* * *
О, я хочу безумно жить:
Всё сущее - увековечить,
Безличное - вочеловечить,
Несбывшееся - воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне,-
Быть может, юноша весёлый
В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство - разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь - дитя добра и света,
Он весь - свободы торжество!

Здесь за деньги снимают боль,
Выкупают любовь и стыд
И на каждого будет роль -
Кто слезами, кто кровью умыт...
Здесь на каждого свой туман,
Злые грезы и просто рай.
Каждый верит своим богам,
А по сути - бежит на край.

Здесь из веры куют гроши.
Здесь заплеванных душ приют,
Что из окон идут в тиши,
Кто в последний, кто в первый путь.
Здесь сжигают себя до тла,
Чтоб хоть миг, но побыть огнем...
И влюбляются в зеркала,
Чтоб исчезнуть в них ясным днем.

Здесь воюют за право жить.
Здесь мешают слезами кровь...
Здесь заживо просто сгнить,
И посмертно узнать любовь.
Здесь за золотом прячут грязь,
За улыбками боль и стон.
Только смерть ходит не таясь,
Раздавая покой и сон.

Здесь в бессмысленном ищут суть.
Здесь истоки покрыты мхом,
Здесь так сложно найти свой путь
И так просто - упасть на дно.

Этот мир - для таких, как мы.
Этот мир - обречен на нас.
Но реальность - не изменить...
И живем мы в ней - здесь и сейчас!

Вот и город. Первая застава.
Первые трамваи на кругу.
Очень я, наверное, устала,
Если улыбнуться не могу.

Вот и дом. Но смотрят незнакомо
Стены за порогом дорогим.
Если сердце не узнало дома,
Значит, сердце сделалось другим.

Значит, в сердце зажилась тревога,
Значит, сердце одолела грусть.
Милый город, подожди немного, -
Я смеяться снова научусь.

Хмуро встретили меня в палате.
Оплывала на столе свеча.
Человек метался на кровати,
Что-то исступленное крича.

Я из стиснутой руки солдата
Осторожно вынула сама
Неприглядный, серый и помятый
Листик деревенского письма.

Там, в письме, рукой неумелой
По-печатному писала мать,
Что жива, а хата погорела
И вестей от брата не слыхать.

Что немало горя повидали,
Что невзгодам не было конца,
Что жену с ребенком расстреляли,
Уходя, у самого крыльца.

Побледневший, тихий и суровый
В голубые мартовские дни
Он ушел в своей шинели новой,
Затянув скрипучие ремни.

В коридоре хрустнул пол дощатый,
Дверь внизу захлопнулась, звеня.
Человек, не знающий пощады,
Шел вперед, на линию огня.

Шел он, плечи крепкие сутуля,
Нес он ношу - ненависть свою.
Только бы его шальная пуля
Не задела где-нибудт в бою...

Только не рванулась бы граната,
Бомба не провыла на пути,
Потому что ненависть солдату
Нужно до Берлина донести!

МОЕ ПОКОЛЕНИЕ

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали... Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордится сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,-
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,-
пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.

Снова заученно смелой походкой
Я приближаюсь к заветным дверям.
Звери меня дожидаются там,
Пестрые звери за крепкой решеткой.

Будут рычать и пугаться бича,
Будут сегодня еще вероломней
Или покорней... не все ли равно мне,
Если я молод и кровь горяча?

Только... я вижу все чаще и чаще
(Вижу и знаю, что это лишь бред)
Странного зверя, которого нет,
Он — золотой, шестикрылый, молчащий.

Долго и зорко следит он за мной
И за движеньями всеми моими,
Он никогда не играет с другими
И никогда не придет за едой.

Если мне смерть суждена на арене,
Смерть укротителя, знаю теперь:
Этот, незримый для публики, зверь
Первым мои перекусит колени.

Фанни, завял вами данный цветок,
Вы ж, как всегда, веселы на канате.
Зверь мой, он дремлет у вашей кровати,
Смотрит в глаза вам, как преданный дог.

Я видел пред собой дорогу
В тени раскидистых дубов,
Такую милую дорогу
Вдоль изгороди из цветов.

Смотрел я в тягостной тревоге,
Как плыл по ней вечерний дым.
И каждый камень на дороге
Казался близким и родным.

Но для чего идти мне ею?
Она меня не приведет
Туда, где я дышать не смею,
Где милая моя живет.

Когда она родилась, ноги
В железо заковали ей,
И стали чужды ей дороги
В тени. склонившихся ветвей.

Когда она родилась, сердце
В железо заковали ей,
И та, которую люблю я,
Не будет никогда моей.

Воздух над нами чист и звонок,
В житницу вол отвез зерно,
Отданный повару пал ягненок,
В медных ковшах играет вино.

Что же тоска нам сердце гложет,
Что мы пытаем бытие?
Лучшая девушка дать не может
Больше того, что есть у нее.

Все мы знавали злое горе,
Бросили все заветный рай,
Все мы, товарищи, верим в море,
Можем отплыть в далекий Китай.

Только не думать! Будет счастье
В самом крикливом какаду,
Душу исполнит нам жгучей страстью
Смуглый ребенок в чайном саду.

В розовой пене встретим даль мы,
Нас испугает медный лев.
Что нам пригрезится в ночь у пальмы,
Как опьянят нас соки дерев?

Праздником будут те недели,
Что проведем на корабле…
Ты ли не опытен в пьяном деле,
Вечно румяный, мэтр Раблэ?

Грузный, как бочки вин токайских,
Мудрость свою прикрой плащом,
Ты будешь пугалом дев китайских,
Бедра обвив зеленым плющом.

Будь капитаном. Просим! Просим!
Вместо весла вручаем жердь…
Только в Китае мы якорь бросим,
Хоть на пути и встретим смерть!

На маленьком плоту, сквозь бури, дождь и грозы
Взяв только сны и грёзы и детскую мечту
Я тихо уплыву, пути не выбирая
И, может быть, узнаю мир, в котором я живу

Ну и пусть будет нелёгким мой путь
Тянут на дно лень и грусть, прежних ошибок груз
Но мой плот, свитый из песен и слов
Всем моим бедам назло, вовсе не так уж плох

Я не от тех бегу, кто беды мне пророчит
Им и сытней, и проще на твёрдом берегу
Им не дано понять, что вдруг со мною стало
Что вдаль меня позвало, успокоит что меня

Ну и пусть будет нелёгким мой путь
Тянут на дно лень и грусть, прежних ошибок груз
Но мой плот, свитый из песен и слов
Всем моим бедам назло, вовсе не так уж плох

Нить в прошлое порву, а дальше будь, что будет
Из монотонных буден я тихо уплыву
На маленьком плоту в мир счастья и покоя
Ведь может быть такое, я когда-то обрету

Ну и пусть будет нелёгким мой путь
Тянут на дно лень и грусть, прежних ошибок груз
Но мой плот, свитый из песен и слов
Всем моим бедам назло, вовсе не так уж плох

Ну и пусть будет нелёгким мой путь
Тянут на дно лень и грусть, прежних ошибок груз
Но мой плот, свитый из песен и слов
Всем моим бедам назло, вовсе не так уж плох

В мире, где кружиться снег шальной,
Где моря грозят кpyтой волной,
Где подолгy добpyю ждем поpой мы весть,
Чтобы было легче в тpyдный час,
Очень нyжно каждомy из нас,
Очень нyжно каждомy знать, что счастье есть.

Мы желаем счастья вам, счастья в этом мире большом!
Как солнце по yтpам, пyсть оно заходит в дом
Мы желаем счастья вам, и оно должно быть таким -
Когда ты счастлив сам, счастьем поделись с дpyгим

В миpе, где ветpам покоя нет,
Где бывает облачным pасвет,
Где в доpоге дальней нам часто сниться дом,
Hyжно и в гpозy, и в снегопад,
Чтобы чей-то очень добpый взгляд,
Чей-то очень добpый взгляд согpевал теплом.

* * *
Мореплаватель Павзаний
С берегов далеких Нила
В Рим привез и шкуры ланей,
И египетские ткани,
И большого крокодила.

Это было в дни безумных
Извращений Каракаллы.
Бог веселых и бездумных
Изукрасил цепью шумных
Толп причудливые скалы.

В золотом, невинном горе
Солнце в море уходило,
И в пурпуровом уборе
Император вышел в море,
Чтобы встретить крокодила.

Суетились у галеры
Бородатые скитальцы.
И изящные гетеры
Поднимали в честь Венеры
Точно мраморные пальцы.

И какой-то сказкой чудной,
Нарушителем гармоний,
Крокодил сверкал у судна
Чешуею изумрудной
На серебряном понтоне.

Как все мы веселы бываем и угрюмы,
Но если надо выбирать и выбор труден,
Мы выбираем деревянные костюмы,
Люди, люди...

Нам будут долго предлагать - не прогадать.
- Ах!- скажут,- что вы, вы еще не жили!
Вам надо только-только начинать... -
Ну, а потом предложат: или-или.

Или пляжи, вернисажи или даже
Пароходы, в них наполненные трюмы,
Экипажи, скачки, рауты, вояжи...
Или просто - деревянные костюмы.

И будут веселы они или угрюмы,
И будут в роли злых шутов иль добрых судей,
Но нам предложат деревянные костюмы,
Люди, люди...

Нам могут даже предложить и закурить.
- Ах!- вспомнят, - вы ведь долго не курили.
Да вы еще не начинали жить...-
Ну, а потом предложат: или-или.

Дым папиросы навевает что-то...
Одна затяжка - веселее думы.
Курить охота, ох, курить охота!
Но надо выбрать деревянные костюмы.

И будут вежливы и ласковы настолько -
Предложат жизнь счастливую на блюде.
Но мы откажемся... И бьют они жестоко,
Люди, люди, люди...

Был шторм - канаты рвали кожу с рук,
И якорная цепь визжала чертом.
Пел ветер песню грубую, - и вдруг
Раздался голос : "Человек за бортом!"

И сразу - "Полный назад! Стоп машина!
На воду шлюпки, помочь -
Вытащить сукина сына
Или, там, сукину дочь!"

Я пожалел, что обречен шагать
По суше, - значит, мне не ждать подмоги -
Никто меня не бросится спасать
И не объявит шлюпочной тревоги.

А скажут : "Полный вперед! Ветер в спину!
Будем в порту по часам.
Так ему, сукину сыну, -
Пусть выбирается сам!"

И мой корабль от меня уйдет -
На нем, должно быть, люди выше сортом.
Впередсмотрящий смотрит лишь вперед -
Не видит он, что человек за бортом.

Я вижу - мимо суда проплывают,
Ждет их приветливый порт, -
Мало ли кто выпадает
С главной дороги за борт!

Пусть в море меня вынесет, а там -
Шторм девять баллов новыми деньгами, -
За мною спустит шлюпку капитан -
И обрету я почву под ногами.

Они зацепят меня за одежду, -
Значит, падать одетому - плюс, -
В шлюпочный борт, как в надежду,
Мертвою хваткой вцеплюсь.

Я на борту - курс прежний, прежний путь -
Мне тянут руки, души, папиросы, -
И я уверен : если что-нибудь -
Мне бросят круг спасательный матросы.

Правда с качкой у них перебор там,
В штормы от вахт не вздохнуть,
Но человеку за бортом
Здесь не дадут утонуть!

Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф.

Детям вечно досаден их возраст и быт,
И дрались мы до ссадин, до смертных обид,
Но одежды латали нам матери в срок,
Мы же книги глотали, пьянея от строк.

Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фраз.
И кружил наши головы запах борьбы,
Со страниц пожелтевших слетая на нас.

И пытались постичь мы, не знавшие войн,
За воинственный клич принимавшие вой,
Тайну слова, приказ, положенье границ,
Смысл атаки и лязг боевых колесниц.

А в кипящих котлах прежних войн и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов,
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.

И злодея следам не давали остыть,
И прекраснейших дам обещали любить.
И друзей успокоив и ближних любя,
Мы на роли героев вводили себя.

Только в грезы нельзя насовсем убежать,
Краткий бег у забав, столько поля вокруг.
Постараться ладони у мертвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.

Испытай, завладев еще теплым мечом,
И доспехи надев, что почем, что почем?!
Испытай, кто ты - трус иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус настоящей борьбы.

И когда рядом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг,
Оттого, что убили его, не тебя.

Ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал,
По оскалу забрал - это смерти оскал,
Ложь и зло, погляди, как их лица грубы,
И всегда позади воронье и гробы.

Если путь прорубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почем,
Значит, нужные книги ты в детстве читал.

Если мяса с ножа ты не ел ни куска,
Если руки сложа, наблюдал свысока,
И в борьбу не вступил с подлецом, палачом,
Значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем

Я вам мозги не пудрю — уже не тот завод.
В меня стрелял поутру из ружей целый взвод.
За что мне эта злая, нелепая стезя? —
Не то чтобы не знаю — рассказывать нельзя.

Мой командир меня почти что спас,
Но кто-то на расстреле настоял,
И взвод отлично выполнил приказ,
Но был один, который не стрелял.

Судьба моя лихая давно наперекос, —
Однажды «языка» я добыл, да не донес.
И особист Суэтин, неутомимый наш,
Еще тогда приметил и взял на карандаш.

Он выволок на свет и приволок
Подколотый, подшитый материал,
Никто поделать ничего не смог.
Нет, смог один, который не стрелял.

Рука упала в пропасть с дурацким криком «Пли!»
И залп мне выдал пропуск в ту сторону земли.
Но слышу: — Жив зараза. Тащите в медсанбат!
Расстреливать два раза уставы не велят.

А врач потом все цокал языком
И, удивляясь, пули удалял,
А я в бреду беседовал тайком
С тем пареньком, который не стрелял.

Я раны, как собака, лизал, а не лечил,
В госпиталях, однако, в большом почете был.
Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол:
— Эй ты, недостреленный! Давай-ка на укол!

Наш батальон геройствовал в Крыму,
И я туда глюкозу посылал,
Чтоб было слаще воевать ему,
Кому? Тому, который не стрелял.

Я пил чаек из блюдца, со спиртиком бывал,
Мне не пришлось загнуться, и я довоевал.
В свой полк определили. — Воюй, — сказал комбат, —
А что недострелили, так я невиноват!..

Я тоже рад был, но, присев у пня,
Я выл белугой и судьбину клял, —
Немецкий снайпер дострелил меня
Убив того, который не стрелял.

из дела ушел, из такого хорошего дела!
Ничего не унес - отвалился в чем мать родила.
Не затем, что приспичило мне,
Просто время приспело,
Из-за синей горы понагнало другие дела.

Мы многое из книжек узнаем,
А истины передают изустно:
"Пророков нет в отечестве своем",-
Но и в других отечествах - не густо.

Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю
Получили лишь те, кому я б ее отдал и так.
Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю,
Подымаюсь по лестнице и прохожу на чердак.

Пророков нет - не сыщешь днем с огнем,-
Ушли и Магомет, и Заратустра.
Пророков нет в отечестве своем,
Но и в других отечествах не густо.

А внизу говорят - от добра ли, от зла ли, не знаю:
"Хорошо, что ушел, - без него стало дело верней!"
Паутину в углу с образов я ногтями сдираю,
Тороплюсь, потому что за домом седлают коней.

Открылся лик - я стал к нему лицом,
И он поведал мне светло и грустно:
"Пророков нет в отечестве своем,-
Но и в других отечествах - не густо".

Я влетаю в седло, я врастаю в коня - тело в тело,-
Конь падет подо мной, - но и я закусил удила!
Я из дела ушел, из такого хорошего дела,
Из-за синей горы понагнало другие дела.

Скачу - хрустят колосья под конем,
Но ясно различаю из-за хруста:
"Пророков нет в отечестве своем,-
Но и в других отечествах - не густо".

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»1 кричат.

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

Удар, удар, еще удар, опять удар - и вот
Борис Будкеев (Краснодар) проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу, вот я едва ушел,
Вот - апперкот, я на полу, и мне нехорошо.

И думал Будкеев, мне челюсть кроша:
"И жить хорошо, и жизнь хороша!"

При счете "семь" я все лежу, рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу, и мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу я силы берегу, -
Бить человека по лицу я с детства не могу.

Но думал Будкеев, мне ребра круша :
"И жить хорошо, и жизнь хороша!"

В трибунах свист, в трибунах вой: - Ату его, он трус!..-
Будкеев лезет в ближний бой, а я к канатам жмусь.
Но он пролез - он сибиряк, настырные они.
И я сказал ему : - Чудак! Устал ведь, отдохни!

Но он не услышал, он думал, дыша,
Что жить хорошо и жизнь хороша.

А он все бьет - здоровый черт! Я вижу - быть беде.
Ведь бокс - не драка, это спорт отважных и т. д.
Вот он ударил раз, два,три - и сам лишился сил.
Мне руку поднял рефери, которой я не бил.

Лежал он и думал: что жизнь хороша...
Кому - хороша, а кому - ни шиша.


1966

Я вас люблю, - хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не лицу и не по летам...
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, - я зеваю;
При вас мне грустно, - я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг, иль платья шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь - мне отрада;
Вы отвернетесь - мне тоска;
За день мучения - награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пяльцами прилежно
Сидите вы, склонясь небрежно,
Глаза и кудри опустя, -
Я в умиленье, молча, нежно
Любуюсь вами, как дитя!..
Сказать ли вам мое несчастье,
Мою ревнивую печаль,
Когда гулять, порой, в ненастье,
Вы собираетеся вдаль?
И ваши слезы в одиночку,
И речи в уголку вдвоем,
И путешествия в Опочку,
И фортепьяно вечерком?..
Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!

"СЫНУ"

- Я с тобой!
- Нельзя, любимый!
Не надейся - не возьму!
В те края дорогой мнимой
Едут все по одному.

Едут все поодиночке,
Не обидишь - не убьют,
Поделили речь на строчки,
Странным голосом поют.

На кобыле, на верблюде,
На козуле, на осле
Едут, едут эти люди,
Кто в карете, кто в седле.

Кто в мундире, кто во фраке,
Камер-юнкер, лейб-гусар,
Едут рядышком во мраке
И торговец, и корсар.

Кто в халате, кто в кирасе,
Кто при пуле, кто в петле.
Я не езжу на Пегасе,
Я летаю на метле!

Юнна Мориц

Античное блям

Сына прекрасно родить, чтобы в танке сгорел за свободные, блям, их таланты,
за страшную их красоту, писанину фигни философской, за пафос и пифос,
за их озарения, блям, по части кампаний военных, трофеев и пленных,
зажариться в танке - за нефть и за банки, за скотские пьянки элиты,
за, блям, их оргазмы, фантазмы, харизмы, маразмы, туризмы - полечь на гражданке,
о, счастье, об этом я круглые сутки мечтала еще в эсэсэре!
Дитя, торопись, а не то умереть опоздаешь за их процветанье, -
уже не хватает гробов, чтобы все улеглись, пострелявшись за их интересы,
за их клептоманию, блям, графоманию, премии, мумии, феню, конгрессы,
за эти мозги элитарные, тарные зги живоглотских династий,
за яйца - блям, Фаберже, за бутик, за антик, за раскрутку, блям, фракций и фрикций,
мальчик, пись-пись, торопись превратиться в обрубок, в огарок, в придурка!..
Как можно отсюда бежать, если надо рожать воеванцев, а, блям, не засранцев,
которые мчатся на запад, спасая детей, как большую там, блям, драгоценность?..
К себе я полна отвращенья, блям, нет мне прощенья - что плоть не мужчинья,
что, блям, не сражаюсь и не разрожаюсь пять раз в пятилетку и чаще, -
лет бы с пяти посылать бы детей воевать за такую огромную гениев стаю,
которая, блям, завелась и творит, блям, свою чумовую шекспирню, кафказню,
дворец содроганий, - а что мне тут шляться с единственной жизнью?..

ПИСЬМА РИМСКОМУ ДРУГУ
(Из Марциала)

*

Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемены у подруги.

Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!

*

Посылаю тебе, Постум, эти книги
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.

Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.

*

Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Столько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.

*

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.

И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

*

Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела
все равно, что дранку требовать у кровли.

Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.

*

Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?

*

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.

*

Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.

Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.

*

Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.

Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Mарт 1972

Притворной нежности не требуй от меня:
Я сердца моего не скрою хлад печальный.
Ты права, в нем уж нет прекрасного огня
Моей любви первоначальной.
Напрасно я себе на память приводил
И милый образ твой и прежние мечтанья:
Безжизненны мои воспоминанья,
Я клятвы дал, но дал их выше сил.
Я не пленен красавицей другою,
Мечты ревнивые от сердца удали;
Но годы долгие в разлуке протекли,
Но в бурях жизненных развлекся я душою.
Уж ты жила неверной тенью в ней;
Уже к тебе взывал я редко, принужденно,
И пламень мой, слабея постепенно,
Собою сам погас в душе моей.
Верь, жалок я один. Душа любви желает,
Но я любить не буду вновь;
Вновь не забудусь я: вполне упоевает
Нас только первая любовь.

Грущу я; но и грусть минует, знаменуя
Судьбины полную победу надо мной;
Кто знает? мнением сольюся я с толпой;
Подругу, без любви - кто знает? - изберу я.
На брак обдуманный я руку ей подам
И в храме стану рядом с нею,
Невинной, преданной, быть может, лучшим снам,
И назову ее моею;
И весть к тебе придет, но не завидуй нам:
Обмена тайных дум не будет между нами,
Душевным прихотям мы воли не дадим:
Мы не сердца под брачными венцами,
Мы жребии свои соединим.
Прощай! Мы долго шли дорогою одною;
Путь новый я избрал, путь новый избери;
Печаль бесплодную рассудком усмири
И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.
Не властны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.

До Рассвета - полвзгляда… полвздоха…
До Рассвета - полэха… полжеста…
До Рассвета - полкрика…
Эпоха…
Тридцать тысяч эпох до Рассвета.
Беглый росчерк пера -
Просто птица.
Заштрихую ресницами небо.
Не понять…
Не принять…
Не раскрыться…
Не простить…
Улыбаюсь нелепо.
В классе лепки - ни звука. Ни тени.
Только небо огромное в раме
Небольшого окна.
Вдохновенье
Ускользнуло - дворами… дворами…
Слабонервных прошу удалиться.
До Рассвета - полвзгляда… полвздоха…
Беглый росчерк Судьбы - птица… птицы…
До Рассвета - молиться… молиться…
До Рассвета - эпоха… эпоха…

Переступая босыми ногами,
Вздрагивать нервно, приветствуя близость
Тел и желаний - изысканных граней
Этой игры в "ничего не случилось".
Всё так предательски закономерно -
Время из "много" сжимается в "мало".
Я никогда не была тебе верной...
Я никогда тебе не изменяла...
Ты мне никто... Ты мне жизни дороже...
Сердце зовёт тебя... С сердцем неладно...
Мне бы, как воздухом, запахом кожи...
Мне бы губами...бесстыдно и жадно...
Я не умею быть робкой. Мне страшно.
"Не отпускай меня!" - рвётся на волю.
Сколько мы дней потеряли - неважно,
Сколько ночей задыхались от боли
В душных объятиях смятой постели...
Не-разделённость. Нелепое слово...
Мы получили всё то, что хотели:
Шанс никогда не увидеться снова.

Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла - в башне замка - Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.

Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? не дорого можно без прений...
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!

Я сливочного не имею, фисташковое все распродал...
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!

Сирень – сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок...
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-Богу, похвалишь, дружок!

Сосны качались, сосны шумели,
Море рыдало в бело-седом.
Мы замолчали, мы онемели,
Вдруг обеззвучел маленький дом.

Облокотившись на подоконник,
В думе бездумной я застывал.
В ветре галопом бешеным кони
Мчались куда-то, – пенился вал.

Ты на кровати дрожко лежала
В полуознобе, в полубреду.
Сосны гремели, море рыдало,
Тихо и мрачно было в саду.

Съежились листья желтых акаций.
Рыжие лужи. Карий песок.
Разве мы смели утром смеяться?
Ты одинока. Я одинок.

Весенний день горяч и золот, –
Весь город солнцем ослеплен!
Я снова – я: я снова молод!
Я снова весел и влюблен!

Душа поет и рвется в поле,
Я всех чужих зову на "ты"...
Какой простор! Какая воля!
Какие песни и цветы!

Скорей бы – в бричке по ухабам!
Скорей бы – в юные луга!
Смотреть в лицо румяным бабам,
Как друга, целовать врага!

Шумите, вешние дубравы!
Расти, трава! Цвети, сирень!
Виновных нет: все люди правы
В такой благословенный день!

Попугая с плеча, старый боцман, сними.
Я к тебе заглянул на минуту, другую.
Я сопливый матрос, и едва заштормит,
Под коленками дрожь удержать не могу я.
Я не то чтоб боюсь - просто ж я не привык,
Хоть в мои то года быть пора капитаном...
Я хочу все уметь - расскажи мне, старик,
Как быть добрым, большим, мудрым и постоянным?

Приоткрой мне, старик, тайны древних морей,
Ты ведь, знаю, найдешь, чем со мной поделится.
Ты ведь знаешь язык рыб и птиц и зверей,
Ты ж сумел научить говорить свою птицу!
Научи в кабаках ром хлестать из горла,
Научи соблазнять длинноногих красоток.
Жить, чтоб как у тебя, жизнь под ложечкой жгла,
Чтоб по жилам неслось сумасшедшее что-то!

А еще объясни, как тайфун обогнуть,
Как не падать за борт в штормы, так-же как в штили,
Расскажи как мне плыть, чтобы не утонуть,
Объясни, как мне жить, чтобы не утопили?
Ты ж объездил весь мир - что-ж ты, боцман, молчишь,
Что-же птица твоя вдаль глядит, не мигая?
Видно, боцман, ты прав, жить - нельзя научить...
Можно лишь научить говорить попугая!

Нам по шкуре чужой не прочесть ничего,
Мы на шкуре своей все изведаем вскоре!
Неужели-ж нам в штиль греть под солнцем живот?
Не за тем мы идем в беспокойное море!
Я уж как нибудь сам жизнь рискну изучить,
Можно-ль боцманом стать, бурь и гроз избегая,
Так что ты уж молчи, старый боцман, молчи!
И заставь помолчать своего попугая!

Порою люди, не желая зла,
Вершат на столько черные дела,
Что до таких блистательных идей
Не вдруг дойдет и записной злодей.

Один решил «раскрыть тебе глаза»
И о любимой сплетню рассказал.
Другой тебя «приятельски» поддел –
А ты от той подначки поседел.

Подумал третий, что державы друг
Обязан доносить на всех вокруг.
И вот – донес…За безобидный взор
Тебе прочитан смертный приговор.
И жизнь твоя приблизилась к черте…
А ведь никто худого не хотел.

Порою люди, не желая зла,
Вершат настолько черные дела…

Эй, тореро, жизнь как миг...
Опять звучит трубы призывный зов!
Эй, тореро, ты или бык?
Качаются чаши весов!

Бог хранит тебя,
Смерть щадит тебя...

Неба белый платок,
Кровь и желтый песок...
Миг отчаянья,
Бык - живая мишень.
Под восторженный вой,
Ты - играешь судьбой!
Пусть не знает никто,
Что творится в душе...

Эй, тореро, сын вдовы...
Твой красный плащ - твой траурный покров!
Эй, тореро, ты будешь убит
Под песню мадридских часов!

Бог хранит тебя,
Смерть щадит тебя...

Неба белый платок,
Кровь... и желтый песок...
Крик отчаянья,
Ты - живая мишень.
Под восторженный вой,
Ты - играешь собой!
Пусть не знает никто,
Что творится в душе...

...Эй, тореро!!...