Зэка Васильев и Петров-зэка

[1962]
Сгорели мы по недоразумению:
Он за растрату сел, а я — за Ксению.
У нас любовь была, но мы рассталися,
Она кричала и сопротивлялася.

На нас двоих нагрянула ЧК,
И вот теперь мы оба с ним зэка —
Зэка Васильев и Петров-зэка.

А в лагерях — не жизнь, а темень-тьмущая:
Кругом майданщики, кругом домушники,
Кругом ужасные к нам отношения
И очень странные поползновения.

Ну а начальству наплевать за что и как,
Мы для начальства — те же самые зэка:
Зэка Васильев и Петров-зэка.

И вот решили мы: бежать нам хочется,
Не то всё это очень плохо кончится —
Нас каждый день мордуют уголовники,
И главный врач зовёт к себе в любовники.

И вот в бега решили мы, ну а пока
Мы оставалися всё теми же зэка —
Зэка Васильев и Петров-зэка.

Четыре года мы побег готовили —
Харчей три тонны мы наэкономили,
И нам с собою даже дал половничек
Один ужасно милый уголовничек.

И вот ушли мы с ним — в руке рука,
Рукоплескало нашей дерзости зэка —
Зэка Петрову, Васильеву-зэка.

И вот по тундре мы, как сиротиночки,
Не по дороге всё, а по тропиночке,
Куда мы шли — в Москву или в Монголию, —
Он знать не знал, паскуда, я — тем более.

Я доказал ему, что запад — где закат,
Но было поздно: нас зацапала ЧК —
Зэка Петрова, Васильева-зэка.

Потом — приказ про нашего полковника,
Что он поймал двух крупных уголовников.
Ему за нас — и деньги, и два ордена,
А он от радости всё бил по морде нас.

Нам после этого прибавили срока,
И вот теперь мы те же самые зэка —
Зэка Васильев и Петров-зэка.

За меня невеста отрыдает честно,
За меня ребята отдадут долги,
За меня другие отпоют все песни,
И, быть может, выпьют за меня враги.

Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара - без струны.
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны.

Мне нельзя на волю - не имею права, -
Можно лишь - от двери до стены.
Мне нельзя налево, мне нельзя направо -
Можно только неба кусок, можно только сны.

Сны - про то, как выйду, как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут,
Кто меня там встретит, как меня обнимут
И какие песни мне споют.

Я в деле, и со мною нож -
И в этот миг меня не трожь,
А после - я всегда иду в кабак, -
И кто бы что не говорил,
Я сам добыл - и сам пропил, -
И дальше буду делать точно так.

Ко мне подходит человек
И говорит: "В наш трудный век
Таких, как ты, хочу уничтожать!"
А я парнишку наколол -
Не толковал, а запорол, -
И дальше буду так же поступать.

А хочешь мирно говорить -
Садись за стол и будем пить, -
Мы все с тобой обсудим и решим.
Но если хочешь так, как он, -
У нас для всех один закон,
И дальше он останется таким.

А собственно блатные песни — порождение города. Они тесно связаны с жанром городского романса и с определенной литературной традицией. Большинство тюремных песен можно назвать «слезными»: они — о тяжких судьбах зэков. В них арестанты — «бедняжки», «несчастные», они плачут и грустят, сетуют на жизнь: «Я очень страдаю, я горько рыдаю…»; «Горькими хочется плакать слезами…»; «Сердце бьется, что в западне птица»; «От тоски разрывается грудь…» Эти песни имеют связь с традиционными русскими причитаниями и лирическими песнями. Герой этих песен обижен на мир. И это обида не частная, не локальная. Она по сути своей экзистенциальна. Ибо несчастье побуждает человека задумываться над вопросами не частного, а бытийного порядка: «Ах, зачем я на свет появился? Ах, зачем меня мать родила?..»; «Знать, горькую чашу до дна /Придется мне выпить на свете!…»; «День прошел — ближе к смерти и свободе…»; «Короче жизнь — короче срок!..» Особым драматизмом из всех жанров уголовной лирики отличаются баллады. В их основе зачастую лежит связная история, рассказывающая о судьбе преступника, его детстве, первой любви, которая подчас и приводит к преступлению, о самом преступлении, о суде, на котором герой часто произносит покаянную речь, вызывающую слезы у слушателей. Действие баллад нередко переносится в «зону», откуда герой пытается бежать, но пуля «чекиста» прерывает побег. («Течет реченька да по песочечку», «На Молдаванке музыка играет», «Гоп со Смыком», «Когда с тобой мы встретились...»). Есть и бессюжетные песни, основной темой которых являются мысли и чувства «лирического героя». Скажем, «Таганка» — это лирика в чистом виде. Но о чем бы ни шла речь в такой песне, ее мелодраматизм непременно оттеняет страдание поющего героя: «Кто не сидел в тюрьме, цену любви не знает!» В блатных песнях свои положительные герои, правда, совсем не те, кого положительными считает общество. Рядом с ними действуют традиционные типажи: друг, предатель, «фраер», «легавые», верная или, наоборот, неверная возлюбленная, старушка-мать, адвокат-защитничек, судья, врач, «начальничек», охранник... Посторонний персонаж здесь появиться не может — мир, изображаемый в блатной песне, очень узок, замкнут в себе самом и в своих проблемах. Из песни в песню кочуют мотивы карточной игры и пьянства, ареста, болезни и смерти. Многим песенным текстам свойственна вполне определенная лексика, вроде: «Шнырит урка в ширме у майданщика». Действие в этих историях тоже происходит во вполне определенных местах: в темном переулке, в парке или на городской окраине, в ресторане, на вокзале, в тюрьме или в «зоне», в родном доме. Особое место в уголовной песне занимает Сибирь. Необъятные восточно-российские просторы и в фольклорной, и в литературной традициях рассматривались как «гиблое место», как «узников тюрьма», как «край, слезам и скорби посвященный». По выражению Г. Успенского, Сибирь — страна, в которой живет «виноватая Россия». Словом, это мир замкнутого пространства и непривычно для непосвященных текущего времени, где самая крупная единица измерения времени — срок наказания, а вместо 1 января днем Нового года становится день начала наказания. Это мир, построенный по модели тюрьмы, даже если он и простирается за ее пределами.
И дом мой — не дом, а тюрьма.
И бег мой — не бег, а побег.
Запомни: год, как три,проходит здесь.
Споем, жиган, нам не гулять по воле
И не встречать весенний праздник май…


Святослав Чаров, «МГ-медиа»

Среди тех, кто пел в те годы блатные песни, был Владимир Высоцкий. В его блестящем исполнении известны «Таганка», «Течет реченька да по песочечку...», «На Колыме, где север и тайга кругом...», «Летит паровоз по долинам, по взгорьям», — эти и другие песни исполнялись им проникновенно и чутко, артистически точно и, если не всегда всерьез, то с любовью и сочувствием. Высоцким создано и значительное количество авторских стилизаций под блатную и тюремную песню. Эти произведения, безусловно, тоньше, глубже, многослойнее своего «старшего брата», образно и стилистически богаче. В них масса потаенных смыслов и иронии, которых почти никогда нет в незатейливых текстах безымянных неприкаянных сынов великой Родины. Но что, безусловно, роднило блатную лирику Высоцкого с первоисточником, так это обостренное чувство тотальной несвободы, как в монологе его любимого театрального героя — принца Гамлета: «Весь мир — тюрьма. А Дания — худшее из подземелий». Не случайно мотив тюрьмы оставался актуальным для Высоцкого на протяжении всей жизни. В его ранних песнях попадание в тюрьму выступало как подчеркнуто обыденное, заурядное происшествие: «Сгорели мы по недоразумению — Он за растрату сел, а я — за Ксению...» «Сколько блатных у нас в доме живет, Сколько блатных в доме рядом, Сколько блатных мои песни поет, Сколько блатных еще сядет!» Постоянная готовность к лишению свободы — естественное жизненное состояние многих героев песен Высоцкого. И поэт был абсолютно прав в том смысле, что и поныне существуют целые населенные пункты, где «сесть в тюрьму — что ветрянкой переболеть». Нравится это кому-то или нет, но этот талантливейший из советских поэтов своим творчеством опосредованно способствовал началу сегодняшнего половодья шансона, грозящего завтра-послезавтра превратиться в титульную культуру нашего общества.

Поэму под таким названием Владимир Высоцкий посвятил своему другу, великому артельщику Вадиму Туманову.

Вадим Иванович был личностью неординарной. Помимо бокса и моря (плавал штурманом на транспортном флоте), Туманов любил стихи Есенина, хранил в каюте пластинки Вертинского.
За что и попал на крючок к органам. А когда стало известно, что молодой штурман дерзок в высказываниях - в частности о поэте революции Маяковском, - его арестовали. Это была осень 1948 года.
Туманов из лагерей бежал семь раз! Семь раз его ловили, и он выжил. Удивляется до сих пор - как? После каждого побега его, полумертвого, бросали в штрафной лагерь. Наверное, он так и бегал бы. Но подумал: к хорошему не приведет, можно сгинуть. И неистово взялся за работу. Даже предложил свои услуги Системе. Ему пошли навстречу, дали послабление - назначили бригадиром. Он стал руководить старателями, такими же осужденными. И работа закипела. Артельщики сами собирали себе технику, следили за трудовой дисциплиной: никаких пьянок! Результаты работы стали фантастическими.
Про все писать - не
выдержит бумага,
Все - в прошлом, ну
а прошлое - былье
и трын-трава, -
Не раз нам кости
перемыла драга -
В нас, значит, было
золото, братва!
Когда настало время освободить Туманова, его попросили остаться - помочь вытащить план по золоту… И бригада из зэков творила чудеса: план намного перевыполнялся. Феноменально! И это на фоне других соседних приисков, где царили драки, пьянки…
Разве мог Владимир Высоцкий, будучи человеком любознательным, с неустанной жаждой до всего нового, пройти мимо столь удивительного явления, каким была тумановская артель, мимо такой незаурядной личности - великого артельщика?
Появилось несколько стихотворений, песня, повесть «Побег», по которой потом был снят увлекательный остросюжетный фильм «Фартовый».
А познакомился Туманов с Высоцким в ресторане Дома кино, встретились в вестибюле, сели за один столик, чему способствовал их общий знакомый кинорежиссер Б. Урецкий.
- Слыша его песни, - рассказывает Туманов, - поражаясь их интонациям, хорошо мне знакомым, был уверен, что этот парень отсидел срок. Высоцкий только посмеялся. Обменялись телефонами, так завязалась дружба.
Высоцкий с Тумановым могли беседовать часами. Володя расспрашивал его о Севере, Колыме, о лагерях. В конце семидесятых Высоцкий задумал создать фильм о лагерной Колыме, мечтал проехать с кинокамерой от Магадана до Индигирки. Он собирался поставить картину за границей, понимая, что в стране это дело безнадежное - не дадут. Сценарий так и не был написан. Зато появилась песня, целая поэма.
Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной.
Вологодского с ног
И - вперед головой.
Положен строй
в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба» -
старая пила,
И осенили знаменьем
свинцовым
С очухавшихся вышек
три ствола.
Чтобы узнать больше подробностей лагерной жизни, Высоцкий говорил и с другими старателями-зэками, даже с «ворами в законе», дотошно обо всем выспрашивал:
- А как били, прикладами?
- И прикладами, и ногами, и как хочешь. Накинули собачий повод и били.
- Никого так не били, как Туманова…
- А другие стояли, смотрели? И никто не вмешался, нельзя было?
- Там же автоматчики стоят.
- Тут, Володя, уже не всем умирать охота.
Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть.
Я к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну, а он - на боку
И мозги распластал.
- Ну а что тех троих, которые с тобой завелись, побили всех, оттащили?
- Вот когда мне прикладом дали, показалось, что у меня голова отлетела там на метр. Представляешь? Между лопаток дали, чуть ниже шеи…
Действительно, это были побеги на рывок, в новую жизнь. Но знаменитого артельщика еще долго не оставляли в покое. Чиновники упорно поставляли лагерный «компромат». Доходило до того, что Туманову приходилось доказывать достоверные факты своей биографии.
…В 1976 году Владимир Высоцкий прилетел в Иркутск вместе с Вадимом Тумановым. Здесь к ним присоединился писатель Леонид Мончинский, и они отправились в Бодайбо - центр золотодобычи Сибири. Поющий поэт знакомился с работой артели старателей «Лена», дал несколько концертов на производственных участках. Тумановская артель произвела на Высоцкого потрясающее впечатление.
Это был островок подлинной жизни, где люди могли реализовать свои способности не ради какого-то пустого лозунга, а для собственного благополучия. А ведь большинство старателей - бывшие зэки, прошедшие ужасы Колымы. А здесь Высоцкий увидел в них созидателей, людей дела и слова. Все вырисовывалось в простое изречение: сделайте человека свободным, хорошим он станет сам. Именно в Бодайбо поэту пришла идея написать книгу об этих людях, испытавших все муки ада. По существу - о воскресении личности.
Наверное, я повторюсь, но скажу все равно, что начнешь читать прозу поэта и уже не захочется откладывать книгу.
Леонид Мончинский вспоминает, что иркутская машинистка, печатая первый вариант книги «Побег», испытала такое нервное потрясение, что не смогла больше работать (продолжила ее мама).
Да, узники лагерей пережили столько, что хватило бы на несколько жизней. Выживали только те, кто был крепок духом, верил в свободу. Как верил в нее Вадим Туманов, как жаждал ее Владимир Высоцкий («чтобы везде пускали»). Кто-то из знаменитостей скажет о Туманове: «На таких людях земля наша держится…».
Разве могли эти выдающиеся личности не встретиться? К тому же было в их судьбе нечто общее. Один - гонимый чиновниками от культуры, всякими фурцевыми, другой, как невесело шутил сам, «всю жизнь провел… под следствием». Получается, оба они - и Высоцкий, и Туманов - олицетворяли собой стремление к свободе…
Вадим Иванович хранит фотографию Высоцкого с надписью: «Дорогой Вадим! Счастлив, что перехлестнулись наши судьбы. Добра тебе, Римме и Вадику!».
Анатолий КРЕСТИНСКИЙ.


Досье

Вадим Иванович Туманов родился 1 сентября 1927 года в г. Белая Церковь Киевской области в рабочей семье. Осенью 1948 г. был арестован и отправлен в ГУЛАГ. Восемь лет провел в тюрьмах и лагерях на Колыме. Совершил семь побегов.
Начиная с 1956 года В. Туманов организовывает множество крупнейших артелей по добыче золота в стране - на Колыме, в Якутии, на побережье Охотского моря, в Приморском крае, в Сибири, на Урале.
В. Туманов - действительный член Международной академии минеральных ресурсов. Автор книги воспоминаний «Все потерять - и вновь начать с мечты…». Живет в Москве.

Пророчество папашино не слушал Витька с корешом:
Из коридора нашего в тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене - откажется
Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется.
Но у отцов свои умы, а что до нас касательно,
На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно.

Все - от нас до почти годовалых
Толковищу вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
В ремеслухе живи не тужи.
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули -
Из напильников сделать ножи.

Они воткнутся в легкие
От никотина черные,
По рукоятки легкие трехцветные наборные.
Вели дела отменные сопливые острожники.
На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами,
И вот ушли романтики из подворотен ворами.