Интерлюдия

Чертова дюжина

В нас сила.
Эти слова он впитал с молоком матери. Эти слова повторял отец каждый раз, когда он ошибался. Эти слова он сказал у могилы жены и детей.
Были времена, когда Томас Кэнсли ненавидел девиз своего рода. Были времена, когда он оставался единственным, что отделяло лорда Кэнсвуда от бездны отчаяния и самых темных мыслей, что обретаются на задворках человеческой души. Простые слова простых людей, ставших во главе других.
Но для Кэнсли они значили гораздо больше, нежели выгравированные литеры на щите.
– Пять лет потрачено, – повторял Дрэд Моргот, нервно оглаживая рукава дублета из тонкорунной шерсти. – Пять лет, как оказалось притворной дружбы, сотни подарков, пять портретов дочери было сделано разными художниками. Вы знаете, сколько стоит содержать одного такого при дворе?
– Я уверен, уважаемый лорд Морлэндский готов поделиться с нами всеми затратами, связанными со сватовством, вне зависимости, знаем мы их или нет, – весело ответил Жеан Фарслоу, вытирая жирные от чесночного соуса пальцы о курточку с вышитым в середине черным орлом – гербом его дома.
– Орел завис над овцами. Чую сечу, – задребезжал Гарольд Коэн, отчего его извечно синюшнее лицо прибрело пунцовый окрас. – Вина мне!
Его дочь, Ида Коэнширская подлила в кубок делийского темного.
Глядя, как дергается кадык старого пьяницы, сир Томас понял, что все присутствующие здесь – заложники своего статуса. Традиций и обязанностей, легших им на плечи вместе с титулами.
Гарольд Коэн давно отжил свой век. Иногда Томас думал, что его душа держится на этом свете только потому, что в загробном мире не дают выпить. Когда Гарольд говорил, за ним слышалась воля дочери. Когда подписывал документы, рядом стояла и ее подпись. Ида Коэн могла сесть на его место за круглым столом, и никто не посмел бы возразить, что оно не ее по праву. Но Ида не дикарь-остгот, она не воспользуется правом сильного, дабы отобрать у слабого.
Лорд Кэнсвудский оглядел ее. Светло-рыжая коса с золотистым отливом закинута на плечо. Широкие бедра говорили о том, что девицу ждут легкие роды и множество детей. Ида больше походила на крестьянку. Высокие скулы, чуть приплюснутый нос и лицо, усыпанное веснушками, словно Аллана не пожалела на нее небесной крупы.
Она могла сидеть с ними как ровня, но данное церковью воспитание и послушание пригвоздило ее позади отца. Там она и останется пока боги не заберут пьяницу Гарольда из Синего замка к себе в чертоги.
Церковь Крови дала нам право повелевать, думал Томас. Святой Дункан принес в дикие земли светоч истинной веры. Он заживлял язвы молитвами и кормил голодавших. Священник в простой черной рясе и светлой душой. Остготы убили его спустя пять лет во время миссионерской миссии здесь, в Таусшире. Только из-за того, что монах осуждал полигамию в браке.
Церковь поняла, что одной доброты мало в землях, полных язычников. И прислала Святого Дэжерома. В сопровождении десяти тысяч закованных в броню латников.
– Лорд Коэнширский, прошу вас, помолчите, – произнесла леди Шарлотта. – Мы же не хотим возобновления кровопролития.
– Это Жеан Моргот не хочет увидеть свою голову, прибитую к нашим стенам, – внезапно заявил Дэрик Моргот. – Мы здесь только из уважения к другим лордам. Пусть радуется тому, что его шлюха...
– Подумай хорошенько, мальчик, – густые, будто покрытые ржавчиной брови Жеана Фарслоу слились в единую линию. Лорд Фартэйнд позволил ладони лечь на рукоять меча. – Подумай, стоит ли продолжать начатое.
Младший из сыновей лорда Морлэнда побелел и потянулся к ножнам.
Дрэд Моргот сделал едва уловимое движение, и старший брат перехватил руку младшего. Дэниэл Моргот шепнул несколько слов Дэрику и тот, сцепив губы, покинул собрание.
– Милорды, обратите внимание на мидии, - нарушил возникшую паузу Бельгор Таус. – Под винным соусом с зеленью и луком они особо хороши.
Он хлопнул в ладоши. Слуги принесли подносы с морепродуктами. Огромные тарелки закрыли собой резную карту Земель Тринадцати. Томас всегда восхищался искусностью резцов по дереву, запечатлевших на столешницах тринадцати лордов детальную, насколько позволял масштаб, карту их владений.
Но, судя по действиям сира Бельгора, его больше занимало искусство приготовления пищи. Лорд, принимающий Собрание Круглого Стола, не смотря на внушительный вес и раздутое бочкообразное тело, легко лавировал между гостями, указывая на блюда и нахваливая их достоинства.
Они ели из серебряных тарелок, инкрустированных мелкими самоцветами. Свет просторной залы освещался кристаллами, привезенными артелями старателей из недр Волчьей Пасти. Поговаривали, что у короля-варвара ими украшены стены Чертога Силы. Еще до того, как прадед его прапрадеда загнал нордов к белокаменным фьордам, омываемым Льдистым Океаном, шаманы слили мерцающие стекляшки с костями древних гигантов, населявших землю до прихода людей и желтоглазых.
– Я бы не спустил парнишке оскорбление, – пробасил ему Кайл Шэнсвуд, прожевывая изрядный кусок мясного рулета.
В руках кряжистого, нависающего над круглым столом подобно утесу, лорда серебряная вилка смотрелась детской игрушкой. Заросший загривок, темные глаза и длинный нос с горбинкой придавали ему сходство с медведем, что красовался на рукояти секиры, удерживаемой двумя княжескими вассалами.
Томас Кэнсли видел, как Кайл Шэнсвуд гнет подковы руками. Воины, отслужившие в Железной Вольнице, рассказывали, как этот человек располовинил двух дикарей одним ударом. Сир Кайл был опасным противником и не избегал битвы.
В нас сила.
Можно ли так сказать о его соседе? Сир Томас медлил с ответом. Даже если его будет знать только один человек
– Рыбы мне, – прорычал сир Кайл. – Старик Беар решил прибрать ее в свои загребущие лапищи. Что скажешь, сир Форель, а?
Лорд Шэнсвудский гулко расхохотался. Но шутку никто не поддержал. Такую вольность мог себе позволить только власть имущий человек, проигравший в карты всю тактичность.
Собравшиеся здесь знали печальную историю Беара Брэнвуда. Когда-то в молодости он с дружиной обнаружил гнездовье жрецов Немого Бога. И то, что он увидел, придя на черную мессу, поразило князя настолько, что тогда еще молодой и полный сил он растерял былую удаль и превратился в мрачного человека, из которого и слова не вытянешь.
Беар Брэнвуд сделал чуть заметный жест и слуги передали филе щуки к столу громадного и неотесанного сира Кайла.
Сир Томас, как и все остальные, уже высказали свои сожаления лорду Брэнвуда о безвременной кончине его дочери. Леди Годива должна была выйти за князя-чародея, Сторма Кэнсли. Но случилось страшное. Сир Томас пытался узнать, что произошло на кровавой свадьбе, но потерпел поражение. Когда прибыли его люди, они застали лишь тлен и пепел. Место Силы пульсировало, словно открытая рана. Кто-то осквернил это место, разрушив то, над чем так упорно работал брат.
Что он чувствовал, узнав о его гибели? Слуги говорили, лорд Кэнсли сотворен из камня. Статуя из белого мрамора. Но в душе кипел котел. Он винил себя за его смерть. Все повторялось, словно колесо без спицы совершило круговорот и опять прогнулось в том же месте.
Жена, воспитанники Марши, брат.
В нас сила, Томас. Что такое сила, папа? Сила это власть. Это вера. Готовность жертвовать многим, чтобы выстоять перед трудностями.
Давние обиды как старые раны. Иногда напоминают о себе. Томас Кэнсли давно простил упрямство непутевого брата. Он радовался браку Сторма и вознес молитву богам за молодоженов. Настоящую молитву, а не те, что шептали его губы в присутствии причетников и псаломщиков.
Однако лорд Кэнсвуда не мог позволить такой роскоши. Его земли находились под защитой и святой волей Церкви. Золотые оковы власти натирали кровавые мозоли не хуже железных ошейников рабов.
Все могло пойти иначе, появись Томас на свадьбе.
– Сир Томас, отведайте паштет из оленины, – прошамкала леди Эвиция. – Зозо, поухаживай за смелым рыцарем, ты же видишь, он скучает.
– Благодарю, – сухо ответил Томас.
Эвиция Берри напоминала высохшую мумию, что находили в старых маундах желтоглазых. Ясные, небесного оттенка глаза запали глубоко в череп, седые волосы величали три жемчужных гребня – все в виде совы. Руки леди Беррислэндской, все в морщинах и старческих пятнах, слегка тряслись. Это было почти незаметно, старушка вцепилась в подлокотники трона, чтобы унять дрожь. Эвиции шел восьмой десяток и она, как и пьяница Гарольд, не спешила покидать грешную землю.
Говорили, в молодости она была красива. Почти так же как Шарлотта Лизен. Но годы стирают красоту как вода камень, оставляя людям только ум, да и тот ненадолго. Эвиция пережила и детей и внуков. Она окружила себя дальними родственниками, племянниками, троюродными сестрами и братьями, играя с их навязчивой идеей когда-нибудь занять совий престол. Сейчас, на собрании круглого стола, она забавлялась с Зойлэндом Карлайлом, ее любимым Зозо.
Томас Кэнсли наблюдал, как Зозо нехотя идет мимо земель Фартэйнд и Морлэнд, обходит высокие каменные подъемы Сульсшира с восседающим за ними Генрихом Сулроудом, одетым почти как норд, в шубу из волчьих шкур. Племянник леди Берри преодолел пороги новорожденных вод величественной Амплус и углубился в леса Лизеншира. Наконец, Зозо добрался до пустошей Кальменгольда, угодий лорда-стервятника. Место тринадцатого лорда как обычно пустовало.
Шэл Кальм никогда не приезжал на собрания, ограничиваясь скупым письмом. Забавлялся с пустынными ведьмами, шутили в его отсутствие другие лорды. Ходили слухи, что у лорда Кальменгольда целый гарем дикарок, практикующих запрещенную церковью магию. И они рождают ему бастардов по одному в год, а то и по два. Отношения с церковниками у Шэла были натянуты, но он ежегодно слал святому престолу шкатулку, доверху наполненную турмалинами, опалами и черной, как уголь яшмой, безупречно ограненной в цехах Бельгора, который, сир Томас в этом не сомневался, брал высокий процент за услуги. И церковь делала вид, что не замечает странностей Шэла Кальменгольдского.
В кратерах карты круглого стола покоились соусы и кувшины вина. На чистые как девственная белизна заморского папируса земли без намека на города, деревни, реки и леса, поставили сладкие угощения.
Курага и финики, орехи в меду, черносливы под сметаной печеные фрукты и черничные пироги, покрытые патокой. Только Бельгор Таус мог позволить себе столь щедро выкидывать деньги на ветер. Хозяин приема, не переставая, нахваливал каждое блюдо, время от времени брал что-то со стола и смачно облизывал пальцы от жира или сливочного крема.
Томас Кэнсли получил свой паштет. Генри Штальс продегустировал блюдо и нашел его не отравленным. Томасу нравился этот молчаливый человек. Он отлично заменил старого помощника, некстати скончавшегося в дороге.
Лорды Тринадцати Земель выпустили пар, прикончив большую часть снеди. Беседа на щепетильную тему возобновилась, но уже на умеренных тонах.
Обе стороны шли на сближение. Дрэд Моргот согласился вернуть плененных рыцарей Фартэйнда и выплатить некоторую сумму за крестьян, убитых его людьми во время второго набега. Со своей стороны, Жеан Фарслоу снижал цены на пушнину втрое и отдавал пять литых статуэток Святого Джерома из чистого золота за оскорбление, нанесенное его дочерью, Мартеллой Фарслоу.
Любовь короля-варвара и прекрасной, медновласой имперки Мартеллы разрушила долго лелеемые планы Дрэда Моргота породниться с севером. Теперь счастливые супруги ждали дитя, будущего наследника престола Борейи, не обращая внимания на грызню мелких лордов.
Войны начинались и из-за меньшего, подумал лорд Кэнсли. Обида лорда куда глубже обиды крестьянина. Если у простолюдина жених почти что у алтаря бросит дочку ради другой, скажем, дочери соседа, он разорвет с ним всяческие отношения. Возможно, разобьет лицо в кровь в кулачном бою. Когда обида наносится благородному, умирают люди. Вяло текущая война Морлэнда и Фартэйнда длилась два года. Соседи совершали периодические набеги на земли друг друга, обмениваясь непродолжительными схватками, рыцари ломали копья о щиты друг друга. Иногда предавались огню села. Четыре, если точно. Восемь сотен людей остались без крова и пищи. Сколько из них переживет грядущую зиму?
Далее лорды обсудили небывалый урожай этого года. Даже сейчас, когда крестьяне только-только начинали точить косы, по колосящимся полям было заметно, что в зиму хотя бы не будут голодать.
Генрих Сулроуд договорился о поставках железа в Таусшир и Уолленд. Леди Берри и Гарольд Коэн, говорящий устами Иды Коэн, установили общую цену на шерсть белых овец, дающих тонкое руно. Уоллэнд и Долнлэнд объявили новый пошлинный сбор как лорды приграничных со Священными Землями территорий, чем вызвали волну негодования со стороны Бельгора Тауса, пользующегося Имперским Трактом для перевозки товаров своих мастеров.
Цвет лица толстяка планомерно перешел из малинового в пунцовый. Он рвал салфетки, метал слюной окрест, и каким-то запредельным способом заставил перейти на свою сторону леди Шарлотту и Кайла Шэнсоу. Наконец, они втроем одолели оборону хранителей Имперского Тракта и вклинились в их не сплоченные ряды. Первым не выдержал и пал Карл Долшоу. Юноша откинулся на трон и закатил глаза. Это означало, что в его легких осталось слишком мало воздуха, чтобы тратить его на споры о доходах.
Щуплый и болезненный, с кожей бледной и шелушащейся как древний пергамент, лорд Долнлэнда не должен был сидеть здесь. Карл был третьим сыном в семье и готовился войти в сан, чтобы сделать карьеру в церкви. Боги думали иначе. Потовая лихорадка в тот год выкосила многих, не делая исключения для благородных кровей или тех, в чьих жилах текла обычная красноватая водица. Умер лорд Долнлэнда, умерла его жена. Сыновья, которых отвезли подальше от распространившейся как лесной пожар хвори, заболели месяцем позже. Смерть поцеловала в губы старшего Жеана и наследующего ему Филлипа. Кайл боролся как настоящий воин. Он выкарабкался, окончательно разбив вражеские полчища, но потери с его стороны были невосстановимы. Нынешний лорд Долшоу передвигался с помощью слуг, плохо видел и не мог прочитать молитву, не начиная задыхаться.
Томас Кэнсли остался доволен первым днем. Он продал заготовленное дерево загребущим рукам Беара Тауса и часть пушнины Нойлену Уоллштайну, лорду Уоллендскому.
Последний на радостях ущипнул женушку. Девочка вскрикнула и подавила желание вырваться из покрытых синими прожилками вен старческих рук. Нойлен похотливо облизнулся и, шлепнув ту по заднице, отпустил.
– Клянусь Алланой, с первыми регулами девчонка станет женщиной, – пообещал он собравшимся. – Мои чресла скоро разорвутся от накопившегося семени.
Генрих Сулроуд и Кайл Шэнсоу расхохотались. Старуха Берри и Шарлотта Лизен заметно изменились в лице. Ида Коэн сжала рукой плечо отца, но тот даже не заметил, опрокидывая в глотку очередную чашу вина.
Разница в возрасте между лордом Уоллэндским и его третьей женой составляла чуть менее пяти десятков зим. Говорили, что девочка плачет по вечерам, возвращаясь из покоев супруга, но все еще остается девственницей. Что творилось на супружеском ложе оставалось тайной, но все понимали, что радости этот брак ей не принес.
Первый день собрания тринадцати был долгим и утомительным. Генри Штальс приказал набрать несколько лоханей воды и вскипятить, чтобы порадовать господина горячей ванной, которая прогонит ломоту из старых и плохо сросшихся после переломов костей.
Сир Томас стоял у окна, задумчиво оглаживая усы, когда в дверь покоев требовательно постучали. Слуги впустили сгорбленную, но живо шагающую Эвицию. Леди Беррислэнда наскучило общество любимого Зозо; она пришла в гордом одиночестве. Старушка пододвинула клюкой кресло и воссела на нем так горделиво, что никто бы не усомнился в ее благородном происхождении.
– Чем обязан вашему визиту?
Старуха не спешила начинать разговор. Томас Кэнсли вздохнул и велел слугам выйти.
– Грядут перемены, Томас.
– Перемены не несут в себе ничего хорошего.
– Не стоит доверять молве, тем более, если за нее говорят толстые повитухи, не державшие в своей жизни ни одной книги, – желчно усмехнулась леди Берри. – Перемены – как ланцет в руках медика – помогают не застаиваться нашей крови в жилах.
– В неумелых руках ланцет опасен, – заметил лорд Кэнсвуда, посматривая то на леди Берри, то на далекую линию горизонта, видимую из башни замка. Леса окаймляли небольшие озера. Над ними, словно неотвратимый рок, возвышались далекие снежные шапки Волчьей Пасти. – Кому как не мне это знать.
– Еще большую опасность таит неуверенность и промедление. Томас, я была на свадьбе твоих родителей, я была с тобой на посвящении. Ты предложил Агнессе руку и сердце, и я отдала тебе дочь без колебаний.
Вдох и выдох. Прошлое холодит душу, зовет к себе. Туда, где был счастлив. Туда, откуда нет возврата.
Он сдержанно кивнул.
– Девочка тебя боготворила, – продолжала леди Берри, шамкая пустыми деснами. – Вышивала портреты и писала стихи. Ты явился под наши стены подобно рыцарям из баллад менестрелей. На белом жеребце в сверкающих доспехах, с ужасным вепрем на знамени. Подумать только, я поддразнивала Агнессу свиноматкой, но она не обращала внимания, – усмехнулась Эвиция. – Ты дал ей силы противостоять насмешкам, лорд Кабаньей Норы.
Он помнил и другое. Холодный взгляд, полный ярости и ненависти в этих старческих глазах. И слова, что ядом проникли в душу. Слова злые, но правдивые. Эвиция желала ему смерти, она винила Томаса в том что случилось с дочерью. Он и сам чувствовал груз вины. И это грызло Томаса похуже жуков восточного Халифата, пожирающих людскую плоть.
В нас сила. Что такое сила, папа? Сила, это вера.
– Что вы хотите от меня, Эвиция?
– Завтра будет голосование, – сдержано ответила леди Берри. Она выстукивала по каменному полу клюкой из ясеня с вырезанной совой в навершии. – Важен каждый голос. И я хочу, чтобы ты отдал его за нужного человека.
Он пристально посмотрел на старуху.
Перемены, говоришь. Уж не ты ли их затеяла, ветхая сова? Не ты ли подговорила остальных начать собрание тринадцати лордов на два месяца раньше срока?
Как удобно для того, кто хочет ослабить поводок церковных братьев – созвать собрание, когда новый кардинал Тринадцати Земель отбыл в Солнцеград для интронизации.
– Ты просишь проголосовать, но не говоришь за кого, – произнес Томас.
– Не говорю, – согласилась Эвиция. – Иначе начнешь сомневаться, а сомнения суть промедление.
– Ты должен мне, Томас, – проникновенно сказала старуха. Она ткнула костлявым пальцем в его грудь. – Должен жизнь моей девочки, моей Агнешки. Ты знаешь, что должен. И здесь, сейчас, я могу простить тебе долг.
Что-то затевалось. От нехорошего предчувствия засосало под ложечкой. Ему не нравилось быть пешкой в чужих играх, но Эвиция явно не собиралась посвящать лорда Кэнсвуда больше необходимого.
– Я подумаю и дам ответ утром, – решил он.
– Это значит – нет, – зло прокаркала Эвиция. – Это всегда означает отказ. Вежливый, но отказ. Время выбирать, Томас Кэнсли, и выбирать следует быстро.
После ее ухода слуги внесли большую деревянную ванну и налили в нее горячую воду, открыли душистые благовония. Сир Томас позволил себя раздеть и с наслаждением забрался в ванну.
– Сир Генри, останьтесь, – велел он Штальсу.
Новый помощник послушно застыл неподалеку.
– Расскажите еще раз, Генри. Что произошло в Гэстхолле?
Слушая короткую и емкую повесть, он думал о Эвиции. Она знала куда давить. Единственное, во что он верил – это долг. Не церковь, не любовь или сострадание.
Клятвы, данные такими людьми, как лорд Кэнсли, нерушимы. Погибнут тысячи, города превратятся в песок, но клятва, данная однажды, будет с ним до конца. Его палач и спасение.
Агнесса понесла на пятый год брака. Спустя семь выкидышей отчаявшиеся супруги были благословлены Алланой. Агнесса тяжко переносила это бремя, часто болела, а под конец почти не вставала с постели. Томас обтирал вспотевшее тело жены, самостоятельно лечил пролежни. Агнесса бережно относилась к плоду, росшему в чреве, старалась избегать любого намека на угрозу. Наняла швей и портных, чтобы те соткали маленькие наряды для крохи. Распашонок хватило бы на целую армию.
Они мечтали о мальчике. Вслух обдумывали имена. То, каким смелым и умным он вырастет. Как будет защищать честь их дома, сражаться на турнирах и покорять сердца девушек.
За месяц до истечения срока начались схватки. Боль разрывала Агнессу изнутри. Казалось, Зарок захватил ее лоно и зверски издевался над всем, что дорого Томасу.
Леди Берри прибыла так быстро как смогла. Она предложила выход. Такой простой и невозможный.
Желтоглазые знают, как решить проблему, сказала она. Их женщины часто принимают трудные роды и должны помочь. Нужно всего лишь твое одобрение, Томас. Боги испытывают тебя, ответил на это его капеллан. Ты не можешь выбрать язычников, они не верят ни в Аллану ни в Гэллоса. Поклоняются ветру, гнущему посевы к земле, сметающему все, что уготовано нам богами. Ты обречешь на вечные муки не только себя, но жену и детей.
Что такое сила, папа? Сила это вера. Это церковь.
– Я одобряю ваши действия, сир Генри, – ответил он Штальсу. – Вы оказались куда лучше этого чванливого петуха, градоправителя Пэйта. Волнения людей остановлены в зачатке, а все виновные найдены и повешены.
– Не все, милорд, – заметил Штальс. В голосе чувствовалась досада. – Мои люди не смогли догнать мальчишку. Этого Марша. Говорят, с ним была чахоточная. Они виновны наравне с тем отребьем. Я считаю, что из-за них в Гэстхолле разверзлись врата и преподобному Майлзу Торсэну пришлось действовать.
Лоттар Марш…
У них родилась бы двойня. Два крохотных комка мертвой плоти принесли ему повитухи. Его мальчики. Сир Томас позволил пустить чуть ли не единственную в своей жизни слезу по ним. Агнесса пережила сыновей на один день. Она умерла от потери крови, не смотря на отчаянные литургии капеллана и его клира. Их похоронили в усыпальнице дома Кэнсли. Единая гробница. Агнесса мертвой хваткой обнимала близнецов и по сей день.
Дурные мысли одолевали его сознание в те времена. Желание последовать во тьму вслед за ними, защищать их там, в посмертной жизни. Он держал нож для разделки мяса и видел его в своей груди. Ехал на лошади и поводья сами собой слаживались в крепкую петлю.
Сила в нас.
Эти слова сковывали его члены. У лорда Кэнсли остался только долг перед родом. Понятия о чести, знакомые с детства. И он, стиснув зубы, продолжил жить дальше.
Спустя месяц, ближе к зиме, остготы сожгли деревню на границе с Брэнвудом. Дружина прибыла слишком поздно. От селения остались лишь дымящиеся угли. Большинство жителей погибло. Девушек, тех, что выдержали насилие дикарей и сохранили хотя бы частицу былой красоты, остготы забрали с собой, чтобы сделать своими женами или продать другим кланам. Тогда он и услышал плач. Тонкий, пронзительный младенческий писк прорезался сквозь треск лопающихся от жара бревен, лошадиное ржание и бряцанье стальных сочленений. Воины принесли ему два крохотных свертка в крови и гари. Мать умерла, защищая своих чад. Дикари не заметили или не посчитали нужным заметить детей.
Он знал их отца. Сильный и работящий, восемь лет службы в Железной Вольнице и пятнадцать в его дружине. Когда меч стал оттягивать его руку, Томас дал ветерану в управление деревеньку, назначив старостой, и отправил на покой. Кто бы мог подумать, что именно в этом тихом месте тому суждено было сложить голову.
Смерть забрала у него двоих детей, а затем отдала других. Все говорили о божественном знамении, и он их слушал. Два брата Кэнсли – Томас и Стэш, два мертвых сына, два воспитанника.
Мальчики росли при дворе, лорд Кэнсли не давал им спуску. Строгий, справедливый наставник – это все, что нужно мальчикам. Где он ошибся? Почему не заметил злобы и зависти в глазах младшего Марша? Возможно, из-за того, что Сторм был так похож на него самого?
Он пропустил подлое предательство, почти такое же, какое совершил Стэш Кэнсли, забыв о долге перед Церковью. Лоттар Марш опустился на самое дно, стал братоубийцей, клятвопреступником. Теперь червоточина…
Гореть ему в аду, но почему Томас видит не закостенелого в грехах оруженосца, а маленький сверток в копоти и чужой крови?
– Сир Генри, вы знаете, как проходят собрания круглого стола? – спросил Томас, чтобы отвлечься.
– Нет, милорд.
– Тринадцать лордов собираются раз в году в резиденции одного из них в период листопада. Собрание длится неделю, но главные дела обсуждаются только три дня. В первый день мы решаем щекотливые вопросы отношений между княжествами вроде разногласий домов Моргот и Фарслоу, заключаем сделки о доставке ценных ресурсов между нами и пошлинный сбор на ввезение товара в чужие земли. Второй день посвящен соборной армии Тринадцати Земель, Железной Вольнице. Вы служили в ней, сир Генри?
– Нет. Милорд. Не довелось.
– Это большая честь, Штальс. Каждый воин на нашей земле мечтает стать одним из братства. Железная Вольница защищает окраины западной цивилизации от набегов кочевья. Не дает нордам спуститься с отрогов Волчьей Пасти, держит остготов за спинами Каменных Стражей, наказывает сталью браконьеров и беглых каторжников Дальноводья. Проявив себя там, славный мечник может получить золотые шпоры.
Штальс никак не прореагировал, только заметил:
– Пусть милорд не считает меня трусом, что отсиживался за городскими стенами, когда остальные проливали кровь за Священную Империю. Ваш скромный слуга пять лет провел в Приграничье, с безгербовым щитом в одной руке и копьем в другой, охраняя покой людей от падальщиков.
– Вы состояли в ордене Безликих? – удивился Кэнсли. Вода остыла, и он начал мерзнуть. Штальс тактично подал полотенце. – Вы не перестаете меня поражать, сир Генри. И как вам служба?
– Пять лет тянутся слишком долго для того, кто противостоит тварям Мертвых Земель.
Томас Кэнсли издал сухой смешок. Вода стекала по длинным усам на шею. Он допил чашу пряного вина, смакуя легкий аромат гвоздики и мяты.
– Лорды содержат Вольницу для защиты от людей, Церковь Крови создала Безликих для защиты от порождений Столетней Войны. В ордене служат только благородные, ведь так?
– Вы совершенно правы, сир Томас.
– И что дает вам Церковь за верную службу?
– Кому-то наделы в землях Кальса или Эльса. Кому-то архигэллиотские индульгенции.
Лорд Кэнсли по-новому взглянул на своего протеже. Генри Штальс мог бы состариться в карликовых королевствах, попивая южные вина и имея постоянный доход с подаренных Церковью земель, но он предпочел им клочок бумаги. Зарница чужой души для твоей лишь сумерки.
– Завтра нас ждет тяжелое сражение, сир Генри.
Когда-нибудь он вернется к этому разговору, но не сейчас, когда завтра лорды начнут склоки из-за обладания Вольницей, а он мог думать только о мягкой кровати и подушке, набитой гусиным пухом.
– Можно задать один вопрос, милорд?
Лорд Кэнсвуда кивнул в знак согласия.
– Что происходит на третий день собрания?
– Мы меняем одних людей на других, – ответил Томас. Видя недоумение, разбившие маску беспристрастности Штальса, он улыбнулся и добавил, – Мы заключаем браки между нашими домами и семьями своих вассалов. Спокойной ночи, сир Генри.

***

– Вашей наглости нет предела, Генрих Сулроуд – бушевал великан Кайл Шэнсоу. – Вольница не остается у одного лорда дольше года, и это вам прекрасно известно.
– Вы не совсем правы, сир Кайл, – голос Карла, лорда Долнлэндского, ломался до сих пор, юноша старался произносить слова напористо, но в середине фразы горловые связки изменяли хозяину и выдавали какую-то птичью трель вместо предполагаемого рева гербовой росомахи. – В летописях нет ни одного закона, запрещающего лордам…
– Я способен сам постоять за себя, и уж точно не нуждаюсь в защите писклявых лорденышей, – рявкнул лорд Сульсширский, становясь похожим на волка. Волосы цвета обсидиана встопорщились, ноздри хищно раздувались от клокотавшей ярости.
Как быстро мы выходим из себя, когда дело заходит о гордости, подумал Томас. Он помнил первый турнир Генриха. Молодой и дерзкий волчонок выехал против одного из рыцарей леди Берри и был сбит в первом же столкновении. К нему поспешили на помощь, но Генрих никому не позволил притронуться к себе. Поднялся и, прихрамывая, добрел до шатра врачевателей. Позже Томас узнал, что парнишка вывихнул плечо, сломал нос и засадил деревянную щепу себе в подмышку. Даже находясь на волосок от смерти и истекая от крови, он боялся только одного – показать слабость перед другими.
Во дворе разразилась суматоха. Слышалось лошадиное ржание и о чем-то пререкавшиеся людские голоса. К замковым дверям княжества Таусшир подъезжали телеги с провизией. Бельгор Таус был чревоугодцем и не скрывал маленькой слабости. В последние годы его страсть к хорошим винам и деликатесной пище переросла в вожделение. Хозяин постоянно отвлекался от важных дел, когда видел перед собой то, что еще не ощутил на вкус.
– Это не обычный рейд. Я планирую пересечь Чертов Позвонок, обойти Загривок и отрезать Черноногим путь к отступлению, – прорычал лорд Сулроуд. – Разведчики докладывают о большом скоплении нордов в Волчьей Пасти. Если действовать быстро я смогу уничтожить клан одним ударом. Мои люди погонят дикарей к истокам Многодетной, где их будет ожидать Железная Вольница. Эта победа приструнит другие племена и заставит их дважды подумать, прежде чем совершать набеги на мои земли.
– Ваши земли, – передразнивая, прокряхтел Нойлен Уоллен. – А как же остальные земли? Железная Вольница принадлежит не только волчьему лорду. Она принадлежит всем собравшимся под сводами этих чудесных хоромов, правда милая?
Последний вопрос старик адресовал своей молодке. Девочка кивнула и заставила кончики губ чуть приподняться в фальшивой улыбке. Она сжимала новую куклу, как утопающий хватается за доску, чтобы хоть как-то удержаться на плаву.
Бельгор Таус раздулся от гордости, став похожим на жабу. За ночь слуги перенесли круглый стол в новую залу. Потолок оккупировала армия святого Джерома. Фреска была совсем новой, здесь еще чувствовался тяжелый запах ярких красок. Три колонны подпирали расписные своды. Два огромных камина находились на равном отдалении от гостей, согревая всех собравшихся жаром углей. Гобелены в человеческий рост закрыли серые стены. Четыре полотнища отображали четыре десятилетия, в течение которых шла борьба за влияние Церкви Крови на земли тринадцати лордов. На первом – свет учения святого Дункана и его гибель. На втором приход святого Джерома и уничтожение им культа Лунной Триады. Третий был сплошь покрыт красными и желтыми нитями, изображая адский огонь червоточин и сияющую фигуру, исчезающую в нем. Святой Джером пожертвовал собой, закрывая проход в мир людей тварям Зарока. Последний гобелен, самый старый из представленных здесь, с почерневшими краями и частыми гнилыми нитями в рисунке, изображал архигэллиота, держащего золотое «яблоко империи», и зверей, тянущихся к нему…
– Я должен закрыть глаза на беспрестанные набеги, разорение деревень, убийства людей ради того чтобы Железная Вольница охраняла земли лорда Уоллэнда от шаек беглых каторжников? – рассмеялся Генрих Сулроуд. – Или может, вы хотите пресечь попытки чахоточных тварей сбивать вашу цену на синелист? Я уверен, желтоглазые контрабандой хорошенько портят вам казну!
Старик весело расхохотался и развел руками, показывая, что не видит в своих словах ничего предосудительного. Но в глазах затаилась ненависть. Нойлен подмигнул жене. Девочка вцепилась в игрушку так, что побелели костяшки пальцев.
– Я заявляю права на Вольницу, – произнес Жеан Фарслоу. Он скрестил руки на груди, скрыв лик орла, вышитого на одежде. Крылья казались продолжением локтей лорда Морлэнда. – Во время… недоразумения с домом Морлэнд пропали пятеро рыцарей и их люди. Тел не нашли, и, как утверждает Дрэд Моргот, они не находятся у него в плену. Я считаю нужным усилить границы своих земель.
– О боги, – застонал Кайл Шэнсоу. Бурый медведь вылез из берлоги, чтобы сказать свое слово. – Вы действительно рассчитываете, что остальные отдадут Вольницу для того, чтобы она занималась поиском спившихся пьяниц или же таскалась по болотам, экономя лишнюю марку старым скрягам? Опомнитесь, люди! Все вы знаете, что произошло за Краем Мира.
Он обвел тяжелым взглядом собравшихся.
– Погибли сир Стэш Кэнсли и его молодая жена, в девичестве Годива Брэнвуд. Тревожные вести долетают до нас. О тварях, совершающих жуткие шабаши, о жертвах на нечестивых алтарях. Я считаю, пора наведаться в эти края и отомстить за равных нам. Мы очистим земли от скверны и отбросим остготов так далеко на запад, что им придется построить лодки, чтобы не утонуть в Окраинном море.
– Замечательная, пламенная речь, идущая от самого сердца, – восторженно зааплодировала Шарлотта Лизен. Локоны цвета чистого речного золота рассыпались по тонким плечам, чуть скрывая лиф, и давая простор плотским фантазиям. – Вы настоящий мужчина, сир Кайл.
– О да, – согласился тот и перешел к старому разговору. – Леди Лизен, я не большой мастак по части лести, но сегодня вы просто великолепны.
Шарлотта Лизен скромно улыбнулась, обнажив жемчужные ровные зубы. Бирюзовые глазки озорно стрельнули в сторону бурого медведя.
– Вы галантный ухажер, лорд Шэнсоу.
– А ваша красота делает меня безумцем. Я прошу вашей руки здесь и сейчас, – он встал из-за стола, по старой привычке хватаясь за секиру, будто бросаясь в бой.
– О, ваш разум действительно помутился, – залилась смехом леди Лизен. – Это все от дымных каминов. Выпейте сеннайского персикового ликеру, он очистит мысли.
Она попросила свою протеже, рыженькую миловидную девушку, подойти к нему и наполнить кубок из кувшина с тонким горлышком.
– Обещайте хотя бы подумать, – раздосадованный Кайл залпом выпил первую чашу, затем опрокинул вторую.
Пробубнил ни к кому не обращаясь:
– Мальчикам нужна мать.

Кайл Шэнсоу овдовел три зимы назад и с тех пор был своим детям и за отца и за мать. Томас видел, с какой любовью тот обращается с мальчуганами. Как усердно готовит их к учебе в Солнцеграде. Он любил и лелеял их как самое дорогое сокровище своего рода.
Стал бы он таким же отцом для близнецов, случись все иначе? Только боги знают ответ.
– А Шарлотте не помешает сильная рука, что выбьет дурь из хорошенькой головки, – облизнулся Нойлен Уоллендский. Шершавый, в язвах язык на миг показался из зева и коснулся бородавки над верхней губой. – Правда, милая?
Ребенок, комкающий в тонких ручках куклу, безропотно кивнул.
– Хотела бы я увидеть этого смельчака, – Шарлотта Лизен предпочла не нагнетать атмосферу и не ответила на дерзость. – Благодарю, Мисси.
Леди Лизеншира чуть сжала руку своей протеже, обслужившей сира Кайла.
О том, что тонкостанная красавица предпочитает женские ласки мужским если не знали, то уж точно подозревали все хранители западных земель Священной Империи. Шарлотта Лизен дорого платила за свою свободу и церкви, и людям, охраняющим ее покой. Постоянные подарки епископам и кардиналам, ежегодные роскошные приемы в Одинокой Деве – самом высоком замке Тринадцати Земель. Вежливые отказы претендентам руки с сердца. Сколько их было с тех пор, как она стала править? Сотня? Две? Женихи слали портреты из Виллии, Аргестии и Аурии. Ходила история о том, что в златокудрую красавицу влюбился покойный кардинал Деструджо и в письмах клялся, что отречется от сана лишь бы заполучить один ее локон. Слухи о свадьбе Шарлотты не утихали и теперь. Но сейчас в них могли поверить разве что дети. Или боевой медведь Кайл Шэнсоу.
Томасу тоже приходила мысль предложить их домам слиться в один. Его мужественность все еще давала о себе знать по утрам. Род Кэнсли славился крепким семенем и многодетностью. Но разве мог он нарушить обеты, данные пред богами той, что любила хозяина Кабаньей Норы? Любить лишь одну, до конца жизни и никого более?
В нас сила.
Обеты, клятвы, верность, честь. И все они нерушимы для того, кто правит в землях Кэнсли. В этом отличие аристократии от прочего плебса. Мы связаны именем и долгом, что возложили на нас предки, подумал Томас. В этом наша доблесть. В этом наше проклятье.
Он не боялся смерти. Он боялся, что род Кэнсли закончится на нем. Пока еще Томас полон жизни, способен держать в руках меч и править справедливо и честно. Но что станет с ним через десять лет? Через двадцать?
Томас посмотрел в сторону Эвиции. Вот будущее Шарлотты Лизен. Княжна Лизеншира еще молода, но ее весенняя красота давно позади, а летняя приближается к закату. А дальше дождливая осень и одинокая зима. Холод смерти, который чувствуют старые кости. Эвиция тоже была красива. Его жена являлась более молодой копией леди Берри. Годы слизали красоту с лица мудрой совы. Ее чрево иссохло, на коже пролегли глубокие борозды, больше похожие на шрамы, чем на морщины. Лишь во ввалившихся глазах теплилась искра жизни, напоминая о былом величестве. Вот что ждет его в будущем. Ни детей, ни внуков. Только дальняя родня, рвущая друг друга на части в надежде возвыситься и занять еще теплое после тебя место.
Задумавшись, он чуть было не пропустил дальнейшее развитие беседы.
– И кто же, сир Кайл, по вашему должен наследовать Железную Вольницу в этом году? – спросила леди Лизен.
– Я, – ответил ей добродушный великан. – Кто ж еще? Именно я приструнил работорговцев Окраинного моря. Я и никто другой трижды возглавил Вольницу, отбивая набеги соборных племен остготов. Политика искоренения разбойничьих артелей, начатая моим предком, успешно продолжена мной…
– Политика искоренения разбойничьих шаек, – вмешался лорд Сульсширский, – была предпринята только после того, как ваш предок захватил власть, собрав вокруг себя других уличных головорезов.
– Ты назвал меня преступником, лорд Волчья Морда?!
Кайл Шэнсоу тяжело поднялся из-за стола, нерасторопно задел кубок ручищей и сеннайский ликер оросил жидким золотом шэнсвудские земли. Генрих Сулроуд оскалился так же, как зубоскалил зверь, чья шкура опоясывала его одежды. Потянул за рукоять клинка. Меч медленно, со зловещим шипением вырастал из ножен.
– Все Собрания Круглого Стола такие скучные и предсказуемые, - прошепелявил некто у открытой двери. – Последний раз, правда, за меч хватался покойный Авидиас Долшоу. Этот был куда больше тебя, Кайл Шэнсоу и позадиристей тебя, Генрих Сулроуд, не говоря уже про того паренька, которому достался венец Долнлэнда.
Собравшиеся удивленно смотрели на новоприбывшего. Шэл Кальм широко улыбался. Выбитые передние зубы не добавили привлекательности лорду Кальменгольда, скорее наоборот. Песочного цвета усы топорщились веником. Тринадцатый лорд оглядел присутствующих, вальяжно кивая равным. Нахмурился, увидев горы еды, воцарившейся в его землях на круглом столе. Недовольно поцокав языком, он раздвинул полные тарелки в стороны, наводнив сельдью, щукой и форелью вырезанные на столешнице Лизеншир и Шэнсвуд. Закинул ноги в грязных сапогах на освободившиеся пространство, объявляя его неприкасаемой зоной.
– Стервятники, конечно, приходят последними на пир, – развел он руками, – но это не означает, что их не стоит ждать вовсе.
– Долго же вас пришлось ждать, – съязвил Дрэд Моргот. – Двенадцать лет вы игнорировали собрания круглого стола. Неужели расшатанные ветрами двери Пустынной Розы так уютны?
– Мой замок настоящая развалина, – ответил, продолжая щербато ухмыляться, сир Шэл. – Дети через год другой его растащат по камешку. Страшно подумать, что привлечет их внимание после.
По спине Томаса пробежал неприятный холодок. Ведьмы Пустошей рожали лорду Кальменгольда в год по ребенку. Жены приносили дочерей, а те внучек, нагулянных от рыцарей Шэла. Инквизиция не смогла выбить чародеев, практикующих дикую магию из исконных земель. Пыталась, но безуспешно. Эхом давних войн служил выжженная магией земля. Шэл в буквальном смысле слова являлся владыкой пустого места.
Говорили – ведьмы не похожи на женщин. У них росли клыки над верхними губами и было по три груди как спереди, так и со спины. Чтобы легче выкармливать выводок.
Шэл Кальм явился на совет не в одиночестве. Его спутница скромной тенью встала за левым плечом.
Томас присмотрелся более внимательно.
Из-под капюшона женщины змейками выбились три косы цвета корицы. Атлас элегантно подчеркнул грудь, алебастровая и изящная, словно у лебедя, шея была так же прекрасна как у Шарлотты Лизен. Вздернутый носик, которым так гордятся уроженки центральной части империи. И безразличные, холодные как ледышки на вершине Волчьей Пасти глаза. Ни когтей, наростами впившихся в руки, ни крючковатого носа, ни бородавок – главных отличий обычных людей от тех, кто практикует не дозволенную церковью магию. Томас не знал, кто ему эта женщина, но уж точно не ведьма и не дочь. Одно он знал точно – спутница здесь не просто так. Ее взгляд смотрит в душу. Такие люди очень опасны. Они, как и Томас, потеряли что-то очень дорогое.
– Я предлагаю высокоуважаемым лордам успокоиться и позволить вину залить пламя недовольства, – проскрежетала Эвиция Берри. – Сир Шэл, не соблаговолите ли рассказать, почему именно сегодня вы решили нарушить традицию и почтить нас своим присутствием?
– Очень даже соблаговолю – откликнулся лорд Кальменгольда, вызывающе улыбаясь остальным. – Я давно осознал, что выдать дочерей хотя бы за одного захудалого дворянина из ваших владений – несбыточная мечта. На это никаких самоцветов не хватит. Торговля? Мои рудники дают достаточно прибыли, чтобы держать в узде мечников, а те приструнят простолюдинов. Я не впадаю в экстаз от шелков или еды, как лорд Таусширский. Судя по вам, Бельгор, вы съели столько же, сколько остальные лорды. Мои слова недалеки от правды?
Бельгор Таус залился краской и чуть не подавился вымоченным в меду кролем.
– Так что же мне все-таки нужно? – невозмутимо продолжил Шэл Кальм. – Ах да. Всего лишь Железная Вольница. Я требую то, что мое по праву чести и справедливости. Требую у вас, равные мне.
– Что?! – одновременно взревели Кайл Шэнсоу и Генрих Сулроуд. – Это немыслимо!
– От чего же, – продолжал щериться сир Шэл. – Уж не хотите ли сказать, что я не лорд?
Он поднялся и подошел к старому гобелену, изображающему архигэллиота и тянущихся к нему зверей. Лисица, волк, баран, медведь, три ежа, орел, росомаха, вепрь, сова, форель, лось, куница. Вожди остготов приняли веру в Гэллоса и Аллану, но все еще оставались дикарями. Они выбрали в качестве гербов простых зверей, без лишних завитков и украшений. Здесь были и другие – пять воробьев, огромная щука, заяц. Тринадцать Земель не раз перекраивались и так и эдак, менялись династии, вымирали семьи. До сих дней дожили только крепкие дома. Одинокий гриф завис над плечом архигэллиота. Копоть почти стерла его с полотна, но детали угадывались даже сейчас, несмотря на ветхость ткани.
Шэл показушно пригляделся к полотну.
– Да нет же, точно лорд. – Он выпятил грудь. На камзоле черной нитью швеи выткали узорного грифа на желтом поле. – Один из тех, кто правит Тринадцатью Землями.
Шэл Кальм стянул перчатку и бросил на стол. Рукавица заскользила по лакированной столешнице, остановившись на границе земель Томаса Кэнсли. На кожаной поверхности виднелось клеймо. Круг, символизирующий власть тринадцати. Их право восседать во главе круглого стола. Такие же перчатки были сейчас на хозяине Кабаньей Норы.
– Ни разу с момента смерти отца и до этого времени я не заявлял права на Железную Вольницу, уступая ее другим. По-моему будет верхом несправедливости не отдать мне воинов всего на один год.
– Но почему сейчас, – почти застонал Кайл Шэнсоу. – Ни через год. Ни через два? Ни год назад? Вы приходите как ночное видение и заявляете права именно тогда, когда решается вопрос о чести всех лордов Тринадцати Земель…
В дверь вежливо постучали. Слуги открыли массивные створки и впустили гонца. Прибывший проделал дальний путь. Нижние одежды были замызганы дорожной грязью. Подмышки покрылись мокрыми пятнами. От него несло конским потом.
Гонец подошел к Кайлу Шэнсоу, чуть подрагивающими руками протягивая письмо, скрепленное восковой печатью. Кайл сломал медведя из сургуча и вчитался в строки.
– А почему бы и нет, – пожал плечами сир Шэл. – К тому же, в данной ситуации решать уж точно не вам, благородный и немного косолапый сир Кайл.
Лорд Шэнсвуда даже не заметил колкости. Он перечитывал письмо, и лицо его выражало неподдельный ужас. Томас не представлял, что в этом мире способно ввергнуть могучего воина в такое состояние.
– Сир Томас, – обратился к нему лорд Кальменгода. – Я сожалею о вашей утрате. Я уважал Стэша за его храбрость. За то, что он не побоялся открыто заявить то, о чем думали многие из нас. Поверьте, я скорблю не меньше вашего. Но сейчас будет лучше, если Железная Вольница останется у меня. Грядут перемены.
Второй человек, кто говорит ему о переменах. Томас взглянул на леди Берри. Древняя сова не показывала виду, шамкала беззубым ртом, пытаясь разжевать кусок шпигованной свинины. Картина мира усложнилась. Эвиция заранее просчитала, как будут разворачиваться события. Использовать смерть брата, чтобы отвести рати Вольницы подальше, на задворки империи. Исключить их из сложной партии. Кальменгольд и Беррислэнд. И все это происходит именно тогда, когда умирает старый кардинал, а новый отбывает в столицу для совершения интронизации. Заговор? С какой целью? Неужели все это так важно, что Эвиция снизошла до беседы с тем, кто позволил ее дочери умереть? Что ты задумала, старуха?
– Это сказали тебе трехгрудые женушки, заглянув в гремучий котелок? – Генрих Сулроуд поглаживал шерсть волчьей шкуры.
– Томас, – Шэл смотрел только на него, не обращая внимания на других, – решать вам.
– Томас, – леди Берри мучительно проглотила так и не разжеванный кусок. Неловко помолчала. – Сделайте правильный выбор.
А есть ли он у меня, старая склочница? Ты приходишь спустя столько лет и говоришь мне словно несмышленому ребенку, как и что нужно сделать. Это не достойно рода Кэнсли.
А что достойно?
Он задумался. Что будет справедливо по отношению ко всем лордам?
– Мы проголосуем, – процедил он. – За кем останется большинство голосов, тот получит Вольницу.
Кайл Шэнсоу поднялся, со скрипом отодвинул кресло и, не говоря ни слова, вышел из залы собрания.
– В кои-то веки я с ним согласен, – бросил Генрих Сулроуд и присоединился к лорду Шэнсвудскому.
За ними последовали Нойлен Уоллштайн, обнимающий плачущую жену, Жеан Фарслоу и раздосадованный Дрэд Моргот с сыновьями.
Оставшиеся вяло отдавали голоса за сира Томаса. Леди Берри и леди Лизен присоединились к Шэлу Кальму. Гарольд Коэн заплетающимся языком отдал голос за Кальменгольд, но сир Томас сильно сомневался, что лорд Коэншира соображает, что говорит.
Томас видел разочарование во впалых глазах мудрой совы. Опять его упрямство вошло в конфликт с ее рациональностью и победило. Правильно ли он поступил? Томас не мог ответить на этот вопрос, зато знал ответ на другой. Он поступил по чести.
Лорды покидали залу собраний и разбредались по замковым покоям – кто в опочивальню, кто подышать свежим воздухом.
Его тронули за плечо. Обернувшись, он встретился взглядом со спутницей Шэла Кальма. Женщина откинула капюшон, показывая миру красивые ухоженные волосы, приколотые осиновой заколкой на имперский манер.
– Мы можем поговорить наедине?
Он кивнул. Женщина повела его в темный закуток донжона, подальше от любопытных ушей. Вечер темным плащом окутал крепостные стены. Стражники зажигали факела. На круговых башнях отражались их искаженные фигуры. Тени-чудовища крались во тьме.
– Почему вы не доверились леди Берри, сир Томас? – спросила незнакомка.
Он узнал мелодичное наречие Священных Земель.
– Кто вы?
– Я та, кто желает вам добра. И та, кто желает гибели архигэллиоту.
Опасные слова. Скажи она их не тому человеку, наказание было бы намного хуже тех, что присуждались чернокнижникам.
– Можете звать меня Затворницей.
– Не люблю, когда темнят. Меня пытаются втянуть в заговор, не сообщая подробностей. Если хотите, чтобы я вам верил, вы должны доверять мне. Ваше имя?
Она минуту раздумывала, затем решилась. Из-под плаща появилась увесистая пачка перчаток, сшитая цепью. Женщина поддела ее наперстком, похожим на те, что используют швеи. Только этот заканчивался коготком. Очень острым коготком, предназначенным пускать другим кровь. Сир Томас никогда раньше не видел подобного металла. В отблесках факелов он переливался всеми цветами радуги.
– Валентина Дель Дио. Таково имя, данное мне при рождении. Сир Томас, Церковь перестала быть щитом от греха, так как грешники и есть Церковь. Они ее плоть от плоти. Вы знаете, не можете не знать.
Он знал. Святой престол шатался. Из года в год краеугольный камень веры истачивался. Червоточины поражали города чаще, чем столетие назад. Церковники жгли ведьм и закрывали глаза на собственные бесчинства. В монастырях больше не учили грамоте. А темные люди вредят не меньше злых.
Выжила бы его жена, если бы он доверился Эвиции? Проявил характер, откинул предрассудки? Лучше не знать.
– Церковь непогрешима. Каждый, кто сомневается в этом – еретик и мертвец.
– Церковью правят такие же люди как я или вы, – ответила Валентина. – А люди смертны. Ответьте мне, что если бы священник сам привел к вам ту повитуху? Как бы поступили в этом случае?
– На что вы намекаете?
– Перемены накрывают империю как волны. Они обрушат основания церкви и смоют тех, кто не сможет выбрать верную сторону. Я не скажу вам, кто победит в этой войне, сир Томас, но могу указать одну из возможных сторон.
Она кивнула на перчатки. Одна из кожи дракона. Другая без большого пальца. Была в связке и крохотная перчатка из легкого ситца и другая, тяжелая, покрытая мехом. Такие носят норды. Или борейцы.
– Теперь их десять, – имперка похлопала по шести кожаным перчаткам с клеймами лордов, только что заседавших за круглым столом. – Ваша может стать решающей. Остаться в стороне не удастся. Выбирайте душой, сир Томас. И скорее. Иначе будет поздно.
Протяжный крик огласил тихие сумерки. К одинокому голосу через мгновение присоединились еще несколько. Кричали женщины. Где-то в правом крыле замка. Там находилась его спальня.
Томас Кэнсли поспешил туда, готовясь увидеть вспыльчивых Кайла Шэнсоу и Генриха Сульсширского, молотящих друг друга по чем зря. Но он ошибался.
В чем сила, папа? В нас сила, сын. Наполняет, дает уверенность и отвагу.
Кайл Шэнсоу болтался посреди своей комнаты, словно пугало на поле. Могучая шея не сломалась, и лорд Шэнсвуда умирал медленно. После смерти кишечник опорожнился. Смердело как в казарменном нужнике.
Томас Кэнсли распорядился снять тело, слуги увели впечатлительную прислугу, нашедшую труп. В могучих руках Кайл сжимал письмо. Томас с трудом высвободил бумагу из хладной хватки. Прочитал.
Охрана. Сиделки. Всех прирезали на третью ночь после отбытия Кайла Шэнсоу. И дети. Им отняли языки и перерезали горло. Жрецы Немого Бога смогли пробраться внутрь замковых стен? Или они изначально прислуживали Кайлу? Если так, возможно ли, что другим лордам тоже стоит опасаться?
Он последний раз взглянул на Кайла.
Бывалый воин, гнущий руками подковы, выходящий пешим против конного, против десятка латников. Бывалый рубака. Был ли он по-настоящему сильным?
Что бы он сказал своим детям, когда придет время?
В чем сила, папа? В нас сила, сын. Она в тех, кто может выдержать испытания и… способен измениться.

Глава 6

Друзья и воры

Пошатываясь, он поднялся с колен, неловко отряхнул прилипшие к коже мокрые одежды. Водопад хлестал яростно, словно давал пощечину.
Кэт больше нет…
После тяжелой и изнурительной ночи голова гудела как церковный колокол. Хотелось лечь и уснуть. Забыть все ужасы прошлого. Но Лотт понимал – это невозможно. Еще один призрак встанет за спиной, чтобы нашептывать то, что он и сам про себя знает.
Братоубийца. Клятвопреступник. Беглец. Грешник. Ни на что не годная тряпка.
Лотт подошел к телу Уля. Потянул за рукоять. Кинжал с влажным шелестом подался назад. Стянул кольцо с янтарем в шаткой оправе. Боевой трофей не принесет никакой радости, но, они сумеют получить за него кое-какие деньги.
В последний раз посмотрел на мертвого трактирщика. Этот человек разрушил все хорошее, что у него было всего за ночь. Чувствовал ли он жалость. Нет, уже нет. Уль получил по заслугам. Но и злость ушла. Он не мог злиться на мертвых. Они всего лишь прах, а душа, он верил, горит в аду. Если в жизни есть боги, она там.
Кэт умерла.
Квази попыталась подняться, но не смогла. Неверная протянула к нему руки.
Хватит жалеть себя. Нужно думать о живых. Мертвые подождут.
Лотт помог чародейке подняться. Квази, била мелкая дрожь. Она прильнула к нему, чтобы не упасть. Он ощутил ее грудь под одеждой, уловил едва ощутимый аромат мяты, исходящий от коричневых, словно старый мед, волос. Еще день назад это вызвало бы в нем плотское желание. Но сейчас перед Лоттом была не красавица из далеких краев, а женщина при смерти. Он взял чародейку на руки. Квази почти ничего не весила. Неверная опять потеряла сознание. Глаза закатились, и голова приникла к его плечу.
Уль с сыном проломили стену, найдя слабое место в кладке. Лотт вышел через рукотворный проход в одну из опочивален. Скорее всего, здесь отдыхали фрейлины королевы. Комната была широкой, но особой роскоши здесь не наблюдалось. Он вышел из комнаты, прошел по длинной анфиладе к вычурной лестнице. Деревянные перила прогнили и осыпались трухой. Часть ступенек были разбиты.
Он спускался осторожно, то и дело перехватывая Квази поудобнее. Чародейка не приходила в сознание. Это начинало беспокоить.
Ветка многовекового вяза выдавила стекло стрельчатого окна. Листва перегородила путь и Лотт, глухо ругаясь, пролез сквозь колкие сучья. Они вышли через боковой проход. Сюда видимо подвозили бочки с вином, чтобы затем положить их в прохладу погребов. Пользуясь полосами, оставленными от телег как картой, Лотт покинул мрачный дворец Фениксов. Обогнул заросший сад с дикими яблонями и вишнями, прошел мимо высохшего фонтана, в котором чижи свили гнезда. Лотт продрался сквозь кусты лавра и добрался до места ночевки девушек.
Он бережно положил Квази на траву, укрыв плащом как покрывалом. Оттащил мертвых Терция и мальчика Квадроса к разрушенной кладке. Основание покосившейся башни почти истерлось. Подчинившись наитию, Лотт вытянул кирпич из строительного массива. Что-то хрустнуло в башне. Надломилось как старая кость.
В пепелище валялся обугленный кисет. Лотт долго смотрел на него, собираясь с мыслями. Прошлое тянуло к себе, закручивало как воронка шторма. Возвращало на круги своя.
Стоило отдохнуть и немного прийти в себя после сумасшедшей ночи. Нужно оставить воспаленное сознание в покое. Ломка потихоньку отпускала, но сердце при виде того, что сталось с вожделенной атурой, предательски щемило.
Он не мог вот так все бросить и двинуться дальше. Только не сейчас. Ему нужна Кэт, его желтоглазая чертовка.
– Я вернусь, – прошептал Лотт спящей чародейке. – Мне нужно знать наверняка, пойми. Дай мне часа два, может три. Я не брошу тебя, обещаю.
С этим он покинул ее среди запустения и смерти.
День обещал быть жарким и безоблачным. Солнце поднялось высоко и щекотало яркими бликами глаза, ласкало кожу мягкими прикосновениями. Лотт пошел на запад, поднялся по вытесанным в каньоне лестницам, чтобы получше оглядеть местность. Дворец Фениксов вытесали из скальной породы, как из бревна рубанком и топором снимают стружку, чтобы сотворить столешницу. Лотт взобрался по пологим откосам, стараясь выбирать не шатающиеся камни. Перепрыгнул на крышу круглой башни. Покачиваясь, схватился за верхний выступ нависающего утеса. Секунду казалось, что он не удержится и сорвется вниз. Лотт сделал глубокий вдох и подтянулся. Поднял верхнюю половину туловища, закинул на уступ ногу и поднялся.
Каньон в этом месте был каменистым. Хилые ростки не могли толком укорениться в твердой почве. Он с опаской подошел к противоположному концу. По другую сторону каньона синим пятном растекалось озерце. Белесая вода вырывалась из дыр в кладке скальной породы.
Кэт где-то там. Внизу. Ждет, когда я ее похороню.
Лотт потратил несколько часов, чтобы спуститься. Заработал пару ссадин и едва не сломал ногу. Наконец, почувствовав под ногами твердую почву, он вздохнул с облегчением.
– Кэт! Кэт, отзовись! Кэт, пожалуйста, скажи, где ты!!!
Скажи, что жива. Скажи, что дашь подзатыльник, и все будет как раньше.
От льющейся сверху капели по озеру шла рябь. Он посмотрел на свое изображение. Карие глаза воспалены, лицо осунулось и исхудало. Почти что кожа, натянутая на череп. Нос как у брата чуть загнут вниз подобно орлиному клюву. Волосы сваляны в колтун и торчат в разные стороны как у безумцев, просящих милостыню около статуи Святой Элайзы. Одежда тряпкой болтается на исхудавшем теле. Недельная щетина грозит превратиться в бороду. Кровь большой семейки Уля покрыла каждую пору лица. Не человек. Оголенная душа, ждущая приговора богов в чистилище.
Он плеснул водой в лицо, остервенело потер руками, смывая боль произошедшего. Все страдания. Все грехи.
– Кэт!
Желтоглазая молчала. Стрекотали сверчки, пели птицы. Недалеко плескалась рыба. Вкусная и огромная. Ленивая, ждущая, чтобы ее поймали и зажарили на обед. Чудесный день.
Он двинулся, держась кромки озерца и выкрикивая имя желтоглазой. Гладь была чуть мутной, известняк потихоньку вымывался из камня и иловыми залежами оседал на дне. Вода имела странноватый чуть соленый привкус. Лотт не отважился на глоток.
– Кэт!
Сердце на миг остановилось. А затем забилось со страшной силой, разрывая грудную клетку барабанным боем. Он увидел знакомую куртку. И кровь. Свежую, еще не запекшуюся на солнце. Много крови. И тошнотворно длинные лиловые кишки, обрывающиеся возле раздвоенной ивы.
На границе между озером и наседающим лесом земля взрыхлилась. Что-то разбросало комья травы на низко растущие ветки. Он увидел следы когтей.
Волки. Трое, может и целая стая. Трупы прибило к берегу или же звери плыли за ними? Все возможно, когда тебе преподносят готовую еду, которую даже не нужно загонять.
Невдалеке хрустнула ветка. Раздалось глухое рычание. Лотт попятился, не рискуя опрометью броситься прочь.
Что он мог сделать? Попытаться отбиться от хищников ножичком? Сквернословить? И все ради пары обглоданных костей? Кэт не одобрила бы подобное безрассудство.
Лотт понимал это как никто другой, но на душе все равно скребли кошки. Он не смог даже толком попрощаться с покорившей-ветер. Вся его жизнь – нелепая шутка Гэллоса. Все что он делает либо обречено на провал, либо приносит несчастье тем, кто находится рядом.
С такими мыслями он вернулся к Квази.
Неверная не приходила в себя. Лотт склонил голову к ее груди. Чародейка боролась за жизнь. Дышала редко и тихо. Веки слегка подрагивали.
Для нее путешествие с Лоттом тоже не прошло бесследно. Роскошные смоляные кудри стали ломкими как сухостой, лицо обескровлено, словно перед ним посмертная гипсовая маска. Сурьма размазалась по щекам, подтеками двигаясь к уголкам губ. На нежной шее полноводными реками проступили вены.
Сколько ей осталось? Неделя? День? Час? Он теряет спутников как пожилые мужья волосы.
– Аллана, спаси и убереги, – прошептал он под нос без особой надежды на то, что супруга Гэллоса откликнется и покинет солнечный престол, чтобы даровать милость какой-то неверной и проклятому братоубийце.
Усталость брала свое, глаза закрывались сами собой. В сознании теплились мысли о сожалении, смерти и только одна совершенно четкая – сон. Ему нужен отдых.
Однако вместо того, чтобы лечь Лотт собрал разбросанные где попало тюки, приторочил их к жующим высокую траву лошадям. На глаза попалась котомка Кэт, совсем легкая, вся в заплатах и сальных пятнах. Внутри несколько пучков трав, ржавые ключи и Соломенная Бэт. Теперь он понимал, как похожа кукла на старшую сестру покойной девочки. Лотт замахнулся, чтобы выбросить ненужную рухлядь. Однако так и не сделал этого. Еще не время прощаться.
У каждого в этом мире есть ноша, от которой невозможно избавиться. Груз потерь. Тяжесть вины, нарастающая как снежная лавина. Он не должен больше терять друзей. И эта дырявая мешковина не даст ему забыть главного – мы ничто без тех, кто стоит за нашей спиной.
Он попробовал разбудить Квази, но та не отозвалась. Тогда Лотт привязал ее к седлу и тихонько повел Пегушку вперед. Лошадка послушно двинулась вперед, ведомая новым хозяином.
Когда они покидали каньон, покосившаяся башня дворца Фениксов соскользнула с опор и рухнула вниз, вздымая клубы грязно-желтой пыли. Облако толченого камня рассеялось, и Лотт увидел чудовищный вылом в гладком мраморе стен. Это было похоже на подточенную сладостями дырку в молочной белизне зуба. Мерзкая несуразность в прекрасном. И богатая могила для подонков.
Это он помог башне рухнуть. Ничтожный человечишка запросто разрушил то, что возводилось не одно десятилетие.
Он ориентировался по солнцу. Раскаленный желток мучительно медленно клонился к окоему, вызывая приступы жажды и желание прилечь под куст и отключиться.
Лотт забыл, когда в последний раз ел. После ночного бунта желудок робко давал понять, что не прочь обзавестись кусочком чего-нибудь съестного.
Они вошли в редколесье к закату. Белки сновали по зеленым побегам дубков. Низкие, еще не вошедшие в силу лет липки не давали желанной тени.
Лотт напоил лошадей у небольшого ручья. Смочил губы чародейки. Квази бормотала во сне, но он не понял слов.
Лотт нашел кусок черствого сыра на дне холщевого мешка и жадно его проглотил. Оцарапав горло, комок ухнул вниз. Живот приветливо заворчал и успокоился на время.
Словно во сне он увидел медленно движущиеся телеги, мелькающие подобно видению среди остропиких осин. Крытая черным сукном повозка хромала на одно колесо, за ней тащилась телега, везущая несколько гробов из желтой древесины.
«Смерть не спешит. Играет. Забавляется».
Он принял эту новость с мертвецким спокойствием. В иной раз Лотт ужаснулся только об одной мысли о такой встрече, но сейчас сил на что-либо еще просто не осталось.
Телега остановилась, замерев на пригорке. Возница, скрывавшийся в сумраке темных занавесей фургончика, приветливо помахал им рукой.
– Мир вам, добрые люди! – звонко провозгласил он и чопорно ступил с козел на грешную землю. – Чудный день подарили нам боги, не правда ли?
– Отчего вы так считаете, отче? – когда незнакомец подошел ближе, Лотт заметил символы Церкви Крови, вышитые на рукавах священника.
– Ну как же, дитя? Птицы поют чудесные трели, солнце светит – не нарадуешься, а когда ты целый день без крошки хлеба в желудке, Аллана, приводит тебя к столу, ломящемуся от самой вкусной снеди в мире!
Не спрашивая дозволения, священник сел подле Лотта и вкусил черствого сыру так изысканно, словно обедал с самим архигэллиотом.
– Изумительно, – вынес он вердикт. – Руперт, отведай.
Гробовщик слез с груженой повозки и поспешил присоединиться к трапезе.
– Птицы поют и не такие песенки на полях, наполненных трупами, солнце светит одинаково как грешникам, так и праведникам. А ваша чудесная еда – залежалый кусок глины, – ответил Лотт.
– Возможно и так, – хохотнул священник, почесывая лысую маковку, окруженную венцом тонзуры. – В конце концов, мы видим только то, что хотим видеть. Кто-то плохое, кто-то хорошее. А истина, она всегда в золотой середине.
– Истина в том, что мы смертны. Некоторые умирают раньше, некоторые позже. Я сегодня потерял друга, святой отец. Верного и терпеливого ко всем моим жалобам. А через день или час потеряю еще одного. Они уйдут, а я ничего не смогу сделать. Все что остается, болтать со случайным прохожим о погоде и наблюдать как он меня объедает.
– Я бы выпил вина, – пожаловался священник. При своей худобе, он поглощал скудные остатки припасов на удивление живо и даже с аппетитом. – В нем кроятся все тайны мира. Где-то на донышке одной из бочек. Главное стараться и верить в то, что делаешь.
Лотт развел руками, сожалея, что не припас прожорливому иноку бутылочку другую.
Монах скорбно сложил руки в молитве и зачастил светильничный псалом из вечерни, попутно благословляя хлеб насущный, ниспосланный чуть ли не самим Гэллосом скромному рабу божиему.
Лотт смежил веки, позволив себе краткий отдых перед тяжелым путем.
– Гэллос не зря направил меня по этой дороге, – монах прервался на мгновение. – Мне кажется, боги наблюдают за тобой очень пристально. Не подведи их.

***

Когда он разлепил слезящиеся глаза был вечер. Аллана рассыпала ожерелье из звезд по атласу пурпурного неба. Тихо поскрипывала ось телеги. Руки и лицо искусал проклятый гнус; кожа зудела и чесалась.
Лотт поднялся, разминая затекшие конечности и застыл как в копаный.
Он спал в гробу.
– Преподобный, – загорланил пропитой глоткой возница телеги. – Наш покойничек ожил!
– Не смешно, – отозвался Лотт.
Раньше он бы осенил себя святым знаком, сплюнул через плечо или хотя бы поставил свечу на алтарь. Что-то изменилось. Он стал грубее, безразличнее.
– Чем здесь несет? – спросил он у возницы, но увидев его чумазое лицо, понял, что нашел источник неописуемой вони. Скорее всего, мужичок в последний раз мылся на весеннее равноденствие. К тому же, подле деревенщины лежал мешочек с конскими яблоками, собираемыми на розжиг.
– Я же говорил – любимец богов, – отозвался из хромого фургончика монах. – Ты должен мне пфенниг, Руперт.
– Агась, – согласился пахучий гробовщик. – И не стыдно вам, отче, простой люд обирать?
– А не стыдно тебе, пропойца, ставить на смерть бедолаги? – парировал монах. – Парень, если не хочешь пропитаться запахом конского навоза на всю оставшуюся жизнь, перебирайся ко мне на козлы.
Лотт с благодарностью принял приглашение и составил священнику компанию.
– Я долго спал?
– Это мало походило на сон, – покачал головой инок. – Скорее обморок. Два дня не приходил в себя. Все повторял во сне имя Кэт.
Видимо, что-то отразилось на его лице, так как монах поспешил продолжить:
– Не волнуйся, жива она.
– Жива?!
Сердце забилось быстрее, он знал, что не стоит этому верить, но все равно хватался за призрачную надежду.
– Пока жива. Спит внутри.
Лотт отдернул черное сукно и заглянул внутрь.
Квази лежала среди церковной рухляди, будто ожидая, что ее начнут отпевать. Над головой неверной раскачивалось незажженное кадило. На внушительном рундуке грудой лежали требники и старенькая с рваными краями Книга Таинств. Святые символы, выплавленные из серебра и меди, болтались на гвозде, связанные одной шнуровкой, словно горсть баранок.
Монах укрыл чародейку плащаницей с вышитым ликом святого Бенедикта, грозящего людям Халифата двуручником. «Смерть неверным» вещал мертвый архигэллиот и Лотт не сомневался, что его слова близки к правде.
Он провел рукой по изможденному лицу Квази. Девушка застонала во сне и облизала засохшие губы. Лотт нашел бурдюк с теплой водой и смочил ей губы.
Глупо было надеяться на чудо. Конечно, откуда незнакомцу знать кто такая Кэт. Но разубеждать его не стоило. Что скажет служитель церкви о том, кто путешествует в компании с неверной и оплакивает чахоточную? Ничего хорошего.
– Спасибо, что позаботились о нас, отче, – сказал Лотт, возвращаясь на козлы.
– Клавдий. Зови меня по имени, прошу тебя. В дороге не важно, кто делит с тобой еду и спит под одной крышей, верно?
Лотт кивнул и назвал себя. Если божьему человеку угодно говорить с ним на равных, пусть так и будет.
– Это долг каждого слуги Церкви – заботиться о пастве, – благодушно продолжил монах. – Мы проводники душ к солнечному престолу. Гробовщик присмотрел за вашими лошадьми. Вся тройка ухожена, сыта и готова к дальнейшим тяготам жизни.
Священник указал на бегущих позади фургона животных.
– Не в пример их хозяевам, – улыбнулся благодетель. Ясные глаза кололи острыми спицами, заставляя Лотта ерзать на скамье, гадая, что у того на уме и стоит ли дальше злоупотреблять гостеприимством. – Нелегко расстаться с «блажью», верно?
Лотт оцепенел. Рука привычно потянулась к спрятанному за пазухой кисету. Марш заставил себя кивнуть, заметив, как пристально смотрит на него Простой-Попутчик-Клавдий. Перевел дух, поняв, что честный ответ его устроил. Он спросил:
– Откуда узнали?
Вместо ответа Клавдий отвернул засаленный паллуим, скрывающий шею. На белой коже отчетливо виднелись позвонки. Четыре кривых борозды пропахали всхолмья поперек, навсегда оставив жуткий след.
– Даже мученики приходят в этот мир с тенью порока на челе, – назидательно сказал чернец. – Священники тоже люди. Давным-давно я был таким же, как ты. Потерявшим мир в душе. Атура стала для меня любовницей, сестрой, матерью. Всем. Ты знаешь, как бывает – однажды понимаешь, что порошок важнее, чем еда, вода и сон. И скорее забудешь собственное имя, чем принять дозу.
– Что-то изменилось?
– Да, изменилось, – монах безотчетно потер старые шрамы. – На меня снизошла божья благодать, – видя реакцию Лотта, Клавдий улыбнулся уголками губ. – Боги любят испытывать людей. Думаю, именно во время наивысшего душевного напряжения вскрывается истинная наша натура. Я убил человека за очередную понюшку. Он наградил меня шрамами на шее. Я выдавил ему глаза большими пальцами. Я сделал это, потому что у него были деньги. «Блажь» закончилась спустя два дня, но грезить я не перестал. Я видел мертвеца без глаз и ночью и днем, во снах и наяву. Он и сейчас приходит. Смотрит. Ждет, когда дам слабину.
Мой кат. Мой ангел. Призрак не дает прикоснуться к запретному плоду. Он знает – еще одна понюшка и я его навеки. Со всеми потрохами. Мы приходим к Гэллосу разными путями и не все они светлы и торны.
Так и живу. По левое плечо слепец, по правое – Церковь Крови. Они хороший якорь, чтобы не сдаваться и пытаться жить вместо пятнашек с костлявой.
Лотт потеребил переметную суму Кэт. Услышал бряцанье ключей внутри.
– Мне говорили, что с «блажи» невозможно соскочить. Либо она, либо лютая смерть.
– Слышал, – кивнул чернец. – Но вот я, а подле меня ты. И мы едем вместе. Два человека, которые должны умирать в муках. Не это ли божья милость, Лотт?
– Тогда почему они оказывают ее не тем людям?
– С чего ты решил, что тебе отсюда виднее, чем Гэллосу с небес?
Лес редел. Деревья попадались все реже. Вскоре им встретилась хижина лесоруба. Затем еще одна. Когда край неба заволокла агатовая мгла, они остановились на ночлег в ржаном поле. Крестьяне закончили покос, срезав зрелые колосья. Лотт примял стебли, вынес Квази на воздух, положив на мягкий стог. Чародейка умирала, и он ничего не мог с этим поделать. Только наблюдать, как жизнь по капле покидает ее.
– Завтра будем в Бенедиктии, – отозвался монах. – Покажешь девушку лекарям.
Лотт промолчал. Он знал, что лекари лишь покачают головой, а монахи откажутся отпеть хладный труп иноверки.
– Да кто ж пустит ее внутрь, – удивился жевавший солонину гробовщик. Слабый ветер доносил с его стороны легкую вонь конских яблок и немытого тела. – Паче кинут в казематы, а парня выпорют для острастки.
– Пустят, – уверенно произнес Клавдий.
– Бенедиктия? – переспросил Лотт. – Вы направляетесь в Собор Тысячи Мечей?
Монах подтвердил догадку слабым кивком.
– День Святого Клемента на носу, бестолочь, – откликнулся гробовщик. – Давеча в городе церковники допустят к причастию прихожан у Места Силы. Из Солнцеграда привезут реликварий с доспехами и мощи с прахом Миротворца. После сожжения жители поставят столы кругом и украсят храм венками из золотарника и подсолнухами.
В пути время текло быстрее, чем в четырех стенах Гэстхолла. Он провел в скитаниях три месяца и даже не заметил, как подкралась осень.
В голове зародилась безумная мысль.
Если Делия праздновала день своего святого так же пышно, как в Землях Тринадцати чествовали Святого Джерома, городишко наполнится паломниками. Горожане выплеснуться на улицы как вода из сита. Возможно ли, что он сумеет воспользоваться столпотворением и проскользнуть в святая святых?
– Сожжения?
– Урожайный для церковников год выдался. Поймали темного. Устроил богохульный алтарь близ кладбища и каждый раз, когда хоронили добрый люд, он в ту же ночь совершал богомерзкие ритуалы во славу трижды проклятого Зарока, – охотно рассказал гробовщик. – И чахоточную, что ворожбой своего народа якобы лечила язвы и плела наветы на агапитов. Мол, лечцы из них худые. Болотница желтоглазая потравила цельную семью своими травицами, грибками да настойками.
– Гробы предназначены им?
– Да, – сказал Клавдий. – Каноники приказали. Похороним при соборе, как священников. Епископ надеется добиться от святейшества, Иноккия Третьего, возведения их в лик мучеников.
Ночь прошла тревожно. Лотт почти не спал, то и дело ухаживая за Квази. Гробовщик и инок храпели как первые из праведников.
С первыми петухами Клавдий вскочил, громогласно читая заутренние молитвы и осеняя давшее им прибежище святыми символами. Скудно позавтракав гусиными яйцами, они продолжили путь. Лотт потряхивался в фургоне и беспокойно наблюдал как из-за устланных клевером холмов медленно выныривают шпили Собора Тысячи Мечей.
Вершины разномастных капелл с крестовинами узорчатых окон на каменном теле значительно превышали городские стены. Фиосетто строил на века и не скупился на размах. Серебро, золото, бронза и отполированная до блеска медь без единого темного пятнышка сверкали под теплыми солнечными лучами, восславляя Святого Бенедикта. Многоугольник храма раздался в стороны, ширясь как дрожжевое тесто. Лотт видел дыры многочисленных церковных порталов с пригорка и людей, выходящих после службы.
Громовым раскатом грянул колокол. Металлический перезвон голосов Столетней Войны больно ударил по ушам. Лотт поежился и сгорбился на сиденье. Казалось, звонят по нему, провожая грешника в глубины преисподней.
Ты все делаешь правильно, твердил он себе, отгоняя панические позывы покаяться перед попутчиком и сдаться на милость богов или бросить то немногое, что у него оставалось и бежать без оглядки. Он просто человек. Смертный, как и любой из людей.
– Поспешим, – нарушил молчание Клавдий. – Начинается казнь.
Около ворот инок спешился и показал стражникам у ворот кипу бумаг. Он недолго пообщался с ними, указывая на Лотта и гробовщика. Те усиленно кивали, проявляя недюжинное для людей их сорта рвение. Не проверяя содержимое фургона, они приказали поднять ворота. Завертелось деревянное колесо и массивная герса, унизанная клепками с собачью голову в сочленениях, медленно поднялась, пропуская их в Бенедиктов град.
На лобном месте царила давка. Людские массы теснили друг друга в надежде хоть одним глазом узреть, как кого-то лишают жизни. Женщины поливали приговоренных бранью, отцы подсаживали плачущих и потерянных детишек себе на плечи, чтобы те не пропустили самого главного.
– Дормитории агапитов в левом крыле Капеллы Бронзовой Сотни, – перекрывая шум толпы крикнул инок, указывая на вершину дальней церквушки. Скажи им, Клавдий молится за ее душу и радеет за скорое выздоровление.
Лотт кивнул и принял вожжи из рук монаха. Чернец исчез в столпотворении. Изредка черная ряса мелькала в пестрых нарядах жителей города, приближаясь к связанным узникам.
Лотт щелкнул языком и дернул поводья, принуждая лошадей тащиться вперед. Краем глаза он посматривал на приговоренных.
Темному инквизитору дали слово. Избитый, в кровоподтеках он все еще бравировал и изрыгал на людей проклятия.
– Никто не спасет вас от Властелина Ночи и Мрака! – кричал он им. – Ваши боги лживы. Они оставят вас гнить в земле, затмив солнце у себя за пазухой. Только Зарок несет свет, только он.
Кто-то кинул камнем и темный поник. Из расквашенной губы потекла тонкая струйка крови.
– Я не могла им помочь, – взмолилась желтоглазая. Покорившая-ветер ничуть не походила на Кэт. Была на полголовы ее выше и старой. Татуировки на теле потускнели и выцвели. Зрачки цветом походили на протухший яичный желток. – Я старалась, ветер да не развеет мой прах, старалась им помочь, но пришла слишком…
Палач надел ей на голову мешок.
– Пожалуйста, дайте последнее слово, – взмолилась та. – Соборование им не помогло бы в любом случае!
Пламя от факела резво перебежало на сухой хворост. Огненные языки жадно подбирались к ступням желтоглазой. Она начала вопить.
Ей вторил темный инквизитор, только Лотт знал, что ему уготована легкая смерть. На шее жреца проклятого бога висел мешочек, в котором таилась крохотная порция атуры. Лотт хотел бы забыть, но память услужливо подсовывала воспоминание, как лютой зимой он выманил подобный мешочек у такого же смертника как эти двое. Бывший оруженосец пообещал найти мать арестанта и сообщить, как тот умер и его последние слова, полные любви к семье. Он взял мешочек и тут же забыл обо всем, кроме того, что находилось внутри.
Огонь танцевал вокруг приговоренных, лизал кожу, ходил кругом, словно не решаясь приступить к основному блюду.
Лотт проехал мимо, даже не обернувшись на хлопок. Он и без того знал, что «блажь» вспыхнула, подарив легкую смерть темному. Желтоглазую наказали более жестоко. В ее криках не было ничего осознанного, только боль. исторгаемая глоткой.
Лотт проехал маленькую наружную базилику какого-то святого с необычайно длинной бородой и свернул в сторону от капеллы Бронзовой Сотни. Он остановил фургон около панно, изображающего одну из битв Столетней Войны. Архигэллиот отбивался от полчищ иноверцев, пока последние из легиона божьих воинов несли павших на своих руках. Лотт знал, что пройди он чуть дальше и увидит смерть и вознесение главы церкви к солнечному престолу, только не это было его целью.
Лотт забрался внутрь фургона и поднял беспамятную Квази. Перекинув ее через спину, он прошел в уложенный порфировыми плитами центр собора. Сверху нависал необъятный колокол, удерживаемый десятком цепей толщиной в три бычьих ноги. Язычок в форме мечника едва покачивался по затухающей амплитуде, намекая о неотвратимой каре, что последует потом.
Караульные отошли поглазеть на корчи приговоренных, облегчив ему задачу. Лотт глубоко вздохнул, заставив подленький внутренний голос замолчать раз и навсегда. Он постарается стать лучше. Ради Кэт.
С этой мыслью он вошел в вибрирующее, налитое магнетической, почти животной мощью Место Силы.
Мгновение спустя взорвались окна собора, осыпав ошметками ликующую толпу на лобном мете.

***

***

Его закрыли в мрачной аскетически обставленной келье одного из насельников собора, оставив только одинокий огарок свечи. Впрочем, Лотт и этому был рад. Он растянулся на жесткой лавке и смотрел в потолок, пытаясь собраться с мыслями.
Он не знал ярилась ли еще толпа и имело ли смысл придумывать план побега. Клавдий, по сути, спас его, не дав людям сжечь еще одного еретика, творившего кощунство. Послушники взяли Лотта под локти и отвели в глубокие недра Собора Тысячи Мечей, а он не особо и сопротивлялся. Бежать? Стоит ему выйти, как разгоряченные верующие набросятся на бывшего оруженосца и растерзают на части.
Время здесь тянулось медленно и вязко. Впервые за дни путешествия Лотт выспался, восстановив исчерпавшиеся силы и приведя мысли в порядок. В конце концов, он не чувствовал себя виновным за то что сделал.
Когда огарок расплылся по столешнице бесформенной восковым пятном, к нему вежливо постучали. Скромный свет разрезал густую мглу, резанув по глазам. Лотт прищурился, вглядываясь в посетителя.
– Клавдий? Я думал за мной придут инквизиторы.
Он улыбнулся и позвал Лотта к выходу.
– Так и было бы, не попроси я за тебя лично.
Лотт еще в пути понял, что имеет дело не с простым отшельником. Тонзуру Клавдия прикрыла обрядная биретта, поверх багряной далматики с золотыми нитями по канту свисал амикт с символом Гэллоса. Пурпурные перчатки и чулки из замши скрыли мозолистые пальцы рук и ног. Тяжелый золотой рационал сменил засаленный паллиум с вышитыми золотом обетами высших священников.
– Монсеньор епископ, – Лотт счел нужным поклониться. – Должен сказать, вы неординарная личность. Ни за чтобы не поверил, скажи мне, что подобные вам путешествуют в компании гробовщиков без слуг и удобств на простых мулах.
– Полноте, Лотт, – отмахнулся Клавдий. – Излишняя кичливость идет во вред любому путешествующему, а должностному лицу тем более. С бедного отшельника все взятки гладки. К тому же, всегда интересно узнать, о чем думают простые люди.
Священнослужитель выразительно посмотрел на бывшего оруженосца. Лотт почувствовал, что зарделся. Пока он силился подобрать нужные слова, епископ продолжил:
– Натворил ты дел, Лотт. Если бы сказал мне раньше, что везешь чародейку…
– Что с ней? Она жива?
Только бы он не опоздал. Еще одна смерть потянет вниз подобно свинцовому грузику на шее утопающего.
– Неверная пришла в себя, – кивнул архиерей. – Спрашивала насчет тебя.
Они поднялись на верхний ярус. Вечерело. Солнечные лучи выплескивали на мраморные колонны жидкое золото, медленно перетекающее в медный окрас. Встречные священники кланялись епископу и осеняли святым знаменем Лотта, шарахаясь от парочки как от больных лепрой.
– Я так и не поблагодарил вас за то, что спасли меня от толпы.
– Не стоит. Ты совершил благое дело, но оно повлекло за собой большие волнения. Я считаю, Лотт, ты останешься при мне, пока мы не разберемся в том, что произошло.
Квази смотрела на закат, прислонившись к одному из каменных карнизов. Смертельная бледность покинула восточную красавицу. Она успела привести себя в порядок, скрепив вьющиеся волосы заколкой и повязав поверх ситцевый платок. Губы чародейки порозовели и приобрели прежний объем. Квази переоделась в чистое платье, больше идущее монашке, чем благородной. Неизменная брошь в виде скарабея прикреплена у левой груди.
– Лотт, ты в порядке? Тебе не сделали ничего плохого из-за… Меня? – первым делом осведомилась она, вглядываясь в его лицо и ища там признаки всяческих побоев. – Ваше Преосвященство.
Жительница Восточного Халифата словно только сейчас заметила Клавдия. Она присела в глубоком реверансе, низко склонив голову.
За окнами раздалось пение служек и высокое звучание труб.
– Поднимись, дитя, – приказал священник. – Вы наверняка хотите поделиться друг с другом пережитым наедине. Я покину вас ненадолго. Прибыл кортеж с мощами Миротворца и мне должно присутствовать при причастии.
Лотт провел чародейку к широкому балкону с лепниной в форме воинов времен Столетней Войны по краям. Квази положила изящную руку ему на плечо.
– Клавдий рассказал, что ты ухаживал за мной в дороге.
– Я делал то, что считал нужным. Не стоит благодарностей.
Она скромно улыбнулась. Поднялась на носки и поцеловала в щеку.
– И все же я говорю спасибо, Лотт. Ты почти стал рыцарем из легенды.
– О да, – серьезно кивнул Лотт, указывая на измызганные дорожной грязью одежды. – Вот мой алый плащ и золотые доспехи. Осталось победить огнедышащего дракона и изловить заколдованную принцессу.
Он споткнулся на последнем слове. Неловко пожевал губу, подбирая слова.
К собору приближалась богато разряженная процессия, сопровождаемая пестрой толпой. Люди скандировали имя Бенедикта и осеняли себя святыми знаками. Мощи везли в хрустальной дарохранительнице в виде меча, всаженного в камень почти по рукоять. Почетный эскорт из двадцати человек, готовых отдать жизнь за церковь, мерно вышагивал по бокам, неся элементы доспеха Миротворца. Иногда они останавливались и давали людям прикоснуться к святыням. Божьи воины назначались лично архигэллиотом и служили только Обители Веры.
– Ты любил ее? – внезапно спросила Квази.
– Кого?
– Ты знаешь.
Клавдий вышел пред верующими и произнес короткую, но воодушевляющую речь. Епископ не жестикулировал, не повышал голос и, тем не менее, его слушали, жадно глотая каждое слово, вылетевшее из уст.
– Я не знаю, Квази.
– Не знаешь? – удивилась та. – Человек либо любит, либо нет.
– Какая разница? – взорвался последний из Маршей. – Если я отвечу, Кэт воскреснет? Поделиться с тобой тем, что мы пережили вместе? Она вытащила меня со дна преисподней, а я подарил ей смерть.
– Посмотри на них.
Лотт указал на воспевающих псалом мещан.
– У каждого жителя Бенедиктии сейчас на лице улыбка. Они верят, что живут по заповедям. Верят, что особенные и их не тронет зло. И это те, кто сжег желтоглазую за то, что она старалась лечить людей. Кто из них свят? Кто проклят? Этому меня научила Кэт. Смотреть вглубь человека. Она хотела сделать из меня того, кем бы я никогда не захотел стать.
– Но хочешь сейчас?
Он потер лоб, будто вызывал халифатского джинна из головы.
– Можно ли стать тем, в кого не веришь?
– Я думаю, об этом знаешь только ты.
Квази нежно провела по его волосам, погладила колкую бороду. Неверная оставила его наедине с собой, удалившись в прохладу храма.
Лотт наблюдал за празднованием.
Люди несли заготовленные венки из золотарника, возлагая их к хрустальному ларцу и на шеи божьих воинов. Служки собора в длинных белоснежных ризах, достигающих гранитных плит, украсили Место Силы подсолнухами. Цветковое солнце протянуло золотистые лучи к капеллам собора. Битое стекло еще убирали. Собор потерял часть лоска, но смотрелся намного лучше привычных в Землях Тринадцати маленьких костелов с их деревянными часовенками.
Он наблюдал за веселящимися жителями, за городским гомоном, песнопениями. За тем, как верующие причащаются освященным вином из церковных кубков и облатками, смоченными в липовом меду.
Любил ли он желтоглазую? Простой вопрос без однозначного ответа. Изгнанный с позором человек и презренная чахоточная. Хорошенькая же из них вышла бы пара. Как повернулась бы судьба, доберись они к гнилым болотам Дальноводья? Лотт не видел себя семьянином с кучей детишек за горбом, нанимающимся на поденную работу ради краюхи хлеба. Скорее всего, их путешествие могло закончиться в одном из городишек, где Лотт попрощался бы с девушками, бросив пару ничего не значащих фраз и солгав, пообещав навещать их время от времени. Он мог ограбить их ночью. Мог продать в бордель. Чертов мессия. Как же, ждите.
Церковники внесли реликварий в капеллу Серебряной Сотни. Люди выносили столы на улицы и ставили на них редко приготовляемые яства. Сегодняшним вечером будет славный пир в честь человека, почти выигравшего Столетнюю войну и проигравшего все, за что боролась церковь.
Лотт вернулся внутрь храма, прошел кругом просторной залы, рассматривая аспиду здания, подпираемую гранеными колоннами с узорными капителями в виде скрещенных клинков.
В каждой из стен, вмурованные, ждали своего часа верные Клементу воины, пожелавшие и после смерти оставаться подле архигэллиота. Лотт видел бесчисленные острия мечей, торчащих из-под козырька храма. Бастарды с гнутыми гардами, гигантские двуручники, ржавые клейморы, сочащиеся свежей кровью, будто благодатным миром и фламберги с волнистыми лезвиями создали подобие тернового венца, нависающего над приходом подобно незримой карающей деснице богов. Он, как и все мальчики, не раз слышал истории про Столетнюю войну. Пантиан и Марцелл Второй провели три неудачные кампании, сдав прежние позиции и отдав на поругание ряд городов Виллии. Антиархигэллиот Пий Восьмой заключил позорное перемирие в шестьсот тридцатом году, отдав нынешнее Приграничье великому халифу, за что был низложен и предан анафеме. За это и мужеложество. Жезл полководца в безнадежно проигрываемой и опустошительной войне принял глава инквизиции, севший за престол под именем Клемента Пятого. Он договаривается с Фениксами о новом святом походе против неверных. Совершает бескомпромиссное решение, отозвав большую часть легионов, охраняющих Священные Земли от северян и язычников остготов. Будоражит клир сделкой с торговой флотилией о постоянных поставках еды. Безудержный в бою, своим примером Клемент вдохнул веру в тех, кто шел за его спиной. Он разбивает несколько ратей на мелкие группы, совершающие неожиданные нападения на ратников неверных при границе Кальса, заставляя их раздрабливать силы в призрачной погоне по безлюдным землям. Двигаясь с фантастической скоростью, Клемент вгрызается в восточные земли, отрезав пути снабжения неверным. Воины халифата, лишенные поддержки, не могущие удержать бунтующее население захваченных виллийских городов, были сметены его твердой рукой с глобальной карты. Халифат отступал, стягивая силы со всех концов объятой огнем восстания страны. Клемент не единожды пытался навязать неверным бой. Однако верховный халиф медлил, он маневрировал, собирая рати в кулак, выбирая место с крепкой почвой, что пошло бы на пользу легкой коннице.
Лотт наблюдал, как мощи спускают в крипты. Вход в усыпальницу церковников с крутыми ступенями и широким проходом, выполненным в виде арочного проема, покрывали барельефы из эпизодов Столетней войны. Вентиляционные отверстия, выполненные в виде разинутых ртов горгулий, не давали застаиваться тяжелому воздуху усыпальниц. Картины сражающихся, умирающих во имя церкви людей, зажатые меж каменных блоков, восходили к самому куполу храма. Казалось, только яростная сеча возносит их к небесам и ничто более.
Обе армии схлестнулись в шестьсот тридцать девятом году. В разгар лета на раскаленном добела потрескавшемся камне. Левый фланг оказался зажат руслом высохшей реки. Клемент двинул вперед бронированных латников, прикрывая их неустанными залпами лучников. Халифат смял легковооруженные сотни делийского королевства, проведя неожиданный маневр и обойдя правый фланг. Империя блокировала начавшуюся бойню аурийскими пикинерами. Не давая врагу опомниться, Клемент шлет пехоту южан с фальшионами в одной руке и малыми щитами в другой. Архигэллиот приказывает инквизиторам создать магическую переправу для конницы.
Перед Лоттом будто воочию разворачивались события давно отгремевших сражений. Он видел тысячи неверных, сминаемых божьими воинами, скачущими по призрачному мосту через высохшую реку. И то, как металл рыцарей, теснящих передние ряды жителей халифата, мнется под чудовищными молотами восточных чародеев. Их лучники легко прервали контратаку убойными арбалетами и композитными луками. Армии неумолимо шли на сближение и возможности для маневров уже не осталось. Только вера и воля к победе.
В центре каменной стены, разрезанная вентиляционными отверстиями, находилась центральная композиция последнего сражения войны, которую начали прадеды и видели их правнуки.
Яростная сеча без жалости и отдыха длилась до самой ночи. Над смертобоищем курились души павших, оплакивающих гниющее мясо на собственных костях. Кровь, плоть и сталь слились в единое целое, и это нечто пробудилось к жизни в чужих муках и ненависти.
Лотт смотрел одновременно на чудовищную и притягательную панораму, в которой из груд мертвецов рождались падальщики. Не живые, не мертвые, не люди и не звери. Существа, предназначением которых было карать без жалости и надежды на пощаду, раздирали мясо неверных и имперцев одинаково легко и в не зависимости от вероисповедания. Они причащались человечьей кровью как вином и ели плоть как постные хлебцы, наращивая собственную кожу, кости и мышцы.
Люди в левом углу панорамы молились или бросали оружие, в панике убегая с ратного поля. Правый фланг не заметил чудовищ. Халифатская конница не торопилась обезглавливать аурийцев, виллийцев и упрямых сеннайцев. Неверные застыли, не смея пошевелиться пред приближающимся штормом, уносящим останки всех, кто когда-либо пал в долгой войне. Ветер из тронутых ржой доспехов и человечьих костей разрезал некогда единые земли непроницаемой темной завесой, навсегда разделив Восточный Халифат от Священной Империи и горе тому, кто попытается пересечь Мертвые Земли.
Тимпан, вгрызшийся в прозрачный купол, венчала последняя сцена, подводящая к кульминации всей войны. Клемент уводил последних солдат, не дрогнувших перед разверзшимся пеклом, не бросивших оружие, верящих в свою правду и следующих за ним из мясорубки. Он вел их домой, потому что понял – та война, которую так страстно хотел выиграть, проиграна, а та, которая началась, никогда не закончится. Всего тысяча вернулась в Империю. И эта тысяча покоилась здесь, в толстых стенах, в мозаичном полу, и расписных куполах, венчающих собор Святого Клемента, Миротворца. Человека, способного выиграть безнадежную войну и проигравшего гораздо больше, чем неискушенные предшественники. Он оставил вдовами матерей, сиротами детей, и бесплодными некогда благодатные земли.
Но не смотря на это, люди чтили его как никакого другого святого здесь в центральной части империи. Они верили, что именно его ниспослали боги в тяжкий час испытания.
Лотт испил воды из небольшого фонтана близ серебряной купели. Смочил волосы, погладил щетину. Нужно побриться. Наверняка сейчас он похож на разбойника с большой дороги. Не тот вид для человека, прячущегося за стенами храма.
Увидев часть служек, покидающих залу, он подстроился к ним и как бы невзначай намекнул о своей проблеме. Дюжий детина громоподобным хорошо поставленным хоровым басом отправил его в капеллу Мельхиоровой Сотни.
Лотт последовал его совету. Он покинул мрачные своды храма. Спустился вниз, пройдя вдоль узкого коридора под площадью собора Тясячи Мечей. Дормиториии священнослужителей начинались у скромной базилики, посвященной Дулосу, Старостерпцу. Деревянная фигурка корчилась на трех копьях, которыми ее проткнули языческие царьки южан, но продолжала тянуть руки к солнцу. Монахи осеняли себя святыми знаками, проходя мимо алтаря. Видимо, он напоминал служкам о том, почему они пришли в лоно церкви и что это за тяжкий груз.
Лотт услышал лязганье металла о металл. Он выглянул сквозь прутья решетки, ограждавшей храмовые залы от жилых помещений. После завершения церемониала охрана заносила доспехи Миротворца в библиотечные покои. Начищенные до зеркального блеска реликвии одна за другой исчезали за створками. Глухой шлем с решетчатым забралом, нагрудник с гравированным солнцем, горжет, наручи, наплечи, мятые рондели, массивные рукавицы, сабатоны, наколенники и набедренники, а также многочисленные щитки с ремешками, защищавшие отдельные части тела. Два солдата, завершавшие вереницу эскорта несли гигантский двуручник в инкрустированных гранатами и лалами ножнах на шелковой подушке. Рядом с ним Лотт казался крохотным ребенком. Клемент был воистину прирожденным воякой, раз махал такой дубиной направо и налево.
Он попытался протиснуться следом, чтобы рассмотреть доспех вблизи, но служивый не дал попасть внутрь, загородив собой проход. Длинные русые волосы воин собрал в хвост. Точеное, словно из мрамора, аристократическое лицо с ямочкой на подбородке смотрело на бывшего оруженосца как на отхожее место.
– Вход воспрещен, – сказал он чванливо. – В особенности тебе.
– Почему? – Лотт состроил удивленную физиономию.
Вместо ответа мужлан прижал его к стене, надавив на кадык локтем.
– Ты здесь только по прихоти епископа. Тебе улыбнулась удача. Но везение быстро заканчивается. Хочешь узнать, где его дно? Задай еще один дурацкий вопрос.
Он с шумом захлопнул двери перед носом Марша. Лотт поплелся в кельи, потирая шею и думая, что некоторые люди просто созданы для того, чтобы быть идеальными служаками. Строевая подготовка для них как манна небесная. Дай им поручение, эти дурни лбы в кровь разобьют, только бы все было по уставу.
Лотт долго отмокал в деревянной бочке, до красноты тер мочалкой кожу, стирая грязь и избавляясь от душка путешествий. Вода потемнела и пузырилась. Он малость вздремнул, разморенный паром и надышавшись влажного воздуха.
Он очнулся от топота, несвойственного в размеренной храмовой жизни. Люди бросали дела и выбегали прочь из крохотных комнатушек, в которых отдыхали. Случилось нечто из ряда вон выходящее. Немного поколебавшись, Лотт поднялся из бочки. Дал стечь воде. Вытерся рясой оставленной нерасторопным монашком. Посмотрел на свое отражение в мутной воде, решая бриться ли ему или последовать вслед за остальными. Устало вздохнул и пошел искать брошенные под лавку сапоги.
Заспанные служки и священники в исподнем тихо переговаривались, обступив Место Силы. Старцы чесали залысины, более молодые поглаживали отпущенные бороды, юнцы теребили первые волоски на подбородках.
– Лотт, сюда, – из столпотворения выскочила Квази. Неверная, похоже, была так же поражена, как и остальные.
Лотт протиснулся вслед за ней сквозь озадаченно шепчущий клир. Присвистнул.
Подсолнухи и золотарник увяли, но все еще пахли свежим нектаром. Некто, не дружащий с головой, проник сюда после празднования. Некто, очень дерзкий написал здесь несколько слов размашистыми мазками укладывая краску на плиты. Лотт вчитался в строки:

«Юлия, царица воров, клянется верной рукой, в том, что умыкнет святые мощи из-под носа охраняющих его растяп».

– Дела, – протянул Лотт.
– Опять ты, – свирепо гаркнул старый знакомец. Страж мощей оторвался от беседы с Клавдием и угрожающе наставил на Лотта перст.
– Неприятности начались с вашего здесь появления. Ты с неверной накарякали это?!
– Они ни при чем, Джеймс, – Клавдий встал между ним и своими подопечными, успокаивающе протягивая руки к небесам. – Успокойтесь. Пожалуйста, не гоняйтесь за тем, кого здесь нет. Я уверен, что это чей-то розыгрыш.
– Розыгрыш?! Кто-то плюнул в лицо нам, давшим обет оберегать реликварий лучше собственной жизни. Гнусные воришки хотят отобрать мощи? Их ждет мой меч. Приходите!
Лотт скривился от лезущей изо всех дыр патетики, но промолчал.
– Нам нужно поговорить, – сказала Квази.
– Потом. Ваше преосвященство!
Клавдий подошел к ним, вытирая выступивший пот батистовым платком.
– Каков сюрприз, а? – хмыкнул. – Не успел войти в должность, как парочка попутчиков выбивает стекла в моем доме, а детки пишут всякие скабрезности на полу.
– Думаете, у них не получится?
– Уверен, это напускная бравада. Но люди могут наболтать лишнего. Нужно привести их в чувство и вытереть это непотребство до рассвета. Никто в городе не должен знать об этом. Понятно?
Последние слова относились к помощникам епископа. Послушники бросились закрывать двери и перекрывать выходы, предотвращая разрастание паники.
– У нас лучшая в мире стража, – продолжил епископ. – С Джеймсом Галлардом мы как за каменной стеной. Верно, Джеймс?
– Верно, – важно кивнул длинноволосый рыцарь. Он выпятил грудь колесом и широко расставил ноги, словно позируя перед художником. – Никто не пройдет, будьте уверены.
– Вижу, мы вас не убедили, – проницательность епископа казалась запредельной.
– Я верю, ваше преосвященство. Но эти люди измазали краской Место Силы у всех под носом. Это вселяет опасения.
– Что же, Джеймс, проводите наших упрямых гостей в крипты. Пусть сами удостоверятся в надежности охраны.
– Ваше святейшество, они же…
– Джеймс.
– Этих нарушителей необходимо допросить…
– Джеймс! – повысил голос епископ. – Проводи их. Я верю Лотту как самому себе и не потерплю плохого к нему отношения. Не создавай лишних проблем, у нас их и так предостаточно.
Рыцарь вздохнул и поплелся прочь, сжав кулаки от беспомощной злобы.
– Околдовали вы его что ли, – проворчал Галлард. – Ладно, идем. Но предупреждаю – я слежу за тобой. Только сделай что-то не так, вздохни подозрительно, икни не по делу. И сладкая жизнь в соборе кончится.
Лотт счел за лучшее не отвечать. Он благодушно улыбнулся и пошел следом за стражем реликвария, пытаясь насвистывать услышанную на недавнем празднестве мелодию. Получалось скверно, но он особо не старался. Ему нравилось злить высокомерного ублюдка. Похоже, он набрался этого от Кэт.
– Лотт, – тихо сказала Квази, оттягивая его рукав и заставляя замедлить шаг. – Это важно. Место Силы. Оно бесплодно.
– Что ты хочешь этим сказать?
Стражи повели их на первый уровень крипт. Здесь чадили факелы, несло плесенью и крысиным дерьмом. Он уличил момент и отвел Квази в неприметную комнатушку, подальше от Галларда и его ребят.
Это была покойницкая. Четыре из пяти столов были заняты трупами. Рядом стояли столики с инструментами для бальзамировки. Болезненного вида старичок с выпирающим над левой ключицей горбом заморгал при их появлении, забыв о своем деле. Находиться рядом с распанахаными трупами не было верхом мечтаний, но Квази ясно дала понять, что от этого зависят их жизни.
– Я до сих пор не могу поверить, – Квази смотрела не него круглыми от потрясения глазами. – Ты запечатал Место Силы, Лотт. Не знаю как, но сделал это. Я не чувствую ни одного пульсара, ни одной чародейской нити, с помощью которой можно подпитаться.
– Боги, мы влипли, – простонал он. – Если инквизиторы узнают об этом, нам конец. Галлард лично перережет…
– И что же перережет Галлард?
Лотт сглотнул. Рыцарь держал надушенный платок возле самого носа, кривясь от здешних запахов.
– Я жду ответа.
– Вы перережете глотки этим воришкам, сир, – Лотт выпалил первое, что пришло на ум.
Рыцарь мрачно кивнул и неоднозначно дал понять, что пойдет замыкающим. Беседы по душам в ближайшее время не предвидится.
Что же делать? Епископ желал оставить их при себе пока не прояснит обстоятельства дела. То, что при соборе не оказалось ни одного инквизитора просто чудо. Лотт знал – это ненадолго. Времени у них в обрез. Нужно найти способ выпутаться.
Они спустились вниз еще на один пролет лестницы. Там стояли двое стражей. Еще несколько томились около дверей в нижние залы крипт.
Мертвые здесь походили на высунувший чернослив. Сморщенная кожа с сиротливо виднеющимися волосами обтянула кажущиеся крохотными кости. Мумии спеленали, будто младенцев, уложили в неприметные ниши тянущихся в разные стороны коридоров.
Лотт запнулся, увидев в углу горстку пыли. Перевел взгляд к потолку. Усмехнулся. Кажется, он схватил Аллану за попку.
– Восемь человек охраняют четыре выхода из подземелий, – нехотя поведал Галлард. – По двое возле каждого входа. За каждого из них могу поручиться лично. Опытные бойцы, не пропустят и мыши.
– Замечательно, – сказал Лотт. – А где сам реликварий?
– Между несущими колоннами, – каждое слово Галлард выдавливал, будто его пытали раскаленными клещами. – За мной.
Рыцарь провел их через места упокоения простых ченцов. Ближе к середине залы располагались усыпальницы священников, имеющих более высокий сан. Усопшие чтецы зажимали в костяшках Книгу Откровений, инквизиторы – святые знамения, отлитые в золоте. Высший клир мог себе позволить каменные ложи, вытесанные в форме зверей или ангелов. Епископы покоились меж крыльев, на спинах диковинных существ. Чуть дальше, на медном троне застыл ссохшийся гэллиот. Вместо глаз мертвецу вставили бриллианты. Руки прикованы серебряными обручами к подлокотникам; точно такой же, привинченный к спинке, поддерживал шею. Подле престола находилось несколько десятков колыбелей из ивовых прутьев. Возможно, при жизни этот человек прослыл защитником сирот.
А за всеми ними, на неказистом возвышении стояла пустая хрустальная рака со сдвинутой крышкой. Галлард окаменел. Рыцарь не мог поверить в случившееся. Лотт отчетливо слышал как шумно тот дышит, фильтруя пыль и тлен ноздрями.
– Родриго, – закричал сир Джеймс. – Вильям, Меллион! Все ко мне!
Лотт отрешенно следил за суетящейся охраной и их квелыми попытками найти виновных. Галлард гонял людей, костерил их на чем свет стоит. Закованные в доспехи воины метались по криптам, гремя железом, мало что не переворачивая покойников в надежде найти пропажу.
Галлард рвал и метал. Его лицо краснело все гуще с каждым новым докладом. Никто не посещал крипты в их отсутствие. Ни одна живая душа. Охрана подняла каждый камень в катакомбах, опросила всех монахов в этом секторе храма. Ченцы пугливо пялились на ярившегося стража, мяли веревочные пояса, но по делу ничего сказать не могли. Святые мощи пропали.
Лотт выждал момент, когда гордый рыцарь окончательно сдался. Галлард отстегнул ремешки нагрудника, высунул платок из-под внутреннего кармашка и протер вспотевшие подмышки. Карьера рыцаря неумолимо приближалась к финишу и Лотту льстило, что он держал ее в своих руках.
– Возможно, еще остались места, которые вы не учли, – задумчиво произнес он.
– Что ты несешь?! Мы были везде.
– Везде очень неопределенное место, сир Джеймс. Оу, я хочу помочь, – Лотт мирно поднял руки, видя как Галлард с воинственным видом тянется к ножнам.
– Так выкладывай поживее, не цеди слова через сито зубов.
– Такова цена бескорыстной помощи, – деланно вздохнул Лотт. Он подмигнул не понимающей Квази и дружески похлопал одного из стражей реликвария по наплечнику. – Что ж, за правду можно и пострадать. Видите ли, сир Джеймс, вы очень тщательно проверили все помещения крипт. Я верю – так и есть. Но вы забыли о том, что ворам необязательно ходить по земле, чтобы заполучить желанное.
Лотт подошел к застывшей мумии гэллиота. Закинул одну ногу на подлокотник трона, вторую на небольшое углубление в колонне. Схватился руками за другую выемку, примыкающую к стене. Раскачался и вцепился пальцами в отнорок ведущего на поверхность вентиляционного хода.

Кстати, очень хорошо написано!

Но ты не форматируешь абзацы. -__- Я замучился с ридером.

интелюдия "Цена жизни" - раб
7 глава "Цитадель"
интелюдия "Из пепла" - раб
8 глава "Замкнутый круг"
интерлюдия "Волк в овечьей шкуре"
9 Глава "Королевский пир" - раб
интерлюдия "Последний призрак" - раб
10 Глава "Червоточина" - раб
Эпилог

Темные времена настали для Священной Империи. Жрецы Немого Бога творят безумные мессы, не боясь гнева инквизиции. Червоточины и таящееся в них Зло поглощают целые города. В Мертвых Землях не знают удержу падальщики. Восточные земли трепещут от ураганов, сотворенных из праха и костей. Здесь кровь течет что водица, а грехи плодятся подобно кошкам. Поднимают головы старые враги. Власть Церкви Крови впервые за многие века пошатнулась.
Но произнесено желание и уплачена суровая дань. Мир ждет своего мессию. Однако судьба лукава с теми, кто обходит правила. Что произойдет, если Дар обретет далекий от святости человек? Ведь все знают – желания никогда не сбываются так, как того хотим мы…

– Воришка ей богу циркач, – пыхтя, сказал Лотт. – Действовал быстро и гладко, если бы не пыль, струшенная из трубы, я бы ни за что не догадался.
– Отверстие слишком мало, – проворчал Галлард. – Не протиснешься.
– Я – нет. Вы с вашими телесами наверняка застрянете. Но кто сказал, что похититель взрослый?
Галлард задумчиво посмотрел на покрытые паутиной колыбельки. Лотт почти слышал, как скрипят шестеренки в его мозгу, пытаясь домыслить несказанное.
– Ребята, – гаркнул страж реликвария, на скорую руку защелкивая нагрудник. – Не все потеряно. Тать еще здесь. В храме. И я знаю, где его искать.

***

– Скажи нам свое имя, девочка, – попросил Клавдий.
Скорчившееся на стуле создание шумно высморкалось и показало всем язык.
– Имя! – прикрикнул Галлард и ухнул по столу кулаком. Квази вздрогнула от неожиданности. Пойманная преступница насупилась и повернулась к допрашивающим боком.
Худая, с выпирающими сквозь тонкую одежку ребрами, чумазая после путешествия по пыльным вентиляционным трубам, с порезами на ладонях и приличным оттеком под левой щекой, девочка оказалась крепким орешком.
Ее нашли возле цепи, соединяющей Стальную Сотню с колокольней. Воришка прикармливала голубей пшеном. Птицы мельтешили, создавая животный барьер, за которым пряталась девчушка. Рыцари вернулись в скверном настроении, измазанные пометом, с торчащими из сочленений перьями. Воришке заехали по лицу, но даже тогда верткая девчонка не оставила попыток вырваться. Будучи оглушенной, она умудрилась заклинить подвижные части доспеха обидчику и украсть кошель у Галларда.
Охранники жаждали пролить кровь. Новоиспеченный епископ не спешил идти у них на поводу.
– Тебя зовут Юлиана, так? – участливо спросил Клавдий, – склонив голову на бок. – Можешь смело говорить, я не дам тебя в обиду этим людям.
Молчание.
– Юлиана приказала тебе похитить мощи?
Епископ коснулся свернутой в узел ткани с костьми и черепом святого.
– Зачем вообще им сдались черепки? – спросил Лотт
– Святые мощи открывают Места Силы, – объяснила Квази. Им разрешили присутствовать при допросе, чем Лотт не преминул воспользоваться. – Колодцы магии не вечны. Рано или поздно люди вычерпают энергию до дна. Церковь использует многие реликвии, чтобы подпитывать дары богов. Например, алмазный жезл Урбатория, малахитовое цвет-сердце Даниила-Каменщика.
– Так кости Миротворца своего рода ключ, который отпирает врата?
– Можно сказать и так.
– Так почему бы им не попробовать открыть Место Силы?
– Нельзя открыть сломанный замок, Лотт. То, что ты сделал. Это похоже на закрытие червоточин. Не осталось и следа божьего благословения.
Лотт хмыкнул. Иногда Квази выражалась совсем как имперка.
– Зачем кому-либо воровать кости Климента, пусть и подпитывающие Места Силы?
– Как зачем? – удивилась Квази. – Возможно, один из крупных землевладельцев решил добиться у Церкви милости. Он мог узнать о старом Месте Силы и подпитать его реликвией. Маленькое чудо может принести много пользы для знающих как им воспользоваться. Мощи Священной Империи известны в обоих халифатах. Я точно знаю, Хазиб Работорговец предлагал столько драгоценных камней архигэллиоту, сколько весят все его наложницы в обмен на маленькую толику мощей.
Лотт поджал губы. Внезапно мощи оказались самым ценным товаром в империи. Таким ценным, что ради него не грех рискнуть жизнью. Это значило, что стоит ждать новых краж.
После нескольких часов не давшего результатов допроса Клавдий сдался.
– Заприте ее в самой мрачной келье собора, – просипел епископ. Утирая пот со лба. – Я еще раз поговорю с тобой дитя. Завтра. И если не получу ответы, отдам инквизиции. Ты знаешь, что они делают с безбожниками, ворующими реликвии?
Девочка показала язык и скорчила умилительную рожицу.
Дети, подумал Лотт, они не знают страха смерти. Они боятся только чудовищ под кроватью, хотя эти твари ничто по сравнению с людьми.
– Как знаешь, – изрек Клавдий.
Он коротко помолился, глядя, как хранители содержимого раки бережно несут мощи на привычное место. Закончив, подозвал подзащитных.
– Ты молодец, Лотт, – похвалил Клавдий. – Оказался поумнее всех стражей разом взятых. Я знал, боги привели меня к тебе не зря.
– Рад услужить, ваше преосвященство.
Клавдий сопроводил их в капеллу Мельхиоровой Сотни. Стража почетного караула чопорно поклонилась им и пропустила внутрь.
Просто удивительно, как быстро способны меняться люди. Еще недавно один из рыцарей с усмешкой и плохо скрытым азартом наблюдал, как Галлард готовится намять бока Лотту. Сейчас этот человек, давно поседевший, с зачерствевшим от прожитых лет и накопленного опыта лицом, говорит ему спасибо и осеняет святым символом.
– Я слышал, вы хотели узреть доспехи Миротворца, – произнес епископ. – Что ж, это меньшее, чего вы заслуживаете.
Миротворец не был гигантом, каким его изображали на фресках. Вне сомнений – крепким малым, сильным, нечеловечески сильным, но не мифическим полубогом. Лотт встал возле одоспешенного манекена. Они с Климентом примерно одинакового роста, возможно, архигэллиот чуть шире в плечах, но ведь латы всегда можно подогнать под конкретного человека если тот не карлик, конечно.
– Великолепно смотришься, – усмехнулась Квази. – Меч, щит, конь с упряжью и хоть на турнир.
Доспехи покрыли золотом. Было что-то напускное в этом, скрывающее историю. Жидкое золото скрыло царапины и следы выправленных молотом вмятин. Затмило возраст ложным лоском.
Он отстранился от витрины. Не потому что дрогнул от величия. Изображение бывшего оруженосца лорда Кэнсли выглядело таким же ложным, как и позолота. Лотт походил на брата, каким он запомнился перед смертью – повелевающим, безжалостным, высокомерным.
– Будут еще кражи, ваше преосвященство, – предупредил Лотт.
– Вы так думаете?
– Я уверен. Эта малютка не могла быть единственной, кто хочет нажиться.
– Что же, на этот раз мы примем меры.
– Не поможет, – покачал головой Лотт. – Мощи и до этого охранялись лучшими людьми. Воры знают слабые места гораздо лучше тех, кто их имеет. Они на шаг впереди. Будет еще одна попытка.
– Говори, сын мой, – радушно попросил епископ. – Я знаю, ты начал беседу не просто так.
– Мы можем стать полезными, ваше преосвященство. Я разгадал замысел одного вора. Разгадаю следующего. Квази единственная, кто может колдовать. Вместе мы сможем им помешать.
– Ты так говоришь, словно Галлард и его товарищи наивные дураки.
– Они мастера своего дела. Но мыслят слишком поверхностно. Найти, обезвредить, обезглавить. Галлард и подумать не мог, что существуют иные выходы из катакомб.
– Значит, ты хочешь помочь?
– Да. Всем сердцем. И я знаю, что вы поможете мне в ответ.
– Отпустить вас? – догадался первосвященник. Он несколько минут обдумывал его слова, затем вздохнул и махнул рукой, отпуская их. – Я сделаю все, что в моих силах, сын мой.
– Будь готова рвать когти, – сообщил Лотт чародейке.
Они сидели на скамье близ базилики, посвященной Святой Элайзе. Питались монахи в дни торжеств довольно сытно. Лотт приговорил копченную свиную ножку, макая хлеб в тертый хрен и обильно смазывая все это сливками. Со дня свадьбы у Бельвекенов он не ел так много. Жаль, что Кэт не может с ним этого разделить.
– Почему? – сурмленые брови восточной красавицы изогнулись дугой.
– Епископ не станет нас вешать. Но и вытаскивать из петли не будет. Клавдий отдаст нас Псам Господним при первом удобном случае, чтобы те устроили показательный суд с проверками на нашу одержимость. А это значит опрыскивание освященной водой и привязывание к колесу с последующим утоплением. Первое освежает, а вот от второго хочется наложить в штаны. А я не люблю, когда в штанах есть что-то еще кроме моей задницы.
– Но зачем ты просил дать полномочия…
– Нам нужна свобода. За нами наблюдают. Пусть и не так усиленно, как за мощами. Я видел взгляды служек и монахов. Они боятся нас. Поэтому стерегут усердно. Сейчас, с этой заварушкой самый подходящий момент. Сегодня ночью будь готова.
– Нет, – внезапно заявила неверная. – Так нельзя.
– Еще как можно. Вскоре увидишь.
– Мы должны помочь им. Ты обещал.
– Я врал. Я много вру. Ты отвратительно выглядишь, Твои груди маленькие. Я на них никогда не пялюсь.
Она не рассмеялась. Возможно, в халифате совсем туго с юмором, возможно, Лотт чего-то не понял.
– Ты обещал ей стать другим.
Лотт почувствовал, как незримая петля стягивает шею, душит и не пускает в те места, где он обитал прежде. Раздолье без обязанностей, ни мешка с виной, ни котомки ответственности. Путь исправления, будь он не ладен.
– Они справятся и без нас.
– Ты сам сказал, что наверняка – нет.
Кэт, что ты на это скажешь? Он почти ощутил, как желтоглазая замахивается для пинка.
– Ладно. Хорошо. Отлично. Просто замечательно. Мы проторчим здесь до тех пор, пока идиоты-стражи не соберут свое приданое и не уберутся обратно в Солнцеград. А теперь принеси мне коврижек. Только они смогут поднять настроение в плохой день.
Квази отвесила шутливый поклон и отправилась на поиски сладостей.
Лотт раздраженно постучал пальцами по спинке лавочки. Взглянул на статую святой.
Все четыре ипостаси покровительницы юродивых и умалишенных корчились от боли, принимая муки своих протеже. Кажется, скоро Лотт тоже к ним присоединится. Оставаться здесь дольше дня – безумие. Лотт это знал. Должна понимать и Квази. Ее не спасут никакие грамоты. Инквизиции наплевать на политику, если враг обнаружен внутри страны. И все-таки неверная взялась играть роль совести. Возможно, опасалась, что его душа не выдержит еще одного грешка и сорвется с насиженного места. Как бы то ни было, планы менялись не в лучшую сторону. Что ж, придется импровизировать.
Весь оставшийся день он посвятил только себе. С удовольствием уплел принесенные коврижки в меду, соскоблил жесткую щетину с подбородка и щек острым гребнем. Монашек-цирюльник постриг отросшие космы, почти придав Лотту нормальный облик.
Напряжение в соборе Тысячи Мечей росло с каждым часом. Чернецы шептались по углам, нервно поглядывая в сторону крипт. Редкие горожане выглядывали из-за закрытых ворот в надежде узнать утаиваемую новость и разнести сплетню по округе. Плотники тихо сквернословили, вставляя новые стекла в капеллы. Галлард отсылал людей узнать у священников любую информацию о готовящейся краже. Лотт насчитал троих рыцарей. Увальни громыхали железом по каменным плитам с важными минами. Они опросили первосвященников в Золотой и Серебряной Сотне. Затем переключились на давших обеты в капелле Оловянной Сотни. К полднику порядком уставшие стражи беседовали с провинившимися иноками, запертыми в подземных дормиториях Бронзовой Сотни.
Лотт долго думал, чем может провиниться монах, постящийся, молящийся, отдавший свою жизнь в услужение Гэллосу в этих четырех стенах, но кроме очевидного рукоблудства ничего в голову не пришло.
Латунную Сотню, с пустыми покоями инквизиторов рыцари проигнорировали.
Стражи долго допрашивали монашка в Свинцовой Сотне. Черепа воинов Столетней Войны пялились на происходящее пустыми буркалами. Время сточило края, известка обелила кость, выступающую из стен. Монашек, принадлежавший к ордену Угодных Богам, ютился в огромной зале в полном одиночестве. Видимо, самопожертвование не входило в число самых популярных поступков в Церкви.
Под вечер рыцари добрались до агапитов, занявших северную часть собора, называемую Бронзовой Сотней. Медники качали головами и разводили руками. Лотт предположил, что они отсылают рыцарей к Зароку. Хотя вариант «ничего полезного не можем сообщить» тоже казался приемлемым.
Лотт обратил внимание на мнущуюся у ворот дородную кумушку, обернувшую голову в черный плат. Такие очень профессионально выполняют роль плакальщиц на похоронах, отрабатывая поддельными слезами каждый пфенниг.
Женщина стояла как неприкаянная и монотонно подзывала к себе монахов, не обращавших на нее никакого внимания. Наконец, она заметила самого Лотта. Заломила руки и, опустившись на колени, заголосила самым печальным голосом из своего арсенала.
Лотт скривился. Усилием воли не дал рукам зажать уши. Плакальщица не унималась и он сдался. Пересилив естество, подошел к разошедшейся не на шутку бабенке.
– На что нас покинулиии…
– Заткнись.
Тетка опешила от такой наглости. Застыла с открытым от удивления ртом и моргала как корова на дойке. В ее мозгу боролись две мысли – начать глупую свару с обидчиком или попытаться извлечь выгоду хоть от кого-то. Последнее победило. Плакальщица произнесла:
– Впусти, добрый человек. Впусти ради Климента Миротворца. Алланой заклинаю…
– С чего мне это делать?
– Я должна быть там, – женщина протянула руки сквозь решетки, указывая на вход в крипты. – Должна провести в последний путь Меллу, Кассю и Поллука.
– Ты их знала?
– Конечно знала, – подбоченилась плакальщица. – Как саму себя. Почти родня.
– Врешь, злыдня! – закричала бабка в дальнем конце толпы.
– А вот и нет, – обиделась плакальщица.
– Имена переврала, – упорствовала бабка. Меллиной девку-то звали. Двое ребятишек у той было. Кассий и Полька. Впусти меня, сынок. Я их в детстве грудью подкармливала. Денег она хочет за отпевание, вот и все. Всем известно, что за мучеников церковь платит золотом.
– Ах ты, зараза, – женщина плюнула, но слюна до бабки не долетела, осев на ком-то из мещан.
Толпа загомонила. Люди недоумевали, почему их не пускают в церковь припасть губами к хрустальной раке. Почему праздник, которого ждали целый год, не продолжается? Почему в них плюют? Кто из сварливых баб прав? Задние ряды поддерживали старуху, передние дерзкую плакальщицу. У большинства просто чесались кулаки. Монахи хмуро наблюдали за назревающей потасовкой, но вмешиваться не торопились.
– Впусти, парниша, – напирающий люд прижал плакальщицу к решетке. – Я отмолю, отгорюю. Все как полагается. Не впервой.
В нем росло беспокойство. Факты не складывались в единое целое. Лотт что-то упустил из поля зрения. Очень важное.
Плакальщица схватила его руку, в надежде удержать:
– Я отплачу, – задорно провела языком по губам. – Не пожалеешь.
– Как, говоришь, у Меллы деток зовут? – Лотт не обратил внимания на зажатое в решетке рябое лицо отчаянно подмигивающей бабы, неумело пытающейся соблазнить его.
– Кассий и Полька, – выпалила плакальщица. Разнимать толпу уже спешили монахи. - Эмм, Нет. Кассий и Поллук. Да! Так их зовут.
Лотт рванул в сторону кладбища.
– Стой, – крикнула вслед плакальщица, идя на последнюю уступку. – Поделим деньги пополам. Стой! Ладно, я возьму лишь треть!
Лотт перепрыгнул через аккуратно подстриженный можжевеловый куст. Сбежал по ступенькам на первый уровень крипт. Два женоподобных ангела, «одетых» в пошедшую трещинами белую краску скорбно приветствовали всех, кто желал воочию убедиться, что все люди смертны.
Галлард сидел в небольшой комнатушке среди трав и окаменевшей травы для курений. Завидев Лотта, скривился. Видимо понял – хороших новостей не будет.
– Ну-с-с, – протянул.
– Бальзамировщик.
Лотт пробежал мимо Родриго и Вильяма, решающих отсалютовать ему или насадить на пику.
Прошло довольно много времени. Он мог опоздать. Он мог ошибаться, в конце концов. Галлард подумает, что епископ держит при себе полного идиота. Хотя и сейчас он для стражей реликвария еще та заноза в заднице. Риск стоил свеч. Лотт выиграет день, а значит – целую вечность для планирования побега.
Покойницкая смердела гниющими внутренностями. Ладан и лаванда не разгоняли вонь, а нагнетали ее тяжелым запахом благовоний. Меллу успели заштопать. Бальзамирование придавало коже янтарный оттенок. Лотт отвел взгляд от обнаженного, словно обмакнутого в карамели тела. Один из мальчиков был вскрыт. Внутренности не успели вынести. Именно ведро с ними наполняло комнату удушающими миазмами. Место желудка, печени, почек, легких и сердца заняла сухая солома, чебрец и полынь, вытягивающие влагу из усопшего. Из горла мальчика тянулось что-то синее и очень длинное, но Лотт не горел желанием подойти поближе и удостовериться наверняка.
Четвертый стол был занят горбуном. Старичка положили на бок. Казалось, что его мышцы сведены жуткой судорогой продолжительностью в жизнь. Старик всхрапнул и почесал нос.
Женщина, до этого занимавшая его место, пропала.
Лотт выразительно посмотрел на Галларда. Тот выразительно посмотрел на своих подчиненных. Те с ненавистью на пускающего пузыри горбуна. Праздник Святого Климента в этом году запомнится им надолго.
Покойницкая имела еще один выход. Приготовленные к последнему пути тела спускали по наклонной поверхности на специальный стол в нижних криптах. В обход стражи и жилых помещений. Но оставался еще один вопрос – как, падальщик ее пожри, тать собиралась отсюда выйти?!
В свете факелов крипты, заполненные мертвецами, выглядели еще мрачнее. Полутени ложились на посмертные маски, и монахи превращались в демонов. Лишенные мускулов и кожаной обертки черепа скалились безумными улыбками, а треск горящего древка факела напоминал зажигательный танец костяшек.
Вдалеке заскрежетал отодвигаемый засов. Они бросились на звук.
Меж двух мумий, прикованных цепями к опорным колоннам, подобно распятым язычниками мученикам на заре становления веры в Гэллоса и Аллану, находилась решетка, ведущая к сливным водам. Женщина в саване почти протиснулась внутрь. Завидев стражу, попыталась сплавить мощи по канализационным желобам.
Джеймс Галлард проявил сноровку и недюжинную ловкость. Он перехватил руку, держащую мешковину и заломил ее за спину вора. Женщина ойкнула и выронила добычу. Второй страж, голубоглазый блондин с коротким ежом волос поймал мощи на лету. Развернул, пересчитывая количество ребер и позвонков на столбе. Проверил целостность лопаток и наличие зубов в обоих челюстях. Удовлетворительно кивнул командору.
– Пойдешь с нами, милочка, – любезно сообщил Галлард. – Любишь притворяться мертвой? Скоро узнаешь, каково это на самом деле.
Схема допроса ничем не отличалась от предыдущего. Разве что вопросы задавал Галлард. Женщина разменяла третий десяток. В некоторых прядях уже проскальзывала седина, хотя морщин еще не было. Она честно отвечала на вопросы. Возможно, потому что она не была маленькой девочкой и боялась этих людей. Возможно, предпочитала разговоры пыточным инструментам. Лотт склонялся к третьему варианту. Тать попросту не знала ничего ценного.
– Ваше имя?
– Сибилла.
– Вас послала некая Юлиана?
– Да.
– Что вы о ней знаете?
– Она царица воров.
Лотт зевнул. Время далеко за полночь и представление перестало вызывать интерес после первых минут беседы. Квази давила в себе сонливость, пытаясь вслушиваться в слова Сибиллы, но по неверной было заметно, что она не прочь сменить стул на койку.
– Имена подельников? Где их найти?
– Работаю в одиночку.
– Кто принес заказ?
– Листок оставили под дверью в комнате.
– Что предлагали взамен?
Сибилла назвала сумму. Лотт присвистнул. За такие деньги он мог купить два с половиной княжества Таусширских и епископство на сдачу.
– Ваше имя?
Допрос в очередной раз пошел по кругу. Лотт покинул комнату, тихо притворив за собой дверь. Он пришел к притвору в капелле Мельхиоровой Сотни, где ему выделили местечко и замертво упал на жесткую кровать. Спать хотелось ужасно, но смутное предчувствие не давало покоя. Будоражило так же, как воющие псы накануне чьей-то смерти. Он ворочался, пытаясь заглушить чувство тревоги. Не помогало. С каждой минутой Лотт понимал – кража неминуема.
Он должен брать в охапку Квази и бежать, пока есть такая возможность. Галлард снял всех часовых. Теперь все двадцать стражей находились в криптах. В пяти шагах от реликвария. Смешно сказать, воины церкви опасались воров, двое из которых уже смогли их обхитрить. И одна из них – маленькая девочка.
Последняя попытка, пообещал себе Марш, я скажу то, что думаю, и на этом добрые дела в Бенедиктии заканчиваются.
С такими мыслями он направился к епископу. Клавдий удивил его. Епископ не спал. Он даже и не помышлял о сне. Одиноко сидел в холодной библиотечной зале, изменяя теплому ложу с камином. Смотрел на одоспешенный манекен, словно советуясь с Миротворцем.
Кажется, Лотт недооценил этого человека.
– Не спится? – спросил епископ.
– Да, ваше преосвященство.
– Беспокоишься о мощах?
– Да. Нет. Не совсем.
Лотт глубоко вздохнул, подбирая нужные слова. Епископ участливо ждал. Клавдий достал из кармана пару черных свечей, вставил их в серебряный подсвечник. Поднес к горящему канделябру и подал Лотту. В его углу стало светлее. Будто солнце одарило маленьким нимбом. Марш повертел в руках подсвечник.
Запах воска и лежалой дыни действовал успокаивающе.
– Мне кажется, нас водят за нос, – сказал Лотт. – Один раз, в те времена, когда еще водились деньги, я играл в кости с одним шельмой в Гэстхолле. Он давал мне выигрывать мелкие ставки и когда я уверился в том, что сегодня удача на моей стороне, он оставил меня без гроша.
Голова отяжелела. Лотт поставил светильник на крышку манекена. Протер глаза. Не помогло. Он устал больше, чем казалось с первого взгляда.
– Нам дали знать о месте кражи. О вещи, что должны украсть. Разве что время не указали. Выглядело слишком вызывающе. Слишком очевидно. Понимаете меня?
– Не совсем. Вам плохо? Может, присядете?
Лотт плюхнулся на стул. Клавдий превратился в титаническую фигуру, чьи плечи подпирали своды. Голос звучал словно издалека. Во рту словно поселились сахарные мухи. Лотт продолжил, сглатывая слюну через слово.
– Когда шулер хочет подложить лишнюю карту в свой расклад, он чихает, начинает свару или же, простите, щиплет распутных девок. И делает это так, что игроки обращают внимание на что угодно, кроме его карт. Кто-то отвлекает нас от истинной цели. И мне кажется…
Он никогда бы не подумал, что библиотечный стол будет настолько мягок. Перед глазами возник Клавдий. Епископ зажал нос платком, открывая стекло.
– Просто кивайте, идет? Вам кажется, что сегодня воры совершат настоящую кражу?
Кивок.
Клавдий снял кирасу и шлем. Бережно сложил в корзинку, привязанную веревкой к крюку. Дернул. Корзинка исчезла.
– И предмет кражи – не мощи? Что же? Может, доспехи?
Кивок.
Ножны и меч отправились в долгое путешествие за пределы Собора Тысячи Мечей.
– Вы были отличным подельником, Лотт. Лучшим чем ожидалось. Галлард и в подметки вам не годится. Только благодаря вам, мы опередили сроки. И даже не пришлось подсказывать стражам ответы.
– Я… не… понимаю…
Последние части рыцарского доспеха исчезли в ночи. Клавдий встал на уступ и проверил, крепка ли веревка.
– Очень жаль, что не могу взять вас в долю. И вдвойне обидно, что вам придется расплачиваться за мои проделки. Что тут скажешь? Жизнь – игра.
Клавдий пожал плечами и улыбнулся. А затем растворился словно призрак.
Лотт сделал неимоверное усилие и встал. Он сделал целых два шага вперед, перед тем как потерять сознание.

***

– М-м-м, – что-то холодное коснулось его губы.
Лотт разлепил веки. Солнце уже взошло. В библиотеке не было фресок на потолке. Только паутина и восьмилапые ткачи. Скучно и однообразно. Он решил сосредоточиться на чем-то другом.
– Скажите, почему во всех мало-мальски заметных событиях вы принимаете живое участие? – спросил некто таким безразличным тоном, что усмешку в нем заподозрил бы только недалекий человек.
Лотт сосредоточился на том, что сейчас было важнее всего. На языке. Губа опухла, в рот будто напихали железа. Он сплюнул красной вязкой жижей смутно напоминающей слюну.
– Падальффик поври мою дуффу, – прошепелявил. – Ффто фо мной проивоффло?
– Прикусили язык. А до этого надышались дурман-травы от этих свечей.
Лотт запоздало осознал, что до сих пор смотрит в потолок, и повернул голову в сторону звуков. С ним говорил опрятный мужчина средних лет, одетый во все белое. Молочный дублет, опоясал кожаный пояс мелового оттенка, выгодно подчеркивающий снежного окраса брюки и алебастровые остроносые сапоги. Незнакомец изредка бросал в рот засахаренные апельсиновые дольки, перед этим выбирая самые сочные из шкатулки, инкрустированной мелкими топазами, тусклыми бериллами и старым жемчугом.
– Доспехи?
– Исчезли. Забавная история. Некий гробовщик вывез повозку с тремя гробами по приказу самого епископа.
– Это не…
– Настоящий епископ. Мы знаем. – Еще одна долька отправилась в рот. Губы незнакомца, уродливо узкие, покрылись мелкими бесцветными кристалликами. – Настоящий Клавдий нашелся лишь сегодня. Его держали связанным в одном из брошенных дровосеками домов вместе со свитой. Говорят, схожесть феноменальна.
– А воры? – кажется, язык начал его слушаться.
– Их выпустил из келий Лжеклавдий.
Почему он ведет себя так, словно ничего не случилось?
– Не понимаю, ведь в надписи говорилось о Юлиане.
– Вы верите вору на слово? – человек позволил интонации стать вопросительной, хотя всем видом давал понять, как мало его заботит вся ситуация около мощей и как много – шкатулка со сладостями.
– Их найдут?
Подвижность медленно возвращалась в тело. Теперь Лотт точно знал, что к его губе приложен лед. И то, что он лежит на чьих-то коленях.
– Может да, может нет. Из города не выезжал ни один гробовщик. Зато выезжали повозки с матерью и дочкой. Старым пьяницей и турнепсом. С немым крысоловом и его дохлым заработком. Из разных ворот. Сир Галлард выслал погоню, но все дороги пусты. Если бы пропали мощи, люди бы рвали и метали. Подозревали каждого встречного. Их нашли бы быстро. И других, на них похожих. Всех, вызывающих подозрение. И растерзали на месте. А так – украдены старые доспехи. Вот и все.
– Зачем?
– Знает только заказчик. Пропавшие доспехи, конечно, прискорбная новость. Но она меркнет по сравнению с неким Лоттаром Маршем, разрывающим тварей преисподней с такой легкостью, будто сам является оным.
– Кто вы?
Человек улыбнулся. Вышла жабья ухмылка.
– Я думаю, вы догадались.
Лотт отодвинул лед от губы. Повернул голову. Квази не шел новый наряд. Суконный платок спрятал роскошные кудри, сутана скрыла заманчивые формы. Скарабей исчез под слоями монашеского одеяния. Его место занял другой символ.
– Не бойся, Лотт, – сказала чародейка. – Все будет хорошо.
Он бы с ней поспорил насчет этого.
На белом сукне сутаны ярко-красным бельмом застыл остроухий зверь. Псы Господни. Белые. Инквизиторы. Интересно, как долго его станут пытать перед казнью?

Интерлюдия

Цена

Следы, тянущиеся за колеей, ясно давали понять – люди проигрывают гонку со смертью. Три твари. Самая крупная чуть отставала, но всадник был уверен, что в стороне не останется. След от колеса еще не застыл в дорожной жиже. Погоня отставала часа на три, может быть и на все четыре.
Он вытянул из кожаной сумки письмо с печатью архигэллиота. Еще раз перечитал. Нужно спешить. Крайне важно присутствовать при этом. Не только для него. Речь о тысячах жизней.
Сгнившая веревка стянула шею. Сломанное у древка аурийское копье уткнулось в живот, холодя кожу.
Они сами выбрали свою судьбу. Он не обязан этого делать. Еще можно повернуть назад и следовать плану.
Закованный в латы путник двинул шпорами в бока лошади, задавая быстрый темп.
Трава местами выгорела. Осень превратила дерн в хрусткую соломку телесного цвета. Юго-восточный ветер трепал отросшую за время службы вороную гриву коня, словно хотел уберечь от таящейся впереди опасности и заставить повернуть назад.
Он бросил взгляд на далекий океан. Казалось, Крылья раздвигают Пенную Бухту и вот-вот из тверди вырвется серафим в ореоле божественного света. Отвесные, словно кто-то сделал гладкий сруб невидимым топором, скалы были испещрены незамысловатым рисунком. Само по себе непримечательное зрелище. Если не оценивать масштаб.
Каждое перо размером превышало крепостные стены Солнцеграда. Чтобы высечь такой узор вдоль всего залива по обоим берегам ушли бы века. Не говоря уж о сотнях сорвавшихся вниз каменщиков. Достояние Мертвого Царства, реликт Эры Забытых.
Он смотрел, как волны бьются о Крылья, орошая их мокрой солью, омывая и подтачивая. Ему нравилось представлять себя таким же узником плоти, рвущимся к долгожданной свободе.
Заброшенная дорога часто виляла между окруженными сухостоем острыми валунами. Приходилось осторожничать, чтобы лошадь не поранила ногу, подвернись на пути такое добро.
Солнце грело знатно. Казалось, нагрудник накален добела. Он откупорил бурдюк с теплой водой, смешанной с уксусом, и смочил горло. Редкостная дрянь. Он пожалел, что не взял с собой вина.
Колея завиляла из стороны в сторону. Плохой знак. Он до конца верил, что им повезет.
Конь заржал от удара пятками и бросился вскачь.
… Фургон наскочил на камень и одна из осей надломилась. Хозяин дико махал стулом, пытаясь отогнать тварей от себя и родных. Женщина сидела внутри повозки и кричала. Мальчик лет восьми, чинивший колесо, громко плакал.
Семилап и гнилозуб. Плохо дело.
Всадник выскочил вперед, перекрывая дорогу падальщикам. Вытянул шестопер из петли в седле. Семилап получил по голове и распластался на земле. Гнилозубу повезло больше. Тварь выбила его из седла. Когти противно заскребли по металлу. Шлем, секунду назад спасший жизнь, теперь мешал обзору.
Гнилозуб грыз левую ногу, пытаясь подобраться к любимому лакомству. Он ударил падальщика кулаком. Оттолкнул визжащее тело свободной ногой. Попытался подняться на четвереньки. Слишком тяжело. Чертовы железки.
Внезапно перед ним вырос семилап во всей красе. Раздвоенный, словно разрубленный пополам, череп с глазами-лепестками по краям почти вплотную приблизился к лицу.
Тварь нагнула голову как пес, принюхиваясь к жертве. Фыркнула и попятилась.
Она знала, что воин ей не по зубам.
Рыцарь вслепую нащупал шестопер. С уханьем бросил в ворчащих падальщиков. Удивительно, но сработало. Твари обратились в бегство, рыча и хватая друг друга зубами от бессильной ярости.
Проклятая лямка больно впилась в кадык. Он достал кинжал из ножен и срезал ремень. Снял шлем и повел головой, прислушиваясь к ощущениям. Ничего не сломано. Возможно, в этот раз обойдется синяком на затылке.
– Спасибо вам!
Он повернул голову и увидел трясущегося мужчину, так и не отложившего стул. Мальчик все еще плакал. Женщина все еще кричала.
– Вас не ранили?
– Нет, – мужчина помог ему подняться. Подал шестопер. Нагнулся за кинжалом. – Вино есть?
– Конечно. Мальрик, принеси.
Мальчик не тронулся с места. Мужчина прикрикнул:
– Мальрик! Живо вина господину!
Мальчик повиновался. Из фургона раздались тихие голоса и лязг посуды.
– Меня зовут Дейвин, сир, – мужчина неумело согнулся в поклоне. Почесал макушку. Увидел забытый в пылу боя щит, решил подать и его.
Нагнулся и ойкнул, увидев девственно чистое дерево, окрашенное черной краской без отличий и геральдических крестов с полосами, свойственных высокородным.
– Вы один из Безликих?
– Был им.
Дейвин подал ему щит. Подошел к повозке и вновь почесал макушку, глядя на защемленное в каменной ложбинке колесо.
– Мы переезжаем, – мужчина теребил в руках кинжал, словно пытался подсчитать его стоимость на ощупь. – Решили пожить вдали от… – он указал направление, в котором скрылись падальщики. – … всего этого. Хватит, натерпелись.
Безликий понимал. Жизнь вблизи Приграничья бедна и опасна.
Женщина громко застонала, и Дейвин обеспокоенно заглянул внутрь. Успокаивающе прошептал нежности, которые мужья говорят любимым женам.
Рыцарь оглядел повозку. Неплохая. Для долгого пути. Вместительная. Мул ухожен и накормлен.
– Знаю, глупо было выбирать старую дорогу, – Дейвин вернулся к нему с кувшином вина. – Мертвые Земли близко. Но поймите, моя жена… Мы ждем ребенка. Начались роды, и я хотел сделать как лучше. Чтобы дитя пришло в мир под крышей. Я решился на такой риск только ради нее!
Безликий осушил кувшин. Вино оказалось молодым и кислым, но утоляло жажду лучше дрянной воды.
Как сказать тяжелые слова и не ранить? Он знал, что мужчина рискнул всем, чтобы принести счастье своей семье, но цена за это может оказаться слишком высокой. Нет таких слов, чтобы его утешить. Только правда, пусть и горькая.
Дейвин и Мальрик сняли колесо и пытались заменить ось. Отец прикрикивал на сына, отчего дело шло очень медленно.
Безликий заглянул в повозку. Жена Дейвина закусила палочку и тужилась. У ее ног лежали простыни. Очередные схватки заставили ее закричать так громко, что, казалось, само солнце дрогнуло и начало скатываться к окоему.
– Они вернутся вечером, – сказал он. – Я видел три цепочки следов. С ними есть Хрящевик, я уверен в этом. Вам нужно уходить немедленно.
– Да. Я понимаю. Как только починим колесо…
– Нет. Не понимаешь. Их слишком много и они голодны.
– Осталось совсем чуть-чуть.
Этот человек не хотел слышать. Безликий отвел его в сторону. Заставил смотреть в глаза.
– Я не смогу спасти вас от них. Падальщики сильнее. Они убьют тебя, твою жену, твоих детей. Брось повозку. Седлай лошадей и увози сына.
– Но вещи… в них вся наша жизнь.
– Не теряй времени.
– Моя жена скоро разродится. Мы успеем.
– Твоя жена обречена. Она не сможет держаться в седле. Милосерднее будет ее убить. Уезжайте с сыном сейчас же.
Дейвис отшатнулся от него как от чумного.
– Я ее не брошу!
– Ты умрешь.
– Должен быть выход. Мы справимся.
Безликий перестал обращать на него внимание. Он потратил столько времени на безголового дурня не просто так. Он сделает то, что должно, пока еще можно что-то исправить.
Безликий подошел к мулу и начал выпрягать из телеги.
– Что ты делаешь?!
– Я посажу мальчика на мула и вывезу отсюда с тобой или без тебя.
Вдали тоскливо завыл гнилозуб. Он мог поклясться, что слышит отвратительное трение хрящей друг о друга.
Сбруя отнимала драгоценные минуты. Он потянулся к ножнам, чтобы обрезать упряжь, но они оказались пустыми. Безликий запоздало понял, что совершил ошибку.
Резкая боль пронзила правую подмышку. Он вскрикнул, попытался ударить локтем, но кинжал провернули в ране и в глазах потемнело. Храмовник повернул голову.
Дейвис повторил удар, загнав на этот раз лезвие почти по рукоять. Безликий охнул и осел под ноги мулу.
Затуманенным взором посмотрел на своего убийцу.
Рядом с Дейвисом стоял перепуганный сын и тянул его в повозку к матери.
– Мы выберемся, – извиняющимся тоном сообщил Дейвис. – Я впрягу вашу лошадь, и мы сумеем оторваться.
Он открыл рот, чтобы возразить, но чуть не подавился кровью. Дейвис пробил ему легкое. Сплюнул. Красная слюна прилипла к подбородку, медленно сползая вдоль шеи.
– Добей, – прошипел.
Дейвис поспешно снимал с боевого скакуна железо и старался успокоить волнующуюся жену.
– Извините меня, – сказал Дейвис. Он оглянулся, ища признаки падальщиков. – Я не могу позволить вам умереть. Падальщики. Вы же знаете, что они делают с людьми. Они отвлекутся на живого человека, и мы сможем покинуть проклятую дорогу и выбраться к Имперскому тракту. Простите меня, если сможете.
Дейвис не сказал больше ни слова. Безликий подполз к камню, похожему на наконечник виллийской стрелы, выбрав его в качества изголовья. Он не хотел глупо пялиться в сторону уезжающей телеги.
Пенная Бухта волновалась. Близился шторм, который поднимет холодные воды со дна. Небеса медленно темнели, набухая влагой.
Падальщики приблизились не слышно. Они хотели есть, хотели дать выйти в мир новым тварям. Хрящевик вытянул вперед тонкое жало и скользнул им по горлу храмовника. Скоро они поймут, что их надули. И тогда обратят гнев на других.
Совсем рядом ударила молния. Каменное крошево Крыльев бисером полетело в море.
– Давай серафим, – прохрипел Безликий. – Может быть, сегодня нам повезет.

***

Он нашел их на следующий день, ближе к вечеру. Стоял глубокий туман и мокрый воздух нес в себе дух простуды. Доспехи пришлось бросить у обрыва. Без лошади ему придется и так туго. Жаль, они стоили своих денег.
Телегу перевернули на бок. Поклажа лежала на земле. Подойдя, он понял, что она в крови.
Дейвину обглодали лицо. Он лежал в груде из трех ковров, гобелена и медной посуды, в руках зажимая бесполезный ларец с золотом. Его жену оттащили в сторону.
Отвратительным комом к горлу подкатила желчь. Даже сейчас, после долгой службы в ордене, Безликий не мог остаться спокойным. К такому невозможно привыкнуть.
Он оттащил тело к телеге. Тварь в чреве трупа чавкала, поедая не рожденное дитя. Он раздавил ее сапогом. Живот лопнул, в стороны брызнула вонючая слизь.
Сколько их еще в ней? Двое, трое? А в Дейвосе?
Глупый человек не захотел платить цену в две жизни. Вместо этого он отдал все четыре.
Мальчика падальщики забрали с собой. Увели, как Дикая Флейта уводит за собой очарованных ее песней на край пропасти.
Нужно перестраховаться.
Безликий бросил факел в телегу. Сырое, вымокшее после дождя дерево не спешило загораться. Шипело и фыркало, недовольное ужином.
Не нужно было отвлекаться на них. Его ждет Обитель. Этот парень. Он может спасти всех. Может освободить его.
Телега заполыхала яро, переваривая дерево, превращая тела в пепел.
Ему нужна лошадь. Имперский тракт еще не близко. Он потерял два дня. Может потерять гораздо больше.
Гнилая веревка сдавила шею. Аурийское копье сковырнуло внутренности. Кинжал неприятно защекотал подмышку.
Мальчик. Он будет страдать. Никто не заслуживает стать колыбелью для падальщика.
Твари не могли уйти далеко. Им нужно высидеть потомство.
Безликий подарит ему быструю смерть. Чего нельзя сказать о падальщиках.
Безликий умрет еще раз. Он прекрасно знал об этом. Но храмовник мог себе позволить маленькую глупость – быть добрым к другим.

Глава 7

Обитель

В дверь постучали перед тем как войти. Лотт фыркнул. Какая забота о уединении пленника. Интересно, ему дадут развлечься со шлюхой, если попросит?
– Лотт, – Квази сложила руки лодочкой. Чародейка сморщила носик, стараясь не вдыхать кислый запах каюты. Она вошла внутрь. Длиннополое одеяние подмело грязный пол. – Нам так и не представился случай поговорить.
– Это верно, – простодушно ответил он.
– Ты хочешь есть?
– Нет-нет-нет, – Лотт взмахнул руками, всем своим видом протестуя над бесчеловечным предложением. Звякнуло железо. – Пожалуй, откажусь.
Комната качнулась влево. Затем вправо. Таз с желчью зазвякал, катаясь по полу. Лотт с ненавистью следил за путешествием посудины и боролся с очередным приступом морской болезни. Если после смерти он попадет в ад, его запрут на лодке посреди океана.
Путешествие Лотт переносил плохо. Желудок не мог удержать и десятой доли съеденного. Марш не блевал разве что мочеными яблоками, которых на триреме было не так уж и много. За неделю он провонял кислым потом и чем-то настолько мерзостным, что крысы предпочли покинуть борт еще до того как корабль разнесет в щепки, а Лотт не сомневался, что так и будет.
– Я могу снять оковы, если хочешь.
Лотт хотел.
Было очень глупо с его стороны попытаться сбежать от конвоя на корабле. Сейчас он это понимал. Лотт улучил момент, когда стражи отвлеклись, и сиганул за борт, как легендарный герой Ричард Солнцевласый. Этот рыцарь всегда спасался. Разрезал путы припрятанным ножом, уговаривал красивую подругу главаря банды перейти на свою сторону, или же, сказав что-то вроде: «Вы не уйдете от правосудия моего меча!», мог выскочить из последнего окна высокой башни, приземлившись в седло боевого скакуна.
Лотт удрал, как только корабль отчалил от берега. Марш погрузился в воду с головой и заработал руками и ногами, взяв курс к суше. Видимо, тело поняло его приказ буквально. Продержавшись на плаву ровно столько, чтобы сделать пару вдохов, Лотт пошел ко дну.
Матросы спасли ему жизнь, бросив спасительную веревку. Под улюлюканье и задорные шуточки, мокрый, пристыженный и злой то ли на реку, то ли на себя, он второй раз посетил посудину церкви.
Инквизитор, которого Квази представила как Шэддоу, решил преподать урок послушания, посадив беглеца на цепь. Лотт понял, что удрать ему больше не дадут и смирился. Пленник обустроился в просторной каюте, превратив ее в келью. Теперь он видел проплывающие достопримечательности лишь из маленького окошка. Здесь не было лоска, только аскетичная обстановка. Массивный письменный стол из темного дерева, стул и кровать были пригвождены к доскам. Небольшая люстра с толстыми свечами из желтого воска, похожими на кривые пальцы ведьм, постоянно качалась, капая на половицы горячими жирными каплями. На Лотта смотрели портреты прошлых архигэллиотов. Ему казалось, святоши кривятся всякий раз, когда он тянется к тазику. Больше в каюте ничего не было. В редкие моменты, когда Лотт не размышлял над тем, какие пытки применит к нему Святой Официум, он думал про владельца этого корабля. За ним послали не самых последних людей империи, дали превосходный и быстрый корабль, один из лучших в междуречье западных королевств. Так какого падальщика здесь нет драгоценностей?! В банкротство Церкви Крови он не верил. Но еще меньше во внезапную набожность Его специально поместили сюда, чтобы что-то показать. Лотт не спешил с выводами.
Квази сняла с пояса кольцо с единственным ключом. Он протянул к ней руки так, как тянут их верующие к деревянным фигуркам Гэллоса и Алланы. Щелкнул замок и Лотт почувствовал себя почти свободным. Он потер кисти, потянулся и влепил Квази пощечину.
Халифатка отшатнулась, схватившись ладошкой за уязвленное место. В глазах застыло непонимание и слезы. Хорошо. Лотт боялся, что чародейка скрутит его морским узлом за такое.
– За то, что врала мне! – Пришлось кричать, чтобы не облевать все вокруг.
– Я говорила только правду, Лотт.
Он порылся в памяти. Квази и правда ни разу не утверждала, что не принадлежит к Церкви Крови. Это он по глупости судил о цвете ее кожи и месте рождения. Да и с чего бы думать иначе? Лотт никогда не видел выходцев из обоих халифатов, принявших веру в солнцеликих богов.
Но с другой стороны – он ведь и не особо размышлял на эту тему. Квази была подозрительной с самого начала. Одна, в глубинке Священной Империи, исповедующей другую веру. Ее сопровождал покойный священник Роланд. Чародейку не трогали, потому что при ней имелись документы, дающие ей некую свободу перемещения. Зачем Церкви Крови такие сложности? Пустить иноверку в святая святых? Дать проводника? Лотт ощущал себя круглым дураком.
На крик сбежались тюремщики. Джэймс Галлард из стража реликвария превратился в мальчика на побегушках у Шэддоу. Теперь он выполнял любой его приказ, забыв про останки Миротворца и став тенью инквизитора. Парни стерегли Лотта как псы, которых натаскивают хозяева, чтобы лисицы не воровали из клетей кур. По мнению Лотта, лаяли они очень похоже.
– Вы в порядке, сестра Квази? – спросил Галлард, сверля глазами Марша.
– Да. Ничего не случилось. Ваша помощь не нужна.
– Мы будем за дверью, – на прощание сказал страж, словно от этих слов Лотт должен был раскаяться во всех грехах.
– Я знаю, что должна была открыться перед вами, – продолжила Квази. – Но поняла, что вы не примете меня, когда узнаете кто я.
Лотт промолчал. Конечно, он смылся бы при первом удобном случае от такого попутчика. Кэт ей не доверяла с самого начала. Ему нужно было прислушиваться к ней почаще. Лотт почувствовал себя старой бабкой из сказки, оставшейся у разбитого корыта. Он потерял Кэт и спас ту, которая поведет его на эшафот.
Замечательный выбор, Лотт.
– Ты должен понять, Лотт. Ничего не изменилось. Я все еще твой друг. Возможно, единственный. Я защищу тебя.
Квази наклонилась к нему так близко, что Лотт чувствовал кожей ее дыхание. Сурьмленные брови обезоруживали. В томных, словно рожденных в самую темную ночь в году глазах плескалась чародейская уверенность. Его маленький дружок зашевелился в штанах, но Марш усилием воли прервал позыв плоти.
Раньше он отдал бы последнюю рубаху, чтобы получить такой обнадеживающий взгляд от красотки. Сейчас Марш хотел одного – схватить ее за источающие мерзкий мятный запах волосы и приложить об столешницу.
– Защитишь, чтобы самолично разжечь костерок поярче?
– Никто не собирается причинять тебе боль. Только поговорить. Есть люди…
– С меня хватит. Выметайся!
– Лотт…
– Я сказал – выметайся!
Квази подчинилась. Она накинула на голову белый капюшон, став неотличимой от других инквизиторов. Одна из тех, кто задает неудобные вопросы. Одна из тех, кто превращает беседу в допрос. Одна из тех, кто клещами вырвет у него признание в поедании младенцев или совокуплении с падальщиками в полнолуние.
– Лотт, я знаю, кто ты, – сказала на прощание Квази. – Я расскажу все, что знаю, чтобы они поверили тебе. Ты встретишься с моим наставником. Благодаря нему я нашла надежду, за которой приехала в эти земли. Я хочу помочь тебе. Хочу уберечь людей, погибающих в песках и не знающих об этом. Ты еще не готов принять свой Дар. Ты предпочитаешь идти с ним порознь и не замечать, как много он может сделать для других. Но скоро это изменится.
«Ты знаешь обо мне все и думаешь, что этого достаточно для доверия. Но у монеты две стороны, Квази».
Он не мог ей доверять. Квази-путешественница. Квази-чародейка. Квази-соблазнительница. Квази-друг. Квази-проситель. Квази-инквизитор. Слишком много Квази. Слишом мало Лоттов. Вполне возможно, зверек с таким именем совсем вымрет.
Три следующих дня он провел в обнимку с тазиком. Марш почти сдружился с медным товарищем, натирая края потными руками. Помещение провоняло вплоть до обивки. Открытые окна не прогоняли кислый запах плохо переваренных яиц и рыбы. Наоборот, становившийся с каждым днем все прохладнее ветер загонял затхлость обратно в ящик с проклятым человечишкой, захлопывал окна и грозил молниями и косым дождем всякий раз, когда Лотт пытался что-то изменить к лучшему.
Марш составлял планы побега от скуки. Уже после первой дюжины лет, прожитых под боком с преуспевающим братцем, он перестал сравнивать себя с романтизированным Ричардом, «чьи волосы светились, словно солнце в погожий день». И Квази, и Шэддоу четко дали понять, насколько важен он для церковников. С усмешкой Лотт признал, что выкрасть его будет намного сложнее, чем мощи Климента.
Так, Лотт даже не рассчитывал обезоружить стража. Но он мог заговорить тому зубы и запереть в комнатах. Далее он проявил бы чудеса маскировки и прокрался между спящими по всем углам суденышка моряками. Конечно, ни один из членов экипажа не заподозрил бы в Лотте, блюющем направо и налево кормежкой, беглеца. Далее он кричал жуткую похабщину о том, где место Квази, куда может заткнуть свое чванство Галлард, и что он воспользовался запасами цитрусовых Шэддоу не совсем по назначению и точно – не ртом. Затем Лотт доставал саблю из бочки с оружием, одной из многих, которые очень любили расставлять враги доблестных рыцарей на кораблях, чтобы те никогда не уходили от них с пустыми руками, и располовинивал канат, держащий лодку на привязи.
Мрачный Жнец застал Лотта именно в тот момент, когда он пытался оправдать бездействующих инквизиторов. Марш настырно отмахивался от идеи внезапно обуявшего магов кровавого поноса, но ничего кроме забавной смерти с голой задницей в голову не приходило.
Шэддоу шла эта кличка как никому другому. Первое его появление навязало Лотту непростую компанию. Второе появление – оковы. Для Марша Шэддоу стал ангелом, приносящим только плохие новости. Квази сказала, что он занимает должность главы инквизиционного корпуса. Это внушало бы опасения, не будь Лотт напуган и до этого. Он боялся мага и ненавидел его за это. Лотт знал, насколько тот силен, знал, что не сможет с ним справиться. Марш ненавидел этого типа с глазами такими же теплыми и ободряющим как у утопленника. Когда Шэддоу удостаивал его взглядом, Лотту хотелось выть. Он тоже проделывал такую штуку, когда выезжал в дозор с братом и лордом Кэнсвудским. Интересно было в первые часы. Но потом свежие чувства притуплялись, а глаза скользили по березкам, дубкам и работающим в поле крестьянам как по пустому месту. Как будто он ходил кругами вокруг путевого камня.
Лотт для Шэддоу был этим камнем. Этот человек вел себя с узником так, словно прочел того как открытую книгу и не нашел Лотта стоящим внимания. Инквизитор прошелся по Лотту косой, сняв вершки, и теперь безучастно наблюдал, как доживает оставшиеся дни то, что от него осталось.
Внимание Шэддоу всецело поглотил мандарин. Он разделял кожуру от мякоти так же тщательно, как горных дел мастер добывает неграненый смарагд из недр Костей Земли.
– Квази просила дать тебе больше свободы, – сказал он. – Я с ней не согласен. Скажу больше – за то, что ты посмел ударить инквизитора, я бы вживую содрал с тебя кожу.
Этому Лотт верил. Шэддоу вел себя как хозяин жизни. Он и был им, падальщик его дери.
– Но если я так поступлю, – продолжил инквизитор, смакуя первую дольку мандарина, – следующим, на ком опробуют забавное занятие свежевания, стану я. Я немного поразмышлял и пришел к двум вариантам. В первом я приковываю тебя к кровати и до конца плавания Лоттар Марш, бывший оруженосец Томаса Кэнсли, справляет нужду под себя.
Он соизволил посмотреть на Лотта. Шэддоу не улыбался. Даже в глазах не было насмешки. Мрачный Жнец пришел к нему и хочет пожать последнее, что Лотт мог делать самостоятельно на проклятой триреме. Марш понял – этот человек никогда не шутит. Он может рассказывать услышанную в хмельной пятничной таверне байку и резать человека на части, не разделяя одно от другого. Для него это будет казаться уместным действием для коротания времени.
– Или же, – Шэддоу отвернул полу накрахмаленной рясы и отцепил с пояса нечто увесистое. – Я могу дать тебе это, и ты перестанешь доставлять мне хлопоты.
Лотт сжал кулаки. Стиснул челюсти. Если бы он мог убивать взглядом, от Шэддоу остались бы только дымящиеся сапоги.
Зло в этот мир приносит не былинный Зарок. Не демоны и не падальщики. По настоящему на гнусность способны только люди. Иногда чьи-то матери, иногда сыновья и дочери. Или те, кто богами призваны защищать людей от коварных бесов, выигрывающих спор за души живых.
– Думаю, мы поняли друг друга, – Шэддоу принял молчание за удовлетворительный ответ. – Ты можешь подняться наверх, если сможешь. Чудный день, один из последних в уходящем году.
– Ненавижу, – слова вырывались не из рта – из открывшейся раны. Лотт будто резал еще одну улыбку на глотке. – Всех вас. Вы сдохните. Сдохните в тринадцатом пекле. Вы будете просить спасти вас, но я плюну и пройду мимо.
Квази говорила правду. Она знала о нем очень много. И не таила чужие секреты от церковных братьев-во-крови.
Лотт смотрел на мешочек – один в один такой же, какой был некогда у Чумы. Он знал, что внутри. Знал и желал смерти двоим инквизиторам так горячо, как никогда в жизни.
– Святая задница, носящая исподнее из преисподней, – рассмеялся Лотт. – Вот я кто. И ни на волосок меньше.
Он щедро сыпанул в ладонь «блажи грешника».

***

Их корабль носил название Белокурая Дева. Борта судна покрасили белой водостойкой эмалью. Мачты покрыли черным цветом, алые паруса могли принадлежать только кораблям Церкви. Встречавшиеся в пути биремы Торгового Союза трубили в горны, приветствуя Белокурую Деву. Флаг, закрепленный на флагштоке, с изображением мужчины и женщины, заключившими солнечный блин в тесные объятия, давал триреме невиданную свободу. Корабли лавировали, пропуская их вперед, не смея и на минуту замедлить путь.
К концу второй недели путешествия Лотт пообвык к обстановке и старался побольше бывать на открытом воздухе, избегая своей каюты, очень напоминавшей тюремную камеру. Деревянная фигура грудастой блондинки, закрепленная под тараном, тащила их вперед, словно одна из валькирий нордов. Матросы звали ее Гальюнной Леди, и Лотт очень быстро понял почему. Экипаж корабля справлял нужду сидя на сетке, прикрепленной прямо под носом триремы. Женоподобную ростру чистили ежедневно, что не мешало ей покрываться коркой дурно пахнущего налета на следующий день.
– Это приносит удачу, – сказал ему рулевой со ртом, полным сколотых в портовых потасовках зубов.
Вторая причина, по которой Лотт избегал находиться на носу корабля, заключалась в том, что он боялся воды, так же сильно, как и ведьмы пустынных земель Кальменголда. Лотту казалось, что корабль движется слишком быстро. Дерево резало волны, поглощая за день такое расстояние, какое конь не покроет и за три дня.
Ветер благоприятствовал Белокурой Деве. После частых дождей воздух стал холоднее. Солнце светило тускло, из летнего пожара превратившись в осеннюю лучину. Лотт кутался в теплую куртку, подбитую соболиным мехом, но все равно заработал насморк. Команда корабля в первые дни относилась к нему с недоверием, но после того, как Шэддоу разрешил ему выйти на верхнюю палубу, Лотт стал для них чем-то вроде помощника Гальюнной Леди и служил громоотводом от частых в это время года штормов.
Не нужно быть гением, чтобы понять – трирема плыла в Солнцеград. Белокурая Дева покинула извилистый Кассий, чей исток брал начало близ Бенедиктии. Лотт не особо следил за маршрутом. Они следовали на север, вот все, что он знал. Мимо мелькали дремучие боры с вековыми кедрами и соснами, молодые рощицы и стремительно лысеющие лиственницы. Иногда их сменяли голые пашни, раздираемые бороздами. Совсем редко – рыбацкие деревушки, чьи берега заслонили баррикады из сетей и вязанками сушащейся рыбы. Вода под кораблем была то прозрачной до такой степени, что можно было разглядеть плескавшихся там карасей, то мутной от тины. Одна из рек, кажется, ее называли Святой Марьей, до сих пор цвела. Ярко зеленая, махровая от всплывших водорослей вода обволакивала борта триремы. Матросы спускались по такелажным снастям, чтобы скребками счистить треклятый бентос, грозящий сковать подвижность корабля.
Вскоре Белокурая Дева остановилась в Мышеграде, чтобы пополнить запасы. Матросы вырвались из судна, будто их жалили осы. Команда корабля исчезла с поля зрения молниеносно, осев в здешних кабаках, опорожняя бочки пойлом в обмен на интересные истории, развлекающие обывателей. Экипаж мог быть и грозой среди пиратов Лихого моря – люди на борту ничем не отличались. Какой матрос не любит маленьких радостей жизни?
Он тоже не отказался бы проветрить мозги, но Галлард с постной физиономией испортил бы все веселье. Лотт ограничился тем, что изучил город с борта корабля. Мышеград построили около трех сотен лет назад. Города в Священной Империи возникали по трем причинам. Крепость, имевшая важное стратегическое значение, потребляла так много ресурсов, что дешевле было основать близ нее поселение, а не таскать фураж, тратя дни и силы, чтобы кормить ораву защитников отчизны. Места Силы привлекали Церковь. Каменщики закладывали первый камень будущего костела, бравшего в осаду святыню. А далее подтягивались богомольцы, решившие связать судьбу с этим местом. В случае с Мышеградом был третий вариант. Здесь пульсировала транспортная артерия, связывающая товарооборот Делии и Священных Земель. Кожевники волокли тюки с кожей водного дракона. Представители ордена агапитов, носящие на шее медные монеты вместо святых символов, заключали контракты на доставку синелиста, чтобы затем перепродать его втридорога тем, кому по карману такое лечение. В Делию отправлялись заморские пряности, засахаренные фрукты из Сеннайи, золотое вино Аурии и кровавое из епископств, расположенных по другую сторону Многодетной. А так же золото, серебро и диковины южных народов – все, что не оседало на пути через Дыхание Алланы.
Делийцы и сейчас ощущали горечь от того, что не смогли проломиться через Кости Земли, как это сделал гений Фиосетто. Ученики учеников мастера грызли гранит долгие двадцать лет и продвинулись едва ли на четверть. Им мешали снегопады, спускавшиеся из каменных отдушин гули, охочие до человечины, и сам рок. Легенда гласила, что души не погребенных до сих пор вьются вдоль Перевала Проклятых, как стервятники над падалью.
Но с другой стороны, Марш не мог не признать, что невозможность напрямую торговать с другими странами, оживляла рынок Империи. Он видел горящие глаза дельцов, покупающих целые трюмы всякой всячины еще до того как ее выгрузят на пристань. Торговцы покупали гигантские раковины моллюсков и радужную сталь Южного халифата, глиняные таблицы, заполненные мудростью древних, излитой в виде письменной вязи и однострунные мандолины далеких народов. В ход шли рога оленей, медвежьи шкуры, когти падальщиков и соловьиные язычки, отпускаемые по сотне за раз. И все это легко найдет покупателя, если знаешь торговое ремесло как свои пять пальцев.
Мышеград не имел крепостных стен, хотя высокие дома, доходящие иной раз до пяти этажей, легко могли сойти за оборонные сооружения при случае. Он был свободным городом – это условие Делии поставил архигэллиот Пий Второй и она его приняла. Потерпевшая фиаско в войне против Церкви Крови, лишившаяся династии Фениксов, страна пошла бы и не на такое.
Лотт узнал об этом от вернувшегося из кабака приятеля с зубами, похожими на стеклянную розочку в руках бандита. Мэддок был рулевым и дело свое знал. Плавал под парусом Белокурой Девы второй десяток лет. Это он рассказал о том, как город победил чуму. Когда Мышеград закрыли, чтобы зараза не распространилась по округе, городской голова стал платить хлебом за каждую пойманную крысу и мышь в городе. Жители за месяц переловили всех грызунов в городе и болезнь ушла.
– Самые сметливые разводили крыс, – подмигивая, сказал Мэддок. – Они кормили их до отвала. И приносили жирных зверьков градоправителю еще долгие годы после эпидемии.
Конечно, прибыльное дельце потом прикрыли, да и серошкурые доедалы отходов постепенно вновь наполнили улицы Мышеграда, но слава былых дней осталась и дала приречному городку имя.
Дни шли чередой, сливаясь в единый и бесконечный час ожидания. Лотт изводил себя догадками о том, какой будет его дальнейшая судьба. Что им нужно?
Галлард считал, что Лотта придадут показательной казни перед всеми жителями Солнцеграда. Квази считала, что с ним просто хотят поговорить в инквизиции. Шэддоу многозначительно молчал. К концу третьей недели путешествия, Лотт готов был сам взойти на плаху, только бы ситуация прояснилась. Он и не думал, что неведение может стать пыткой.

В один из идущих чередой серых дней Лотт вышел на палубу, чтобы облегчиться и не увидел берегов. Тучи затмили солнце сплошным дымчатым ковром и бежали подобно лучшим скакунам аргестийского ипподрома. Ветер, подражая им, гнал волны. Буруны вставали гребнем, а затем обрушивались обратно в пучины. Всюду, куда ни глянь – одна вода. Она начиналась на западе и скрывалась на востоке.
У Лотта перехватило дыхание, и закружилась голова. Чтобы не упасть, он ухватился за леер, прикрепленный один концом к фок-мачте, а другим к правому борту.
– Захватывает, правда? – Мэддок сложил руки на гурди. – Столько лет плаваю и все равно не могу привыкнуть.
– Мы в море? – не веря себе, спросил Лотт.
Мэддок показал оскал обломков, служащих ему зубами:
– Нет, парень. Это Река Великого Договора.
– Ух, ты.
Это все, что он мог сказать сейчас. Самой большой рекой, которую Лотт когда-либо видел до сегодняшнего дня, была Добрая Дочь. Тихая, с мельтешащей в мелководье рыбой, замерзающая зимой и не смывающая деревни в период паводков река брала начало из Многодетной, как и остальные ее братья и сестры.
Она разделила Кальменгольд и Лизеншир, спускаясь дальше на юг, отколола Шэнсвуд и терялась среди дремучих иссиня-черных дубов Леса Дурных Снов. Говорили, именно ее притоки наводнили Гиблые Топи, приведя в эти земли малярию и образовав обманчиво спокойные ряски да болота.
Лотт множество раз видел Добрую Дочь из окна родового замка лорда Кэнсли. В десять лет ему казалось, что река тянется бесконечно. Когда ему исполнилось двадцать, и сир Томас впервые взял братьев Маршей на Совет Круглого Стола, Лотт в этом еще раз убедился. Они плыли на ладье Вольницы. Корабль двигался против течения медленно, но с упрямством жителей Тринадцати Земель. Лотт помнил, какими далекими казались берега. Темная вода была маслом, просящим огнива, чтобы зажечь огонь до небес.
Сейчас, глядя, как Белокурая Дева движется по величественному, покрытому складками полотну Лотт осознал, насколько ошибался. Ее называли по-разному. Старое, доставшееся от покоривших-ветер имя «Амплус» означало свободу. Церковь Крови нарекла реку Многодетной. Считалось, что Амплус дала начало всем рекам Священной Империи. Самые известные из них назывались Братьями и Сестрами.
Лотт точно знал, что три из четырех сестер размежевали спорные земли княжеств. Отважный Сын выступал границей Священных Земель и Борейи. Если бы они плыли на запад, то непременно бы добрались до Дыхания Алланы – рукотворного прохода через Кости Земли. Фиосетто начал его в юности и к старости была проделана едва ли четверть пути. Грандиозное строительство длилось около века и когда все работы подошли к концу, по легендам, сами боги спустились, чтобы полюбоваться на это. Сейчас вереницы торговых суден и множество барок, груженных мрамором и бревнами, снуют по Блудному Сыну, оторвавшемуся от семьи и исчезающему в степях Приграничья.
Поверни их трирема на северо-восток, непременно пробила бы дно, напоровшись на каменный осколок у отмелей Мертвого Сына, осушенного после землетрясения у Перевала Грешников.
Злой Сын, щерившийся опасными порогами, выходящий из берегов, кишащий рыбами, питающимися мясом, наводил ужас на Кальс и Эльс и исчезал, орошая Крылья, в Пенной Бухте.
Амплус породила восемь детей, выступивших в роли судей, которые дали нерушимые границы верующим в Гэллоса и Аллану. За это люди назвали ее Рекой Великого Договора. Лотт, сын сельского старосты, с позором выгнанный Томасом Кэнсли сейчас находился на борту корабля бравшего приступом водное чудовище.
Лотт смотрел на темное зеркало Амплус и старался не думать, сколько судов затопила река.
– Насколько она глубока? – спросил он Мэддока.
– Глубже глотки портовой шлюхи, – многозначительно произнес матрос.
Он достал свинцовый грузик и бросил за борт. Раздался плеск и леска, крепящаяся одним концом к деревянной оси, а другим к свинцовому окатышу, начала ритмично разматывать катушку. Лотт смотрел на это с возрастающим беспокойством. Затем со страхом, так как нитка кончилась, а дна грузило явно не достигло.
Лотт отступил от края борта чрезвычайно осторожно, словно одно неверное движение могло перевернуть Белокурую Деву.
– Один раз я изловил огромнейшую рыбину, – похвастал Мэддок. Он руками пытался показать реальные размеры добычи. – Глаз у нее не было. А на лбу, клянусь Гэллосом, висел мигающий фонарик! Он мигал как маяк и зазывал мальков в пасть, полную самых острых зубов в мире.
Желудок требовал поцелуя с медным тазом как никогда до того дня. Лотт почти с радостью спустился в свою каюту. Пульсирующий фонарик, зазывающий в жуткий зев чешуйчатой твари, снился ему еще неделю.
В один из осенних дней, когда непонятно – стоишь ли ты на палубе или висишь вниз головой, потому что вместо твердой земли стелется жидкий атлас, а небеса низвергают каскады хляби, их накрыла тень. Сперва Лотт испугался, так как думал, что начался шторм и чудовищная волна хочет поглотить экипаж. Но секунду спустя перед окошком пронеслись каменные ворота. Лотт не поверил глазам. Марш высунул голову из окна. Трирема прошла через один из Божьих Лучей.
Каменная стрела, чей низ покрывала сизая цвель, а верхние портики рыбацкие сети, соединяла Солнцеград и далекий берег. Массивные плиты эстакад покоились на ввинченных в илистое дно основаниях. На стыках, соединяющих части моста, покоилась фигура, зажатая в круге. Луч Гнева, чьим покровителем был Святой Иероним, принявший мученическую смерть, понял Лотт.
Путешествие к святому городу теперь казалось не таким уж и затянутым. Лотт смотрел на деревянного святого, и понимал, что это конец его жизненного пути. Возможно, его тоже постигнет эта участь. Язычники привязали Иеронима к колесу и спустили по наклонной в пропасть. Легенда гласила, что колесо вознеслось на небеса, потому что Ироним молился богам усерднее, чем кто либо.
Прозвучала команда сушить весла. Белокурая Дева пошла под одним парусом. Рулевой правил вдоль Луча Гнева, взяв мост за ориентир. Лотт слышал стук бесчисленных копыт по мостовой. Движение здесь не прекращалось даже ночью. Солнцеград проступал сквозь туманное утреннее полотнище частями подобно тому, как неторопливый художник толстыми мазками завершает абрис чернового варианта. Лотт видел зубцы стен, заканчивающихся над обрывом. Каменщики работали денно и нощно, восстанавливая город, надстраивая новые жилища поверх старых. От большой четырехугольной башни, чьи каменные бортики напоминали вороний клюв, словно жуткий кожный нарост тянулась рвавшаяся из недр золотая жила. Похожий на можжевеловую поросль металлический кристалл говорил всем судам: «Здесь не место грешникам. Вы плывете в обитель Церкви-на-Крови».
Не смотря на гомон прохожих, Лотт услышал жалобный стон. Он поднял голову и замер, прикованный к месту.
– Воды-ы-ы, – просил смертник, прикованный к колесу. – Пожалуйста, дайте воды.
Их было много. Десять, может больше. Лотт слышал о показательных казнях. Инквизиция находила ересь по всей империи. Богохульников, клятвопреступников, лжепророков, сектантов и схизматиков, извращающих святое писание в свою пользу, жрецов древних богов и культистов новых. Лотт знал, за что наказали этих бедолаг. Они отреклись от Гэллоса и Алланы. И были достаточно глупы, чтобы сделать это при свидетелях.
Трирема, ведомая Гальюнной Леди, двигалась в лоно инквизиции под замогильный стон и мольбы о милосердии, обращенные неизвестно к кому. Лотт взглянул исподлобья на Псов Господа. Квази говорила с Шэддоу. Разговор не доставлял удовольствия никому из них. Чародейка спрашивала, глава ордена инквизиционного корпуса отвечал односложно, что явно не устраивало халифатку. Мрачный Жнец сложил руки за спиной и покачивался с пятки на носок. Лотт мог бы душу заложить на то, что ему нравятся стенания оставленных на медленную смерть людей. Он получал удовольствие, причащался от чужих мук, словно только так и должно получать божью благодать в этом мире.
Невидимая кисть сделала еще один мазок и появилась береговая линия. Солнцеград некогда был простым куском камня, брошенным великаном в Многодетную, да так там и оставшимся. Сложно сказать, что послужило причиной строительства города – выгодное для торговли место, часто случавшиеся до восхождения солнечного шара к небесам чудеса или то, что здесь погиб Гэллос. Как бы то ни было, Солнцеград рос, вытягивал к небу длинные иглы башен и шпили епископских особняков, похожих на замки. Люди текли сюда непрестанным потоком. Лотт прибыл в муравейник, растревоженный, готовый рвать тех, на кого укажет перст архигэллиота. Здесь были собраны все чудеса света. В разных местах города множились как грибы после дождя диковины – Собор Святой Элайзы, восьмиугольные башни Пальцев Святого Джерома, мелькавшие в низинах триумфальные арки «наставников королей», расписные купола круглых как монеты святого Агапита Медника храмов. Лотт не знал и половины красот Солнцеграда. Лорд Кэнсли обещал взять их с собой на День Покаяния. Лотт помнил, с каким нетерпением они с братом ждали, когда очередной мученик отдаст жизнь, окропив алтарь перед Обителью.
Даже сейчас он с неохотой признал, что хочет увидеть Солнцеград изнутри.
Туман таял как лед по весне. Проступили и другие лучи, связывающие город с западом, востоком, югом и севером. Солнцеград воссиял золотом и раскаленным песком, как и подобает столице Святой Империи.
Белокурая Дева бросила якорь в малом порту города. Было непривычно снова коснуться твердого камня. Казалось, что под ногами до сих пор шатающаяся палуба. Лотт сделал неуверенный шаг в направлении водоворота улиц и плетеных диким виноградом атриумов. Галлард тут же взял его под локоть и одернул.
– Куда-то собрался? – шикнул на ухо рыцарь.
Родриго, еще один хранитель реликвария, заключил в замок вторую руку. Они силком потащили его к ждущему у пристани паланкину. Когда Лотт оказался внутри, носильщики подхватили деревянные жерди и быстрым шагом понесли ценного пленника через город. Внутренности носилок были отделаны красным как бьющая из рассеченной артерии кровь шелком, подушки набиты нежнейшим лебединым пухом, от которого задница любого здравомыслящего человека испытает самый мощный экстаз за всю жизнь. Если бы тюремщики не зажали его по бокам, Лотт мог бы подумать, что стал благородным и едет на званый обед. Галлард опустил занавеси. От Родриго разило чесноком так сильно, что Лотт старался дышать только ртом.
Они ехали в полном молчании. Галлард выглядел довольным собой. Лотт не мог не признать, что хранителю реликвария очень повезло. Позволив Лжеклавдию улизнуть с доспехами Миротворца, рыцарь мог ставить крест на карьере и готовиться к жизни безликого, отмаливающего грешки в Приграничье до конца дней. И тут на сцену выходит наивный дурачок Лотт, решивший поиграть в благородство. Он на блюде принес блондинчику церковное помилование.
Сквозь щели между занавесками мелькали силуэты роскошных зданий. Солнцеград покоился на каменном куске с вкраплениями золотой руды. Для домов и кладки дорог использовали безумно дорогой желтый мрамор, добываемый в делийских копях и лазоревый гранит, вывозимый Торговым Союзом из сердца Волчьей Пасти ощетинившимися копьями кораблями. Солнцеград не мог расти вширь, поэтому брал приступом высоту. К домам подводились витые и каскадные лестницы. Некоторые этажи были похожи на пещеры. В зданиях зияли гигантские дыры. Их соединяли откидные мосты. Лотт видел, как эти узелки стягивают город, не дают ему распасться на отдельные составляющие. Люди рождались, росли, заводили семьи и умирали в этих сосульках. Они ходили на мессы сквозь триумфальные арки, торговались на рыночной площади прямо с балкона, нависающего над чьей-то лавкой, выливали помои в канализационные стоки, позволяя ручьям образовывать замысловатые водовороты в лабиринте тесных улиц помнящего юность богов города.
Лотт знал, что Солнцеград состоял из трех зон – внешнего кольца, среднего, и внутреннего. И чем ближе к центру города они приближались, тем набожнее становились его обитатели. Мирская суета осталась позади. Здесь повелевали речитативы молитв и благодатный колокольный перезвон. Внутреннее кольцо Солнцеграда занимали соборы и базилики святых. Рядом с проезжающим паланкином били ключом многоярусные фонтаны и покоились в гротескных позах статуи архигэлиотов, а стены лоснились от расписных барельефов, передающих мифы Книги Таинств.
Носильщики торопились – паланкин слегка потряхивало. Они вошли под сень чего-то огромного. Утро сменилось сумерками.
– Мяты?
Лотт предложил пару сушеных листьев из сумы Кэт. Инквизиторы перелопатили все внутренности потрепанной вещицы на предмет припрятанных ножей и других режуще-колющих предметов. Они очень старались, но так и не нашли предлога отобрать ее у Лотта.
– Не поймите неправильно, вы мало что не мироточите, ребята. Особенно ты, – он обратился к воняющему чесноком Родриго. – Но мы вроде бы как в столице. Не последние люди здесь живут, да? Не мешает освежить дыхание.
Галлард не удостоил его ответом. Родриго отдавил каблуком пальцы левой ноги. Немного подумав, тюремщик запустил загребущие руки в суму и взял всю мяту, что в ней оставалась.
– Да. Бери, не стесняйся, – приободрил его Лотт. – Дарю от чистого сердца.
Паланкин остановился. Конвоиры вывели его наружу. Строение не походило на инквизиционный корпус. Его бы Лотт ни с чем не перепутал. Нет, его привели к чему-то более огромному. Лотт догадывался перед чем стоит, хоть и находился не у парадного входа.
– Мы ведь друзья, парни?
Галлард постучал в дверь. Самую обычную, без золотой отделки и росписи.
– Замолвите за меня словечко? Галлард, я же помогал тебе с мощами в Бенедиктии. Родриго. Свежее дыхание на вес золота. Парни?
Дверь бесшумно отворилась. Конвоиры мало что не впихнули его внутрь. Лотт приготовился к самому худшему.

***

Может, он?
Одетый в багряную сутану человек громогласно читал молебен у иконы Тудэса Блаженного. Сутулый от старости, он твердил заученные из талмудов слова во всеуслышание. Слишком пафосно для того, кто отмаливает свои и тем более чужие грехи. Этот человек походил больше на торговца, пытающегося всучить из-под полы костяшки пальцев святых, отрытые из чумного могильника. Продавец чудес.
Пошла бы ему архигэлиотская сатурния? Падальщик пожри его душу, если Лотт знал ответ.
Монахиня с выражением лица человека, находящегося на первой неделе поста, провела его под своды сердцевины Церкви Крови. Словно новорожденный, впервые вытащенный из лона матери, он вышел на свет после продолжительного плутания по просторным, но темным анфиладам.
Оставив его скучать, глядя с балкона на зал приемов, женщина удалилась.
Золотой, кажущийся неподъемным трон Наставника Королей пустовал. Оставался вакантным и скромный деревянный престол архиалланесы. Священнослужители старательно делали вид, что его не существует. Лотт изо всех сил помогал им в этом начинании. Сидел себе на лавке, положив ладони на колени как ученик, внимающий своему первому уроку.
Он посмотрел в сторону тканого полотнища. Гэллос и Аллана в ореоле неземного света обнимали пульсирующую сферу. Начинавшаяся под куполом, поддерживающимся десятью колонами, тянущаяся во весь рост Обители Веры и ласкавшая язычками-кисточками отполированные панели ткань неплохо оттеняла человека, стоявшего перед ней. Со стороны казалось, что он невелик и неплохо сложен. Но как только Лотт пригляделся, понял, что смотрит на толстяка, уплетающего что-то напоминающее ватрушку.
Это мог быть архигэллиот. Скопцы склонны к полноте.
Лотт продолжил осмотр. Трое церковников вели размеренную беседу у опорной колонны, сделанной в виде архангела. Посланник богов держал на плечах своды, но на лице его скульптор высек вечную улыбку. Он страдал и радовался этому. Мука превратилась для него в развлечение.
Марш хмыкнул. Он и сам ощущал нечто подобное. Кажется, Лотт чувствовал легкое возбуждение от передряг, выпавших ему дорогой. И все бы ничего, но погибли люди. Погибла Кэт. Желтоглазая не смогла удержаться на веревке. Лотт все еще балансировал. Он смог выжить. Это было несправедливо. Он чувствовал себя ублюдком. Он радовался тому, что жив. Где-то в глубине души он знал, что еще побарахтается перед смертью. Но с другой стороны, сколько человек способны принять смерть как данность? Сказать себе, вот и конец, ты умираешь. Люди хватаются за жизнь. Они могут сделать последний вдох и не смогут надышаться. И будут сильно удивлены, когда легкие изменят им.
«Слишком молоды для архигэллиота», подумал Лотт, отводя взгляд.
Юркий священник с вздернутой кверху бородкой на южный манер ковылял к амвону. Он опирался на клюку и подволакивал ногу. Собравшиеся вежливо приветствовали его поклонами. Алланесы приседали в глубоком реверансе.
Лотт вздохнул.
Бесполезно. Все могут быть архигэллиотом. Старики похожи друг на друга. Дряхлые. С распухшими от подагры конечностями, маразмом и подводящим по ночам мочевым пузырем.
– Я бы не ставил на него.
Лотт мало что не подпрыгнул. Рядом с ним расположился церковник. Лотт не считал себя великим воином, но каким же нужно быть растяпой, чтобы к тебе подсели, а ты даже этого не заметил?
– Простите?
– Ты ищешь Иноккия, разве не понятно? Того, по чьему приказу тебя доставили в Обитель Веры.
– Вы знаете обо мне?
Лотт оценил монашка. Грубо тканая ряса говорила об аскетичном образе жизни. На шее у незнакомца болталась желтая монетка. Значит, с ним говорил медник. Монах был стар, но по нему трудно было сказать, сколько десятилетий осталось за плечами. Шесть, семь? Восемь? Он не был упитанным, но и голодающим этого человека сложно назвать. Монах напоминал Лотту старого капеллана Кабаньей Норы. Обычный человек, чья зрелость плавно перешла в старость, да так там и осталась. Казалось, медник только всю жизнь и дожидался того, чтобы поседеть, нажить морщины с пигментными пятнами и начать поучать молодых как следует жить.
– Все знают о тебе, – благодушно сказал агапит. – Почему, как думаешь, они сегодня здесь? Почему ведут себя как болванчики, намалеванные в Книге Таинств?
Монах с хитрым видом достал из-за спины плетеную бутыль с подозрительно темной жидкостью, плещущейся внутри. Поразительно здоровыми и крепкими зубами откупорил горлышко и сплюнул пробку прямо на пол. Не обращая на потерявшего дар речи Лотта, он выпил изрядную часть содержимого.
– Будешь?
– Они знают…
Мысли завертелись с бешеной скоростью. Эти люди устроили представление ради него. Лотт все еще не понимал происходящего. Зато он догадался, почему старец с острой бородкой не подходит на роль архигэллиота. Облаченный в красную хламиду священнослужитель был чересчур любезен с молодыми монахинями, поющими в хоре. Марш видел, что тот смотрит на них не как пастух на отару, но как хищник, подбирающийся к добыче. У него наверняка кое-что болтается между ног.
Священник понял, что Лотт не станет его собутыльником и отставил вино в сторону.
– Конечно. И стараются показать себя во всей красе.
– Мне? Но почему?
– Кто сказал, что речь идет о тебе, Лоттар Марш? – Медник спрятал ладони в широких рукавах рясы, словно ему стало холодно и неприятно. – Они стараются отличиться перед Церковью.
Лотт еще минуту переваривал сказанное.
– Под церковью вы понимаете архигэллиота?
Медник молча смотрел на него и это было даже лучше утвердительного ответа.
– Иноккий использовал меня, чтобы выяснить, кто из них верен престолу?
Молчание затягивалось.
– Чужая душа полна тайн, – наконец ответил агапит. – Может быть, дело только в тебе, а все остальное шутки ради. Одно могу сказать точно – ты не хочешь быть пешкой в чужой игре. Да и кто хочет? Уж точно не я.
Медник решительно поднялся со скамьи. Подал руку.
– Прогуляемся.
– Не думаю, что мне позволят выйти, – недоверчиво ответил Лотт.
– А ты видишь здесь кого-то, кто запретит?
И верно. Шэддоу исчез сразу же после того, как доставил его словно тюк со скоропортящимся товаром. А Галлард сотоварищи дали под зад у самого порога церкви и предоставили Марша самому себе. Или сделали вид.
В любом случае, Лотту нравилась идея хмельного агапита. По крайней мере, он выяснит насколько ослабили поводок.
От мысли, что его не станут пытать, рвать ногти на пальцах, закручивать винт в височную кость и прочие малоприятные радости инквизиционного допроса с груди упал тяжеленный камень.
Им разрешили многое. Медник и Лотт покинули Обитель так же быстро, как покидает бордель не заплативший клиент. К центральной площади примыкал гигантский собор Святого Агапита, чей фасад облепили тусклые кругляши. Гигантская голова пса с острыми башенками-ушами представляла Святой Официум. Позади полумесяцем нависала Обитель Веры. У Лотта глаза заболели от обилия желтизны. Редкий мрамор Костей Земли для постройки завозили флотилиями. Золотые скульптуры теснили одна другую, словно соревнуясь в тщеславии.
Посреди площади красным бельмом застыл невзрачный алтарь. Именно туда и вел его медник. Редкие прохожие оглядывались на них, и Лотт нехотя признал, что и сам чувствовал себя святотатцем, рушащим устоявшийся порядок вещей.
– Подойди, – велел агапит. Монах застыл в шаге от алтаря. Он волновался, хоть и старался не подавать виду.
Лотт медлил. Он знал, как чтут люди Империи каменный клык. Сколько здесь умерло людей? А сколько лет насчитывала империя? Одна тысяча двести тридцать девять жертв окропили бездушную штуковину кровью. Ей пропитались белые плиты вокруг. Сам алтарь словно светился извне. Именно здесь Зарок смертельно ранил Гэллоса. Именно здесь его жена Аллана вознеслась на небеса, навсегда забрав с собой солнце.
– Что ты видишь? – спросил медник.
Алтарь кровоточил, словно кто-то всадил лезвие в его нутро. Прозрачные жгуты адского огня, слабые и клонимые ветром, трепетали подобно свече под чужим дыханием. Лотт протянул к ним руку, и тут же отдернул. Язычки лизнули руку и превратились в щупальца. Каждое из них схватило по пальцу, и потянуло к себе. Камень заходил ходуном. Из навершия, напоминающего звериный коготь, потекла тягучая смазка. Она несла в себе знакомые эссенции.
Запах женщины. Смрад трупа. Аромат ладана. Вонь испражнений всех людей мира.
Алтарь сбрасывал шелуху. Он раздвигал неподатливые лепестки подобно невесте, раздвигающей ноги в брачную ночь. Он приглашал заглянуть внутрь, как это делает мухоловка, зазывающая жуков отведать заманчиво пахнущий нектар.
Он видел совокупляющихся ангелов. Его заставляли смотреть на поедающих друг руга детей. Демоны оторвали веки, обнажив глаза.
Вкус праха, меда, крови и сажи заставлял глотать обильную слюну.
Лотт слышал пение и трубный глас. Его вел хруст костей и лопающихся как скорлупа орехов панцирей многоножек. Седьмое пекло влекло к себе, и Марш чувствовал, как поддается этому зову.
Ему как никогда хотелось умереть. Перегрызть вены, вырвать язык, чтобы устоять перед искушением и не сорвать одежду, бросившись в разверзшуюся бездну.
Он повернулся к жертвеннику спиной. С удивлением заметил, что по лицу бежит не пот, а слезы. Лотт посмотрел на свои руки. Он сжимал кулаки изо всех сил. Ногти впились в ладони, прочертив на плоти борозды.
Медник подал ему бутылку вина и на этот раз Лотт приложился к ней без колебаний.
– Ты видел.
Он не спрашивал. Утверждал.
– А не должен был?
– Никто не видит. Люди ходят здесь каждый день. Молятся, беседуют. В День Покаяния открываются врата, и мы приносим жертву, чтобы червоточина утолила глад. Только тогда приоткрывается вуаль. Оно не показывает лицо. Только оскал. Он ужасен, но это ничто по сравнению с истинным обликом. Но не сейчас. Никто не знает, что червоточина всегда голодна. Всегда готова прийти в мир. Оно ждет своего часа. Маленького шанса.
Монах говорил, не отводя взгляда от алтаря.
– Лик ада дано узреть немногим. Я один из них.
Он смотрел не мигая. Лотт проникся искренним уважением к нему. Невысокому и сгорбленному. Но более сильному духом, чем он сам.
Медник достал оттопыривающий хламиду предмет. Покатал в руке будто безделицу.
Лотт затаил дыхание. Даже в самых тайных мечтах он не надеялся в такой близи увидеть Яблоко Империи. В детских сказках яблоки бывают отравленными и красными как опавший кленовый лист. Либо золотыми и дарующими вечную молодость. Держава была меньше, чем в манускриптах, что давал ему почитать капеллан. Она спокойно умещалась в руке и отнюдь не сверкала божественным светом. Тонкий как сеннайский шелк хрусталь заключил в темницу кусочек легенды. Солнечная чешуйка парила в воздухе. Казалось, она всеми силами пытается воссоединиться с небесным светилом, разорвать путы и лишить людей последней надежды.
– Теперь и ты тоже, – добавил Иноккий.
Архигэилиот подал ему руку. Безымянный палец опоясывал перстень с печатью, открывающей любые двери, даже те, что находятся в небе. Лотт коснулся губами холодного металла. Он ожидал судебного разбирательства. В крайнем случае разговора по душам с помазанным гэллиотом Тринадцати Земель.
Лотт не знал, что ответить главе церкви. Он смотрел на него снизу вверх, и теперь казалось, что именно так должен выглядеть архигэллиот. Иноккий жестом велел ему подняться.
– Неисповедимы пути богов, – изрек Иноккий, беря его под руку и ведя к журчащему фонтану. – Мог ли молодой я надеяться, что возглавлю орден агапитов когда-нибудь? Мог бы зрелый я в помыслить, что встану в один ряд с такими, как Климент Миротворец, Франческо Просветитель, Пий Хранитель?
Они сели на портик фонтана. Извергающие из уст пышные водные потоки рыбы барахтались в сетях, расставленных голым по пояс человеком. Фиосетто изобразил Мильтиада простым рыбаком, а из людей слепил карасей, щук и окуней. Архигэллиот привел к солнцу первых верующих стоя в воде. Амплус забрала язычников, а отдала солнцепоклонников.
– А ты, Лотт? Надеялся когда-нибудь стать чем-то большим, чем оруженосец при лорде?
Лотт ответил честно. Он хотел, да и кто не хочет? Он старался стать таким человеком. Но иногда будущее зависит не только от тебя.
– Почему не стал им?
И снова он ответил честно. Лотт обжегся один раз. Сильно и больно. И больше повторять ошибки не хотел. Он взял за привычку не доверять людям. Искать только своей корысти и считал других лишь досадными препятствиями. Куда это его привело? На дно пекла, туда, где горит задница Зарока. И самым страшным было осознавать, что ему нравилось там.
– Тебе выпала редкая честь стать божьим перстом, Лотт. Спасать людей, используя Дар, щадить драгоценные звезды душ. Но ты предпочел скрываться. Бежать от судьбы с покорившей-ветер и халифаткой Квази, вместо того, чтобы пойти к нам. Почему, Лотт?
Язык прилип к небу. Последний из Маршей провел потными ладонями по штанинам. Один из карманов что-то хранил. Пальцы нащупали бугорок. Лотт сжал его словно святой знак.
– Потому что я не достоин, – сказал он. – Боги ошиблись.

Спасибо, кэп.
Не соблюдается время. "Покрыли" и "могли принадлежать" не стыкуются. Спотыкаешься при чтении.
"Заработать насморк" -- жаргонизм, никак не относящийся к тексту. Переформулируй.
Вот что очень сильно напрягает в твоем тексте: сочетания американизмов со словами, образованными с русскими корнями. По мне так сомнительно выглядит "Солнцеград" рядом с "Кассией" или "Бенедектией".
Спасибо, кэп.
А вот тут, как мне кажется, наоборот нужно уточнить.
Мэрддок сложил руки на джигурди.
Замени "огонь" на "пламя", и всё будет ок.

Скучноватый отрывок, но в принципе лучше чем все "Свои произведения" вместе взятые. :)

– Не спеши считать себя прозорливее Гэллоса, – тихо ответил ему Иноккий. – Ты таков, какой есть и никто, даже боги не сделают из тебя спасителя душ человеческих, если сам того не захочешь. Но не спеши говорить то, чего не ведаешь.
Фонтан привлекал стаи птиц. Юркие крылатые вились вокруг, стрекоча и посвистывая. Редкие капли задевали затылок, но Лотт сидел смирно, не смея сдвинуться даже на длину ногтя.
– Что ты знаешь об апокрифах, Лотт? – спросил Наставник Королей.
– Это книги лжецов.
Так говорил капеллан Кабаньей Норы им с братом. Лотт помнил только те легенды, в которых говорилось о смелых воинах. Имена святых дев, старозаконников и буквоедов, писавших заповеди и притчи Книги Таинств со слов привидевшейся им Алланы, он пропускал мимо ушей. Когда доходило до таких тонкостей они с братом предпочитали измываться над длинным носом обучающего их чернеца, который, казалось, хочет проткнуть святое писание насквозь – капеллан был подслеповат.
– Блаженны не ведающие, ибо им предстоит познать истину – изрек Иноккий. – После Восхождения Солнца писались тысячи книг. Много людей хотели оставить память о страшных временах. Да, они не всегда писали правду, одного обеляя, а иного осуждая. В Книге Таинств записаны пять откровений. Но я читал пять сотен. Первый Вселенский Собор, созванный здесь, в Солнцеграде, длился месяц. После долгих часов обсуждений решено было принять за истину только те письмена, которые не вступали в противоречие друг с другом. Имена других предали забвению. Но книги пишутся для того, чтобы их читали. Я знаю каноническое учение от первого слова и до последнего. Они мой храм. Мой дом. Но невозможно полюбить дом, не познав то, что лежит за его пределами.
– Откровение от Маркуса рассказывает о множестве чудачеств, – продолжил Иноккий. Священнослужитель сидел сгорбившись. Вначале беседы он достал письмо со сломанной печатью. Иноккий размалывал сургуч в мелкую труху, падавшую на камни площади. Под его ногами гуськом ходили голуби, в тайне веря, что именно в этот момент с небес упадет хлебная крошка. – Например, о том, что не вино, а вода – кровь солнцеликих небожителей. Сей муж на протяжении семи десятков страниц доказывает, что, хлеб, а не земля их плоть. Но самая важная часть писания касается Потерянного Семени. Как тебе известно, у Гэллоса и Алланы было восемь детей – поровну девочек и мальчиков. Так же, как и притоков Многодетной. Последний из них, апостол Мельтиад, заложил основы Церкви-на-Крови, став первым архигэллиотом. Он умер от оспы.
– Разве он не пролил кровь на алтаре? – Лотт слышал эту историю, но заканчивалась она по-другому.
– Так гласит Книга Таинств, – покачал головой архигэллиот. – Но апокриф Маркуса отрицает наши догмы. Видишь ли, Лотт, там говорится, как Мельтиад словом запечатывал червоточины, не проливая ни одной капли крови наземь. И если верить писанию, он намеревался запечатать врата в Солнцеграде, но болезнь забрала его от нас раньше. Маркус пишет, что Мельтиад был обручен с юной Теофилой. Перед гибелью она понесла от него.
Лотт поежился. Он чувствовал себя голым, как новорожденный.
– Должно произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы церковь решилась переписать Книгу Таинств. Мы называем это чудом. Я думаю, Лотт, ты и есть это чудо. Лоттар Марш, Потерянное Семя Мельтиада. Потомок Гэллоса и Алланы.
Брызги превратились в стальные иглы, долбящие затылок как дятлы древесный ствол. Там, за его спиной по пояс в воде стоял первый архигэллиот и призывал к ответу. Лотт не устоял и посмотрел на мраморное изваяние. Атлетически сложенная фигура сжимала необъятную сеть. Мускулы бугрились в руках, курчавые волосы разметались и застили глаза.
«Были ли его глаза такого же цвета как у меня?»
– Позволь.
Архигэллиот взял его руку в свою. Лотт отметил, что хватка у архигэллиота не обмякла с годами. Иноккий провел подушечками пальцев по изрезанной ущельями и каньонами ладони.
– Моя мать изучала хиромантию – сказал Иноккий. – И верила, что по узорам рук можно предопределить судьбу человека. Эта линия означает любовь.
Первосвященник указал на черту, ведущую к указательному пальцу.
– Смотри, она прерывается здесь. Ты потерял кого-то близкого недавно?
– Да, Ваше Святейшество.
– А вот это линия жизни, – Иноккий провел пальцем вдоль дуги, заканчивающейся у большого пальца. – И она у тебя неотрывно связана с судьбой.
Архигэллиот вонзил ноготь в черту, рассекающую ладонь надвое.
– Тебе предназначено стать великим, юноша. Так скажет любая гадалка на улице. Но я не они. Я знаю о руках все.
Он улыбнулся. Иноккий засунул руку внутрь куртки Лотта и выудил кожаный мешочек.
– Ты говоришь, что не достоин такой чести. Но много ли людей устоят перед искушением?
Он развязал несложный узел и высыпал содержимое на каменную скамью.
– Мешочек полон. Странно для того, кто зависим от атуры.
– Я не принимал блажь, – ответил Лотт. – Не мог. Я дал…
– Обещание, – подхватил Иноккий. – Еще одна странность для того, кто нарушил клятву быть верным своему сюзерену и выполнять приказы. Ты считаешь себя недостойным быть кем-то великим. Но что, если ты никогда не переставал им быть? Я думаю, ты запутался, Лоттар Марш. И выйти из лабиринта можешь только по своим следам.
Иноккий до боли сжал его руки.
– Крепкие и работящие, я вижу старые порезы от меча, – пробормотал он. – Я видел такие раньше. Ты часто тренировался, но в последнее время мозоли рассосались. Твой меч заржавел?
«Я его продал за порцию наркотического порошка»
– Ты, несомненно, воин. Телом и душой. Но вот чей?
– Что вы имеете в виду?
– Готов ли ты стать воином церкви? Нести знамя, прославляя имена богов. Сеять мир и добро в наших домах. Избавлять людей от зла, творимого Зароком?
– Я не знаю, Ваше Преосвященство, – Лотт держался за комок в своем кармане, ища ответ, который мог удовлетворить их обоих, но не находил нужных слов. – Я видел ужасные вещи. Священник прихода в Гэстхолле убивал маленьких детей.
– Ты видел обычного человека, лишенного другого выбора. Квази рассказывала о том, как ты защищал другого слугу божьего. Преподобный Роланд костьми лег, не давая вратам открыться в деревне Бельвекен. Церковь не полнится убийцами. Мы огрубели в борьбе с исчадьями ада, но все еще храним печать света.
– Меня привели сюда силком. В путах, как преступника. И после этого вы просите меня стать слугой церкви?
Иноккий наконец отпустил его руки. Лотту казалось, он хочет забрать их с собой как еще одно доказательство существования богов. Бывший медник кряхтя поднялся. Он был одновременно и сильным и дряхлым. Лотт хотел его сопроводить, но Иноккий отмахнулся.
– Когда я приказываю, мне повинуются. Иногда слишком ретиво, – молвил он. – Извини старика. Я всего лишь хотел посмотреть на того, кто может спасти нас. И попробовать убедить тебя поступить правильно. Ты волен идти куда пожелаешь, Лоттар Марш. Но я бы хотел, чтобы ты прочитал это письмо. Считай это моей просьбой.
Он вручил ему мятое письмо с размазанной по внешнему краю печатью и ушел.
От чувства нереальности происходящего кружилась голова. Всего за несколько минут он прикоснулся к алтарю, на котором умер Гэллос, встретился лицом к лицу с самым могущественным человеком Священной Империи и стал прямым потомком солнцеликих богов. Мир перевернулся с ног на голову. Лотт хотел ущипнуть себя, чтобы удостовериться в том, что не спит, но знал, что это не поможет.
Он мог покинуть Солнцеград целым и невредимым. Мог исчезнуть с глаз всевидящего инквизиционного корпуса. И никто не скажет ни слова. Но куда ему идти? Вернуться в Тринадцатиземье? Его там никто не ждет. Квази предала его. Лотт не стал бы за ней следовать, даже если в конце пути ему пообещали горы золота и обнаженных дев. Иноккий прав. Он действительно забыл путь назад и плутал по кругу.
Лотт понял, что вновь бессознательно теребит карман. Он вывернул ткань наизнанку. На плиты глухо упал лазоревый камешек размером со сливу. Он подобрал его в Радужной, когда искали Мэри, младшую из Фиалок старого Бельвекена. Безликая крашенка была с ним все это время. Лотт хранил ее не как трофей, напоминающий о боевых заслугах. Марш спас девочку, убив тварь из листьев и виноградных лоз. Но мог бросить умирать. Ее, Кэт, халифатскую чаровницу и всех людей там живущих. Он мог убежать и забыть обо всем, но ноги сами понесли навстречу опасности. Он стал героем впервые за свою жизнь.
Но так ли это? Как же костел Святого Джерома и безумец Майлз Торсэн? Он закрыл червоточину, поговорив с ребенком, и уберег Гэстхолл от проклятия.
Он всегда был таким, даже когда отчаяние и атура делали из мозгов кисель. Цветастый камешек напоминал ему, за что следует бороться независимо от того, какой будет цена.
Лотт развернул лист. На плотной бумаге темными как беззвездная ночь чернилами был написан доклад, предназначенный главе Церкви Крови. Люди боялись. В больших городах шептались о судном дне. Призрачную фигуру Зарока в погребальном саване, тащащую за собой ветхий гроб, видели в полночь на Имперском Тракте. Дальноводье заколачивало створки, запирало дома на засовы, но это не помогало. Гиблые Топи исторгли из больной глотки нечто, от чего не было спасения. Десятки селений обезлюдели. Дома стояли брошенными, печи еще пахли недавно испеченной сдобой, на улице выли некормленые собаки. Люди исчезали. Словно их стерли с лица земли. Пятнадцать деревень, шесть рудников с осужденными каторжниками. И один город. Город с высокими стенами, стражей и тысячами жизней. Кто-то пожал их души, оставив взамен страшную надпись: «Он идет». Каждая изба, каждый каменный дом были измалеваны желтой краской. Слова ничего не значили и это пугало пуще уверений в скорой гибели всего живого.
Письмо пришло неделю назад, и писарь божился, что Зарок пришел за ними. Он писал, что церковь потеряла веру, гэллиоты заперлись в храмах, а из инквизиторов, посланных узнать судьбу пропавших, вернулся только один. Бедолага выковырял себе глаза и держал их во рту, сося словно леденцы.
Дальноводье не просило. Оно взывало о помощи, стоя на коленях. Лотт не поверил бы и сотой доле написанного, если бы и сам не столкнулся с подобным. В недрах болот зрела, набухала гноем и ядовитой заразой червоточина. Врата между их миром и преисподней разверзлись. И дела шли напрочь паршиво, если инквизиция не могла придушить распространение адской порчи в зародыше. Люди боялись. А где страх, там паника. Богатые попробуют отсидеться. Дороги, ведущие прочь из проклятого места, перекроют, оставив остальных на произвол судьбы. Будут пожары. Будут кражи. Женщин ждет поругание, а слабых смерть.
А желтоглазых? Покорившие-ветер всегда были изгоями, но теперь их жизни станут дешевле мусора. Он не мог этого допустить. Теперь не мог. Жизнь способна на шутку в самый неподходящий момент. Кэт ненавидела церковь и желала им смерти, за то, как инквизиция обошлась с ее родными. Но именно архигэллиот просил Лотта стать во главе святого похода во имя защиты Дальноводья и живущих там нелюдей.
Лотт поднялся и почтительно осенил святым символом статую Мельтиада. Рыбак не обратил внимания на смертного. Первый архигэллиот продолжал ловить рыбу. Кажется, в его сети угодила еще одна юркая рыбешка.
Лотт принял решение. Прозревший не может закрывать глаза вечно. Лотт слишком долго ходил с повязкой на глазах. Пришло время увидеть мир в новом свете.

***

Новость разлетелась подобно чуме – быстро и безжалостно. Город бурлил. За три дня улицы вычистили до блеска. Цветные флаги развевались на карнизах домов, пестрые ленты оплели медные флюгеры. Поговаривали, архиалланеса Стэфания прервала свой визит в Кальс и плывет в столицу.
Все хотели узреть чудо. Увидеть, коснуться и услышать живого потомка богов.
Лотт придирчиво осмотрел свое изображение в зеркале. Брадобреи обскоблили щетину. Щеки горели и были гладкими как попка девственницы. Его облачили в молочного цвета дублет, расшитый нитями жемчуга. Узкие шоссы того же оттенка были жутко неудобными и сдавливали мужское естество. Он взвесил в руке золотую цепь. Лотт мог выручить за нее неплохие деньги. Но она была полезнее на шее. В ней Лотт из беглеца преображался в святого воина, несущего хоругвь во главе всех верующих в Гэллоса. Каплевидный рубин в оправе из золотых сплетенных рук весело подмигнул ему. Лотт ответил взаимностью.
Марш заново учился вести себя в цивилизованном обществе. Он кланялся монсеньорам гэллиотам и отвечал на вопросы алланес. Танцевал бранль и гальярду при дворе. В Солнцеград приплывали корабли с важными гостями. Лотт сопровождал Иноккия на многочисленных приемах. Он стоял по правую руку от восседающего на золотом троне Наставника Королей. Лотт посетил все залы Обители Веры. Он видел Зал Мудрости, где читали лекции будущим королям, побывал в церковном хранилище, где касался ценнейших реликвий и добытых в войнах за веру трофеев. Гэллиот Тринадцатиземья отслужил мессу в его честь, а виллийский принц, вчера позвавший его в свои покои, обнажил парадный клинок и приказал преклонить колено. Лотта посвятили в рыцари среди шелков и пьяных вельмож. Было что-то неправильное в этом. Лотт слишком многое перенял от лорда Кэнсвудского. Рыцарские шпоры давались за заслуги, заслуживались в боях перед сюзереном, добывались кровью, потом и бесстрашием. Виллийский принц похлопал его по плечу и намекнул, что Марш может взять одну из сопровождавших его дам в качестве любовницы. Лотт отказался. Поначалу.
Наступал новый этап в его жизни. Глядя на довольное лицо, на огромный рубин, подаренный самим архигэллиотом, Лотт не мог не признать, что начало ему нравится.
Сегодня его официально признает Церковь. Лотт Знаменосец. Под таким именем Марша будут чтить столетия спустя. Все, что для этого нужно – спуститься на пару лестничных пролетов ниже и показаться перед ликующей толпой.
Лотт страшился такого внимания. После стольких лет, когда он всеми правдами и неправдами старался встать на одну ступеньку с популярным братом, получить мировое признание оказалось до смеха легко.
Он пригладил подстриженные на здешний манер волосы, и вышел из комнаты. Придворные кланялись, лебезя ободряющие слова. Лотт отвечал им самой приятной улыбкой из своего арсенала.
– Приятно наконец-то увидеть вас воплоти, – произнес высокий мужчина в черном костюме, подводя к нему стесняющегося мальчика.
Он был коротко стрижен. Над губами пролегала тонкая полоса рыжих усов. Он стянул перчатки.
– Ричард Второй, король Делийкого королевства.
Лотт на секунду замешкался. У короля отсутствовал большой палец на правой руке.
– Волк оказался матерым, – благодушно пояснил монарх, заметив, куда пялится новоявленный святой воин. – Цапнул раньше, чем я насадил его на пику. С тех пор жена не позволяет мне охотиться.
Он грустно усмехнулся.
– Да и о какой охоте может идти речь, ведь я толком даже меч не могу держать. Да-да, вы пожимаете руку венценосному неудачнику.
– В таком случае вы познакомились с самым везучим человеком в мире, ведь кто еще способен удостоиться аудиенции у Ричарда Храброго, – ответил на любезность Лотт.
Мальчик выпростал вперед ручонку. Лотт бережно пожал ее.
– Я тоже Ричард, – пробубнил под нос он.
– Это мой сын, Дик, – довольно сказал Ричард. – Уж он окажется расторопней со своими волками, когда придет время. Верно малыш?
– Да, па, – ответил мальчик и посмотрел на Лотта большими детскими глазами. – А вы правда святой?
– Все уверены что да, – честно ответил Лотт. – Кто я такой, чтобы доказывать обратное?
– Если позволите, – вы не совсем похожи на того, кто спасет нас от надвигающегося конца света, – сказал Ричард Храбрый. – И знаете – мне вы настоящий больше нравитесь. Герои с налетом бравады гибнут первыми не успев довести дело до конца.
– Что есть, то есть. Я из тех, кто предпочитает отсидеться в резервах, предоставляя стяжать славу другим. А я, Ваше Величество, никогда не ожидал увидеть короля, который сошел с трона, чтобы пожать руку простолюдину.
– Вы уже рыцарь, – Ричард хитро подмигнул ему. – А значит, я не совсем оконфузился.
– А ты умеешь призывать архангелов? – допытывался мальчик.
– Если бы они услышали мои приказы – померли бы со смеху, – рассмеялся Лотт. – Увы, нет, Дик.
– А где меч, которым разгоняешь демонов?
– Пока не заслужил.
– А можешь показать, как закрываешь врата ада прямо здесь?
– Дик, – Ричард Храбрый наклонился к сыну и погладил по голове. – У воина святого престола сегодня много дел. Не утомляй его расспросами. Вот, держи.
Король дал ему инкрустированный синими опалами кинжал.
– Это подарок от мамы.
– А она не приехала? – сказал опечаленный мальчик.
– У нее дела. Но она обязательно приедет.
– Обещаешь?
– Честное королевское. А теперь иди, погуляй с друзьями. Нам с Лоттом нужно поговорить.
Мальчик сбежал по лестнице, изображая из себя всадника.
– Дети, – извиняющимся тоном сказал Ричард. – Они хотят знать все.
– Я тоже.
– Значит ли это, что вы не понимаете природу своего Дара?
– Ваше Величество, я также далек от этого как ваши надежды скрестить с кем-то мечи.
– Люблю честных людей, – сказал правитель Делии. – Так мало их осталось среди лизоблюдов.
– Им отрезают языки.
– Вы определенно мне нравитесь, юноша. Я рад, что Иноккий заставил вас передумать.
Ричард провел Лотта к балкону. Люди скандировали его имя. Высший клир махал им руками. Каждому гэллиоту отвели отдельный балкон. Их кровавые рясы колебались под слабым ветром. С крыш служки сыпали лепестки роз. Розовые, белые и красные хлопья сыпались подобно манне небесной.
– Он не заставлял. Это мой выбор.
– Вы уверены?
Что он имел в виду? Лотт согласился вступить в ряды церкви по своей воле. Никто его не насиловал.
Ричард обнял его, словно давний друг, и прошептал:
– Архигэллиот знает тысячи дорог к чужим желаниям. Он говорит одно, но подразумевает иное. Будьте осторожны. Помните, что бывает с честными людьми. Покинув Многодетную, не забудьте посетить Острие. Моя жена, Игнис, будет рада такому гостю.
Ричард мягко толкнул его вперед. Иноккий ждал его. Наставник Королей был счастлив, словно обрел пропавшего сына. Он молитвенно сложил ладони вместе. Лотт последовал его примеру.
Иноккий произнес молитву Николаса Чудотворца. Слова складывались в строфы, строфы образовывали рифму. Иноккий пел чистым лишенным дребезжания и хрипоты голосом. Так должно быть пели ангелы под аккомпанемент лир.
Архигэллиот творил чистое вдохновение. Он посыпал им как сахарной пудрой верующих. И те бились в восторге. Люди спекались в топке подобно кексам. Вызревали, наполняясь уверенностью, что Солнце готово спуститься с небес. Чудо произойдет вот-вот. И случится это благодаря ему, Лотту.
Он посмотрел на свои руки. Обычные руки, чуть трясущиеся от мандража. Линия жизни вклинилась в линию веры. Его судьба здесь. Стать божьим воином. Так сказал архигэллиот.
Лотт поднял руки вверх и все стихло. Люди смотрели на него. Тысячи глаз, жадно ловящих любое движение живого воплощения богов. Ремесленники. Путаны. Бездомные. Богачи. Священники.
Архигэллиот тоже смотрел. Он ждал со спокойствием познавшего вечность. И напутствовал его теплой отеческой улыбкой. Станет ли он для него новым наставником? Таким, каким должен был стать отец. Каким никогда не был сир Томас.
Лотт сотворил святой символ. Пальцы сомкнулись в замок, ладони выгнулись дугой, творя круг. Солнце пробило прореху в темном саване мчащихся по небосводу облаков. Это было неожиданно и очень красиво. В этот момент Лотт действительно поверил, что боги следят за ним.
Ликующий люд завопил в экстазе. Женщины плакали, дети пытались забраться на плечи родителям. Краем глаза Лотт увидел, как молятся гэллиоты.
Это был славный день. Лотт принимал поздравления. Он восседал на троне архиалланесы рядом с Иноккием. Люди приносили дары. Бедные отдавали краюхи черствого хлеба, и он вкусил большинство из них. Кузнечный цех принес армированный доспех. Виллийцы подарили рыцарское копье, аргестийцы одноручный меч с золотым солнцем, пленившим самоцвет в навершии. Сеннайцы подвезли в паланкинах сундуки с дорогими одеждами тонкой отделки. Ювелиры Тринадцатиземья положили в ноги десять шкатулок, забитых перстнями, в оправе которых находились камни размером с перепелиное яйцо. Представляющие Дальноводье агапиты подарили сапоги, перчатки и пояс с большими и малыми ножнами из редкой и необычайно прочной кожи водного дракона. Мальчик Дик преподнес настоящий сюрприз. Он отдал амулет матери. Лотт увидел странный символ, напоминающий букву «Х», только с загнутыми под углом концами. Он видел подобный на коже Кэт. Новоиспеченный мессия отказался принять этот дар. Но пообещал хранить его у себя, пока не встретится с королевой Игнис.
Дальше было веселье. Люди танцевали на площадях и улицах. Влюбленные пары кружились на широких балконах стремившихся к небу домов. Вино текло рекой. Вечер расцвел яркими взрывами. Радужные вспышки украсили небосвод невероятными оттенками. Над монастырями сияли тягучие смолы патоки и пары клубничного джема. Ящерицы цвета молодой листвы обрушивались на черепицы, скатываясь по дорожкам золотой мальвазии. Лотт узнал у местных, что в праздники делийцы привозят в город под строгим присмотром дьяконов бочки конфискованной атуры, смешанной с красильными веществами. В емкости вставляли фитили от свечей и отбегали на безопасное расстояние. Яд, обрекавший на медленную смерть, на краткое время превращался во взрывную радость.
Лотт понял, что счастлив.
Пусть впереди ждала долгая дорога, он знал, что двигается к цели, указанной самим Гэллосом. Стоящее дело, за которое его уже наградили больше, чем можно представить.
Путешествие представлялось ему плевым делом. Иноккий обещал выделить тридцать кораблей. Лучших инквизиторов из псоглавой башни. Проклятье, даже сопровождение в виде служек, обслуживающих приемника богов! Лотт улыбался, представляя, как поедает сладкую хурму с рук миловидной монашки.
К походу уже велись приготовления. Недели через три они покинут Солнцеград. Если повезет, успеют прибыть в Делию, опередив первый лед. Лотт сделает свое дело, щелкнув пальцем со стриженым ногтем, и вернется в уютное гнездышко. Все просто. Никаких проблем.
Он добрался до своей комнаты далеко за полночь. Битье поклонов поначалу льстило, но к концу дня от этого устаешь также как и от повторяющейся из года в год шутки.
Голова гудела от пережитого и выпитого вина, произведенного сердобольными монахами на побережье Лихого моря. Лотт стянул с себя туфли, до сих пор не потерявшие навощенного блеска, и бросил тесные шоссы на спинку кресла. Он рухнул как убитый и погряз в перинах кровати, такой же широкой, как дельта Амплус.
Ему снились холодные горы Волчьей Пасти. Он тонул в рыхлом снеге и глотал ледышки, обжигавшие гортань.
Лотт вскочил. Сел на край кровати, пытаясь прийти в себя. Волосы вымокли. В него плеснули водой!
Узкая полоса света прорезала слепую темноту. Шэддоу поднес свечу почти к самому лицу.
– Какого падальщика ты здесь забыл?!
– Собирайся, – сказал Мрачный Жнец без намека на сочувствие. – Планы изменились.
– Что? Какие планы?
Инквизитор подал ему сверток с одеждой.
– Мы уезжаем из города. Таков приказ архигэллиота.
– Но почему?
Лотт наскоро вытер голову одеялом. Спросонья натянул сапог не на ту ногу. Чертыхнулся и повторил попытку с тем же результатом. На четвертый раз ему удалось вспомнить правильную последовательность. Лотт промычал что-то похожее на победный клич нордов.
– Дело усложнилось. Люди подожгли торфяники в надежде прекратить террор. Глупцы, они сделали только хуже. Дальноводье в огне. Страна чадит, а демоны озверели пуще прежнего. Еще один город перестал существовать. Но это не главное.
Лотт натянул охотничью куртку, более удобную, чем расшитый вензелями и побрякушками дублет. Инквизитор позаботился о нем будто любящая жена. Сума Кэт и все мелочи, таскаемые в карманах, оказались при нем.
– Мог бы извиниться за грубое пробуждение.
– Прошу прощения.
– Не очень верится.
– Потому что я не искренен.
Они вышли в холл Обители. Шэддоу отвел гардину, символизирующую мужское и женское начало церкви. За ней оказался проход.
– Не похоже на парадный выход, – проворчал Лотт.
– Ты поразительно смышлен. Это казематы.
У Лотта похолодели внутренности. Живо представились многочисленные крючья, на которых развесят органы святого для последующего изучения.
– И что же главнее судеб пропавших бедолаг? – спросил он, чтобы отвлечься.
Крутая лестница не спешила заканчиваться. Обитель тянулась не только к небесам. Они одолели шесть ярусов, прежде чем наткнулись на дверь. Мокрое дерево держалось на ржавых петлях. За ней слышался плеск.
– Краеугольные камни Церкви рушатся, – сказал ему Мрачный Жнец, возясь с замком. – Не все это видят. Червоточины привычная угроза, Лоттар Марш. Мы знаем, чего от них ждать. Люди куда опаснее.
– Что за люди?
– О, это самое интересное. Мы догадываемся кто это. Знаем имена почти со стопроцентной гарантией, но этого мало. Нужен толчок.
Он двинул скрепленные полоской железа доски ногой. Подсвеченная факелом, их ждала лодка. Родриго, жевавший чеснок по-приятельски уступил место.
Лотт застонал. Кроме него, хуже всех себя в этой компании чувствовал Джеймс Галлард. Блондинчик цедил улыбку изо всех сил. Это было похоже на попытку справить нужду сидя на огромном еже. Огромный детина с квадратным подбородком помог ему забраться внутрь и присоединиться к тесной компашке. Полуогр-полудемон, по недоразумению высших сил принадлежавший к роду человеческому, оттолкнулся от причала веслом и задал быстрый ритм без особых усилий.
Лотт поискал глазами Квази. Халифатка не удостоилась чести быть разбуженной среди ночи. Странно. Он думал, что чародейка захочет следовать за ним и дальше.
– Они называют это союзом перчаток, – сказал Шэддоу, пригибаясь под проплывающими кирпичными арками подземелья. – Мы знаем о девяти. Они хотят заполучить тебя.
– Меня?
Туннель вывел их за черту города. Лотт узнал знакомые очертания корабля. Болтанка внутри Белокурой Девы – что может быть хуже? Матросы скинули трап. Детина отбросил весло и в два прыжка забрался на палубу. Лотт полз как черепаха. Корабль шатало. Он думал, что вся команда бегает из стороны в сторону, специально усложняя задачу.
– Ты нарушил их планы. Заставил действовать открыто. Один из них уже закинул сеть наудачу.
– И кто он?
Старый знакомец Мэддок выкрутил руль, заложив новый курс.
– На одной из перчаток этого союза не достает пальца. Тебе о чем-нибудь это говорит?
Лотт встал как вкопанный. Его предок Мельтиад закидывал сети, ловя язычников. Лотт нагло считал себя подобным ему. Но он был добычей. Мальком, запутавшимся в тенетах. История усложнялась, а путешествие перестало казаться веселой прогулкой. Он должен был догадаться раньше.
Мечты никогда не сбываются так, как того хотим мы.
Трирема шла на юго-юго-восток. За левым бортом, пока еще еле видимый, проносился Луч Надежды будто маяк освещенный кристаллами, хранящими дневной свет.

Интерлюдия

Уголек

Мальчик Без Имени следил за тем, как падает солнце, сидя на деревянной бочке. Яркий шар из света и тепла опускался быстрее, чем месяц назад. Мальчик Без Имени знал это наверняка, потому что летом вечера стояли долгие. Он сделал часы, начертив на земле круг и воткнув в центр палку. Конечно, он сделал не так, как писали в книге, но даже та жалкая поделка просто кричала о том, что солнце с каждым днем садится все раньше.
Это означало, что ночь вновь станет долгой. Мальчик Без Имени боялся темноты. Он ненавидел себя за это, но ничего не мог с собой поделать. Поэтому он провожал солнце как единственного друга.
Мальчик не был замкнутым. Ребята охотно с ним резвились и болтали. Но ни один из них не мог быть ему другом. Женщина с мертвыми глазами говорила с ним об этом столько раз, что слова отдавались гулом в голове даже против воли мальчика.
Мальчик чувствовал себя одиноким, живя здесь. Поэтому он сделал солнце своим другом, и оно не возражало.
Здорово, что сегодня он не будет один. Тилус сообщил ему новость, когда они играли в салки. К нему приедут гости. Женщина с мертвыми глазами и его няня. Няня была слугой женщины, мальчик не сомневался в этом. Но когда они оставались наедине, женщина с мертвыми глазами вела себя с няней как с ровней.
Мальчик Без Имени жил на склоне холма. Отсюда открывался вид на деревню. Дорога крутыми зигзагами виляла между домами. На ней словно следы от оспы зияли рытвины и колдобины. Редкие телеги, груженные репой и пшеницей, возвращались с полей. Столпотворение круглобоких домов образовывало квадрат с кривыми полями. Няня говорила, что люди в своих городах живут в четырехугольных домах, потому что их легче строить. Мальчику казалось, что спать в таком доме будет неудобно. Но что он мог об этом знать? Сведения о внешнем мире мальчик получал по крупицам. Местные говорили на эту тему неохотно, в основном он черпал информацию из книг. Горы фолиантов заполонили комнату. Шкафы были доверху заполнены свитками. Мальчик читал много и охотно. В редкие визиты женщина с мертвыми глазами привозила с собой сундучок с новыми рукописями.
Из них мальчик узнал о своем родовом имени. Он понял, почему его нельзя называть никому из живущих здесь. Имя могло убить их. Женщина с мертвыми глазами хотела, чтобы он сам узнал об этом, а не поверил ей на слово. Так она научила его, что доверять можно не всем.
«Человек должен сам решать, что правда, а что нет», – сказала она. – «Я хочу, чтобы ты научился думать своей головой, а не говорил чужим ртом».
Мальчик увидел клубы серой пыли. Гости спешили приехать до заката. Он поспешил в дом. Внутри было серо. Мальчик поборол желание зажечь свечи. Женщина жестоко искореняла в нем слабости. Он потерпит.
Год назад Мальчик Без Имени свалял дурака. Няня раздавала деньги местным жителям по приказу своей сеньоры. Мальчик знал, что им живется очень плохо. Злые мужчины в доспехах обирали их, потому что жители деревни отличались от людей. Иногда показательно избивали за то, что посмели не склонить головы, когда эскадрон гарцевал по дороге.
«Желтоглазые выродки. Чахоточные твари», – цедили солдаты им вслед.
И жителям не оставалось ничего другого кроме как смириться.
Поэтому мальчик подошел к женщине с мертвыми глазами и сказал всего два слова:
«Спасибо, мама».
Она влепила ему пощечину. Хлестко и больно. Мальчик Без Имени заплакал и она ударила его еще раз. Из носа хлынула кровь. Няня прервала свои дела и поспешила к мальчику, чтобы прекратить кровотечение.
Она попросила не называть так женщину с мертвыми глазами. Но мальчик и сам об этом уже догадался.
Когда женщина спросила, как же он зовет ее про себя, мальчик сказал правду почти с радостью. Он ожидал еще одной пощечины. Он надеялся получить ее, чтобы взрастить в себе если не любовь, то ненависть к ней, потому что тогда эти понятия казались ему одинаковыми. Но женщина с мертвыми глазами похвалила его и дала еще книг. Она плакала при этом, и мальчику тоже стало грустно.
Две фигуры проникли в дом словно воры. Они принесли с собой свет, на который мальчик потянулся как мотылек. Он обнял няню и неумело поклонился женщине с мертвыми глазами. Мальчик видел картинки и пытался следовать этикету, но практика – не теория. Он поблагодарил богов, что не плюхнулся на колени перед гостьями.
Это было странное чувство. Он боялся приезда женщины и ждал его с нетерпением. Всякий раз его сердце отплясывало джигу, когда мальчику приносили вести о вечернем визите.
Няня закрыла занавесями окна и принялась зажигать свечи от лучины. Это было восхитительно. Мальчик будто наяву видел, как тьма нехотя отдирает цепкие когти от стен и удирает в далекие закутки, шипя проклятия. Женщина откинула капюшон шелковой накидки и улыбнулась.
Она редко так делала. Мальчик Без Имени думал что это из-за него. Он недостаточно прилежно учился и был нерасторопным. Сегодня ему показалось, что этой улыбкой женщина за что-то извинялась. Ну конечно, его день рождения был два месяца назад! Он ждал ее приезда. Надеялся. Даже спустя день. Через неделю он проверил подъездную дорогу к деревне, переживая, что случилось несчастье и та, которую запрещено называть мамой, сломала ногу и не может к нему добраться самостоятельно. Мальчика ждало разочарование, но он к этому привык так же, как ко многому другому в своей жизни.
И теперь она приехала. Она ждет, что Мальчик Без Имени простит ее.
Мальчик оценивающе оглядел гостью. Женщина с мертвыми глазами носила простые одежды, но благородную осанку не выправишь маскировкой. Бледная кожа покрылась волдырями и струпьями. Мальчик прочитал много книг и ни в одной из них не нашел описание этой болезни.
«Солнце очень любит меня», – ответила она, когда мальчик спросил, почему она так выглядит.
Ее кожу словно окунули в белила. Когда бы ни приезжала женщина, она всегда походила на алебастровую статую. Солнце оставляло на женщине жуткие отметины. Мальчик не чувствовал отвращения к ней из-за этого. Но и не жалел. Он знал, что женщине это не понравится. Она была сильной и не нуждалась в подачках со стороны других. Ее волосы казались седыми в трепещущем испуганной птицей отсвете свечей. Волосы были ломкими как хворостинки. Мальчик боялся, что когда-нибудь женщина их лишится. В своих снах он плел ей венки, чтобы заменить утрату.
Женщина протянула к нему руки, и мальчик обнял ее. Обида испарилась как вода в закипающем котле. Он хотел, чтобы это мгновение длилось вечно. Нежные руки гладили его волосы, щеки, плечи.
Плечи… Еще одна неудача. Он наколол на правом плече один из символов, которыми украшали себя жители селения. Мальчик хотел быть как остальные.
«Ты не можешь стать одним из нас», – смеясь, ответил ему Тилус. Он был старше мальчик на год, но между ними лежала пропасть веков.
«Почему?» – спросил мальчик.
«Прислушайся» – ответил Тилус. – «Ты слышишь?»
«Только шелест листьев и ничего больше».
«Я слышу радость» – сказал Тилус, подставляя лицо воздушным потокам. – «Ветер шепчет мне хорошие вести. У мамы будет ребенок. Через девять месяцев у меня появится сестренка!»
«Почему я не могу слышать ветер?»
«Ветер говорит только с теми, кто его покорил», – ответил Тилус.
Женщина с мертвыми глазами приказала няне взять хворостину и отстегать сорванца. Он не вырывался.
«Ты человек» – сказала женщина. – «Запомни это раз и навсегда»
«Я не хочу быть человеком. Они боятся своих имен»
«Имя – второе после души, что получают люди при рождении. Ты не должен его бояться. Ты должен гордиться»
«Но я не могу о нем даже рассказать!»
В тот день женщина впервые назвала его по имени. На душе мальчика стало тепло. В грудь будто засунули уголек.
«Имя это пламя», – сказала та, которую запрещено называть мамой. - «Если сотрясать им воздух, можно разжечь пожар. Ужасный, пожирающий дотла. Но когда он догорит, пламя затухнет и не отчего будет согреться зимой. Поэтому нужно ждать»
«Чего?!»
«Ждать, когда придут холода и людям понадобится весь жар, который мы сможем дать»
«И когда это случится?»
«Всему свое время…»
Они говорили долго и о многом. За окном давно зажглись звезды. Соседи гасили свет и ложились спать, а мальчик все забрасывал вопросами женщину с мертвыми глазами. Есть ли у него отец? Действительно ли люди строят дома из камня? Как много людей живет вне деревни? Когда она навестит его в следующий раз?
Он устал, и глаза слипались, но мальчик пересиливал себя, тянул время. Только с ней он не чувствовал себя одиноким. У женщины слезились глаза. В бликах догорающих свечей мертвенно голубая радужка глаз окрасилась красным. Мальчик видел толстые черви кровяных прожилок, застрявших в глазных яблоках.
Наконец, догорела последняя свеча. Только лучина, породившая маленький пожар, еще сопротивлялась. Огонек в ней клонился в стороны, как и головка Мальчика Без Имени. Пришло время прощаться. Мальчик знал, если он заснет – проснется один. И вновь станет коротать время, ожидая приезда няни и женщины с белой кожей и мертвыми глазами.
– Расскажи мне сказку, – попросил мальчик.
– Какую? – спросила женщина, и, предвидя ответ, улыбнулась. Это была их любимая сказка. Тонкие черточки морщинок проявились на бледной коже подобно тайным письменам. Они делали женщину красивее. Так всегда считал мальчик.
– Мою любимую. Про человека, подарившего людям свет.
– Хорошо, – няня подоткнула одеяло, пока женщина вспоминала все детали истории. – Давным-давно, во времена, когда боги взошли на небо, забрав с собой солнце, жил человек. Он жил в абсолютной тьме, освещаемой маленьким кусочком, отколовшимся от огромного сияющего диска. Человек почти ослеп от царящей мглы, в которой люди копошились как звери. В эти времена Зарок таился в каждом из людей, он забирал отчаявшихся увидеть дневной свет в глубины преисподней, но там их ждал лишь абсолютный мрак.
Человек не хотел повторить их судьбу. Он попытался дотянуться до тусклой точки в небе, но схватил лишь воздух. Тогда он обратился к богам:
«Дайте мне малую крупицу своего богатства»
Гэллос ответил ему:
«Лишь архигэллиот может владеть такой силой»
Человек задумался над тем как быть. Он увидел орла, парящего над горой. Птица поднималась высоко над вершиной, жадно ловя слабый отсвет солнца. Человек взобрался на гору, взошел на самый высокий пик скалы и рухнул с него на птицу. Бой их был долгим, но человек сумел ее поработить. Оседлав орла, он направился к цели. Подлетая к облакам, орел попытался повернуть обратно, но человек направил его дальше. Когда стало жарко настолько, что пот стал застить глаза, орел попытался сбросить всадника, но человек вновь не дал ему такой воли. Наконец, когда солнце начало увеличиваться в размерах, орел взмолился:
«Если подлетим ближе, золотой диск превратит нас в факел», – сказала птица. – «Лишь невесомые души могут обнять солнце и не обжечься»
Но человек только отмахнулся. Тогда орел предложил ему свои крылья.
«Я упаду в море, но выживу. Лучше лишиться возможности летать, чем погибнуть так глупо» – сказал орел.
Человек согласился обменять его свободу на ценный дар. Он приладил крылья за спиной и взмахнул ими что есть сил. И поднялся так высоко, как никто до него. Взмахнул еще раз и опалил волосы.
«Остановись, смертный» – прозвучал тревожный голос самой Алланы. – «Ты погибнешь, если подлетишь ближе и даже я не смогу тебя спасти»
«Дайте же мне то, что я хочу», ответил на это человек.
«Если бы ты был архигэлиотом, давно получил бы это» – таков был ответ.
«Я не меньше него достоин обладать частицей солнца», – в гневе закричал человек – «Иначе как бы я сумел вознестись так высоко?!»
Человек взмахнул крыльями в третий раз, рванувшись к желанному солнцу. Невыносимый жар воспламенил крылья, превратил в пылающий факел гордеца, низринув прах на грешную землю. От смельчака остался лишь маленький уголек, еле тлеющий. Его подобрало дитя. Уголек тускнел каждую секунду и подмигивал багрянцем, словно прося, чтобы его спасли. Доброе дитя спрятало его в своей груди.
Женщина с мертвыми глазами прижала ладонь с ломкими ногтями к груди Мальчика Без Имени. Няня поднесла ей лучину. Мальчик смотрел на огонек и видел падающего человека как наяву.
– Уголек зажег в нем надежду, – продолжила женщина. – И в мире стало светлее. К мальчику приходили другие люди, и он дарил им угольки. С каждым новым даром небо сбрасывало оковы тьмы. Тучи рассеивались, а далекое солнце становилось ближе. Человек, полетевший к солнцу, подарил нам надежду еще раз коснуться сияющего шара. Он был храбрым, мой мальчик, и за это будет жить вечно, здесь, в груди у тех, кто верит в то, что делает.
– Не уходи, – попросил мальчик. – Расскажи еще сказку. Всего одну, пожалуйста!
– Не могу, – ответила женщина с мертвыми глазами, и ее голос впервые дал трещину. – Я хочу быть с тобой всегда. Я знаю, ты думаешь, я строга с тобой, но так нужно. Иначе не выжить.
– Я боюсь темноты, – мальчик шмыгнул носом.
Женщина отдала ему лучину.
– Помни – пламя обжигает. Но способно согреть тех, кто готов нести его в своих руках. Будь храбрым и уголек в твоей груди прогонит тьму.
Женщина с мертвыми глазами оставила его в одиночестве. Она ушла в ночь, но обещала вернуться. Может быть, он еще увидит ее в этом году. Кто знает?
Мальчик Без Имени затаил дыхание, неотрывно наблюдая за тем, как колышется огонек в его руках.

Глава 8

Замкнутый круг

Случайностей не бывает. Лотт осознал эту простую мысль холодным утром одиннадцатого дня месяца сбора урожая. Он действовал как человек, для которого спасение чужих жизней являлось ежедневной работой, навевающей скуку.
Воин богов двигался по тенистой аллее приземистых ветел, обходя галдящих детей, пищащих считалки. Он знал, после слов девочки: « Три – падальщик внутри!» – из дома для прислуги появится дочь горничной Стэллы, на песочной не раз штопаной сорочке которой будет расцветать багряный бутон. Девушка еще в недрах здания, но Лотт уверен, ее отчим уже узнал маленькую тайну. В горячечном мозгу Боркатто калейдоскопом сейчас взрываются мириады идей, из которых он выберет самую нелепую и ужасную.
Лотт поприветствовал брата Леона. Курчавый инквизитор всегда весел и идет на диалог, в отличие от Шэддоу. Глава инквизиционного корпуса черной птицей сидел на лавочке, заваленной осенними листьями, показывая презрение к мирской суете мрачным молчанием.
Лотт поклонился вальяжно расхаживающей хозяйке поместья, Эмме Ларрэ. Женщина, отчаянно пытающаяся сохранить молодость, была бледна как смерть. Сегодня она нанесла толстый слой белил на лицо. Лотт поцеловал руку, которую стянула перчатка из тонкой, похожей на пергамент кожи.
– Вы прекрасно выглядите, – соврал он.
Эмма ответила лукавой улыбкой. У нее приятный с хрипотцой голос. Лотт вежливо беседовал с ней, поглядывая в другую сторону. Боркатто уже схватил нож для разделки мяса. Тяжелый клинок со смещенным к лезвию балансом воткнулся в молодую плоть.
Эмму Ларрэ сопровождал муж. Лучано Ларрэ, седовласый, с хаотически рассеянными по голове вихрами и умиротворенным лицом держал супругу под руку словно та была ценнейшим грузом. Всякий раз, глядя на них, Лотт начинал верить в любовь, побеждающую беды и испытания, ниспосланные богами, и еще больше ненавидел эту слепую и беспощадную суку.
Эти двое любили друг друга и держались вместе как голодающий и кусок хлеба. Лотт видел, как они смотрят друг на друга, как крепки их объятия. Супруги Ларрэ несли миру любовь и это было ужасно. Их поместье было огромным сердцем, бьющимся и трепещущим.
Со стороны часовенки, уютно расположившейся между особняком и вишневым садом, тревожным сигналом прозвучал вопль. Висидос кричал о мести и воздаянии. Монахини затыкали ему рот и связывали руки. В конце концов, они его победят, но это уже не важно.
Лотт сел возле дремлющего Мэддока. Рулевой выставил грудь с наколотой поверх жесткого ворса волос чайкой напоказ и совершенно не беспокоился о своем виде.
Марш положил руки на колени и приготовился. Из дверей домика для прислуги выбежала девушка с растрепанными волосами. Бригитта стонала и всхлипывала, хватаясь за рукоять торчащего из груди мясницкого ножа. Дочь работящей горничной Стэллы умирала и хотела, чтобы все знали об этом. Но никто из этих людей не обратил на нее внимания. Тогда девушка закричала что есть мочи и на этот раз ее заметили. Люди пялились на ночную сорочку, на болтающиеся маленькие грудки, мелькающие в вырезе одеяния, на мажущую их дворик кровь и сторонились девушки как чумной. Они никак не могли взять в толк, что Приют Нежности предали осквернению и к былой жизни возврата не будет.
Девушка плакала и пыталась вытянуть нож из груди. Она просила о помощи, но люди пятились назад.
Девушка поняла, что осталась одна-одинешенька там, где все счастливы. И тогда она прокляла это место.
Она выдернула нож и дала волю всему плохому, что таится в человеческой душе. Падчерицу Боркатто разорвало на сотни мелких кусочков. Кровавые ошметки разбросало на сотню шагов, а то и больше. Взрывная волна достигла супругов Ларрэ и смела их, словно те были пушинками. Волны людской боли и отчаяния вырывали деревья с корнями и разбирали по камешку вековую латифундию.
Лотт сидел, не шевелясь, и ждал. Ждал когда же этот кошмар закончится. Он перепробовал много вариантов и этот казался самым достоверным из них. Случайностей не бывает. Кто-то должен заплатить за чужие грехи.
Неведомая сила подняла его в воздух, словно тряпичную куклу. Руки скрутило, жилы рвались как струны. Живот свело судорогой, и Лотт сплюнул часть языка. Последнее, что он увидел – приближающийся с бешеной быстротой шпиль крохотной часовенки.

***

Его разбудил Джеймс. Лотт знал, что Галлард его недолюбливает, да и сам не питал к бывшему стражу реликвария особо теплых чувств. После оглашения нового статуса Марша ситуация в их отношениях несколько изменилась. Теперь Галлард не был его конвоиром. Рыцарь назначили личным охранником воина богов. Должность тяготила Галларда настолько, что он старался насолить Лотту при всяком удобном случае. Это выражалось в мелочах. Еда Лотта была пересолена, Рубашки, которые он приказывал отдавать на стирку, рвались.
Здесь, в Приюте Нежности, Галлард взял за привычку будить мессию спозаранку.
– Чего тебе? – едва разлепив глаза спросил Лотт.
– Эмма Ларрэ спрашивала, не соблаговолит ли воин святого престола присоединиться к ней и ее мужу в утренней прогулке по вишневому саду.
– О боги, – простонал Лотт. – Я не желаю. И вчера не желал. Неужели так сложно выучить эти слова? Я. Хочу. Отдохнуть!
Он действительно был лишен всякого желания вылезать из постели. Белокурая Дева сделала небольшую передышку, прежде чем войти в делийские воды. Это спасло Лотту жизнь. Он чувствовал, что оставит свой желудок в медном тазу. Он пил отвары из трав, надеясь, что один из них утихомирит морскую болезнь, но они не помогали. Кэт сделала большие запасы всякого добра, которым позавидовал бы любой травник, но излечить человека от качки они не могли.
Лотт пил с Мэддоком почти весь вечер. Он начал пить до приема у вельмож и продолжил после. Супруги Ларрэ оказались добрыми и гостеприимными людьми, принимавшими гостей как родных. Латифундия кишела детьми. Галдящие, резвящиеся, все время что-то бьющие малыши вымотали Лотта как ни один поединок. Уши свернулись в трубочку и отказывались разворачиваться. Он устал отвечать на их расспросы и в конце дня просто кивал или мотал головой.
Эмма Ларрэ не могла иметь детей. Это убивало ее, и женщина решила стать матерью если не своим, то чужим детям. Она воспитывала сирот окрестных земель, давала им кров и хлеб, а они платили ей любовью. Она давала приданое девочкам. Ее муж, Лучано, воспитывал из мальчиков будущих ремесленников, самых рьяных оставляя у себя помощниками. Любимым занятием хозяина латифундии было кожевенное дело, и ему он посвящал все свободное время. Приют Нежности покидали повзрослевшие пасынки и падчерицы, которые могли смело смотреть в будущее и ожидать, что оно не окажется таким паршивым, каким казалось вначале.
– Смею напомнить, – процедил Галлард. – Что было бы верхом невежества отказать людям, оказавшим нам такой прием. Вы воин Церкви и должны понимать…
– Я не могу быть неблагодарной свиньей, – закончил за него Лотт. – Хорошо, передай Эмме Ларрэ, что я принимаю ее предложение.
Помимо славы и почестей Лотт получил столько внимания, сколько не получал за всю жизнь. Он стал нужен всем и сразу. Это утомляло и раздражало. Лотт уже не мог оставаться наедине. Его беспокоили по мелочам, или, что еще хуже, каждый считал долгом завести разговор на религиозную тематику и спросить ждет ли его Зарок или Гэллос после смерти. Будто Лотт враз стал вестником богов или ключником от небесных врат.
Лотт примерил перед зеркалом пару гримас. Выбрав из них самую скучную и страдальческую, поспешил к хозяевам. Лучано и Эмма были идеальной парой. Она слушала каждое его слово, а супруг был достаточно опытен, чтобы не обращать внимания на недостатки жены. Они соткали свой кокон, оградившись от всего мира, и старались привить своим воспитанникам такое же мировоззрение.
«Боги любят вас!» – говорили они им. – «Но мы больше!»
Лотт понимал, что должен бы радоваться за них, но не мог. Он с раздражением понял, что завидует чужому счастью. Эмма и Лучано обрели умиротворение, тогда как многих других ждали только потери.
Он улыбнулся семейной паре и составил им компанию. Шли неспешно, сапогами разбрасывая лиственный ковер. Нагрянувшие холода сбили с деревьев покров, оставив нагими кроны.
– Очень жаль, что вы не посетили нас летом, – проворковала Эмма, беря его под локоть. Здесь так чудесно пахнет вишнями. Мы собираем по два урожая за год, а дети всегда ходят с полными животиками.
Она подмигнула балующимся детишкам в кучах жухлой листвы. Те махали ей и звали к ним. Эмма взяла Лотта под локоток и потянула вдоль аллеи вглубь сада.
– Пути богов неизвестны, – промямлил не веря себе Лотт. – Кто знает, может, я еще заскочу к вам в следующем году.
– Ах, чудесно, чудесно!
Эмма услышала то, что хотела услышать и продолжила ворковать с супругом. Лотт чувствовал себя третьим лишним, но не решался покинуть пару голубков. Он провел детство в доме лорда Кэнсли. Знания в них с братом заталкивали силком, а озорство лечили хворостиной. Глядя на радостные личика детей, Лотт понял, что завидует. Он тоже хотел хотя бы раз побыть беспечным шалопаем.
Лотт не сразу заметил изменения. Птицы вспорхнули с веток, бросив клевать засохшую кожуру вишен. Галдящие дети, открыв рты, пялились на то, что творилось у него за спиной. Супруги Ларрэ закончили трепаться о том, кто из них больше друг друга любит и обеспокоено переглядывались. Лотт присмотрелся внимательнее.
Девушка в ночной рубашке, спотыкаясь, брела по аллее. Она стонала и просила о помощи, держась за рукоять торчащего из живота ножа. А за ней необъятным плащом тянулась пустота. Люди застыли в недоумении, но самым страшным было то, что они смотрели только на девушку.
Лотт понял, с чем имеет дело и рванулся к ней. В голове семенили две мысли. Что будет, если он не успеет? И как, падальщик пожри внутренности, он должен закрыть червоточину?!
Девушка отчаялась найти помощь. Лотт понимал, здешние люди просто не могли смириться с тем, что в Приюте Нежности случится подобное. Они опешили и теряли драгоценное время. Девушка была миловидной – русая коса до плеч, василькового цвета глаза и красные как маки губы, которые хочется поцеловать. Она всхлипнула в последний раз и вытянула из живота нож. Хлынула ярко-алая кровь. Кровь била ключом, Лотт и не знал, что в худышке может быть столько ее.
Лотт подхватил хрупкое тело. Девушка пугливо взглянула на него, крепко обняв за шею. И умерла. Пустые глаза смотрели в его душу, обвиняя за неспешность.
Люди очнулись. Женщины кричали, монахи творили святые символы. А Лотт, не отрываясь, смотрел в мертвые глаза. Пустота входила в него. Марш высасывал ее из трупа, отдавая взамен частичку себя. Лотт не чувствовал страха или сомнений. Это был редкий момент, когда он точно знал, что все делает верно. Святой символ на его груди, казалось, воссиял. Он был настоящим воином. Тем, кто защищает людей от нечестивых сил.
И вот, когда пустота почти досуха испила из родничка его жизненных сил, все закончилось. Мертвую девушку забрали из его рук. Точнее отодрали, так как Лотт не хотел расставаться с ней, боясь, что им еще грозит опасность.
Над ним склонился Мэддок. Моряк дал выпить пойла, отдаленно напоминающего вишневую наливку. Лотт пил жадно, тягучая жидкость жгла горло не хуже кадильного масла для воскурений. Он закашлялся, сплевывая остатки. Не глядя, отдал кому-то бутыль.
– Что это было?!
– На помощь!
– Девушка мертва!
– Помогите Бригитте!
Людей было слишком много, они устроили давку и вопили как резанные. Инквизиторы прорвали неплотные ряды зевак и образовали вокруг избранного кольцо.
Вместо маленькой армии магов Лотт получил лишь пятерых.
«Мы не можем ослабить хватку даже перед лицом такой опасности» – сказал ему Шэддоу. – «Еретики, чернокнижники и ведьмы не спят. Ты даже не представляешь, сколько скверны ежедневно всплывает в мире»
К счастью, Лотт успел понять, что имеет дело с профессионалами. Парни готовы отдать жизнь ради Церкви, следовательно, и за него тоже. Этого ему более чем достаточно.
Он успел неплохо узнать лишь одного из них. Брат Леон закрыл глаза девушке и прочитал молитву за упокой души. До того как талант помог ему попасть в ряды инквизиции, Леон учился в семинарии на причетника. Поэтому, когда он говорил слова из Книги Таинств, можно не волноваться, что этот парень прочитает что-то не то. Сероглазый блондин молился яростно, словно делал это для близкого друга. Он читал строки, перекладывая бусины на четках и дойдя до пятидесятой, вознес руки к небесам.
Лотт не сомневался, что душа молодицы отправлена по назначению. Леон просил называть его братом, словно Лотт до этого сидел с ним за одной партой на лекциях по теологии. Видно было, что ему еще в новинку облачение псов господних. Этим они были похожи. Лотт тоже не чувствовал себя частью команды.
– Это была червоточина? – спросил брат Леон.
– Да, она.
Лотт оттер кровь с ладоней батистовым платком. Крови было ужасно много, часть ее затекла за голенища сапог и противно хлюпала при каждом шаге.
– Нам очень повезло с вами, – благоговейно сказал брат Леон. – Сегодня вы спасли много жизней.
– Хмм, пожалуй, – за последние дни Лотта не благодарил только ленивый. Складывалось впечатление, что комплименты ему выдавали авансом, за будущие заслуги. – Девушку жаль. Хорошенькая была.
Леон зарделся. Лотт постоянно забывал, что церковники хранят целибат. Инквизитор ни разу не был с женщиной, и это оставляло свой отпечаток на поведении. Леон только сейчас увидел, что девушка едва одета и поспешно отвернулся.
Из дома прислуги вывели мужчину. Галлард заведовал парадом. Начальник его охраны громко раздавал команды подчиненным. Конвой окружили разъяренные женщины. Они кричали и пытались ударить арестованного. Из окон полетели предметы, но ни один не попал в цель.
– Мы поймали убийцу, – раскатисто объявил Лотту Бьерн.
Великан толкал мужичонку вперед. Тот не сопротивлялся, только тихо подвывал после каждого тычка. В Приграничье его прозвали Костоломом, и Лотт догадывался почему. Захоти Бьерн, он мог бы пополам переломить неказистого убийцу и не испытать при этом никаких неудобств.
– Вы будете на допросе? – спросил брат Леон.
– Вряд ли. Думаю, посвящу день, пытаясь отмыть одежды от крови. Расскажешь потом самое интересное, – отделался от него Лотт, и поспешил к поместью.
Он уже присутствовал на допросе один раз. Это было скучно и навевало скуку. Лотт не думал, что допрос инквизиции изменит его мнение.
Ему следовало перевести дух. Работенка живым щитом вскоре станет одной из неприятных сторон его жизни. И Лотту необходимо научиться держать все под контролем.
До полудня он пытался выкинуть из головы полный тоски и отчаяния мертвый взгляд девушки, но не преуспел. Ему было так же тоскливо и одиноко здесь, как будто Лотт умер вместо нее.
Он переоделся в более скромный наряд и спустился в обеденный зал. Семейство Ларрэ окружило его заботой и любовью, будто Лотт тоже был одним из их воспитанников. На воина святого престола посыпались новые вопросы. Он удовлетворял их любопытство все три смены блюд.
Рябчики под винным соусом были превосходны. Лотт накинулся на них, как падальщики на беззащитных людей. По левую руку от него трапезничала Линда. Девушка была любимицей госпожи Эммы и входила в ее свиту. Девушка скрашивала пресный день как могла. Смеялась над несмешными шутками Лучано Ларрэ, хвалила наряды и внешность своей госпожи и поддерживала разговор на разные темы. Она боготворила вырастивших ее людей.
Помещение было огромным. Мандолину, играющую веселую мелодию, постоянно заглушал шум звякающих ложек. Лотт насчитал две дюжины мальчиков и девочек разного возраста, с аппетитом поедающих молочное желе. Эмма знала имя каждого из них и время от времени просила рассказать, как прошел день чада и нравится ли ему еда.
Лотт не мог поверить, что модница Эмма способна проявить к ним большую заботу, чем к бесчисленным нарядам, заполонившим комнаты дома. Вчера Эмма Ларрэ встречала гостей в роскошном блио цвета сухих листьев. Сегодня госпожа одела жипп, скрывающий стремительно теряющую стройность фигуру.
– Вам нравится Линда? – проворковала Эмма Ларрэ. – Чудесная девушка, не правда ли?
Лотт поперхнулся. Эмма могла быть рассеянной и не замечать того, что достаток семьи крайне мал или понятия не иметь который сегодня день, но прекрасно знала, когда мужчине нравится женщина.
– Увы, молодой человек, она занята, – кокетливо подмигнула хозяйка Приюта Нежности. – Фелидо, подойди к нам.
К ним явился бард с горделиво вздернутым подбородком. Он был высок и статен. Короткая щегольская бородка, должно быть, сводила местных служанок с ума. Лотт обрадовался. Теперь не придется увиливать от сватовства.
– Ах, посмотрите, как светятся ее глаза, – сказала Эмма Ларрэ. – Настоящую любовь видно издалека. Этот союз крепче железа.
Линда действительно смутилась. Она мяла в руках салфетку и смотрела только на своего кавалера.
– Сыграй нам, Фелидо, – потребовал Лучано. Он макал хлебец в густую подливку, не переставая шептать нежности на ушко жене.
– С удовольствием – произнес придворный бард. – Какую песнь изволите?
– «Дама и дракон», – сказал хозяин.
– О, такие вещи не уместны за обедом, – воспротивилась супруга. – «Печаль по девичьей улыбке» подойдет куда лучше.
– Да-да, ты права любовь моя, – сказал Лучано.
Слово Эммы здесь закон, понял Лотт.
Бард играл неплохо, его голос успокаивал. Слушая неспешную историю разбитого сердца, Лотт ощутил прикосновение. Он вопросительно посмотрел на Линду. Воспитанница Эммы Ларрэ не обращала на него никакого внимания. Девушка была заворожена пением жениха. И вместе с этим она не переставала подбираться к гульфику Лотта.
Когда скромница коснулась его естества Лотт выдал единственное, что пришло на ум:
– Насчет случившегося сегодня… выяснили причину убийства?
Фелидо сфальшивил, беря высокую ноту, попытался продолжить, но Эмма жестом приказала ему уйти.
– Этим разговорам не место за столом, – неодобрительно сказала хозяйка и тут же переключилась на своих воспитанников. – Как вам клюквенный морс?
Остаток обеда прошел спокойно. Линда больше не делала попыток обольщения, а Эмма и Лучано продолжили ворковать о чем-то своем.
Лотт обмакнул губы салфеткой и с легким сердцем собирался покинуть обеденный стол, когда случилось то, к чему он никак не мог привыкнуть.
Мальчик лет десяти потянул его за рукав. Лотт нагнулся и мальчик, краснея от смущения, прошептал ему на ухо:
– А вы можете меня благословить? По-жа-лу-йста!
Последнее слово мальчик произнес очень старательно. Видно было, что он ждал этого момента весь обед. Лотт хмыкнул, посмотрел на затихшую аудиторию. Дети сидели с открытыми ртами. Линда делала вид, что Лотт для нее не существует. Супруги Ларрэ выжидали его реакции.
Лотт бережно положил руку на голову мальчику. Запустил пальцы в копну отросших волос и произнес короткую молитву. Он не помнил и половины того, что написано в Книге Таинств, но несколько литаний пришлось заучить на зубок. Этого требовал лорд Кэнсли. Сир Томас был суеверен. И никогда не отправлялся в путь, не справив службу. Лотт произнес молитву, которую они с братом разучили первой. «Напутствие воинам», конечно, не совсем то, что подобало читать маленьким мальчикам посреди обеденной залы, но Лотт сейчас не мог вспомнить ничего другого.
Мальчик обрадовался и горячо поблагодарил живого святого. Так могли ликовать только дети, получившие на зимнее солнцестояние игрушку. К Лотту потянулись и остальные воспитанники. Мальчуган словно сорвал завесу, отделявшую воина святого престола от простых смертных. Лотт стал ближе им и понятнее. И то, что он спас этих людей утром, было настоящим всамделишным чудом. Его обступили со всех сторон. Лотт чувствовал себя утопающим в детском море. Он раздавал благословения направо и налево. И было это настолько привычно и естественно, что начинало пугать. Гордыня значилась одной из главных страстей и жестоко каралась богами. Но как не возгордиться, когда столько людей делаются счастливыми только от одного твоего прикосновения?
Лотт хотел бы с кем-то поговорить. Он так привык считать себя грешником, так свыкся с мыслью, что в загробной жизни ему уготовлена отдельная пыточная. Теперь он стал святым для всего мира. Парнем, который спасет людей от зла. Живой щит от молний, извергаемых изо рта и задницы Зарока. Как должно поступать такому человеку?
Совет мог дать лишь архигэллиот. Иноккий понимал его как никто другой. За личиной всевластного отца церкви скрывался такой же человек. Но старик далеко. А Лотт не хотел исповедоваться инквизиторам. Единственным, кому Марш доверял, был Мэддок. Пьяница и прожига мог если не дать совет, то хотя бы выслушать.
Но найти Мэддока оказалось сложнее, чем сосчитать звезды на небе. Лотт справлялся о нем у команды, но матросы только разводили руками. Марш для приличия обошел окрестности.
Осень била по всему живому. Кусты терна походили на иглы дикобраза. Маленькие черные плоды на ветках росшего вдоль аллей кустарника скукожились. Шкурка туго стянула косточку, как корсет стягивает женскую плоть. Лотт шаркал ногами, поднимая вверх горсти павших листьев. Ветер, дувший со стороны реки, был теплым, почти ласковым. Стоял погожий день.
Дикий вопль разбил хрупкую осеннюю тишину. Лотт уставился на хлипкую церквушку, из которой раздавались душераздирающие звуки. Здание стояло здесь давно, оно было старше самого особняка Ларрэ, что неудивительно. В Святых Землях церкви были первым, что строили люди. Священники обладали монополией на святость. Вера нуждалась в четырех стенах, для своей сохранности.
Церквушка была деревянной. Краска на бревнах облупилась, фигурки, грубо обтесанные долотом, могли быть как ангелами, так и косолапыми мишками. К входу спешно семенили монахини. Их было много, целые эшелоны женщин в красных сутанах и вышитыми золотой нитью монетами исчезали внутри, а крик все не кончался.
Лотт передернул плечами. Приют Нежности просто таки вопил о чем-то. Место было странным, люди здесь были странными. Лотт не хотел здесь оставаться. Пусть даже опять придется качаться на волнах в корыте по недоразумению носившем название Белокурой Девы.
Вечером капитан послал матросов на поиски Мэддока. Рулевой был важным членом экипажа, но команда не будет задерживать миссию ради одного человека. Бедолаге грозили десять плетей от боцмана. Лотт знал, что это грозный человек. Он собаку съел, выдавая на орехи распоясавшимся матросам и Мэддока можно только пожалеть.
Лотт стоял у трапа корабля, глядя на мельтешащие по округе огоньки. Латифундию наполняли далекие отзвуки «Печали по девичьей улыбке». Команда выкрикивала имя Мэддока, но результата это не приносило. Лотт пил горячий грог, катая обжигающую жидкость во рту, больше чтобы создать иллюзию внутренней теплоты, чем для ощущения вкуса.
– Похоже на войну?
– Простите, что?

Глава Церкви Крови, архигэллиот Иноккий Третий, использует святую реликвию, чтобы спасти Церковь от упадка.
Лотт, бывший оруженосец и наркоман, чудом спасается от хотящих его смерти бандитов. Он встречает Кэт, принадлежащую к народу покоривших-ветер, которая хочет возродить величие своих родичей. Они попадают в крутой переплет, оказавшись в центре червоточины – Врат Ада, возникающих в землях людей и забирающих множество невинных жизней. Преодолев недоверие, они объединяют усилия и вместе противостоят ужасной напасти. Лотт обнаруживает скрытый дар. Он закрывает червоточину. Он – единственный человек в мире, способный это сделать, не применяя магию крови и не принося человеческие жертвы.
В южной провинции Священной Империи открывается еще одна червоточина. Спящая в ней мощь вырывается наружу.
Лотт и Кэт пытаются скрыться от погони. Они решают попытать счастья вне земель Империи, податься на службу к Князю-Чародею, Стэшу Кэнсли. Но и здесь им нет покоя. Мирная свадьба оборачивается кровавой бойней, и они снова ударяются в бега. Спасаясь от преследующего их чудовища, они укрываются в Лесе Дурных Снов, где Лотт видит странные пророческие сны.
Глендайку, королю Бореи, северной провинции Империи, предлагают вступить в заговор против Церкви Крови. В целях конспирации заговорщики вместо имен используют перчатки. Известно, что в заговоре участвуют девять могущественных людей, имеющих власть и влияние в стране.
Выбравшись из одной беды, Лотт и Кэт попадают в следующую. Они встречают Квази – неверную родом из Восточного Халифата. Вместе они сражаются против вырвавшихся из червоточин тварей. Многие люди узнают о даре Лотта. Не желая привлечь внимание инквизиции, троица решает идти в Дальноводье. Лотт колеблется, он думает, что не заслужил права обладать даром.
Иноккий Третий с помощью шпионов узнает о Лотте и его даре, также Шэддоу, глава инквизиции, докладывает о зреющем Заговоре Перчаток. Архигэллиот велит ему привести Лотта в столицу империи любой ценой.
По стечению обстоятельств, Кэт раскрывает тайну Лотта. Она предлагает ему сложный выбор – либо продолжить путь и бросить наркотики, либо он останется один. Лотт решается покончить с вредной привычкой во что бы то ни стало.
Далеко на Востоке разворачивается братоубийственная война за трон Верховного халифа. Младший из четырех братьев, Ниджат, бежит из страны, спасаясь от наемных убийц. Он решает пристать к берегам Священной Империи, чтобы встретиться с сестрой.
Лотт, Квази и Кэт скрываются в древнем дворце Фениксов от преступников. Лотт рассказывает о том, почему был изгнан из княжьего двора. В схватке с разбойниками Кэт падает с каменного утеса.
На собрании Круглого Стола наставнику Лотта, Томасу Кэнсли предлагают вступить в заговор Перчаток и выступить против Церкви. Томас колеблется и не принимает ничью сторону. Кайл Шэнсоу лорд соседних с Томасом земель, совершает суицид, узнав о жестокой расправе жрецов Немого Бога над его дочерьми. Земли Шэнсвуда лишаются правителя.
Лотт пытается спасти Квази и дать ей почерпнуть магической энергии из Места Силы. Он встречает священника Клавдия и тот берет их с собой в город Бенедиктию, где расположен Собор Тысячи Мечей. Там, Лотт принимает решение проникнуть в церковь и положить Квази в Место Силы. Он спасает халифатку, но закрывает источник магии так же, как до этого закрывал Червоточины. Клавдий спасает их от линчевания. В город привозят реликварий с мощами Святого Климента и доспехами легендарного воина. Воры пытаются украсть мощи. Лотт мешает им осуществить задуманное. Он хочет покинуть город до того, как придет инквизиция. Квази требует чтобы он остался здесь и помог людям спасти мощи. Лотт соглашается. Вместе со стражами реликвария и их предводителем – Джеймсом Галлардом, они пресекают попытки краж и ловят маленькую девочку и взрослую женщину. Лотт приходит к Клавдию и говорит, что воры отвлекали их внимание и на самом деле цель у них другая. Клавдий усыпляет Лотта и крадет доспехи святого. Проснувшись, Лотт оказывается в руках инквизиции. За ним явился глава Святого Официума – Шэддоу. Лотт понимает, что Квази тоже принадлежит к их ордену и все это время играла с ним и Кэт.
Спешащий в столицу империи воин, принадлежащий к безликим в Приграничье, решает свернуть с пути, чтобы помочь семье отбиться от падальщиков. В короткой потасовке выясняется, что этот человек – бессмертен. Его цель присоединиться к готовящейся экспедиции в Гиблые Топи. Он понимает, как важен тот, кто может запечатывать червоточины без жертв.
Лотт прибывает в Солнцеград, где беседует с самим архигэллиотом Иноккием. Там он узнает правду о себе и принимает решение служить Церкви и стать тем ,кем хотел быть всегда. Его объявляют святым. Иноккий рассказывает Лотту о беде, пришедшей из Гиблых Топях, о страхе, охватившем Дальноводье, о том, как пропадают целые города. Лотт соглашается возглавить поход в Гиблые Топи, чтобы закрыть червоточину и прекратить безумие.

Лотт уставился на мужскую грудь. Ему пришлось задрать голову, чтобы увидеть лицо собеседника.
– Хмм, не умею я общаться с людьми, – ответил гигант Бьерн. – Обычно в рейдах безликие кричат о том, что падальщики прорвали заслоны или же просят сообщить родным о бравой смерти. Ну, иногда просто о смерти, без подробностей. В крепостях мы больше спим и отъедаемся. Говорить о работе не хочется. В последний раз, когда я вот так спокойно говорил с кем-то, меня пытались убить.
– Ты определенно не умеешь общаться с людьми, – согласился Лотт.
Гигант то ли не понял шутки, то ли предпочел вернуться к тому с чего начал.
– Червоточины. Борьба с ними. Это похоже на войну? Когда закрываешь их, чувствуешь себя солдатом?
– Хмм, я бы хотел сказать да. Но это не всегда похоже на поединок. Я повидал много странных вещей за последний год. Иногда червоточины выпускали тварей, и убивать их было не сложнее чем людей. Но были и другие. Сегодня я запечатал врата, которые отворила девушка. Она не очень-то похожа на человека с черным сердцем. Я бы хотел сражаться как боец. С мечом, копьем или еще чем увесистым.
– Со стороны было похоже на сражение, – разочарованно сказал Бьерн Костолом. – Мне сказали, ты видишь их по-другому. Не так как мы. Как выглядят эти штуки на самом деле?
– Врата, эти штуки, иногда просачивающиеся в наш мир. Они всегда разные. Я не знаю, как с ними бороться. Действую по наитию. Я не могу описать, что чувствую, когда запечатываю их. Это сложно. Для этого нет понятных слов. Каждый раз думаю, что вот он, тот момент, когда я погибну. Будто сам себе режу горло или что-то в этом роде. Но самое скверное в том, что я остаюсь один. Больше никого там нет. Только тогда понимаешь, насколько ты одинок.
– Однажды я остался один на один с хрящевиком – не без гордости сказал Бьерн. – Я тоже не смогу найти подходящих слов для этого. Это самая опасная тварь из падальщиков. Хуже гипноглаза и плясуна вместе взятых. Подобравшись к тебе, она вытаскивает хребет через глотку, разделывает как рыбу. Даже втроем ее тяжело одолеть. Стою я там, чувствую, что вот-вот преставлюсь. Стану инкубатором для порождений Мертвых Земель. Мою плоть пожрут, а из внутренностей и кишок слепят подобие жизни.
Я понимаю, что больше мне не ходить по земле и готовлюсь к страшному. Но вдруг вижу товарищей. Они вырвались из западни, сумели отбиться и занять высоту. Они смотрели на меня, и в их глазах я ощутил силу. Они знали, что мне не выбраться живым, но хотели верить в невозможное.
– Догадываюсь, к чему ты клонишь. Итак, произошло чудо?
– Это самое точное описание случившегося, – кивнул великан.
Капитан отдал приказ рубить канаты. Команда вернулась на борт ни с чем. Мэддок исчез с концами.
– В тот день я выжил, – сказал Бьерн. – Убил пятерых падальщиков и нарезал тонкими ломтями хрящевика. Я бы не справился в одиночку, это верно. Но иногда даже малая толика поддержки способна поднять боевой дух. Они верили в меня, и я справился. Сегодня все следили за тем, как ты запечатываешь врата. Люди боялись даже приблизиться к девушке. Но вдруг к ней подошел ты. И мы поняли, что нет никого, кто бы справился лучше наследника богов с этим делом. Ты не одинок Лотт. Совсем нет. Мы с тобой. И будем стоять за тебя горой до самого конца.
Бьерн необычайно бережно для сплошного бугра мышц сжал его плечо и отправился помогать команде связывать канаты. Лотт стоял у края борта до тех пор, пока поместье Ларрэ не скрылось из виду. Он размышлял о случившемся. Он потерял много друзей, но это не значило, что Лотт стал отшельником. Наоборот, он познакомился с другими людьми, и они отвечали взаимностью. Отрадно было осознавать, что он кому то нужен. Мир становился добрее к изгою. Старые раны излечивались не временем. На них ставили заплаты неравнодушные люди.

***

Лотт с усилием поднял тяжеленные веки. Галлард колотил в дверь со всей силы и просил прощения. Лотт готов был придушить засранца на месте. Он промычал неразборчивые ругательства и поплелся отворять дверь.
– Какого черта?
– Эмма Ларрэ спрашивала, не соблаговолит ли воин святого престола сопровождать ее с мужем во время утренней прогулки по вишневому саду, – сказал его охранник и поводырь в одном лице с легким оттенком злорадства.
Лотт уставился на Джеймса как корова на пугало. Чувство юмора у Галларда было еще меньшим, чем у Бьорна.
Но затем он обратил внимание на обстановку. Каюта не шаталась от качки. Мало того, он умудрился проснуться там же, где и вчера.
– Почему мы вернулись? – спросил он Галларда.
Белокурый воин исправно воссоздал мимикрию удивления лицевыми мускулами.
– Что вы имеете в виду?
– Мы вчера отчалили отсюда, помахав ручкой Приюту Нежности на прощание. Какого падальщика мы вернулись? И кто тот гнусный тип, что перенес меня из каюты сюда?
– Иногда я забываю о вашей святости, – протянул Галлард. – Избранные мыслят совершенно другими категориями. Давайте я расскажу вам о том, что произошло вчера, а вы тем временем оденете что-то поприличнее, чем портки.
Вычурный наряд оттерли от крови и придали прежний лоск. Лотт напялил на себя неуютную одежду, выслушивая пересказ Галларда. То ли его личный страж издевался, то ли действительно верил в то, что прошлого дня не было и в помине.
Лотт и сам сомневался в случившемся. И правда – разве могла образоваться червоточина? Здесь, в месте под названием Приют Нежности, созданном для влюбленных парочек. Больше похоже на сон.
Лотт спустился по широкой лестнице, приветливо помахал рукой мальчику, попросившему вчера его благословения. Мальчик залился краской и помахал в ответ. А потом резво шмыгнул в притвор, соединяющий комнаты обслуги с хозяйскими помещениями. Мальчик его совершенно не помнил. Вчера люди боготворили его, они готовы были целовать руки святого. Сегодня к нему относились просто как к гостю. Лотт понял, что никто кроме него не помнит вчерашнего дня.
Но почему о нем знал сам Лотт? Он ведь запомнил лица многих людей, живших здесь. Даже больше, он мог предугадать то, что должно случиться потом.
Чтобы проверить догадку Лотт решил следовать знакомому маршруту. Он присоединился к супругам Ларрэ в их ежедневном променаде.
– Очень жаль, что вы не посетили нас этим летом, – медоточиво произнесла Эмма Ларрэ. Лотт дал ей взять себя под локоть. Здесь так чудесно пахнет вишнями. Мы собираем по два урожая за год!
– А дети ходят с полными животами, – закончил за нее Лотт.
– Именно! – воскликнула Эмма. – Как хорошо поговорить с человеком, который тебя понимает.
– Я люблю своего мужа, – продолжила Эмма, – но иногда он бывает слишком уж мужчиной. Когда я говорю о том, какие милые деточки подрастают у нас, он думает о затратах и долгах.
Они прохаживались по увядающему саду еще некоторое время. Деревья высадили ровными рядками, давая простор для роста. Должно быть с хозяйских спален по утрам открывался чудесный вид на отряды низеньких вишенок, вытянувшихся по струнке как солдаты на смотре.
Лотт все внимание уделял неприметному выходу из пристройки для слуг. Одноэтажное здание выглядело так, словно хотело отпочковаться от основного особняка.
Он почти пропустил этот момент. Девушка действительно была незаметной. Казалось, это ее природный дар – пугать людей внезапным появлением.
Она была похожа на призрака. Такими мамы детей запугивают, чтобы не думали шататься ночью, где вздумается. Ей было лет семнадцать, может на год больше.
Девушка шла на прямых ногах, будто циркач, ходящий на ходулях. Она смотрела по сторонам, алые как маки губы подрагивали. За девушкой стелился шлейф красных капель. Повенчанная со смертью, она шла прямо к Лотту и он, как и вчера, устремился навстречу, чтобы не дать ей открыть червоточину. Позади Эмма негодующе топнула ножкой. Ее покинул собеседник, а с хозяйкой никто не смел так поступать.
Лотт мысленно послал Эмму к падальщикам. Он подхватил девушку на руки и закричал, зовя на помощь. Бригитта заскулила как провинившаяся собака. Она не могла терпеть боль и хотела, чтобы все закончилось. Русая, длинноволосая милашка, которая могла бы в будущем сводить мужчин с ума, вытащила нож из живота. Лезвие вышло из плоти с противным хлюпаньем. Лотт почувствовал теплую мокроту на теле. Воин святого престола зажал рану рукой, пытаясь остановить кровь, но она лилась сквозь пальцы. Тягучая и вязкая как кисель, красная жижа покидала тело, и он ничем не мог помочь. Девушка умерла у него на руках так же как сделала это вчера, оставив после себя страшное наследство. Пустота рухнула на плечи Марша. Ему нечем было дышать. Абсолютное ничто, поглощающее звуки, свет и любые ощущения, обволакивало подобно громадному покрывалу. Его парализовало. Лотт превратился в статую. Он вбирал в себя чужую боль как губка и думал только о том, когда же этот ужас закончится.
Но затем он вспомнил вчерашний разговор. Бьорн был рядом. Как и Родриго, Галлард, брат Леон и множество других людей, готовых прийти на помощь по приказу. И ему действительно стало легче.
Над ним склонился Мэддок. Рубаху моряк расстегнул, выставив напоказ татуированную безволосую грудь с чайками, летящими клином в сторону далекого горизонта. Корабельный дружок протягивал ему вчерашнюю наливку. Лотт помотал головой.
– Найди что-нибудь поприличней.
– Будь сделано, – подмигнул ему Мэддок и помчался опустошать здешние погреба.
– Только не пропадай! – закричал ему вслед Лотт, но Мэддок его уже не слышал.
Женщины заголосили. Дети стояли заплаканные. Все требовали сделать хоть что-нибудь и помочь бедной Бригитте, не понимая, что она умерла.
Лотт тяжело поднялся. Изо дня в день закрывать одну и ту же червоточину – об этом его никто не предупреждал.
– Помолись о ней, – бросил он Леону. Инквизитор кивнул, соглашаясь. Хотел что-то спросить, но Лотт его опередил. – Да, она самая. Червоточина.
Из дома вывели мужчину средних лет. Прислуга выстроилась вдоль окон и провожала процессию сердитыми окриками. Галлард вышагивал впереди, словно лично задержал негодяя.
– Мы поймали убийцу, – раскатисто объявил Лотту Бьерн.
– Отлично – кивнул Лотт. – Я присоединюсь, как только смогу.
В своей комнате Лотт привел мысли в порядок. Он переоделся и тщательно оттер тело от чужой крови. Сомнений не было. Он попал в очередной переплет. В Приюте Нежности открылись две червоточины. Одну он запечатал уже дважды. Последняя закольцовывала этот день, проигрывая его снова и снова. Лотт хмыкнул. Избранность давала свои преимущества. Из всех людей, только он знал о том, как закончится этот день. Но из этого выходило, что разбираться с проблемой придется тоже ему.
Поэтому Лотт отправился на допрос. Вчера он пренебрег этим достойным мероприятием, посчитав себя выше шалостей инквизиции. Теперь Лотт так не считал. Кто-то закольцовывал время. Чтобы понять кто это, незачем быть гением.
Супруги Ларрэ выделили им погребок. Мужчину положили на разделочный стол, связав руки сермяжными ремнями под столешницей. Шэддоу невозмутимо раскладывал перед убийцей арсенал из клещей и заостренных крючков. Невыносимо несло соленьями. Квашенные огурцы и капуста создавали непередаваемое амбре с которым не сравнится даже секрет, выделяемый животными.
– Я стану задавать вопросы медленно, – сказал Мрачный Жнец. – Затем их повторю. У вас будет время подумать над ответом.
– Я не хотел, – заскулил мужчина. – Я не понимаю, это вышло само собой.
– Итак, приступим – игнорируя его, сказал Шэддоу. – Ваше имя?
– Боркатто, – мужчина давился рыданиями и пытался выдернуть руки из-под стола.
– Нам сказали, что вы бортник. Собираете мед в здешних подлесках. Это верно?
– Д-да. Я, я не хотел этого делать.
– Вы знали убиенную?
– Я не хотел ее убивать! Все вышло случайно. Поймите!
– Отвечайте на заданный вопрос.
– Спросите ее мать! Стэлла подтвердит! Девочка, моя девочка…
Шэддоу взял нож с серповидным клинком и отрезал мужчине сосок. Боркатто заорал, задергался как насаженная на иглу муха и чуть не перевернул стол. Шэддоу положил кусочек плоти рядом с головой Боркатто, так что при желании тот мог разглядеть ранее принадлежащий ему сосок.
– Если вы не будете отвечать на поставленные вопросы, мы продолжим разговор в этом ключе, – пояснил Шэддоу. – Вы знали девушку?
– Да, господин инквизитор, – всхлипывая, сказал Боркатто.
– Кем она вам приходилась?
– Моя дочь.
Это заставило Шэддоу удивиться. По крайней мере, так Лотт интерпретировал единственную эмоцию на его лице за долгое время их знакомства. Бортник понял инквизитора по-другому.
– Падчерица, – выпалил Боркатто, сверля глазами последний свой сосок. – Я хотел сказать, падчерица, господин. Бригитта была дочкой Стэллы. Мы с ней, того, сожительствуем.
– Вы убили Бригитту этим ножом?
Галлард развернул окровавленную тряпицу, в которой лежал мясницкий нож.
– Я не хотел…
Шэддоу показал допрашиваемому серповидный нож.
– Да. Им, – поспешно ответил Боркатто.
– Почему вы сделали это?
– Я не собирался ее убивать!
– Боркатто, – сказал Шэддоу. – Я начинаю терять терпение. Вы должны уяснить – нас не интересуют оправдания. Нам важно узнать, почему были распечатаны врата.
– Врата. Боги всемогущие.
Боркатто сглотнул:
– Я хожу в церковь каждое воскресенье. И жена моя. Бригитта. Она не всегда ходила. Но мы со Стэллой носим гало. Посмотрите, на левом запястье святой символ, Гэллосом клянусь, я здесь не при чем! Но Бригитта, я подозревал, что с ней не все в порядке. Я, может быть поэтому…
– Вы убили Бригитту за то, что она не ходила в церковь? – холодно сказал Шэддоу.
– Вы не пошли к священникам, не поговорили с ней о причине. Вы взяли нож для разделки мяса и проткнули острием чрево падчерицы в доме ее матери. Вы это хотите сказать?
Боркатто молчал, обдумывая его слова, и пытаясь выяснить, какие именно слова могут навредить его телу.
– Отвечайте!
– Нет. Не совсем. Понимаете, она была странноватой. Но я не желал ей зла.
– Я спрошу вас последний раз – почему вы убили девушку?
– Я хотел, чтобы она заткнулась, – простонал Боркатто. – Бригитта слишком много болтала. Я не мог позволить ей шлепать языком на людях.
– Что она хотела рассказать?
– Только не говорите Стэлле. Я не хочу, чтобы она знала, – взмолился Боркатто.
Шэддоу пробежался пальцами по набору инструментов. Достал тонкое лезвие и крючок. Вспорол бортнику бок и поддел кожицу крюком. Брат Леон подал старшему мастеру горсть соли. Шэддоу щедро натер вскрытые мышцы белыми кристалликами. Боркатто попытался лягаться, но Бьерн и Галлард привязали ноги к ножкам стола и попытка сопротивления была подавлена в зародыше.
– Вы сами заставляете меня это делать – сказал ему Мрачный Жнец. – Отвечайте только на мои вопросы. Отвечайте честно и все закончится. Вы меня понимаете?
– Понимаю, – сипло проговорил Боркатто. – Я расскажу вам все.
– Почему вы убили девушку?
– Она собиралась рассказать о нас Стэлле.
– О вас?
– Мы… были близки с Бригиттой. Не как отец и дочь.
– Как любовник и любовница.
– Да.
– Почему Бригитта не хотела скрывать ваши отношения.
– Она говорила, что больше не может здесь оставаться. Она хотела уехать. Со мной и…
– И кем? Кто должен был стать третьим?
– Жжет, – заскулил Боркатто. Выньте соль, жжет! А-а-а!
Шэддоу приказал инквизиторам заткнуть рот бортнику. Он взял специальный зажим из коллекции, взял им пару пальцев левой ноги и надавил. Пружина щелкнул, уродуя костяшки.
Лотт подался вперед. Он почти жалел подонка. Лотт и сам недавно думал, что окажется в застенках псоглавьей башни, распятый на дыбе. Интересно, ему бы и впрямь дали уйти из Солнцеграда? Или архигэллиот разыграл искусный спектакль, чтобы он согласился. Был ли Ричард, этот король-калека прав насчет него? Что если бы Лотт отказался? Стал бы Шэддоу пытать его так же как бортника?
– Вы не в том положении, чтобы указывать нам, что делать. Каждый должен знать свое место. Вы должны отвечать на вопросы, мы – их задавать. Если в двусторонней связи произойдет еще один сбой, вы лишитесь чего-то большего, чем пальцы или сосок. Я понятно выразился?
Бортник кивнул. Он покрылся испариной с ног до головы. Брат Леон вынул кляп и допрос продолжился.
– Кто еще должен был покинуть имение?
– Дитя.
– Бригитта. Мы уже знаем. Кто еще.
– Мое дитя.
– Мы знаем, что она ваша падчерица. Назовите имя или лишитесь кисти.
– Я не знаю имени, – закричал Боркатто. – Она не успела дать имя. Да я и не хотел его знать. Чертова баба понесла от меня! Понимаете? Думала уйти со мной и завести семью. И где? Она не подумала об этом. За что бы мы жили? Здесь я уважаемый человек, а там я никто! Здесь у меня есть Стэлла, а там будет сопливая девчонка с байстрюком на руках! Ненавижу ее. Стерва, из-за нее я здесь! Отпустите, развяжите чертовы ремни!
Он убил двоих, подумал Лотт. Одним ударом прервал жизни глупой девочки, верившей в настоящую любовь и ее дочки.
Лотт подошел к нему, стараясь разглядеть признаки скверны. Положил руки на склизкий от пота лоб, провел ладонью по щетинистому подбородку, опустился к груди. Он старался нащупать, где то странное нечто, заставляющее этот день повторяться.
– Что вы делаете?
Лотт взглянул на ошарашенных людей. Он должно быть действительно выглядел странно, щупая привязанного к столу бортника.
– Есть еще одна червоточина, – сказал он им. – Я не знаю, кто ее призывает.
– Вы уверены? – спросил Шэддоу. Инквизитор в одной руке держал пыточную загогулину, в другой четки. Иногда он забывал, что путешествует с глубоко верующими людьми. Наверняка Шэддоу также как и Леон молился о Бригитте.
– Абсолютно. Я думал это бортник. Падальщик пожри душу, я был уверен, что это он. Кому же еще?
– Хм-м. Похоже, Боркатто, наш разговор будет более продолжительным, чем мне казалось вначале, – сказал Шэддоу, склоняясь над бортником. Он приложил металлический крюк к его глазу.
Лотт направился к выходу. Здесь больше нечего делать. Бортник был чист как девственный снег. Он не призывал скверну Зарока. В отличие от падчерицы.
– Итак, начнем сначала. Ваше имя Боркатто?
– Да. Господин, я все вам сказал. Больше ничего не знаю.
– Отвечайте только на вопрос.
– Я больше ничего не знаю, уберите от меня железку!
Погребок был славным. Хорошо глушил вопли. Лотт слышал только отголоски инквизиторской беседы. Отсюда казалось, что там гогочут давние дружки-выпивохи.
– Вы пропустили обед, – сказала Эмма Ларрэ. Хозяйка блистала в очередном наряде, подпоясанная чудным бежевым ремешком из тонко выделанной кожи.
– Прошу прощения, – произнес он. – Дела требовали моего присутствия. Вы знали погибшую и ее приемного отца?
– Не так хорошо, как хотелось, – скорбно ответила хозяйка. – Если бы я знала, чем это закончится для них, попыталась бы на это повлиять. Не могу выносить чужие страдания.
Он попрощался с хозяйкой. Оставалась еще одна особа, которая просто не могла оставаться в стороне после случившегося этим утром.
Лотт направился к дому прислуги. Там ютились многочисленные работники Приюта Нежности. Садовники, кухарки, горничные, их дети и многие, многие другие, без которых поместье и земли, окружающие его, пришли бы в полную негодность.
Подруги Стэллы помогли ей убраться в комнате. Бригитта сделала роковое признание в постели. Вымаранное белье сложили в гигантских размеров мешковину и оставили в коридоре. Двое женщин с мозолистыми руками скребли полы и пытались очистить дерево от въевшейся крови.
Хозяйка примостилась на стульчике и глядела в окно. Во взгляде чувствовалась опустошенность, словно женщина побывала в жуткой сече и вышла победителем, потеряв всех друзей. По сути, действительность была не лучше. Сегодня женщина потеряла дочь и лишилась мужчины, с которым делила постель.
– Стэлла, я бы хотел с вами поговорить.
Она посмотрела на него. Слабо улыбнулась.
– Я вас знаю. Вы тот, кого принято называть потомком богов. Это вы пытались спасти мою Бригитту, когда люди, знавшие ее всю жизнь, оставались в стороне.
– Да, я. Могу я задать вам несколько вопросов?
Лотт взял ее за руку, тщательно вглядываясь в по-крестьянски грубые черты лица. Сейчас он хотел только одного – увидеть в Стэлле скверну. Он не хотел переживать день еще раз. Нужно прервать порочную цепь.

– Сир Лоттар, я…
Стэлла уткнулась в его плечо, рыдая. Не то чтобы Лотта это не трогало. Он жалел ее по-своему. Но как можно быть такой слепой, когда муж устраивает шашни с твоей дочкой?! Если бы она вмешалась, многое могла измениться.
– Я отвечу на все вопросы, – Стэлла смогла прийти в себя и найти силы собраться.
– Вы видели то, что призвала ваша дочь?
– Да.
– Знаете, что это?
– Да, Аллана, прости мою девочку. Бригитта открыла червоточину, сир Лоттар.
– Именно. И я пытаюсь понять, почему это произошло. Когда она умирала…
Женщина всхлипнула, но Лотт обязан был закончить, это могло здорово помочь сократить поиски.
– Когда ваша дочь умирала на моих руках, за ней скрывалась пустота. Кажется, я понимаю почему. Она была одинока в тот момент. Совсем одна во всем мире и не было ни одного человека, чтобы подарить ей утешение. Я бы хотел прояснить несколько деталей.
– Да.
– Это будет нелегко. Но, я считаю, вы должны знать, за что Боркатто ее убил.
– Я знаю, – тихо произнесла Стэлла.
Подруги прекратили драить полы от крови и поглядывали в их сторону, перешептываясь между собой. Стэлла вытерла рукой мокрое лицо. Она потянулась к сундучку средних размеров, в котором хранились добытые за жизнь вещи. Она бережно перебирала распашонки и платьица, сложенные в аккуратную стопку.
– Она была прилежной девушкой, – сказала Стэлла. – Я никогда ее не наказывала, верите? Дети бывают озорниками еще теми, но не Бригитта. Когда она родилась, на улице бушевала метель. Я подумала – моя дочь больше похожа на северян, нежели на имперцев. И дала ей нордское имя. Если подумать, Бригитта и была северянкой. Молчаливой, терпеливой и стойкой. Я думала, она сможет пережить все что угодно. Когда шесть лет назад Амплус вышла из берегов, затопив наш дом, девочка ни разу не заплакала. Наоборот. Она помогала людям выносить вещи из дома и долго гонялась за кошками, чтобы перевезти их на лодке в безопасное место.
Лотт наблюдал за этой женщиной, скрупулезно перебиравшей дочкины игрушки, как ювелир, ведущий счет бесчисленным бусинам в шкатулке. Стэлла хотела удержать прошлое, но оно было чертовски скользкой штукой.
– Когда в нашей жизни появился Боркатто, я подумала, пусть он станет ей отцом. Но Бригитта, моя маленькая северянка, думала о нем иначе. И я решила, пусть. Пусть она будет счастлива.
– Что?! – мало не выкрикнул Лотт.
Маленькая несчастная женщина, скорбящая по дочери, сжалась от хлестких слов.
– Он бил вас?
– Нет. Боркатто был нежен со мной. И… Бригиттой.
– Вы знали о том, что между ними происходит, и ничего не сказали?
– У нас нелегкая жизнь, господин. Со стороны вам кажется, что лучше Приюта Нежности в мире места не сыскать, но это не так. Бригитта страдала, боги свидетели, она хотела иной жизни. И когда она познала любовь Боркатто… Я думала… Она изменится. Думала, она не станет делать глупостей.
Женщина заплакала. Она обнимала бесполезные теперь тряпки и бусы, зарывшись лицом в ворох одежды.
Лотт сглотнул. Желание ударить Стэллу, привести в чувство, и продолжить допрос с пристрастием выросло стократно. Он хотел выбить дурь из женской головки, сказать, что никакая матерь не станет делать то, что Стэлла сделала со своей дочерью; сказать, насколько он ее презирает.
Но Лотт сделал другое. Он обнял женщину, не обращая внимания на охающих позади товарок. Женщины раскудахтались о том, мол, какой благородный человек этот Лоттар Марш и как им повезло, что боги послали к ним всамделишного святого. Лотт абстрагировался от реальности. Он потянулся к другому миру. Там, внутри каждого из людей, он это знал как никто иной, таился зверь. Аспид, харкающий желчью, он пожирает каждого, одних быстро, других медленнее. Когда человек готов сдаться, он впускает в мир зло. Лотт искал это зло в Стэлле. Прощупывал таинственные токи энергий и ласковой тьмы преисподней. Но, сколько ни старался, все шло прахом. Стэлла была отвратной матерью, но эпицентром второй червоточины она не являлась.
Он потратил день впустую. Лотт поскреб выбритый подбородок. За окном, в тени желто-красных ветел Линда беседовала с Лучано. Миловидная протеже Эммы Ларрэ обхаживала ее мужа так же усердно, как вчера это проделывала с Лоттом. Девушка как бы случайно касалась руки хозяина, стреляла в Лучано томным взглядом. Приют Нежности следовало переименовать в Приют Порока или Обитель Разбитых Сердец. Чересчур цинично, зато честно.
Где он мог ошибиться? Неужели это не червоточина? Лотт ухмыльнулся. Самое время для божьего просветления. Коли ты святой, выполняй волю Гэллоса. Твори добро, восстанавливай справедливость или что там требуется от таких как он?
Что ж, он постарается исправить положение, раз боги хотят этого. Задница падальщика, он и сам не прочь спасти девчонку. Из безумной семейки Бригитта была наиболее вменяемой.
Остаток дня прошел без каких-либо изменений.
– Мы бы почувствовали вторую червоточину, – сказал брат Леон. Инквизитор застыл возле мачты, подперев столб ногой. – Допрос ничего не дал. Мы наложили сеть заклятий на поместье. Но это ничего не дало. Может быть, вы ошиблись?
– Хотел бы.
– Понятно. Завтра мы продолжим и обязательно найдем причину – воодушевленно сказал юный инквизитор.
– Это вряд ли, – Лотт поднял воротник курточки. Как только скрывалось солнце, на улице стремительно холодало. – Ты забудешь все, что сегодня случилось. Все забудут.
Лотт оставил инквизитора в недоумении пялиться ему вслед. Бьерн шел к нему с явным намерением поговорить по душам. Лотт остановил безликого движением руки.
– Очень рад, что ты поддерживаешь меня. Я благодарен за любую помощь.
Похоже, сегодня Лотт удивил многих людей. Гигант почесал затылок и робко улыбнулся. Человек, способный молотом расплющить голову Маршу с одного удара, выглядел растерянно и не знал дружески ли толкнуть того в плечо или же склониться перед новоявленным мессией. Лотт и впрямь себя таковым ощущал. Он знал, как себя поведут люди сегодня. Знает, что их ожидает завтра.
И утром, одухотворенный и воодушевленный, Лотт почти обрадовался колотящему в двери Галларду. Воин святого престола, мало что не в исподнем, выскочил наружу. Не слушая причитания кислолицего Джеймса, он направился прямиком туда, где вскоре должна была разыграться маленькая семейная драма с большими последствиями. Прислуга сторонилась святого с причудами. Посудомойки и прачки ойкали и с залитыми краской лицами кланялись. Некоторые теряли тарелки и проливали тазы с темной водой. Лотт пронесся мимо, не обращая внимания на зачин долгой бабьей склоки о том, кто во всем виноват. Он бежал изо всех сил, чтобы помешать миленькой Бригитте совершить глупость.
Лотт не успел самую малость. Девушка хватала ртом воздух, раскинувшись на кровати. Боркатто с руками по локоть в крови стоял перед ней на коленях, схватившись за остатки волос и мало что не выдергивая их с корнями.
– Я не хотел, – промямлил отчим незваному гостю. – Не знаю, что на меня нашло…
Лотт не слушал его. Он уже был рядом, высасывая зарождающуюся червоточину из хрупкого девичьего тела и ругая себя за нерасторопность.
На следующий день он попытался еще раз. И еще раз днем позже. Любые попытки проснуться раньше увенчивались неудачей. Лотт открывал глаза точно по расписанию. Именно тогда, когда кулак светящегося самодовольством Галларда обрушивался на двери его опочивальни, Лотт срывался с места. Он пытался опередить Боркатто, но раз за разом отчим вонзал нож в живот Бригитте. Девушка умирала, а Лотт только и мог, что предотвращать излияние в реальный мир порчи Зарока.
В конце концов, Лотт сдался. Девушка обречена, как ни горько это осознавать. Лотт был святым, всезнающим и единственным понимающим происходящее. И в то же время он был таким же бессильным как и остальные. Он проглотил горькое поражение и сосредоточился на другом.
Первыми в списке стояли супруги Ларрэ. Лотт провел с ним несколько томных вечеров, чтобы убедиться в том, что эта парочка действительно друг друга любит. Лучано удовлетворял любые прихоти Эммы, а та в свою очередь дарила ему и всем остальным любовь. Эта женщина заботилась о детях и прислуге, она шаг за шагом превращала Приют Нежности в гнездышко задыхающихся от любви парочек, приказывая садовником выстригать в вечнозеленых кустах сердца, лебедей и целующихся людей.
Приют Нежности достался Лучано за полцены. Прежний хозяин умер либо обанкротился. Мнения людей расходились. Но все были точно уверены, что двадцать лет назад супруги Ларрэ продали долю в Торговом Союзе и купили землю. Ларрэ не принадлежали к благородному сословию и не имели достаточно влиятельных друзей, чтобы продвинуться дальше по иерархической лесенке. Однако, они стали достаточно известны своей благотворительной деятельностью.
Эмма тратила целое состояние на безделушки и сочетающиеся с цветом глаз драгоценности, и Лучано дарил ей все, что та попросит. Сам хозяин днями пропадал в кожевенной мастерской, расположенной между Многодетной и вишневым садом. Лотт проверил эту парочку и не нашел их сколько либо занимательными или полезными.
Поэтому Марш перешел к их ближайшему окружению.
– Сир Лоттар, желаете услышать песню? – Фелидо не казался удивленным его визитом. – Могу я предложить воину святого престола оду инквизиторам собственного сочинения?
– Валяй.
Смазливый бардик драл глотку на протяжении целого часа. Лотт скучал и наматывал круги вокруг него. Фелидо старался как мог, но Лотт не был благодарным слушателем, и пропускал львиную долю того, что нес этот человек.
– Вам понравилось? – перебрав последние струны, спросил Фелидо.
– Великолепно, – сказал без всякого выражения Лотт. – Позволите?
Бард бережно передал ему мандолину. Лотт вертел ее в руках, думая о своем.
– Вам же было скучно?
– Я такого не говорил.
– О, этого и не требовалось. Я знаю, как выглядит восторг. Его не с чем не спутаешь. Люди светятся изнутри. Я бывал в столице. Там играл Белькатор. Великий человек! Когда он играл, на лицах людей загорались самые разные эмоции – счастье, грусть, сопереживание! Он заставлял их ожить, сбросить земные оковы.
– А я, эх, – Фелидо прошелся по струнам, взял пару аккордов. – Не способен творить. Вы даже не понимаете – каково это – знать, что никогда не будешь способен подняться выше. Боги дали мне толику таланта, чтобы я мог отличить мажор от минора, но не сподобились сделать из Фелидо гениального исполнителя.
– Не переживай, главное терпение.
Лотт приободрил барда, встряхнув того за плечи. Фелидо был таким же пустышкой, как и его хозяева. Опрятный музыкант стал целовать его руки. Лотт скривился. Люди тянулись к его святости, как источнику вечной молодости. Лотт побаивался, что этот Фелидо чего доброго еще захочет испить его драгоценной кровушки, чтобы повысить собственный навык.
– Бросьте. У вас замечательная жизнь. Вы играете при дворе достойных людей и собираетесь жениться на красавице. Чего еще желать?
– Славы, – продолжил ненужную исповедь Фелидо. – Я хочу признания. Поймите, Белькатор был последним пьяницей и богохульником, но собирал толпы людей. Я следую законам божьим и чту благодетели. Но я скорее выброшу мандолину в Многодетную, чем петь до конца жизни заезженную «Печаль по девичьей улыбке». О, если бы вы знали, как я ненавижу эту песню!
– Будь хотя бы маленький шанс сотворить нечто по настоящему потрясающее, я, ни минуты не колеблясь, покинул бы Приют Нежности, – продолжал Фелидо.
Лотт освободил руку от его лобызаний и натужно думал, как избавиться от настырного барда.
– Вы оставите Линду?
Фелидо заткнулся. Левый глаз барда задергался от нервного тика. Он слепил вымученную придворную улыбку.
– Я не говорил такого. Конечно же, нет, я бы ни за что ее не бросил. Она любовь всей моей жизни. Без нее я пропаду.
Верилось в это с трудом. Фелидо еще некоторое время затыкал некстати проскользнувший в беседе эгоизм. Но, поняв, что окончательно опростоволосился, взмолился:
– Только не говорите Эмме Ларрэ! Она такая славная женщина и не переживет, если узнает о том, что я вам сказал.
– Я нем как рыба.
– Спасибо. А сейчас, прошу меня извинить. Я должен сыграть хозяйке несколько любимых песен.
Фелидо сбежал от него чуть ли не бегом. Авторитет Эммы был железным для всех, живших в Приюте Нежности.
От дикого вопля Лотту стало не по себе. Он передернул плечами. На душераздирающие крики стекались монахини, словно муравьи на разлитый мед. Серые рясы с вышитой на груди монетой так и мелькали, исчезая в зеве хлипкой церквушки. Раньше он не придавал этому значения. Эта часть угодий пока что ускользала от внимания Лотта. Марш решил исправить оплошность.
Внутренности божьего храма напоминали столетнюю избу, в которой выросло не одно поколение детишек. Церквушку холили и лелеяли. Видно было, что это действительно место для очищения грехов и молитв тем, кто уберегает людей от зла Зарока.
В мерном подергивании свечей друг перед другом стояли Гэллос и Аллана. Они были единственными статуями в храме, как и единственными изделиями из камня. Даже здесь проявилась страсть Эммы. Казалось, божественные супруги вот-вот соприкоснуться губами – так тесно поставили скульптуры рядом.
Монашки обступили приходского священника. Пожилой мужчина кричал так, словно ему поджигали пятки. Он дергался все телом, сбрасывая даже дюжих монахинь, пытающихся скрутить ему руки.
– Мы прокляты! – визжал сумасшедший. – Все прокляты. Я видел лоскуты! Десятки, сотни лоскутов чужих жизней. Их напяливают на себя только грешники. Верьте мне, я глас, вопиющий в пустыне!
Наконец монахиням удалось утихомирить буйного священника. Женщины призвали его помолиться, и священник ответил на их просьбы. Лотт смотрел как с десяток медников разного возраста и поставленный ими на колени сумасшедший истово молятся Аллане.
– Преподобный Висидос готовится отойти на небеса, – скорбно сообщила ему молоденькая прихожанка, одна из детей Эммы Ларрэ, которую Лотт помнил по званому обеду. Девочка тоже готовилась войти в сан и активно помогала усмирить старика. – Святая Элайза, снизойди к нам, очисть его разум. Он был самым добрым человеком, которого я когда-либо знала. Именно Висидос наставил меня пойти в услужение богам.
– В таком состоянии быть кастеляном…
– Старческое слабоумие взяло верх лишь неделю назад. Мы отменили мессы, пока епископат не пришлет нового кастеляна.
Приходского священника подняли на ноги. Монахини отряхнули подол его одежд, вытерли слюну со щек. Его повели в келью, на ходу шепча успокаивающие слова. Проходя мимо Лотта, кастелян встрепенулся. Он потянулся к Лотту костлявыми иссушенными руками. Лотт содрогнулся от омерзения – Висидос был слеп как маленький крысеныш. Белесая пелена подернула глаза. Катаракта, как третье веко животных, была толстой, абсолютно скрывшей зрачок. Из-за слепоты Висидос перестал следить за собой. В уголках глаз серыми пятнами узнавались гнойнички. Но, не смотря на уродство, Висидос нашел Лотта, как если бы действительно видел его.
– Найди их! Должны знать! Лоскуты душ надевают на тело! Грех! Порок! Я буду гореть в седьмом пекле, но не они. Должны знать!
– О чем он? – спросил Лотт у послушницы, но та лишь пожала плечами.
– Не знаю. Сам Висидос не знает. Не стоит видеть в болезни ясные мысли.
– Можно мне с ним поговорить?
– Конечно. Только не рассчитывайте на многое.
Послушница оказалась права. Вытянуть что-то полезное у полоумного священника так и не удалось. Висидос игнорировал его вопросы и плел чушь про лоскуты. Лотт обыскал его комнатку, но, помимо истертых требников и пары простецких сутан для еженедельных и новой для праздничных служб, ничего не нашел. Висидос не был эпицентром червоточины. Он просто выживший из ума старик, уставший ждать кончины.
Лотт обыскал деревянную церковь, перебрал все поленницы и опросил священников и агапитов, присматривающих за сумасшедшим, но не добился ничего выдающегося. Висидос всю жизнь посвятил службе в приходе, прожил мирно, ни с кем не ссорясь и оказывая любую помощь окружающим. По чести сказать, священнослужитель не заслужил того, как с ним обошлась старость, но Лотт давно понял, что не стоит ждать от добра, оказываемого другим, такого же добра для себя.
Дни пролетали мимо подобно оголяющим ветви листьям. Лотту осточертело это место, хотя при других обстоятельствах, он бы непременно согласился погостить здесь месяц или больше. Но видеть одни и те же лица, события, разговоры изо дня в день было невыносимо.
Он опросил детей. Малыши поделились на три группы. Одни лепетали веселую чушь, не понимая сути вопроса. Вторые хотели дотронуться к живому святому, засыпая вопросами на любые темы, кроме нужной Лотту. Третьи пугались и громко звали нянек или Эмму Ларрэ, а после выглядывали из-под длиннющих юбок, показывая ему язык.
Команда корабля только пожимала плечами. Лотт выяснил, что кок кормил команду лепешками из крысьего мяса. На это ушло несколько дней, но новоявленный святой не пожалел об этом. Он и раньше подозревал этого парня с волосатыми руками в нечистых делишках. На пару с квартирмейстером они решили сэкономить на мясе таким образом. Лотт сдал обоих первому помощнику и тот всыпал мошенникам плетей.
Тайны вскрывались по одной. Лотт выковыривал их из привычной жизни. Некоторые таились на поверхности. Измены, тихое пьянство, побои жены, нелюбимые дети. Иные приходилось раскапывать как таящийся в земле клад. Слуги подворовывали у хозяев. Кто-то крал столовое серебро. Кто-то совершал тонкие манипуляции с бумагами. Доверенный Лучано человек десятину от закупленных по дешевке кож прятал в карман. Хозяин то ли знал и закрывал на подобное глаза, то ли считал корпение над каждым грошиком унижением собственного достоинства.
Червоточина была где-то рядом, она срабатывала как хорошо смазанный механизм в нужное время, но Лотт не мог добраться до нее. От отчаяния Лотт проверил свою команду. Бьерн Костолом был простым как столб воякой. Родриго обожал живого потомка богов и мог броситься в пропасть по велению Лотта. Джеймс Галлард, наоборот, презирал его, но подчинялся приказам архигэллиота. Шэддоу, его персональный Мрачный Жнец, похоже, догадывался о целях опроса Лотта, но никак не реагировал на отчаянные попытки спасти положение. Световой день инквизитор проводил у одинокой ветлы, спустившей поникшие прутья в мерно текущую реку. Брат Леон рвался помочь ему, но Лотт и сам не знал, где следует искать.
– Я что-то упускаю, – сказал Лотт. – Крохотная мелочь, которая не бросается в глаза. Знать бы какая.
– Ты найдешь причину, мой воин, – промурлыкала Линда. Она потерлась грудками о небритую щеку.
Лотт почувствовал, что снова возбуждается. Вот уже несколько дней кряду он топил уныние однообразия с протеже Эммы Ларрэ. Линда оказалась очень умелой в постельных утехах. Она проделывала с ним такие вещи, на какие не каждая шлюха согласится.
Утолив похоть, потный и усталый, он отбросил одеяло, и, тяжело дыша, откинулся на подушки. Линда налила вина. Часть выпила, остальное по капелькам пролила на него. Затем принялась слизывать, скользя по телу язычком. Было щекотно, но Лотт не хотел прерывать сладкие мучения.
Где-то в недрах поместья началось едва слышное гудение. Звук глушил камень, неясные отголоски отдавались легкой вибрацией.
– Ммм, что это?
– Я, дурачок.
– Я про звук. Словно призрак дует в горн.
– Это Фелидо, – Линда не сочла нужным остановиться. – Забавляет госпожу. Два или три раза в неделю она заставляет его рвать струны в специальной комнатке. От нее ведет ряд отверстий, соединенных трубами в опочивальню хозяйки. Здесь все сделано в угоду нашей покровительницы, если ты не знал. Люди долбили камень и изувечивали этот дом, чтобы эти приспособления усиливали звук и доставляли наслаждение ее ушам. Но мы же не отдадим Эмме все удовольствие? Оставим для себя чуточку?
Лотт сглотнул, почувствовав, что сейчас Линда высосет из него все жизненные соки, что еще оставались. Они провели вместе уйму времени, хотя Линда помнила только то, что случилось в последний из дней. Лотт смаковал ее общество, как столетнее вино. Линда старалась изо всех сил, угождала во всем. За все это девушка просила только одно.
– Ты ведь увезешь меня с собой? – спросила в сотый раз Линда, но для нее это было впервые.
– Да.
– Правда-правда?
– Могу поклясться на Книге Таинств для пущей уверенности.
– Было бы неплохо, – рассмеялась она.
– Почему ты так хочешь уехать? Живется здесь получше, чем в других местах. Да и Фелидо не самая плохая партия.
– А ты бы согласился жить по чужой указке? – сказала Линда враз посерьезнев. – Вставать по приказу, улыбаться по приказу, спать с теми, кого соблаговолит выбрать сеньора? Лоттар Марш, тебе повезло стать уникальным. А я простушка из глуши. Но не всегда же здесь оставаться?!
– Хмм, почему бы не сказать об этом Эмме. Она может подобрать тебе кого-нибудь получше.
– Эмма и Лучано – последние к кому я пойду. И тебе лучше помалкивать о нашей беседе. Для Эммы любовь не просто слово. Она преклоняется перед этим чувством и не позволит кому бы то ни было над ним насмехаться. Пока я с Фелидо, я в безопасности.

– О чем ты?
– Ни о чем, забудь. Лучше расскажи, как живут там, откуда ты родом.
Лотт рассказал Линде о строгом и справедливом Томасе Кэнсли. О том, как они с братом матерели в Кабаньей Норе. Он перечислил все тринадцать княжеств западной провинции Священной Империи, и рассказал, что на самом деле не все реки такие огромные, как Амплус. Линда узнала, как высока и холодна Волчья Пасть, какие тайны хранит Лес Дурных Снов и почему следует сторониться жрецов Немого Бога. Девушка смеялась над обычаями воровать себе жен остготов и, подмигивая, приговаривала, что не прочь, чтобы и ее кто-нибудь да украл.
Лотт говорил много. С Линдой было легко, легче чем с кем бы то ни было до этого. Он долго описывал упадническую красоту дворца Фениксов и десять базилик Бенедиктии. Когда речь зашла про Солнцеград глаза Линды загорелись.
– Я бы хотела там побывать. Город тысячи храмов, где золотые жилы проступают на поверхность, и ничья рука не поднимается их разработать. Город, где живет архигэллиот и где солнце вознесло на небо богов. Мое место там, понимаешь?
Лотт понимал. Солнцеград был недосягаемой мечтой для многих. Святой город приманивал богатство и удачливых людей как мышеловка. Он поглощал людей, переваривал, позволяя строить на ограниченном пространстве еще одно здание, возносящееся ввысь как острие меча.
Слова Линды не давали ему уснуть. Крутились в голове и бились о стенки черепа в безумном хороводе. Когда кровать еле слышно завибрировала, Лотт выскользнул из теплого ложа. Линда проворчала что-то похотливое и перевернулась на другой бок, натянув одеяло на голову.
Лотт двинулся на звуки. Играть для Эммы ночью, чтобы не спугнуть пугливый сон было чересчур прихотливо даже для изнеженных лаской Ларрэ. Бард теребил струны изо всех сил, под такую мелодию не сильно-то поспишь. Лотт увидел медную трубу, тянущуюся через анфиладу и теряющуюся в последней комнате. Супруги заперлись и наверняка наслаждались сейчас «Печалью по девичьей улыбке». Лотт подошел к одинокому окошку, вгляделся в подернутую легким туманом черноту. Фонари освещали лишь поместье и некоторые участки ветвистых аллей.
Труба цвета ржавчины, покрытая каплями росы, словно рыбьей икрой, изогнувшись буквой «Г», ныряла в землю. Оставался вопрос: если супруги Ларрэ провели часть трубопровода к своей комнате, зачем им понадобилось прокладывать ее дальше?
Ему следовало вернуться в комнату и лечь в уютное гнездышко к услужливой Линде. Но нерешенная задача бередила душу и пробуждала любопытство. Лотт вышел из здания, обошел усадьбу по кругу. В потемках он наткнулся на куст роз, норовящих исколоть его за грубое вторжение. Преодолев иглистые препятствия, он двинулся в направлении кожевного цеха. Медная труба вела именно туда.
Работы над выделкой начинали с первыми петухами и прекращали как только люди переставали видеть с чем работают. Ночью же, инструментарий стоял бесхозным.
Шкуры натянули на специальных сетках, вдев края в крючья и оставив сушиться. Слабо пахло паленой шерстью и чем-то сладковато-гнилостным. Лотт шел на ощупь, часто натыкаясь на предметы и изделия. Лучано отдавался любимому занятию с полной отдачей. Лотт бывал здесь и раньше. Ларрэ любили водить гостей по достопримечательностям, гордо показывая на что они тратили свои силы и деньги. Помещение строить не стали, просто натянули плотную ткань, создав что-то наподобие четырехугольного шатра. Лотт прошел внутрь, по памяти найдя очаг. Он клацнул огнивом о кресало, направляя поток искр на поленья. Занялся робкий огонек. Лотт подождал, пока пламя окрепнет и вытянул из костра палку. Вооружившись произвольным факелом, словно дикарь-остгот, он еще раз осмотрел помещение.
Тайный ход некто заложил ошметками. Кожаные отрезы, на которых найден брак либо же просто не годящиеся под предназначенный материалу крой громоздились внушительной горкой. Если бы не кусочек деревянного люка, выглядывающего из-под вороха ненужного отребья, Лотт прошел бы мимо. Он отбросил сор мощным пинком и дернул за ручку. Помещение не освещалось, но звуки задушевной мелодии ворвались в уши так неожиданно, что Лотт мало не вскрикнул.
Он спустился вниз по хлипкой лестнице. Видимо, здесь кожевники хранили протравы для кожи. Чувствовался резковатый запах кислот и сернистый смрад выдерживающихся в них изделий.
Музыка играла здесь особенно громко. Лотт шел мимо тонкого, словно рыбий пузырь, материала, стараясь не касаться липкой поверхности. С бычин и склизков капала слизь или что-то похожее на нее. Лотт оказался в маленьком круглом помещении диаметром не более десяти шагов. Под ногами противно зачавкало и, чертыхнувшись, Лотт направил импровизированный факел вниз. Кровь и куча кусочков мяса, словно кто-то рвал тушку зверя щипцами. Кажется, он попал в разделочную комнату. Это было странно, потому что Лучано лично говорил ему, что телеги с материалом доставляют из ближайших деревень готовыми. Простолюдины сдирали кожу сами, оставляя дальнейшую работу по дублению хозяину Приюта Нежности.
Что-то зашевелилось среди кожистых простыней, и Лотт вздрогнул. Огонек на палке потускнел и часто замигал. Лотт инстинктивно прикрыл его рукой, опасаясь, что злобные духи погасят ненадежный светоч. Дрожащей рукой он поводил факелом перед собой, выуживая ценную информацию. Перед ним проступили пестрые образы намалеванных картин. Роза ветров, проглядывающая в пасти водного дракона, якорь, вместо цепи на котором висел завязанный тройным узлом аспид. И стая чаек.
Лотт видел их раньше. Лоскуты срезали частями, нежно подрезая похожим на секиру без ручки инструментом. Синие рисунки терпеливо выводили аргестийские кольщики в течение года. Они вонзали иглы под кожу, пуская краску почти что в вены, и навеки изменяя данный богами окрас. Кусочки плоти искусно отделили от тела. Создавалось впечатление, что человек сбросил шелуху, как заяц линяет по весне.
– Боги, – выдохнул Лотт. – Мэддок, что они с тобой сделали?!
Моряк поднял голову. Удивительно, но он еще дышал. Мэддок был пьяницей и сквернословом, но не заслужил такой участи. Кожу с предплечья срезали под чистую, оголив дряблые мышцы. Кровь все еще капала, она не могла свернуться, слишком велики были увечья. Мэддок сглотнул и жилы на шее хлестнули словно плети. Его ноги были живыми язвами, а грудь жестокий кат почти вскрыл. Так агапиты препарировали трупы. Лоскуты дермы Мэддока с родимыми пятнами и сосками подвесили за крючья. Шкипер завис над землей, покачиваясь на оковах, а его кожа, еще влажная от крови, простиралась во все стороны будто крылья. Это было чудовищно. Лотт взялся за крюк, намереваясь облегчить страдания нечастного, но Мэддок остановил его.
– Беги, – простонал он. – Беги, чертов дурак. Разве ты не слышишь? Музыкант играет шлюхе «Печаль».
– Плевать. Потерпи, приятель. Сейчас я освобожу тебя.
Лотт приложил усилие и вытянул крюк. Мэддок еле слышно застонал. Он не мог кричать, все, что способна выдать глотка, моряк выдавил из себя еще днем. Лотт перешел к следующему крюку.
– Ты не понимаешь, – сказал Мэддок. – Они приказывают ему играть, чтобы заглушить крики несчастных.
– Они?
Он снял последний крюк и оглядывался в поисках рычага, способного сорвать цепь со стены или разбить звенья.
– Ларрэ.
– Зачем им снимать с тебя кожу?
Скрипнул засов. Лотт замер на месте. Зря он не послушал Мэддока! Шкипер пытался предупредить его об этом. Играет музыка, значит Ларрэ вернулись, чтобы завершить начатое.
– Поздно, – сказал Мэддок.
Лотт не ответил. Он прижался к шершавой, плохо обтесанной стене, от которой пахло кровью и землей. Придушил пламя подошвой сапога. Он встал по правую сторону от узкого прохода, затерявшись среди развешанных кулатов, чепраков и менее ценных частей кожного покрова. Мэддок старательно гремел цепями, привлекая к себе внимание. Из него сочилась черная в полумгле сукровица, напоминающая древесную смолу.
В комнатушке появился третий. Лучано не был похож на извращенца или изверга, кромсающего шлюх в подворотнях городов. Он, позевывая, копошился в разложенных на широком столе инструментах, пытаясь выбрать нужный. Лучано тер усталые, воспаленные глаза и старался не дышать носом. Он даже не заметил, что крючья больше не растягивают кожу на пленнике.
Когда Лотт приблизился к нему, хозяин латифундии и не подумал обернуться. Лотт ударил Лучано крюком. Железо расщепило хрупкую височную кость. Тело задергалось, словно у марионетки спутались направляющие нити. Лотт обмотал цепь вокруг шеи Лучано и сдавливал ее до тех пор, пока Ларрэ не перестал трепыхаться.
Затем Лотт нашел ключи от оков, проверив карманы трупа. Мэддок буквально свалился на него. Лотт взял на руки искалеченного товарища и понес к выходу.

Очнись, красавица, очнись!
Твой взор прогонит ночь.
Я для тебя готов,
Все небеса разрушить в одночасье.
Открой глаза и вновь,
Взойдет над миром солнце.

Лотт шел к выходу, и в уши изливалась проклятая песня. Лучано любил жену больше чем кого бы то ни было. Лотт понял, для чего именно супруги Ларрэ держали у себя детей. Он догадывался, что вина Эммы здесь тоже есть. Эмму давно пора было сдать послушникам монастыря Святой Элайзы. Ее страсть к роскоши, к коже всех отделок и видов завела туда, где таится первородный грех.
Мэддок больше не приходил в себя. Он тихо отошел, не смотря на старания агапитов. Лотта окружали здоровенные Безликие. Бьерн Костолом сверлил глазами перепуганных людей, готовый проломить череп любому, кто не так посмотрит на мессию.
Лотт переговаривался с братом Леоном. Он рассказал ему все, что творилось в поместье. Ларрэ торговали человечьими кожами и спрос на них, как ни удивительно был бешеным. В конце концов, Лучано пошел дальше и стал практиковать новый вид шкуродерни, сдирая кожу ломтиками, делая небольшие надрезы и оставляя рану кровоточить. Жертвы при этом оставались в сознании до последнего.
Мэддока выбрали из-за красивых татуировок на груди и руках. Эмма хотела новые сапожки к зиме. К тому же, винолюбивый моряк зашел в поисках доброй выпивки слишком далеко и увидел то, что было скрыто от других.
Эмма рыдала над телом мужа. Она лишилась лоска и величия. Казалось, Эмма постарела на двадцать лет разом. Женщина опустилась на колени и, взяв голову мертвого Лучано, баюкала ее как какого-нибудь кота. Двое инквизиторов стояли подле нее на случай непредвиденных сюрпризов. Эмму ждала долгая дорога в псоглавую башню для выяснения всех обстоятельств.
– Почему вы убили моего мужа? – заливаясь слезами, спросила Эмма.
– Он был выродком.
– Нет. Он был славным человеком. Я любила его, а он любил меня. Мы сделали столько хорошего для людей и церкви.
– Вы убивали людей. Маленьких детей. Разве вы не понимаете, что творили?
– Это жестокий мир. Мы давали детям шанс выжить в нем. Те, кто не оправдывал наши надежды… мы молились за их души. Что ждало их, если бы не вмешались мы? Дети умерли бы от голода или стали бесчестными людьми, которые кончают жизнь на плахе. Что ждет этих малышей сейчас? Скажите мне, святой?
Лотт взглянул на собравшихся. Они были перепуганы случившимся, да. Но не шокированы.
И вдруг он понял. Все разговоры вокруг Ларрэ. Ему намекали, почти говорили прямым текстом, только Лотт не слушал. В Приюте Нежности насчитывалось слишком мало людей, чтобы происходящее с детьми держалось в тайне. Священник Висидос был свидетелем издевательств. Какая-то часть прежних воспоминаний все еще цеплялась за жалкую оболочку старика. Он пытался покаяться в грехах тому, кому будет не все равно. Линда знала, чем ей грозит неповиновение и предпочитала жить по правилам этого места. Она выбрала Фелидо не потому, что любила, но потому, что это гарантированно давало ей неприкосновенность. Ларрэ не могли разбить сердце двум влюбленным.
Люди вытаскивали из землянки лоскуты людской кожи. Белые, желтые, розовые, бледно-землистые нити тянулись из темного зева, и не было им конца. Убийства поставили на поток. Ларрэ позволяли приемникам жить мирной жизнью, тогда как их предшественники становились участниками скотобойни под неторопливую мелодию, гуляющую по округе и оседающую ужасным зудом под землей.
Лотт не стал дожидаться, когда инквизиция подсчитает точное количество жертв. Он взошел на трап корабля, не слушая лживые благодарности людей. Они хотели обезопасить себя, только и всего. Люди боялись, что их так же упекут в казематы псоглавой башни для признаний явных и скрытых грехов. За что им благодарить Лотта? Он отобрал их жилье и шанс выбиться в люди. А мальчики и девочки… Сегодня одни, завтра приедут другие. Сирот много в Империи. Кто о них вспомнит через месяц?
Лотт заснул с тяжелым сердцем и почти не удивился, когда в дверь постучали. Галлард в который уж раз сообщал о том, что супруги Ларрэ приглашают его, воина святого престола, на утреннюю прогулку по вишневому саду.
Он поблагодарил рыцаря за усердие. Затем вышел и сделал все возможное, чтобы облегчить страдания Бригитте, девушке, рассказавшей правду не тому человеку.
Затем Лотт приказал поднять якорь и отчалить от насквозь прогнившего Приюта Нежности. Ветер был попутным и натянул паруса так, что они мало не трещали от напряжения. Белокурая Дева за день преодолела огромное расстояние. Она еще никогда не плыла так быстро как сегодня. Об этом ему с гордостью сообщил Мэддок, стоящий у руля.
Лотт ждал, сцепив пальцы. Он боялся этого. Боялся, что сомкнет глаза и все пойдет по кругу. Он устал повторять день, в котором не мог спасти того, кого хотел.
Но что-то не хотело его отпускать. Небесная механика переживала кризис, и сколотый зубец битой шестерни не давал ей сделать полный оборот, возвращая на прежнюю позицию. И, кажется, он начинал понимать безжалостную волю высшего предназначения.
Они должны умереть. Потому что невозможно жить здесь и не быть помазанными на крови стольких людей. И он, Лотт, не должен препятствовать этому. Поэтому Лоттар Маш перестанет играть роль посланника мира и утешителя страждущих. Нет, он станет карающим мечом и приведет к последнему суду всех – от мала, до велика.
Лотт впустил Джеймса внутрь. Рыцарь открыл было рот, чтобы велеречиво и напыщенно сообщить об обязанностях воина святого престола, но Лотт заставил его заткнуться. Марш ткнул блондинчика кинжалом в глаз. Удар был стремительным и очень точным. Джеймс рухнул как подкошенный. Не обращая на него никакого внимания, Лотт неторопливо оделся. Ему не к чему спешить, он знал расписание важных событий с точностью до мгновения.
Сегодня он не станет спасать Бригитту. Лотт будет наблюдать за тем, как она открывает врата пекла. И пусть то, что за ними скрывается, вырвется наружу.
***

Возвращение в мир живых было сладко-горьким. Лотт разлепил глаза под стук колотящего двери Галларда и понял, что с ним еще не закончили. Сил злиться или огорчаться не осталось. Он чувствовал себя опустошенным и высосанным досуха.
Когда в очередной раз ему предложили составить компанию престарелым любителям человечьей кожи, Лотт вежливо отказался. Вместо того чтобы наблюдать закольцованную цепь событий в первых рядах он спустился к глубоким водам Амплус. В это время года река еще больше раздавалась вширь. Лысые ветлы полоскали в ней ветви, а Многодетная в отместку подмывала их корни.
Лотт присел на лавочку и закрыл лицо руками. До этого он и не знал, как глубоко может быть отчаяние. Не у каждой задачи было решение и не у всех историй окончание. Подчиняясь силе прилива, вода подбиралась все ближе, щекоча носки сапог.
– Ты занял мое место, – сухо сказал Шэддоу.
Инквизитор вторгся на вторую половину лавочки. Он развернул бумажный пакет и откусил кусочек булки. Разжевал его, затем сплюнул в руку мякиш и бросил в воду. Кусочек сдобы поплыл по течению. Чистящий перья лебедь, один из многих прикармливаемых в латифундии, клюнул хлебец и, запрокинув голову кверху, направил еду в желудок.
– Так найдите себе другую лавочку, – отозвался Лотт.
– Мне нужна только эта.
– Тогда терпите, потому что я никуда не денусь.
Шэддоу соизволил обратить на него внимание.
– Не самое удачное начало для разговора с инквизицией.
– Не самое удачное подлизывание к избранному.
– Туше, – теперь все внимание Шэддоу занимала кормежка лебедя. – Ты не мастер парирования, но большего от тебя и не ждал.
– Я тебя удивлю, но я сделал больше, чем кто-либо из здесь находящихся. Я спасал вас неделями. Избавлял от мучительной смерти. И что же слышу взамен? Прочь с лавочки?
– А хотелось цветов, трубный глас и проезд на колеснице через триумфальные арки?
– Для начала я бы не отказался дожить до завтра.
– Иногда тебя очень трудно понять.
К ним подплыли и другие лебеди. Булка стремительно теряла в весе.
– Но мне этого и не нужно. Я видел таких как ты, Лоттар Марш.
– Я весь внимание, – съязвил Лотт. Пикировка с инквизитором – последнее чего он хотел сегодня.
– Ты такой же, как и я. Грешник на грешной земле. Советую повторять это себе каждый день, и вдвое чаще, когда покажется, что это не так.
– Неужели в Святой Официум берут таких людей? – деланно ужаснулся Лотт. – Запахло костром!
– У простых людей занятные понятия о работе инквизиции. Но для того чтобы тебе было проще, я все же объясню. Инквизиция борется не с грешниками, а с последствиями их грехов. Мы закрываем врата, но не сжигаем открывших их.
– Вы сжигаете ведьм и чернокнижников. Какая разница?
– Большая. Они угрожают Церкви, насмехаются над нашей работой. Только белые инквизиторы имеют право касаться Святых Мест, ибо это божьи слезы. Аллана льет их, оплакивая мужа. Все кто практикуют магию незаконно, в обход от церкви – заблудшие души. Только через муки мы приводим их к богам. Их душа очищается от корки.
– Я видел, как сжигают покорившую-ветер…
– И она пришла к богам так же как люди. Ты и вправду решил, что мы обрекаем на смерть без суда и следствия? Не проводим дознание? Не расспрашиваем людей? Инквизиция не бездушная машина. А теперь ответь – ты действительно уверен, что покорившая-ветер была невиновной?
– Ладно, – Лотт почувствовал, что проигрывает спор. Шэддоу злил его, но это помогало отвлечься. – Так как же обстоят дела с грешниками?
Шэддоу струсил крошки в воду. Затем он открыл свою шкатулочку и положил в рот лимонный цукат. Причмокнув, ответил:
– Решают боги. Последний суд будет на небесах, перед солнечным престолом. Только там ты узнаешь насколько грешен либо свят.
– Меня считают святым по праву наследования.
– А сам ты веришь в это?
Конечно, он не верил, и инквизитор знал, куда нанести удар. Шэддоу умело поворачивал разговор. Лотту не было уютно с ним наедине. Он пожалел, что не ушел, когда мог.
Инквизитор достал розарий. Пальцы привычно перебрали кругляши на нитке.
«Этот человек способен читать молитву?»
– Вот видишь, – тихо сказал Мрачный Жнец. – Боги нашептывают тебе через совесть верный ответ. Ты грешник, Лотт. Люди, прогуливающиеся в парке грешники. Ларрэ тоже грешники.
С этим трудно было спорить. В извращенной логике этого человека была своя правда.
– Люди, сопровождающие тебя – грешники. Инквизиторы, защищающие тебя – грешники. Сам архигэллиот – великий грешник.
– А ты?
– Я?
– Я разговариваю с грешником?
– Суди сам.
Шэддоу теребил четки с удвоенной скоростью. Собака, выведенная кровавыми чернилами на его сутане, скалилась и норовила укусить Лотта за руку. Новоявленный святой с ужасом следил за ней.
– Когда-то я жил здесь. В это трудно поверить, но так и было. Я был мелкопоместным дворянином и отличным племенным быком. Так считали мои родители, они рассчитывали на богатую невесту и земли в качестве приданного. Но сердцу не прикажешь. Я полюбил девушку. Тоже дворянку, но из нищей семьи. Любовь – эгоистичная стерва. Я предал интересы семьи и был изгнан. Мы уехали в Солнцеград. Там обвенчались, я рассчитывал на мелкий чин в одном из епископств. Быть охраной церковника не великая честь, но с голоду бы мы не умерли. Моя любящая жена понесла ребенка. Я был счастлив как никто на свете. Я гордился тем, что произведу на свет милого карапуза, который будет портить мне всю оставшуюся жизнь и это было прекрасно.
Собака рвала белое полотно на лоскуты, она рвалась наружу. Лотт замер, не зная как поступить. Одно неверное решение влекло за собой большие проблемы. Он не смог бы убить инквизитора. Шэддоу был слишком опытен для того, чтобы позволить Лотту подобраться ближе. Нужно найти другой способ.
– Нас губит не соблазн, Лоттар Марш. Нас губят перспективы. Даже сейчас, спустя столько лет я знаю, что поступил бы точно так же, случись мне вернуть время вспять. Я встретил агапита. Очень умного и умеющего видеть в людях то, на что другие предпочитают не обращать внимания. Он открыл Дар в юном дворянине. Я ощутил в себе мощь останавливать ветер и поворачивать реки вспять. Это ни с чем не сравнимое ощущение. Ему проигрывали радость отцовства и теплое влажное лоно жены. Агапит дал мне выбор. Остаться при своем, либо взять столько, сколько способен взять человек, не стесненный ограничениями. И я загреб жар руками, порвав семейные оковы.
– Вы бросили ее?
– Бросил? Нет, Лоттар Марш. Церковь всегда требует невозможного. Тебе ли не знать, избранный. Инквизиторы не могут иметь детей и жен. Инквизиторы служат только Гэллосу и Аллане. Они не должны иметь никакой привязанности, чтобы их вера не пошатнулась, когда придется закрывать червоточину, вскрывая себе глотку.
– Что ты сделал?!
– Я вырезал ребенка из чрева бедной девушки. Я убил его собственными руками, не слушая мольбы умирающей жены. Так я пришел в Церковь Крови. Знаешь, что произошло после? Мне отпустили грехи и помогли стать тем, кем я являюсь сейчас. Я чист здесь на земле, но чист ли перед богами? Я вижу, как ты смотришь на меня и понимаю, что думают они. Так устроен мир, Лотт. Мы грешники. Ты тоже выбрал этот путь. Увидел перспективу стать кем-то большим, чем зависимый от атуры наркоман. Святые совершают деяния ради людей. Но ты делаешь это для себя. Чтобы успокоить совесть или потешить самолюбие. Не важно. Прощения нет, и не может быть для нас. Ты понимаешь?
Лотт решился. Он вырвал четки из рук Шэддоу и разорвал крепкую нитку. Кровавый пес рванулся вперед, натянув сутану инквизитора. Шэддоу понял и действовал молниеносно. Он сбросил одежды, оголив торс, и пустил из пальцев призрачных змей. Они кромсали ткань, пожирая ее по частям. Затем принялись друг за друга, и продолжали, пока последняя из них не поглотила сама себя.
– Я открыл червоточину, – пораженно сказал Шэддоу.
– Четки были эпицентром, – пояснил Лотт – Я и не думал, что предметы тоже обладают такой силой.
– Они были со мной всю жизнь, – сокрушенно сказал Шэддоу – Трудно поверить, что здесь случится такое.
– Почему? Мир полон грешников, – отозвался Лотт, глядя ему в глаза.
– Лотт.
– Да?
– Ты можешь обрести врага или человека, способного оказать услугу. Об этом никто не должен узнать. Мы поняли друг друга?
– Вполне. У меня только один вопрос. Тот агапит. Это Иноккий?
Иногда молчание красноречивее любых слов.
Лотт услышал колокольный перезвон и побежал к вишневому саду.
– Куда спешишь? – закричал вслед Шэддоу.
– Спасать грешников!
Ему предстояло в последний раз помочь Бригитте почувствовать себя не одинокой в этом мире.

Интерлюдия

Волки в овечьей шкуре

Олень был настоящим красавцем. Голова мало что не подрагивала под весом могучих и ветвистых рогов, касавшихся оголенных крон златодуба. Внезапно зверь насторожился. Олень стал бить копытом, и встревожено оглядываться по сторонам. Свистнули стрелы. Первая застряла в бедре. Вторая навылет пробила шею.
Олень встал на дыбы и понесся прочь, фыркая и издавая предсмертные хрипы.
– Отличный выстрел, Дэниел, – похвалил сына Дрэд Моргот.
Старый орел хромал большую часть дороги. С холодами подагра чаще давала о себе знать. Но сегодня его не заботила досадная боль. Решение покинуть Имперский Тракт и поохотиться было верным. Его люди встряхнулись и с упоением погрузились в азарт любимой забавы. К концу дня они поймали пару волков и лисий выводок. Егеря сейчас сдирали шкуры со зверей. Сибилла с удовольствием разнообразит гардероб шубами с теплым мехом.
Они нашли оленя в неглубоком овражке, куда тот, издыхая, умудрился свалиться. Зверь дышал рывками, кровь, пузырясь, выступала из раны на шее крохотным гейзером. Дэниел Моргот опустился на колено и нежно провел рукой по взлохмаченной шее. Затем достал мизерикорд и точным ударом расширил существующую рану. Он не хотел испортить шкуру и голову, которая станет отличным трофеем. Дэниел умел пользоваться этим кинжалом. В прошлом году благодаря нему Дэниел милосердно умертвил рыцаря, сломавшего позвоночник в Долнлэнде.
Зверь умер без лишних мучений. Дрэд окрикнул слуг, чтобы те сняли шкуру и срезали мясо.
– Красвец, – произнес лорд Морлэндский. – Его рога украсят любой очаг. Они твои по праву, Дэниел.
– Я подарю их брату, – сказал старший сын. – Мне кажется, ты был строг с ним во время переговоров за круглым столом.
– Переживет, – отмахнулся Дрэд Моргот. – Дэрику нужно преподать урок послушания. Нельзя говорить сгоряча и тем более перебивать старших и более опытных, чем ты сам. Он должен научиться этой игре сам или не вступать в нее вовсе.
– Где эти бездельники? – недовольно сказал Дрэд. – Прикажу лишить месячного жалования, если промедлят еще минуту.
Слуги не спешили. Они окрикнули их еще раз, строже. Затем стали выбираться из оврага, цепляясь за корчаги поваленных деревьев. Дрэд кряхтел, но не уступал сыну в резвости. Он превозмогал боль. Орлы не падают. Они парят, ловят ветер и пикируют. Его радовала мыль о том, что даже теперь, когда подагра год за годом убивает желание вставать, а сам хозяин Морлэнда седовлас как Святой Джером – даже теперь Дрэд может дать фору молодым.
Он опередил сына на полкорпуса, победно потряс рукой и удивленно воззрился на идущих к ним людей.

***

Дэрик следил за разворачивающимися событиями с небольшого пригорка. Отца с братом взяли в кольцо. Наемники вытянули мечи и приказали им сложить оружие. Дрэд Моргот послал их в задницу Зарока. Старый Орел снял с петли небольшой топорик, жалея, что дал сыновьям уговорить оставить оружие на козлах кареты.
Дэниел имел при себе лишь лук и кинжал. Брат натянул тетиву и прицелился. Затем сделал залп. Один из наемников упал со стрелой в сердце. Остальные бросились к Морготам. Они сражались храбро. Успели ранить еще одного из солдат, прежде чем те их обезоружили и связали.
– Продержите их в плену полгода, – сказал Дэрик. – Дождитесь, когда они согласятся выплатить ваш выкуп. Отец слишком горд, чтобы соглашаться на условия сразу. Он будет упираться до последнего. И мне это только на руку. За это время я покажу Фарслоу, чего стоит наш род. Я обезглавлю Жеана. Затем насажу горшок, заменяющий ему голову, на пику и установлю как знамя в Золотом Руне. Уверен, от этого родовой замок Фартэйнда только выгадает.
– И сколько же даст Морлэнд за своего лорда? – спросил Генрих Сулроуд. Он возвышался над Дэриком как возвышается волк над зайцем.
– Много, – туманно ответил юный Моргот. – Честная сделка, можешь поверить моему слову.
– К сожалению, не могу, – сказал Генрих со сталью в голосе. – Я доверяю только тому, что делаю собственными руками.
Он подал условный сигнал. Мечи поднялись и опустились. Дэниела и Дрэда Морготов нашпиговали железом под завязку.
– Что ты делаешь?! – в ужасе закричал Дэрик. – Мы так не договаривались! Я убью тебя!
Генрих ударил его в челюсть кулаком. Затем добавил коленом в живот.
– Должен сказать, мне не доставляет удовольствия расправа над лордами таким образом, – сказал он. – Я был бы рад скрестить мечи со Старым Орлом в чистом поле, но люди, которые стоят за мной, хотят все сделать по-тихому. Если бы ты не вспылил и не предал своего отца, подойдя ко мне в первый день Собрания Круглого Стола, могло погибнуть значительно больше людей. Я бы пошел на штурм замка. Так что, как бы цинично это не звучало, ты спас жизни десяткам невиновных.
– Зачем ты убил их? – спросил Дэрик, корчась на земле. – Я платил хорошие деньги. Вместе мы могли одолеть Фартэйнд и низложить лорда Фарслоу.
– О, этого мало.
– Мало? Увеличить свои земли, присоединить три десятка деревень и четыре города. Фартэйнд дает много пушнины. Ты мог бы сам выставлять ее на продажу вместо того, чтобы покупать шкуры втридорога.
– Фартэнд неплохое подспорье в моих планах. Но только представь… Генрих лорд Сульсшира, Фартэйнда и Морлэнда. В это что-то есть.
– Мерзавец!
Генрих поставил сапог на кадык Дэрику и давил до тех пор, пока юный Морлэнд не перестал трепыхаться. Затем его люди отнесли труп к остальным. Нужно было спешить. Скоро люди черного орла начнут интересоваться, почему их сеньоры не спешат обратно. Наемники рыхлили землю, разбрасывая вокруг ветки и листья. Люди Генриха привели из чащи людей. Затем одоспешили их, напоследок сняв мешковину с головы.
– Генрих Сульсширский, – удивленно сказал старший из них, пока остальные глупо моргали, пытаясь оценить, куда попали и почему их окружают мертвецы.
– Ничего не забыто, Кевин де Сиз, – сказал ему лорд в волчьей шкуре. – Я помню, как ты спешил меня на том турнире, долгих двадцать лет. Ты был моей последней ошибкой. Теперь я намного сноровистей и умнее. Ты был изгнан со двора леди Берри и нашел приют у лорда Бараньей Головы.
– Меня не изгоняли, – гордо вскинул подбородок Кевин. – Я сам ушел от Эвиции. Жеан дал мне надел земли и титул, чего никогда бы не сделала она.
– Ты должен чтить только своего лорда, – ответил ему Генрих. – Вставай, я окажу тебе честь умереть с оружием в руках, а не спеленатым как младенец.
– Мой лорд, обратился к нему один из наемников. – Мы не должны так рисковать…
– Заткнись! – Генрих был похож ни оскалившегося волка, изображенного на гербовом щите. – Дай ему меч.
Де Сиз ринулся вперед, пытаясь сбить его с ног. Генрих принял его выпад щитом. Дерево затрещало, но волк не сошел с места. Он приподнял щит и атаковал старого противника. Кевин подставил плечо, зная, что не успеет уклониться. Удар заставил его припасть на колено. Левая рука онемела, но правая еще сжимала оружие. Рыцарь выдал серию ударов, ловко орудуя мечом. Генрих не блокировал, предпочитая уклоняться. Де Сиз быстро выдохся и Генрих воспользовался тем, что рыцарь даже и не думал о защите. Лорд Сульсширский выбил меч из уставших рук и раскроил де Сизу череп.
Наемники прикончили остальных. Затем они вложили им в руки оружие.
Генрих в последний раз оглядел место. Идеально. Даже он не смог бы усомниться в том, что здесь произошла кровавая и скоротечная схватка. Люди Фасрлоу напали на Мороготов внезапно и были убиты, но ранения Дрэда и его сыновей оказались слишком серьезны, чтобы те выжили. Героическая смерть, которую кто-нибудь изложит в стихах и воспоет.
Ему было жаль бедную и внезапно осиротевшую Сибиллу Моргот. Отвергнутая королем-варваром, лишившаяся родных, она обратит гнев на тех, кто этого заслуживает. На тех, кто носит рогатые шлемы. Перемирие с Фарслоу теперь точно невозможно. Будет кровопролитная война без права на помилование. И ему, Генриху Сулроуду останется снимать с нее сливки.
Умело составленный план стал настоящим подарком богов. И что от него требовалось взамен за такую услугу? Всего одно – не вмешиваться в дальнейшие события. Волки терпеливы. Они будут ждать.

Глава 9

Трезвый расчет холодного сердца

Линда одевалась медленно и нарочито неторопливо. Она знала, что Лотту нравится за ней наблюдать. Он смотрел как аккуратные маленькие грудки исчезают под легкой тканью и думал о том, что предстоит сделать.
Спасение Линды Лотт считал своей маленькой победой в хаотическом мельтешении разоренного осиного гнезда Ларрэ. Людей сгоняли как скот. Шэддоу решал кого миловать, а кого инквизиция увезет на допрос в Псоглавую башню. Со стороны казалось, что Мрачный Жнец выбирал жертв наугад, но Лотт знал, что это не так. Шэддоу умел читать чужие души и находил в них скрытые тайны.
Когда очередь дошла до протеже Эммы Ларрэ, Лотт не мог не вмешаться. Он нарушал данное слово не раз. Но теперь, когда Марш стал приближенным к архигэллиоту, его правой рукой в борьбе с Зароком, обещания значили куда больше.
Он поручился за Линду. Никто не возражал. С тех пор она делила с ним еду и постель, что устраивало обоих. Когда они покинули Обитель Нежности, Линда повеселела и стала чуть более беззаботной. Теперь она мало походила на расчетливую лисицу и больше на пушистого котенка. Линда умела притворяться. Жизнь с Ларрэ научила ее многим маскам. Днями она почти летала по палубам, радуясь всему, что было на борту, махала платом проплывающим кораблям. Вечерами Линда трудилась над Лоттом так усердно, что по утрам ему приходилось собирать себя по кускам, чтобы хоть как-то соответствовать человеку, представляющему несгибаемую волю церкви.
С ней Лотт чувствовал себя простым человеком. Но он знал – всему приходит конец. Два дня назад его вызвал Шэддоу и намекнул, что скоро станет не до забав. Он получил письмо от архигэллиота. Иноккий сообщал, что Дальноводье на грани. Люди запираются в церквях и молят богов и помощи. Тракты забиты беженцами. Еще не бывало такого, чтобы одна червоточина заставляла людей пускаться во все тяжкие. Каторжники поднимают восстание. У них появился главарь. Ширился слух, что ими командует черный инквизитор. Ересь просачивалась именно туда, где Священная Империя давала трещину, и это не могло не беспокоить.
Линда обулась в сафьяновые сапожки темного окраса и любовалась на себя в зеркало.
– Ну, – требовательно сказала она. – Скажи что-нибудь.
– Тебе идет.
– Мужчины, – вздохнула Линда. – Ласковые слова из вас тащишь раскаленными щипцами.
Она стрельнула в него глазками:
– Хочешь, я могу снять с себя это барахло?
– Хочу, – сказал Лотт. – Но у нас нет на это времени.
– Понятно, – Линда повязала плат на голову. – Я подожду тебя в лодке.
Иногда эта девушка была чересчур расчетлива. Лотт понимал, что она с ним только на время. Возможно, Линда не прочь продлить отношения, но вскоре они войдут в Дальноводье и тогда придется распрощаться с легкой жизнью. Линда не пойдет с ними. Там будет жарко и слишком опасно для такой как она. Лотт еще не говорил ей об этом, но понимал, что чем дольше будет тянуть, тем хуже для нее. Линда должна понимать, что дальше их пути расходятся. Она осядет в небольшом городишке и постарается начать новую жизнь. Это самое большее, на что она могла рассчитывать после Обители Нежности.
Он облачился в крепкую дорожную одежду. Прикрепил к поясу ножны с мечом и кинжалом. Надел меховой берет и поднялся на верхнюю палубу.
Вчера ударил первый мороз. Стужа прошлась ледяной плетью по деревьям. Последние листья отваливались с окаменевших веток и падали на заиндевевшую землю. Складывалось впечатление, что идет желто-красный ливень, за которым не виден окружающий мир.
Лотт подошел к Пегушке и потрепал отросшую челку. В Солнцеграде существовало множество загонов с отборными лошадьми, которые были и выносливее и проворнее этой кобылы, но Лотт отказался от них. Пегушка нравилась Кэт, и Лотт не мог с ней расстаться. Он не хотел терять тех, кто ему дорог.
Лошадь обматывали ремни. Матросы налегли на лебедку, и Пегушка взмыла в воздух. Она пролетела над кораблем, давшим крен на правый борт, и плавно опустилась на лодку.
– Отлично, теперь вы, сир Лоттар, – сказал ему капитан.
Лотт пожал морскому волку руку на прощание и послал воздушный поцелуй Гальюнной Леди. Ростра не ответила взаимностью. Лотт провел на корабле не самые приятные дни своей жизни и был рад, что остаток пути пройдет по суше.
– Что станет с телом? – спросил он капитана.
– Мы похороним Мэддока как моряка, – сказал капитан. – Он был хорошим человеком. Помолитесь за его душу.
– Я не большой знаток в этом деле, – улыбнулся Лотт. – Кому вознести молебен?
– Николасу Чодотворцу. Я тоже помолюсь. И вся команда. Мы обязательно поставим свечку за упокой.
– Как и я, капитан. Как и я.
Лотт приложил все усилия, чтобы Мэддок избежал ужасной участи в латифундии, но этого оказалось мало. Рулевого хватил удар прямо за штурвалом.
Белокурая Леди шла под парусом большую часть пути. Ближе к границе Делии Многодетная сужалась в талии. Трирема Церкви Крови юркнула в приток реки. Отважный Сын пролегал по восточным границам Делии и лишь единожды пересекался с Мертвым Сыном – постепенно мелеющей рекой, исчезающей в Перевале Проклятых.
Падающее тело, ранее принадлежавшее человеку по имени Мэддок, задало движение рулевому колесу. Матросы слишком поздно поняли, что корабль идет не тем курсом. Белокурая Леди села на мель близ небольшой деревеньки, которые всегда возникали на берегах рек. Исключением стало лишь то, что в деревне жили покорившие-ветер.
Брат Леон, проведший большую часть жизни в королевстве, рассказал, что люди запрещали желтоглазым селиться рядом с собой и сознательно загнали их в обособленные резервации.
Древний народ стоял в отдалении, наблюдая за тем, как люди покидают севший на мель корабль. Покорившие-ветер и не думали помогать. Но в глазах их легко читался испуг. Они боялись того, что пришельцы выгонят их на улицу, заняв дома.
Переправившись на берег, Лотт оседлал Пегушку. Он сунул руку в переметную суму Кэт и выудил оттуда еще в столице запасенные лакомства. Лошадка схрумкала красную морковь и благодарно заржала.
Потребовалось некоторое время, чтобы все необходимые вещи были упакованы на козлы. Команда корабля останется в деревне пока не прибудет буксир, чтобы вытянуть корабли из мелководья. Остальные – Лотт, инквизиторы, божьи воины с закаленными в боях безликими, отправятся в Дальноводье изменив маршрут.
Первоначальный план состоял в том, чтобы Белокурая Леди прошла весь путь вдоль Отважного Сына. Затем богами помазанные герои должны были двигаться по Имперскому Тракту, пока не достигнул бы Лилового Предела – последнего форпоста Империи, стоящего на границе Гиблых Топей. Но последнее письмо из Солнцеграда внесло корреляции в план. Лиловый Предел пал и больше не подавал признаков жизни, а Имперский Тракт перестал быть надежным местом. На нем орудовали мародеры. Обезумевшая от страха толпа осаждала окрестные порты.
Деревня желтоглазых отличалась от людской. Дома располагались так, чтобы по подворью гулял ветер. Округлые срубы домов цепляли непривычными формами. Покорившие-ветер снимали шапки, приветствуя людей, но мало кто из них кланялся. Галлард скрипел зубами, медленно выходя из себя. Инквизиторы напротив не придавали значения церемониальным формальностям.
На окраине деревни у обочины дороги одиноко высилась стэлла. Тесаный века назад камень был в идеальном состоянии. Покорившие-ветер ухаживали за ним, но они не приносили даров скрытому под толщей гранита Хранителю. Они не поклонялись ему как люди, возносящие мольбы перед иконостасами святых.
Лотт хмыкнул. Он заметил на стэлле ряд знакомых руниров. Такие были вытатуированы на щеках Кэт.
Он догнал Линду. Девушка ехала на гнедой кобылице, которую взяли у местных.
– Линда, я…
Эта деревня была неплохим местом. Совсем неплохим. Ей могло здесь понравиться.
– Да, Лотт?
Он посмотрел на приятные округлости грудей. На то, как восхитительно они поднимаются и оседают, когда Линда дышит.
– Держись подле меня. Не отъезжай далеко. Дороги не безопасны.
– Хорошо, мой герой.
Линда чмокнула его в щеку и пристроилась сбоку, приноравливаясь к шагу.
Кавалькада выехала на тракт. Лед в замерших за ночь лужах хрустел под копытами. По левую руку от тракта нес медленные осенние воды Отважный Сын. С другой стороны раскинулся дремучий лес. Желтоглазые брали оттуда сырье, но запасы древесины казались неисчерпаемыми. Кромка опушки с сетью пней походила на залысину в космах дикаря. Птичий клин прорезал небо, застилая серый покров чернилами цвета воронова крыла. Они летели в Дальноводье. Сейчас Лотту казалось, что все дороги ведут туда.
На границе горизонта дорогу заволокло пылью. Частицы засохшей грязи клубились, создавая фантасмагорию за пределом человеческого воображения. Восемь фигур в развевающихся по ветру плащах мчали так быстро, будто за ними гнались гончие ада.
Шэддоу дал знак остановиться. Безликие и божьи воины взяли их маленький отряд в кольцо. Шэддоу наскоро сплел заклинание, наложив на них прозрачную завесу, похожу на мыльный пузырь. Остальные инквизиторы тоже проделывали пасы руками. Бьерн Костолом вынул из петлицы шестопер. Это был монстр среди оружия. Лотт едва мог его удержать, не говоря о том, чтобы замахнуться. Бьерн держал его совершенно спокойно, словно обычную палку.
Всадники остановились в пяти шагах от группы. Незнакомцы показали лица из-под капюшонов. Лотт удивился. Он ожидал увидеть головорезов или еще кого-нибудь в этом духе. Восемь женщин восседали на лошадях. Двое из отряда были людьми, остальные шесть покорившими-ветер. Лотт вздохнул с облегчением. Женское общество не могло не радовать. И он был рад. Почти всем из них.
– Здравствуй, Квази. – произнес Лотт. – Не думал, что доведется увидеть тебя еще раз.
Халифатка спешилась.
– Я рада видеть тебя живым и здоровым.
– Извините, что прерываю, – с холодком в голосе сказал Шэддоу, – но может кто-нибудь скажет мне что вы здесь делаете?
– Не могли же мы позволить людям, направленным самой Церковью, проделать столь долгий путь через Делию в полном одиночестве, – сказала вторая женщина. Она прикрывала лицо вуалью из полупрозрачной ткани. – Это недостойно королевских особ. Делия всегда славилась гостеприимством. Что я и собираюсь вам доказать сегодня.
С этими словами женщина откинула вуаль. Брат Леон ойкнул и поспешил отвесить самый низкий поклон который Лотт видел за свою жизнь. Его примеру с запозданием последовали остальные не исключая Шэддоу. Даже Линда склонила головку и шепнула Лотту:
– Поклонись королеве Делии, Лотт. Ты ставишь нас в неловкое положение.
– Королева Делии? – тихо спросил он.
Перед помазанием Ричард упоминал о своей супруге, но Лотт и не предполагал что встретится с ней на проселочной дороге.
– Да. Она самая. Игнис. А кто эта женщина рядом с ней?
– Долгая история.
– Ты расскажешь ее. И не дай боги ты на нее положил глаз!
– На это счет можешь не волноваться.
– Вы закончили?! – Шэддоу играл желваками, наблюдая за их перешептыванием. – Отлично. Я продолжу. Квази. Почему ты не в псоглавой башне?
– Я буду сопровождать ваш отряд в миссии.
– Да? Архигэллиот не говорил ничего насчет тебя.
– Иноккий не единственный, кто способен приказывать нам, – ответила халифатка. Она достала из кожаного тубуса свиток, скрепленный церковной печатью.
Шэддоу прочитал документ.
– Архиалланесса Стэфания выражает предельное сожаление, что не смогла присутствовать на церемонии посвящения Лоттара Марша и приказывает главе экспедиции Шэддоу включить свою подопечную в состав группы.
Шэддоу отдал свиток Квази с непроницаемым лицом.
– Вопросов к вам больше не имею.
– Ко мне, надеюсь, тоже? – спросила королева Делии и улыбнулась, показывая зубы в идеальном состоянии.
Лотт старательно отводил от нее взгляд. Прозябая в Гэстхолле, ему довелось увидеть слепого, газа которого пожрала проказа. Он был страшен. Ходячий труп, просящий милостыню и тыкающийся по углам, пытаясь задать себе верную траекторию движения.
Игнис выглядела немногим лучше. Болезненно хрупкая женщина с трудом держалась в седле. Она была бледна как смерть. Ломкие волосы цвета седины едва прикрывали голову. А глаза… Если бы Лотт не знал кто она с легкостью поверил в истории про вампиров, живущих, чтобы пить чужую кровь. Он не мог представить Ричарда, делящего с ней ложе. Лотт испытывал отвращение и жалел ее одновременно.
– Замечательно, – не получив возражений продолжила королева. – В таком случае мы смиренно просим Лоттара Марша посетить Острие перед тем как он продолжит святой поход против зла.

***

– Я пообещал вернуть вам кое-что при случае, – сказал Лотт.
Он достал из мешка Кэт амулет. Руна в форме «х», выполненная из куска оникса, тускло поблескивала на солнце. Он передал амулет Игнис, и та повесила его на шею.
Дорогой к Острию королева не давала гостям скучать, постоянно заводя светские беседы. Несмотря на кажущуюся хрупкость, Игнис оказалась стойкой женщиной. Она ехала рядом с Лоттом и он видел, как тяжело ей дается путешествие. Но она не жаловалась, и старательно делала вид, что ей весело и беззаботно.
Квази ехала чуть поодаль. Лотт старался не обращать на нее внимания, хоть это и было нелегко. Хотел бы он узнать, зачем она решила присоединиться к ним.
– Благодарю вас, сир Лоттар, – сказала она. – Я дала его сыну на пятый день рождении. Он действительно много значит для меня.
– Символ на нем – рунир древнего народа?
– Это так. Амулет создали покорившие-ветер.
– Я слышал, желтоглазые не в почете в Делии.
– Покорившие-ветер вечные скитальцы, – сказала королева. – Люди не любят, когда им напоминают, что они не всегда здесь были хозяевами.
– А королевы?
– Вы о моем окружении? – улыбнулась королева. – Я стараюсь не обращать внимания на расовые различия. В конце концов, не цвет глаз или кожи делает нас теми, кто мы есть. Мы нечто больше чем краска.
Они увидели шпиль первым. Тонкий как игла, он рос вертикально вверх и казалось, что вот-вот продырявит мрачные небеса, и те в ответ забросают королевскую резиденцию комьями снега.
Острие было относительно скромным жилищем для королевских кровей. Дворец Фениксов казался огромным по сравнению с ним. Лотт был слегка разочарован. Он ожидал роскоши и помпезности, которыми ему ткнут в глаза. Он видел с холма небольшой городок, окружавший дворец. Но он не шел ни в какое сравнение с Солнцеградом. Наверное, после града святых теперь все города будут казаться ему крохотными провинциями.
– Что означает руна?
– Благая Весть лучше объяснит, - сказала королева.
– Благая Весть?
– Моя служанка.
– Странные мена у ваших людей, – хмыкнул Лотт.
– Имена всегда что-то значат. Ваше имя тоже.
К ним подъехала желтоглазая одного возраста с Игнис. Она была так же коротко подстрижена, как и Кэт. Цвет радужки глаз из песочного медленно переходил к янтарному. Она низко поклонилась Лотту и еще ниже госпоже.
– Что угодно королеве? – спросила Благая Весть.
– Расскажи нам, что означает символ на этом амулете.
Прежде чем ответить желтоглазая с минуту размышляла.
– В нашем алфавите немного рун. Но они могут приобретать совсем разные значения в зависимости от ситуации, места или времени. Я хочу, чтобы вы поняли, этот рунир для одних значит сохранность, для других безопасность. Для моей королевы он будет «решительностью». Для вас, святой, он значит «выбор».
– Выбор? Что же я должен выбрать?
Желтоглазая пожала плечами.
– Сторону, в которую подует ветер.
Люди любили свою королеву. Их встретила толпа горожан и все протягивали руки к Игнис. Королева приказала слугам раздать милостыню бедным и произнесла короткую и трогательную речь внимавшему ей люду. Закончила она, представив Лотта.
Марш уже привык к такому отношению. Его не передергивало от раскрытых ртов и перешептываний при одном появлении святого. Лотт исправно сыграл свою роль, раздав святых знаков всем желающим, благословив жилье, детей, дороги, родимые пятна и полные вшей головы.
За тем они приехали в Острие. Герб Ричарда возвеличили в самом замке. Главная башня имела вид двуручника, который сжали в руках. Королева оставила гостей, сославшись на неотложные дела. Но Лотт не мог не заметить, как слуги снимают ее с лошади. Старый кастелян Кабаньей Норы что-то говорил ему о родовой болезни Игнис. О том, что в крови ее рода есть дефект. Девушка была альбиносом, но Лотт не знал что это, пока не увидел королеву Делии.
– Она кажется милой, – сказал Лотт.
– Помни о заговоре, – одним губами прошелестел Шэддоу. – Доверять ей – ошибка.
– Думаешь, на нас нападут? – скривился Лотт. – Нас привели в город, пригласили в Острие и огласили на каждом углу кто я и что за люди сопровождают меня. Архигэллиот объявил священный поход и каждый здесь знает, что мы пытаемся спасти Дальноводье. Какой шанс, что нас схватят?
– И все же. Держи меч вне ножен этой ночью, – посоветовал Мрачный Жнец.
После того как Лотт закрыл червоточину, разорвав инквизиторские четки, Шэддоу стал относиться к нему немного лучше, чем к куску дерьма. Если бы у таких как он были друзья, Лотт мог рассчитывать попасть в этот список.
– Лотт, нам так и не представился случай поговорить в Солнцеграде. Я многое должна тебе рассказать, – сказала Квази.
– Это место прекрасно, – воскликнула Линда.
Девушка подошла со спины и ухватила его за шею. Лотт проявил чудеса ловкости и вывернулся из захвата. Затем подхватил Линду и закружил вокруг своей оси. Девушка завизжала от радости.
– Мы должны поговорить о том, что случилось в святом городе, – сказала Квази.
– Позже, – Лотт отмахнулся от нее как от назойливой мухи. – Я выслушаю вас инквизитор. Нас ждет долгий путь. В дороге и поговорим. А здесь я просто хочу весело провести время. Правда, милая?
– О, дорогой! – Линда подарила ему жаркий поцелуй. – Я буду с тобой, куда бы ты меня не понес.
– Так чего же мы ждем?
Они уединились в укромном местечке около смотровой башни. Виноградные лозы мертвыми змеями ползли вверх по каменной кладке. Над ними, делая обход, переговаривалась стража. Гербовые знамена, насаженные на вымпелы, поникли на безветрии. Ткань обоих флагов переплелась так тесно, что оба рисунка сплелись в один клубок. Казалось – бабочку-огневку насадили на иглу, чтобы засушить для коллекции. Лавочку покрывал иней. Линда потрепала его за щеку.
– Видишь, я не только для постели сгожусь.
– Я никогда не говорил, что считаю тебя шлюхой.
Линда действительно пришла как нельзя вовремя. Лучше бы Квази не появляться здесь. Он смог выжить без нее, и это вселяло некоторые надежды.
– Брось, Лотт, – сказала Линда. – Я не первый год живу на свете, и знаю к чему все идет. Ты позволяешь мне сытно есть и сладко спать, не боясь инквизиции, я плачу тем, чем наградила природа. Но всему приходит конец. Признайся, как давно ты думаешь избавиться от меня?
Лотт не ответил. Женщины обладали поразительной силой – не зная толком ситуации чувствовать ее суть.
– Замухрышка из глубинки, позволявшая убивать детей старым извращенцам, чтобы спасть собственную жизнь, становится любовницей святого? Кому такое вообще может прийти в голову? Мне не позволят быть с тобой всегда. Я прекрасно понимаю.
Линда была очень практичной девушкой. С ее то прошлым другого и ожидать нельзя. Если бы за Лоттом не стояла Церковь Крови, кто знает, какие веревки она смогла бы из него скрутить.
– Чего ты ждешь от меня?
– Женщинам нелегко приходится в мире мужчин, – проворковала Линда. Она запустила руку в штаны новоявленного святого.
Лотт охнул, но не от неожиданности. Он привык к таким забавам. У Линды были до ужаса холодные пальцы.
– Я хочу получить твою протекцию, – сказала Линда, не прекращая работу. – Письмо, прощающее мне прошлые грехи и некоторые будущие. Подписанное тобой. Я могу рассчитывать на понимание?
–А-абсолютно.

– Хороший мальчик, – прошептала на ухо девушка и чуть сжала кулак. – Мне совсем не хочется голодать. Несколько золотых, думаю, улучшат мой нрав.
– Я… у меня совсем нет.. Ох. Хорошо-хорошо. Я постараюсь решить эту проблему!
– Замечательно. Три сотни золотых марок аргестийской чеканки будут честной платой. Я думаю, Лоттар Марш, наша беседа прошла очень позитивно для обеих сторон.
Линда чмокнула его в щеку и вытерла руку о штанину новоявленного святого. Лотт следил за тем как двигается Линда. В покачивании бедер и плавном шаге чувствовалась грация. Линда знала себе цену и не скрывала этого.
Он провел в царстве инея и зимнего сна некоторое время, собирая порванную мужскую гордыню и пытаясь понять, как из покровителя он превратился в того, кто покорно следует за поводком хозяйки.
От него не укрылось, что в замковом дворе покорившие-ветер служили наравне с людьми. Желтоглазые носили тюки с поклажей, кормили лошадей, которых вели конюхи для вечернего выгула. И самое главное – прислуга никак на них не реагировала. Никакого пренебрежения или презрения в отношениях. В Острие – в этом крохотном островке Делии не существовало второго сорта.
Благая Весть командовала группой желтоглазых, суетящихся на кухне. Громыхали котлы, полные кипятка. Крышки время от времени подскакивали, создавая мелодию абсурда. Здесь было жарко как в аду. Желтоглазые мелькали туда-сюда, протискиваясь мимо мясистых кухарок и отвечая шутками над подтруниваниями людей. Дюжие мясники нарезали мясо. С десяток поварят ощипывали кур и месили тесто, расположившись полукругом. Дети ежесекундно отвлекались от своего занятия, чтобы хоть одним глазком проверить состояние кабана, медленно доходившего на вертеле. Громадная свинья покрылась хрусткой корочкой, сквозь трещины которой сочился сок. Капуста, морковка, яблоки и некие пучки трав нарезались ажурными ломтиками, сервировались на большие тарелки, образуя горы и леса. Кошки драли глотки возле бочек с засоленной сельдью, за что время от времени получали пинки под хвост.
– Мне жаль, – обратился к заправляющей парадом желтоглазой Лотт. – Наш визит стал неожиданностью. И теперь на вас навалилась куча дел.
– Нам приносит радость служение госпоже и церкви, – серьезно ответила Благая Весть.
– Верите в Гэллоса?
– Как и все покорившие-ветер в этом замке.
– Даже так, – задумчиво сказал Лотт. – Это было необходимым условием для служения королю или…
– Или, сир Лоттар. И мы не служим королю, – Благая Весть закончила раздавать наставления, и поднесла ему ложку бурой жидкости. – Попробуйте. Ее величество сказала, что вам должно понравиться.
Лотт послушно исполнил ее желание. Кисель и вправду был превосходен. Со времен ученичества в Кабаньей Норе он не пробовал так чудно приготовленного напитка.
– Падальщик раздери меня надвое, если это не напиток богов, – обрадовано сообщил он. – Вы настоящая кудесница. Королеве Игнис очень повезло с вами. Клянусь, я уже подумываю предложить вам готовить только для меня.
– Благодарю, но я служу только тем, на чьем гербе огневка, – зарделась Благая Весть.
– Верны людям и набожны как монашки. Не этого я ожидал от покоривших-ветер.
– А с многими ли из нас вы имели дело?
– Всего с одной. И скажу вам, она была огромной занозой в заднице. Но мне она нравилась.
– Как ее звали?
– Кэт.
– А каким было настоящее имя, данное при рождении?
– Настоящее? – опешил Лотт. – Разве у кого-то есть два имени?
– Людям понятнее и ближе их имена. Но у нас есть память о наших предках. От нее не избавиться, – Благая Весть провела пальцем вдоль жирной линии татуировки. – Это наше имя. И мы храним его только для себя.
– Хмм, вы выбили меня из колеи. Я… должно быть я еще много не знаю о вашем народе. Но, знаете, я бы хотел восполнить этот пробел.
– Святому интересны желтоглазые?
– Иначе он не направлялся бы в Дальноводье.
– Хорошо, – подумав, сказала покорившая-ветер. Она сняла фартук и передала его молодой девушке, которая принялась помешивать черпаком густую подливу, доходившую на огне. – Полагаю, у нас есть несколько часов перед ужином. Что вы хотите узнать?
Они поднялись на высокую башню. Опустив лестницу, взобрались на крышу, переполошив сонного стражника. Острие разделили две половины каменного клинка. Благая Весть подвела его к краю обрыва. Лотт смотрел на мир с высоты гигантской гарды.
Отсюда открывался вид на город. Люди казались муравьями. Маленькие черные точки двигались по дороге несколькими ручейками, таща в свои ульи припасы. Хотел бы Лотт знать, как бы они отреагировали на приказ Игнис схватить его. Королева-мать против прямого потомка Гэллоса. Интересное бы вышло противостояние.
– Что вас связывает с королевским домом? – спросил он у покорившей-ветер.
– Столетия тесных отношений. Дом Файснарров всегда хорошо ладил с покорившими-ветер и мы отплачивали им своей верностью. Я знала Ее Величество с детства. Ее родители позволяли малышке играть с нашими детьми.
– Вы стали подругами?
– Что вы. Желтоглазые никогда не были ровней людям. И тем более благородным кровям.
– У Файснарров интересный герб. Желтые круги на крыльях огневки немного похожи на ваши глаза.
– Вы умеете делать комплименты, сир Лоттар.
– Оставим родственные связи в покое, – Благая Весть не доверяла ему. Ее и Игнис связывало нечто более тесное, чем многовековая верность. Они были друзьями. – Я был в деревне покоривших-ветер. Там была одна штуковина. Каменная стела, изображающая не то ангела, не то демона. Я не большой знаток по части вашей культуры, но кое-что знаю о них. Там, под толщей каменной породы скрывается очень сильное существо, готовое поделиться своей силой, если к ней подобрать некий шифр. Назвать слово, выгравированное на плите. Особый и ни на что не похожий рунир. Один из тех, что нанесены на амулете, о котором мы недавно говорили. Меня давно интересует вопрос – почему Хранитель до сих пор в стеле? Неужели никто из вас до сих пор его не освободил?
Благая Весть выглядела потрясенной. Она по-новому взглянула на Лотта. С уважением и, как показалось – с опаской.
– Как вы узнали?
– Я видел, как дух-хранитель вышел из камня собственными глазами.
– Со всем почтением, но это невозможно, – смиренно сказала Благая Весть.
– Почему?
– Хранителей могли призывать только капитаны.
– Капитаны?
– Капитаны каменных кораблей. Они были чем-то вроде шаманов. Или старейшин, если вам так понятнее.
– Каменные корабли? – рассмеялся Лотт. – Большей чушью было бы делать их из железа.
– Может быть вы правы, – осторожно согласилась Благая Весть. – И тем не менее так говорится в записях.
Желтоглазая указала на свою голень.
– Здесь повествуется о том, что каменные корабли пристали к атоллам на заре Эры Ветра. Земля, на которой стоит этот дворец, была скрыта под толщей воды. Мы связали нашу судьбу с новой родиной и бросили якоря раз и навсегда.
– Вы хотите сказать, что вместо материка здесь были острова? В это сложно поверить.
– Так говорится в нашей истории, в наших легендах. Там говорится много чего. Например, о том, как земля поднялась из морских глубин, вынеся из бездны множество гигантских животных, чьими костьми усеян север. И о том, как Кости Земли и Волчья Пасть стали оголенными горами, а не лесистыми всхолмьями.
Покорившая-ветер стянула перчатку, показав эллипсоидный рисунок с загогулинами, напоминающими хохолки птиц.
– Здесь написано, что наши корабли были живыми. Мы вложили в них душу нашей родины, разделенную на миллион осколков. И бросив якорь, мы связали прошлое и настоящее. Так появились хранители. Они оберегали Скрижали, в которых было записано Первое Слово.
– Длинноватое слово вышло.
– Именно от него произошел язык и клинопись. Мы брали из Слова части и творили руны, которые помогали нам создавать цивилизацию. Каждая из семей владела лишь частью Слова, потому что ни одно существо не могло понять его целиком.
– Но затем пришли люди…
– Да. Затем пришли вы, и была эпидемия, которая сделала нас слабыми копиями величия древних.
– Так что там с капитанами?
– Доподлинно неизвестно. Но если хоть один из них выжил, мы бы знали. Только они могли пробудить Хранителей и заново распечатать Слово. Тогда, – Благая Весть грустно улыбнулась и осенила себя святым знаком, – тогда бы я уверовала, что надписи на моем теле не просто слова, не дань традиции, изуродовавшие мое тело. Что за ними есть правда, не меньшая, чем восхождение солнца и гибель солнцеликого Гэллоса.
– Пойдемте, вас ждут в трапезном зале, – сказала покорившая-ветер.
Острие был новым замком. Когда Ричард Отважный соединил свою династию с Файснаррами, взяв в жены Игнис Беловласую, каменщики только-только закончили строительство. Лотт шел просторными помещениями, в которых не хватало налета старины, чтобы придать величие и статность этому месту. В некоторых помещениях велись отделочные работы. Люди все еще обживали Острие, несмотря на то, что жили здесь не один год.
Лотт мысленно дал себе обещание обдумать все, что услышал от покорившей-ветер. Как оказалось, Кэт унесла в загробный мир много тайн о себе и своем народе. Выходит, она не доверяла ему так же, как он ей. Это немного разозлило Лотта, но что он мог теперь поделать? Спорить самому с собой?
Трапезная оказалась уютной залой с длинным столом, протянувшимся от камина, до стрельчатого окна, за которым ярко-алый, словно кто-то полоснул его по горлу, диск солнца махал на прощанье закатным светом. Немногочисленные гости сидели тесным кругом, сосредоточившись около королевы. На ужин не пригласили большинство придворных. Инквизиция сидела по левую руку от Игнис. По правую руку расположились приближенные к королевским кровям – граф, имени которого Лотт так и не запомнил, прыщавая фрейлина на выданье и ветхий градоправитель с пучком волос, торчащих из ушей. То ли Делия переживала кризис дворян, то ли их действительно не ждали.
Лотт сел рядом с безликими, в отдалении от Игнис. Линда составила ему компанию, ухаживая как заботливая женушка. Она нарезала мясо и снабжала Лотта всем, на что святой обращал свой взгляд. Разговор велся на разные темы. Королева обладала поразительной способностью поддерживать разговор на самых разных уровнях. Она многое знала о церкви и войне, поэтому одинаково хорошо занимала беседой как безликих и охрану Лотта, так и Мрачного Жнеца сотоварищи. Лотт большую часть вечера отмалчивался, наблюдая за тем, как пища плавно перетекает с тарелок в пищевод едоков.
Их окружали сборные рыцарские доспехи, скрепленные воедино и посаженные на жерди. Складывалось впечатление, что маленькая армия охраняет их покой. Свечей на люстрах было так много, что, когда зашло солнце, Лотт не заметил разницы. Королева предпочитала в качестве прислуги желтоглазых. Покорившие-ветер безмолвно приносили новые яства, не забывая уносить объедки на тарелках.
Он смотрел на королеву и не мог понять, что в ней было такого, на что мог клюнуть Ричард. Неужели этот брак был только по расчету? Что такого было у Файснарров, чего не было у других домов? Впервые он пожалел, что пропускал лекции носатого капеллана в Кабаньей Норе.
Эта женщина с трупной бледностью и проступающими сквозь кожу костьми выглядела смертельно больной. Ее глаза алчно поблескивали при свете люстр. Игнис тоже изучала его. Отвлекаясь от очередной светской беседы, она улыбалась ему и поднимала чашу с подогретым вином и пряностями за его здоровье. Королева облачилась в угольно-черный упелянд с похожими на колокола рукавами, едва задевающими пол. На голову она надела золотой обруч с прозрачной тканью, шлейфом укрывающей волосы, спрятанные в поддерживающую сетку. Когда она закрывала глаза, то ли от усталости, то ли чтобы насладиться вкусом выпитого вина, Игнис становилась похожа на спящую красавицу из детской сказки, но Лотт ни за какие деньги не согласился бы разбудить ее поцелуем.
– На своем пути вы успели столкнуться с первыми трудностями, – сказала королева, прерывая дружескую беседу с власоухим старцем. – Да и до этого не раз имели дело со скверной. Насколько крепка вера последнего столпа веры?
Лотт некоторое время изучал пальцы на руках, будто в первый раз заметил, что у него есть конечности. Наконец, он взял нож и аккуратно срезал шляпку с печеной груши. Внутри, вместо семян оказался мед. Марш принялся за фрукт и не ответил, пока не покончил с ним.
– Этим летом мне довелось проходить мимо проклятого дворца Фениксов, – ответил ей Лотт. – И там произошло нечто труднообъяснимое. Я решил измениться. Но самое главное – я поверил, что человек может все.
– Как это случилось?
– Я вытянул камень из старой кладки.
– Один камень?
– Один. Маленький булыжник. И часом позже рухнула одна из башен ветхого дворца. Может быть, она рухнула от старости, скажете вы. Но я знаю, что видел и что сделал. Эта громадина пала предо мной, потому что я совершил действие, которое привело к ее падению. Я был слаб, почти терял сознание от усталости, но, тем не менее, я взял и заставил ее рухнуть. Поверьте, когда подобное происходит с вами, вера становится крепче веревки на корабле. Да, я верю, что смогу помочь народу Дальноводья.
– В таком случае мы спокойны за судьбы ее жителей, – отстраненно ответила королева.
Лотт рвал зубами филейную часть кабана. Хряк-переросток был жестковат и шел только с изрядной порцией выпивки. Лотт хотел было сдаться и оставить остатки слугам, но, вспомнив, что в Дальноводье его ждут ночи на открытом воздухе и то немногое, что смогут добыть безликие, проглотил проснувшееся чванство и доел мясо.
– Муж сообщал в письме, что вы не были набожным всегда, – продолжила королева. – Что изменилось?
– Я и сейчас не образец для иконостаса, – отмахнулся Лотт. Вино ударило в голову сильнее, чем ему хотелось, и язык поневоле развязался. – Церковь предстала совсем не такой, как казалась ранее. Ее создали такие же люди как вы или я, Ваше Величество, и это делает ее ближе, что ли. К тому же я имел честь лично переговорить с Иноккием Третьим. И я не видел никого более достойного управлять святым престолом, чем он.
– Воистину непогрешимый человек, – согласилась Игнис, но Лотт не поверил ни одному ее слову.
Шэддоу, сославшись на головную боль, покинул трапезную. После ухода Мрачного Жнеца атмосфера вечера разом повеселела. Королева пригласила в залу оркестр из девяти музыкантов. Медленная и нежная мелодия разлилась вокруг, навевая легкую сонливость.
Гости по одному и по двое покидали их. Ушли Бьерн и Брат Леон. Попрощались с Игнис старик и прыщавая девица. Лотт продолжал насыщаться царящим на столе разнообразием. Квази развлекала Игнис их приключениями. Королева слушала внимательно и восхищенно цокала языком, когда халифатка описывала опасные моменты, поданные, конечно же, с купюрами.
Вскоре они остались только втроем. Слуги заменили свечи. Лотт ослабил пояс на несколько делений.
– Я бы хотела задать вам еще один вопрос, – сказала королева. – А в награду за то, что терпели наше назойливое внимание весь ужин, я подарю вам любимое лакомство Тринадцатиземья.
– Мне только в радость развлекать вас, Ваше Величество.
– Отвечайте, сир Лоттар, отвечайте честно как на исповеди. Что для Вас Церковь-на-Крови?
– Новый дом, – просто ответил он. – Дом, который я потерял очень давно, и обрел совершенно неожиданно.
– Ваша подруга Кэт была иного мнения, – сказала королева.
– Она не знала всей правды и была обозлена на церковников. Если бы она прошла тот путь, который прошел я, увидела то, что видел я, Кэт изменила бы свое мнение. Священники и весь институт веры не идеальны. Но что если Дар, что ниспослан мне – принесет им новую веру? Я хочу сделать этот мир лучше и подарить людям мир без страха, что в один прекрасный миг в их доме разверзнется червоточина.
– Вы идеальный святой, – чуть заметно улыбнулась Игнис. – В будущем на вас станут молиться так же, как у нас в Делии молятся Клименту Миротворцу. А сейчас… Благая Весть, принеси нашему гостю сахарные ушки!
Это было то блюдо, которое любили дети Тринадцати Земель. Карамелизированные плюшки с соленой начинкой выложили в виде солнца. Их заостренные кончики напоминали уши кошек. Лотт съел одну, потом вторую. Затем он потерял счет, поглощая в немереном количестве сдобу. Линда и сама попробовала. Скривилась и, покачав головой, удалилась к ним в спальню, шепнув на ушко, что Лотт имеет весьма странные вкусовые пристрастия.
– Бесподобно, – поблагодарил он Благую Весть и та ему улыбнулось. Лотту показалось, что желтоглазая тайком утирает слезы, но смотрела она только на свою королеву. Игнис сидела подобно каменному изваянию. Владычица заснеженного царства потеряла всяческий интерес к беседе.
– Прошу прощения, кажется, мы слишком много выпили сегодня, – сказала королева и простилась с ними.
Лот забрал с собой последние сахарные ушки, надеясь растянуть их хотя бы на следующие пару дней.
– Лотт! Почему ты избегаешь меня?
Квази составила ему компанию, не самую приятную из всех возможных. Там, в спальне, грея постель, ждала Линда. Лотт сглотнул слюну. Похотливая девка вытягивала все соки, но это было то, что лекарь прописал.
Терпкая горечь не спешила покидать язык. Лотт покатал слюну во рту, прогоняя непривычный вкус.
– Взгляни на меня, Лотт. Неужели ты презираешь меня настолько сильно?
– Это не так, – заверил он Квази без особого энтузиазма.
– Тогда в чем причина?
Он вздохнул. Казалось, слюна загустела, облепила стенки гортани и распространяла противный вкус дальше. Он кашлянул раз, другой. Сплюнул, но помогло мало.
– Причина во лжи, Квази. Ты была с нами долгое время, и я понимаю, что хотела для меня только лучшего. И пусть для меня вся эта история закончилась не так плохо, мы не обошлись без жертвы. Я… я просто не могу больше тебе доверять. Без доверия я не могу полагаться на союзников. Я верю архигэллиоту как самому себе. Верю этим ребятам, которые охраняют меня. Но как поверить тебе еще раз – не знаю. Я бы хотел, чтобы все было как раньше, но боюсь, сделанного не воротишь.
– Я расскажу тебе все, – Квази нервно теребирала пряди волос. – Именно за этим я пришла. Ты нужен Церкви, Лотт. Ты нужен людям. Нужен мне. Что ты хочешь узнать?
– Для начала я хочу знать, с какой стати халифатка записалась в инквизицию Священной Империи.

– Я сделала это чтобы помочь брату спасти восточные земли.
– Черная Завеса? Ты упоминала о ней ранее.
– Да. Стена негасимого ветра из праха и костей всех, кто сражался в Столетней Войне. Я искала оружие, способное справиться с угрозой. Завеса рождает смертные вихри, разрушающие наши селения, погребающие людей под толщей песка.
– И нашла меня, - кивнул Лотт. – Продолжай.
– Речь не только о тебе, Лотт. Я нашла союзников. Не все люди считают, что восток и запад обречены на войну. Мы можем жить в мире. Здесь я обрела веру, Лотт. Веру в людей. Мой покровитель…
– Ты хочешь сказать, вседержитель Церкви, Наставник Королей и прочее и прочее, – сказал Лотт.
Вслед за горечью пришла изжога. Пожар быстро распространялся по телу – от живота до конечностей. Кровь словно воспламенилась. Лотт облокотился о каменный выступ, чтобы перевести дух. Он хватал ртом воздух, но тот проникал внутрь маленьким ручейком.
– Здесь ты жестоко ошибаешься. Люди, благодаря которым я привела тебя в лоно церкви, не хотят, чтобы власть архигэллиота по-прежнему оставалась абсолютной. И я пришла, чтобы рассказать тебе о нас все. Лотт? Лотт!
Лотт сполз вниз, опустившись на четвереньки как вшивый пес. Горло сдавил спазм. Он пытался сделать вдох, но ничего не получалось. Лотт ударил себя в грудь. Затем повалился ничком и забился в агонии. Кровавые мухи ползали по глазам и не предвещали ничего хорошего. Голос халифатки бил по ушам погребальным перезвоном. Квази пыталась успокоить его, она копошилась в карманах, вытаскивая на свет божий травы и коренья. Инквизитор спешила, ее руки дрожали, но она не переставала поддерживать Лотта.
Он хотел сказать ей, что умирает, но язык опух и занял все пространство ротовой полости. Сознание помутилось. Он не чувствовал под собой земли, словно воспарил над ней.
Что-то шершавое коснулось губ. Лотт открыл глаза именно в тот момент, когда Квази руками разжала ему челюсть, чтобы впихнуть внутрь рта что-то осклизлое и дурно пахнущее. Небо закололо тысячами иголочек. Лотт непроизвольно сглотнул. Комок ворса прокатился по горлу и ухнул в пищевод.
Лотт заорал, раздирая кожу в том месте, где прошлась субстанция. Он хрипел и пытался исторгнуть из себя дрянь, что устроила революцию телу. Внутренности покрылись коркой замерзшей желчи. Все замерло на мгновение, а затем Лотт уверовал в то, что ад существует. Святой исторг из себя все съеденное на этом вечере. Еда выходила даже из таких щелей, которые не предназначались для этого дела. Он плакал и просил о милосердном ударе ножом, на что Квази отвечала только одно: «Молчи и терпи. Яд скоро выйдет». Так как выполнять требования святого никто не собирался, Лотту больше ничего и не осталось кроме как пережить этот момент.
Когда именно он отключился, Лотт не помнил. Марш очнулся в своей кровати. Солнце слепило глаза и ему пришлось откатиться в сторону. Происходило это в сопровождении жалобных стонов умирающего и проклятий тем, кто не зашторил окна, их предкам и потомкам вплоть до тринадцатого колена.
– Как себя чувствуешь? – спросила Квази.
– Такое чувство, что мне в рот нагадили кошки.
– Значит, безоар подействовал правильно.
– Безоар? Ты дала мне проглотить эту гадость?!
– Конечно. И если бы понадобилось, я бы заставила тебя съесть все камни, что у меня имелись.
Квази показала ему коллекцию мохнатых камней. Покрытые шерстью, слизью и длинными волосами, спутанными в колтун, они были самым мерзостным зрелищем, которое Лотт видел за всю жизнь. Он не мог поверить, что один такой сейчас медленно растворялся у него в желудке. По крайней мере, Лотт надеялся, что он там не останется навсегда.
Инквизитор пришла с влажным полотенцем. Она откинула одеяло и отерла тело. Замечательно. В довершение всего теперь от него разило уксусом.
– У тебя большую часть ночи был жар, – пояснила Квази. – Кризис миновал, но лучше перестраховаться. Я дала тебе камень, найденный в животе столетней девственницы. Она ела собственные волосы годами, веришь или нет. Более действенного вещества против яда просто не существует.
– Погоди, ты хочешь сказать…
– Тебя отравили.
– Как?!
Лотт приподнялся на кровати. Он ощущал слабость и пустоту в желудке, но больше ничего.
– Отраву подмешали в еду.
– Вчера все ели с одного стола.
– Ядом наполнили мякоть сахарных ушек.
Он подозревал, что с печеньем что-то не так, но не придал этому значения (?). Выходит, Шэддоу был прав. Заговорщики попытались нанести удар первыми, но промахнулись. Или нет? По сердцу словно мазнули снежным венчиком. Он боялся получить ответ, но спросил:
– Лакомство ел не только я. Что… что случилось… с ней?
– Девушка умерла, – сказала Квази.
– Задерни проклятые шторы, – прорычал Лотт.
Боги, почему он продолжает терять людей? Почему умирают все, но только не он? Надежда человечества? К черту все это. Он достанет виновных и вздернет их на первом же суку.
Линда прекрасно дала понять, что ей от него нужно. Это был только трезвый расчет и надежда получить что-то более перспективное, чем ожидание смерти в Обители Нежности. Он обещал помочь ей. Больше того – он хотел помочь ей. Лотту стоило думать не членом, а головой. На что он надеялся? Хотел еще пару раз поиметь ее, перед тем как выбросить? Мессия, падальщик пожри твою душу. Ему следовало не представлять ее ко двору, или же и вовсе оставить у ворот города. Или не увозить из Священных Земель.
Лотт взял себя в руки и прикрыл глаза.
– Она страдала?
– Нет.
– Квази, я очень хочу насадить чью-то голову на пику. Мне наплевать если это будет твоя нежная головушка. Вчера мы говорили о доверии. Так сделай что-то, чтобы я снова стал относиться к тебе не как к куску дерьма. Начни с того, чтобы отвечать на вопросы честно. Она страдала?
– Да. Яд выжег ей внутренности.
Рядом находился только стул с дырой, да прикрепленный к нему ночной горшок. Лотт швырнул ими в стену. Мокрое пятно быстро растеклось по камню. Комната стремительно наполнялась запахом мочи.
– Помоги мне.
Вместе они вышли на улицу. Лотт накинул шубу на голое тело. Дворцовый парк преобразился. За ночь здесь сколотили помост. Плотники споро соорудили виселицы. Палач расхаживал по платформе взад-вперед, показывая людям крепость веревки. Люди перешептывались, но не спешили закидывать гнилыми овощами приговоренных. Лотт не поверил своим глазам. Желтоглазые выстроились длинной шеренгой, тянущейся из подвала к помосту. Марш насчитал тридцать покоривших-ветер.
– Что здесь творится? – громко спросил он.
– Мы вершим правосудие, – ответила королева.
Игнис оделась в скромное платье цвета синелиста. Правительница Делии походила на Мать-Стужу, языческое божество нордов. На белых, прозрачных в дневном свете ресницах иней выложил снежный узор. Королева, не мигая, смотрела на него. Женщина с мертвыми глазами и каменной душой.
– Я бы хотел провести допрос.
– Инквизиция провела его этой ночью, – заявил Шэддоу. Мрачный Жнец возник неоткуда и стал плечом к плечу с Лоттом. – Мы нашли виновных. Они соответствуют списку.
– Что еще за список? – Лотт был без сознания всего несколько часов, но пропустил так много, что отставал от текущих событий на дни.
– Его составила Благая Весть перед тем как покончить с собой, – сказал Шэддоу. – В нем были имена всех желтоглазых, служивших в этом замке. Допрашиваемые сознались.
– Мы накажем их согласно букве закона, – заявила королева. Она отдала приказ, и длинная вереница пленных начала восхождение к виселице.
– Благая Весть покончила с собой, – медленно сказа Лотт, подходя к королеве. – Ваше Величество уверены, что она не называла больше имен, кроме своего народа?
– Взгляните на список сами, – ответила королева, протягивая ему бумажку.
– Я вам верю, что вы, – процедил Лотт.
– Нам пора, Лоттар, – сказал Шэддоу, беря под локоть.
Марш отдернул руку и подошел к королеве. Стража занервничала. Люди не хотели доставать мечи. Ведь тогда пришлось бы делать выбор между святым и королевой.
Безликие встали подле него. Бьерн Костолом поигрывал топором, словно детской игрушкой. Брат Леон и Шэддоу перешептывались. Они волновались. Лотт видел, как их руки мелькают с нечеловеческой скоростью. Инквизиторы готовили заклятье.
Первая партия желтоглазых рухнула вниз, как только палач надавил на рукоять, открывая люк. Люди продолжали молча взирать на казнь. Они всегда жили с покорившими-ветер и не могли поверить, что те отважатся на акт агрессии. Теперь в них поселится ненависть. Лотт знал это. Малая толика жалости к древнему народу сегодня умирала в Острие.
Он решил надавить:
– Вам не кажется странным, что покорившие-ветер напали на человека, который направлялся в Дальноводье, чтобы спасти край от червоточин? Зачем им хотеть моей смерти?
– Чахоточные – нелюди, – отрезала королева. Мой род пригрел их, дал кров и пищу, но они всегда оставались чахоточными. Тварями и выродками. Благая Весть приняла веру в Гэллоса, но я подозреваю, что она до сих пор оставалась верна языческому ветреному божеству. Она презирала Церковь-на-Крови и хотела вам смерти как никто другой.
– Как никто другой, конечно. И как удобно, что она призналась во всем в письме, огласив весь список заговорщиков.
– Чахоточная тварь раскаялась перед кончиной, – не дрогнув, сказала королева. – Я клянусь честью моего рода, мы покараем всех виновных.
– Что вы знаете о Заговоре Перчаток?! – закричал Лотт. – Кто в нем состоит?
– Лотт!
Шэддоу встал между ним и королевой.
– Молчи, – сказал глава инквизиторского корпуса. – Молчи, если не хочешь допустить кровопролитие. Закрой рот и не открывай его пока мы не уедем отсюда. Сделай это сейчас же или, клянусь Гэллосом, я заткну его кляпом.
Лотт пригляделся к толпе. Эти люди действительно любили свою королеву и в случае, если Лотт обвинит Игнис в заговоре против церкви, еще неясно, кого они поддержат .Эта династия – не Фениксы. В любом случае, инквизиторы применят магию и сравняют это место с землей. Погибнут невинные.
Поэтому он принял самое разумное решение в данной ситуации и заткнулся.
– Я не строю заговоры и уж тем более не совершаю кощунственные нападения на Церковь у себя дома, – сказала королева, поплотнее запахиваясь в полушубок. – Но я готова последовать в Солнцеград для получения епитимьи. Я раскаиваюсь в том, что пригрела на груди змею, но больше такой ошибки не совершу.
– В епитимье нет нужды, Ваше Величество, – поспешно сказал Шэддоу. Он поклонился ей. – Нас ждет долгая дорога. Промедление смерти подобно.
– Я буду молиться Аллане, чтобы она уберегла наш светоч веры и вернула Лоттара Знаменосца живым и невредимым, – смиренно произнесла Игнис.
На этом они попрощались. Лотт еще долго оглядывался на Острие. Замок исчезал за холмом. Зажатый в руках клинок медленно погружался в землю. Ему даже не дали похоронить Линду. Игнис обещала провести нужный церемониал и пышные проводы, но Лотт сомневался в этом, как и в преданности всех, кто ходит под гербом Огневок. Теперь он понимал, о чем предупреждал его Шэддоу. Заговорщики всюду. Он был беспечен и чуть не поплатился жизнью.
Лотт дал Пегушке яблоко. Лошадь благодарно съела плод, облизав шершавым языком ладонь.
– Еще ощущаешь слабость? – спросил его Шэддоу.
– Нет. Безоар вывел весь яд.
– Замечательно. Делать привал близ Острия слишком рискованно.
– Королева приказала меня отравить, – сказал Лотт. – Эта мертвоглазая сука хотела прикончить меня. Она запросто пожертвовала Благой Вестью, чтобы добиться своего. Не могу поверить. Она знала ее с детства, но Игнис пустила покорившую-ветер в расход как пешку. И желтоглазые. Зачем было отправлять на эшафот их всех?
– Инквизиция не поверила бы в то, что она действовала в одиночку, – ответил Шэддоу. – Королева сама пришла к нам с полным списком предателей и обеспечила себе иммунитет. По ее приказу стража арестовала всех покоривших-ветер. И каждый из них признал свою вину. Они называют себя Освободителями. Адепты их ордена борются с засильем людей. Этот акт был направлен против Церкви.
– Инквизиция знает про этот орден?
– Я думаю, его не существует, – сказал Шэддоу. – Я говорил тебе – остерегайся. Враги окружают нас. Они были на борту Белокурой Леди.
– Как? – поразился Лотт.
– Неужели ты думаешь, что рулевой умер от сердечного приступа? Трирема садится на мель близ селения желтоглазых. И затем нас встречает кортеж королевы. За нами следят, Лотт. Это была первая попытка, но не последняя. Заговорщики не хотят увидеть триумф Церкви, они хотят поставить ее на колени. Поэтому так важно, чтобы ты справился.
– Я справлюсь, – сказал Лотт, направляя Пегушку вперед. – После Дальноводья все изменится.
Они ехали весь день, не останавливаясь на привал. Отряд чувствовал себя превосходно. Бьерн распевал походные песни, Галлард и Родриго подстрелили неосторожно выбежавшего на опушку оленя. Безликие разделали тушку, пополнив запас мяса. Ужин прошел просто, но сытно.
Лотт не жалел о том, что они не остановились на ночевку в одной из деревень желтоглазых. Кто знает, сколько шпионов следит за ними? По расчетам, они должны были перейти границу с Дальноводьем через пару дней. Тогда можно будет не беспокоиться о том, что кто-нибудь захочет перерезать тебе глотку во сне.
Вставать нужно было затемно, поэтому, расставив часовых, люди шли на боковую без всяких бесед и шуток.
Лотт шевелил мечом угли. Сон не шел. Он продолжал прокручивать в голове недавние события. Линда стояла перед глазами и кляла его голосом Кэт.
– Как себя чувствуешь? – спросила, подсаживаясь Квази.
– Меня целый день об этом спрашивают. Слушай, я не фарфоровый – меня не так просто разбить.
– Мы не договорили вчера.
– А ведь верно. Садись, вечерами холодно.
Он пустил ее под свое покрывало. Квази закуталась, оставив открытыми только глаза. Она стала похожа на женщин своего края, ходящих в парандже и скрывающих восточную красоту от похотливых глаз.
– На чем мы остановились?
– На моем покровителе, – ответила Квази. – Я думаю, ты уже догадался, что к чему.
– Да, я раскинул мозгами. Ты участвуешь в заговоре перчаток, Квази.
– Участвовала. Или думала так до последнего времени. Ты должен поверить – я никогда бы тебя не тронула, Лотт. Ты единственный, кто может помочь моему народу. Я не могу поверить, что они решились на убийство. Ведь ты так важен для них. Если бы я знала, что такое произойдет…
– Ты не могла знать. Всему виной мой болтливый язык. Я новичок в подковерной борьбе и еще многого не понимаю. Я говорю тогда, когда следует молчать, и молчу тогда, когда следует кричать. Королева не просто мило беседовала со мной. Она хотела знать, за кого я стою. Так ли важна для меня Церковь, и я дал неверный ответ.
– Мне так жаль, Лотт. Линда казалась славной.
– Если бы ты узнала ее получше, так бы не думала, – рассмеялся Лотт. – Забудь. Нужно думать о живых. Мы идем в самое пекло, и я намерен пройти его насквозь.
– Я с тобой до самого конца, Лотт.
– Я знаю. И мы победим, Квази, обязательно победим. А дальше я разберусь с Черной Завесой. Я был эгоистом. Шэддоу говорит, что люди не меняются, что они грешники. Но я не верю ему. Мы способны меняться. А вместе с нами – и весь мир.

Интерлюдия

Свой среди чужих

– Почему их называют Лесными Призраками? – спросил Ищейка.
Они шли лисьей тропой. Такие ни с чем не спутаешь. Извилистая как вьющийся волос – то исчезающая в кустах, то появляющаяся из ниоткуда и жирным пунктиром следующая через ручьи и овраги, тропа вела в чащу леса. Езекия сбил посохом листья. Под кучей перегноя обнаружилась грибная колония. Ищейка нагнулся и срезал с десяток боровиков, оставив корень. Они вернутся сюда после обмена. Если земля окажется плодовитой, грибы прорастут снова.
– Остготы этого клана уносят воинов после боя, – ответил Езекия сыну. – Они делают это, чтобы остальные не знали, сколько людей погибло и чтобы заставить нас поверить в то, что они не умерли, а пустили корни, превратившись в деревья. Поэтому они называют себя Лесными Призраками.
– По-моему, это глупо, – сказал Ищейка.
– А называться Белоголовыми – нет?
– Мы зовем себя так, потому что посыпаем голову пеплом и мелом. Все знают, кто такие Белоголовые, ведь нас видно издалека.
– Кхм, верно. Так почему глупо быть Лесным Призраком?
– Потому что люди не могут просто так исчезнуть. Всегда остается след. Их план не работает, ведь мы знаем, что на самом деле они уносят своих мертвецов.
– Не вздумай ляпнуть такое, когда мы будем вести обмен с ними.
– Папа, я не маленький!
– Для меня ты до сих пор не оперившийся птенец, даже не смотря на то, что прошел обряд посвящений и был с женщиной.
– С двумя!
Езекия не стал продолжать вяло текущую перебранку.
Они вышили к лесной прогалине. Десять лет назад, во время жаркого лета, здесь начался пожар. Поляна заросла травой, обугленные пни покрылись ковром лишайников и были похожи на гнилые зубы. Ищейка вскочил на крайний пень. Он пригнулся, собрался и перепрыгнул на другой древесный обрубок.
Езекия смотрел на сына с улыбкой. Когда-то он также развлекался с Шельмой. Они играли в салки и тот, кто побеждал, имел право сорвать одежду с проигравшего. Они любили проигрывать и поддавались друг другу каждый раз, но от этого игра не переставала быть интересной. Сейчас они постарели и растеряли былой запас и резвость. Время уступить забавы молодым.
Шельма иногда намекала ему о возрасте, на что Езекия отшучивался и строил из себя седобородого старца с разнообразными болезнями. Его женщина любила смеяться и подтрунивать над Езекией. За это старейшины и дали ей такое имя.
Все дети получали имена от старейшин по достижении возраста, когда смогут сказать свое первое слово. Таким образом имя получил его названный отец. Старейшины дали Ищейке имя одиннадцать лет назад. Только Езекия получил свое имя от матери. Она говорила, что дала ему имя как раз перед тем, как Белоголовые совершили набег на селение имперцев. Отец хотел пронзить младенца мечом, но мать дала отпор. Она защищалась так яростно, что он захотел взять ее. У него было много жен, но с приходом матери отец раздал их другим мужчинам, за что впоследствии приобрел большое влияние и стал вождем Белоголовых. Так мать привела его к величию. Иногда Езекия думал, что эта женщина была одной из тез, кого в Тринадцатиземье величают святыми. Когда отец привел Езекию к старейшинам, мать ворвалась следом и запретила давать любое другое имя новому члену клана. Старейшины ответили, что инородному никогда не быть вождем. Мать сказала только одно слово, но Езекия помнил, что уже тогда знал, какая участь ему уготована в этом мире. «Посмотрим» – сказала мать и ушла.
– Гляди, пап, – воскликнул Ищейка. – Как много костров! Неужели Лесные Призраки так многочисленны? Пошли скорее, я хочу увидеть своими глазами
– Нет, сын, – ответил Езекия. – Не стоит спешить туда, откуда веет бедой.
Они сошли с тропы и углубились в чащу леса. За годы, проведенные за Краем Мира, Езекия научился многим уловкам. Он мог выследить зверя, мог сам притвориться им. Но самым важным его умением было оставаться незамеченным. Ищейка был точной копией отца. С ранних лет он воспитал в себе редкий талант. Вместе, они шли сквозь ельник, припорошенный первым снегом, не задевая ни одной ветки и не оставляя следов.
Лесные Призраки жили богато. Множество шалашей были обернуты шкурами убитых животных. Их женщины ловили рыбу в прорубях, чем обезопасили людей от голода на случай, если охотники вернутся ни с чем. Смотрящие забирались на высокие столетние сосны, чтобы заведомо предупредить людей о приближении врагов.
– Папа, – сказал Ищейка, – что здесь случилось?
– Пока не знаю, сын. Но лучше держаться на расстоянии, пока не удостоверимся, что нам не грозит опасность.
Лесных Призраков вырезали под корень. Трупов было очень много. Езекия умел считать до двадцати – ровно столько зубов у него оставалось во рту после боя со Сребролицым. Он насчитал дважды по двадцать у края лагеря. Здесь Лесные Призраки пытались дать отпор. Они даже убили нескольких из нападающих. Ищейка охнул и вопросительно посмотрел на отца. Езекия только пожал плечами. Он тоже был озадачен.
Детям Медведицы нечего делить с кланом Лесных Призраков. Их охотничьи угодья не соприкасаются. На племенном вече они ни никогда не ссорились, вожди никогда не вызывали друг друга на бой, чтобы решить конфликт. Тогда почему здесь столько трупов?
Умирали только те, кто был способен поднять меч. Было очень мало тел детей и женщин. Неужели Дети Медведицы думают, что Лесные Призраки смогут стать членами их клана? Они мало знают о родовой связи и мести.
Езекия знал об этом все. Его сводный брат, Сребролицый, тоже стремился стать вождем. Он хотел Шельму. Он ненавидел Езекию за то, что брат лишил его и того и другого. Он отомстил жестоко. Мать нашли повешенной на суку дерева невдалеке от лагеря. Езекия узнал, кто ее убил. Сребролицый наносил краску на свое лицо, и часть ее осталась на одежде матери. Езекия вызвал брата на поединок перед всем кланом и победил его, не смотря на то, что Сребролицый был сильным воином, который умел обращаться с дубиной. Так Езекия закрепил за собой звание лучшего воина клана Белоголовых и его авторитет стал непоколебим.
– Папа, – шепотом сказал Ищейка. – Им вырезали глаза. Почему? Зачем остготам резать друг друга, когда есть имперцы?
– Не знаю. Но выясню. Пошли.
Они не стали идти по следу. Не было необходимости. Все остготы знали, что Дети Медведицы жили в пещерах Упавшей Скалы.
Отец с сыном продирались через колючие заросли заснувших на зиму деревьев. Громко каркали вороны, пытавшиеся разбить последние орехи. Черные птицы были вестниками смерти. Езекия всегда обращал на них внимание после боя. Его не покидало ощущение, что сегодня его плоть будут клевать вороны.
Мать назвала его Езекией в честь великого царя имперцев. Он правил южным королевством в далеком прошлом. «Ты станешь таким же, как он» – говорила она ему вечерами перед сном, и Езекия верил ей.
Упавшая Скала протянулась далеко на запад, разрезая острыми гребнями деревья, вспарывая почву и разделяя воды рек. Они шли через каменные глыбы, которые деревья грызли веками. Хилые кедры да сосны разрывали твердь, вытягивая вершины над завалом. Езекия скользил между трещинами. Он нырял в гроты и шел по туннелям из щебня и соли. Давно стемнело. Они ориентировались по звездам.
Езекия позволил сыну вести себя. Ищейка был прирожденным следопытом. Он выбирал нужную дорогу, повинуясь чутью, и всегда угадывал. Ищейка держался против ветра, чтобы враг или голодный зверь не смогли учуять его запах.
Горная порода местами оплавилась. Температура здесь существенно отличалась от других мест Края Мира. В неглубоких кавернах бурлила, вспарывая глянцевую поверхность жижа. Расплавы металлов стали жидкими и слились в единый клубок, от которого расходились ядовитые пары, сводящие с ума все живое в округе. Езекия помочился на тряпку и замотал ей лицо, приказав тоже сделать сыну. Едкий дым ел глаза. Они двигались крайне осторожно. Один неверный шаг и можно упасть в расплавленное озерце.
– Сюда, па! – сказал сын, указывая на зев глубокой пещеры.
Езекия уловил едва различимый запах прогорклого жира и въевшегося в стены человечьего пота. Они вошли внутрь. Езекия зажег факел и передал его сыну.
Пещера уводила вглубь земных недр. В стенах, словно оголенные нервы простерлись вкрапления лазоревых минералов. Изредка им попадались застрявшие в породе кругляши золотых вкраплений, походящих на кладку паучьих яиц. Ищейка достал нож и хотел сковырнуть пару шариков для обмена с остготами и людьми, приходящими торговать с ними из пустошей Кальменгольда. Езекия запретил сыну.
– Дети Медведицы хорошо охраняют это место, – сказал он. – Мы еще не встретили ни одного их патруля. Я хочу, чтобы так продолжалось и дальше. Мы потеряем много времени здесь. Сейчас информация дороже любого золота.
Ищейка отступил. Езекия видел по его лицу – сын не доволен. Пройдет еще год или два, и он перестанет прислушиваться к бредням старика. Может быть, так будет лучше. Езекия готовил его как ни кто до него. Ищейка знал то, что знал Езекия. Еще немного и Ищейка превзойдет его. И тогда Езекия уйдет на покой, и вождем станет тот, кому он доверяет больше всего. Ищейка будет хорошим вождем, Езекия в этом не сомневался.
Вскоре они нашли удобное место для наблюдения. Уступ, закруглявшийся подобно орлиному клюву, отлично скрывал их от копошащейся внизу массы. В свою очередь Езекия и Ищейка могли наблюдать за Детьми Медведицы через отверстия выступа.
Здесь собралось все племя, но было не похоже, чтобы люди праздновали победу над одним из самых многочисленных кланов остготов. Все хранили гробовую тишину и взирали на группу одетых в черные мантии жрецов.
В углах пещеры тлел уголь. В столбах дыма, поднимавшихся вверх и коптящих потолок со свисавшими с него словно наледь сталактитами, мелькали ужасные тени. Они протягивали изломанные и вывернутые под невероятным углом конечности к людям, но не могли прорвать барьер между этим миром и своим узилищем.
Перед чадящим барьером танцевала женщина в медвежьих шкурах – матриарх клана. Ее плавные движения возбуждали похоть, хоть Езекия ни за что бы не променял Шельму на другую женщину.
– Что это, папа? – прошептал Ищейка. – Я такого ни разу в жизни не видел.
– Имперцы называют эти штуки Местами Силы, сын.
– Что они с ним хотят сделать?
– Сейчас увидим. Больше ни слова. Не ровен час, услышат.
Между тем, воины Детей Медведицы принесли мешки, покрасневшие от крови, и вытряхнули перед жрецами содержимое. Глаза с годами начали подводить Езекию, но ему они и не понадобились. Он умел делать выводы. Сотни глаз Лесных Призраков образовали три горки. Жрецы плеснули на них воду и запели глубокими, исходящими из нутра голосами зловещую песню.
В первые ряды вывели тех из Лесных Призраков, кто имел слабость сдаться. Несчастные смотрели как, повинуясь загадочной силе ритуала, глаза начинают шевелиться. Не имеющие век глазницы моргали, их заволакивала белесая пелена. Шевелящаяся масса медленно стягивалась в единый ком, сплетаясь нервными окончаниями. Езекия наблюдал, как нечто, чему запрещено было появляться на свете, принимает знакомые очертания. Отделенные от родной плоти органы преобразовывались в другую сущность. Новая оболочка постепенно твердела, теряя мягкость и податливость. Дымные столбы потянулись к пульсирующей глобуле, вобрав в себя хрупкую фигуру танцовщицы. Они втягивались вовнутрь, образуя вены и артерии, придавая порочной твари обьем и завершая окончательный облик.
Увидев его, Езекия впервые за свою жизнь испугался. Когда он дрался со Сребролицым, Езекия знал, что может его одолеть. Также он предполагал, что, когда умрет, его дух будет охранять клан вечно. Это существо поколебало его веру. Езекия боялся умереть в схватке с ним. Ведь тогда его глаза достались бы твари, а быть слепым в мире духов не завидная участь. Езекия не думал, что сможет убить тварь. Он не знал никого, кто был бы на это способен.
Езекия не мог поверить, что сущность, настолько древняя, что по сравнению с ней боги имперцев казались младенцами, явилась именно сейчас, когда о ней почти все забыли. Легенда черных веков воскресала здесь, в пещере, среди клана Детей Медведицы, ряд за рядом, начавших преклонять колени перед демоническим посланником.
Громадное око, свитое из множества глаз принесенных ему в жертву людей, воспарило над землей, подчиняя себе токи не ощутимых для смертных эманаций.
Молодая женщина, стоявшая к нему ближе всех, не выдержала и закричала. Это послужило сигналом. Око исторгло из себя жгуты дыма с пепельными отростками по краям. Щупальца впились в узников, подняли их в воздух как тряпичные куклы. Око дернулось, и его отростки вернулись к хозяину. Узники упали на землю. Они были живы, но ослепли. Око высосало их глаза. Среди них были в основном женщины и дети. Теперь они копошились на каменном полу, как черви, что резвятся на земле после дождя.
– СИМ, Я, ПЕТБЕ, НАРЕКАЮ ВАС ПРОРОКАМИ СЛЕПОГО БОГА. ТРЕПЕЩИТЕ, СМЕРТНЫЕ! ТРИАДА ГОТОВА ПРИЙТИ И НЕСТИ СУД НАД ТЕМИ, КТО ОТВЕРГ ЕЕ, – провозгласило существо. – ГДЕ БРАТ МОЙ, МОЛОХ?
Жрецы заговорили с ним на языке жестов, которого Езекия не понял. Око внимало им некоторое время.
Езекия смотрел очень внимательно. Он не хотел пропустить ни одного момента. Теперь он понял – договориться с этим существом не удастся. Оно хотело отомстить всем, кто забыл о Лунной Триаде. Это означает, что клану Белоголовых грозит вымирание.
Как только эта мысль созрела в его голове, Петбе внезапно обернулся в их сторону. Зрачок из множества глаз пронзил толщу камня и вцепился в застывших лазутчиков.
Ищейка от неожиданности отпрянул, но не посмотрел, куда ставит ногу. Камень под стопой поддался, и сын повис над пропастью. Его ребенок, тот, которого Езекия нянчил и воспитывал с первых дней, с мольбой смотрел на него. Езекия вжался в камень.
– Папа, помоги, – взмолился сын.
Езекия протянул было к нему руку, но остановился. Сжал ладонь в кулак.
Дети Медведицы собирались под утесом, как шакалы, ожидающие, пока жертва перестанет бороться за жизнь.
– Папа?
– Прости, – сказал Езекия и бросился прочь.
Крики Ищейки, звук сорвавшегося с вершины тела и одобрительный ропот толпы еще долго стоял в его ушах. Езекия бежал вперед, плутая и заметая следы. Он остановился лишь, когда далеко на востоке забрезжил кровавый рассвет.
Только тогда Езекия дал волю чувствам. Он упал на колени, и посмотрел на свои руки. Он мог его спасти. Стоило только сделать шаг вперед и открыться перед жуткой тварью. Хороший отец поступил бы так и минуты не думая. Езекия не мог поверить, что окажется способен на нечто иное. Он поступил как трус и за такое любой остгот убьет его. Езекия скрипнул зубами. Во всем виновата кровь. Имперцы разбадяжили горячую кровь водицей. Зачем, зачем мать дала ему их имя?
Однако, в глубине души, там где находился источник холодного разума, твердо билась мысль. И никакая злость, ярость и презрение не могли растопить ледяную уверенность. Езекия непременно бы погиб там, в пещере. Протяни он руку и его увидели. Помоги он Ищейке – и потерял бы время, нужное, чтобы выбраться незамеченным. Езекия в первую очередь – вождь Белоголовых. И лишь потом кто-то иной. Он должен был выжить, чтобы рассказать остальным. Предупредить Шельму и попытаться сохранить жизнь младшим детям.
Древние боги пробудились. Их посланники готовы вымостить для небожителей дорогу в этот мир.
Езекия достал из сумы стертый мел и посыпал им голову, как женщины посыпают себя пеплом, когда гибнут их дети.
Он обязан найти способ помешать им. Неважно как. Ищейка не должен погибнуть напрасно. Он пойдет на что угодно ради этого. Мать была права. Для этого нужен воистину великий человек и среди остготов таких нет.

Глава 10

Червоточина

– Не дурно, - вынес вердикт Лотт.
Он причмокнул, сделал из чаши еще один глоток. Покатал на языке, ожидая, когда во рту заиграет новыми красками букет. Небо обожгло жаром. Казалось, там поселилось лето. Пряный первоцвет и тягучая сладость медоносов сочетались самым неожиданным образом.
– Отменную выпивку гонят в этих краях. Как, говоришь, называется?
– Кто травянкой зовет, кто цветнем, – сказал Кнут. Он сидел, закинув ноги на стол, послав к черту хорошие манеры и церковный устав, чем заслужил немалое уважение новоявленного святого. – Мамка палинкой звала. Делают ее только бабы. Говорят, лучше получается, но я считаю – это потому что мужики потребляют, не дождавшись, когда сусло вызреет для перегона.
– Забористо, – сир Бэйлис Винж закашлялся и поспешно занюхал крепость луком. – Повторим?
– А то, – сказал Антонио Валесса и подозвал к ним прислугу. Он, как и Винж, был безликим. Здоровяк Бьерн сидел между ними, молча поглощая все, что было на столе.
– Я чувствую мелиссу, полынь и мяту, – сказал Родриго.
– Да там тридцать трав, а может и того больше, – махнул рукой Кнут. – Зарок ногу сломит. О, мой треклятый язык опять заплело в ядреный узел. Негоже поминать беса, когда нам такое предстоит. Простите божий воин…
– Святой отпускает тебе грехи, – махнул рукой Лотт. – Можешь звать меня по имени. Ненавижу иные приставки. Я слишком долго расшаркивался перед титулованными дворянами, чтобы с радостью стать таким же, как они. Мы равны. Мы все – воины святого престола.
Местные недовольно косились в их сторону, но не предпринимали никаких шагов, чтобы попытаться надрать задницы пришлым. Они прекрасно видели оружие, сложенное на край стола, и огромный молот Бьерна, облокотившийся о дверной косяк.
Чернявая девушка принесла их заказ и спросила, чего еще пожелают вельможные господа. Лотт достал кошель и позвенел им так громко, как только мог. Шэддоу совершил огромную глупость, дав ему деньги, выделенные архигэллиотом. Лотт намеревался спустить все кругляши, а если какой-нибудь медник приволочет сюда свой зад, Марш срежет монету с его шнурка в счет будущих свершений. Падальщик побери, это мог быть последний спокойный вечер в его жизни.
– Тащи-ка нам бочонок палинки, красавица. Только той, что хорошо выдержана. И еще один прикажи подвести к городским конюшням.
Лотт не запомнил название таверны. Что-то про изысканную еду и мягкую кровать. Он поступил как деревенский простак – купился на затейные рисунки, зовущие усталых путников и веселых выпивох.
В здании было полным полно разного люду. Пришедшие тратить скудный куш с приисков артели теснились с толкающими из-под полы синелист браконьерами, от которых несло торфом и тиной. Охотники на водных драконов красочно расписывали, каких красавцев они поймали в Гиблых Топях. Их менее везучие коллеги грустно лакали травянку. Покорившие-ветер сидели в самом дальнем углу заведения. Оттуда веяло плесенью. Худосочные фигуры перешептывались впотьмах – хозяин экономил на свете. От редких светильников несло прогорклым салом, а не маслом. Желтоглазые грели в руках чашки с супом и делили между собой то немногое, что имели.
Подумав, Лотт подошел к ним. Он молча вручил пять золотых марок с тавром аргестийского монетного дома. Здесь на эти деньги можно жить не один год. Старушка – видимо староста их общины, боязливо приняла дар отблагодарив на манер древнего народа.
Каждый второй из них был болен. Малыш желтоглазый, не доходивший Лотту и до пояса, часто схаркивал кровью на пол. Лотт прикусил губу. Покорившие-ветер действительно вымирали. Они не могли жить здесь, не могли дышать зловонием, приползавшим с болот. Так дальше не может продолжаться. Когда все закончится, он постарается им помочь. Обратится к архигэллиоту, если нужно поселится здесь, чтобы как-то повлиять на людей. Втолкать в их пустые головы мысли о том, что покорившие-ветер ничем не хуже людей.
Когда он вернулся к товарищам, никто не сказал ни слова. Бьерн лишь молча кивнул, одобряя поступок и налил ему травянки из только что принесенного бочонка.
– Что ж, давайте тянуть соломинку, что ли, – сказал Лотт, чтобы замять неловкость. – Нам здесь не один час куковать.
Шэддоу и его подчиненные отправились в псоглавую башню Ветрореза, чтобы узнать последние новости. Городок был относительно небольшим. После Солнцеграда, Лотт мог называть так каждый встречный населенный пункт. Как ни старался Галлард подлизаться к Мрачному Жнецу, Шэддоу оставил за главного именно Лотта. Марш воспользовался ответственным постом в полной мере. Он велел Галларду и нескольким парням, которые действовали ему на нервы, походить по городу – глядишь что-то услышат или увидят. Им нужна была любая информация о том, что творится в Дальноводье. А главное – проводник. В Гиблых Топях без него никак.
Лотт достал из мешка семь палочек, одна из которых была короче остальных. Он старательно перемешал их за спиной и протянул пучок, зажав в кулаке.
Тянуть жребий они начали еще на границе с Делией. Вытянувший короткую палочку рассказывал остальным занятные истории о своем прошлом. Так, Лотт узнал, что сир Бэйлис дал клятву отомстить за своего отца, погибшего от руки безликого. Он вступил в орден только с этой целью, но за девять лет службы так и не узнал имя убийцы. Да и кто его назовет? В Приграничье мало кто знает друг друга в лицо. После того как возвращаешься из Мертвых Земель сил хватает только упасть на кровать. Когда же безликие идут в рейд, их лица скрывает забрало шлема. За эти годы юношеский запал угас, обида стерлась, как дождь и ветер стирают камень. Бейлис Винж до смерти устал служить в братстве с чистыми щитами. Он хотел познать мирную жизнь, и когда из Обители Веры пришло письмо, он ни минуты не сомневался. Архигэллиот собирал лучших бойцов Приграничья. Он предлагал скостить срок службы. Сир Бейлис послал все к черту и присоединился к отряду.
– Где Родриго? – спросил Антонио Валесса.
– Пошел договариваться про ночлег у хозяина, – махнул рукой Вильям. Он был совсем юн, но с мечом управлялся лучше остальных. Вильям служил в личной гвардии архигэллиота. по его словам семья гордилась отпрыском. В мешочке на его шее Вильям хранил иссохший мизинец предка, который должен был давать ему отвагу и храбрость.
– Мелкий паршивец как чувствовал, – усмехнулся Кнут. – Семеро одного не ждут. Тянем.
Кнут был ценным приобретением. До поры этот человек отмалчивался, но когда пришло время – показал себя с лучшей стороны. Раньше Кнут был одним из тех парней, что на свой страх и риск вывозили синелист из страны, минуя загребущие руки агапитов. Медники занижали цены, покупая траву у добытчиков почти задарма. С другой стороны – архигэллиотским приказом Церковь обладала исключительными правами на этот товар, и любая попытка приобрести синелист у других людей каралась каторгой. Риск попасться был велик. Но люди, готовые платить больше, всегда жили на земле. Кнут знал тайные тропы, безопасные броды через реки и время, когда патрули делают обходы. После инцидента в Острие отряд избегал Имперского тракта, двигаясь на юг окольными путями. Кнут провел их мимо патрулей и разбойничьих артелей незаметно, за что Лотт был ему признателен. Он не хотел погибнуть от шальной стрелы, прилетевшей не знамо откуда. Святые так не умирают. Шансы выжить были и без того малы. Теперь он это понимал.
Деревянная карлица досталась Меллиону. У него была солдатская выправка. Во взгляде этого человека было что-то от змеи. Когда Меллион смотрел на тебя, он не моргал. Это нервировало и вызывало ужас. Говорил он сухим и отстраненным голосом, словно случившееся произошло не с ним, а с кем-то еще.
– Я родился на помойке, – начал он. – Среди кучи отбросов и крыс. Моя мать ушла от мужчины, с которым жила, потому что он пил и бил ее до потери сознания. А когда не бил – насиловал или отдавал дружкам за бутылку красного вина.
Лотт скривился и отложил чашу с травянкой. Желание пригубить забористого пойла враз пропало. В этом и была суть рассказов. Никогда не знаешь, кто вытянет короткую деревяшку и что сочтет нужным рассказать. Над байками Кнута смеялись даже инквизиторы. Но сейчас слушатели притихли, и никто не смотрел в сторону Меллиона.
– Мы жили в коммуне босяков. У нас было общее жилье – улица и общее имущество – то, что выбрасывали состоятельные люди. Когда мне исполнилось три года, мать умерла. Я не помню как. Просто в один из дней она не пришла ко мне с едой. Тогда я понял, что ее больше нет. Некоторое время меня содержал Однорукий. Его имени никто не знал, но он был лидером общины и решал, кому выделить больше еды, а кто достаточно здоров, чтобы прожить еще денек голодным. Он был добрым и я купился на старый как мир трюк. Я доверился ему и получил первый ценный урок в жизни, который помог мне в дальнейшем. Не верь отбросам.
Он сказал, что коммуне нужна помощь. Он долго объяснял, почему именно я должен помочь остальным. Выходило просто. Я должен был пойти с ним и побыть денек с какими-то людьми в качестве слуги. Я спросил его – кто такой слуга? И Однорукий ответил – это тот, кто исполняет все, о чем его попросят. Проще пареной репы. Я решился и взвалил на себя нелегкий груз.
Меня отвели к человеку, похожему на личинку. Он заплыл жиром и не мог передвигаться самостоятельно. Он подозвал меня к себе и приказал выбросить мои одежды, назвав их тряпьем. Я повиновался. Тогда он сказал мне помыться в тазу, что я и сделал под его присмотром. Мне было немного не по себе, но я делал то, что должно, ведь настала моя очередь помогать коммуне. Человеку-личинке понравился вымытый я, и он попросил меня об услуге. Я пошел к нему и сделал, что он хотел. Ни черта это не просто, скажу я вам. Делать то, что не хотели остальные, но получать еду на равных частях. Мне было больно и противно в первый раз. Еще больнее и мерзостней во второй и третий. Пойти в четвертый раз я не захотел. Я сказал Однорукому – хватит. Нашли дурака. Теперь твоя очередь идти к нему. Однорукий избил меня ногами и сказал что убьет, если я буду противиться. Он врал. Я думаю, он боялся личинку. Тогда я предложил пойти к нему остальным, но никто не согласился. Что же это за коммуна, когда работает только один, сказал я. Они сказали, что личинке нравятся только дети. Тогда я сказал, что не хочу больше туда идти. За что меня избили остальные. Им нравилась сытая жизнь. Я видел, как у некоторых вновь располнел живот. Но мой живот был худ как и раньше, работал я за всех, мне было больно у личинки и больно на родной помойке.
Я решил, что с меня хватит. Я решил уйти из коммуны нищих и найти кого-то посильнее. Я не был сведущ в том, кто обладает большей властью, чем коммуна. Знал только о том, что есть мы, есть личинка и его люди. Были резаки – так звали ребят, ворующих тюки с причала. Они срезали серповидными ножами веревки такелажа. Когда матросы кидались к снастям, ребята споро воровали все что плохо лежало. Добра им хватало, но вряд ли он могли помочь с моей проблемой. Да и уличная жизнь мне порядком надоела. Я пораскинул мозгами и пришел к единому возможному выводу.
Я пришел в церковь и попросил о встрече. Вы удивитесь, но мне не отказали. Я рассказал все, что случилось со мной священнику. Он слушал предельно внимательно и просил побольше рассказать о Личинке. Меня оставили в келье, накормили и дали рясу. Это был лучший день в моей жизни. На следующий день пришел тот же чернец и отвел меня к священнику рангом выше. Я ему пересказал ту же историю. Клирик выслушал, кивая, и попросил меня пойти с ним к другому человеку. Им оказался скромный медник. Я говорил ему все без утайки. Затем медник взял меня за руку и повел в Обитель Веры. Я мало не пищал от восторга – так эта жизнь отличалась от той, в которой я барахтался ранее.
Знаете, к кому он меня привел? Ну же, наверняка догадались. Нет? Ладно, отвечу. Медник обнял меня за плечи и повел на церковное собрание. Там были гэллиоты и епископы. Все сидели тихо-тихо. А в центре залы на огромном кресле восседал старый знакомец. Очень бьет по нервам, скажу я вам. Стоять перед Личинкой, чей зад растекся по сиденью как кусок масла и говорить о том, что он со мной делал и в каких позах. Мне бы ума побольше и смелости поменьше – такой переделки бы удалось избежать, но случилось то, что случилось. Я закончил речь и Личинка закричал. Он брызгал слюной и грозил мне карой Гэллоса за ложь. Он клялся на алтаре, что не делал всего этого. Он говорил, что у меня нет свидетелей. Тогда медник вышел вперед и ответил, что Личинка ошибается. В зал ввели Однорукого. Выглядел он так словно из-за кровавого поноса высрал собственный кишечник. То есть скверно. Он признал, что отводил меня к Личинке и подтвердил мои слова. Позже я узнал, что Личинка был гэллиотом. Его лишили сана и в качестве епитимьи отправили в паломничество к могиле Святого Джерома, что находится где-то в Волчьей Пасти. Назад он не вернулся. Думаю, не стоит говорить, кем оказался медник. Годом позже я стал служкой у Иноккия. Спустя пять лет мир обрел нового архигэллиота, а я стал одним из его личной гвардии.
Вот моя история. Итак, кто следующий?
– Пожалуй, один кон я пропущу, – сказал Лотт. – Схожу узнать, куда пропал Родриго.
– Я могу сходить вместо вас, – предложил Мэллорик.
– Не нужно, хочу размять ноги. Травянка просто рубит наповал.
– Мне пойти с вами? – спросил Бьерн.
– Падальщик вас дери, я не ребенок. Мне не нужны няньки.
Травянка действительно ударила в голову. Она затягивала понемногу, голова до поры не тяжелела и язык не заплетался, но стоило пройти десяток шагов, чтобы убедиться – ты пьян и лучше бы шел на боковую.
Лотт спросил у трактирщика, куда подевался молодой человек с длинными волосами цвета дегтя и жутким чесночным запахом изо рта, способным свалить с ног лошадь, но хозяин лишь покачал головой.
– Таких не видел, господин, – сказал он.
Лотту пришлось договариваться с ним самостоятельно. Трактирщик загнул бешеную цену и очень удивился, когда Лотт, не торгуясь, отсчитал ему всю сумму.
Товарищи уже травили следующую байку. Дэррик по прозвищу Стальной Хват хохоча говорил что-то при этом очень активно мимикрируя. Остальные мало что не падали со стульев, представляя живописную сценку. Лотт тоже не отказался бы послушать, но ему следовало найти пропащего солнценосца.
Лотт ходил между столами, выспрашивая про Родриго, но никто не помнил такого человека. Тогда он поднялся на второй этаж. Здание было условно разделено на две половины. В первой, вытянувшей шею как цапля, располагались комнаты постояльцев. Некоторые были открыты. Возле передних дверей стояли две потасканные шлюхи. Выставив на обозрение увядшие прелести, они заманивали клиентов. Лотт прошел мимо, зовя Родриго по имени. Парнишка и не подумал откликнуться. Если бы Лотт не знал его как облупленного, мог бы поклясться, что тот кувыркается с одной из шлюх за соседней дверью. Родриго был суеверным и крайне щепетильным человеком. Он не согласился бы променять вечность на небесах ради одной ночи с продажной девкой. Так он говорил Лотту не один раз, полируя меч до блеска. Лотт старался ему поддакивать с серьезным лицом, но кривая улыбочка нет-нет, да проскакивала.
Закончив осмотр, Лотт вернулся к лестнице. Вторую половину таверны занимали погруженные в полутьму столики. Насколько понял Лотт, здесь заключались сделки между разного сорта людьми. Он бывал в подобном месте в Гэстхолле. Тогда он крепко сидел на атуре и задолжал Чуме приличную сумму. Лотт искал того, кто помог бы ему уладить проблемы, но связываться с торчком, у которого нет денег, никто не захотел.
Здесь велись дела более высокого статуса. Здоровяк в курточке из кожи водяного дракона катал между пальцами правой руки серебряную марку и перешептывался с двумя мужчинами, которые прибыли в Дальноводье из Тринадцати Земель. Лотт помнил их еще со времен собрания Круглого Стола. Они служили Нойлену Уоллштайну. Многие подозревали, что Многоженец проворачивает делишки с контрабандистами, позволяя синелисту ускользнуть из цепких объятий медников и течь свободной рекой через свои земли.
Конечно, они не помнили Лотта. Тогда он был прыщавым мальчишкой, а Сторм затмевал то немногое, чем мог похвастать младший брат.
Лотт прошел мимо, сделав вид, что у него здесь важное дело. Трое мужчин очень похожих на головорезов, разложили на столе жемчуг и пытались продавать горошины в розницу. Зрелая женщина с вьющимися волосами, похожими на клубок змей, продавала за медяки приворотные зелья перепуганным до смерти девушкам. Мальчик с хитрым лисьим лицом толкал «блажь грешника», жонглируя пакетиками с порошком, как ловкач странствующего цирка. Пакеты исчезали в карманах клиентов так быстро, что Лотт не успевал уловить момент передачи денег.
– Подходи не боись, увлечет в один миг, – подмигнул ему мальчик, показывая пакетики.
Атура была разноцветной с какими-то непонятными приправами. От разнообразия выбора у Лотта защемило под ложечкой, и зачесались руки. Желание втереть в небо смесь, а затем вдохнуть ее полной грудью не спешило утихать. Иногда, ночью, он смотрел на мешочек атуры, бережно хранимый в потайном кармане куртки, и спрашивал себя почему для него так важно больше не прикасаться к порошку. Для чего идти на жертвы?
– Синия блажь с дымтравой, и проблемы сметет как метлой, – уговаривал мальчик, манипулируя товаром. – Красная с перцем для людей с храбрым сердцем! Белая с солью – поделись с ней болью. Что желаешь путник, говори, все достану, лишь скажи!
Лотт заставил себя отойти от столика.
Родриго беседовал с незнакомцем, сидевшим, повернувшись спиной к единственному светильнику. Складывалось впечатление, что это ребенок играет во взрослые игры – настолько щуплой и тонюсенькой казалась фигура, завернутая в плащ. Ощутив его приближение, незнакомец поднялся из-за стола и, лавируя между посетителями, пошел к выходу, не удосужившись попрощаться с собеседником.
Это наводило на скверные мысли.
– Заводишь новые знакомства? – спросил Лотт своего охранника.
– Ага, – добродушно ответил Родриго.