Когда создается руна и заключается договор с демоном, создается связь между сферами - условно говоря, "путь", по которому демон приходит в мир людей, а после уходит, и эта дорога исчезает (обо всем этом было сказано в тексте). Порой, когда демон достаточно сильный, связь истаивает постепенно, и умелый рунодел даже может ее увидеть в течение какого-то времени. Однако, полностью восстановить ее снова и заставить демона появиться еще раз, когда договор уже исполнен, невозможно. Последствия непредсказуемы.
Когда же Каррим, идя на поводу у своего желания стать самым искусным лекарем, обрести славу и богатство, сам рисует знак и использует руну второй раз, обстоятельства складываются роковым образом: оставалась еще слабая связь между сферами; сам Бирен, заинтересованный человеческим миром, хотел побывать в нем еще раз и изучить его; жгучее желание Каррима усилило связь между сферами.
В итоге демон снова попал в человеческий мир, но "ниточка" оказалась все же недостаточно сильна и порвалась. Бирен потерял связь со своим миром, потерял часть своего могущества и, чтобы выжить, вселился в тело Каррима. Оба пострадали: Бирен потерял рассудок, осталась только неконтролируемая демоническая сущность в человеческом теле; Каррим потерял память.
Далее по сюжету следуют не очень приятные последствия такого соседства и долгие поиски героем не только способа узнать, что с ним случилось и как от этого избавиться, но и своего собственного "я".

ЧАСТЬ 2. *пока без названия*
Глава 1

- Дяденька, дяденька! – кто-то тормошил его, больно впиваясь в плечо тонкими пальцами.
Он с трудом разлепил глаза. Голова звенела, будто медный колокол, тело ныло и совершенно не слушалось. Несколько раз моргнув, он разглядел перед собой лицо мальчика, одетого в какие-то лохмотья.
- Мама, он здесь! – махнул ребенок рукой.
- О, славься, Мсале и сестра ее Цуми! – на колени перед ним кинулась какая-то женщина. – Мы уж думали, похибли вы, хаспадин лекарь, блаходарить вас пришли – а тут накось, пожаришше!
Так вот почему так тяжело дышать, а в воздухе витает призрачно-серая дымка… До сознания пострадавшего все доходило медленно. Он тщетно пытался понять, кто он и где находится, но в голове лишь упорно мелькали повторяющиеся образы: слепящий свет, чьи-то завывания, грохот, звезды на иссиня-черном небе и ярко-зеленая трава…
- Какая трава, дяденька, - оказывается, последние слова он произнес вслух. – Зима же ж.
Он приподнялся на локтях и, превозмогая боль, растерянно осмотрелся. Мир вокруг казался совершенно незнакомым. Он лежал недалеко от догорающего дома, крыша его уже обвалилась, деревянные стены карточным домиком сложились вокруг печной трубы. Пропахшая гарью одежда была почти не повреждена; из сильно оцарапанной ноги сочилась кровь, обагряя снег. Странно, раз снег – должно быть холодно… Но его тело будто онемело, не чувствуя ни боли, ни холода. На удивление, он не так уж сильно пострадал. Наверное, успел вовремя выбраться из дома…
- Да как же такое случилось, хаспадин лекарь? – запричитала женщина. – Что ж за напасть свалилась на такого человека… Слава бохам, вы уцелели, выбрались… Не иначе Цуми заступилась, посланника своего спасая…
Ее реплики зависали в воздухе, разделяя участь с постепенно таявшим дымом. Поняв, что ответа не дождется, женщина предложила:
- Хаспадин лекарь, за вашу помошшь позвольте у себя вас приютить, покудова дом новый не найдете.
Пострадавший хмуро посмотрел на лебезящую перед ним женщину. Собственная голова казалась ему пустой бутылкой из-под вина: все драгоценное содержимое кто-то выпил, осталось лишь звенящее стекло. Совершенно бесполезное... совершенно пустое…
- Кто… - он облизнул пересохшие губы и посмотрел в глаза женщине. – Кто я?
Мальчик переглянулся с мамой. Несмело выговорил:
- То как же… лекарь вы, господин… Неужто не помните?
Он осторожно, будто стараясь не расплескать остатки памяти, покачал головой.
- Ничего… ничего не помню…
- Каррим ваше имя, хаспадин, - женщина явно не знала, что же теперь с ним таким делать. – Может, вспомнитса ишшо, вам покой нужен, раны залечить…
Под ее растерянное бормотание и с ее помощью Каррим поднялся на ноги. Он не видел серьезных ранений, кроме глубокой царапины на ноге, но отчего-то все тело ныло и отказывалось подчиняться. Будто и не его вовсе… Опираясь на плечи матери и сына, Каррим кое-как поковылял прочь от сгоревшего дома, когда-то, кажется, бывшего его собственным. Сейчас было слишком сложно осмыслить, кем он был и кем будет, где будет жить дальше. Он даже не мог знать, насколько удобно пользоваться помощью этих людей. И что он сделал для них такого, Каррим не решился спросить…
Его спасители привели пострадавшего в свой худой, бедный домик. Женщина беспрестанно извинялась, что не может предложить ему что-то лучшее, чем миска пустой картофельной похлебки да жесткая лавка около печи, но Каррим сейчас был бы благодарен и за меньшее. Для него даже нашлась другая одежда, простая, но чистая и оттого приятная вдвойне – наверное, мужа. Забота Сэйфулии – так звали женщину, – чужая и какая-то пресмыкающаяся, тем не менее, на время изгоняла из его души чувство потери и опустошенности. Терпя омовение раны жесткой губкой, он даже старался шутить с двумя девочками, со страхом поглядывающими на него из противоположного угла. Казалось, они его боялись. Неужто он когда-то посмел их обидеть? О боги, сколько вопросов… Не думать, не думать, не думать…
День прошел в относительном спокойствии. Семейство, спасшее его, ходило вокруг на цыпочках, а Каррим пытался хоть немного поспать, восстановить силы. Ведь не вечно же здесь оставаться… Но куда идти? Есть ли у него родные, хотя бы не здесь, но где-то еще? Есть ли вообще хоть кто-нибудь в его жизни? Судя по тому, что он жил один, и после возгорания дома никто не спохватился – нет…
Каррим снова и снова старался отогнать тяжелые мысли. От них еще сильнее болела голова, а при малейшей попытке рассудка погрузиться в спасительную тьму, перед глазами вспыхивали жуткие, яркие и непонятные видения. К вечеру Карриму становилось все хуже. Он уже не мог закрыть глаза, чтобы не увидеть ярких вспышек памяти. Синее сияние, огонь, какие-то камни и какие-то закорючки на бумаге… Секундные, недолгие видения сменяли друг друга, сопровождаясь то чьим-то монотонным бормотанием, то дикими криками…
- Куда ж вы, хаспадин мой… - Сэйфулия поймала его у двери, и Каррим на мгновение пришел в себя.
- Пусти… - он запоздало понял, что с силой оттолкнул добрую женщину, и снова потерял контроль над собой.
Он был болен и устал, половина его рассудка хотела остаться и поспать – а другая половина рвалась куда-то, заполняя все мысли только стремлением убежать подальше от людей. Каррим будто терял сознание, все реже и реже приходя в себя, и уже был не в состоянии контролировать свое тело. В краткие моменты просветления он обнаруживал себя то бегущим по улице – было уже темно, и он не мог понять, куда направляется, - то упавшим в снег, то мечущимся среди деревьев в темном лесу…

Луч утреннего солнца пощекотал его ресницы и заставил проснуться. Позднее утро вовсю щебетало, блестело и радовалось жизни. Каррим, щурясь, приподнялся и попытался понять, где находится.
- О, милосердная Цуми… - непроизвольно повторил он молитву Сэйфулии.
Он сидел на снегу посреди лесной поляны. Точнее, лишь недавно бывшие здесь заросли стали поляной… Создавалось впечатление, что здесь поработало войско безумных лесорубов: снег на десяток метров окрест был плотно втоптан, все деревья повалены и исцарапаны, а кусты попросту искрошены в щепы… Кое-где на грязном снегу алела недавно пролитая кровь. И этот небольшой кусочек бывшего леса как будто вымер – даже птицы пели где-то вдалеке.
Голова Каррима снова звенела, а от увиденного ему стало еще хуже. Он приложил пальцы к вискам и с силой потер, надеясь хоть как-то унять боль. Постепенно холод, который отчего-то раньше пощадил его, стал пробираться глубже в кожу. Именно он и помог лекарю опомниться, и к нему понемногу возвратилась способность трезво мыслить, не обращая внимания на звон в ушах. Он с отвращением и ужасом оглядел себя: одежда, которую вчера ему дала Сэйфулия, за ночь превратилась в лохмотья; на теле там и тут виднелись порезы, на руках же запеклась кровь, и все пальцы ныли от древесных заноз. Каррим снова медленно обвел взглядом поляну. Еще раз посмотрел на свои руки.
- О боги… - прошептал он, чувствуя, как по щеке скатилась слеза. – Что же вы сделали со мной? Что я сам с собой мог сделать?!..

Мы начинаемся с чуда. А заканчиваемся или пустотой, или памятью.

Природа непознанна даже когда изучена. Мы знаем, как появляется на свет любое живое существо - от лягушки до человека. Но что заставило нас появляться на свет? Что заставляет обычный желток и белок становиться пушистым цыпленком, состоящим, в сущности, из мяса и костей, когда чуть ранее он был некоей жидкой субстанцией? Что заставляет яйцеклетку становиться человеком - разумным, думающим, чувствующим? Хотя до этого она была, в сущности, ничем. ЧУДО. У меня нет другого ответа.
Чудо природы неповторимо. Мы с радостью и улыбкой смотрим, как растет наш домашний котенок, игривый и беззаботный. Мы ненавидим вредных насекомых и хищных животных. Мы дружим и враждуем друг с другом. Возможность всего этого нам подарила природа - великая, могущественная и неповторимая.
Но мы живем, часто не думая об этом и не придавая ей ценности.

...И вот мы появились на свет. Нас чему-то учат, хорошо или не очень, мы сначала учимся идти по проторенной дорожке, а потом или идем по ней всю жизнь, или смело ступаем на новые тропы. Мы выбираем, как жить и как поступать.
Мы мечтаем. О больших ли деньгах и муже-милиардере, о дорогой ли тачке и вечной холостяцкой свободе, о семье ли или о домике на берегу моря - у каждого мечта своя. Какая-то более правильная, какая-то менее...
Мы строим планы. Что-то можем сделать завтра, что-то через месяц, а что-то, возможно, будет у нас через пять лет. Ах, скорее бы!

...Но вдруг нас не стало. Оборвалась ниточка судьбы, пропала жизнь, стоят недостроенными начатые замки... Где мы теперь? Нет и не будет уже жизненного тепла. А в памяти? Есть ли?
О нас могут помнить родные. Друзья. Знакомые. Даже кто-то еще, если мы исчезли публично. Но что мы сами помнили бы о себе? И как долго?
Ведь рано или поздно все забудется, и только имя да старые фото расскажут близким о том, что мы были...
И только страшно за родных, которые останутся существовать уже после... Больно. Но и боль вскоре заменится пустотой...

***

Я не боюсь смерти. Я боюсь пустоты, которая может остаться, когда меня не станет. Боюсь неосуществленных мечтаний и планов, которые не успею выполнить - кто их выполнит за меня? Боюсь обрыва нити.
Именно поэтому страшно, когда умирают молодые... Не успевшие создать семью и родить детей, не успевшие добиться хотя бы части того, к чему стремились... Даже не так страшно, когда умирают в расцвете лет уже сложившиеся люди - да, они могли бы сделать еще много, но и оставить после себя что-то успели.
Пожалуй, именно этого я боюсь больше всего... Беспамятства. О самой себе.

Тонкий холодный луч тянулся сквозь комнату, разделяя пополам ковер, большую двуспальную кровать и двух людей, сидящих по разные стороны. В приоткрытое окно морозный ветер приносил редкие снежинки, устилавшие пол прозрачными блестками.
- Я больше не вернусь.
Женщина, такая бледная и тонкая, что казалась призраком, продолжала молчать.
- Ты слышишь, Садди? – мужчина резко встал, в его голосе сквозили злость и напряжение. – Я. Не. Вернусь!
- Ты всегда возвращаешься.
- Не в этот раз! Твои чары иссякли. Ты не сможешь больше удерживать меня.
- Я никогда тебя не удерживала. Почти никогда. Ты возвращался сам. И ты прекрасно знаешь, почему…
- Потому что «люблю»?! – он будто выплюнул это слово. – Какая, к вшивым псам, любовь? Сотни лет я никого не любил – и вдруг полюбил тебя?! Ты льстишь себе, дорогая.
- Тогда зачем ты ждешь моей реакции? – Садди на миг посмотрела в его янтарные глаза и отвела взгляд. – Я не буду уговаривать тебя, Курт. Ты волен идти куда угодно и когда угодно.
До невозможности яркая луна наконец добралась до края кровати: раздался вздох, короткий хрип – и вот уже луч зовет за собой серебристого волка. В воздухе отчетливо запахло зверем и лесом. Садди не любила этот запах – он всегда означал одно и то же. Как и полная луна.
«Прощай», - кратко прозвучало у нее в голове.
Хвост мелькнул в окне, затем на соседней крыше и сгинул. За волком закружилась и опала легкая снежная шаль воспоминаний: нити из радостных встреч и сложных расставаний, узелки из напряженных ссор и разговоров. Час мира легко сменялся часом войны. Колдунья, теряющая свою молодость так же быстро, как и магическую природную силу, и вечно живущий оборотень только в порыве страсти могли найти общий язык – но боги, как сладостны были ее плоды!
Садди еще долго сидела неподвижно. Вспоминала. Качала головой в ответ своим мыслям. Медленно встала, подошла к окну. Бледный свет, отражавшийся от белоснежных крыш, делал ее еще более хрупкой, но взгляни кто в эти колючие черные глаза, он вряд ли рискнул бы сделать этой женщине больно.
- Вернется… - прошептала она сопернице-луне и задернула шторы.
Только сердце все равно ныло брошенным волчонком.




Она судорожно сжимала пальцы, до крови впиваясь ногтями в кожу. Вглядывалась в белизну снегов на крышах города. Потом в слякоть и серость улиц и первую листву. В яркую зелень травы и радугу людских одежд. В багрянец и золото, опавшие на землю – и снова в белизну снегов. Она ждала.
А волк сдержал свое слово. Он не вернулся.
- Выходит, мои чувства ничего не значили для тебя? – шептала Садди, ночами подолгу глядя в потолок. Размышляла, что сказала не так. Убивалась, считая себя виноватой…
Потом убеждала себя, что он – сволочь, вшивый волк, неблагодарный пес, бросивший ее ради своей свободы. Что он ее недостоин, и видеть его больше не желает...
- И как только мне могло прийти в голову, что это любовь?! – колдунья смотрела на себя в зеркало и представляла Курта. - Страсть – может быть. Увлечение. Морок. Нечистая сила. Это не я околдовала тебя, Курт, а ты – меня! И тот единственный раз в нашу первую встречу, когда я подмешала тебе в вино порошок из любистока, он действовал-то всего несколько дней. Тогда я просто хотела, чтобы ты ушел не сразу. Так может, и надо было приворожить тебя навсегда, а, оборотень?..

Вокруг только студеный лес. Белоснежный, в алмазных блестках. Бесконечный…
Сквозь заиндевевшие ресницы Садди уже плохо видела, куда идет, и еще хуже соображала. Но где-то там, еще совсем чуть-чуть… где-то там за деревьями стояла та самая избушка. Там они с Куртом отбивались от стаи гарпий несколько лет назад. Против острых когтей и кровожадных клювов не выстоять поодиночке – значит, не просто так свела их судьба…
Солнце село, и Садди перестала слепнуть от искрящегося снега. Скоро станет холоднее, нужно торопиться… Она медленно вытащила из рукавицы негнущиеся пальцы и заставила их стряхнуть иней с ресниц и мехового капюшона. Огляделась: кругом только ели и сосны; закрыла глаза и сосредоточилась на воспоминаниях.
- Ну же, ну… Кровь моя, сила моя, путь подскажи… Sangiri mi, forta mi, dogory vinnita…
Спустя полчаса Садди с облегчением прислонилась изнутри к деревянной двери. Здесь давно никого не было: пыль и изморозь толстым слоем покрывали пол и окна. Но за печкой нашлось немного дров – хороший знак, не придется тратить время на поиск хвороста. Можно сразу приступить к подготовке. Пятница и полная луна не будут ждать другого случая… то есть это она не могла ждать больше. Ее природная магия имела силу с расцветом женской красоты и начинала угасать к старости.
- Нет, я не лишена еще сил – в мои-то тридцать пять, - шептала колдунья, укладывая дрова в печь. – Ты слишком рано списал меня со счетов, волк. И я покажу тебе, на что еще способна моя сила, на что способна любовь, которой ты пренебрег…
Пока в печи грелась вода, Садди обошла кругом дома и нашла подходящую поляну в лесу. Принесла туда несколько поленьев и сложила их кругом, со «звездочкой» в центре. Вернувшись обратно в дом, колдунья не спеша разделась, сложив одежду на печи – может, сохранит хоть немного тепла. Кожа сразу покрылась мурашками, но она уже не замечала холода, погрузившись во внутреннюю подготовку к ритуалу. Добавила в таз с теплой водой настойки любистока, ятрышника и хмеля. Шагнула в воду… от ступней к голове поднялась теплая волна. Мягкой губкой Садди набрала воды, выжала над головой и полностью погрузилась в себя. …К моменту, когда она закончила омовение, вода успела остыть.
Длинная белая рубаха прилипла к мокрому телу. Садди взяла в железный совок несколько углей и вышла на мороз. Закрыв глаза на несколько мгновений, вдохнула колючий воздух и впилась босыми пальцами в снег, будто в песок.
Полная луна серебрила хвойный лес. Высокие верхушки деревьев пританцовывали в такт ветру, несущему с севера высокие облака, которые превращали звезды в мигающие лампочки. Ее колдовство набирало силу, и будто вместе с ним крепчал мороз.

Пламя, послушное древним словам, взметнулось выше нее, жадно схватило в свои объятия узелок волос Садди, переплетенных с шерстью Курта. Воздевая руки ввысь, то ускоряя, то замедляя шаги, она больше не замечала окружающего мира. Вокруг не было ничего: только стена ритуального огня, только стук крови в висках в ритм танцу, только зов одинокого сердца.
- Забери мою силу, пламя! Призови того, кто меня предал! Верни мне мою любовь!.. Bekil sile, avrassa, akkırı bena thheri amu...
Ножом по ладоням – кровь в огонь. Забирай… забирай меня всю… Только его верни.

Танец колдовства, пляска крови, зов…


Молодой олень выдохся, Курт чувствовал запах его отчаяния. Малыш, должно быть, метался между деревьями, проваливаясь в сугробы и судорожно зовя своих… Можно больше не напрягаться – догонит.
Волк ел по необходимости – даже свежее, теплое мясо не приносило такого удовольствия, как раньше. Он пробовал жить и в городе, питаться, как люди – было еще хуже. Среди толпы ему то и дело мерещилось лицо Садди… Лучше уж дикая свобода и звериное одиночество.
Он все время пытался убежать далеко, в чужие земли, но все равно оказывался ближе, чем рассчитывал. Злился на самого себя – тысячелетний оборотень привязался к женщине! Пф, смешно! Пусть даже это была женщина с волчьим сердцем.
Но в памяти постоянно вставала их первая встреча. Как она мимоходом, прикладывая снег к следам гарпиевых когтей на его плече, спросила: «А какая у тебя душа – волчья или человеческая?»
Курт яростно рвал олененка на части, забывая глотать. Вновь убеждал себя, что ему никогда не нравились их отношения – напоминавшие страстное и жесткое танго, танец двух людей, которые любят и ненавидят друг друга.
Он ушел, когда окончательно понял, что не хочет смотреть, как она стареет и умирает.

Курт поднял окровавленную морду к полной луне, учуяв в воздухе что-то странное. Пахло пламенем, паленой шерстью и человеческой кровью… Не близко. Но очень отчетливо. И кровь… это была кровь Садди! Он встряхнулся, даже не сразу поверив собственному чутью. Но спустя мгновение уже несся на запах.
Он забыл про оленя, про голод, про весь мир. Понимая, что это колдовство, – как иначе волк мог почувствовать жар пламени и запах крови на расстоянии десятка километров? – он все равно не мог пренебречь опасностью, грозившей когда-то любимой женщине. Все еще любимой?..
«Садди… Куда занесло тебя и что ты творишь?!» - стучало в голове волка, быстрее ветра мчавшегося по лесу. Глубокий снег не успевал проседать под лапами. Он был гораздо более вынослив и быстр, чем простые волки. Но то ли так влияла магия, то ли расстояние оказалось больше, чем ему показалось, к моменту, когда Курт увидел зарево костра, поднимающегося над соснами, его глаза уже застилал туман.
Шагом, тяжело дыша, волк вышел на поляну… Окружающее пространство заполнял жар огня и колдовской запах, сводивший с ума.
И тут он увидел Садди.
Худая, босая, в насквозь промокшей и местами прогоревшей длинной рубахе. Снег вокруг нее растаял, и колдунья лежала на боку, протягивая к костру окровавленные руки. Сердце Курта пропустило удар – опоздал! Но нет, она медленно и тихо повторяла странные слова.
- Bekil sile, avrassa, akkırı bena thheri amu... Bekil sile, avrassa, akkırı bena thheri amu...
- Садди… - мужчина опустился рядом с ней, тронул рукой за плечо.
Колдунья не пошевелилась, только выдохнула:
- Ты пришел…
Он осторожно перевернул ее на спину, положив голову себе на колени. Убрал мокрый черный локон со лба. Она стала почти прозрачной, глаза и щеки ввалились, ладони и запястья исполосованы ножом…
- Ты потеряла слишком много крови…
- Ты пришел…
Она наконец открыла глаза. Курт не узнал их.
- Что ты сделала с собой, глупая?
- Ты… не вернулся… - ее голос был хриплым, слова выпархивали в воздух нехотя, будто боялись умереть, не долетев до его слуха. – Бросил… подлец…
Сильный кашель сотряс ее тело, и она судорожно вцепилась в Курта, на губах появилась кровь. Он обнял ее сильнее, успокаивая:
- И ради того, чтобы сказать мне это, ты сотворила Зов сильнее, чем могла даже десять лет назад? Сумасшедшая моя Садди…
- Я… - из-под сомкнутых ресниц ее покатились слезы. – Только хотела… заколдовать… увидеть еще хоть раз…
Он покачал головой: как сказать ей, что никогда не под силу было колдунье приворожить бессмертного оборотня? Произнес вслух:
- Я пришел.
- Теперь мы… всегда будем вместе?..
Ее пальцы ослабли, последние слова Курт угадал по движению губ.

Огонь опал, превратившись в обычный лесной костер. Растаял в воздухе невыносимый запах колдовства. Курт поднялся, держа на руках легкое тело, и медленно пошел к деревянной избушке.
- Да, теперь мы всегда будем вместе, - прошептал он, поцеловав ее остывающий лоб.
Только в сердце ничему не останется места, кроме холодной печали.