзей новых не появилось, хотя и старых не наблюдалось. Девушки обходили стороной. Жизнь превращалась в череду скучных серых будней. Только любование собой в зеркале и тренировка в раздаче автографов продолжала скрашивать дни.
На новый год отец решил порадовать сына. В доме появилась престижный ноутбук. Компьютер у сына был, даже целых три. Но обращаться с этим чудом техники бывший школьник и возможный журналист так толком и не научился. И не потому, что останавливала сложность. Нет! Остановила необходимость учебы. Да и что делать с этими железками. Играть? Он пробовал. Даже заходил на сайты, где шли соревнования игроков, но быстро охладел. Легкой славой там и не пахло.
Почему-то ноут его увлек. Он не понимал причины, но чувствовал, что момент славы близок. И именно ноут приведет его к долгожданному результату. А еще и легкость управления новой операционной системой! Это еще больше укрепило тягу к новому времяпрепровождению. Автограф, правда, дать представлялось невозможным. Поломать непривычную к раздумьям голову над такой проблемой поломать пришлось. Выход нашелся, когда на глаза попался старенький заброшенный фотик. Скоро целая череда качественных электронных снимком была запасена и размножена в папке «Мои документы» ноутбука.
Теперь предстояло уловить, когда и где может ожидать слава.
Случайные блуждания по сети затащили его на один из форумов. Истина предстала перед ним во всей красе. Вот он – путь к Славе!
Он полюбил возможность безнаказанного издевательства над посетителями форума и получил первую в своей жизни известность. За три месяца его узнали все члены этого сообщества. Наконец, наступил тот момент, к которому он готовился всю жизнь! Его узнавали. Перед ним трепетали. Его даже почитать стали.
Он купался в лучах известности. Он упивался лаврами подстрекателя и хулителя. Он видел себя на вершине форума, а остальные поклоняются ему оттуда, снизу.
Когда он всласть поиздевался над новенькой, модераторам надоело. Бан!
Пережить позор было невозможно.

Утром мать нашла его тело висящим на люстре. Ноутбук остался включенным. На экране крупно выделялись самые обидные для жаждущих преклонения слова.
«Ничтожно серости с замашками Наполеона нет места в обществе».

Стоит ли жажда славы жизни?

- Понимаете, во время ритуала присутствие посторонних не желательно. Вы можете вызвать нарушение тонких полевых настроек, - продолжал зудеть Ивченко, постоянно поправлял указательным пальцем очки.
- Ты, паскуда, кого посторонним называешь? Тебе сколько зелени перепало, а? Или проводишь процедуру при мне или… Ты же меня знаешь? Знаешь, знаешь, вошь ученая! Не забывай где твоя пассия!
- Валерий Александрович, ну зачем вы так? Не надо мне угрожать. Я предупреждаю просто, что вероятность успеш…
- Заткнись! Надоело твою замудрую чепуху слушать. Клавка! Подь сюды, - Валерий Александрович Злоев по прозвищу Упырь поманил пальцем телохранительницу, потом ткнул тем же прокуренным пальцем в грудь Ивченко, - Головой мне за него отвечаешь. Чтоб этот паскуда здесь завтра был. Никуда не выпускать!
- Валер, а мне одной за ним присматривать, или взять кого позволишь?
- Что, развлечься хочешь вечерком? Вот с этим ученым бы психом и… Не зыркай ты волком-то! Знаю твои вкусы. Маринку прихватить можешь. Или эту, как ее, новенькую.
- Валер, а обеих?
- Ну, ты и зверь-баба! Ладно, добрый я. Пришлю обеих. Развлекайтесь. Но за этим смотри в оба, если сбежит, всех троих порешу.

Лешка Ивченко метался по комнате.
Если бы не Лена! Два месяца с ней перевернули его душу. Он не мог оставить ее, не мог просто уйти. Упырь знал, кого брать в заложники!
- Черт, черт, черт! Тупица я! Болван! Влюбленная размазня! – ругательства и прочие междометия текли из него бурным потоком. Он подскочил к стенке и пару раз ткнулся с размаху в нее лбом. Внезапно остановился, потер ушибленный лоб ладонью и заключил, - А это мысль!
И начал готовиться. В кармане плаща нашелся подходящий кусочек мела. Это хорошо! Это великолепно просто. Иначе бы пришлось кровью чертить. Вида же крови Лешка не терпел.
На письменном столе лежала пачка свечей и спички. Рядом блокнот и карандаш.
Ивченко усмехнулся.
- Заранее все выложили. Подготовились, сволочи. Ну, я им…
Он сел за стол, вырвал листок и начал быстро что-то черкать. Губы его шевелились, лоб хмурился. Он иногда закусывал карандаш и устремлял взгляд в потолок.
Наконец, все было готово. Расчеты закончены.
- Бойцы элитные! Будут тебе бойцы! – шептал Лешка угрозы с такими зверскими интонациями, что будь его охранницы в комнате то, не задумываясь, всадили бы в него пулю.
Но девицы веселились за стенкой. Оттуда слышны были очень выразительные звуки.
Лешке плевать было на все вздохи и стоны, он ползал по полу, чертил мелом какую-то хитрую фигуру, то и дело заглядывал в листок и бормотал себе под нос, - Здесь дуга на северо-северо-восток, а вот этот луч к западу…
Он встал, отряхнул колени и внимательно оглядел фигуру на полу. Затем взял пачку свечей и спички, поджег одну свечу и начал расставлять остальные в ведомые только ему точки фигуры, предварительно подплавляя воск. Наконец, сел на стул и вытер выступивший на лбу пот.
Наступала последняя стадия. Лешка крови не любил, но необходимость заставляла, и он достал из воротника плаща тщательно спрятанную иглу. Игла была старинной, из позеленевшей от времени бронзы. Лешка поморщился, вздохнул, зажмурил глаза и проткнул большой палец. Его трясла мелкая дрожь, но он пересилил себя и уронил каплю крови точно в центр фигуры.
- Ты, кто уносит жизнь и забирает свет, - начал он подрагивающим голосом. Он повторял торопливым речитативом выученное давным-давно заклинание. Голос его становился то неслышным почти, то взлетал немыслимым криком.
В соседней комнате послышалась возня, потом раздался стук в дверь.
- Эй, ученый, ты чего там шебуршишь? – в голосе Клавки слышались истеричные нотки. Ручка двери дернулась пару раз, и тогда Клавка заорала, - Открывай, глиста очкастая! Открывай, а то мозги по стене размажу!
Запертая изнутри дубовая дверь сталинских времен держалась крепко.
- Ах ты, сука!
А заклинание все лилось и лилось. Воздух в комнате набух темнотой. Ощутимо несло озоном. По углам вихрями кружило пыль. Фитиль одной из свечей затрещал, заплевался воском и вспыхнул. Через пару секунд вспыхнула еще свеча, и еще…
В коридоре грохнул выстрел. Дверь в районе замка встопорщилась щепой.
Алексей закончил заклинание. Все свечи горели. Над центром фигуры висел туманный черный шар. В комнате воцарилась бы тишина, но этому мешал шум от штурмующих дверь девок Упыря.
Еще выстрел. Дверь не выдержала, распахнулась. В комнату фуриями влетели три полуобнаженные красотки и ... Рука Лешки медленно поднялась и указала на них. Из черного шара ударили три молнии. Их стремительный черный росчерк выпил из пространства комнаты весь свет. Когда тьма начала рассеиваться, то комната оказалась пустой.
Ни Алексея, ни охранниц, ни фигуры со свечами. Даже стол исчез. Только сиротливый кусочек мела на полу, да расщепленная выстрелами дверь чуть покачивалась от сквозняка.

Упырь был в бешенстве.
- Разыскать! Из-под земли! – орал он на всех.
Наконец, выкричался, прошел к комнате, где на огромной кровати оставались следы бурного вечера девиц. Он встал на пороге, опершись рукой на косяк, потом повернул голову к главе своей службы безопасности.
- Эти-то куда делись? – спросил он и ткнул в разбросанную одежду, - Не могли ж они так вот, без трусов даже? Разберись, Михалыч. И этого, как там его, экстрасенса пригласи. Пусть посмотрит. Может и впрямь…
Упырь еще раз окинул следы любовных игрищ, брезгливо сплюнул и развернулся к выходу.
Анатолий Михайлович Усов, бывший майор спецназа ГРУ, а ныне главный сыскач Упыря, еще раз прошелся по опустевшей квартире. Он заглянул во все комнаты, потом прошел в ту, где держали Ивченко и опустился на корточки у сиротливого кусочка мела. Достал мобильный.
- Это Усов… Нужна ваша помощь… Нет, это срочно… Хорошо… Запишите адрес, - он продиктовал адрес и напоследок бросил, - Жду!
Поднялся с корточек, отошел к двери и поколупал щепу у пулевого отверстия.
- Что же здесь было? – пробормотал он, покачал головой и вышел из комнаты.

Особняк Злоева скрывался от посторонних глаз трехметровым забором с колючкой, битым стеклом и прожекторами. Были и прочие охранные премудрости в виде систем наблюдения, кучи охранников и своры злобных псов.
Волна криминальных разборок давно схлынула, и охрана неслась не то, чтобы небрежно, но вполглаза. Даже регулярные нахлобучки Усова не могли приучить бойцов быть внимательнее к обязанностям.
Вот и сейчас, вместо полуночного обхода периметра по расписанию они кучковались у телевизора в павильоне охраны у ворот. По телику транслировали очередной матч чемпионата мира по футболу. Болельщики сгрудились у экрана. Остальные наливались пивом по случаю дня рождения Витька. Сам Витек похрапывал в кресле у мониторов. Его ноги были задраны на пульт, из зажатой в руке бутылки докапывали последние капли в лужу на полу. Мирное его посапывание не прерывали даже выкрики болельщиков.
Когда на экране одного из мониторов метнулись три расплывчатые тени, то тревогу поднимать было некому.
- Гол! – дружный хор возопил у телика. Одновременно с ним входная дверь распахнулась с такой силой, что слетела с петель и с грохотом проехалась по полу к самому пульту.
Все голову дружно повернулись к дверному проему. В нем стояла голая женщина! Все ее тело было вымазано чем-то густо зеленым, только белки глаза да оскаленные зубы сверкали. Широкие бедра, узкая талия, напряженные соски тяжелых полушарий грудей.
Всё стихло на мгновение. Даже из телика перестал рваться восторженный рев трибун.
- Ба… Ба… Ба-ба! – очнувшийся Витек ощерился в пьяной улыбке, - Иди к нам, мы тебя любить станем. По очереди!
Он потянулся руками к женщине, кресло поехало в другую сторону, и Витек сверзился. Шум его падения вызвал целый водопад действий. В сторону двери мигом уставились два десятка стволов. Но женщина как растворилась.
- Ы-ы-ы, где? – вырвалось у одного из охранников, и он медленно двинулся на полусогнутых к зияющему в ночь проему.

Усов гнал со всей возможной скоростью. Джип болидом несся по пустынному шоссе. Снопы света из фар освещали мокрую от дождя дорогу.
Он еще раз попробовал связаться с охраной. В гарнитуре опять засвиристели длинные гудки.
- Кретины! Ну, я вас…
Что он сделает с нерадивыми подчиненными, так и осталось невыясненным. Свет фар выхватил за поворотом пустующий зев распахнутых ворот. Завизжали тормоза.
Джип закружило на скользкой дороге, и Усов едва сумел избежать аварии. Он выскочил и метнулся к павильону охраны с пистолетом наизготовку. Там царил мертвый покой и темнота.
Павильон был пуст. Только под ногами хрустело стекло разбитых окон, да еще в центре помещения светилась призрачным светом странная кособокая фигура на полу из множества овалов и ломаных отрезков. Вокруг фигуры оплывали черным пламенем семь восковых свечей.
- Опоздал, - устало прошептал он и сполз по стенке на пол. Пистолет выскользнул из его расслабившейся руки. Он сидел в полной неподвижности с минуту, потом достал мобильник.
- Усов… Нет, не успел… Следы? Есть следы! А людей нет!... Не психую… Через сколько?... Так точно, понял! Жду!

Он поднялся и медленно поплелся к джипу. Оставалось только ждать.
Он сидел на подножке и тянул неизвестно какую по счету сигарету. В кармане завибрировал телефон.
- Слушаю!... Где?... Черт, неужели предусмотрел?... Нет, не вам… Понял… Попробую… Не знаю, минут через двадцать, может – через полчаса… Есть!
Окурок описал огненную дугу и коротко пшикнул в луже.
Усов направился к особняку. Ждать помощи не приходилось. Его новые наниматели, что вплотную заинтересовались возможными последствиями сотрудничества Упыря с Ивченко, застряли перед обрушившимся по непонятной причине мостом.

Холл сверкал мрамором и хрусталем через распахнутые настежь двери. Анатолий Михайлович осторожно подкрался к окну, глянул вовнутрь. Пусто. Он помедлил чуть и двинулся к дверям.
В доме царила тишина. Ни криков, ни пальбы слышно не было. Он внимательно осмотрелся и начал приближаться к лестнице. На щеку что-то попало. Усов машинально вытер и уставился на окровавленную ладонь, затем бросил настороженный взгляд вверх. На балюстраде второго этажа висело тело. На опущенных пальцах рук набухала капля.
Усов стремительным броском преодолел лестницу. В холле второго этажа лежало несколько человек. Он присел к ближайшему. Пальцы привычно нащупали артерию на шее. Мертв. Остальных проверять он не стал, сразу направился к двери в левое крыло.
Та была полуоткрыта. Через щель виднелся коридор с несколькими валяющимися телами. Усов чуть тронул створку, и тут показалась медленно бредущая к холлу фигура человека.
Гнетущую тишину особняка разорвал выстрел. Человек дернулся, но продолжил движение к двери. Еще выстрел и еще. Пули явно попадали в цель. Но человек продолжал неспешно идти к двери.
- Вы думаете, что меня можно остановить этим? – произнес он.
Усов бросился вниз. Там он затаился за колонной, наблюдая через отражение в окне за верхом лестницы. Через несколько секунд показался тот непонятный человек. Он спускался по лестнице неспешно. На мгновение замер. В окне было видно, что осматривает холл.
- Выходите, не бойтесь. Я ничего не буду вам делать. Наделался уже. И оружия у меня нет. Видите? – человек поднял руки с растопыренными пальцами вверх.
Усов медленно вышел из-за колонны. Пистолет в его руках смотрел человеку в грудь.
- Кто вы?
- Я? Ха! Обманутый влюбленный дурак!
- Имя, фамилия?
- Думаете, это вам даст что-то? Ивченко я, Алексей Петрович Ивченко. Бросайте вы в меня целить. Если уж так приспичило, то стреляйте. Пу-у! – Ивченко резко выбросил руки вперед.
Усов выстрелил в ответ на движение. Пуля продырявила плащ, но человек лишь покачнулся слегка, а потом невесело ухмыльнулся.
- Я же говорил, что меня этим не взять, - Алексей покачал укоризненно головой и засунул палец в дыру от пули. Он протянул раскрытую ладонь, показывая Усову покореженную пулю, опустился на ступени и предложил, - Подсаживайтесь лучше. Поговорим.
Несколько мгновений бывший майор взирал на пулю, потом опустил пистолет и подсел к Ивченко.
- Знаете, я боялся крови. Всю жизнь боялся, до сегодняшнего вечера. А оказалось, не надо бояться. Особенно если кровь – чужая, - Алексей говорил негромко и неторопливо, - Я вам расскажу все, а потом, если хотите, отвечу на пару-тройку вопросов. Только учтите, времени у меня осталось немного. Сейчас сколько, часа четыре утра? Не отвечайте, не надо. Мне надо уйти до рассвета.
Усов сидел и слушал нехитрую историю.
Алексей Ивченко оказался потомственным колдуном в хрен знает каком поколении. Он усердно изучал оставленные предками записи. Ставил первые опыты. Пытался осознать, что же такое колдовство и магия.
Потом встретил Упыря. Тот неизведанным способом выведал, что Ивченко может колдовать, начал потихоньку приручать парня, давать деньги, направлять изыскания колдуна в нужное русло.
Затем появилась Лена. Алексей влюбился до беспамятства.
Постепенно выяснилась цель Упыря – абсолютно послушные убийцы. Такие, чтобы никого и ничего не боялись, чтобы выполнить могли любой приказ. Алексей долго отнекивался, но Упырь давил и давил. В конце концов, Ивченко пришел однажды к себе домой и обнаружил вместо Лены записку.
- Мне выбирать пришлось. Или абсолютного убийцу дам в руки этому, - Алексей кивнул наверх, - Или… Вот и пришлось мне войти во тьму. Вы наверху там найдете Лену. Вы ей помогите. Я их там вдвоем…
Ивченко помолчал немного. Было видно, что ему трудно рассказывать дальнейшее.
- В общем, Упыря я отдал тем, кто из его охранниц получился. Он недолго мучился. Может минут пять, может больше чуть. Я не смотрел на часы. Вы не ходите туда. Там грязи много. А она спать осталась. Не смог я ее… Мне Упырь сказал, что он специально ее ко мне… А я, вот…
Они посидели еще немного молча.
- Ну, пошел я. Пора уже, а то рассвет скоро. Нельзя мне здесь на рассвете. Я лучше на воле… Да, остальных я отпустил сразу. Можете не волноваться.
Алексей поправил очки указательным пальцем, поднялся и направился к выходу в начинающую сереть мглу.
Усов сидел на лестнице и задумчиво вертел в руках пистолет. Наверху послышался испуганный женский вскрик, топот босых ног и сумасшедший смех. Но у бывшего майора было более серьезное дело. Его глаза бегали с мобильника на пистолет, а в голове бродили мысли. Пакостные мысли. Он, такой сильный и волевой, тринадцать лет трудился исключительно ради денег, а этот слизень очкастый сумел совершить Поступок.
- Ненавижу! – шептали губы, пробуя на вкус холодное дуло. Палец ощутимо подрагивал на курке.

- Не надо так на меня смотреть, молодой человек. То, что вы пытаетесь своим взглядом просверлить во мне дырку, не делает вам чести. Не думаете же вы, что я освобожу законно купленное мной место ради приглянувшейся вам бродяжки? – сухонькая старушка выразила, наконец, свое явное неудовольствие сидевшему напротив молодому человеку.
Тот отвечать не стал, а повернул голову к окну с запотевшими стеклами.
Замечание пожилой госпожи было следствием недавнего инцидента, когда в вагончик парового экипажа попробовала заскочить бедно одетая девушка. Она показалась Грикалю странной, но почему – он сам не понял. Она попросила разрешения у господ путешественников немного обсушиться от мелкой надоедливой мороси. В ответ ей раздался дружный залп столь нелестных комментариев, что бедняжка соскочила с подножки прямо в лужу. Громче всех возмущалась сидевшая напротив Грикаля старушка.
Грикаль наблюдал за прихотливыми извивами капель на стекле. На душе было пакостно. Осень, мерзкая погода, раскисшая от дождя дорога и эти его соседи…
Вагончик сошел с императорского торгового тракта час назад. Прямой путь перекрыли рогатка и надпись о промоине. Водитель поделился с пассажирами нерадостным известием о предстоящих трех часах немилосердной тряски по старому проселку. Беспрерывный осенний дождь превратил дорогу в грязное болото, и теперь колеса вагончика с трудом проворачивались в раскисшей глине.
И если по тракту вагончик несся со скоростью больше шестидесяти верст в час, то теперь и десятка верст не набегало.
Грикаль вспомнил девушку и понял вдруг, почему она показалась ему странной. Ее одежда не испускала знакомого красноватого сияния губки теплорода. Насколько же бедной она была, если не имела столь простой вещи? Или она происходила из этого племени вечных бродяг и попрошаек – Странствующих? Пожалуй! Только они не носили одежду подбитую теплогубкой. Теперь он понял реакцию своих соседей и надулся уже не на них, а на себя. Надо же, не распознать с первого взгляда Странствующую!
Теперь он продолжал смотреть в окно уже сконфузившись. Что могла подумать пожилая госпожа о человеке, который показал симпатию к Странствующей? Явно ничего хорошего. И отчитала она Грикаля весьма мягко. Краска смущения залила его лицо, а по губам старушки, которая заметила это проявление соседом стыдливости, пробежала мягкая улыбка. Ах, молодость, молодость!
За окном потемнело. Въехали в лес. Вагончик неуклюже переваливался на колдобинах. Пассажиров немилосердно мотало. Тяжелый и горький запах дыма заполнил тесное помещение, и Грикаля начало подташнивать. Ему хватило бы и одной тряски, дым был уже перебором.
Желудок подступил вдруг к самому горлу, и Грикаль еле успел добраться по прыгающему салону к двери. На очередной колдобине вагончик основательно тряхнуло, и молодой человек вывалился в дорожную грязь.
Нога его при падении зацепилась за подножку, и его проволокло метров с десяток, прежде чем удалось освободиться. Он еле поднялся, кашляя и отплевываясь от заполнившей рот грязи. Экипаж успел скрыться за поворотом, а Грикаль все старался прочистить горло.

Придя более-менее в себя, он двинулся вслед за экипажем. Чем дальше шел, тем сильнее хромал. Подвернутая при падении нога не давала двигаться быстро. Он проплелся метров двести, прежде чем понял, что вагончик не догнать. Скверно!
Хуже всего было то, что при падении повредилась гроздь дрессированных кристаллов, которая управляла теплогубкой. Молодому человеку стало весьма зябко.
Деваться было некуда, Грикаль продолжил тащиться по раскисшей дороге. Глина налипала на сапоги гигантскими бахилами. Он вытаскивал раз за разом сначала одну ногу из дорожного месива, затем другую. Сойти с дороги было немыслимо. Вокруг сплошной стеной высились могучие ели. Их нижние ветви переплелись. Продраться сквозь такой заслон не оставалось никакой возможности.
Двигаться становилось все труднее, но он упорно заставлял себя идти вперед. Пару раз падал, что отнюдь не служило улучшению настроения. Вся одежда насквозь пропиталась ледяной влагой, и его вовсю уже сотрясала дрожь. Силы испарялись с каждым движением. Он продолжал тащиться по раскисшей дороге на одной силе воли. Лишь через полторы версты от места падения сквозь завесу мороси показался силуэт вагончика.
«Наконец-то! А я уж подумал, что водитель решил не останавливаться!» - мелькнула мысль у Грикаля. Но на смену облегчению пришло совсем другое чувство, когда он подковылял ближе. Кабина, что возвышалась над передом вагончика, была пуста.
Молодой человек подошел еще ближе и увидел распахнутую дверь экипажа. Никого! В луже у подножки валялись останки корзинки. Всего час назад эту корзинку бережно охватывали руки той самой старушки, что сумела поддеть его замечанием. Теперь ее измочаленные останки плавали в громадной луже, а в истерзанной ручке торчал зуб Кожистого. Второй трехдюймовый зуб засел в подножке.
Он с трудом, но втащил свое продрогшее тело внутрь экипажа. Иззябшие пальцы долго не могли надежно зацепиться за ручку, но все-таки дверь удалось захлопнуть.
В вагончике было пусто, но Грикаль не удивился. В голове билось одно – согреться. По пустому проходу вдоль ряда кресел он добрался до ящика с пледами и попробовал стащить с себя мокрую одежду. Негнущимися пальцами попытался добраться до застежек. Одна попытка, вторая, но так и не получилось. Крышку ящика и ту удалось открыть с превеликим трудом. Руки дотянулись, наконец, до управляющей грозди одного из пледов.
- Тепло! – с трудом выдавили синие губы. Он еще сумел натянуть на себя плед, но потом силы оставили его окончательно, и он повалился на ящик.
Сколько он лежал так – полчаса, час? Плед сделал свое дело, молодой человек постепенно согревался. Только сил еще не хватало даже на то, чтобы устроиться поудобнее. Он так и лежал на ящике и впитывал, впитывал блаженное тепло.
Наконец, зашевелился, с трудом переполз на соседнее сиденье и заснул.

Проснулся он только на следующее утро, в предрассветных сумерках.
Голова казалась чужой, тело ломило, из распухшего носа текло, горло саднило. Тишину салона разорвал сухой кашель. Поминутно вытирая нос грязным после вчерашних приключений платком, Грикаль вынул из внутреннего кармана сюртука сверточек. Мать, когда собирала любимого сына в дорогу, не забыла завернуть несколько пилюль от простуды в хорошо провощенную бумагу.
Лекарство подействовало быстро. На лбу выступила испарина, в горле перестало першить, а насморк унялся. Теперь уже можно было и оглядеться.
Вагончик был пуст. Ни пассажиров, ни их вещей не осталось и следа. Он поднялся по лесенке в кабину водителя. Та же пустота. Оба рычага хода в положении «стоп». Индикатор угля замер на середине шкалы.
Он спустился и внимательно осмотрел салон, заглянул под каждое из двенадцати кресел. Ничего! Похоже, пассажиров и водителя выгнало из вагончика нападение Кожистого. С каких пор эти хищники начали нападать на людей? Больше путных мыслей Грикалю не приходило. Голова отчаянно отказывалась думать.
Он опять залез наверх и сел в кресло водителя. С премудростями управления такой техникой молодой человек был знаком. Он приоткрыл заслонку бункера с углем в положение «Холостой ход» и нажал кнопку «Воспламенение».
В топке бумкнуло, и скоро зашумело пламя. Дав двигателю прогреться, Грикаль поставил вентиль воды на тройку, а вентиль теплорода на двойку. Через минуту раздался характерный свист пара в циркуляторных трубках. Угольная заслонка еще немного приоткрылась, руки на ходовые рычаги и… Вагончик вздрогнул и начал набирать ход.
Молодой человек щелкнул парой кнопок на пульте, и на обзорных стеклах закрутились дождевые щетки.
В кабине становилось все теплее, и скоро Грикаль сбросил с плеч плед. На улице, наоборот, холодало. Морось постепенно перешла в мокрый снег. На лапах елок появились первые белые следы, а снег продолжал падать и падать. Колеса экипажа исправно месили дорожную грязь каучуковыми лопатками.
Снег валил все гуще и гуще. Скоро сквозь его круговерть дорога стала неразличимой. Двигаться в такой снегопад становилось опасно. Молодой человек перевел двигатель в холостой режим и спустился в салон. На самом заднем сиденье у двери сидела та девушка из Странствующих. Он двинулся по проходу к ней, присел на соседнее кресло и уставился на негаданную пассажирку.
- Я… Я… Понимаете, я подумала, что… - девушка попробовала разорвать затянувшееся молчание.
- Кто вы?
- Я отстала от своих. Вы можете…
- Кто вы?
- Сэлика. Позвольте мне только согреться, и я сразу же уйду!
- Сэлика, - Грикаль словно пробовал имя девушки на вкус, - Ты из Странствующих?
- Да…- это маленькое признание словно обрубило что-то внутри нее, и она заплакала, пряча лицо в маленькие ладони.
Молодой человек поднялся, дошел до ящика с пледами и вернулся с одним.
- Держи! Как пользоваться знаешь?
- Спасибо! Да! – в огромных синих глазах стояли слезы вперемешку с удивлением и благодарностью.
Грикаль отвернулся и направился к ящику, в котором хранились продукты. Обратно он вернулся с кружкой молока и пакетом хлеба, активировал подогрев того и другого, потом протянул девушке.
- Ешь!
Та бросила на молодого человека изумленный взгляд и скоро рвала хлебную мякоть крепкими белыми зубками, не забывая прихлебывать молоко.
- Где спала? – спросил Грикаль. Он не спускал с девушки тяжелого изучающего взгляда.
- Под елкой… А что?
- Нет, ничего. Ешь!
Снег за окнами все валил и валил крупными хлопьями. Грикаль продолжал изучать свою невольную попутчицу. Та ела сначала жадно, потом начала бросать на Грикаля виноватые взгляды, наконец, не выдержала и протянула ему хлеб и кружку.
- Вы… Вы, наверное, сами голодны. А я, вот…
- Я? Голоден? – молодого человека изумило такое отношение к нему этой жалкой бродяжки, но еще больше, пожалуй, наличие у нее простых человеческих чувств, - Ешь! Если потребуется, там найдется еще.
Она съела весь хлеб и выпила все молоко. Ее глаза стали часто помаргивать, и она пару раз зевнула украдкой. Грикаль сходил еще за одним пледом и протянул ей.
- Укройся, так теплей будет. Если хочешь, можешь поспать. Все равно в такой снегопад ехать сущее безумие.
- Спасибо! Вы добрый… - она еще пыталась бормотать благодарности, но глаза ее закрылись, дыхание выровнялось. Она спала.
Он сидел рядом и рассматривал ее лицо. Высокий лоб, плавные дуги густых бровей, тонкий нос, совсем детский подбородок с пухлыми губами, крупные яблоки глаз, что шевелятся под тонкой кожицей век, родинка в уголке левого глаза, пушистые щеточки ресниц. Сейчас ее лицо дышало спокойствием. Прежде бледные щеки подернулись легким румянцем. Из-под платка выглядывала крошечная мочка уха в обрамлении нескольких завитков золотистых волос.
Если бы эта девушка появилась на Императорском бале, то от кавалеров ей пришлось бы отбиваться. Что может связывать подобную красавицу со Странствующими?
Кинув очередной взгляд за окно на продолжавший валить снег, Грикаль решил перекусить. Он откусывал хлеб, запивал его теплым топленым молоком и вспоминал все, что ему приходилось прочитать или услышать о Странствующих.
Это были странные существа. Легенды о них ходили самые причудливые, но все утверждали одно – связываться со Странствующими нельзя.
Эти люди кочевали от города к городу, нигде подолгу не останавливались, жили в фургонах. Женщины Странствующих занимались разнообразным гаданием. Мужчины бездельничали больше, изредка занимались кузнечным либо лудильным делом. Дети попрошайничали. Частенько после визита Странствующих пропадали лошади. Темный народ, в общем. Кое-где этих кочевников вне закона поставили и охотились на них, как на диких зверей.
Рассветная Империя была, пожалуй, единственной страной, в которой Странствующие могли чувствовать себя в относительной безопасности. Но отношение к ним простого народа и здесь оставляло желать лучшего. Не любили их, старались прогнать.
Некоторые обряды были у них странными, если не сказать большего. Поговаривали о том, что Странствующие не просто так воруют лошадей. Бывало, что находили пропавших животных с перерезанным горлом и полностью обескровленных. Молва утверждала, что странное это племя пьет кровь, и не только лошадиную. Иногда бывало так, что после визита Странствующих пропадали дети. А тут еще и недавние слухи про прирученных Кожистых. Странный народ, странный…

Снегопад к вечеру начал затихать. Грикаль решил трогаться дальше. Сэлика продолжала спать, и он решил ее не беспокоить. Вагончик медленно пополз вперед, оставляя за собой неровную грязную колею.
Буквально через версту лес закончился, и показался Имперский тракт. Вагончик упорно пробуксовывал на глинистом склоне тракта, и выбраться на дорогу получилось только с третьей попытки. Здесь дело пошло гораздо веселее. Вскоре впереди засверкали огни столицы.
Грикаль остановился на проверочной площадке у въездной заставы. Он спустился в салон. Сэлики там не было. Когда она соскочила, он не заметил. Разобраться в своем отношении к данному событию молодому человеку не дали. Дверь распахнулась, и в салон ввалились трое стражей.
- Старший страж заставы Акрень, - представился один из них и громыхнул кулаком латной рукавицы в полированную сталь нагрудника, - Будьте добры, господин, предъявить подорожную.
Двое других сверкали настороженными глазами сквозь прорези забрал. Их руки сжимали уставные многозарядные арбалеты.
- По какому поводу такая странная встреча? – поинтересовался Грикаль, когда протягивал документы, кивая на острые наконечники болтов, - Или вы, господин старший страж, относите меня к преступникам?
- Хэ! А как мы должны поступать, если этот вагон объявлен в розыск? Опустите оружие, - обратился старший к стражам и протянул подорожную Грикалю - Подорожная у вас в порядке, но попрошу, все же, пройти с нами в дежурку.
В дежурном помещении заставы было тесно. Кроме восьми стражей здесь находились еще трое господ в штатском и пропавший водитель вагончика.
Когда появилось еще четверо, то в маленьком помещении почти не осталось места.
- Он это! Все с него началось! – закричал водитель, вскочив с лавки и тыча пальцем в грудь Грикалю, - Они его искали! А он мой вагон умыкнул!
- Сядь на место, - спокойно произнес один из штатских. Весь запал обвинительства у водителя сразу пропал, и он опустился на лавку, зло поглядывая на молодого человека исподлобья.
- Я – старший императорский дознатчик Долиньш, - представился тот же штатский, обращаясь к Грикалю, - А вы…?
- Курьер-представитель банкирского дома Грикалей из Фенерасты. Грикаль младший, к вашим услугам, господа, - представился молодой человек.
Зло из глаз водителя пропало. Теперь он смотрел на своего бывшего пассажира с известной долей зависти и удивления.
Долиньш вопросительно глянул на Акреня. Тот утвердительно кивнул.
- Мы искренне уважаем славный Фенерастийский Банк, - Долиньш изобразил головой поклон, - Думаю, что у господ стражей к вам вопросов нет. Но они найдутся у службы дознания. Был бы весьма признателен, если вы соблаговолите проследовать с нами сейчас. Если же вы устали, то мои подчиненные немедленно проводят вас в любую гостиницу или другое указанное вами место.
- Что вы, что вы, уважаемый господин Долиньш! Служба на благо Империи – прежде личных предпочтений. Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы, и буду крайне признателен, если вы не сочтете за труд ответить на мои.

Утро было великолепно. Яркий свет Сердца заставил свежий снег искриться тысячами и тысячами крохотных радуг. Осенняя грязь осталась под белоснежным покрывалом. На лицах людей расцвели улыбки. Детишки высыпали на площади и улицы. Они лепили снеговиков и играли в снежки. Воздух заполнился веселым и задорным детским смехом. На земли Империи пришла зима.
Грикаль вскочил с постели в радостном настроении. Он распахнул окно и с удовольствием вдохнул морозный воздух с ароматами свежей выпечки. Невольное приключение закончилось. Остался совсем маленький шажок, и нынешнее поручение тоже подойдет к своему концу. Прошение об аудиенции уже в канцелярии, вчера подсуетился Долиньш, чтобы хоть так отплатить за предоставленное беспокойство.
Он прикрыл окно и заспешил в туалетную комнату. Там с неописуемым удовольствием подставил свое жилистое тело тугим струям воды каприйского душа. Затем растерся тяжелым шиньским полотенцем и быстро оделся. Несколько взмахов расчески и вот он уже внизу! Легкий завтрак из половинки яйца гринвза, пары поджаристых тостов и стакана крепчайшего чая закончился в считанные минуты.
Он потратил еще несколько минут на короткий разговор с хозяйкой. Два золотых поменяли один кошелек на другой, и комната в «Честных объедках» осталась за молодым человеком на целую неделю.
Теперь предстояло первым делом заглянуть в канцелярию. Два квартала пешей прогулки по заснеженной улице только добавили дополнительный заряд хорошего настроения. Тротуары уже расчистили, и их заполнили толпы разряженной публики. Только на мостовых еще трудились кристаллические комбайны дворников, а паровые повозки продолжали вывозить груды снега с улиц за пределы города.
Величественный холл Императорской канцелярии встретил Грикаля торжественной тишиной. Пока он шел к дежурному, звук его шагов по мраморному полу гулким эхом летал между колоннами. Дежурный взглянул на молодого человека поверх очков и без лишних вопросов достал лист с прошением. На нем четко выделялась резолюция «Аудиенцию предоставить».
Грикаль заполнил бланк. Дежурный сверил сведения о просителе с подорожной. Все! Аудиенция состоится завтра утром!
Молодой человек оказался снова на улице и, не раздумывая долго, направился в сторону Площади Знаний, над которой возвышались башни Академии. Там он постоял немного, рассматривая многочисленные гротескные фигуры на Часовом Камне. Когда колесо часов подставило огромную девятку под Указующую Длань, Грикаль поспешил к лестнице, что вела ко входу в Академический Магистериум.
Колокола еще доигрывали мелодию Святого Марша, а он уже входил под сень Обители Знаний. Искомый человек встретился почти сразу.
- Грикаль, какими судьбами? Неужели мой верный одноклассник решился таки начинить свою бестолковую голову влагой знаний?
- О, Зергаль, если уж из твоей головы эта влага утекает, то что ее задержит в моей?
Друзья обнялись.
- Ну, рассказывай! Откуда, куда, надолго ли и с какими целями?
- Дела, все время дела, ты же знаешь. И перестань быть торопыгой! Такой ученый муж, а все норовит все вопросы сразу и одной фразой. Ай-яй-яй! Ты скажи лучше, когда освободишься, и мы отметим мой приезд небольшой посиделкой в «Часах».
- Грикаль, как ни странно это звучит, но до вечера я совершенно свободен! Только пойду и доложусь своему начальству. На всякий случай, чтобы знали, где искать. А ты, старичок, готовь денежки! Будем гулять!

- Вот такая история, Зергаль. Я так и не понял, зачем понадобилось выгонять всех пассажиров из вагончика под этот дождь. Ну, пусть бы ограбили, даже ранили кого, так нет! Странная, в общем, история. И эта непонятная Странствующая еще каким-то боком здесь замешана. А зубы Кожистого? Туман, сплошной туман.
- Да, друг. Побывал ты в переделке. Давай-ка выпьем за то, чтобы она была последней! Эй! Половой, еще бутылку цилистского! А я погряз в исследованиях. Знаешь, профессор Кринцаль, мой научный руководитель, вышел на следы еще одной упорядоченной субстанции.

- Да ты что! Это к теплороду, электророду, магнитороду и прочим добавится еще элемент?
- Угу! Наш уважаемый Кринцаль уже окрестил его силородом. Похоже, что в этой субстанции кроется подход к проблемам гравитации. Тем более, в общей теории магиполя есть подходящие зацепки. Да где же этот половой! У меня уже глотка засохнет скоро!
Друзья еще долго обсуждали научные проблемы и строили шаткие теории. Они совершили пару грандиозных открытий, чтобы тут же их утопить в очередной бутылочке цилистского. Наконец, выбрались на улицу и начали друг друга провожать.
Сначала они дотащились до «Честных объедков», потом решили, что несправедливо Зергалю топать одному до его холостяцкого жилища. В общем, движение туда-сюда растянулось на пару часов. Когда они в очередной раз проходили мимо Часового Камня, то Грикалю показалось, что он заметил знакомую фигурку у ограды Магистериума.
- Сэлика! Зергаль, там Сэлика!
- А! Что ты говоришь, какая Сэ-ик-лика?
- Дружище, ты что, забыл? Я же тебе рассказывал.
- Твоя –ик- Странству-ик-ющая?
Пока они препирались, силуэт у ограды куда-то исчез. На этот раз, когда друзья добрались до дома Зергаля, Грикаль наотрез отказался от ответного провожания.
Этим достопримечательности долгого дня и закончились. Если, конечно, не считать того невнятного бормотания о некоей девушке, которое удостоилась услышать гостиничная подушка.

Следующее утро застало Грикаля в куда менее веселом настроении. Утренний туалет занял у него гораздо больше времени, чем вчера. Спускался он в обеденный зал осторожно, стараясь не шевелить головой. Усевшись за стол, долго и с наслаждением пил ледяной лимонад. Только затем в полууспокоенный желудок удалось отправить небольшую порцию яичницы.
На улицу он вышел с несколько прояснившимся уже сознанием, дотащился до лавки эликсиров и приобрел похмелин. Дождавшись благотворного воздействия эликсира, молодой человек устремился в каприйские бани. Полтора часа измывательств над организмом принесли несомненные плоды. В Имперский секретариат явился совершенно другой человек. Ни малейших следов вчерашних злоупотреблений никто не смог бы найти.
Первой была встреча с младшим секретарем. Она же являлась самой длинной и утомительной. Кроме доказательств необходимости встречи с Его Императорским Величеством потребовалось пройти три проверки на детекторах разных уровней. Препирательства со старшим секретарем, можно сказать, казались легким развлечением по сравнению с вымотавшим все нервы общением с бездушными кристаллическими машинами.
Наконец, Грикаль сидел в приемной императорского кабинета. Система отсева потенциальных просителей работа великолепно. Молодой человек скучал в гордом одиночестве, если не считать пары застывших на посту гвардейцев, хотя в Первой приемной толпились десятки людей. Ждать пришлось долго. Тяжелый напольный циферблат вращался ужасающе медленно. Грикаль вскакивал с кресла, несколько раз пересекал нервными шагами приемную и опять садился. Часовые на такие забеги не реагировали. Они казались застывшими статуями. А время тащилось и тащилось. Единственным развлечением стало наблюдать за сменой караула у двери в кабинет.
Каждые полчаса в приемную церемониальным шагом входили трое гвардейцев в полудоспехах. Бравый рыжеусый старшина гаркал «Смена!». Затем следовало сложное представление с гроханьем шпорами, хитрыми приемами алебардами и неизменными «Сдал!» - «Принял!». Старшина со сменившимися гвардейцами покидал приемную впечатывая сапоги в полировку паркета. Оставшиеся стражи перекрещивали алебарды у дверей в кабинет.
Таких смен бедному Грикалю пришлось наблюдать пять. Наконец, дверь в кабинет распахнулась, алебарды поднялись, и вышедший церемониймейстер выкрикнул имя единственного просителя. Молодой человек быстрым шагом пересек приемную и оказался на длинной ковровой дорожке кабинета.
Кабинет потрясал. Длинное помещение обрамляли ряды сверкающих золотом и малахитом колонн. Пол нежно-зеленого нефрита переливался под лучами Сердца, струившимися с трех рядов фонарных галерей. Над огромным малахитовым столом переливалась всеми оттенками зелени мозаика из тысяч и тысяч изумрудов с императорским драконом.
На преодоление полутора сотен метров пространства кабинета молодому человеку потребовались добрые три минуты.
- Ваше Импера… - начал было Грикаль, согнувшись в требуемом этикетом поклоне.
- А, сын нашего любезного банкира! Я ожидал твоего визита вчера. Что или кто осмелилось задержать выполнение нашего поручения?
- Ваше Императорское Величество, всего лишь прискорбный случай с непредвиденной задержкой парового вагона. Осмелюсь предположить, что такое досадное недоразумение не стоит высочайшего внимания.
- Дерзок, однако! Решаешь, что можно, а что нельзя знать Императору? Ладно, ладно, не смущайся.
Император поднялся и вышел из-за стола. Он возвышался над смущенным своей неосторожной фразой молодым человеком на добрую голову. Его статную фигуру выгодно подчеркивал строгий мундир гвардейского полковника. Породистое красивое лицо портили только слегка выпученные водянистые светло-серые глаза. Для своих шестидесяти двух лет монарх выглядел удивительно моложаво.
Император приглашающе простер руку к двум глубоким креслам у небольшого столика с напитками и первым занял место. Он закинул ногу на ногу, отчего шпоры высоких кавалерийских сапог тихо звякнули, и пригладил пышные усы с пробивающейся сединой.
- Рассказывай, что случилось. И не тяни! Я не так часто слышу о приключениях вблизи столицы, чтобы не заинтересоваться их прямым участником.
Грикаль примостился на самом краешке кресла и начал рассказывать. Сначала скованно, потом все больше и больше входил в раж. Даже пару раз взмахивал руками, тут же начинал смущаться и слегка притихал, но внимательность слушателя вновь заставляла его вкладывать в повествование эмоции и энергичные жесты.
Император не перебивал, только по окончании рассказа протянул руку к графинчику и собственноручно (!) налил две маленькие рюмочки. Одну пододвинул рассказчику, вторую сам выпил залпом, крякнул и разгладил усы.
- Значит, зубы Кожистого и странные бандиты! Интересно, интересно. А уж эта твоя Странствующая…
- Но она не моя! Ой! Простите, Ваше Императорское Величество.
- Ты что не пьешь? Или наливке моей супруги предпочитаешь вчерашнее цилистское?
Грикаль тупо вытаращил на Императора глаза, машинально поднес рюмку ко рту и выпил. Знаменитейшая наливка не оставила никаких ощущений. Лицо его покрылось пятнами, он был готов провалиться сквозь землю от смущения и собственной наглости. Известие о том, что вчерашние похождения стали известны лично Императору, доконали его окончательно.
- Что, удивлен? Императору положено знать все. Теперь – к делу! Вынужден огорчить тебя, мальчик. Ты теперь не Грикаль младший, ты – просто Грикаль. К сожалению, со вчерашним утренним курьером прибыла весть о гибели твоего батюшки. Пожар. В доме никто не выжил. Мужайся!
Последние слова сначала не воспринялись. О ком это Император? Какой пожар?
Его Величество встал, подошел к креслу Грикаля. Императорская ладонь легла на плечо молодого человека. А тот сумел только поднять изумленные глаза, медленно наполнявшиеся слезами, и встретить грустный и сочувствующий взгляд монарха.
- Крепись, мальчик.

Грикаль тупо напивался. На столе перед ним были три пустых и одна початая бутылки, но опьянение не приходило. Отец…
В дверь комнаты тихонько постучали.
- Идите все в Лед!
Тяжелый стакан грохнул о косяк и разлетелся мелкими осколками. За дверью завозились.
- Он там третий час никого не пускает, - послышался громкий шепот хозяйки.
- Ничего страшного, уважаемая госпожа. Я постараюсь с ним справиться. Эй, Грикаль! Открывай!
- Ну, все! Вы мне надоели! Я вас сейчас… - распахнувший дверь Грикаль замолк на мгновение, - Зергаль?! А как ты… Заходи, помянем покойного батюшку.
Его мутные от горя глаза высмотрели хозяйку и жмущуюся к стене служанку.
- Вы… Вы простите, что ли. Я не хотел обидеть… Правда! И… заходите. Где тут еще стаканы? Я сейчас, сейчас… - Грикаль заметался по комнате.
На залитой вином столешнице показались четыре разномастных посудины, забулькало вино. Под каблуками заходящих в комнату людей затрещали осколки. Сам Грикаль опустился на кровать, руки его свесились с колен бессильными плетями. Зергаль взял щербатую чашку и сунул ее другу, женщинам протянул рюмки, сам поднял стакан – близнец недавно разбитого.
- Хороший был человек. Ну, молча! – кадык молодого ученого задергался. Хозяйка и служанка чуть пригубили из своих рюмок, потом хозяйка промокнула глаза краем передника, и они ушли, тихонько прикрыв дверь.

- Как я рванул бы сейчас домой! Если бы не приказ Императора задержаться… Отец, отец. Он меня сюда послал. Я здесь, вот. А там не осталось ничего. Один пепел. За что?
- Эх, дружище! Подлая штука жизнь! Вчера мы с тобой веселились, а твоего отца уже не было… Давай еще по одной! Пусть Сердце примет его в свое лоно! А зачем он тебя послал сюда? Ты вчера так мне и не сказал.
- Император хотел уточнить некоторые детали… Отец сам не смог поехать, меня послал. В Лед все…
- И что такого важного мог сам Император уточнять у простого банкира? Я понимаю, что ваш Дом – самый богатый и представительный в Империи, но все же?
- Еще отец Его Императорского Величества заключил с моим прадедом договор о хранении одной штуковины.
- Это какой? Давай еще по одной! Ух, крепка, зараза! Так что у вас хранилось?
- Понимаешь, я и сам не знаю. Шкатулка. А что в ней…
- Секреты! Понимаю. Знаешь, я тут копался в старых исторических трудах и обнаружил такое! Ты знаешь об Имперских Регалиях?
- Ну! Вот, Кожистым в пасть! Кончилась бутылка. Погоди, сейчас другую открою. Давай стакан! Пусть не сходит его душа с дороги света! Что ты там о Регалиях-то?
- Ты изумруды на них помнишь? Ну, на Большой Короне, на Обруче, Скипетре и Державе? Помнишь?
- Хэ, сегодня видел Обруч. Здоровый изумруд!
- В этой книге говорится, что они все из одного камня получились! Причем, большая часть этого изумруда так и хранится в Императорской Сокровищнице. На регалиях – малая толика. Так с этими изумрудами куча пророчеств связана. Вот же память! Чтоб ее в Лед! Вспомнил!

Когда подступит рока срок,
И истинный владелец вдруг захочет
Всю силу зелени в себе объединить,
То берегись страна и мир!
В глуби подземной лава заклокочет,
Кровь потечет рекой.
Сын льда и пламени восхочет
Порвать судьбы связующую нить…

Все! Дальше не помню. Есть у императорской фамилии тайны. Есть!
- А кто этот истинный владелец?
- Наверное, Император. Кто ж разберет всякие там пророчества? От их заковыристости сам Лед треснет. Давай еще по одной!
- Нет, Зергаль. Хватит. И так посуды пустой чуть не вагон! Император, значит, истинный владелец? Слушай, а можно эту книгу, ну, почитать?
- Хватит, так хватит! А книга в свободном хранилище Магистериума. Читай, если хочешь. Нацеди-ка мне на посошок, что ли.

На следующее утро город тонул в метели. Резкий ветер вымел с улиц прохожих. В такую погоду слушать его завывания лучше в кресле у горящего камина, с кружкой горячего чая в руках. Пока Грикаль пробивался сквозь заносы к Магистериуму, то ему не попался на глаза ни единый человек. Улицы вымерли. Даже вездесущие дворники не рисковали выбираться из своих каморок в глубине подворотен.
Ветер играл полами пальто, забирался в рукава и старался вырвать крепко удерживаемый рукой котелок. Снег забивался за воротник, вовсю царапал щеки и подбородок. Пока Грикаль добирался до Магистериума, нос его полностью потерял чувствительность, и пришлось оттирать его снегом. Хорошо еще, что длинные волосы не дали добраться морозу до ушей. Это украшение было у Грикаля отморожено пару лет назад. Повторения ситуации не хотелось. Ходить с покрасневшими распухшими ушами – удовольствие маленькое.
Холл Магистериума встретил молодого человека полумраком и мертвой тишиной. Все двери, что вели в коридоры Обители Знаний, были заперты. На проверку многочисленных темных закутков холла у Грикаля ушло минут двадцать, прежде чем он обнаружил единственную живую душу – старика сторожа.
- Кхе, кхе. Что это вам не спится, молодой господин, в эдакую-то погоду?
- Добрый день, уважаемый. Мне бы в публичную библиотеку попасть.
- Что, вот прямо, никакой возможности подождать? Эх, молодежь! Все торопитесь, спешите. Куда?
- Библиотека не работает сегодня?
- Почему не работает? Очень даже работает! Уважаемый мастер Карапльш всегда на рабочем месте. Вы, молодой господин, выйдите как из Магистериума, то влево вдоль ограды идите. Во втором подъезде библиотека. Там вас мастер Ка…
- Спасибо! – донеслось чуть не от входной двери.
- Все торопятся, спешат. Молодежь! – сторож покачал лысой головой, потом прислушался к вою ветра снаружи, вздохнул и зашаркал в свой угол.
Звук шагов его погулял еще по холлу недолгим эхом, потом затерялся где-то во мраке. Вновь воцарилась дремотная тишина. Завывания метели не мешали ей, а только подчеркивали нереальность пустоты залов и коридоров. Уставший от студентов Магистериум спал.

- Вы мастер Карапльш?
- Именно так, уважаемый, именно так.
- Я Грикаль, из банкирского дома Грикалей в Фенерасте.
- Чем же старый библиотекарь может помочь уважаемому, э-э-э, господину Грикалю?
- Мой знакомый, старший мастер факультета энергий Зергаль, говорил мне, что у вас в хранилище находится книга об Имперских Регалиях и пророчествах с ними связанных. Мне хотелось бы с ней ознакомиться.
- Зергаль, Зергаль… А, вспомнил. Сейчас гляну в его карточку. Так, это не то, это тоже… Если только «Изначальная история»? Не похоже, – мастер Карапльш бормотал себе под нос что-то маловразумительное и перелистывал толстый формуляр, наконец, нашел искомое, - «Правдивая история воцарения». Да, это именно то, что вам нужно. Интереснейшая книга, уважаемый господин. Просто восхитительнейшая. Это единственный сохранившийся в Империи экземпляр. Его собственноручно писал августейший предок Его Императорского… Где же запись последняя? … Величества, сам Жогинь Воинственный! Слышал я слухи про наличие еще одного экземпляра в университетской библиотеке Смутного царства, но там только копия может быть… Куда ж все подевалось? …только копия. И скорей всего неполная.
Речь старого библиотекаря журчала негромко и плавно, хоть и прерывалась недовольными возгласами во время проведения неторопливых поисков в каталоге. Грикаль уже устал слушать историю книги, когда мастер Карапльш торжественно продемонстрировал ему обнаруженную каталожную карточку.
- «Правдивая история воцарения новой династии на Изумрудном Троне, написанная…». Да вы читайте, читайте! Это же музыка, а не название. Какой слог, какая возвышенность, а? Я сам эту карточку составлял!
-Уважаемый мастер, а саму книгу я увидеть могу? Карточка, конечно, замечательная, но мне необходима книга, а не запись о ней.
- Подождите, молодой господин, подождите. Вы посидите пока, а я сейчас сообщу в хранилище.
Грикаль присел на жесткую деревянную лавку со спинкой. Он с некоторым интересом наблюдал за действиями старого библиотекаря. А тот вытащил пробку из трубы рядом со своим столом, дунул в нее и громко гаркнул, - Эй, внизу, Дируньш, старая ты крыса!
Судя по довольной улыбке прижавшегося ухом к трубке мастера Карапльша, ему ответили что-то веселое. Переговоры длились пару минут. Затем библиотекарь немного поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, и прикрыл глаза.
Делать было нечего, видимо, ожидание книги обещало подзатянуться. Потому Грикаль стал осматривать помещение.
Мрачные своды стенных проемов громоздились вверх исчезая в темноте. Грикаль сумел различить только три нижних яруса. Длинный зал за стойкой библиотекаря протянулся чуть не в бесконечность. Только вдали где-то яркой черточкой сияло окно. И книги. Море, океан книг. Они стояли в застекленных книжных шкафах, стопками лежали на многочисленных столах и столиках. А если присмотреться потщательней, то можно было различить вдали внушительные книжные штабеля на полу длиннейшего из виденных молодым человеком залов.
Из трубы у стола библиотекаря раздалось неразборчивое бормотание. Мастер Карапльш приоткрыл один глаз, хмыкнул, открыл второй и вытащил пробку. Недолго послушал, потом вздохнул и поманил молодого человека пальцем.
- Да? – встрепенулся Грикаль.
- Нет вашей книги, уважаемый. Изъяли позавчера по письменному распоряжению Государя Императора.
- Изъяли? А можно поинтересоваться, кто это сделал?
- Сейчас, молодой человек, минутку.
Мастер Карапльш опять припал к трубке. Его диалог с невидимым собеседником длился недолго.
- Приходила некая молодая госпожа. Э-э-э, Дируньш утверждает, что она, похоже, из… - библиотекарь недовольно помял губами, потом почти шепотом закончил, - Из Странствующих.
Перед взором Грикаля всплыло воспоминание о фигурке Сэлики у ограды Магистериума. Опять эта Сэлика! Но откуда у простой Странствующей может быть распоряжение Императора? Странно это все. Непонятно и странно.
- Уважаемый мастер, у вас полная уверенность, что книга получена распоряжением Его Величества?
- Обижаете, молодой человек! Нам ли не знать большой Имперской печати и подписи августейшего монарха? Книга в распоряжении указана совершенно точно. Никаких сомнений! Тем более что обращались непосредственно в хранилище. Иначе я бы вам сразу сказал, что эта книга отсутствует. Вот!

Вечер Грикаль провел у Зергаля. Товарищ решил похвастать новейшим техническим устройством Магистериума – мавизором. Отвертеться от приглашения не было ни малейшей возможности.
Зергаль долго крутил ручки и рычажки у громоздкого ящика величиной в добрый комод. Небольшое зеркало наверху этого сооружения вдруг помутнело, засветилось неровным красноватым светом. Вдруг вспыхнуло яркими красками, и перед ошеломленным Грикалем открылся вид на сцену Императорской Оперы. По ней двигались фигурки людей.
- За этот месяц уже третью трансляцию проводим. Жаль, что звука нет. Пока еще не придумали, как можно передавать. Зато изображение есть. Нет, ты только взгляни, какая красота!
Зергаль сыпал техническими подробностями, описывал преодоленные трудности и превозносил перспективы. А его товарища волновали совсем не вопросы взаимодействия полей электророда и магниторода. Он пытался осмыслить интригу, что все плотней сворачивалась спиралью вокруг него. Эта интрига стоила жизни отцу!
Что происходит? Каким боком касается это Императора? Вопросы теснились в голове Грикаля тесным роем. Но ответов на них – не было.
А Зергаля словно прорвало. Он взахлеб все рассказывал и рассказывал что-то, хватал товарища за руку, то и дело вскакивал, тыкал пальцем в крошечное зеркало и говорил, говорил, говорил.
Грикаль создавал видимость внимательного слушателя, иногда подавал незначащие ничего фразы, иногда кивал, словно соглашаясь с доводами старого друга, а сам прокручивал и прокручивал в голове события последних дней. Центральное место в его думах занимали трое – отец, Император и … Сэлика. Таинственная девушка явно имела непосредственное отношение к происходящему. Но кто она, друг или враг?
Когда в квартиру Зергаля ввалились еще гости, Грикаль откланялся. Ни уговоры товарища, ни повисшая на руке прехорошенькая артистка Императорского Балета не могли соблазнить его отдаться очередному витку загула. Он ушел, так и не улыбнувшись за весь вечер ни разу. Впрочем, особой настойчивостью уговоры не отличались. Смерть отца была очень уважительной причиной для мрачного настроения. А оставшимся хотелось веселья.
Когда молодой человек вернулся в гостиницу, то сразу попросил хозяйку подать ужин в номер. Его нежелание быть на людях поняли правильно. Он спокойно подкрепился и почти сразу отправился в постель. Хозяйка не допустила к нему даже Императорского секретаря с приглашением на аудиенцию.
Как ни странно, но спал Грикаль как убитый. Если и были какие-то сны, то беспокойства они не доставили.
Приглашение оказалось у молодого человека сразу, как он спустился к завтраку. Хозяйка, когда отдавала этот маленький кусочек бумаги с солидной блямбой Императорской Печати, разве что книксен не сделала. Да и прислуга держала себя с Грикалем совсем по-другому, с нескрываемым уважением.

В секретариате он появился за десять минут до указанного срока. Ни проверок, ни нудных разговоров теперь не велось. Его сразу же проводили в приемную. И там ждать пришлось не более двух минут.
И вот опять он в величественном зале кабинета идет по ковровой дорожке к громаде письменного стола.
Император на этот раз занимал не привычное место за столом, а сидел в кресле у чайного столика и пил что-то из маленькой шаньской чашечки. Рядом с ним сидел крошечный по сравнению с Его Величеством человечек и тоже отдавал дань напитку. В воздухе витал изысканно-пряный аромат.
- Ваше Императорское Величество! – Грикаль склонился в поклоне.
- Садись с нами, отведай новый сорт чая. Как он там называется, Нашальш? – Император прищелкнул пальцами.
- «Горный хрусталь», Ваше Величество.
- Отведай с нами «Хрусталя». Думаю, тебе понравится. А потом поговорим.
Они действительно поговорили потом. Долго и обстоятельно. Нашальш оказался советником Императора по магическим артефактам. И те вещи, что услышал молодой человек, сразу сделали его одним из носителей важнейших секретов Рассветной Империи.
Сначала он услышал легенду.
Давным-давно, когда Сердце не билось и светило ровно, а Земля крутилась вокруг своей оси и не была повернута к Сердцу одной стороной как сейчас, жил демон. Он являлся единственным существом, которое питалось магическим эфиром, потому и обладал неслыханной силой и могуществом. Не было ему равных, но демон хотел большего. Он захотел владеть Сердцем, чтобы никто не посмел оспорить его могущество и право править миром.
Долгие века прошли в подготовке. Наконец, демон создал самый могущественный из возможных артефактов. Владевший артефактом обладал самой большой во Вселенной ценностью – Абсолютным Знанием. Даже боги не могли знать всего, но артефакт такую возможность давал. Так демон узнал, как преобразовать мир.
Разверзлись небеса, огненный дождь испарил океаны, прежний мир умер в несказанных муках. Земля навечно повернулась к Сердцу одной стороной. Но это было еще не все!
Демон устремился к сияющему светилу и проглотил его. На искалеченные просторы земли пали тьма и холод. Но Сердце проникло в сердце демона и вспыхнуло новым огнем. Демон пропал, а Сердце с тех пор бьется и гонит свет и эфир, дарующие всему живому жизнь и магию.
После легенды пошла история.
Долгие-долгие тысячелетия артефакт демона прятался от всех живущих. Но семьсот лет назад пришел в мир Жогинь. Где и как узнал он про артефакт, о том летописи молчат. Главное – не только узнал, но и извлек на свет.
Когда свет Сердца коснулся артефакта, то тот лопнул на шестнадцать несказанно прекрасных изумрудов.
При этих словах Шалиньша Император коснулся огромного изумруда, что украшал охватывающий голову монарха Обруч.
Только четыре осколка отозвались на зов Жогиня. Остальные осколки молчали. Но и ответившей четверки хватило на то, чтобы основать Рассветную Империю, чтобы нести свет знаний народам. Со времен Жогиня четыре этих камня украшают Имперские Регалии.
Воспользоваться Регалиями, тем более – прикоснуться к камням, могут только прямые потомки Первого Императора по мужской линии. Остальным камни дарят мгновенную смерть.
Каждый раз, когда Император умирал, старший сын убивал всех остальных претендентов. Но прошлый Император не смог убить своего младшего брата. Тот сбежал и скрылся во мраке Ледяных земель. Долгое время считали, что он погиб, что сгинул в студеных равнинах.
Недавно Император получил неопровержимые доказательства, что у него имеется двоюродный брат, и что он собирается занять престол.
- Но, Ваше Императорское Величество, как же он сможет занять престол? А Регалии?
- Регалии? Все просто, Грикаль. Претендент может изготовить новые. Главное – добыть оставшиеся осколки артефакта. Тогда Рассветную Империю охватит война. У претендента вполне хватит сторонников. Недовольные есть всегда, - Император устало потер висок, - Потому так важна для Империи та шкатулка, что хранилась вашей семьей. Остальные осколки – в ней!
- В ней близнецы Императорских изумрудов?
- Ты удивлен, мальчик? Не удивляйся. Младшая сестра твоего деда – моя мать!

Глаза у Грикаля широко распахнулись, а челюсть медленно отвисла. Рука его схватилась непроизвольно за левую сторону груди. Такого поворота событий он не ожидал никак. Получается, что Император приходится ему двоюродным дядей? О, Сердце!
- Мы не могли доверить величайшую ценность Империи никому, кроме ближайших родственников. Твой отец всегда знал это. Теперь знаешь и ты. Помни о величайшем доверии и молчи! Шалиньш, продолжай!
- Слушаюсь, Ваше Величество! Уважаемый Грикаль, в свете всего сказанного вы поймете, что единственный оставшийся у нас путь – уничтожить осколки артефакта. Убийство вашего отца – лучшее свидетельство того, что тайна нахождения двенадцати камней перестала быть тайной. Да и попытка покушения на вас – прямое тому доказательство. Ученые давно уже выяснили, как можно уничтожить останки артефакта. Их необходимо сбросить в колодец Синего Льда.
- Но это же в самом центре Ледяных Земель! Туда не пройти!
- Да, уважаемый Грикаль, в самом центре ледяных пустынь. Только тот холод, что приносит абсолютная ночь, может навсегда похоронить двенадцать изумрудов. Только бесконечная глубина колодца Истинного Холода способна скрыть эти камни от алчных людских взоров. Ваш путь лежит туда!
- Я понимаю, мой мальчик, как тебе трудно. Путь, что тебя ждет, полон опасностей. Но другого попросту нет. И я не могу послать кого-то еще. Ты – последняя надежда на сохранение мира в Империи. Через две недели в Ледяные Земли отправится очередная научная экспедиция. Ты будешь ее финансовым директором. А сейчас – езжай домой. Простись с отцом. Я задержал его похороны указом до твоего приезда. И прошу, понимаешь, не приказываю – прошу, будь осторожен. Через неделю жду тебя со шкатулкой. Все остальное обсудишь с Шалиньшем. Это один из немногих людей, которым я могу сейчас довериться. Доверься и ты.
Император встал и вышел из кабинета.

Дверь в квартиру Зергаля была приоткрыта. Грикаль прошел в комнату, где увидел своего друга на диване обнимающего одеяло. Из-под одеяла выглядывали почему-то сразу три маленьких ступни с накрашенными ноготками. Молодой человек хмыкнул по этому поводу и принялся трясти друга за плечо.
- Зергаль, вставай! Скоро полдень, а ты все в постели. Ну, вставай же, сонная ты курица!
- Отста… Я спа… хо… Отстань!
- Вставай, засоня. Проспишь таким манером все на свете!
- А, кто? Уф! Грикаль, ты чего приперся в такую рань? Время сколько? Да где же эти клятые часы… - Зергаль чуть приоткрыл один глаз, а его рука сонно зашарила по стулу рядом с диваном, все замедляя движения. Но тут руке попался некий предмет явно дамского туалета, весь из себя шелковый и в кружавчиках.
Зергаль тут же рывком сел и уставился на руку с этим кружевном творением столичных модисток. Другой рукой он провел по лицу, вытягивая и без того тощую физиономию.
- О, Сердце! Ни фига не помню. Это я чего же? – его рука опустилась от лица на одеяло. Почувствовав там какое-то шевеление, рука отдернулась, - М-да, вечер прошел, похоже, весело. Ох, голова моя!
Грикаль сходил на кухню, принес мокрое полотенце и подал его другу.
- Приложи!
- Спасибо! Бр-р-р, холодно, Лед дери! – Зергаль все-таки сумел подняться и сейчас брел на кухню на цыпочках, то и дело поджимая ноги. Одной рукой он удерживал у лба холодное полотенце, другую зажал подмышкой. Ему явно было неуютно.
Минут через десять друзья сидели на кухне и прихлебывали крепчайший чай.
- С чем пожаловал ко мне?
- Император посылает меня домой. На похороны. Вернусь через неделю. Сейчас готовится эскорт. Ты советника Шалиньша знаешь?
- Это маленький такой? На крысеныша еще похож?
- Он самый. Он со мной едет.
- Ты, это, поберегись. Гнусная личность этот советник. Пакостить любит.
- Ну, не знаю. Его ко мне сам Император приставил. Ладно, советник большой роли не играет. Мне от тебя нужно кое-что. Понимаешь, есть одна вещица, которую мне не хотелось бы таскать взад-вперед по дорогам. Как посмотришь на то, что я у тебя ее оставлю?
- Да мне-то что. Оставляй. Вещица большая?
- Вот она! – Грикаль залез к себе за пазуху и вытащил довольно объемный кошель коричневого бархата.
- Слушай, мне самому еще не настолько похорошело, чтобы по квартире бегать. Ты, это, мавизор в углу видел?
- Так ты же сам мне вчера…
- Вот в него и засовывай. Да, этих поторопи еще там.
Грикаль прошел в комнату. На диване сидели чинно две вчерашние девицы из балета, вполне одетые и в более-менее сносном состоянии.
- Барышни, хозяин себя неважно чувствует и просит вас оставить его. Вы уж не обессудьте, но похмелье – страшная штука.
Девушки поджали обиженно губки и молча вышли одна за другой в прихожую. Грикаль подал им шубки, закрыл за ними входную дверь и вернулся в комнату. Он заглянул в щель между стеной и мавизором. Его взору предстало переплетение бесчисленных трубок, проводов, непонятных железок. Молодой человек присел на корточки и присмотрелся к днищу мавизорного ящика. Там нашелся вполне подходящий свободный уголок. Туда и отправился кошель.
Грикаль вернулся на кухню. Зергаль при появлении друга приподнял голову от очередной чашки чая.
- Слушай, это, чего вспомнил, ты в библиотеке был?
- Был. Только книги не застал.
- Как не застал? – Зергаль чуть не поперхнулся, - Она же не в основных фондах, она в хранилище. Оттуда на дом не дают ничего.
- Так вот и не застал. Изъята книга. По собственному указу Его Императорского Величества изъята. Жаль, что не смог с ней ознакомиться.
- Изъята? Чудны дела Сердца! Слушай, у меня, вроде, конспектик остался. Вернее, не конспектик, я пару пророчеств переписал. Вон, видишь банка из-под иргешских сладостей. Там эти записи должны быть. Глянь, может чего интересное найдешь.
- Слушай, Зергаль, а на кой тебе пророчества? – спросил Грикаль копаясь в снятой с полки жестяной банке.
- Лед его знает. Чем-то заинтересовали. Ты, вот, тоже интересуешься. Ну, и я так.
- Ага! Вроде нашел. Только здесь одно пророчество. Ты ж вроде о паре говорил?
Хозяин покрутил в руке листок, положил его на стол и вернулся к чаю.
- Точно помню – записывал два. Может, куда в другое место сунул. У меня, это, бывает так. Да ты бери листок-то! Бери! Потом вернешь как-нибудь, - произнес Зергаль и вновь уткнулся в чашку.

Эскорт, который собрал Шалиньш, оказался весьма значительным. Во-первых, комфортабельный шестиместный паровик, рядом с которым стояло два водителя. Кроме того, на условленном месте толпились не меньше двух десятков гвардейцев во главе со старшиной. Все они были в полной боевой экипировке. Их верховые двуноги переминались невдалеке. Старшина держал в руке уздечку черного магира.
Грикаль и Шалиньш неторопливо уселись в открытый паровик. Водители заняли свое место на передней паре сидений. После прогрева двигателя бронированная гармошка тента поехала вверх и спрятала обоих пассажиров в уютной безопасности салона. Старшина скомандовал: «По седлам!»
Пока ехали улицами столицы, то гвардейцы держались сзади. Подле въездной заставы приостановились. Вперед ускакала шестерка передового дозора. Остальные гвардейцы взяли паровик в полукольцо. Кавалькада тронулась в путь.
Двуноги шустро перебирали мощными задними лапами. Магир высился сзади паровика черным колоссом. Его кажущаяся неторопливой рысца могла бы обмануть Грикаля, но скоростемер показывал добрые сорок верст в час.
Шалиньш с улыбкой посмотрел на постоянно оборачивающегося к заднему окну молодого человека.
- Что, хорош? Такие магиры выведены специально для гвардии. На рыси могут идти до шестидесяти верст в час. А уж галопом и за девяносто дать в состоянии. И не смотрите, что массивные. Маневренности этих кисок любой Кожистый позавидует. Жаль, что пока маловато их. Только на старшин хватает. Да и корм является определенной проблемой. Все-таки хищники. Едят немало. Неудивительно, чуть не полторы тонны живого веса
- Такие массивные? Господин Шалиньш, а приобрести парочку этих красавцев нельзя?
- Нет. Магиров всего на двух племенных заводах разводят. Добавьте к этому кучу сложностей с дрессурой. Пока – нет. Даже в личном стойле Его Величества такой красавец только один. Хотя, если подумать, может и получиться. У вашего семейства есть ведь несколько заводов, не так ли?
- Шесть. Но отцу принадлежал только один. Седецкий. А что?
- Вы могли бы попросить Императора о привилегии разведения магиров на своем заводе. Думаю, получить добро удастся без особых затруднений. Его Величество к вам благоволит. Сами понимаете, что прибыль при работе с казной весьма привлекательна. Тем более в таком вопросе, как снабжение верховыми животными гвардии.
Грикаль немного подумал.
- Пока не буду. Седецкий завод подарил Империи четыре новых породы скаковых двуногов за последние тридцать лет. Там великолепно поставлена племенная работа. Работники там – золото. Не хотелось бы менять их специализацию. Заводить новый завод у меня сейчас не будет времени. То же самое с покупкой другого завода.
- Как знаете, как знаете, - Шалиньш уткнулся носом в меховой воротник и прикрыл глаза.
Грикаль с удовольствием продолжил смотреть в окна паровика.
Мчаться по тракту – это вам не тащиться на бычьей повозке! Это скорость. Это мелькание пейзажей, где лес сменяется полем, а поле перетекает в огороды деревни или улицы городка. Это непередаваемое удовольствие от быстрой езды. Это завистливые взгляды погонщиков торговых караванов, что неторопливо плетутся по обе стороны тракта. Это то самое, что требует от жизни неспокойная душа. Да что там, это сама жизнь, текущая привольной рекой в берегах каменных столбиков тракта.
Эх, так бы и мчаться вдаль, туда, за горизонт, оставляя за собой версты и тяжесть мыслей. Но есть кое-что помимо желаний.
Грикаль скосил глаза на советника. Тот спал в уютной глубине кресла, чуть посапывая и покачиваясь на мелких ухабах тракта.
Мысли опять вернулись к событиям последних дней. Гибель отца, известие о родстве с Императором, эти пророчества. Тут и посетила молодого человека совершенно здравая мысль, что пора познакомиться с записями друга. Он достал из кармана листок и принялся разбирать каракули Зергаля.
Он настолько углубился в расшифровывание записей, что не заметил, как кавалькада съехала с тракта к большому двухэтажному дому для привала. Очнулся же оттого, что листок оказался вдруг у проснувшегося Шалиньша.
- Что это вы такое читаете, уважаемый? Мгм, интересно, пророчество колодца. Да к тому же и неканонический вариант. Вижу, что вы стараетесь подготовиться к своей миссии всерьез. Похвально. Держите!
Советник сунул листок в руки ошеломленному Грикалю и направился к дому. Но заходить сразу не стал, а подозвал к себе старшину. Они обменялись несколькими фразами, то и дело посматривая на неуклюже выбиравшегося из паровика молодого человека. От этих взглядов Грикалю стало почему-то очень неуютно, и он заспешил в дом.
Большая вывеска над дверью гласила «Императорская почтовая станция. 200».
До Фенерасты оставались еще семь с половиной сотен верст.

- Пусть сольется его душа с Сердцем! – торжественно пропел жрец последние слова заупокойной молитвы.
- Пусть сольется! – нестройно ответил хор присутствующих.
Жрец картинным жестом вскинул руки к золотому диску. Из окна под изображением светила вырвался ослепительный луч. Гроб в круге света начал легонько потрескивать, потом поднялись первые струйки дыма, наконец, загудело яростное пламя.
- Лоно Сердца приняло душу раба своего! Да будет свет! Да сгинет Лед!
Люди начали расходиться. Грикаль с грустью наблюдал, как потоки воды с шипением смывали недогоревшие остатки в многочисленные отверстия решетки пола.
- Пусть прах твой послужит делу жизни! – жрец трижды сжал и разжал кулак правой руки над головой.
- Пусть прах твой послужит делу жизни. Прощай, отец! – шептали губы Грикаля.
Храм почти опустел. Последние свидетели прощания направлялись к распахнутым дверям. Молодой человек подошел к жрецу и поклонился в пояс.
- Мой отец завещал светлому храму некоторую сумму. Прошу вас принять ее, Сын Сердца, - Грикаль протянул служителю церкви мешочек с золотыми монетами, - Помолитесь за возрождение его души.
- Все мы рабы Его биения! – жрец принял дар и протянул руку для поцелуя.

Грикаль обернулся. Над кулаком купола вилась совсем прозрачная тонкая струйка.
- Сердце, не задержи его душу, даруй Возрождение! – прошептал он последнее напутствие отцу и склонил голову.
В душе осталась печаль. Ушел последний близкий человек, как прежде уходили дед, старшая сестра и мать. Даже родной дом и тот покинул этот мир, оставив только пепелище.
Новый хозяин банкирского дома натянул, наконец, котелок, бросил короткий взгляд на двух следующих за ним гвардейцев и зашагал по аллее из вековых вязов к воротам. Почему-то пришло на ум прочитанное в дороге пророчество.

Ты, благородной поступью идущий,
Прости людей, что прегрешенья чтят.
Они привыкли поклоняться врущим,
Они привыкли делать, что хотят.
Один ты средь толпы остался с верой в чудо,
Но не дано тебе открыть им правды суть.
В круговороте душ понять слепым откуда,
Что только веры свет дарует вечный путь.

Придет пора, и ты поймешь случайно,
Ты видишь, что другим не суждено.
Горящий правдой взор сорвет покровы тайны.
Увидеть свет под мраком лишь тебе дано.
Предстанут двое – праведный и лживый.
Один – спасенье, бездны брат – другой.
Сомнением мучительным души правдивой
Ты разорвешь дыханье бездны под собой!

Грикалю почему-то представлялось, что эти строки имеют отношение именно к нему. Он так и шептал их про себя всю дорогу до банка.
Он не захотел останавливаться в гостинице, а выбрал местом своего пристанища кабинет отца. Тот часто ночевал там, если дела задерживали его в банке. Тем более, что рядом совсем была неплохая харчевня, в которой питались чуть не все банковские работники, и куда всегда можно было послать одного из двух десятков постоянных охранников за едой.
Сердце начало меркнуть. Скоро наступит вечер. Как быстро летит время! Еще утром Грикаля отделяли от Фенерасты двести с лишним верст, но уже до полудня он был в храме у гроба отца. Потом визиты к видным гражданам старой столицы с приглашением на поминовение, торжественность прощания и костер, унесший последнюю родную душу к Сердцу.
Банковский двор встретил его спокойствием и тишиной. Почти всех работников сегодня отпустили с обеда на поминальную службу. Многие из них подходили к Грикалю в храме со словами соболезнования. Молодому банкиру хотелось верить, что эти слова были искренними. Ему не раз приходилось слышать, что персонал относился к отцу с уважением и любовью.
Грикаль не успел вступить на крыльцо, когда мягко защелкали мощные запоры. Дверь распахнулась, и на пороге появился начальник отряда охраны – мастер Жирзаль.
- Здравствуй, мой мальчик. Осиротели мы с тобой. Не смог я твоего отца уберечь.
Он прижал всхлипнувшего Грикаля к могучей груди.
- Ну, пойдем, пойдем! Помянем ушедшую к Сердцу душу. Все как есть собрались. Любили мы твоего отца. Видит свет, любили!
- Но мне же тоже надо принести что-то?
- Ничего тебе не надо. Там столько всего понатаскали, что хватит на целый Имперский полк. Пойдем!
Молодого человека провели в счетный зал. Длинные монетные столы скрылись под скатертями. Множество людей ели и пили за ними. И было удивительно тихо для такой массы народа. К старому банкиру проявили самое большое уважение.
Поминальный обед никто и никогда не организовывает, на него никто никого не приглашает. Он возникает сам по себе. На него приходят люди, для которых покойный был близким человеком. Они приносят с собой еду, питье, молча вспоминают хорошие деяния усопшего, а когда уходят, то оставляют одну монетку для знака Сердца на памятнике. Такие монетки покупают в храме в день похорон, а жрец-плавильщик льет после поминального обеда знак. Чем больше люди уважали покойного, тем больше получается отливка. Если монет было больше пятисот, то усопшего почитали святым.
Но такое случалось редко. В Фенерасте за всю ее многовековую историю такой любви добились лишь трое.
Знак Грикаля старшего обещал быть просто громадным. Пусть пятисот монет и не наберется, но не в статусе святости дело, а в том, что дела старого банкира были оценены по достоинству. Людей собралось не меньше трех сотен. Жирзаль вел наследника вдоль столов, и сидевшие за ними привставали чуть и склоняли головы в знак скорби об ушедшем. А может, хотели выразить этим сочувствие Грикалю…

Окна кабинета выходили в парк. За прозрачными стеклами голые деревья сплетали ветви в сонных объятиях. Темно-синее, почти черное небо опустилось на острые конусы мрачных елей. На занесенной снегом раковине фонтана в прихотливых извивах брачного танца кружили снежные жуки.
Один из них, еще не созревший для взрослых игр, всего в ладонь, почти у самого стекла деловито выискивал последние ягоды, затерявшиеся в густой вязи синехватки, что опутывала старинное здание банка почти до крыши. Длинные усы поблескивали в свете новомодной электролампы разноцветными члениками, зрительные лапки сновали туда-сюда в поисках добычи.
Грикаль смотрел на этого жука и вспоминал похожий вечер в начале зимы много лет назад. Отец распахнул тогда окно кабинета и схватил такого же жука. Но отдавать сыну не стал, а только дал рассмотреть как следует. Потом подбросил животину к черным облакам, и они вдвоем смотрели на сверкание причудливого полета жука, облокотившись на подоконник.
Как недавно это было! Как это было давно!
Молодой человек провел пальцем по скрипящему стеклу и отвернулся от окна. Отца не стало, но он будет рядом. Всегда, всю оставшуюся жизнь. Эх, а как бы сейчас могли помочь его советы! Из внутреннего кармана сюртука опять появился лист с пророчеством, но больше строчки прочитать не дал стук в дверь.
- Войдите!
- Уважаемый господин! – в дверь протиснулась кассирша из дежурной смены с подносом. На подносе высилась внушительная горка ритуальных монет. Было видно, что поднос тяжелый, и руки девушки заметно подрагивали. Она протянула поднос Грикалю и с четко слышимой гордостью произнесла, - Мы подсчитали. Четыреста семнадцать монет.
Грикаль принял поднос, а в руках девушки появился внушительный мешочек. Она тряхнула им, и послышалось тяжелое звяканье.
- Из-за того, что ваш дом сгорел, многие не знали, куда идти на поминовение. Они шли в храм и… Это прислал Сын Сердца. Здесь сто девяносто четыре монеты.
Монеты из мешочка падали на горку на блюде. Грикаль ошеломленно смотрел, как они сползают и перекатываются. Это невероятно почти. Его отец и вдруг…
В дверь опять стукнули, и тут же вошел мастер Жирзаль.
- Грикаль, требуется твое присутствие. Ого, сколько насобирали!
- Шестьсот одиннадцать, мастер Жирзаль! – ответила кассирша.
- Н-да! Поздравление в такой день – это, конечно, неправильно. Но… Ладно, потом. Грикаль, пойдем. Там нелады с сигнализацией. Никак включить не можем.
- Идите, господин Грикаль. Я здесь приберу и устрою вам постель. Вы на кожаном диване будете спать, как и отец ваш?
- Спасибо. Да – на кожаном.

В подвал они спустились быстро. Дверь в сигнальную комнату была открыта. В коридоре стояли четыре охранника в полулатах. Жирзаль и Грикаль сразу прошли в комнату.
- Ключи от сигнального ящика где?
- Слышал, что спросил молодой господин? Живо! – гаркнул начальник охраны ближайшему подчиненному.
- Есть, мастер! – ответил тот и бросился за ключами. Только топот подкованных сапог загремел по подвалу.
Когда сигнальный ящик открыли, то никаких следов повреждений не обнаружилось. Грикаль повернул внутренний проверочный рычаг и дернул за рубильник сигнализации. Через пару секунд подвал огласился громким дребезжанием.
- А, лед его дери. Похоже, или линия повреждена, или что-то отключено у стражей. Жирзаль, пошли-ка пару людей на центральный пост. Пусть узнают, может, там чего случилось.
- Да уж! Если дело в линии, то до весны придется без сигнализации работать. Копать сейчас траншеи – гиблое дело. Только все трубы раскурочим. Эй, позовите сюда Кургваля и Вердля! – рявкнул мастер в коридор, затем добавил, специально для Грикаля, - Эти ребята шустрые. Мигом смотаются. Лед, вот же не повезло.
Через пару минут в малом холле мастер Жирзаль давал последние наставления парочке посланцев.
- Вы, ребята, недолго там торчите, - грозил он пальцем, - А то я вас знаю! Особенно тебя касается, Вердль.
- Да я что, мастер, я же просто жене забег напомнить тогда. На минутке же, - оправдывался охранник.
- Ладно, ладно. Знаю, твои минутки. Кургваль, глянь, что во дворе.
- Да чего смотреть-то? Пусто там.
- Ну, смотри. Дело твое. Я за вас, дурней, беспокоюсь. Вдруг напоритесь на кого? Поговаривают, пару дней назад у города Странствующие лагерь разбили.
Завращалось колесо запора. Кургваль с усилием открыл толстенную дверь. Он выглянул во двор.
- Я же говорил нико…
В дверной проем со свистом влетела несколько болтов. Кургваль повалился навзничь.
- Закрывай! Закрывай, лед вас всех! – заорал начальник охраны.
Они втроем навалились на дверь. Но лежащее в притворе тело помешало. А в дверь уже вбегали!
- Беги, Грикаль! Мы их задержим! – крикнул мастер Жирзаль, а затем заорал во всю мощь легких, - Охрана, ко мне!
Он рванул из ножен меч и одним движением снес голову первому нападавшему. Рядом с ним Вердль судорожно взводил арбалет. Грикаль рванул прочь.

Они сумели задержать нападавших на втором этаже. Баррикаду из монетных столов густо утыкали болты, но пробить толстые столешницы, обшитые сталью – задача не из легких. Две попытки взять это нежданное укрепление закончились для штурмующих печально. Меткие залпы мощных арбалетов охраны смели обе атаки полностью. На полу коридора валялось десятка полтора тел.
Но защитники тоже несли потери. Из двадцати девяти человек, находившихся в банке, в живых осталось двенадцать. Восемь охранников погибли в самом начале, еще при защите малого холла. Еще троих потеряли в стычке на лестнице. Один погиб при втором штурме баррикады. Кроме того, нападавшие изрубили трех служащих из дежурной смены. Еще двое погибли, когда пробовали выскочить из окна за помощью.
Нападавшие собирались с силами. Было слышно, как они гремели доспехами на лестничной площадке. Скорей всего, собирались предпринять какую-нибудь новую пакость.
Грикаль не понимал, какую цель преследовало нападение на банк. Он подсел на пол к Жирзалю.
- Слушай, почему они напали? Вообще, кто это может быть?
- Одно могу сказать – явно не за деньгами эти сволочи явились. Хранилище пустое почти. А вот кто – вопрос интереснее. Если судить по доспехам и оружию – явно не простые грабители. Да и мечами владеют не в пример лучше моих.
- Я, вот, думаю, а не из-за этих ли говнюков погиб отец. Ты сам говорил, что на поджог больше думаешь.
- Может быть. Вот, лед дери, влипли! И за помощью послать нельзя. Положеньице! Чтоб им, уродам этим! Эх, жаль, что караулка на первом этаже. Тебе бы доспех какой-никакой. А то ни за здорово живешь подцепит болтом… Эй, Вердль, чего там видно?
- Ничего, господин мастер. Пока не шевелятся, вроде.
- Вот я и говорю, доспех бы тебе, - Жирзаль вновь обратился к Грикалю.
- Ну, надену я эти железяки. А толк? Все равно болт прошьет чуть не насквозь. Я уж так лучше.
- Не скажи. Вон, видишь? – мастер ткнул в пару свежих царапин на кирасе, - Вскользь прошли. А если бы я без доспеха был – мы бы не разговаривали. Я б там остался лежать, с ребятами.
К ним подобрался старший дежурной смены.
- Господин Грикаль, я тут вспомнил что. У вашего батюшки в кабинете была одна из этих новомодных штук. Ну, та, которая светом лупит.
- У отца хранился лучемет?
- Да, я ж говорю. Вы бы мне ключ дали от шкафа. Я принесу.
- Хорошо. Сейчас отцеплю… А, держите связку.
Старший смены на четвереньках пополз к лестнице на третий этаж.
- Лучемет нам не помешает! Слышь, Грикаль, а ты из него умеешь?
- Что тебе сказать? Пробовал. Сильная штука. Но если доспех полированный, то толку мало. Отражается луч. А так – хоть куда оружие.
- Сюда! – крикнули от баррикады.
- Не высовывайся, мальчик. Прошу тебя! – бросил начальник охраны и рванул к баррикаде.
Оттуда раздались щелчки выстрелов. Грикаль сжал рукоять меча и начал приподниматься, чтобы рассмотреть, что происходит. Сначала увидел только спины охранников, спешно взводящих арбалеты. Потом над баррикадой показался шлем нападавшего.
Молниеносный взмах шестопера Жирзаля и смятый мощным ударом шлем скрылся. Но на баррикаду взбирались еще трое. Грикаль прыгнул к ближайшему. Тот не успел ничего сделать для защиты, как меч банкира врубился в основание шеи. Остальных прикончили болты.
- Все! – устало произнес Жирзаль, но опять раздался топот ног.
Опять защелкали выстрелы арбалетов. В это время в коридоре показался старший смены. Он тащил за собой громоздкий лучемет. Грикаль метнулся помогать. Вдвоем они пристроили эту здоровенную дуру на широкую скамью.
Так, приклад уперся в плечо, предохранительная скоба пошла вниз, щека легла на кожаную подушечку. Оставалось поймать врага в кольце прицела.
Первый же показавшийся вражеский шлем заполучил дымный луч. Вспышка и все!
- У них лучемет! – завопили за баррикадой. Последовал торопливый топот, два щелчка арбалетов и грохот падающих тел. Воцарилась тишина.
Жирзаль подобрался к новоявленному стрелку.
- Эк ты их! Теперь долго не сунутся. Если, конечно, у них зеркальных щитов нет. Или топоров, - мастер прислушался к еле слышному стуку из разбитых окон, - Н-да. Топоры у них, похоже, есть.
- При чем тут топоры?
- Эх, мальчик, мальчик. Лестницы. Они рубят стволы, чтобы вскарабкаться в окна.
- Мы можем что-то сделать?
- Не думаю. Максимум через час они посыплются в здание со всех сторон. Людей им, похоже, хватает. Видел же сам, как они их в бесполезные атаки бросали. Нам осталось всего ничего.
- Ты так спокойно об этом говоришь.
- А что я могу сделать? Ну, уложу я еще двоих-троих. Если они наделают лестниц, то даже с закрытой дверью нас возьмут в два счета. Слишком много окон и слишком мало людей.
- А если на чердак?
- Все то же самое. Думаешь, черепица кого-то остановит? Конец нам, мальчик. Если не придумаем, как подать весть страже – конец.
Они продолжали молча сидеть у стены.
Неожиданно со стороны лестницы на третий этаж раздался девичий голос.
- Господин Грикаль! Отзовитесь.
- Что случилось?
- Там, в кабинете… Там человек… Он в окно лез, а я его подсвечником…
Жирзаль вскинулся.
- Пошли! Узнаем, по крайней мере, кто это такие.
- А лучемет?
- Оставь. Нам все равно осталось недолго.
Маленький щуплый человечек, лежащий на полу кабинета слабо шевелился. Мастер с восхищением посмотрел на кассиршу.
- Хорошо вы его приложили, барышня! Не найдете ли где-нибудь здесь воды?
Девушка зарделась от похвалы и просьбу выполнила махом. Правда, вода уже начала подмерзать. Но на то, чтобы привести пленника во вменяемое состояние, ее хватило. Саму кассиршу услали вниз, чтобы не испугать возможными пытками.
- Ты кто? – начал мастер допрос.
Пленник молчал, насуплено переводя взгляд с начальника охраны на Грикаля.
- Ну, раз не хочешь отвечать по хорошему… - начальник охраны занес шестопер.
- Вимсниль я, Сердцем клянусь, Вимсниль!
- Что-то имя у тебя странное. Ты из каких же будешь, Вимсниль?
- Я – Странствующий. Меня барон послал.
- Какой такой барон?
- Наш барон. Нашего табора.
- И зачем же он тебя послал?
- Так это, тут шкатулка должна быть. С Имперским гербом шкатулка.
- Как же ты, Вимсниль, просочился мимо арбалетчиков?
- Так, не просачивался я. Они меня свободно пропустили. Еще и окошко нужное указали. Их же барон нанял!
- Так все нападение – дело рук вашего барона?
- Не-а, барон только арбалетчиков. Его попросили, он и нанял.
- Кто просил?
- Не знаю, всем святым клянусь. Чтоб мне трудиться всю жизнь!
Допрос мог бы и дальше продолжаться, но снизу послышались полные ярости крики. Очередной штурм! Жирзаль не раздумывал, он врезал рукоятью шестопера по виску пленника, содрал с него плащ и бросил Грикалю.
- Одевайся! И в окно. Живей. Они будут здесь через пару минут.
Тот накинул плащ и полез в окно. Стебли синехватки рвались под его весом, и он сползал вниз все быстрей и быстрей, почти падал. Высоту в полтора десятка метров удалось преодолеть за считанные секунды.
Хотя он представлял собой отличную цель, но по нему не стреляли. Лоскутный плащ Странствующего хорошо помог.
Но тут из темноты вынеслась гигантская туша Кожистого. Огромные лапы мяли крепкие кусты и молодые деревца как траву. Чудовищная пасть разверзлась и сомкнулась на ошеломленном арбалетчике. Клацнули зубы, и нижняя половина тела отлетела на добрый десяток метров. На преодоление полусотни метров колоссальная машина убийства потратила не более пары секунд.
Гигант замер как вкопанный над потерявшим от страха голову Грикалем. С лоснящегося бока вдруг свесилась лесенка.
- Влезай! Быстрей, пока они не очухались! – раздалось со спины великана.
Дважды просить не пришлось. Грикаль буквально взлетел по лесенку. А ужасающий ящер уже набирал ход прочь от здания банка.
Спустя пару минут жуткой скачки Кожистый замер на дороге к посту городской стражи. Всадник обернулся и… Сэлика! Этим всадником была та самая девушка, что повстречалась Грикалю на лесной дороге.
- Ты?
- Я! Ты помог мне тогда. Я помогаю сейчас. Долги надо платить. Свой я отдала. С лихвой.
- Но как ты… Почему… - мысли молодого человека затуманились окончательно, - Книга-то тебе зачем? И откуда ты взяла распоряжение Императора? Как ты…
- Стоп! Время ответов – еще не пришло. Книгу – держи, - рука Сэлики сунула впавшему в замешательство Грикалю сверток, - А сейчас беги к стражам. Ты еще можешь спасти жизни своих близких.
- Почему к стражам? Вон, в том доме гвардейцы Императора…
- Прекрати! Ты еще не понял? Подумай, почему у крыльца твоего банка беснуется черный магир. А теперь торопись!
- Но я хочу знать…
- Какой ты, однако! Придет время – встретимся.

Грикаль стоял на дороге и прижимал к груди сверток с книгой. Он смотрел на стремительно удаляющегося хищника. В голове его крутилось столько вопросов! Но он повернулся и побежал к посту стражи.
Время задавать вопросы - не закончилось. Время получать ответы - не пришло.

«Деваться было некуда, Грикаль продолжил тащиться по раскисшей дороге. Глина налипала на сапоги гигантскими бахилами. Он вытаскивал раз за разом сначала одну ногу из дорожного месива, затем другую. Сойти с дороги было немыслимо. Вокруг сплошной стеной высились могучие ели. Их нижние ветви переплелись. Продраться сквозь такой заслон не оставалось никакой возможности.»

Разное время в глаголах в одном абзаце. Плюс смысловой повтор.

«Теперь он понял реакцию своих соседей и надулся уже не на них, а на себя. Надо же, не распознать с первого взгляда Странствующую!
Теперь он продолжал смотреть в окно уже сконфузившись.»

Повтор.

"Вся одежда насквозь пропиталась ледяной влагой, и его вовсю уже сотрясала дрожь."

Лишнее.

«Но на смену облегчению пришло совсем другое чувство, когда он подковылял ближе.»
Коряво построенное предложение. Отсутствие описания самого чувства.

«останки плавали в громадной луже, а в истерзанной ручке торчал зуб Кожистого...
В вагончике было пусто, но Грикаль не удивился. В голове билось одно – согреться.»
И все? Героя вывернуло от качки, а после увиденного он решил согреться? Неправда!
«Наконец, зашевелился, с трудом переполз на соседнее сиденье и заснул.»

Небольшой итог: Вроде бы произошла катастрофа. Но из-за большой вводной части, описаний борьбы героя с холодом, отсутствия адекватной реакции героя-получилось вяло.

«сверточек.» -Уменьшительно-ласкательное. Сверток.
«Вагончик был пуст. Ни пассажиров, ни их вещей не осталось и следа.» Смысловой повтор.

«Он спустился и внимательно осмотрел салон, заглянул под каждое из двенадцати кресел. Ничего!» - А как же чьи-то остатки в луже?

«Больше путных мыслей Грикалю не приходило. Голова отчаянно отказывалась думать.» Время.

«Он двинулся по проходу к ней, присел на соседнее кресло и уставился на негаданную пассажирку.» И далее диалог. Причем из темы : познакомимся. Что такое? Ерш. Я тебя не узнаю. Где чувства героя, реакции? Где? Зачем из героев лепить марионеток?
Дальше разбирать нужно? Я же ругаться буду... Давай так, дай тексту отлежаться. Займись полной вычиткой, правкой. Потом зови. Ладно? Не хочу портить впечатление , тем более, что и задумка интресная.