Одна из тёмно-алых дверей вдоль тёмного коридора приоткрывается и наружу выскальзывают белые поблескивающие пальцы, плавно сгибаются.

- Рыжик, расскажи, как ты попал сюда.

- Да я тебе уже сто раз рассказывал.

- Расскажи ещё раз, пожалуйста.

Гладкая и твёрдая ладонь соскальзывает, пытаясь уцепиться за край двери. Обнажённая кукла медленно выглядывает наружу. Безликая голова поворачивается и смотрит вдоль полутёмного влажно-зелёно-алого коридора, усеянного мелким мусором. Очки, телефоны, часы, даже несколько ботинков....

Бесшумно смыкаются стальные двери.

- Я работал молотобойцем, подмастерьем кузнеца - сколько себя помню, с самого детства. Сидел внутри такой большой металлической штуки, похожей на человека, и управлял её ручищами. Ну, как бы сам становился этой штукой, и со всей силы бил туда, куда показывал кузнец. Это не все могли делать, только такие сильные, как я. Ха-ха, бить у меня всегда получалось лучше всего.

- Ха. Да, зубы ты умеешь выбивать.

Шарнирная кукла, стройная и белоснежная, отпускает дверь, и с лёгким жужжанием идёт по коридору, шатаясь и покачивая руками, с трудом удерживая равновесие. Падает с громким стуком, поскользнувшись на красном полу и так же, в полной тишине, скользит по нему, пачкаясь алым, пытается встать. Красивые механические пальцы загребают по полу, натыкаясь на зубы, авторучки и прочее мелкое. С трудом опирается на узкие руки, надсадное жужжание... Падает, стукаясь гладкой, безволосой головой об пол. Упрямо двигается, отталкиваясь к стене. Встает на скользкий твёрдый пол и опираясь о зелёную стену, медленно идёт к стальным дверям в конце коридора.

- Работа была страшно скучной, было очень жарко. И кроме работы заняться было практически нечем. Спать, жрать или слоняться туда-сюда. И знаешь, я даже обрадовался, когда начался пожар... Удивительно, что я сам не додумался его устроить... Почти не помню, как выбрался. Помню, что я очень долго шёл сквозь огонь, вокруг всё обрушивалось. Я видел, как плавятся мои большие железные руки... Очнулся уже в больнице. Ну, мне сказали потом, что это называется больницей, а тогда ведь я ничего не понимал... Я очень долго так провалялся в этой больнице, пока заживали ожоги, и... однажды ко мне пришёл красивый мужчина, в чёрном костюме, и подарил мне цветы. Они были ужасно красивыми, красными... Как кровь и огонь. С такими, знаешь, искрами, когда бьёшь по детали кувалдой... и на металле вспыхивает искристый огонёк... Мне показалось, что я ничего красивее раньше не видел. Мне ведь... никогда раньше не дарили цветов. Короче, я почти влюбился в этого мужика, а он сказал, что мне больше не надо работать в кузне, что теперь я буду жить в этом городе, и что мне нужно найти новую работу. И ещё добавил, что меня будут бить по роже, если я стану бездельничать. Такие тут, типа, правила. Ну, это ты сам знаешь.

- Знаю, но меня что-то никогда не били.

- Это потому, что ты самоубийца. Таких, наверное, не положено бить.

- Ага, такие сами себя бьют...

Коридор плавно темнеет, сверху вниз, и когда кукла добирается до зеркальной поверхности и упирается в неё ладонью, пачкая сталь, - тьма поглощает всё.

* * *

Так непривычно идти пешком. Яркие электрические насекомые бегут огромными стаями с обеих сторон, взлетают вперёд, передо мной, распахивают яркие плоскости светящихся крыльев, я прохожу сквозь них, покачиваясь и глядя на дорожное покрытие, между бесчисленными ногами прохожих. Прохладный ветерок обдувает моё горячее лицо, уже не такое красивое, как утром. Красные тёплые капли срываются с кончика моего носа и губ, исчезая пятнышками под обувью всех размеров и форм, и они мягко вспыхивают, прикасаясь к потрескивающим плиткам тротуара, отдавая ему свою энергию. Люди - живые клетки городских мышц, батарейки и кулаки, и я не удивлюсь, если многие из них работают не только палачами, но и пешеходами...

Каждый должен заниматься своим делом, если не хочет получить по роже.

Нет, я серьёзно... Я сам долго не мог поверить. Повезло, сразу же получил работу, роскошную работу - просто ездить в машинах. Ха-ха, да просто кататься по городу в шикарных машинах и... разбиваться в авариях. Но сейчас я обычный бездельник. И уже на своей шкуре убедился в твёрдости местных законов. На счёт каждого бездельника город записывает удары. По роже. С определённым интервалом, учитывающим физическое состояние и возраст. Обычных, простых ударов по роже...

Упав на колени, кланяюсь городу, сплёвывая скопившуюся во рту кровь, и меня обходят стороной, проклиная очередного трудягу-наркомана. Не самая худшая работа, кстати. Смеясь, отталкиваю от лица холодный тротуар, с усилием упираюсь в него ладонью. Бреду дальше.

Люди, обходящие меня, потребляют рекламный свет, сверкающий между силуэтами тёмных тел, расплывающимися в моих глазах, ныряющих между пятнами света. Бесчисленные человеческие тела заряжают город энергией, двигаясь по его улицам, как обогащенная кислородом кровь. Поток массивных и роскошных машин, гладких, как туши морских животных, с лёгким шорохом катится вдоль моего угасающего, сужающегося сознания, и отражает созвездия рекламных галактик. И я знаю, что ни одна из этих машин не катится просто так... В этом, с виду праздном и весёлом мегаполисе все заняты своим делом, никто и никогда здесь не развлекается так, как это делали раньше. Есть люди, работа которых состоит в том, чтобы улыбаться. Они работают на репутацию города.

Проезжающая мимо машина зацепила ногу, и я немного пришёл в себя. Перед глазами мелькали цифры, показывая интервал, оставшийся до следующего удара - от любого случайного прохожего. Выпрямился, стиснув зубы, обнажив их в широкой и бесплатной улыбке, и пошёл сквозь толпу - к сверкающим, колючим лучам света. Всё быстрее и быстрее шагая, с трудом удерживая равновесие, неуклюже размахивая руками. Люди не отталкивали меня, освобождая дорогу и гадали, должно быть, чем именно я зарабатываю себе на жизнь.

Голубоватая голограмма обнажённой девушки, зазывающая плавными движениями красивых рук, приняла меня в свои призрачные объятья, наклонив безглазую голову. Пройдя сквозь неё, успел заметить отражение своей окровавленной, всё ещё красивой мордашки в витрине, сгруппировался, неуклюже закрывшись руками и... нырнул в темноту, в тёмную и бездонную пропасть, едва успев ощутить удар. Кажется, очень неплохой удар. Надеюсь, я хорошо выполнил свою работу и врезался так, как и должен был. Разбил вдребезги.

* * *

Будущее фальшиво, как кем-то написанный рассказ. Дорогие роскошные машины на улицах на самом деле дешёвая подделка, лишь немногие их них имеют настоящее, огненное сердце и тяжёлый, металлический корпус, все прочие лишь хрупкие игрушки на батарейках. Наверное, и выпускают их в прозрачных пластиковых упаковках. Кто-то таинственный и огромный вскрывает их зубами и пускает кататься по своей игровой площадке, по бесконечному безымянному городу, ночью и днём, в неостановимом движении - катятся яркие, футуристичные модельки по своим питающим линиями, и иногда разбиваются в запланированных авариях.

В этом фальшивом, придуманном будущем люди превратились в кровь. Слились в общую, одинаковую массу питательной алой жидкости, тяжело катящуюся по бесконечным огромным улицам, в бездумном, тупом движении шагая сквозь толпы электрических призраков, призывающие потратить заработанные удары. Хорошие, честно заработанные удары - не те, что нужно получать по лицу. Существующие лишь на вашем счету.

Поддайся прелестям электрической шлюхи, пройди сквозь неё, врежь хорошенько бармену и выпей свою порцию разрешенной лёгкой наркоты - в роскошных комнатах пыток, где тебя за твои же деньги лишат слуха, зрения и остатков невыбитых мозгов.

Один из посетителей таких забегаловок, парень лет двадцати с лишним по имени Рыжий, свирепо, с пиратским синим прищуром, осмотрел дергающееся, вопящее пространство, распираемое взрывами музыки и света, и сжал свою длинную ладонь, в крепкий и исколоченный кулак со сбитыми костяшками, заметно тронутый рыжеватой шерстью. Такая же роскошная шерсть покрывала всё его массивное тело, бурно произрастая на кистях длинных рук, на выпуклом, крепком щите груди, плотно обтянутом белой майкой и тёмным рабочим комбинезоном, на крепких, тяжёлых ногах, обутых в настоящие, старые ботинки из прочной кожи. И переходила в совсем уж бурные, дикие заросли на его голове, опускаясь на широкие плечи - настоящими языками пламени...

Будь этой шерсти лишь немного больше, его можно было бы назвать морфом, подмешавшим зверятинки в генокод, но парень был чист. Таким уж он уродился, и об этом говорило его лицо - слишком некрасивое, чтобы принадлежать измененному. Острые, резкие черты его лица трудно было назвать привлекательными. Это лицо было создано для того, чтобы врезаться в память, но не в качестве приятного воспоминания, а как лезвие топора - встретившись с вашим личиком в самом настоящем ударе. В пьяной, бессмысленной драке.

Подняв кулак, Рыж взрезал им по стойке, да так, что сидящие рядом покачнулись на стульях, и над ней воспарило милое виртуальное личико, с хрустом расколовшись на части. Символ местной валюты, Удар, выглядел именно так. Расплатившись, Рыжий добил свою наркоту, резко запрокинув голову (однажды он исследовал состав этой жидкости: оказалось, что это простая вода со вкусовыми добавкам... ещё одна тайна города) и направился к выходу, оставив корчащееся, орущее пространство за широкой спиной. Казалось, что содрогающиеся в нём люди на самом деле неподвижно стоят на месте, а дергается лишь пространство - как экран барахлящего телевизора. Свет и музыка танцевали людьми.

Будущее фальшиво, как выпивка, состоящая из воды, но почему-то пьянящая. Как виртуальные удары, раскалывающие ненастоящие лица...

Почти до хруста сжав острые зубы и кулаки, глядя в текущую реку "крови", казавшиеся одинаковыми лица (несмотря на футуристичное уродство и красоту некоторых из них), Рыжий едва удержался, чтобы не начать месить их всех прямо сейчас. Нет, они его не получат. Малыш сядет в его машину и они вместе уедут из этого места. То, что этот город бесконечен - это, скорей всего, такая же иллюзия, как и всё остальное. Да. Мелкий не получит ни одного из причитающегося ему ударов. Любой, поднявший на него руку, превратится в кровавый кисель, с плавающими в нём осколками зубов.

* * *

- Самоубийство. В нём... нет ничего плохого, - тихо прошептал Мелкий. В полумраке трудно было определить его возраст. Кажется, он был молодым человеком лет шестнадцати. Может быть, старше. - В нём вообще ничего нет...

Пол представлял собой равномерный слой слабо освещенной одежды и коробок со всяким барахлом, незаметно переходящим в кровать, на которой и возлежал Мелкий. Подняв руки, он тянул их к ярким гирляндам, опутывающим полки на стенах, провисающим подобно лианам под потолком. Меняющие цвет лампочки отражались в его очках. Их цвет сменился на фиолетовый, потом на красный и синий. Парень перекатился на бок и устроился поудобнее, засовывая худые длинные руки под мягкие подушки, вытягивая ноги под одеялом.

- Что может быть плохого в смерти? В ней же ничего нет, абсолютно ничего. Как можно относится к ничему?..

Лампочки сменили цвет и часть из них погасла, подчиняясь программе. Звучала негромкая умиротворяющая музыка из смеси какой-то древней музыки, кошачьего мурлыканья и металлических щелчков. Запищал искажённый женский голосок, повторяющий одну и ту же фразу, в такт музыке и Мелкий сладко зарывался в подушку лицом. Смерть, смерть, смерть, зачем простому человеку думать об смерти?

- К ничему... можно относится по-разному. Наверное... это зависит от того, какое у тебя настроение. Ха... Можно грустить, можно радоваться А можно... а можно вообще никак об этом не думать. А просто зачем думать... об пустоте?

Если вы впервые попадаете в город и находите себе хоть какое-то жилище, вам могут позвонить и предложить работу. Если откажетесь, перезвонят попозже, с каким-нибудь другим предложением. На ваш телефон поступает звонок и обычный, ничем не примечательный голос вежливо спрашивает у вас, не хотите ли вы стать самоубийцей. Вы спрашиваете, не означает ли это, что вам придется немедленно убить себя. Нет, отвечает голос. Вас убьют, когда это потребуется. Вы взволнованно дышите в трубку. А какой шанс того, что таинственному работодателю потребуется вас убить? Трубка отвечает тишиной...

- В смерти нет ничего плохого и ничего хорошего... потому что мы все уже умерли. И попали в ад. Правда, рыжик?..

Мелкий сжимается, обнимая свои худые ноги, прижимает колени к груди и тихо-тихо, почти беззвучно смеётся, пока последняя лампочка не угасает, и тогда Мелкий умолкает тоже. Как тогда, разразившись внезапный смехом, он замолчал, а потом голос из трубки наконец-то ответил ему. Вероятность того, что его потребуется убить настолько мала, что её практически не существует. Поэтому вам будет очень выгодно отдать свою жизнь городу. Главное - действительно желать покончить с собой. Но вам ведь это будет не сложно?.. Голос не врёт. На экране телефона написано, что в этом голосе нет лжи.

И тогда Мелкий соглашается работать самоубийцей.

* * *

Насыщенно-кровавый, будто бы влажный пол плавно переходил в тёмно-зелёный цвет высоких стен длинного коридора, упирающегося в отполированный металл тяжёлых раздвижных дверей, и в темноту потолка. В секции Мелкого были четыре одинаковых двери, скрывающие за собой четыре одинаковые комнаты, одна из которых принадлежала ему.

Босые подошвы коснулись пола, очень гладкого, сухого. Мелкий спокойно выглянул наружу, а потом вышел в коридор и сложил руки на груди - чтобы не выдать их дрожь, лениво рассматривая посетителя - высокого красивого мужчину лет сорока, в строгом тёмном костюме, с аккуратной короткой причёской, выбритого почти до синевы. Он напоминал какого-то актёра, как и все представители города. На его руках были новенькие кожаные перчатки, плотно облегающие крепкие ладони с длинными пальцами.

Он улыбнулся мальчику, голливудской белоснежной улыбкой.

- Вы пришли убить меня?

Мелкий едва заметно вздрогнул, когда мужчина одним красивым движением вынул свой пистолет. Вид этого оружия ему не запомнился, лишь общее впечатление от него: красивая в своей простоте вещь, ощутимо тяжёлая и невероятно реальная - с таким множеством деталей, составляющие его общий вид, которые редко замечаешь в других вещах. Тем более за столь краткое время.

- Нет.

Мужчина протянул пистолет рукояткой вперёд и как только Мелкий взял его, ещё раз улыбнулся ему и ушёл. Когда двери сомкнулись за чёрной спиной, Мелкий медленно опустился на колени, прижался лбом к холодной, болотно-зелёной стене, и ему почему-то подумалось, что он провалится в неё, когда нажмет на спуск. Бледная узкая рука безвольно сжимает удобную, рифлёную рукоять, хранящую чужое тепло. На самом деле он весил не так уже и много, около килограмма с лишним. Наверное, он так ослабел за последние дни. Ему казалось, что он сможет удержать его только обеими руками...

Куда стрелять? В рот или висок? Или приставить к груди?

Темнота словно бы опускалась сверху вниз, и когда Мелкий встал с пола и скрылся в своей квартире, тьма заполнила коридор целиком.

Несколько минут спустя раздвижные двери начали медленно расползаться в стороны, и в них вцепились исцарапанные, цепкие пальцы, поросшие рыжими волосками. Разжав проклятые двери, в коридор влетел крепкий рыжеволосый парень, одетый в новый, разорванный в нескольких местах комбинезон, с логотипом в виде гаечного ключа на груди. Злобно оскалившись, рыжий буквально пролетел расстояние, отделяющие его от закрытой, молчаливо-красной двери и врезался в неё плечом. И ещё раз, со всей силы, выбив к чертям замок, а потом кубарем влетел внутрь.

- Мелкий!..

* * *

Вспышка в темноте. Вот так, очень просто можно будет описать смерть вселенной, когда она схлопнется в точку.

Ничего кроме этой вспышки Рыжий и не увидел. Оглушенный, застыл на месте, не в силах сдвинуться с места. Какое-то время спустя попытался позвать Мелкого - медленно приближаясь, на ощупь, в полуобморочном состоянии, пробираясь через какой-то хлам в коробках. Мелкий вечно захламлял квартиру - будто жил в большом и просторном доме, а не в том крошечном жилище, что выделяли самоубийцам. И покупал себе слишком дорогие, диковинные вещи, тратил на них почти всю зарплату, а потом жил почти впроголодь. Сумасшедший, непригодный для жизни...

Наконец-то Рыжий делает вдох и Мелкий шагает к нему из темноты. Протягивает к нему бледные руки и...

- Рыжик!

Стук сердца, удар, стук сердца, удар, стук сердца, удар...

- ...!!!

Рыжий слышал, как прозвучал выстрел, видел его на глазной сетчатке, чувствовал на языке. Комната расширялась и сжималась вокруг него - частыми хриплыми рывками, в такт его дыханию, а в глазах вновь и вновь вспыхивал выстрел. И ему казалось, что самоубийца стал ещё меньше, чем обычно. Тело его было твёрдым, узким и очень гладким. Узкие руки - неожиданно сильными.

- Куда... ты выстрелил?

Мелкий берёт его руку, кладет его ладонь на свою обнажённую грудь.

- Вот сюда, в сердце.

Пальцы Рыжего натыкаются на острые, твёрдые и неровные края широкого отверстия. Проваливаются внутрь, в пустоту. Мелкий прижимается безглазой головой к его плечу. И тихо шепчет.

- Тихо, Рыжик, тихо. Всё хорошо. Я живой, со мной всё в порядке. Успокойся.

Рыжий пытается вырваться, отстранится, но Мелкий тяжело наваливается сверху, прижимается лбом к его лбу, холодные пальчики ложатся на его пылающие щёки. Кукла почти лежит на нём. На этой узкой, крошечной кровати по-другому и не устроится. Рыжий плачет, прижимает друга к себе и постепенно успокаивается. Даже улыбается. Тело Мелкого очень узкое и хрупкое, как фарфоровая статуэтка. Бесценное, живое...

- Просто кошмар приснился. Всё хорошо...

Юноша расслаблено вытягивается на нём, прижимается тёплой щекой к его широкой груди, слушает стук большого, сильного сердца и продолжает шептать ему, что-то ласковое, успокаивающее. Сон, дурацкий сон. Кошмарный бесконечный сон...

Всё хорошо.

Задерживаю дыхание, хотя и без того задыхаюсь. Делаю несколько шагов назад, упираюсь спиной в стену. Раз-секунда, два-секунда. Ерунда, ненадолго отключили свет - всего на пару часов, а потом снова включат. Не отрубился же он сам собой...


Не дышу уже две минуты и двадцать одну секунду.

Сжимаюсь, скорчившись на дне ванной. Красная стрелка нервно вздрагивает под исцарапанным стеклом. Стискиваю зубы. Лежу под слоем тёплой воды, мягко облегающей лицо, давящей на уши. Правая ладонь сжимает левое плечо, левая лежит на неподвижных рёбрах, третья ладонь прижимается к втянувшемуся животу, чётвёртая давит на висок, безжалостно прижимает меня к твёрдому дну...

Это же очень смешно! Ужасно, невероятно смешно. Боятся самого себя...

У кого бедная фантазия - тому очень не повезло. Он никогда не будет читать страшную книгу, чувствуя, будто буквы плывут и двигаются перед глазами, от настоящего и очень реального ужаса. Он не погрузится в текст, будто в тёплую и глубокую ванную, как в удобное стоматологическое кресло. Туда, где всё с цветом и болью, где всё празднично-яркое и пронзительное - как быстрый укол в палец, когда берут кровь...

Представь, что тебе снится, будто перед тобой сидит твой близнец, а ты даже шелохнуться не можешь. Он трогает твоё лицо, засовывает тебе пальцы в рот. Касается зубов, тихо шепчет... Надо же, сам себе вырвал молочный зуб. Это какую же нужно иметь смелость!.. Но зачем при этом так бояться стоматолога? Он ведь только машинкой - вжик и всё. А потом засунет резиновые безвкусные пальцы в рот и тихо, ласково зашепчет...

Раз-зубик, два-зубик, три-зубик...

Ох, эти сны - долгие, красочные. Но если соблюдать простые правила, они не причинят вреда. Держи руки под подушкой - две ладошки, одна пара рук. Всё прочее - сон. Если напрячься и задержать дыхание - проснёшься. Если под подушкой пальцы стискивает третья, холодная ладонь - задерживай дыхание вновь. Я пришёл за тобой. Напрягись, просыпайся. Не дыши.

Но я не сплю, всё это в реальности. Почему это в реальности?! Почему стою в пустой и чёрной квартире, где только что погас свет? Весь только что был день... Ведь я взрослый человек!.. Здесь пусто, темно и никого.

Только ты и твоё обнажённое, плавно приближающееся тело. Больше никого в пустой и тёмной квартире. Только ты. Я подхожу, ты различаешь мои очертания... Здесь только ты. Внутри своей головы, в темноте. И больше здесь - ни-ко-го. Здесь только я, больше никого кроме меня. Это мои фантазии, твои детские игры и сны. Дурацкий сборник кошмаров...

Ненавижу, ненавижу. Меньше пяти минут назад в квартире был свет! Ну почему его вырубили именно сейчас?..

Чшш, успокойся. Вспомни, что было в последний раз. Он просто коснулся меня и ушёл. Просто коснулся. Медленно взял за руку, поднёс её к своему рту и сжал мой палец зубами. Подержал пару минут и выпустил. Две минуты в зубах, несильное давление на сустав указательного пальца. Сжимаются твёрдые тёплые зубы.

Раз-пальчик, два-пальчик. Не дыши. Я никогда не причинял тебе вреда! Это только твои детские фантазии...

Мама, мой двойник хочет меня съесть! Он хочет меня задушить. Зачем он пугает меня, почему хочет убить? Спаси меня, я боюсь. Это же дико... жутко смешно! Бред поехавшего наркомана, нелепая и смешная вещь...

Раз-секунда, два-секунда, раз-зубик, два-зубик! Давление крови в рвущемся сердце - в раздувшейся, пульсирующей груди. Задержи дыхание и ты проснёшься. Или... сделай что-нибудь необычное. Будь нежным с пожирающей тебя тварью. Обними меня, поцелуй. Поверь, что это сон. Реальный, болезненный...

Это всё не в реальности, только в твоей фантазии. На самом деле это такая игра. Встаёшь перед ростовым зеркалом и несколько минут смотришь в свои глаза, а потом закрываешь их. И продолжаешь смотреть, на воображаемое отражение. Рассматриваешь очень тщательно, каждую мельчайшую чёрточку. Ты так хорошо помнишь это лицо и тело. Можно сказать, что в твоей памяти живёт твой двойник... Стоишь ещё несколько минут. Поднимаешь руку, но отражение не меняет позы. Молча смотрит тебе в глаза. Плавно отходишь под его взглядом, всё дальше и дальше, а оно провожает тебя копиями твоих глаз. Поворачивает голову вслед.

Ласково и мягко улыбается. Бесшумно ступает по невидимому ковру, приближается. Таким же бесшумным шагом, каким двигаюсь сам, кошачьей походкой бледнолицего индейца. Я привык так ходить, привык к испуганным вскрикам тех, к кому приближаюсь со спины. Остался один шаг. Горячо, шумно выдыхаю. Чудовище касается меня кончиком носа, прижимается гладким и тёплым лбом, лицом к моему лицу. Обнимаю за гладкие обнажённые плечи. Плотно-плотно прижимаюсь, чувствую холодное сердцебиение, стеклянную кожу. Целую в уголок улыбающихся губ.

Сожри меня.

— У-у-у-у! Хой-а, хо-о! Хана-на, хой-я-а! Хайя-а, хо-о-ом!


Путут взялся за кончики своих ушей и обернул их вокруг головы. Но этот гудящий бас достал бы его и на крыше...

— У-у-у-у... — старательно вытягивая губы, ещё более зловеще протянул некто кошмарный с огненно-красной шерстью, заплетённой в десятки косичек. Трапапатум в галстуке, в общем-то, достаточно редкая штука, но в очках они иногда встречались. В данном тяжёлом случае они были круглыми, кислотно красного оттенка...

Но что он здесь делает? Ах да, сегодня же суббота, а значит — еженедельное выступление местного заклинателя, гуру, медиума и медиманьяка Кабабунги.

— Хум-м-м... Хой-а-а, ху-м-м! Мои паранормальные органы чувств...

— Ненормальные... — простонал Путут, — вы все ненормальные...

— Пара-а-анормальные, — провыл Кабабунга, — они всеее, все они говорят мне о том, что вы уже проснулись, мои преданные зрители...

Путут крепко зажмурился.

— ...и слушатели. И готовы внимательно выслушать моё еженедельное пророчество...
О ГИБЕЛИ ГОРОДА! В прошлый раз, как помните, я говорил вам, что падёт на него страшная двуединая тень Жирига и Зигзуга... И ТРЕСНЕТ ОН ПОПОЛАМ!

Путут зарычал. Так, словно был не полуметровым пушистым брюхоходом, а огромным медведем, разбуженным посередь зимы.

— Я достаю свой огромный...

— Кабабунга, у меня есть боевые патроны. Настоящие, с морохом. Шесть штук.

— Я достаю свой огромный запатентованный хрустальный шар...

Трапаптум свернулся в своей круглой кровати, стоящей на подоконнике. Я не здесь — я в детстве. Ещё не полицейский. Вообще ни черта. Меня ещё не направили в этот город — контролировать деструктивную деятельность соотечественников...

Я маленький, беззаботный комочек моргающего синего меха.

В мозгах — ноль ампер. Ласково греет солнышко. Я бегу через зелёную полянку, бегу во всю прыть. Потешно взмахиваю ушами... И РАЗМАХИВАЮСЬ ОГРОМНОЙ ДУБИНОЙ!

Нагоняя крошечного пищащего Кабабунгу!!

— Не затягивай, Кабабунга... — Путут обречённо вздохнул. — Я хочу узнать... когда ты наконец сгинешь.

Мучитель, сидящий за экраном неработающего телевизора, покачал алыми дредами, словно не веря ему, и сел поудобнее. Утвердил сферу между задними лапами. Прищурил изумрудные глазищи...

Прошло десять минут.

Косматые лапы как бы с натугой взделись над хрустальной сферой. Между ней и шерстистыми подобиями ладоней зазмеились мощные, приглушённо гудящие молнии.

Прошло ещё десять минут...

В торжественной тишине зловеще скрежетали острые зубы полицейского. Он стоял на на все четырех лапах, готовясь к убийственному прыжку.

— У-у-у-у! — пофигистически провыл Кабабунга, поднял лапы повыше, и загадочно пошевелил чёрными пальчиками. — Зрю, ушастная тень падёт на этот город.

— Ушастная?

— Уша-а-а-астная...

— Так-так. Что бы это могло быть. — Путут пошкрябал в короткой пышной бороде. — Хммм. Может быть... кролики? Помнишь, ты написал в заявлении, что тебя преследуют кролики? Красные...

Кабабунга неодобрительно глянул на него поверх очков — не опуская пока лап.

— Тиха!!

Красный трапапатум вскочил на задние лапы, высоко поднимая ярко засветившийся шар. Путут прищурился, на всякий случай закрываясь лапами.

— ЭТО свершится сегодня!

Шар с грохотом обрушился вниз. Пространство за экраном заполнилось красным тягучим дымом... Кабабунга сгинул.

Путут проклял его, откинулся на спину и захрапел.
* * *

Удивительное лохмато-синее существо зевнуло, распахнув огромную пасть, и на секунду показалось, что оно состоит из неё целиком... Толстый котяра, сидящий рядом, с интересом в неё заглянул, и тут же с ужасом отпрянул, когда она с лязгом захлопнулась.

Трапапатум Путут Пататрулль отнял огромные косматые кулаки от глаз, и мрачно уставился на свою взлохмаченную физиономию. "Обреюсь налысо к чертям..."

Кот спрыгнул с трельяжа — и тут же под ним затаился: рядом раздались шлёпающие шаги босых ног... и звонкий дискант, распевающий непонятную песенку.

— Слаэт оп, ден трамелле, ван дире, дом дейн!..

По коридору просторной прихожей медленно брёл длинноволосый детёныш... Похоже, с закрытыми глазами.

Путут покачал головой. Опять этого психа оставили одного...

Мальчишка остановился, и медленно наклонился вниз, хищно раздувая ноздри. Похоже, учуял или услышал кота, пытающегося проскользнуть мимо.

— Вааан... дииии... Хоп!

Детёныш ловко сграбастал его и, хихикая, зарылся лицом в мохнатое пузо. Кот отчаянно задёргался.

Путут фыркнул, и отвернулся к зеркалу. Вынул откуда-то крошечную серебряную расческу и принялся за дело, тщательно расчёсывая не только бороду, но также брови и бакенбарды. Большинство трапапатумов носили шерсть, как ветер расчешет, но полицейскому это — не к лицу.

Кое-как завершив это важное дело, Путут спрыгнул с трельяжа, подошёл в стене, и пнул по ней ногой. Участок обоёв растворился, открывая небольшую дверцу с золотой табличкой. Здравствуй, любимая работа!

— Великий Савабух, помоги мне не сойти с ума.

Путут прошептал Слово, и уже внутри полицейского управления услышал громкий вопль мальчишки ("не уходи, мы тебя полюбили!"), а потом его звонкий смех. Путут ещё раз покачал головой, и направился к своему кабинету, уворачиваясь от деловито снующих соплеменников.
* * *

Кошачьи глаза под пилотскими очками — широко раскрыты. В широких "консервах" мелькают отражения сотен святящихся труб: налево!направо!вверх! Налево!направо!вниз! Топот лап сливается один протяжный звук: тра-пата-пата-пум! Трапататум! Трапататум!..


Чёрная шерсть сверкает и тянется, как кометный хвост! Хвост! А был ли хвост?! Был ли хвост!!! Оторвался и улетел! Оторвался и улетел! Ха-ха-ха!!!

Панга весело орёт во всю глотку, и поддает ходу. Вьющиеся уши прижаты к спине, напор обнажает хищные сверкающие клыки.

Пять! Четыре! Три!..

Конкуренты режут воздух, несутся мимо, состригая шерсть с носа.

Финиш!!!

Панга зарычал, подпрыгнул крутящимся мячом и со всего маху влетел в красную воронку. Живой шар с шипением пролетел последние полсотни метров, и с громким "ФУХ" выскочил на заваленный бумагами стол. Панга притормозил, сшибая их на пол. Десятки человеческих носов повернулись к нему — глаза смотрят вдоль них встревоженно! Панга набирает воздуху, раздуваясь втрое. Люди болезненно морщатся, затыкают уши.

— Сто чертей вам в глотки!! Свинячье пекло!!! — взревел ушаст. — Я же вам, как людям!.. Кожа!!! КООООЖААА!!!!

Нервный юноша икает, бледная дамочка упирается лбом в писанину. Мелко подрагивая, сползают под стол. Рев нарастает, трясёт лапами слуховые улитки.

— Кожа таранга! кожа таранговая!!! На три чётверти! Душонки бумажные!!! Что творите!!! Что творите, я вас спрашиваю?? Мушистые каряки!!! На третью часть!!!....

Трапататум погрозил икающим, трясущимся человечкам. Погрозил им страшно своим кулаком. Попросил водички.

— ПРОДАВАЙТЕ!!! ЖИВА!!!

Финальный рявк сорвал тощие задницы со стульев. Руки в чёрных нарукавниках запорхали над бумагами, затрещали ломающиеся грифеля.

Бледная хрупкая дамочка вздрогнула, ожила, и стремглав побежала от света в конце туннеля. Свет оказался поездом.

Полный крах.

Бледная дамская хрупочка с неожиданной силой запихивает рулоны в тубы, швыряет их к стене. Бледные ловят тубусы у стены, расставляют их штабелями.

Десятки рук обрывают шнурки. Звенят колокольчики, распахиваются дверки, вспых, вспых, наружу высунулась шерстистая морда. Почтальон хватает пару тубов, перекидывает ремни через шею. Порыв ветра срывает очки, вздымает причёски, гоняет по полу сухую канцелярскую листву. Из дверок под колокольный бой с рёвом, гамом, писком и пиратскими посвистом рвётся пёстрая курьерская толпа. Клерки летят через ушастиков кувырком.

Один из трапапатумов изрекает хрестоматийное "наших бьют", и в ближайшую ногу вцепляется страшной пастью. Другой носитель карандаша перепрыгивает через щелкающие пасти, хватается за трубку с голосовой связью — и отрывает её к чертям. Сипло каркает в неё, хватает соседнюю и страшно, жутко кричит в неё — что-то такое умное и канцелярское (таранги грёбаные, чугунный таз, тащите мебель из кабинетов).

Панга одобрительно кивает.

— Эй, челы! Купцу-то что передать?!

Пробегающий мимо клерк взмахнул стоячей шевелюрой, дико взсверкнул очками. Проорал что-то, махнул рукой и ринулся вперёд головой — в орущую кучу малу. Кто-то дрался, кто-то рассылал тубы, бледная хрупочка выносила мебель.

Панга тщательно повторил услышанную белиберду. Поправил очки, шлёпнул ими по морде — и сиганул! Полёт, неощутимый удар, округлые лапки топают по светящейся трубе. Тра-пата-пата-патум!

Трапапатум.

Уши хлопают, стрелка спидометра зашкаливает за сто офисов в час. По графику оно и не надо, но Панга лишь наращивал скорость. Рычал, будто дизельный движок. Вперёд, вперёд! Позади солнце и луна!..

Ещё вчера — жалкий газетчик, позавчера — дурацкая любовная SMS (зацеловали, дуры — до смерти! Ненавижу глупые скобочки, провалитесь все в ад). А сегодня — лучший купеческий курьер! В Московине, столице мира!!!

Три, два, один! Прыжок-воронка-ФОК! Пфок-пфык-пфук!

Одновременно с Пангой на паркет высыпались трое. Следом — ещё столько же. Курьер вскочил, умело выбарахтываясь из кучи малы, взлетел вверх и...

В глаза бросился спрыгивающий со стола ярко-рыжий трапапатум — в тёмных очках, с пышной развевающейся бородой. Пасть широко распахнулась.

— Беги-и-и-т-я-я!..

— А где купе?.. — пискнул Панга, и через мгновение его плюхнуло и понесло. Распластавшись на огромном, дирижаблеобразном, трапапатум ошалело оглядывался. Мелькали этажи, офисы, смазанные силуэты, искажённые лица. Перед панговым носом вспорхнули обломки стен, взмыли столы, взлетели бумаги. Панга пищал, Панга орал, Панга страшно ругался. Разлетелись кирпичи внешней стены — и трапапатум взмыл под ослепительные облака — над небесными башнями и рукотворными горами Московитана. Титанический город раскинулся под сжавшемся в комочек Пангой, прижатого к огромному животу хохочущего человека.

Купец летел в строгом костюме, с породистым важным лицом и окладистой чёрной бородой — внушительно, в общем, летел. Но вёл себя как мальчишка. Из развевающейся полуседой бороды вырывался грохочущий смех и всякие разные слова, значения которых Панга не знал. Разобрал лишь, что улетел купец, от всех улетел, гахаха, сто чертей вам в глотки, свинячье пламя.

— Господин купец, прекратите немедленно! Людям нельзя колдовать! — зашипел Панга, посучил лапками по пузу, и впился в жилетку с болтающейся цепочкой. Его ушки хлопали в свистящем воздухе. — Вас выбросят в космос!! Или... ещё куда подальше!!! Вы выпимши тем более — врежетесь.

— Ага! И ты здесь! Трапу... трапо... Труляля, короче. Ну как оно там?!

— П-продают!

— Атлична!!!

— Господин купец! А может... не так уж всё и плохо?.. а?! Да, деньги вы, наверное, потеряли. Но в деньгах ли счастье?

Панга освободил одну лапку, почесал нос и задумчиво раскрыл чёрную ладошку:

— Или в них? Точно не скажу — у меня их много ещё не было.

— Га-ха-ха-ха-ха!!!

Толстяк ловко выставил трость в строну, зацепился крюком за шпиль высотного здания, обогнул его ядром и полетел к краю города — как тяжёлая глыба, брошенная из осадной машины...
* * *

Трапапатум щёлкнул которыми чёрными пальчиками, забавно торчащими из синей шерсти, и газета в руках длинноволосого мальчишки выплюнула копию — в точности под размер Пататрулля. Брюхастый ушаст постоял перед ней несколько секунд, ленясь нагибаться. Основательно почесал бок, поднял прессу и направился с ней в свой уголок кухни, где ждал маленький столик с завтраком и светящейся улыбчивой тыквой. На ходу взъерошил голову котёнка, решительным жестом пресёк вылизывание. Спасибо, сам.

Сел.

Вынул откуда-то из шерсти очки в тонкой серебряной оправе (у трапапатумов больше попросту неоткуда, карманов-то нет), и утвердил куда-то в центр буйно произрастающего меха — условно образующего бороду, бакенбарды и усы. Пошевелил влажным чёрным носом, втягивая ароматы кофе и тостов. Развернул газету...

Знаете, что? Хорошо быть трапапатумом. Дежурства нет (Путут дежурил в школе номер восемь, оберегая детей от воздействия соплеменников. Когда эти ушасты рядом, не учиться хочется, а ходить и даже подпрыгивать на ушах). Кабабунга сгинул. Трапапатумы не опасны. Слоны идут аккуратно, а динозавры вообще парят над землёй.

Грохот и шум! Пыль и конфеты в окно! Отчаянный женский визг!..

Мальчик выронил газету из перебинтованной руки и выглянул наружу. Схватился за подоконник и подпрыгнул.

Трапапатум с излишней внимательностью всматривался в чашку с кофе, наливал в неё молоко. Удивительное дело. Только чтоб был экспрессо, но если аккуратно налить молока с пенкой — получается капучино. А ежели ещё сверху нарисовать сердечко... нет, лучше череп.... вот этой вот палочкой...

Путут высунул фиолетовый язык от усердия.

Некоторые рисуют на пенке чуть ли не Мону лизу, и даже деньги на этом зарабатывают. Но это, знаете ли... Нет уж! С места не сдвинусь. Я не человеческий полицейский. Сносите свой город, если вам так удобнее.

— Держите динозавра! Тапутат! Почему у тебя такое дурацкое имя?.. Чего смотришь, оттягивай его за ноздрю! Крабель, лишай его веса, пусть взлетит повыше!.. Да я тоже не помню как! Это... сейчас... Экто-санктре-гама... Эй, Тапутам!.. Тапутут!.. Я говорю, за нозрю его, змеюку, за ноздрю! Ух!.. Тапату-у-у-у-ут!.. Промбель! Держи динозавра!.. Мне нельзя, я старше по званию.

Путут медленно поднял косматые брови. Котёнок повернул голову и посмотрел на полицейского.

— Это голос трапапатума. — объяснил тот.— Не замаскированный от людей, полностью открытый. — уточнил он, поднося дрожащей чашечку к губам. В ней звенела серебряная ложечка.

Мальчик подпрыгнул ещё раз, повыше, но так ничего и не сказал.

Через несколько минут раздался ещё один голос. Нечто среднее между рычанием тигра, с металлическим таким звучанием, и гудением Титаника.

— Тираннозавр, — знающе покивал Путут, рассеянно дожёвывая чашку. Котёнок смотрел в недоумении. — Это такое вымершие животное. — едва не плача, уточнил полицейский. — Настоящая машина смерти, сэр.

Полицейский едва не разорвался пополам, на ходу натягивая фуражку и обматываясь ремнём, сжал полицейскую бляху в зубах. застёгивая пряжку, со всего маху прервал обои в коридоре — напротив трельяжа с разбитым зеркалом (на самом трельяже виднелось несколько капель засохшей крови). Котёнок побежал вверх по мальчишке, и тот наконец-то закричал. Вопль затих за спиной синешерстного, он зажмурился от мгновенной вспышки и... покатился на пузе — мимо десятков топающих лап — мельтешащих перед носом всеми цветами радуги. Полицейская управа.

Пух!

Пропан прервал его скольжение, выставив толстую белую лапу. Путут поднял к нему несчастные оранжевые глазищи. Ветеран ослепительно улыбнулся ему беззубым ртом, сжимая деревянный трапапатумовый винторез калибра "для стрельбы по низколетящим бегемотам". Бороду, штопы не мешала, ветеран заправил за пояс, увешанный гранатами. И он был счастлив, как никогда.

— Не стреляй боевыми! Не целься в людей! — без собой надежды пробасил крошка Путут. Доковылял до арсенала, схватил такое же ружьё, но поменьше, кедровое, перекинул патронташ через плечо, и нырнул обратно в квартиру. Вопль орущего мальчишки плавно вернулся, будто кто-то нажимал на пульт, возвращая прежний уровень громкости.

У входной двери обнаружился взрослый обитатель жилища. Отец этого истерика, судя по всему. Мужчина стоял лицом к двери и глубоко. размеренно дышал. Судя по всему, набирался решимости десантироваться в окружающий мир. Обитатель был обут в ботинок, но в халате. В одной руке он сжимал тупой кухонный нож, в другой — гантель, и глубокомысленно изучал оба предмета. Да, нелёгкий выбор.

Путут переломил стволы оружия — с сочным деревянным хрустом, зарядил патрон с песком Морфея,прицелился в голову и выстрелил. Хозяина окутало облаком мягко искрящихся пылинок. Он постоял секунд-другую, аккуратно положил гантель на трельяж, почесал переносицу и рухнул. Но Путут этого уже не видел, некогда. Пронзённая полицейским дверь колыхалась далеко позади, под короткие лапы прыгали неудобные человеческие ступеньки. Всё в порядке. Под контролем. Все трапапатумы, живущие в этом городе, превосходно владеют магией. И даже если один из них взбесился от счастья — его быстренько скрутят и огорчат до необходимой нормы. Предложат, например, денег — за то, чтобы он целую минуту не думал о полярном медведе.

И всё будет в...

Трапапатум выкатился во двор — между двумя домами. В их окошках пищали люди, некоторые порывались вылезти наружу. Кругом творилось странное, яркое и головокружительное, напоминающее рекламный ролик одного из этих современных газированных напитков, напоминающих химические отходы. Посреди двора стояла кучка прижавшихся друг к другу человских полицейских. Отчаянно вопя, служивые азартно палили из табельного во все стороны. Вскоре их начали отстреливать в ответ. Путут тоже принялся палить, присоединившись к нескольким сослуживцам, оказавшимся поблизости. Стрелять они не умели, но вскоре один из пёстрых зарядов попал таки в одного из копов. Человек выдохнул вереницу ярких мыльных пузырей, дико посмотрел на них и уснул, изумлённый. Стражи человеческого закона по команде старшего сгруппировали огонь, и один из невидимых противников был подстрелен. Пули легко прошли сквозь шаровидное тело, не причинив его владельцу никакого вреда, но выбив несколько клочков оранжевого пуха.

Раздалось яростное, оглушительное рычание.

Маленький свирепый ушастик бросил своё оружие и кинулся в рукопашную. Вспрыгнул ближайшему человеку на грудь, схватил его за шиворот и принялся трясти — что-то неразборчиво приговаривая про мех. Сотрудник милиции дробно пощёлкал зубами, нахмурился и воспроизвёл по памяти несколько приёмов рукопашной — куда-то в пустоту перед собой. Завертелся на месте, проклиная нечистую.

Часть шарообразных полицейских ринулись следом, и одного из брюхоходов тут же подбили — искрящейся молнией дружественного огня. Трапапатум обернулся, удивлённо приподнимая уши, и с ужасом уставился на свою шерсть. Она поменяла цвет с сиреневого на фиолетовый. Ушастик горестно вздохнул...

Главный среди людей ожесточённо выкрикивал команды, повторяя, что всё это гипноз, и нужно действовать по инструкции, а не шмалять во все стороны, вопя благим матом. Инструкцию эту должен был знать любой полицейский. Если к вам навстречу двигается враждебно настроенный осьминог и зловеще шевелит щупальцами... (Нет, автор не знает, что делать дальше, он же не полицейский, и инструкцию эту ему читать не давали.)

Полицейский почувствовал, что больше не в силах на это смотреть, и побежал вокруг пищащего, кающегося во всех грехах дома, приближаясь к к главной улице Советской и собственно, эпицентру парада, раскинувшегося по двум дорогам и аллее. Чтобы, собственно, узнать...

— Зачем?!! Ну зачем, зачем, скажите мне, во имя всех богов и чертей, ЗАЧЕМ вы это делаете?!!
Представьте себе, что по вашей улице шествует бразильский парад из сна сумасшедшего бразильца, абсолютно невидимый и беззвучный. А через мгновение - он уже наяву, во всех красках и всевозможных звуках. Пожалуй, в таких случаях "паника" - слишком мягкое слово. Пожалуй, больше подошло бы "всеобщая истерика". Панику вызывает землетрясение. Летающая подводная лодка, увитая гирляндами цветов, величаво вылетающая из пустоты, вызывает остолбенение или заразительный, истерический смех... Полицейский Путут выбрал остолбенение и впал в него, крепко и основательно. Мимо застывшего ушаста протопал пыхтящий ярко-оранжевый шар - сородич, замахивающийся гранатой.


- Писательница! Лови, уходит!

Бросок, взрыв. Хрупкая длинноволосая девушка с визгом подлетает на несколько этажей и зависает в грибовидном облаке. Флегматично смотрит вниз, и пишет что-то в телефоне, покачиваясь в магическом дыме...

Остолбеневший ушаст замедленно оглядывался, не опуская высоко поднятых косматых бровей.

Уже упомянутый тираннозавр, лишённый веса, парил на уровне пятого этажа и хлопал страшной пастью, ловя взлетающие воздушные шарики. На верхней челюсти болтался вцепившийся в ноздрю трапапатум. В опасной близости от летающего ископаемого парит, вращаясь и порхая, толстый, пьяный и развесёлый бородач в дорогом костюме старомодного покроя. От него доносится, что он, мол, от всех ушёл, триста чертей вам в глотку. Другой, вполне обычный и вменяемый мужчина с непередаваемым выражением лица - летел куда-то вдаль, всё выше и выше, держась за задние лапы маленького трапапатума, повисшего на ниточке голубого шарика...

- Мне на пенсию - через триста сорок шесть лет... - пожаловался мужику Путут, когда тот пролетал мимо. Мужчина странно посмотрел на него, а маленький трапапатум сочувственно покачал головой. К стене дома рядом прижался спиной паренёк в полицейской форме. Он тщательно целился в несущееся мимо буйноцветье - в каких-то пританцовывающих слонов, низколетящих китайских драконов (настоящих, без китайцев внутри), в пёстрых динозавров (на самом деле динозавры были ярко-радужными,а не серо-зелёными, как думают скучные учёные), в жёлтые подводные лодки и... ТРАХ! Трапапатум на реактивной тяге огрел его здоровенным молотом по фуражке, мгновенно его вырубив. Над головой полицейского залетали мелкие, но суровые трапапатумчики с ангельскими крылышками. Путут, сердито фыркая, разогнал их лапками и приложил большое ухо к груди павшего.

- Спит вроде бы. Скоро кататься начнут на людях... - бормотал Путут Пататрулль. - Уходить нужно, бежать... Но куда? Ещё пару минут, и нас начнут бомбить...

- КРА-А-АБЕЛЬ!..

Необъятный седой трапапатум пробивается сквозь пёструю толпу - в очках, с тяжёлой золотой цепью на шее. Ревёт, как медведь, потрясает пудовым кулачищем.

- Да чтоб ты лопнул! Вы зачем спутники в кашалотов попревращали?! Ловите, ловите их кто-нибудь, идиоты!

Путут с ужасом смотрит в небо, забыв про человеческого коллегу.

- Вурдулачьи уши! Я говорил связь отрубить, а не спутники в кашалотов превращать!! Нет, не читал его! Не смешно! Да уймите вы уже этого придурка с пулемётом!..

- Вы видите, что у меня в ухе?.. Дырка в пять рублей. Как я теперь покажусь в приличном обществе?

- Ты уже в нём, деревенщина!

- Продень в него кольцо потолще, из меди или золота. А будут спрашивать, отвечай: йо-хо-хо!

- Господа, сколько можно об ушах? У нас что, нет другой темы для светской беседы?.. Эгей, ловите гранату! Хоба!..

- Так и оставь, брутально.

- Хочешь, сведу с Бородухой. Если его удар сегодня не хватит. Слышишь, надрывается? Он тебе медаль даст, как ветерану.

- Ага, сейчас. Он меня в банку обещал засунуть, в трёхлитровую. Ещё и обрадуется, что сам пришёл. Мы вчера с Промбелем...

- Уважаемые, вы не видели такого пожилого полицейского с двуствольной гаубицей? Говорят, у него патроны не холостые, с морохом... Посматривайте по сторонам, джентльмены.

- Не будете ли вы так любезны одолжить мне гранату? У меня закончились.

- Конечно, конечно, милейший. Вам с каким взрывом? Есть с цитрусовым ароматом, есть с хвойным. Я, знаете ли, предпочитаю бодрящие взрывы. Признаюсь, сам люблю подорваться с утречка.

- Эге-ге, достали этого, с пулемётом. Р-разбойник! У меня в ухе пол-улицы видно.

- Да купи ты уже новое! Вон, Патам продаёт на Цинкзаводской. Кавайные-кавайные.

- Да ну вас, честное слово. Где я возьму такую шерсть? У меня изумительная зелёная шёрсть...

- Кашалот!!

Мимо Путута, начавшего уже посмеиваться, промчался ошалевший трапапатум в пилотских очках. Это был Панга. Несчастный курьер из Московитана. За пару минут несчастный избегал весь город - и понятия не имея ни о какой конспирации, и о том, что трапапатумы должны прятаться от людей... Его увидело столько народу, что ушастое правительство решило, что терять уже нечего и теперь трапапатумы по всему миру выходили на улицы и веселились кто во что горазд. По крайней мере, это на некоторое время прервало человеческие войны...

Путут смотрел, как мимо пролетает стайка звонко смеющихся детей, порхающих, как бабочки, как летит, переворачиваясь, хохочущий мамонт, как какой-то искрящийся пушистик со смехом бегает вокруг злобно кричащей тётки, лупящей его сумочкой, на всё, что творится вокруг... И смеялся уже от всей души, забыв про работу, про свою службу, охрану людей и все прочие серьёзные глупости. Ведь, в конце концов, Путут Пататрулль был самым настоящим трапапатумом.

Все шло, как обычно. Планета была уже близко, автоматика готовилась к посадке, но совершенно неожиданно для всех корабль как будто уперся в невидимую, но непреодолимую стену. Планета, очень похожая на Землю, не пускала корабль к себе. Анализаторы воздуха показывали, что состав воздуха планеты, как две капли воды похож​ на земной. Запищал анализатор-переводчик.
- Мы приветствуем вас на планете Телепатия! Мы хотим узнать, откуда вы? Какая ваша цель прибытия на Телепатию?
- Говорит Капитан корабля Биг Найф. Мы - люди с планеты Земля. Наша система связи отправила​ вам местоположение нашей планеты. Наша цель - контакт и изучение вашей планеты и вашего населения.
- Уважаемый Биг Найф! Говорит главный инспектор безопасности планеты Телепатия Нельзяк. На нашей планете запрещено ношение, приобретение, производство и применение любого оружия! На вашем корабле есть люди, в мыслях которых есть желание применить на нашей планете оружие... Объясните им всем, что мы не можем пустить ваш корабль из-за них...
- Уважаемый Нельзяк! Объясните, почему вы считаете, что мы хотим применить против вас оружие?
- Уважаемый Биг Найф! На Телепатии стоит автоматическая система распознавания мыслей о ношении, приобретении, производстве и применении любого оружия! Несколько ваших людей представили в мыслях применение оружия против жителей Телепатии... Система сработала и не пускает вас на Телепатию.
- И что теперь делать?
- Мотивируйте своих сотрудников выкинуть и забыть даже думать о том, чтобы​ носить, производить, приобретать и применять оружие!
*****
Капитан посмотрел на своего зама и услышал то, чего никак не ожидал услышать:
- Это самая лучшая планета на свете! Хочу жить в мире, где нет оружия!
- А как же защищать себя, семью, страну, планету?
Опять включился автомат-переводчик...
- Защищать можно всё. Но без оружия.
- А как нам понять, что нам ничего не угрожает?
- Очень просто. АС-РМ - автоматическая система распознавания мыслей. При обнаружении вирусных мыслей об оружии дает команду системе безопасности СБ, и СБ изолирует носителя вируса и пытается его вылечить. В вашем случае антивирус еще не разработан. Но не волнуйтесь, наши разработчики антивирусов своё дело знают! Вылечим!
*****
Секунды хватило капитану, чтобы сообразить... Что надо безумно срочно врубать задний ход кораблю и лететь со скоростью, на какую только способен корабль, но ПОДАЛЬШЕ ОТ ЭТОЙ ПЛАНЕТЫ!!!!!
*****
Когда первый страх прошел... Страх того состояния, когда ты, воин, не сможешь на своей Земле пользоваться никаким оружием...
*****
Заместитель внимательно посмотрел на своего капитана...
- А тебе хочется жить там, где никто не может применить против тебя оружие? Не можешь не только ты, но и никто другой? Это же самая лучшая безопасность, которую только можно придумать!
- У кого из членов экипажа осталась семья на Земле?..
- Ты хочешь сказать, что...
- Что...
- А не повернуть ли нам опять на Телепатию?
*****
Нейроинженеры Телепатии очень быстро сделали антивирус...
У нас на Земле так пока еще не умеют...
*****
У экипажа был выбор. На Землю, или на Телепатию... Но когда ты считаешь саму мысль о нужности оружия вирусом и болезнью, как ты сможешь вернуться в мир, который болен?
*****
А может, экипаж корабля возьмет для лечения все необходимое, и вернется в мир, который болен, и вылечит его? Безнадежно болен, или все-таки надежда есть?
*****
Вернется. Надежда на Земле пока еще есть...

© Чередов Антон, 29.01.2018г.

Глава 1
- Цунами -
Декабрь, 2004 год.
Таиланд, остров Пхукет.
Международный госпиталь.
– Так что, Славик, останешься здесь на ночь. Ничего страшного. Утром приедем, заберём, – голос мамы успокаивал.
Молодого человека 10 лет от роду морозило, но лекарства уже начинали действовать. Кожа приятно зудела под охлаждающей мазью. Накатывала усталость. Хотелось одного – спать. Обезболивающие клонили в сон. Наверное, впервые за всё время семейной поездки в Таиланд, Славик не спорил. Потому даже младшая сестра смотрела на него с сожалением. А обычно суровый отец выдавил улыбку, взъерошил хмурому мальцу волосы и буркнул:
– Держись, боец. Утром будет легче. До Нового Года отойдёшь. Наверстаем. – И тут же добавил укоряюще. – Вот на кой чёрт вообще было в бассейн лезть? Сказали же в номере сидеть. Ты хуже Алёнки. Страховка на случай мощного загара не предусмотрена.
– А я то чего? – Возмутилась семилетняя сестричка. – Не я же сгорела на солнце.
– Я же под зонтиком, – буркнул Слава в ответ, ощущая языком вылезшую после высокой температуры на губе простуду. За час с небольшим купаний после обеда в бассейне, пока родители ездили на шопинг в Пхукет-таун с сестрёнкой (сдались им эти силиконовые подушки!), он сгорел так, что кожа сходила слоями. А всего то и стоило, что задремать после плавания и не заметить, как тень от зонтика сместилась. Даже на море не сходил! Обидно, больно. Пусть родители только попробуют не взять его в центр в следующий раз. Он тогда всем покажет, что такое истерика!
– И я не Слава, я Тай. Просил же, па! – Добавил мальчик. Подобную кличку он себе придумал в аэропорту два дня назад, сократив название страны, в которой вся семья отдыхала туристами.
Мать молча поцеловала в щёку и задёрнула занавеску, разделяющую комнату с пациентом-соседом. Просторная, стандартная палата на двоих обойдётся семейному бюджету в копеечку, так как каждого туриста сразу предупреждают, что сгореть на солнце – это не страховой случай.
Старый таец, лежащий на соседней койке, неприятностей не доставлял, но мать всё равно оградила от него занавеской, чтобы ребёнок не докучал пожилому человеку. Тайцы любят детей. Мать прекрасно знала, что стоит её Славику прийти в себя, как замучит совершенно незнакомого человека расспросами. А тот и рад будет отвечать. Даже если не знает, что ему говорят. Главное, улыбаться. Ещё и подарит что-нибудь. Слава знает, как выцыганить на всех языках мира.
Сынуля начал практиковаться в английском языке ещё в автобусе трансфера, доставляющих семью из аэропорта Пхукета в гостиницу. Менее чем за час развоза досталось за коммуникабельность англоязычному голландцу. С ним Славик познакомился, подружился и не забыл напроситься в гости, как только будет в Амстердаме. Мать вздохнула спокойно лишь тогда, когда автобус развёз их по разным гостиницам. А то могут и всерьез принять его желание побывать в гостях.
Дверь палаты закрылась. Система кондиционирования воздуха работал совсем тихо. Славик вздохнул и прислонил щеку к подушке, проваливаясь в глубокий сон. Уснуть пришлось на животе. На спине лежать не получалось, так как больше всего досталось плечам и шее. Красные как помидоры, эти части тела молили о пощаде.
Разбудил грохот в коридоре. Сколько прошло времени, Слава не знал. Десятки встревоженных голосов звучали на тайском, английском. Слышал и русский. Ловя обрывки фраз, Демченко понял, что этим утром произошло что-то ужасное. Такой шум просто так в больнице не поднимают.
– Что случилось? – Спросил Слава сначала на русском, а затем повторил на английском.
Старик на соседней кровати сделал каменное лицо и молча щёлкнул пультом от висящего на стене телевизора. Слава через боль заставил себя перевернуться на спину, чтобы было видно экран. Новостной канал показывал встревоженных ведущих. Они говорили на тайском, но снизу большими буквами было написано, в том числе и на английском: «Катастрофа на Пхукете!»
Ловя знакомые английские слова в дубляже бегущей нижней новостной строки, Слава ощутил, как внутри что-то оборвалось. Холодный, липкий страх побежал по телу. Слёзы потекли быстрее, чем мозг осознал всю серьёзность ситуации. Просто внутренние ощущения опередили мыслительный процесс и простые слова «цунами», «пляж Карон», «пропали», «погибли», «разрушены», сложились в печальную, до безобразия горькую картину мира.
– Мама! – Закричал Тай, но кричать было не кому. Хуже всего, он не знал к кому обратиться. Где его родители?!
Полное понимание ужаса ситуации пришло несколько позже, когда взгляд безотрывно ловил картинки ужасающих разрушений на телевизоре. Вертолёт снимал остров сверху и показывал крупным планом смытые дома, отели, перевёрнутые автомобили, выдернутые столбы и пальмы. Словно нарочно оператор выхватил знакомую крышу отеля на Патонге, где отдыхала семья Демченко.
– Не-е-ет! – Закричал парень и зарыдал в подушку.
Дверь палаты раскрылась. Слава хотел броситься к доктору с расспросами, умоляя его связаться с родителями, но при одном виде каталки отпрянул. На ней лежал окровавленный, полуголый мужчина: синюшная рука, кусок доски, торчащий из бицепса, огромная гематома на руке, оплывшее лицо, которое представляло собой почти один сплошной синяк. Все вопросы пропали. Славик видел эту картину всего несколько секунд, но их хватило, чтобы эта картина навсегда запечаталась в сознание.
Закрыв глаза, Славик уткнулся в подушку и заревел уже глухо, тихо.
Так Станислав Демченко стал одним из тысяч туристов в Таиланде, семьи которых 26 декабря 2004 года пострадали от цунами. Землетрясение на дне Индийского океана спровоцировало огромную волну, которая обрушилась на остров Пхукет и прошлась по побережью континента, уничтожая любое понимание людей о счастливой встрече Нового Года с пометкой «2005».
Пока Таиланд просыпался и готовился встречать новый день, мощные толчки морского дна привели к смещению огромных масс воды в океане. В открытом море это выглядело как невысокие, но протянувшиеся на тысячи километров водяные полукруги. С невероятной скоростью вплоть до тысячи километров в час они устремившиеся к берегам Таиланда, Индонезии и Шри-Ланки, отмечая себе триста тысяч жертв. Приближаясь к мелководью, волны замедлялись, но приобретали огромные размеры высотой с многоэтажный дом. Эти волны несли энергию разрушения и обрушили их на юго-западное побережье Пхукета и соседние районы: Краби, Пхи-Пхи, Симиланы, Ко Чанг и соседние районы на побережье.
Практически все основные пляжи западного побережья острова пострадали от волны. Особенно досталось Камале, Патонгу, Карону и Ката. Они получили наибольшие повреждения. Волной смыло и многие гостиницы первой линии на пляже. В том числе ту, где остановилась семья Демченко. Об этом Слава узнает позже. Сейчас же его вместе с дедом-тайцем, как не слишком тяжёлого пациента, выкатят на кроватях в коридор переполненного госпиталя. Там мальчик впервые увидит, что такое горе и безумие от потерь.
Тай не знал, что примерно через час после землетрясения в море, остров предупреждал о трагедии: животные и птицы в беспокойстве убегали прочь в джунгли, смолк шум прибоя, а вода в море резко ушла от берега. Заинтригованные люди стали выходить на обмелевшие участки морского дна, чтобы собрать обнажившиеся ракушки и рыбу. Надвигающуюся стену из воды никто не видел до последнего. Она не имела гребня, визуально сливаясь с морской гладью. Когда ее заметили – было уже слишком поздно. С огромной скоростью она принесла на остров огромные потоки взбесившейся воды, сметая всё на своём пути.
Океан прошел вглубь суши на сотни метров. Сама коса смерти обрушилась на побережья и когда её силы иссякли, это был обман. Движение воды остановилось, но лишь для того, чтобы с такой же скоростью устремиться назад. Те, кто пережил первый удар, пострадали повторно, смываемые в Андаманское море. Уходящая вода бросала людей и животных на строения, перемалывала вместе с бетоном и кусками земли, рвала арматурой и досками, крушила о рекламные вывески и автомобили. Людей и все живое било током от разорванных кабелей высокого напряжения и уничтожало всем, что попадалось на пути. Бешеный поток не щадил никого.
После того, как все закончилось, взору уцелевших предстала ужасная картина: полностью разрушенная инфраструктура на пляжах, автомобили на деревьях, стены отелей на холмах, катера и лодки закинутые в джунгли на расстояние до двух километров. Всё, что было построено на берегу, перестало существовать. Всё, что уцелело, было занесено песком, тиной, морской травой и землей. На бывших улицах плавала мебель и продукция магазинчиков, одежда и еда, перевёрнутые макашницы можно было обнаружить на балконах домов. Но что хуже всего: повсюду в беспорядке валялись тела людей и животных. Тех, кто не пережил цунами, находили повсюду.
Словно ощущая всё это, представляя тысячи раз в своем не окрепшем разуме, Тай понял, что сходит с ума. Одна всепоглощающая душевная боль потери родных и близких захватила его целиком. Внутренняя боль самого десятилетнего подростка стала настолько невыносимой, что проявила себя на голове. За это утро в коридоре Тай поседел. Седые локоны перемешались с его русыми волосами, взращённые словно среди криков боли и слёз, звучащих рядом в коридоре.
Выдрав клок волос, и разглядывая седые кудри, Славик поймёт, что больше не может находиться в отделении. Словно сходя с ума, он услышит и увидит такие вещи, которых просто не может быть в реальном мире: люди вокруг него двоились, светились всеми цветами радуги, с преобладанием тёмных цветов. Их тонкие тела то растягивались до потолка, то сжимались до горошины.
Считая всё это жуткой галлюцинацией, мальчик твёрдой рукой откинет одеяло и поднимется. Среди толпы нуждающихся в немедленном лечении людей мало кто обратит на него внимание. Он спокойно напялит на зудящую кожу свои шорты, майку, накинет кепку, вденет ступни в сандалии и выберется на улицу, стараясь как можно быстрее уйти подальше от этого безумия.
Странности, однако, продолжатся и на улице…
Славик обошёл гору бутилированных упаковок с чистой водой. Её только что привезли службы спасения и одна из многих некоммерческой организацией, не оставшейся в стороне от общей для всех беды. Доставляли полезный груз обычные грузовики с местными номерами.
Мальчик осмотрелся. Толпы тайских добровольцев, не оставшихся безучастными, быстро и старательно разгружали полезный груз на ступеньки госпиталя.
Ступив на полосу света из-под козырька здания, Славик натянул кепку пониже на волосы и поморщился, двигая плечами. Спина прилипла к майке. Мазь, которой вчера намазали на ночь, покрылась коркой. Кожа под ней болела даже при лёгком прикосновении ткани. Но этого парень не замечал. Мир для него стал слишком сложным, многогранным. Разум играл с ним в странную игру, которой он не понимал.
Спешащий таец задел парня локтем, тут же извинился, не видя дороги из-за гор ящиков поверх рук. Славик отшатнулся от него. Не столько от обиды за толчок, сколько от удивления – ведь поверх упаковок с водой коренастый таец нёс большую белую змею без глаз. Толстая как удав, она оплела его шею и покоилась большей частью кольцами вокруг головы человека.
«Это ещё что за факир? Зачем сейчас фокусы?» – Подумал Тай.
Мальчик проморгался и попытался снова разглядеть змею, но таец уже скрылся в холле госпиталя вместе с ней.
– Зачем ему нести в больницу змею? Что за бред? – пролепетал Слава и ущипнул себя за руку. Оказалось больно. Более того, яркое солнце уже жарило асфальт и духота
вызвала приступ тошноты. Захотелось пить. Демченко, сочтя увиденное за новые галлюцинации от обезвоживания, подошёл к грузовику.
– Пить, пожалуйста. Хочу пить, – заговорил он как можно громче на английском.
Вид его обгоревшего носа и облазивших щёк был настолько жалобным, что один из носильщиков нашёл время остановиться и извлечь из упаковки бутылку.
– Держи, – сказал он на английском.
– Спасибо, – поблагодарил Славик на английском и отошёл к траве, прячась в тень от пальмы.
Найти свободное место даже вдалеке от входа оказалось непросто. Вся территория госпиталя превратилась в полевой лагерь: машины скорой помощи, грузовики, каталки, палатки, что более ужасно – чёрные, закрытые мешки, в которых как понимал молодой человек, были тела людей. Тут же рядом стояли капельницы для живых и ещё живых. Для тех, кто боролся за жизнь совершались перевязки. Порой экстренная медицинская помощь оказывалась прямо под открытым небом: на скамейках, лужайках, каталках. Как местным, так и туристам, пытались спасти жизнь или облегчить страдания. Никто в этот день не спрашивал о медицинской страховке или страховом полисе. Не считали и потраченное лекарство.
Славик отпил воды, продолжая разглядывать округу. Почти у самого въезда раскинулся полевой штаб в виде армейской палатки натовского образца. Там пытались вести учёт прибывших и составлять списки погибших, вести опознания. Напротив штаба раскинулась полевая кухня, где уже что-то готовилось. Промёрзшим после гидроудара людям требовалась горячая еда. Потому из трубы переносной кухни уже шёл дым. Для тех, кто не пережил удар, вскоре тоже зажжётся дым. Крематории будут работать с многократной нагрузкой все ближайшие недели.
У входа в госпиталь рядом с бутылками воды люди принялись разгружать очередной подъехавший грузовик. Один из ящиков упал, и Славик увидел продолговатые, армейские коробочки – сухпайки. Всё это происходило с ним в реальном мире. Но на фоне этого мира постоянно пытался проявить себя другой. На фоне постоянной суеты людей и неумолкающих разговоров, он видел странных цветастых животных, мелькающих среди людей.
«Животных? Откуда они? Почему разбежался зоопарк?»
Тот, кто решил именовать себя Таем, присел на свободный клочок травы и продолжил пить воду маленькими глотками. От увиденного порядком стошнило. Сил стоять больше не было. Да и куда идти? Родителей смыло волной, он теперь один. Никто не придёт. Никому не нужен. Ещё и с ума сходит от удара. Он бредит. Не может быть вокруг столько животных. Людям сейчас вообще не до них. Вокруг столько смертей.
По щекам от осознания собственного бессилия потекли слёзы. Слава молча лил их и пытался пить воду, заглушая тошноту. Он был самым несчастным и одиноким существом во всём белом свете. Лишь вид истерзанных стихией людей вокруг и их боль, которая читалась на лицах, не давали ему расклеиваться полностью.
«Надеяться не на кого. Я должен быть сильным. Я не такой малёк, как Алёнка». – Подумал мальчик. Образ сестры, всплывший перед глазами, заставил выронить бутылку. Слава зарыдал, больше не в силах держаться.
– Мама…
Пожилая тайка, несущая ящик в руках, отложила ношу и подошла, обнимая за плечи. Прикосновение к коже было болезненным, но Слава не взвизгнул, не отстранился, ощущая во всей возникшей внутри пустоте необходимость хоть в толике душевного тепла. Пусть даже от совершенно незнакомого человека.
– Бедный, седой совсем стал, – проговорила тайка, когда кепка сползла от прикосновения, и обнажились волосы мальчика.
Слава сглотнул ком в горле, не поняв ни слова. Ком и не думал исчезать. Заставив себя отстраниться, Демченко сложил руки в жесте «вай», означающем одинаково, и приветствие, и благодарность, и расставание.
– Спасибо. – Сказал он по-английски.
– Как тебя зовут? – Спросила тайка на том же языке.
– Я…Тай, – заявил Слава и отвернулся, стараясь больше не смотреть на пожилую, добрую женщину.
Мальчик быстро пошёл к воротам, вновь натянув кепку почти до бровей. Его и там никто не задержал. Поток людей, входящих внутрь и выходящих наружу был такой, что ближайшую ограду просто сняли, чтобы не было давки. Монолитными заборы не выглядели и разбирались легко. Здания вокруг вообще казались лёгкими, воздушными, с минимумом бетона и кирпича. Зачем большие стены и мощный фундамент в жаркой стране? Лишь после цунами все здания на побережья начнут строить с расчётом на удар стихии. Они окрепнут. Будут введены новые нормы для архитектуры.
Ближайшая улица была забита городским транспортом – автомобили и мотоциклы стояли на каждом бордюре. Однако, главные подъездные трассы были свободны, не мешая машинам скорой помощи и армейским грузовикам подъезжать к госпиталю. Автомобили, на которых люди самостоятельно добирались до больниц, даже если и бросались на дорогах впопыхах, чтобы на руках донести пострадавших до госпиталя, без всяких церемоний нещадно убирались эвакуаторами или группой людей вручную, чтобы не мешать проезду. Разумный подход, диктуемый чрезвычайной ситуацией, отодвигал личное имущество на второстепенные роли.
Славик пошёл вдоль улицы Чалемпракиат Роуд, как гласила табличка на одном из зданий. Ноги вели, не особо понимая, куда он идёт и зачем. Но не идти он сейчас просто не мог, так как понимал, что если остановится, то просто снова разревётся, как девчонка и его снова начнут жалеть доброжелательные тайцы.
Отец учил, что жалость убивает. И жалеть себя Слава больше не мог, как и позволять кому-то делать это. Прошлый Слава умер и теперь жив только Тай – стойкий и несокрушимый сумасшедший, видящий повсюду зверей.
«Кстати, куда пропали все звери?».
Внимание Тая привлекла группа монахов. Собравшись на пересечение улицы, люди в оранжевых мантиях молились, пели, успокаивали нуждающихся в утешении людей или просто окуривали прохожих и округу палочками ладана. На асфальте стояли множество свечей, лежали залепленные воском и залитые слезами фотографии. Ветер задувал большую часть фитилей, но упорные монахи вновь и вновь зажигали свечки и творили молитвы и поклоны. Несколько монахов стучали в этнические барабаны и звенели колокольчиками.
Как ни странно, среди монахов Тай не заметил ни одного «животного». Они словно сторонились звуков колоколов и дыма ладана, а то и бормотания речитатива мантр монахов. Или может быть даже их внешнего вида? Кто знает. Странные звери просто боялись их. Это мальчик видел точно.
Тут Тай увидел над одним из людей синие всполохи. Сначала пацану показалось, что человек горит. Тай закрыл глаза, зажмурился и потрогал себя за лоб. Определённо у него температура, вот и мерещится.
Но человек не кричал, не бегал, даже не махал руками. Он сидел в позе лотоса и перебирал чётки. Глаза его были закрыты, лишь губы бормотали молитвы. Прочие монахи мало обращали на него внимания. Даже цвет его мантии был чёрным, а не оранжевым, как у прочих.
Тай не мог знать, что почти все монахи были из ближайшего храма Ват Чалонг, расположенного южнее госпиталя по направлению к пляжу Раваи, в то время как мужчина в чёрной мантии был единственным представителем отдалённого, малоизвестного на Пхукете храма Ват Ко Сирей.
Парень подошёл к монаху, ближе рассматривая синие всполохи поверх чёрной траурной мантии. Было в их пламени что-то завораживающее. И не казалось таким безумным, как пляшущие на людях животные.
– Саватди кап. Хун чеу ар рай?
Тай понял, что его поприветствовали, но что спросил таец затем? Как его зовут? На всякий случай Демченко сложил руки в жесте «вай» и ответил, ударив себя в грудь.
– Тай.
– Тай, – лысый монах улыбнулся и неожиданно перешёл на русский с сильным акцентом. – Неожиданное имя. Как и твои волосы. Но оно тебе подходит.
– Откуда вы знаете русский язык? – Восхитился малец, вновь прикрывая сползшей на бок кепкой пряди волос. Они торчали из-под кепки, как неудачно мелированные. Причёска его была не настолько короткой, чтобы спрятать все волосы.
– Он очень похож на санскрит. В университете я изучал много языков. Русский самый сложный.
– Ну да, английский для всех легче. – Легко согласился Тай и тут же спросил. – А вы не чувствуете жара?
– Тай… что ты видишь? – осторожно спросил монах, разглядев подоплёку вопроса. Он так же наблюдал за взглядом подростка, уползающим то за голову монаха, то за его плечи. Мальчик словно старался смотреть то сквозь монаха, то за него. И это не было связано с дефектом зрения. Парень точно знал, куда он смотрит и что он видит.
– Вы светитесь синим. Мерцаете. Это как огонь. Только холодный. Вам не больное?
– Нет. Мне не больно. Это агни совершенной души, – не совсем понятно для мальца ответил монах. – Тебе есть куда пойти?
– Не знаю… нет, – залепетал Тай, отвлекаясь на группу новых монахов. Они приближались к перекрестку вместе с толпой народа. Люди несли носилки с телами. Но больше подростка привлекло не это. Над одним из монахов прямо на голове сидел змееподобный белый дракон. Совершенно бескрылый.
– Дракон. Белый, – поражённо пробормотал парень.
– Мангр Кхав, – добавил монах на тайском. – Ты прав. Это покровитель старика-настоятеля храма Ват Чалонга. Их тотем рода - белый дракон.
– Тотем, – пробормотал завороженно парень. – Я тоже хочу тотем. Хочу мангр кхав.
– Драконы не для фарангов, – улыбнулся монах. – У вас свои, северные тотемы.
Демченко знал, что «фарангами» в Таиланде называют белокожих туристов. Это название можно было условно перевести, как «господин», разве что в уважительном смысле.
– А Змей Горыныч?
– Змей Горьиинич, – повторил с трудом монах, забавно растягивая неподдающиеся слоги. – Что это значит?
– Не важно. И вообще, как вас зовут? – Наконец вспомнил, что не знает имени человека, с кем общается Тай.
– Я забыл о приличиях. Кхо тход . Моё имя – Далай Тисейн. – Монах сложил руки в жесте «вай».
Тай кивнул, но так поспешно, что майка натёрла шею, невольно поморщился. Монах посмотрел на пропитывающуюся сукровицей ткань, покачал головой.
– Ай-ай-ай. Лечить надо. Ты ушёл из больницы?
– Да.
– Почему?
– Там слишком много народу. Не до меня всем.
– Катастрофа. Южный Таиланд. Многие люди погибли. Нужно время. Горе большое. – Монах старательно подбирал слова, то ли давно не разговаривая на русском, то ли не в силах строить длинные предложения по причине неполного знания языка.
– Не в чем разбираться! – Вдруг вскрикнул Тай. – Мои родители мертвы! И сестра! – Голос предательски сорвался. – А я с кукушки съехал.
Монах видимо не понял последних слов, продолжая слушать. На вскрик он не обратил никакого внимания, хотя тайцы по природе своей не любители проявлять сильные эмоции и к крику и ругани относятся неодобрительно. Но в глазах парня стояли слёзы, и это было красноречивее любых эмоций.
– Айм крэйзи, ю андерстенд? – добавил на английском Демченко интерпретацию выражения «съехал с кукушки».
– Сейчас мы можем только молиться, – сочувствующе ответил Далай Тисейн. И мягко взял Тая за ладонь. Это было единственное место, которое на взгляд монаха, у парня не болело после длительного пребывания на солнце. – Идём со мной. Ты не сумасшедший. Пить, есть, лечиться. Храм. Будда услышит тебя. Станет легче.
– Куда идти? Я не могу. Я не знаю вас, – ответил Тай, но всё же пошёл за монахом. – Ай кант гоу виз ю. Ай донт ноу ю, – на всякий случай добавил он для ясности на английском.
– Знаешь. Я Далай Тисейн. Монах. – Уверенно добавил пожилой таец.
Меньше всего Тай ожидал, что монах приведёт его к старенькому японскому мотоциклу. Тот стоял в тени, прислонённым к стене здания среди десятка такого же двухколесного транспорта. Шлем сиротливо висел на ручке.
– Едем, Тай. – Не по возрасту проворно забрался на сиденье монах, сходу заводя мотоцикл. И протянул единственный шлем.
Мальчик затруднялся дать оценку возрасту монаха. Далай Тисейну в равной степени могло быть и сорок и пятьдесят и шестьдесят. Суховатый, поджарый, улыбчивый, с полным рядом явно вставных зубов, бритый налысо монах обладал чарующим взглядом человека, много повидавшего по жизни. Ничего больше сказать о нём Слава пока не мог, но старик не внушал страха. С ним было спокойно.
– Так куда едем? – Только спросил Тай.
– Ват Ко Сирей. Храм Будды. – Кивнул монах. – Лечить. Еда. Тень. Сон. Отдых.
Тай забрался на сиденье сзади, вскрикнув от жара, раскалившего сиденье. Даже стоящий в тени мотоцикл был прогрет солнцем обжигающе горячо. Тропическая хватка Таиланда напоминала о себе при любой солнечной погоде. А таковая здесь была более трёхсот дней в году.
– Ничего, терпи. Сейчас остынет.
Славик застегнул шлем. Мотоцикл неторопливо тронулся, входя в плотный поток транспорта на Чалемпракиат Роуд. Обычно лишённая трафика улица в эти дни была переполнена транспортом, пробивающемся к международному госпиталю. Демченко никак не мог привыкнуть к левостороннему движению. Но монах знал, что делает. Мотоцикл ловко лавировал, находя щели даже там, где поток встал, пропуская машины скорой помощи и грузовики.
Вскоре Тай ощутил, что к боли в коже, сухости во рту и подташниванию прибавляется головокружение. Чтобы не свалиться с мотоцикла, он покрепче обхватил монаха за пояс, устало прислонив щеку к его спине. Закрыв глаза, у Демченко уже не было сил думать, куда и зачем они едут. За дорогой он не следил.
Монах привёз парня к подзаброшенному тайскому храму. Отличался он от прочих храмов на острове тем, что находился не на самом Пхукете, а на отдельном островке Ко Сирей, соединённом с Пхукетом небольшим мостиком. Потому бросить мотоцикл и пересекать мостик пришлось на своих двоих. Рядом с мостом была удобная парковка.
Шагать пришлось прилично. От чего Тай потерял много сил. Но сюрпризы не закончились. Храм был построен на холме и хорошо был виден ещё издалека. А чтобы добраться до входа в главное здание, мальчику пришлось преодолеть немало ступенек. Как спина дракона, они вились то влево, то вправо. Сам проход был не слишком широким. Порядка полутора метра.
По завершению восхождения парень ощутил, что близок к смерти от истощения. А бодрый монах лишь одобряюще похлопал по плечу, взлетев по многочисленным ступенькам без тени отдышки.
– Ничего, ничего, ты привыкнешь. Дыши. Просто дыши.
Тай осмотрелся. Вход на последние ступеньки охраняли статуи серо-золотых драконов. Вроде бы обычные статуи, но парень увидел, как от них тоже исходит небольшое сияние. Тай не знал, как это объяснить, он просто видел, что и некоторые вещи имеют свой «заряд».
Парень посмотрел на монаха.
– Тоже драконы? Тотемы?
– Просто охрана. Не более, – отмахнулся Далай Тисейн. – Настоящие драконы в людях. Потом. Отдых.
Ещё преодолевая ступеньки, Тай удивился, что не заметил на территории храма ни одного туриста. Одни только бродячие собаки здесь чувствовали себя фривольно. Они развалились в теньке под пальмами и мангровыми деревьями, а так же на скамейках. А людям то ли был не с руки сюда добираться, толи место не пользовалось особой популярностью, расположенное вдали от туристических маршрутов.
У самых последних ступенек Тая и монаха встретил только престарелый сторож. Он же был продавцом цветков лотоса для Будды. Вход в храм был свободным, но вот побаловать Будду можно было, купив символические пожертвования в виде палочек ладана или цветков лотоса, как было принято во многих храмах Таиланда. Так туристы и поступали, если попадали в храм.
Видя измождённость подростка, монах принялся разувать его.
– Я сам могу! - Воскликнул Тай и даже попытался наклониться, но голова закружилась ещё больше. Пошатнулся.
– Дыши спокойно, – не принял возражения монах. Затем разулся и сам. Только затем они вошли в помещение, рядом с которым Тай увидел приличного размера колокол. Конечно же ребёнок сразу же ударил в него. Послышался мелодичный гул.
– Хорошо, духов отгоняет. – Одобрил Далай Тисейн.
Зайдя под тень сводов храма, Тай смахнул пот. Здесь было прохладно. Ветер на возвышении охлаждал стены. Взору предстали алтари с редкими подношениями. В храме не было своего крематория и потому местные не справляли здесь даже похороны, забредая лишь для редких молитв или просто чтобы пофотографировать округу с возвышенности.
А вот за алтарями находилась золотая статуя Лежащего Будды. Конечно, статуя была сделана не из золота, только покрыта золотистой краской. Но красили статую давно. Потому краска уныло облезала по причине своей старости. И печальнее всего выглядели ноги статуи: пятки и пальцы были совсем потрескавшимися.
Сама фигура Будды была довольно внушительных размеров и имела свечение на порядок больше, чем драконы на входе. Тай принялся шагать вдоль неё, стараясь понять почему фигура светится. По его подсчётам, она была порядка пяти метров в длину и трёх в высоту.
– Она светится, – наконец решился поделиться догадками Тай.
Далай Тисейн ещё раз пристально посмотрел на мальца и неторопливо заговорил:
– Намоленные вещи тоже имеют свою ауру, как и всё живое, растения, деревья, сама природа. Артефакты, статуи, особые места силы – многие вещи в мире живее, чем принято считать.
– А почему я это вижу?
– Потому что ты тоже стал немного… живее остальных.
Он сказал всё почти без акцента, не подбирая слов, отчего Тай сразу запомнил эту фразу на всю жизнь.
Внутреннее убранство храма было наполнено тайской ритуальной символикой: слоны, цветы, изображения Будды, а также небольшие картины, изображающие сюжеты героических эпосов из священных писаний буддизма.
Перед монахом вырос молодой послушник с подносом, на котором стояли чашки с парующей жидкостью. Как таковой чай тайцы не пили и Слава прекрасно знал, что это не привычный на родине зелёный или чёрный чай.
– Что это?
– Травки. Успокоит. Охладит, – ответил монах едва ли не по слогам, словно опять забыл многие слова.
Тай без спора взял чашки и осушил ещё горячий травяной настой почти залпом, обжигая щёки, дёсны, губы. Всё равно, лишь бы ощутить на языке влагу. Пить хотелось так, словно высох изнутри и теперь рассыпался по миру песком. Скрипучим и горячим.
Послушник поклонился монаху и заговорил с ним на тайском. Слава речи не понимал, улавливал лишь отдельные знакомые фразы. Потому слушал вполуха.
В самолёте во время длительного перелёта мальчик кроме тайского разговорника читал статью в журнале, где говорилось, что каждый таец должен хоть раз в жизни должен прийти и постричься в монахи. Только отслужив в монастыре хоть несколько месяцев, чтобы отрешиться от мирских сует и вообще подумать о жизни, он становится настоящим мужчиной. Срок пребывание при монастыре мог быть любым. Это определял сам человек. Причём принимали на служение в послушники не только тайцев, но и любого другого иностранца при их пожелании. Разве что для этого стоило разобраться с визой. Для самих же тайцев служба Будде была вроде похода в армию, только это было скорее личное, ритуально-символическое, и без уклона в мистицизм. Так многие тайцы замаливали грехи, исправляя праведным служением карму прошлых жизней.
Тай посмотрел на свои босые ноги и перевёл взгляд на старика. Мальчик и не подозревал, что Далай Тисейн был настоятелем храма и одним из трёх человек, кто на сегодняшний момент постоянно проживал в Ват Ко Сирее.
Работал храм лишь в светлое время суток. От рассвета до заката монах и его небольшая свита должны были поочередно служить в угоду Будде, попутно занимаясь своими делами.
– Мне надо домой. Меня будут искать. – Сказал Тай, устав от созерцания Будды.
– У тебя есть родственники?
– Нет.
– Тогда где твой дом?
– Я не знаю. Нигде?
– Тай, для мира ты пропал без вести. Не думай об этом сейчас. Просто дыши.
Далай Тисейн не знал, останется ли ребёнок при храме, но точно знал, что в ближайшие дни и недели так рано поседевший подросток будет развивать своё видение тонкого мира при храме под его руководством. Всё равно в ближайшее время правительству обоих стран не до мальца. Пока составят списки, пока разберут всю бумажную волокиту и сверятся с официальными запросами в обе стороны. Все это время он будет лечить его тело и душу. И подкидывать пищу для ума.
Как ещё помочь тому, кто потерял всё и сразу?
Славику не стали выделять кровать в помещении при храме с парой служек, как поступили бы с любым другим туристом или тайцем, желающим служить храму. Далай Тисейн поселил его прямо в своей комнате в главном здании. Комнате с отдельным входом. Отдав свою постель, сам настоятель перебрался в гамак, который подвесил в углу комнаты. Такому решению было две причины: мальчику нужна была забота для тела, но еще больше внимания требовала его душа, получившая мощный жизненный удар. Для разговора с послушниками он не было готов, слабо зная тайский.
– Все, что мы теряем на нашем жизненном пути, нам даётся на другом плане. – Натирая кожу маслом с травами, известными одному наставнику, сказал монах.
– Я потерял всех родных. У меня больше никого нет. А вместо этого я лишь вижу, что схожу с ума. – Печально заключил мальчик, ощущая, как чешется кожа. Хотелось самому тереться о пальцы старого тайца. А старик вместо этого едва касался кожи. Не понимает что ли, как чешется?
– У меня глюки. Я псих. – Добавил Тай.
– Ты видишь больше других, потому что познал великую боль. Она открыла в тебе новые клети. Это «Дар потерь». Удар, от которого сердце ускоряет ход и вместе с ним ускоряются все внутренние процессы, запуская, в том числе, и внутренний резерв.
– Что вы знаете о «Даре потерь»? Вы тоже теряли?
– Это не первое цунами в Таиланде, – не вдаваясь в подробности, ответил Наставник, но голос его погрустнел, как будто перед глазами пронеслись ужасные картины прошлого. Потускневшие, поблекшие, но все ещё терзающие душу, они были где-то глубоко внутри настоятеля. – Но самое мощное. Надеюсь, люди извлекут из него достаточно уроков.
А Тай по погрустневшим глазам монаха даже представил, что так, однажды, море тоже забрало семью Далай Тисейна. Потому горе мальчика было ему хорошо знакомо. И Тай вдруг поверил, что странный старик хочет помочь. Мальчик доверился ему, проникнувшись к старику как к мудрому наставнику.
– Чтобы что-то получить, надо что-то потерять. – Наконец, продолжил «наставник». – Но если к этому совершенно не готов, удар может запросто сломать тебя, перебросив в следующий урок раньше, чем планировала душа. Это случается, если у Провидения на тебя свои особые планы.
Тай ничего не понял, но вопросов не было. Какие тут вопросы? Вместо них голова опустела, а тело налилось приятной тяжестью. Зуд в коже утих. Глаза закрывались сами. Мальчик прилег на живот. От свежей простыни шел слабый запах алое, в котором вываривали простыни для дезинфекции.
Пожилой таец окунул бинты в миску с варевом и обложил мокрыми тряпками спину, плечи и шею – места, которым больше всего досталось от солнечных ожогов. Затем накрыл мальца покрывалом.
– Это тяжелый груз. Но тот, кто его выдерживает, получает большой потенциал.
– Потенциал, - повторил Тай, ощущая ребрами жесткую самодельную кровать наставника. Она отличалась от тростникового настила лишь парой промасленных досок. Запах масла отгонял вездесущих насекомых, перебивая аромат алоэ. Между рёбрами и досками помимо простыни был лишь тонкий настил в палец толщиной из неизвестного, грубого материала, напоминающего валенки. Но до смерти уставшего подростка это нисколько не смущало. Сон сморил его мгновенно… Снились высокие волны.

— Дракон! — заорал наёмник.
Вырвавшееся из трясины чудище открыло пасть с пятью челюстями, и выпустило облако зелёного газа. Эта гадость оставляла страшные ожоги на коже, и пара попавших под него воинов закричали от боли, а спустя несколько мгновений крик сменился на захлёбывающийся кашель, видимо от того, что они газ вдохнули.
Уродливое коричневое чудище, которое было больше похоже на покрытую бронёй огромную жабу, а не на сказачного дракона, и называлось так лишь за его способность выдыхать обжигающий газ, не остановилось на этом и двинулось вперёд, легко смяв ударом лапы ещё одного бойца, вместе со щитом, которым тот попытался закрыться.
— Копья! — заорал Грон.
Наёмники последовали приказу, встав в строй и уперев в землю специально для такого случая взятые тяжеленные копья, направив остриями к монстру. Тот, к счастью, был довольно тупым, и сам налетел на острия, которые в нескольких местах пробили его броню.
Древки копий затрещали, но выдержали напор чудища, не дав ему дотянуться когтями до людей. Монстр взревел от боли, и, взмахнув лапой, всё же переломил пару копий, а потом вновь открыл пасть, намереваясь вновь выпустить облако обжигающего газа на не желающих быть съеденными людей.
И тут ему в пасть влетела стрела, выпущенная, дожидающегося этого момента, Стивом. Дракон поперхнулся, и вместо того, чтобы травить наёмников, попытался лапой вытащить застрявшую в пасти стрелу. Но с этим у него возникли серьёзные затруднения, поскольку его когтистые конечности, явно, не были предназначены для столь тонкой работы.
— Берн! — вновь крикнул Грон.
— Иду! — отозвался толстяк, раскручивая кистень.
Воины расступились в стороны, и тот, хекнув, точным ударом опустил бешено разогнавшийся шар на голову монстра. Этого броня твари не выдержала, и дракон свалился замертво, с разбитой головой.

— Проклятый колдун, мог бы и помочь, — зло произнёс Майк.
— Проклятый колдун? — усмехнулся Джек, знающий, что его товарищ тоже, хоть и крайне плохо, но владеет магией, — Ну, он заплатил, чтобы мы его охраняли, о том что он нам помогать в бою будет, уговора не было.
К тому же один раз нанявший отряд наёмников Ирвин им всё же помог. Стае крикс, мелких, летучих, тварей, наёмники оказались не в состоянии что-либо противопоставить, и если бы не его помощь, нечисть бы наверное всех и перегрызла.
— Силы, тварь, бережёт, — не был согласен с товарищем Майк, — Если бы помогал, может без потерь бы обошлись, а он предпочитает чужими жизнями расплачиваться.
Потери действительно были немалые, из трёх десятков отправившихся на Гнилое Болото наёмников, в живых осталось только семнадцать.
— Он заплатил, так что теперь неважно тварь он или кто, мы обязаны за него сражаться, — озвучил очевидное Джек.
Майк угрюмо промолчал.
Ведущий отряд Ирвин тем временем остановился. Наёмники заняли позиции вокруг него, ожидая когда тому надоест вертеть в руках какую-то непонятную штуку, состоящую из нескольких бронзовых колец, и маг отправится дальше, как он обрадованно произнёс:
— Здесь копайте!
— Что? — возмутился от такого заявления Грон, — Мы тебе кто — землекопы? Тебе надо, ты и копай.
— Что? Я заплатил вам, чтобы вы довели меня до цели и обратно! — теперь уже возмутился маг.
— Именно! Про то, что мы будем по твоему приказу в грязи возиться, уговора не было!
— Но я не добрался до цели!
— Твои проблемы, — усмехнулся командир наёмников.
— Да как ты смеешь! — заорал маг, — Немедленно откопали вход, иначе…
— Иначе что? — оскалился Грон, — Обратишь нас в пепел? Ну давай, интересно, как ты один отсюда выберешься.
— Но я не могу… — Ирвин неуверенно замер.
— Я доплачу, — предложил он после некоторого раздумья.
— Я же тебе сказал, мы не землекопы, в грязи копаться не будем… — заговорил Грон.
— Погоди, командир, — встрял Ник, — Давайте послушаем его предложение.
Грон недовольно посмотрел на прервавшего и развёл руками.
— Вот здесь рыть надо, доплачу один золотой, — обрадовался маг.
Вместо ответа наёмники заржали.
— Это звучит как оскорбление, — недовольно произнёс Ник.
— Да за один золотой землекопы мне всё болото перекопают! — возмутился Ирвин.
— Вот и надо было брать с собой землекопов, а не воинов, — повторил Грон.
— Ну ладно, два.
— Кончай шутить.
— Пять? — совсем скиснув произнёс маг.
— Неинтересно.
— Ладно, сколько хотите?
Ник немного подумал, и назначил цену:
— Тридцать!
Ирвин ошалевшими глазами посмотрел на наемника.
— Ладно. Плевать. Сам выкопаю. Я никогда в жизни этим не занимался, так что думаю мне потребуется на это несколько дней. А вы будете ждать и защищать меня от болотных тварей.
Грон скрипнул зубами. Такого исхода он не ожидал.
— Ладно, ладно, я переборщил! — пошёл на попятную Ник, — Тридцать золотых — это действительно слишком много. Пятнадцать?
В конечном итоге им удалось договориться на восьми.
— А как вы собираетесь копать? — вдруг спросил Стив, — Это же болото. Вода сразу затопит яму.
Маг застыл на несколько мгновений, а потом грязно выругался.

Ирвин до самого вечера вертел своё странное устройство из бронзовых колец, посылая куда подальше всех, кто рисковал к нему обратиться, и наконец заявил:
— Вода не будет поступать в яму.
— Почему? — спросил кто-то.
— Я её заколдовал.
— А что же ты яму магией не выкопал?
— Какая разница?! Вы будете копать или нет?! — не выдержав, вновь заорал маг.
Ник и ещё три наёмника, не побрезговавших работы землекопов, не стали спорить, и принялись за работу. Лопат ни у кого не было, так что пришлось рубить скрепляющие землю корни оружием, и откидывать грязь щитами. Столь пренебрежительное отношение к оружию вызвало ужасное недовольство Грона, но говорить он ничего не стал, понимая что вариантов особых сейчас нет.
«Землекопы» выкопали яму по пояс. Непонятно как, но вода в неё действительно не поступала. Тут один из стоящих на карауле наёмников заорал, и остальные увидели, как что-то тащит его к воде, из которой выбиралось нечто вроде огромного клубка змей.
— Гидра! — догадался кто-то.
«Змеи» притянули к себе захваченного наёмника, впившись в него своими круглыми пастями. Хотелось броситься на помощь, но делать этого было нельзя, глазом не успеешь моргнуть как она тебя схватит.
— Стив! Зажигательные! Остальные — стена щитов! — скомандовал Грон.
За несколько мгновений выпив всю кровь из человека, гидра бросила бездыханное тело, и поползла к строю наёмников. От попадания горящей стрелы зашипевшая тварь задёргалась и смогла затушить её, но тут же получила ещё одну. От этого настроение гидры изменилось, и она поползла обратно в воду.
— Удирает! — злорадно произнёс командир, — Не отпустим тварь! Отомстим за товарища! Вперёд!
Строй двинулся в бой, и гидра «выстрелила» по нему своими пастями. Но те лишь ударились в стену щитов, не найдя за что зацепиться. В ответ воины, по команде взмахнули клинками, срубив монстру сразу несколько голов.
— Удар! — вновь скомандовал Грон, и количество пастей у твари уменьшилось вдвое.
— В сердце! — приказал командир, увидев обнажившееся шарообразное брюхо твари.
Воины вонзили клинки в тело монстра, и тот, издав прощальное шипение, помер.
— Готов, — с облегчением вздохнул Грон.
И тут ещё одного заоравшего наёмника нечто утащило в воду.
— Что?! — изменился в лице командир.
Вслед за этим вылетевшая из воды «змея», схватила третьего бойца. Увидев это, Джек сломал строй, бросившись вперёд, и, чуть не упав, достал зацепившую товарища тварь.
— Беги! — крикнул Джек уронившему меч воину, и отбил щитом очередную вылетевшую из-под воды голову.
— Назад! — заорал Грон.
Наёмники, кое-как сохранив остатки строя отступили от воды.
— Их что, две? — спросил кто-то.
— Нет. Больше, — ответил Стив, видя как из трясины выбирается около десятка Гидр.
— Ирвин! Мы не справимся! Нужна твоя помощь! — скрипнув зубами, произнёс Грон.
— Я что-то не помню, что мы договаривались о том, что я буду вам помогать, — из свежевыкопанной ямы вылез подозрительно довольный маг.
— Твоё дело. Выбираться значит отсюда один будешь?
— Ну ладно, ладно, сейчас, — Ирвин картинно щёлкнул пальцами, и из ямы раздался грохот.
— И что?
— У меня нет желания тратить силы на этих тварей, так что я открыл проход.
— А что сам не лезешь?
— А вдруг там что-то опасное? — честно ответил маг.
Грон кивнул и отдал приказ:
— Джек, ты у нас самый шустрый, так что давай вперёд.
Воин не стал возражать, и, убрав меч в ножны, швырнул в яму вытащенный из земли факел. Та оказалась не очень глубокой и вела в каменный коридор, на полу которого лежали обломки от обрушившегося потолка. Решив, что будь там ловушка, она среагировала бы на тяжеленные камни, Джек скатился по земляному склону, и, на мгновение повиснув на каменной плите потолка, спрыгнул в яму. В прыжке он успел представить, как пол проваливается под ногами, и он падает на оказавшиеся под ним шипы или чего похуже, но ничего такого не произошло, и, обнажив меч, боец отошёл в сторону, крикнув своим, что всё в порядке.
Наёмники поспешили спуститься за ним, дабы не сражаться с гидрами, и теперь они, освещая дорогу факелами, отправились по обнаружившемуся под болотом каменному лабиринту, ведомые вновь уткнувшимся в свою игрушку Ирвином.
Джек шёл несколько впереди остальных, на случай, если всё же впереди окажется ловушка, в неё попал он один, а не весь отряд. Конечно, он двигался осторожно, готовый в любой момент рвануть обратно.
— Стой! — крикнул Майк, — Впереди что-то есть.
— Ирвин? — Джек вопросительно посмотрел на мага.
— Что? Я не умею обезвреживать ловушки. Сами разбирайтесь.
— Майк имеет в виду, что впереди что-то по твоему профилю, — пояснил Грон.
— Серьёзно? — Ирвин презрительно посмотрел на воина, — Ничего там нет. Вашему колдунишке кажется.
— Может тогда первым пойдёшь? — злобно произнёс Майк.
— А может ты наконец начнёшь делать свою работу! — заорал Ирвин.
— Да хватит вам. Сейчас посмотрим, — Джек двинулся вперёд.
— Погоди! — выкрикнул Кевин, которого Джек спас от гидры, — Джек уже долго первым идёт, разрешите мне сменить его!
Пару мгновений подумав, Грон кивнул.
Вызвавшийся воин вздохнул, и обогнал Джека, пройдя вперёд по коридору. Ничего не произошло.
— Ну и где же страшная ловушка? — довольно оскалился Ирвин.
— Простите, — устыдившись своей ошибки, опустил голову Майк.
— Ничего, лучше лишний раз перестраховаться, чем наоборот, — поддержал его Грон, — Вперёд!
Бойцы продолжили движение, по прежнему не обнаруживая никаких ловушек. Но сам коридор несколько изменился. В его стенах, потолке и полу стали попадаться дыры, выглядящие так, будто кто-то прогрыз каменные плиты. Было непонятно, почему тогда лабиринт до сих пор не затопило, и что важнее, среди известных обитателей Гнилого Болота, не было существ, способных на такое, так что в случае боя, у наёмников не было готовой тактики.
— Что-то приближается, — на этот раз среагировал Стив.
Замерев, остальные воины тоже услышали клекочущий звук доносящийся из нор, и сгруппировались в ожидании противника.
Выбравшаяся из дыры тварь напоминала скорпиона, только без клешней, и с двумя жалами на конце хвоста. Монстр был не самым крупным, где-то по пояс человеку, но наёмники не спешили атаковать, не зная какую опасность тот представляет. По телу существа вдруг пробежало красное свечение, сконцентрировавшись в жалах, и… из них ударила молния. Она попала в щит, но человек всё равно, даже не крикнув, бездыханно повалился на пол.
— В атаку! Разойтись! — быстро отдал приказы Грон, поняв что защищаться здесь бесполезно.
Стив выпустил стрелу, и та легко пробила оказавшуюся непрочной броню монстра, от чего тот с клёкотом задёргался, и, первым бросившийся в бой, воин разрубил тварь пополам. Та всё равно продолжила дёргаться, и боец продолжил махать мечом, пока не разрубил её на десяток частей.
— Ещё идут, — предупредил Стив.
— Они долго заряжают. На месте не стоим. Рубим до того, как выстрелят, — по быстрому объяснил тактику командир.
Дальнейший бой пошёл легко. Большей части тварей даже не дали выстрелить, а те что всё же выстрелили, не смогли попасть по движущимся целям.
— Ещё две. Эти большие, — произнёс Стив.
Две новые твари оказались в два раза крупнее предыдущих и с внушительными клешнями на передних лапах. Оказавшийся ближе всех воин рванул вперёд занося клинок, и ему навстречу метнулась клешня твари, разбив в щепки щит, и вонзившись в его грудь.
Схвативший заоравшего человека монстр принялся кромсать его клешнями, а второй зарядил жало, и, вместо молнии, выпусти с него красный шар. Сам снаряд ни в кого не попал, но, врезавшись в пол, взорвался, расплескав молнии во все стороны, задев четырёх бойцов, которые с криком повалились на пол. Они остались живы, но двигались теперь с огромным трудом, не в силах подняться на ноги.
Стив выпустил стрелу в нового монстра, но та отлетела от его брони не причинив вреда, однако следующая выпущенная стрела вонзилась твари в глаз, заставив её возмущённо заклекотать.
Джек тем временем кинулся к рвущей на куски человека твари, и в последний момент шатнулся назад, одновременно взмахнув клинком, который попал по метнувшийся навстречу клешне. Воин едва удержал меч в руках, такова была сила ответного удара, но клешня монстра повредилась об меч, и теперь беспомощьно повисла, будучи наполовину перерубленой.
Заклёкотавшая тварь шагнула вперёд, взмахнув второй лапой, и чуть не прикончила шатнувшегося назад Джека, задев кончиком клешни его кольчугу, от чего разорвалась, будто сделана из бумаги.
Не достав воина клешнёй, монстр начал заряжать жало, и тут нечто невидимое снесло тварь, отбросив его на несколько шагов, где он беспомощно затрепыхался, поскольку всё его тело оказалось переломано.
— Второго не смогу! — раздался голос устало привалившегося к стене Ирвина, — На них почти не действует магия!
Оставшийся монстр, получив стрелу во второй глаз, клекоча, бешено размахивал лапами, двигаясь на наёмников.
— Сзади заходите! Он там не достаёт! — крикнул Грон.
Один из бойцов проскользнул монстру за спину, и ударил мечом в хвост, но оставил лишь царапину.
— Зак! Давай ты!
Огромный воин, бросил щит с мечом, достал вместо них огромную секиру из-за спины.
Но монстр, получив удар в хвост, сам начал крутится, шустро перебирая лапами, решив таким образом наёмников возможности подойти со спины.
— Рубим лапы! Как Джек сделал! — мгновенно сменил тактику командир, поняв что предыдущая не сработает.
Наёмники окружили монстра, не пытаясь нанести смертельное ранение, а нанося удары по бестолково размахиваемым лапам, и скоро, лишённый зрения монстр, остался с одной клешнёй.
Тварь выпустила ещё один взрывающийся шар, но тот улетел в глубь коридора, никого не задев, и тут Зак, воспользовавшись тем, что тварь на мгновение замерла, ударил ей секирой по хвосту, отрубив его.
— Отлично! — довольно проговорил Грон.
Монстр яростно заклекотал, и, вдруг, будто вновь обретя зрение, скакнул в сторону командира, взмахом оставшейся клешни перерубив тому горло.

После прыжка, в котором прикончила Грона, тварь как-то резко ослабла, и добить её не составило труда. И теперь, под командованием Тима, бывшего помощника командира, наёмники продолжили путь по лабиринту, пока не упёрлись в тупик.
Ирвин не расстроился начав её внимательное изучение одной из стен, и, спустя некоторое время, та, вдруг, уехала в сторону.
— О да! — маг радостно смотрел, на открывшуюся им небольшую комнату, в которой на каменном постаменте лежал какой-то небольшой блестящий предмет.
Но входить внутрь Ирвин не спешил.
— Ну так что? Так и будешь на неё смотреть? — в конце концов спросил новый командир.
— Если тебе невтерпёж, то сходи и возьми, — огрызнулся маг.
Следовать этому совету Тим, конечно же, не стал.
— Ладно, попробуем вот так, — наконец сказал Ирвин, и лежащий на постаменте предмет поднялся в воздух, медленно поплыв в его сторону.
Металлическая пластинка с неровными краями выплыла в коридор, и маг, задержав дыхание, схватил её.
— Есть! — со счастливым лицом произнёс он, и… сгорел в белом пламени.
Металлическая пластинка упала на пол.

На одного посетителя, согласно нормативу, отводилось не более пяти минут. Конечно, порой делались исключения. Но и пяти минут зачастую оказывалось много. Что там? Заполнить анкету по шаблону, посмотреть область потребностей и выдать направление на чипизацию. Тем паче, что всё это, по большей части делала машина. Однако на этот раз произошел сбой. Перед Эльвирой сидел седой мужчина. Лет за пятьдесят, точно. В старомодном костюме. Она быстро заполнила анкетные данные.
- Ваша бывшая профессия?
Хотя, какая разница? Если клиент пришел сюда, то бывшая профессия уже не имела никакого значения.
- Я работал учителем.
Она криво усмехнулась. Последняя школа в их округе закрылась – дай, Бог, памяти! – лет семь назад. И никто даже не заметил этого. И эту-то последнюю школу просто так тянули. Мало ли выживших из ума ретроградов! Но к этому времени и они уже повымерли. Сейчас не надо детишкам десять лет протирать штаны за партой, учителям портить себе нервы, всяким псевдоученым составлять программы. Как только ребенку исполнялось положенное количество лет, ему трансплантировали чип общеобразовательной школы. Совершенно безболезненная операция! Несколько минут и все знания, умения и навыки заложены в его голове без всяких усилий с его стороны. Прошло несколько лет и трансплантировали еще один чип – и вот вам готовый инженер, менеджер, летчик, водитель, да кто хотите, согласно карте профессиональных потребностей округа, которая дополнялась и уточнялась каждый год. И не нужно никаких вузов, и не надо тратить пять лет драгоценной для общества жизни. Вот вам готовое и совершенное изделие!
Эльвира посмотрела карту профессиональных потребностей.
- Требуется мастер криогенных установок, нанотехнолог…
- Ну уж нет! – сказал мужчина.
- Биоинженер, рекламный дизайнер, шоумейкер…
- Да нет же!
- Извините! Давайте поглядим дальше. Хотя уверяю вас на первом месте самые престижные специальности. Но вы можете оставить заявку. Наш центр занятости может подождать несколько дней, даже неделю. Ну, можно две недели. Постойте! А у вас есть какие-то пожелания?
- Да! Есть!
Какой-то странный мужчина! Обычно клиенты соглашаются сразу. Да и какая разница? Чип сформирует в тебе нужные качества и навыки, и даже любовь к новой профессии. Многие чувствуют себя вполне счастливыми.
- Тогда я слушаю вас!
- Я хочу работать по своей специальности. Учителем! Иных желаний у меня нет.
- Но такой профессии больше нет.
- Неправда!
- Мужчина! К сожалению, время вашей аудиенции истекло. Я больше не могу вам уделять времени.
- Ну, и что же мне делать?
- Как что?
Он начинал уже раздражать ее. Попадаются же такие экземпляры! Ну, был бы какой-нибудь девяностолетний старик. А то, можно сказать, еще в расцвете сил. Хотя, конечно, и не первой молодости.
- Вы же знаете отлично, что в кратчайший срок должные пройти чипизацию. Иначе это будет сделано помимо вашей воли. Общество не может потворствовать прихотям каждого.
- Я заявляю еще раз, что я не хочу быть никем. Только учителем!
- Но кого вы будете учить, если учеников нет. Вы что только узнали об этом?
- Я буду учить тех, кто пожелает учиться.
- Да вы что, мужчина? С другой галактики свалились? Таких людей нет!
Он подскочил и нервно заходил по кабинету. Это насторожило ее. А вдруг он сумасшедший. Она опустила руку к тревожной кнопке. Но что-то остановило ее в последний момент.
- Да как же вы не поймете? – быстро говорил он. Лицо его раскраснелось. Он резко жестикулировал. - Я имею право на самостоятельный сознательный выбор. Никто не может ограничить меня в этом праве. Если у людей не будет этого права, они станут рабами. Не может общество решать всё за каждого. Человек должен иметь свободу выбора. И поэтому никто не имеет права программировать другого. Пускай даже если это выдается за общественное благо!
- Мне всё понятно! Значит, снова за старое и ладом! С двоешниками, с хулиганами, с учителями, у которых истрепаны нервы и которые сплошь и рядом проклинают современных детей.
- Именно так! Именно за это! И еще за то, чтобы видеть глаза учеников! За то, чтобы у учителя был прямой контакт с теми, кого он учит. Только тогда ребенок действительно учится.
- Это демагогия!
- Но мы же не роботы!
- Мужчина! Наш мозг – тот же самый компьютер, который, кстати, большинство людей не умеет пользоваться или использует лишь незначительную часть его ресурсов. Надеюсь, с этим-то вы согласитесь? Чип же запускает такие мощные пласты нашего мозга… Впрочем, я за это время уже должна была принять трех посетителей. Моему руководству это может не понравиться. Вы хоть понимаете, что меня накажут. Итак, четко ответьте: будете ли вы проходить чипизацию. Если да, то какую профессию вы для себя определили?
- Профессию я для себя определил давно и менять ее не собираюсь. Поэтому в вашей чипизации…И ведь словечко-то придумали какое!...
Он уже подходил к двери, когда она нажала тревожную кнопку. Два коротких сигнала. Это означало, что служба безопасности задержит этого типа недалеко от выхода. И он будет отправлен на принудительную чипизацию.
Она улыбнулась. Хорошо, когда служебная машина работает четко, без сбоев. Человеческим эмоциям здесь не место. Все должно быть предвидено. Ничто не должно ставить работника в тупик. Это прекрасно! Почему об этом не могли догадаться раньше. Она вспомнила глаза мужчины, полные страдания, и поежилась, как будто холодный ветерок забрался в прорезь ее блузки с расстегнутой верхней пуговицей.

Я хочу рассказать вам об истории с описанием очередного феномена, непосредственным свидетелем которого, разумеется, стал я. На этот раз речь пойдет о параллельных мирах. Скажите на милость, кто-нибудь ясно и доходчиво может объяснить, что это такое.
Я и сам не мог толком вникнуть в суть этой научной проблемы.
Ну, как можно попасть в этот параллельный мир? Для этого субъект, допустим, я, должен двигаться со скоростью, близкой к световой. В этом случае, как известно, пространство начинает преломляться, и время движется иначе, медленнее, быстрее или еще как-нибудь. Но для этого я должен оседлать, ну, хотя, солнечный луч. Теоретически это понятно, но практически, любой вам это скажет, это недостижимо. Но вскоре мне представился случай побывать в параллельном мире…
Однако, по порядку.
Двадцать восьмого июня текущего года я расстолковывал соседу некоторые научные построения. Сосед со свирепым лицом терпеливо выслушивал меня. Но чем дальше я просвещал его, тем более темным становилось его лицо. Наконец с криком: «Ну, ты меня достал, падла!» он двинул мне кулаком в глаз. Удар был настолько сильным, что я на несколько мгновений потерял сознание. И в этом промежутки между ударом и до того времени, как снова сознание вернулось ко мне, я и посетил параллельный мир. Вы возможно возразите, что это невозможно. Вот мои теоретические выкладки! В тот момент, как кулак соседа обрушился на мое межглазье, световой луч, проходящий через хрусталик имел минимальный объем в виде крохотной-прекрохотной точки. Только покинув хрусталик, луч встретился со страшным ударом соседского кулака и помчался со световой скоростью в обратном направлении через хрусталик и глазной нерв. Но поскольку луч имел форму точки, занимая минимальное пространство, он тут же мое сознание и меня вместе с ним, ибо я – это и есть мое сознание, и, наоборот, в параллельный мир. Внимание! Еще раз перечитайте, не отвлекаясь ни на что, эту теоретическую выкладку и вникните в ее глубочайшую суть! А теперь двинемся дальше… Что же представляет собой параллельный мир, в который я перенесся в тот момент? Параллельный мир существует в ином пространстве, и время тут движется совершенно иначе, чем в земной реальности. Хотя я в бессознательном состоянии пробыл лишь мгновение, мое пребывание в параллельном мире составило целую эпоху. Прежде всего в параллельном мире возникла яркая вспышка, которая целыми снопами искр рассыпалась в разные стороны. И в конце концов они осветили весь параллельный мир ярко-красным цветом. В нем не было трехмерного пространства, оно было многопространственным, точнее, бесчисленно пространственным. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Затем пространство стало сжиматься в виде концентрических кругов ярких цветов: красного, синего, зеленого. Эти круги колыхались, наплывали друг на друга.
Из глубины раздавался какой-то неясный глухой голос. Потом повеяло прохладой, и в нос ударил сильный запах нашатыря. Я вернулся из параллельного мира в земной.
С искренним уважением ваш Владимир Докучкин!

КАРАРУЧКА – это очень просто. Это когда с одной стороны карандаш, а с другой – авторучка. КРОССДЖИ – это такие клёвые джинсы с пришитыми к ним кроссовками. Очень удобно кстати. МОРЧИПШОК – и не какое это не экзотическое животное! А самая настоящая вкуснятина. Пальчики оближешь! Мороженое с чипсами, и всё это густо политое шоколадом.
Ну, а теперь наша непосредственная история. Однажды Собкор пасся на лугу. Пасся самым натуральным образом. Потому что это ни какой не собственный корреспондент журнала «Веселые картинки», а такое животное большое с рогами, с очень острыми зубами, злое и кусучее. А потому на лужайке его, Собкора, держали на цепи. Когда кто-нибудь подходил близко, он начинал лаять: «Гав! Гав! Гав!» и старался укусить за ногу. Вечером приходила хозяйка и на цепи отводила Собкора домой. На заборе, за которым они жили, была прибита такая табличка, на которой очень хорошо художником был нарисован Собкор и было написано под его портретом «Очень злой Собкор». Хозяйка доила Собкора и уносила молоко в дом. А Собкору выносила косточку, всякие объедки со стола, бросала ему охапку сена. Всю ночь Собкор грыз косточку, жевал сено и звонко лаял, если кто-нибудь проходил мимо их двора.
Однажды к ним в калитку постучали. Хозяйка вышла и увидела высокого худого мужчину с очках «лектор» и сандалиях на босу ногу.
- Дико извиняюсь! А у вас и в правду живет очень злой собкор?- спросил он.
- Да,- ответила хозяйка.
- А могу ли я увидеть его?
- Нет, сейчас он пасется.
- Понимаю! Понимаю! – закивал мужчина. – Собирает материал.
- Да,- согласилась хозяйка. – Он только этим и занимается целыми днями. – А вечером я его дою.
- О! – воскликнул мужчина. – Представляю, как это интересно! А вечером, значит, я могу застать его дома?
- Конечно, только вечером и ночью. А днем он пасется.
- Понимаю! Понимаю! Не мы профессию, а профессия нас выбирает. Ну, что ж! Тогда до вечера!
Вечером мужчина с лекторскими очками вновь постучался в калитку.
- Пожалуйста, проходите!
- Надеюсь, на этот раз я застал собкора дома?
- Конечно же!
- Я бы желал поговорить с ним,- сказал мужчина и зашагал к дому.
- А он у нас не дома!- крикнула хозяйка.
- Как не дома? Вы же только что сказали, что он дома.
- Да дома, но не в доме.
- Понимаю! Так сказать, дышит свежим воздухом на лоне природы.
- Ага!- кивнула хозяйка.
- И где же у вас это лоно?
- Чего? – переспросила хозяйка.
- Где собкор-то, спрашиваю?
- А! так пойдемте! Вот тут под навесом. Я ему косточку бросила. Так он и грызет ее. Любит, подлец, косточки грызть.
- И перемывать! – хохотнул мужчина.
- Не! На счет этого он у нас не способный. Какое там перемывать! Это я могу. А он нет. Это же не человек.
- Конечно! Это пишущий агрегат.
- Как вы сказали? Извините!
Хозяйка подставила ухо к его лицу.
- Я сказал: пишущий агрегат.
- Какие-то странные у вас слова, гражданин хороший!
- Обыкновенные слова! Просто в школе нужно было учиться, как следует, а не записки писать и про подружек сплетничать.
- Да ничего я такого не сплетничала! У меня даже по ОБЖ за одну четверть четверка была.
- Ну, ладно! Ладно! Ведите меня к собкору!
Мужчина нетерпеливо затряс головой.
- Сколько же можно меня турусами на колесах кормить?
- Как вы сказали?
- Да ладно уж! Вам всё равно этого не понять!
«Странный он какой-то,- подумала хозяйка. – Какими это трУсами на колесах его нельзя кормить? Или трусАми? И переспросить-то неловко».
- Вот он наш Собкорушко!
Собкор поднял голову от кости, оскалил желтые клыки и зарычал на незнакомца.
- Это что еще такое?
Мужчина попятился назад.
- Да за кого вы меня принимаете?
- А вы, извините – подвиньтесь, не представились. Я так и подумала, что вы покупатель. Ищите себе Собкора получше.
- Ну, да! Это так! Поскольку я генеральный редактор самой читаемой в городе газеты «Желтая утка».
- Ох вы, меченьки мои! – всплеснула хозяйка руками.
- Зачем же вы на забор повесили табличку «Очень злой собкор»? А я вижу, что тут какой-то урод, страшилище! И вообще непонятно что! Рожищи – во! Клычищи – во! Да еще и вымя до самой земли.
- Да какой же он урод? Сами вы урод! – обиделась хозяйка. – Да знаете, что после таких слов я вам его ни за какие деньги не продам? А сколько он у меня молока дает!
- Не знаю и знать ничего не желаю!
- Ах даже как! А я вот возьму и спущу сейчас Собкора с цепи на вас!
- Да я на вас тогда пожалуюсь!
- А у меня в милиции кум. Он мне задолжал пятьдесят рублей.
- А я совсем не в милицию!
- А куда?
- А туда! Вот так! В союз журналистов заявление напишу, что вы на генеральных редакторов самой читаемой в городе газеты монстров с цепи спускаете. Там вас!
- Ах, вон оно даже как! А ну-ка идите марш с моего двора!
- Да и уйду!
И мужчина очень быстро пошел к калитке, потому что Собкор начал лаять еще злее, и цепь его натянулась, как тетива на луке или как струна на гитаре. Или как поверхность хорошо надутого воздушного шарика перед тем, как он лопнет. И мужчине подумалось: «А что если одно из звеньев цепи окажется слабым и цепь порвется, ведь я тогда не успею добежать до калитки. И этот монстрим вцепится мне в глотку. И всё! Аля-улю! Нет больше генерального редактора!»
Уже выскочив за калитку, мужчина погрозил кулаком и крикнул:
- А табличку-то смените! Здесь нужна такая табличка: «Очень злые урод и уродица!»
- Ах, вон вы даже как! – завопила хозяйка и схватила увесистую палку, которой она гоняла Собкора на лужок и с лужка.
Однако мужчина, генеральный редактор самой читаемой в городе газеты, был уже от нее за тридевять домов.

РАССКАЗ

Мао Чан дернул на себя калитку, привязанную к покосившемуся столбику веревочкой, поседевшей за годы своего существования. Не нужно было ему этого делать. Ограда начала крениться, немного задумалась и рухнула, подняв облако пыли. Друзья успели отскочить, хотя, если бы и не отскочили никакой беды с ними не произошло бы. Но вначале был страх! То, что считалось оградой, тут же рассыпалось в прах и труху. Мао Чан и Тромб, как зачарованные, глядели на творение рук своих. Неужели это сделали они? Из очарования проделанной работы их вывел сиплый голос, который прозвучал как бы из погреба.
- Вот ю хотеть?
Из-за приоткрытой покосившийся двери выглядывала большая голова с копной бурых волос, в которых застряли куриные перышки. Может быть, у аборигенов это такое украшение?
- Дедушка! Далеко ли отсюда до Москвы?
- Какой я вам есть грандфазэ? – проскрипел он. – Мне есть…
Он поскреб скрюченными пальцами пятерни в голове. Из волос посыпалось.
- Мне есть сорок с хвостиком. Ай спик только на рашн. Ю андэстэнд рашн? Ай нот андэстэнд иностранный лянг. Вот так-то!
- Моску есть далеко.
- Моску? Моску есть нон далеко.
Он махнул рукой в ту сторону, где, по его мнению, должна быть Москва. Есть хандэр с центами лье. Андэстэнд?
Тромб смачно выругался.
- Хандерт мы пешком не одолеем никак!

- Майм нэйм ис Джон,- проскрипел большеголовый уродец, глядя на них снизу вверх. На нем были шорты, сшитые из наволочки, и футболка с клыкастым монстром и надписью славянской вязью «Ай лав Чина!». Левый край футболки был заправлен в штанину. Он вытянул пятерню с расширенными кривыми пальцами. Мизинец был длиннее безымянного пальца. Мао и Тромб осторожно пожали его пятерню.
- Ай хилф ю! – гордо заявил Джон.
Открыв рот с черными кривыми зубами, он затолкал по два пальца каждой руки. Он что их собирался откусывать. Друзья отвернулись и зажмурили глаза. Зрелище было не для слабонервных. Он засвистел. На крыльце из двух прогнивших досок появились два существа такие же большеголовые с отвисшими животами. У того, что был постарше, зеленая сопля свешивалась до подбородка. На младшем были обуты кроссовки на шерстяные мохнатые носки. Из всей одежды на них были только набедренные повязки.
-Это мой чилдрен! Вован и Володик,- представил их Джон.
- Прелестные дети! – пробормотал Тромб.
Мао икнул.
- Копия меня. Умные как…
Джон попытался подобрать сравнение. Поскреб затылок. Потом понял, что это безнадежное дело и махнул рукой. И так сойдет!
- Довезут вас до Моску!
- У вас есть автомобиль?
Лица друзей вытянулись.
- Йес! В смысле есть. Ну, то есть есть, имеется в наличии.
Потом он замер на месте с вытянутой вверх рукой:
- Сыны отечества! Карету мне! Карету! Полцарства за коня!
Вован и Вовик побежали в полуразрушенный сарай, опрокинули на землю ворота и оттащили их в сторону. Действительно, в сарае стоял ржавый «москвич».
- Он на ходу? – засомневался Тромб.
Джон кивнул.
- ОК! На резиновым.
Пацаны между тем выкатили раритет из сарайки. Друзья с опаской приблизились. Стекол не было, как и зеркал, фонарей и номеров. Заглянули во внутрь. Вместо заднего сидения лежал деревянный настил. Впереди было сидение только для водителя.
- Неужели вот это еще может ездить?
- Еще как! – с воодушевлением воскликнул Джон. – С ветерком!
И неожиданно запел:
- Мы поедем, мы помчимся
На оленях утром ранним
И отчаянно ворвемся
Прямо в снежную пургу.
- Вот только пурги нам и не хватало для полного счастья? – вздохнул Мао. – Заводится, надеюсь, не с толкача?
- Обижаешь, мистер!
Пацаны выкатили машину.
- Эй! – прикрикнул на них Джон. – Тару вытащите!
Ребятишки открыли капот. Он был забит пустыми бутылками.
- А где же двигатель? – опешили друзья.
- Двигатель сдан на металлолом. Нам за него целый мерзавчик с боярышником дали. Вкусная – спасу нет! – лепетал Вован.
- Что ты несешь, идиот? – рассердился папан.
Бутылки выбросили на траву. Джон вывел из сарайки большого круторогого козла. Пацаны надели на него хомут, к нему прикрепили оглобли и вывели поводья в машину.
- Готово, господа! – торжественно провозгласил Джон. - Милости прошу к нашему «москвичи».
- Может быть, всё-таки пешочком потрюхаем? – с тревогой спросил Тромб.
- Знаешь, дружище, русскую пословицу «Лучше плохо ехать, чем хорошо идти»?
Они вздохнули и забрались на заднее сидение, куда Вовик предусмотрительно уже бросил соломки.
- Ета…
Джон топтался возле машины.
- Надо бы договориться на счет, ну, мани-мани!
- Само собой!
- А то затраты как никак! Амортизация! Опять же пацанов напрягаю, а то бы они картошку пололи!
Мао протянул денежку.
- Тысяча устроит?
- Это что такое? – удивился Джон.
Мао подумал, что абориген никогда не видел денег, вполне довольствуясь натуральным хозяйством.
- Это тысяча рублей, - терпеливо объяснил он.
- Так!
Джон побагровел.
- Выйди-ка!
- На минутку!
Мао выбрался из машины.
- Пойдем!
Они прошли через огород, буйно заросший чертополохом, и остановились перед покосившимся дощатым сортиром.
- Но я не хочу! – воскликнул Мао.
- Смотри!
Джон осторожно открыл дверь и подпер ее чуркой. Весь туалет был обклеен рублевыми купюрами.
- Хорошие обои! Красивые! Сядешь, нависнешь над толчком и созерцаешь. И начинают тебя посещать философские мысли: о бренности земного богатства, о том, что не в деньгах счастье. И больше нужно думать о душе. И всего-то ушел мой дневной заработок, когда я работал сторожем на местной стройке. Мне и денег-то их поганых не очень было надо. Зато сколько я пиломатериалу спер, гвоздей, разного инструмента. Ведь как у нас в Московии говорят: «Что охраняешь, то и имеешь». За это меня и уволили. Зарылся, говорят, Джон. Воровать, конечно, можно и нужно. Тем стояла, стоит и будет стоять великая Московия. Ну, ладно бы на себя, а то за фунфырики стал загонять охраняемое добро.
Он привалил двери на место.
- Идем дальше!
Зашли в сарай.


Чем выше Егор поднимался в горы, тем счастливее чувствовал себя.
И вот он стоит на вершине. Под ногами его лед. Ветер со свистом обдувает его почерневшее лицо. «К черту я снимаю свой костюм английский»,- вспомнил он. Это стихотворение дочка учила к уроку, и красивые слова остались в его памяти. Он быстро разделся, расшвыривая одежду.
- О! О! О! – взревел он.
Это было счастье. Он спустился с вершины. Когда он поднимался, то заметил вход в пещеру. И еще тогда решил, что поселится в ней.
Ночь пролетела, как одно мгновение.
Егор проснулся с восходом солнца свежим и обновленным. Слегка била утренняя дрожь. Он вышел из пещеры и долго смотрел на восход солнца. Потом его ноздри быстро задвигались. Он опустил взгляд и вскоре увидел следы, которые цепочкой уходили за скалу. Встав на корточки, он долго обнюхивал след. Это были следы горного козла, самки, которая прошла здесь совсем недавно. Это была крупная особь. Егор пошел по следам. И вот ветерок донес до него запах козы. Она была совсем рядом, хотя он еще не видел ее. Он стал тихонько подкрадываться. Коза лежала под большим черным камнем. Переход утомил ее, и она тяжело дышала. Что же заставило ее подняться так высоко? Егор подкрался еще ближе, и когда оставалось не более шести-семи ветров, резко рванулся вперед. Коза успела вскочить на ноги. В глазах ее успел мелькнуть смертельный страх. Видно ей и раньше приходилось встречаться с человеком, и она знала: где человек, там смерть. Путь к бегству ей преграждал камень, под которым она так неосторожно отдыхала. Его схватил ее за кольцом извивавшиеся рога. Повалился на нее, коза упала на бок, и тогда он резким движением свернул ей голову. Животное дернулось и затихло. Егор огляделся. Кажется, вот этот подойдет. Край камня был достаточно острым. Он распорол камнем шкуру по животу, а дальше уже разделывал тушу руками, вымаравшись в крови до самого подбородка. Внутренности, голову и обломанные конечности он отбросил в сторону. Услышав запах крови, уже кружились над головой два стервятника, нетерпеливо дожидаясь, пока это двуногое существо удалится. Разделав тушу, Егор взвалил ее на плечи и отнес в пещеру. Тут же летучие хищники с громким криком набросились на остатки. Что бы там ни утверждали, а нет ничего лучше теплого сырого мяса, пропитанного живой кровью. Он насытился до икоты. Даже не стал подниматься. По телу разлилась приятная теплота. Однако на всякий случай – мало ли что! – закрыл вход в пещеру большим камнем. Теперь крупный хищник сюда уже не проберется. Расстелил шкуру и мгновенно заснул.
О том, сколько прошло времени, он не думал. Он чувствовал себя счастливым. И иной жизни для себя не представлял. Большую часть дня теперь он охотился, карабкался по снежным склонам, а с наступлением темноты крепко засыпал. Он стал частью гор. А больше ему ничего не было нужно.
- Вот ты куда забрался, молодчина! На этот раз ты перещеголял самого себя.
Егор открыл глаза. Может быть, это сон? Перед ним стояла Нина, уперев кулаки в бока. Потом она протянула руку к его лицу, ухватили за нос и помотала его голову из стороны в сторону. Очень остроумно! Выходит, это всё-таки не сон. Он протяжно завыл. И в этом вое было столько звериной тоски!
- Ну, хватит! – строго сказала она. – Я обыскалась тебя! Что ты такую даль забрался? Я уж думала вернуться назад.
Она раскрыла объемный рюкзак.
- На! вот! Одевайся! Господи! А какая вонища! Как здесь можно жить? Только эти шкуры мы оставим здесь! Да-да! И не смей мне перечить! Да ты уже всех знакомых обеспечил ими.
Через сутки они спустились вниз. Ночевали в маленьком отеле. Ночь была восхитительной. Впрочем, иначе и не могло быть. Нина гладила его мохнатую грудь и нежно ворковала:
- Помнишь, как ты спустился в город, схватил меня и поволок в горы. Не знаю, как я тогда не умерла от разрыва сердца!
- Ну да! Проснулся инстинкт. До этого я жил совершенно один. И даже не понимал, что мне нужно. Но потерял всякий сон и аппетит. И как только я увидел тебя, меня как будто ошпарило кипятком. Я не отдавал себе отчета, что я делал. Всё делал, как в бреду.
- Потом я тебя уговорила спуститься и пойти в загс. Хотя уговорила – это слишком смело. Ведь ты тогда мог только рычать и выть.
- Да! А у меня же не было никаких документов. Ни имени! Ничего!
- Ой! Кого мне только тогда не пришлось задействовать! А так много я ни врала никогда в жизни. В одной конторе я говорила, что ты плыл на корабле по морю, и корабль потерпел кораблекрушение, и спасся только ты один. Другим я врала, что тебя обокрала в поезде. Третьим…
- Ну да! И заставила меня бриться по три раза в день.
- И питаться не только сырым мясом! А каких трудов мне стоило научить тебя пользоваться столовыми приборами!
- Ох! много я тебе нервов вымотал!
Уснули они под самое утро. Совершенно счастливыми. В маленьком отеле, который стоял у подножья горы. Той самой горы, куда ежегодно на несколько дней убегал Егор, и откуда его неизменно возвращала вниз Нина. Находила, куда бы он ни забрался, и возвращала.
- У нас снова те самые сумасшедшие,- сказала жена хозяину отеля за ужином. Ужинали же они обычно очень поздно, когда посетители расходились по своим номерам.
- Да какая разница! – сказал он. – Если они оставляют такие чаевые! И ведут они себя очень спокойно.
И он положил в свою тарелку еще один кусок еще теплого, с кровью, сырого и совершенно несоленого мяса. Кажется, это было мясо горного козла.






Летняя ночь. О вечном шепчут листья над головой. Где-то далеко стучит поезд. Она кладет ему руку на локоть.
Он курит. Белая струя, как млечный путь, разрезает ночной мрак.
- Ваня! Какая чудная ночь! Как пахнет травами! Ведь замечательно же! Правда же?
- Ну, и чо?
- Если бы я была птицей, я сейчас бы взвилась в небо, полетела туда к звездочкам!
- Ну, и чо?
- Ты мне хочешь что-то сказать? Ванечка! Я же вижу, ну, то есть не вижу, конечно, но чувствую, ты мне что-то хочешь сказать.
- Чаво это?
- Ну, что ты, в общем…
Девушка замолчала. Картина звездного неба была великолепна. И верилось, что в мире существует чудо.
- Чо я-то?
- Ну, что ты меня, Ваня, в общем…
- И чаво?
Она погладила его по плечу. Какой он сильный и добрый! Вот только не очень догадливый.
- Ты меня, Ваня… Ну, подсказываю! Первая буква Л! А дальше сам! Ну, Ваня, что дальше?
Ваня задрал голову вверх и с силой выдохнул белую струю дыма. Звезды его не интересовали.
- А вторая буква Ю. И получается ЛЮ… Ваня! Ваня! Смотри! Звездочка падает!
Она протянула руку вверх. Ваня отшвырнул окурок, проследил за траекторией его полета.
- Ну, и где?
- Да вон же! Вон!
- Ну, и где вон!
Девушка показывала на небо. Рука ее медленно двигалась вслед за падающей звездой.
- И где вон?
- Да вон же!
- А! ну-ну!
Он сморщил лицо. Но девушка это не увидела, потому что она смотрела на небо, а не него.
- Видишь теперь?
- Ну, вижу!
- Ваня! Есть такая примета: когда падает звездочка, нужно закрыть глаза и загадать желание.


По традиции капитанов, вернувшихся на базу с орбиты, после отчета спрашивала:
- Что там с желаниями?
Это было самое интересное. Порой такие были желания, что все на базе на некоторое время впадали в столбняк.
- Вам, Эрл, в этот раз повезло! Вы проходили над Россией.
Капитан кивнул.
- Ого!
Любят русские халяву. Куда уж там американцами с европейцами и азиатами до них! Если исполнять все желания, то никаких ресурсов и времени не хватит. В дело вступал лототрон. Каждое желание получало кодовый номер.
Крутился барабан и вылетал только один счастливый шарик. Тут расшибись в лепешку, а желание выполнять нужно, каким бы оно ни было. Впрочем, обычно какая-нибудь легко исполняемая рутина: «Хочу стать миллионером!», «Хочу стать поп-звездой!», «Хочу, чтобы меня поцеловала Маша!», «Хочу, чтобы выздоровела мама!»
- Что там у тебя, Эрл?
- Ваня Сидоров из Грязного Локтя.
- Повезло Ване Сидорову! Наверно, хочет танк, чтобы рассекать по Грязному Локтю!
- Давай своего Ваню Сидорова!
- Командир! Но… понимаете…
- Что случилось?
- Мы должны отказаться.
- Это невозможно! Ты же знаешь! Мы должны выполнять! Не нами это придумано!
- Посмотрите сами, командир!
- О1 Дьявол!
На экране высветилось Ванино желание.
- Ох, и скотина этот Ваня из Грязного Локтя!
«Странный он какой-то, Ванюшка. Не пойму я его. То мне кажется, что он любит меня. Иногда так посмотрит, что я уверена, что он любит меня. И если бы не любил, он со мной бы не встречался. Но порой в его взгляде такое, что мне становится не по себе. Так посмотрит, как кипятком обольет. Вроде того, что он убить меня хочет или сделать мне очень больно».
Маше было грустно и тоскливо, как никогда. Она сама не могла дать отчета, почему на нее навалилось такое, что весь свет не мил и такое ощущение, что жизнь закончилась. Она подошла к пешеходному переходу, даже не поглядев по сторонам. Но водители всегда здесь сбрасывали скорость и останавливаюсь, даже если пешеход еще не вступил на «зебру».
Маша дошла до середины дороги. С той и другой стороны послушно застыли автомобили, пропуская неторопливых пешеходов, чувствующих свое превосходство над автомобилистами.
Лучше этого никогда и никому не видеть. Маша оторвалась от земли, пролетела несколько метров и упала у края дороги. Пешеходы, видевшие это, застыли в ужасе. Женщины визжали. Кто-то закрывал лицо руками, боясь смотреть на страшное зрелище. Выскочивший из «Рено» низенький мужчина был бледен, его всего трясло.
- Я не хотел! Я не хотел! Я не хотел! У меня тормоза отказали. Я тормозил. Честное слово тормозил! – бормотал он непрестанно.
Взгляд его перебегал с одного на другого. Он опустился на корточки, закрыл руками лицо и зарыдал. Плечи его тряслись. Потом он как будто что-то вспомнил.
- А что там с девушкой? Она как?
И сверху чей-то злой голос:
- Что может быть после такого удара? Она мертва. Вы же неслись на полной скорости.


Собственно, я мог бы отдыхать всё лето. Я так бы и поступил. Но даже отдыхающих должен время от времени чем-то кормиться, платить хозяйке за угол и позволять себе элементарные платные радости. Ни на то, ни на другое, ни на третье у меня не имелось ни копейки.
Делать я ничего не умею, а вагоны разгружать не хочу. Поэтому оставался единственный путь, и путь этот привел меня в облоно.
Сказать, что мне там обрадовались, значит, ничего не сказать. Если бы мне предложили коньячку с шоколадными конфетами, я бы ничуть не удивился. Но – увы!- заведение было не настолько богато, чтобы позволить себе вообщем-то чуждую для нашего образа жизни западную роскошь. Так матушка не встречает после многолетней разлуки сына-оболтуса или лидеров большой восьмерки в столице всё менее развивающегося государства, как встречали меня. На меня сбежались посмотреть, как на смотрины. Прекрасные гурии тараторили без умолку и пытались усыпить мою бдительность.
Завоблоно смотрел на меня, как на восьмое чудо света, и предлагал все возможные земные блага, как то: районный коэффициент, коммунальное жилье, подъемные, аванс и даже скидки по оплате ЖКХ.
Я выбрал Чернореченск, потому что это был самый дальний угол области. А чем дальше, тем, известно, заманчивей.
Городок этот замечателен тем, что в нем нет ничего замечательного. И если вам не повезло побывать в Чернореченске, значит, вы избежали массы ненужных впечатлений.
Здесь меня ожидал столь же радушный прием. Но прелестных гурий заменила пожилая инспекторша кадров, правда, улыбающаяся постоянно и не без кокетства.
Мне предложили среднюю школу номер три. При этом и.о. и инспекторша как-то странно переглянулись между собой, что должно было бы насторожить меня, но не насторожило по причине полного безразличия к дальнейшей своей судьбе.
Мне даже предложили подвезти, но я отказался, изъявив страстное желание познакомиться поближе с родным с сегодняшнего утра городком.
В первом же ларьке я купил на последние деньги бутылку со слабоалкогольным, но хорошо снимающим последствия вагонной ночи и при этом оставляющим запах тропического фрукта напитком. Утолив жажду, я бодро направился к месту моей предстоящей педагогической славы.
Разумеется, в школе полным ходом шел ремонт. Детишки городили новый забор и окрашивали его в ядовитый зеленый цвет. Технички носили ведра с краской и известкой с первого этажа на второй и со второго на первый, и все поминали какую-то Катю, которая куда-то ушла и чего-то должна была принести.
Стараясь не замазать помятые брюки, я пробрался на второй этаж в кабинет директора. Это был импозантный мужчина лет этак, с золотыми зубами и намечающейся плешью.
Он долго тряс мою руку, приговаривая:
- Это хорошо! Это хорошо!
Я улыбался, соглашаясь с ним, что тоже в этом не нахожу ничего плохого.
- У нас, понимаете, учительница ушла в декретный отпуск. Женщины…
И тут же неожиданно директор предложил:
- А пойдемте я покажу вам рабочее место!
И как-то посмотрел на меня. Меня бы передернуло, если бы не моя природная деликатность.
- О! конечно! Конечно! – закивал я.
Сдалось мне это рабочее место! Вы что же думаете, что я буду все эти летние благодатные деньки корпеть над реставрацией наглядных пособий времен Очакова и покорения Крыма? Как бы не так! Вы поставьте меня на денежное довольствие, выдайте обещанные подъемные… Надо было как-то деликатно перевести разговор в это русло.
В холле нам повстречались стайки ребятишек, опрятно одетых, с ранцами и портфелями. Я с хозяйской озабоченностью проговорил:
- Что-то много у нас осенников!
- Это не осенники,- сказал директор. – Это шестой «В». У них продолжаются занятия.
- Как так? – удивился я. – Но ведь сейчас каникулы!
- Они провинились. И поэтому будут заниматься всё лето.
Я тут же хотел сказать о нарушении закона, о том, как подобное могут терпеть родители… И как это вообще целый класс может оказаться нарушителем? Они что… всем классом три месяца подряд не посещали учебных занятий? Но взглянув на директора, прикусил язык. В его лице было что-то такое нечеловеческое, бестиальной. Представляю, как его боятся ребятишки. Да и взрослые. Такой рявкнет и, пожалуйста, отправляйтесь стирать штанишки.
У меня отпала всякая охота напоминать о подъемных. Уж перебьюсь как-нибудь с полмесяца. Есть же, в конце концов, в городке помойки? А чем бродячие дворняжки лучше меня?
- Вот ваш кабинет!
Директор распахнул двухстворчатую дверь. Мы вошли в просторный зал с наклонным полом и сценой.
- Извините,- сказал я,- я не артист, не музыкант. Я учитель русского языка и литературы.
- Я знаю.
Директор так взглянул на меня, что сразу же пропала всякая охота возражать ему.
- Вон видите доска перед сценой!
Действительно, перед сценой стояла небольшая зеленая доска.
- Можете вести урок перед доской. Но поверьте мне, лучше это делать со сцены.
- Хорошо!- кивнул я.
- Пройдемте на сцену!
Мы поднялись. Директор указал на дверь.
- Это ваше подсобное помещение.
- Нет! погодите! – рассмеялся я. – Это даже не смешно. Зачем мне всё это?
В пыльной с высоким потолком подсобке на витражах лежали стамески, молотки, зубила, дрели, какие-то бакулки, шкатулки, гайки, шайбы и прочий трудовой скарб.
Директор, стоявший ко мне спиной, стал медленно поворачиваться. Я, будучи далеко не смелого десятка, попятился к дверям.
- Сейчас будет звонок! На ваш урок! Вы поняли меня?
- Хорошо! – кивнул я.
Директор, проходя мимо, щелкнул меня по носу. Это было забавно. И я осмелился.
- Знаете, у меня ни копейки. Я кушать хочу. Мне сказали, что подъемные… Авансик хотя бы.
Директор, не поворачиваясь, сказал:
- Готовьтесь к уроку! Готовьтесь, голубчик!
И вышел. Я постоял какое-то время в подсобке и вышел следом за ним. Прошел по коридору к парадному крыльцу. Хорошо, что хоть есть сигареты. Может быть, хоть табак приглушит чувство голода. Я отошел чуть подальше, стал за толстое дерево, надеясь, что здесь меня не заметят. Когда я прикурил сигарету, раздались голоса. Мимо меня проходили девушка с юношей. Судя по всему старшеклассники, и шли они из школы. На девушке всё было салатного цвета: кофточка, узкие брючки, сандалики, носочки, заколка в волосах. Даже глаза у нее, кажется, были салатного цвета. Юношу я не успел разглядеть, потому что в это время они поравнялись со мной. А я, надо вам сказать, имею привычку летом в жару носить меховую шапку. Нет, я не панк, не хиппи, не для понтов. Но это еще меня кочевники научили: в летний жар носить теплый головной убор, тогда тебя не хватит солнечный удар. Шапка – единственная моя ценность в жизни. Больше ничего у меня нет: ни угла, ни семьи, ни родственников, ни друзей. Нет! когда-то это всё у меня было. Но это в той жизни, в которой я уже давно не живу. Поэтому, когда девушка сорвала с моей головы шапку и они бросились бежать, я кинулся вслед за ними, истошно вопя:
- Отдайте! Прошу вас, отдайте!
Я бежал быстрее их, и расстояние между нами неумолимо сокращалось. Они тоже понимали, что рано или поздно я их догоню.
- Бросьте шапку! Негодяи! – закричал я им. – Вы мне совершенно не нужны! Мне нужна только моя шапка!
Девушка бросила шапку. Я поднял ее с земли и стряхнул пыль о свои брюки. И направился на урок. Когда я вошел в зал, дети дружно поднялись из-за парт. Перед каждым на парте учебник, тетрадь и пенал. « А что же всё-таки изучают в шестом классе?» Я постарался вспомнить. Но из этого ничего не получилось.
- Как вы уже догадались,- громко заговорил я, широко улыбаясь и стараясь изо всех сил понравиться им,- я буду вести у вас русский язык и литературу. Нет! не вести, а изучать вместе с вами.
Дети, не сводя глаз, смотрели на меня. У каждого идеальная посадка. Ни звука. Какие дисциплинированные дети! В чем же они могли провиниться, что их так жестоко наказали, лишив летних каникул. Но сейчас я спрашивать об этом не буду.
- Ну, что же, ребята! Давайте откроем тетрадки!
Дети, как по команде, раскрыли тетрадки. И снова застыли. Да! Порядочек армейский!
- А теперь запишем дату и тему сегодняшнего урока!
Дети достали авторучки. Я повернулся к доске и стал разыскивать мел. Обычно кусочки мела лежат на специальной подставочке, которая крепится к нижней кромке доски. Но подставка была идеально чистой. Я наклонился, надеясь увидеть мел на полу. Куда же подевался этот чертов мел? В это время у меня за спиной раздался шум, не громкий, но не услышать его мог только глухой. Как будто какая-то птица била крыльями. Я резко повернулся и забыл о всяком меле, уроке, Чернореченске и даже о шапке, которая в это время на несколько сантиметров приподнялась на моей голове.
Один из мальчиков, широко размахивая руками и вытянув шею, летал по залу от стенки к стенке. Чушь! Галиматья какая-то! Наверно, у меня начались глюки от голода. Я потряс головой. Когда я поднял взгляд, то увидел уже две летающих фигуры. Вскоре над партой воспарила девочка. На ней была короткая черная юбочка. Она одной рукой придерживала юбочку, а другой разводила перед собой, как это делают при плавании брассом. Через пять минут добрая дюжина парила в зале. А что же другие? Они тоже не сидели без дела. Кто-то, как муха ползал по стенам, кто-то змеей скользил между партами и стульями. Один мальчик быстро крутился на голове. А вон прыгает кузнечик! Прыг-скок! Прыг-скок! Жаль, что у меня нет сачка! Я рассмеялся. Наверно, ободренные моим смехом, подопечные стали двигаться еще быстрее. Надо мной раздавался свист стремительно пролетающих летунов. Шипенье, стрекотанье, щелканье, жужжанье… Всё пространство было наполнено всевозможными звуками. И только я стоял неподвижно и молчал. Что вообщем-то и неудивительно! Я не умею летать, как птица, ползать по стенам, как муха, и ползать, изгибаясь всем телом, как змея. Я вообще ничего не умею, поэтому и пошел в пед. Мне ничего не оставалось, как опуститься на стул, положить ногу на ногу, скрестить руки на груди и молча наблюдать за происходящим.
В такой позе я просидел молча до самого звонка. Понимаю, что это непедагогично. Учитель не должен идти на поводу. Я должен был выдать тему, чему-то научить этих маленьких оболтусов. Но для этого сперва я должен был навести дисциплину. Как же я мог навести ее? Вы можете заставить порхающую бабочку опуститься и сидеть на одном месте неподвижно сорок минут, слушая придурка в шапке и отвечая на его дурацкие вопросы? Или, может быть, вас послушаются ползующие по стенам мухи и дружно усядутся стройными рядами, чтобы изучать притяжательные и относительные местоимения?
Когда они порхали возле моего лица или проползали возле моих ног, я явственно видел птичьи и змеиные головки. Вначале они все для меня были на одно лицо, но к концу урока я уже начал различать: вот это воробей, а это синица, а это, безо всякого сомнения, уж… Но я не знаю ни птичьего, ни змеиного языка, поэтому не мог понять, о чем они ведут речь. Несомненно, обсуждают нового учителя, болтают о мобильниках, компьютерах, играх, мотоциклах. Что еще может быть интересно шестиклассникам? Когда я изучу их птичий, змеиный, мушиный языки, мне с ними будет легче, потому что я буду говорить с ними о том, что их интересует. А о чем я сейчас могу с ними вести речь, когда я вот здесь сижу на стуле у доски, на которой никто, наверно, никогда не писал, а они…
Теперь мне было понятно, почему шестой «В» лишили каникул и почему мой кабинет величиной с добрый театральный зал.
После урока я зашел к директору. Он разговаривал по телефону. Положил трубку и сухо сказал:
- Я вас слушаю.
- Это я вас слушаю.
Он хмыкнул.
- И что бы вы, мой юный друг, желаете услышать от меня.
- Я уже вам говорил об этом. Мне нужен аванс. Или вы хотите, чтобы учитель вашей школы, молодой специалист, рыскал по помойкам в компании бродячих дворняжек? Или стоял на паперти с протянутой рукой?
Директор встал и подошел к сейфу. Отодвинул бутылку в сторону и достал заветную пачку. Я бы не отказался, если б он отслюнявил побольше этих проклятых бумажек, без которых у молодого подающего надежды учителя прямо на уроке начинаются глюки от голода. Я свернул деньги и сунул их в задний карман своих далеко не первой свежести брюк. Кстати, единственных. Я уже представлял себя сидящим в небольшой уютной забегаловке. Всё-таки жизнь иногда может быть приятной.
Директор закрыл сейф и отошел к окну.
- Что-то жарко сегодня, душноватенько. А они парятся каждый день на уроках.
Директор расстегнул верхнюю пуговицу рубахи, потом следующую.
- Разве вам их не жалко, коллега?
- Очень жалко,- ответил я вполне искренне.
- А мне-то как жалко! Но дисциплина есть дисциплина! Тут послабление, там пожалеешь, они и сядут на голову. Тогда это будет не школа, а фирменный бардак. Бардачище! Вы согласны со мной, коллега?
Он шумно, с каким-то скрежетом расчесывал грудь. Я посмотрел на этот черный шерстистый треугольник, темневший из-под треугольника расстегнутой рубахи, на пальцы, на конце которых вместо ногтей были желтоватые когти, и согласно кивнул. Даже шаркнул ножкой. А что бы вы мне посоветовали делать, если я уже получил аванс и мысленно находился в маленькой уютной забегаловке?






Чемлучше тебе было вчера, тем хуже будет утром.
Зюзин разодрал глаза. Повернул голову. В затылке ломило. На полу битая посуда, рыбные и мясные кости. Скатерть сползла со стола. Перевернутый стул. Полный разгром. В боку кололо. Огляделся. Он лежал на раздавленном елочном шарике. Елка накренилась, как будто собралась кому-то отвесить поклон.
Зюзин, кряхтя, поднялся и обследовал поверхность стола, затем заглянул под стол, поглядел под елочкой. Только пустые бутылки и стопки.
Но – это уже стало традицией – в дальних закромах холодильника у него всегда хранилась заветная поллитровочка. На всякий пожарный! Кажется, такой пожарный случай наступил. Зюзин попытался выпрямиться. Хотя это не удалось, но на ногах он держался, а значит, мог передвигаться в нужном направлении. А когда есть заветная цель, то до нее можно и по-пластунски добраться. Он сделал несколько шагов.
Так моряк идет по палубе корабля во время сильного шторма. Но если у моряка есть цель, он всегда доберется до нужной точки. Но даже морской волк не сможет этого сделать, если на пороге кухни (пардон, кокпита!) он узреет чудище, которое «обло, стозевно и лаяй». Именно такое зрелище и предстало перед Зюзиным. Ну, ладно, там белочка или зеленые чертики. Его этим уже не напугаешь. Но это был огромный косматый монстр с тремя собачьими головами. Возле его ног шевелился змеиный хвост.
Но джентльмен даже с глубокого бодуна остается джентльменом.
- А вы кто будете? – миролюбиво спросил Зюзин. – Не из зоопарка ли случаем сбежали?
Чудище всеми тремя головами оскалило желтые мокрые клыки.
- Я Цербер!
- Очень приятно! И что с того?
- Мужик! Ты чего? В школе не учился? Я охраняю вход в ад.
- Понятно! – кивнул Зюзин. – Я тоже одно время поработал охранником. Меня, правда, быстро выгнали. Во время боевого дежурства я не стоял, а лежал пластом.
Трехглавая псина зарычала. Причем это было настолько убедительно, что Зюзин не решился дальше продвигаться к заветной цели.
- Да знаешь, что я делаю с теми, кто пытается вырваться из ада? Рву их в мелкие клочья.
Это заставляло задуматься. Дилемма: не понятно, что лучше – быть здоровым и веселым или быть разорванным в клочья.
- Значит, на кухню я не смогу пройти? – на всякий случай поинтересовался он.
- Аа!
- Да! Значит, я действительно в аду.
Он поплелся к ёлочке. А за его спиной стук зверских лап и смрадное дыхание.
- А телевизор-то хоть можно включить? Посмотреть, как люди встречают новый год? В смысле, продолжают встречать.
- Я тебе включу! – рыкнула одна из голов.
- У матросов нет вопросов!
Зюзин плюхнулся в кресло. Обруч, который сжимал голову, как будто кто-то подкручивал и подкручивал. Сердце билось через раз. И этот раз мог затянуться, да так, что он посинеет и похолодеет. Цербер полностью перекрывал дверной проем, не оставляя никакой надежды на спасение.
Так вот он какой этот ад! Однако не очень комфортно. Как говорится в таких случаях, не пожелаешь и врагу.
- Хотя бы водички! – простонал Зюзин.
Цербер попытался собрать на одной из лап фигушку. Хотя она получилась не очень красивой, но убедительной. Зюзин вздохнул и погрузился во мрак мучений. Внутренние демоны рвали его внутренности, готовы были разорвать его кровеносные сосуды.
- Сколько же это будет продолжаться? – простонал Зюзин.
- Утешил! А разве тебе не известно, что декларация прав человека запрещает пытки.
Цербер зевнул.
- Так это же человека! А ты грешник. И на ад законы международного права не распространяются.
В это время на коленях он почувствовал что-то мягкое и теплое.
- Мурзик! – умильно пробормотал Зюзин. – Как ты мой, ненаглядный, встретил Новый год? А мне, знаешь, как сейчас плохо!
Мурке было хорошо. В отличии от хозяина у нее были только полезные привычки. Зюзин завидовал ей. Она была для него недостижимым идеалом, эталоном. А еще говорят «животное». Это мы животные. Самые худшие из худших.
Кажется, Мурка всё понимала: как плохо ее хозяину сейчас. Он не заигрывал с ней, не гладил, не щекотал за ушком. Она подняла голову и увидела печальные глаза.
Муркнула. И стала медленно подниматься. Спинка ее изогнулась дугой. Шерстка стала дыбом. А глаза округлились. В них был страх и одновременно готовность сражаться до последних когтей. Она смотрела на порог. Потом зашипела как змея и издала воинственное «мяу». Собаки, известно, не отличаются остротой зрения. Даже те, кто приходит к нам из ада, когда наши несознательные души терзает неотвратимое похмелье.
Зато у Цербера оказался острый нюх. Теперь в нем не было прежней расслабленности. Перед ним не какой-то тюфяк Зюзин, а враг всего собачьего рода, даже тех, у кого три головы сразу. Враг страшный и неутомимый. Цербер занял боевую стойку, бойко застучал змеиным хвостом по полу и одновременно оскалил сразу три пасти.
Мурка спрыгнула на пол и, всё так же изгибая спину и шипя, боком медленно двинулась к двери. Цербер рычал, злобно следил за ней, но не двигался с места. И только, когда Мурка оказалась у самой двери, он переставил одну лапу вперед и низко наклонил головы. Мурка громко мякнула и стрелой вылетела за двери.
Цербер, громко топая лапами, ринулся за ней. Зюзин только успел увидеть стремительно исчезающий в дверях змеиный хвост. И что это было? Он сидел как соляной столп. Оказывается, столп может не только стоять.
Да, что же он застыл? Зюзин осторожно поднялся, прислушался. Тишина. Он сделал шаг и опять прислушался. Ничего. А вдруг Цербер устроил что-нибудь такое-этакое за его непослушание. Еще шагнул. А! была не была. Он на цыпочках добрался до кухни. Заглянул. Тихо и пусто. Зюзин добрался до холодильника. Вот она заветная, неприкосновенный запас в самом нижнем ящичке. Холодная, покрытая снежной изморозью. Нетерпеливо скрутил пробку. И прямо из горлышка. По пищеводу, по желудку, а потом по всему телу разлилась приятная теплота.
Следом пришел аппетит, а за ним смысл жизни. Стало совсем хорошо. Нет! Рано ему еще в ад.
- Мурр!
Зюзин опустил взгляд.
- Мурочка ты моя ненаглядная.
Кошечка гладилась то одним, то другим боком об его ногу.
- А где этот-то?
Он не решился назвать его вслух. Скажи «черт», и черт тут как тут.
Как же он забыл! У древних египтян была богиня мудрости. Как ее? Бакстет что ли? Ее изображали в виде кошки. Хоть Цербер и ненавидел кошек самой лютой собачьей ненавистью, но что он может сделать богини?
- Хорошо Зюзин встречает Новый год! – восхищались жильцы дома.
До самый потаенных уголков дома, который осчастливил своим проживанием неунывающий Зюзин, доносился его проникновенный голос, которому мог бы позавидовать даже самый дорогой блондин страны:
Мурка! Ты мой Муреночек!
Мурка! Ты мой котеночек!





До какого же скотства, свинства может опуститься человек! Хотя вот это грязное, вонючее, что-то мычащее, хрюкающее существо можно назвать человеком? Его даже животным нельзя называть, чтобы не оскорблять братьев наших меньших. Мерзость! Гадость! Тьфу! Ну, мой юный друг, понятно, чистота эксперимента и всё такое прочее, но не до такой же степени. И где вы это подобрали?
Впрочем, давайте выйдем отсюда! Здесь уже невозможно дышать. Сейчас начнется тошнота.
Вышли на свежий воздух.
- Как будто заново родился! – рассмеялся Неклюдов. – Оказывается, как мало надо для счастья! Совсем мало! Надо, чтобы тебе под нос сунули вот такое, а потом дали возможность подышать свежим воздухом. И всё! Ты счастлив!
- Так, мой юный Кулибин! Позволь мне так тебя называть?
- За ваши деньги, что угодно.
Новонареченный Кулибин с благодарностью принял сигаретку из рук самого богатого человек, ну, скажем, самой богатой ресурсами державы.
- Я вам благодарен, Иван Николаевич!
- Не надо, Володя! Хотя я не верю в этот бред, но… ты мне нравишься. Отец вылитый! Отец! Фанатик и романтик! Пока я тебе не нужен, надеюсь?
Даа! Тяжела доля российского олигарха! Понадобятся денежки или еще что-то, звони!
Тут чуть было ни забастовал Авир.
- Вовка! Я не буду раздевать ЭТО! Отвези ЭТО! И вообще, где ты ЭТО взял? Я ухожу из дома! Здесь и за месяц не выветрится эта вонь!
Пришлось бегать по магазинам, искать респираторы. Кондиционер работал на полную мощность. Фуфелу (так его прозвал Авир) дали бутылку водки. Авир вышел.
- Я не могу это видеть!
Фуфел одним махом заглотнул бутылку, сделав лишь два перекура. После чего запел нечто невнятное, потом забормотал, обоссался и уснул.
Володя Кулибин раздел его, что оказалось делом непростым и весьма неприятным. Теперь вместе с Авиром, который не снимал респиратора и перчаток, они установили десятки датчиков, различных присосок, с тянущимися от них к сканеру проводами. Через час тело голого бомжа, густо опутанного разноцветными и разнокалиберными бомжами, напоминало мохнатого шмеля.
Теперь можно было включить сканер.
Авир отчаялся.
- Нет, Володя! Лучше было провести эксперимент на крысе или свинье. Это безнадежно! Ты же видишь? Чего еще? Хорошо, что Неклюдов относится к тебе как к приемному сыну.
- Вот что, Авир… Больше не называй его Фуфелом! Он Илья Викторович Зюзюкин.
- О!
- При нем был оказывается паспорт.
- Как прикажите, сэр!
Грохот. Мат, который нельзя назвать трехэтажным. Он небоскребный. Фу… Пардон! Илья Викторович требовал, мягко выражаясь, опохмелки и возвращения одежды.
Поднос с тарелками и со всех их содержимым полетел вслед Володи. Хорошо, успел увернуться.
- Выпусти его! – умолял Авир.- Выпусти! Не измывайся!
Володя заглянул в комнату, которую скорей всего можно было назвать камерой.
- Захочешь жрать, скажешь или постучишь.
И едва успел захлопнуть за собою дверь…
- Пошел ты на…
Позвонил Неклюдов. Как всегда, бодр и весел. Вспомнил и про ЭТО. Володя пробормотал нечто неопределенное. Неклюдов всё понял.
- Давай сюда в Америку! Отдохнешь! Постажируешься в языке!
- Ну…
- Ладно! Не торопись! Звони!
Ушел Авир. Перед тем, как хлопнуть дверью, обозвал дураком. Может, он и прав. Поживем – увидим. Илья стал есть.
- Выпивку требует, но уже не с прежней настойчивостью. А как бы по инерции. Попросился под душ.
Володя положил возле него одежду. Илья переоделся.
- Может…
Володя покрутил рукой у лица, намекая на безобразную растительность.
- А тебе оно…
И ввернул то, что положено.
- Слушай, Володя! Где я и что?
- Ты Илья Викторович Зюзикин.
- Это я без сопливых знаю.
- Мы подобрали тебя на улице. Ты умирал.
- Слушай! А телевизор сюда нельзя поставить? Газетки там? Можно даже книжку. Я когда-то в той другой жизни был инженером.
И тут же рассердился на себя за то, что заговорил о прошлом, которое он навсегда вычеркнул.
- А на улицу мне можно воздухом подышать? – грубо спросил он.
- Думаю, что через два – три дня вполне.
- М-да! С этим костюмчиком очень идет борода.
Илья стоял перед зеркалом.
- Организовать? – спросил Володя.
Неужели?
- А знаешь что? Давай!
Они прошлись по Кировской туда-сюда. Вроде как сын идет с отцом. О чем-то мирно беседуют, озираются на красивых женщин. Посидели в уличной кафешке.
- Курс мой закончишь? – спросил Илья.
Что он мог ему сказать? Он же не тюремщик. Какое право он имеет держать его под замком.
- Поживи у меня сколько хочешь. Куда же ты сейчас пойдешь?
- Ладно! Спасибо! Поищу работу!
Володя чуть не запнулся. У самого порога стояла огромная коробка.
- Что это?
- А! знаешь Володька по дешевке купил на барахолке. Китайские комплектующие. Торговался полдня. Отдали почти что даром. Они и сами не знают, что с этим делать. Никто не берет. А тут такого дурака нашли.
- Можно я посмотрю?
В коробке лежали какие-то платы.
Впрочем, он ничего в этом не понимал.
- И зачем это?
- Скоро увидишь!
Илья довольно потер руки.
Господи! Какой-то Диснейленд! По всему полу, по стенам, по потолку, по столу, по телевизору везде ползали различные зверушки. Крохотные скалолазы карабкались вверх, мимо них стремительно летали самолеты, ракеты, вертолеты, приземлялись парашютисты. И всё это кричало, звенело, пищало, переливалось различными цветами, мигало.
- Что это такое?
- Вот! Как говорится, от скуки на все руки.
Илья как-то стеснительно улыбался.
Шикарный лимузин выехал за город. В открытое окно залетел запах помойки. Охранник закрыл окно.
- Открой! Ну-ка, Степан, сверни налево вон там!
- Там же свалка, Илья Викторович!
- Мне повторить?
- Слушаюсь!
Он вышел из машины. Закурил.
- Илья Викторович! Поехали! Тут же задохнуться можно.
- А? Что? Поезжайте! Поезжайте, ребята!
- А вы?
- Мне повторить?
- Слушаемся!
Две машины медленно стали разворачиваться.
- К черту я снимаю свой костюм английский… Я ли вам не свойский? Я ли вам не близкий?
Илья швырнул галстук, пиджак.
- Здорово, чумаки и чумички! Я вернулся!
«Куда подевался олигарх Илья Зюзюкин? Скорей всего, это было заказное убийство. Работал профессионал. И вряд ли загадка пропажи самого богатого человека нашей страны будет раскрыта».

"Нучтозадень, - сдосадойдумалон, глядя, какдождьсмываетостаткивыпавшегоночьюснега. – Лучшеужзима, чем эта мерзопакостная осень с ее слякотью!»
Он был лучшим адвокатом столицы, Бронштейн-Разудалый, еще не проигравший ни одного процесса. Нос его сморщился, глаза прикрылись. Откинув назад и придерживая пенсне, он громко, не скрывая удовольствия, чихнул. А что? От отправления естественных потребностей надо получать удовольствие.
Судья, протирая свою черную мантию белоснежным носовым платочком, брезгливо проговорил:
- Предупреждать надо, господин адвокат!
- Сяс! – усмехнулся Бронштейн-Разудалы. – Ни хрена вам не сделается, чистоплюи какие! Вы же не мы! К вам зараза не пристанет!
Несмотря на осеннюю слякоть, процесс решили проводить не во дворце правосудия, а на стадионе «Спартак». И для этого были веские обстоятельства. Над стадионом натянули огромный тент и включили сотни теплогенераторов, гонявших тепло на всем пространстве. Поэтому многие сняли скоро с себя не только верхнюю одежду, особливо капризные к перепадам температур особи женского пола. Если, конечно, не стыдно показывать что-то такое алчущим взглядам мужчин.
Полигамия у мужчин – это не национальность, а внутреннее состояние, главная составляющая их богатого внутреннего мира. Нужно быть в постоянной боевой готовности, иначе тебя опередят другие.
- Слушается дело по обвинению Анны Бориславны Пугачевой в государственной измене и совершении предательства, - монотонно забубанил председатель суда, как дьячок, не оправившийся еще после вчерашнего праздника.
Все трибуны были заняты. Даже из-за границы, будь она ладна, прибыли зеваки и журналисты.
Преступница сидела в железной клетке. На руках и на ногах у нее были кандалы, а на голове деревянная колодка, которая не позволяла ей согнуть шею. Рядом стояли два дюжих терминатора с лазерными секирами и мордами, которые просили кирпича. Только толку-то! Им было неведом чувство боли.
Мониторы разных размеров, расположенные по параметру всего стадиона, а также в оживленных местах столицы и губернских центрах, и столицах пока еще зарубежных государств, показывали холенное лицо заскучавшей Пугачевой, которая в этот день стала самой главной персоной на всей планете. И читалось на ее лице: «Мели, Емеля! Твоя неделя! А попался бы ты на моей неделе, то болтался бы между небом и землей с выпотрошенным электронным нутром!»
- Признаете ли вы свою вину? – скучающим голосом спросил судья и зевнул.
Пугачева встрепенулась.
- Вину, спрашиваю, признаете? – повторил вопрос судья.
- Вину нет! А вино, если оно, конечно, хорошее, а не «Три топорика», да! Очень даже признаю.
- Изволите шутить?
- Да пошел ты, знаешь, куда? В пи… короче в пим дырявый.
Она отвела взгляд. Миллионы… Нет! Миллиарды обитателей земного шара ахнули во всех уголках планеты, отчего Земля закачалась, но сумела удержаться и не сойти с околосолнечной орбиты. Вот была бы смехотища!
Вызвали свидетелей: Гринева там, Машу Миронову, Швабрина, Суворова. Того знаменитого и непобедимого за давностью дет и ветхости праха не стали тревожить. А вызвали другого, который со списками агентов, шпионов, разведчиков и прочих лиц, работавших под дипломатическим прикрытием, укатил в туманный Альбион и всех без зазрения совести сдал кому надо. И поэтому стал немножечко и недолго знаменитым, а также образцом высокой морали и офицерской чести. А как деньги, полученные за списки у него закончились, стал лихорадочно писать фолианты, в которых очень неубедительно доказал, что Гитлерик был добрый, мягкий и пушистый и вынужден был защищаться от усатого кровожадного злодея. Впрочем, без всякого успеха. Свидетели доставали из широких штанин и узеньких джинсов дубликаты бесценного груза – электронные книжки и зачитывали свои свидетельские показания, путаясь в словах и ударениях. Кого-то во время этой зачитки стошнило. Выходило, что Пугачева – злодей дальше некуда, БТР-убийца, исчадие ада и прекрасный образчик порочной человеческой породы. Тот, который главный по защите прав человека и сверхнечеловеков отлучил ее от высоких общемировых ценностей, предал ее анафеме и плюнул в сторону клетки.
- Ты посмела называть себя С-Адама-Ведущим-Свой-Род-аль- Хуссейном? Так?
- Ложила я на Хуссейна вот таким пробором! – вяло ответила Анна. – Если бы он у меня был, конечно! Вы что тупицы? Понять не можете? Не за Хуссейном или Али-Бабой, а за мной пошло всё оставшееся человечество, которого становится всё меньше, а скоро вообще не будет.
Арлекино! Арлекино!
Нужно быть смешным для всех! –
неожиданно запела она.
- Прекратите петь! – монотонным голосом произнес судья. – Здесь не там. То есть не концертный зал. Петь будете в солнечном Магаданском крае!
- Возражаю! – вскричал адвокат и подскочил с места. – Судья не должен угрожать обвиняемой, то есть моей подзащитной. Выражаю протест!
- Принято! – всё так же монотонно произнес судья.
Его каменное лицо оставалось непроницаемым.
- Накладываю на себя штраф в тридцать юаней!
- Я требую, чтобы в качестве свидетелей пригласили Галку Максимова и Киркора Филиппова! – произнес адвокат.
Судья кивнул. На сцену взлетели два сияющих щегла. Их место здесь, а не среди зрителей!
- Я люблю вас! – завопил Максимов, повернувшись к судьям и раскинув руки, как будто хотел их принять в свои объятия.
А Филиппов прошелся по сцене туда-сюда, послал небрежный поцелуй в сторону клетки и, подняв руки над головой, громко захлопал.
- Друзья! Приветствуем супер-ультра-альма-мега-звезду! – закричал он, показывая, какая у него белоснежная улыбка.
А потом грязнул:
- Рыбка моя!
Жест в сторону клетки.
- Я твой тазик!
Но допеть ему помешал влетевший на сцену лучший блондин мира.
- Супер – это я! Друзья, «Шарманка», от которой во всем мире сходят с ума!
И завыл.
Судья не побагровел, потому что он не мог багроветь по своей природе, как совершеннейший продукт научно-технической революции.
- Вы не на сцене, а в зале судебных заседаний, - сказал он.
- Это зал? – удивился Максимов. – Это же стадион «Спартак»! Только слепой может этого не замечать.
Помощник прошептал в ухо судье:
- Неудачно выбрали место. И кто только это придумал? Спартак тоже был известным бунтовщиком, выступившим против существующего строя.
- Вы глупы и не образованны! – возразил старший судья. Голос его был ровный, без всякого осуждения. – «Спартак» - это футбольная команда, которая не проиграла ни одного матча за всё время своего существования.
- Это так! – согласился молодой.
- А потом какой-то босяк и самозванец имел наглость называть себя этим славным именем. Кстати, как и наша мадама.
Тут на трибунах завопили:
- Судью на мыло!
- Смею заверить, неуважаемую мною публику, что биотехнологические роботы, сокращенно БТР, по своей составляющей компоненте не годятся для производства мыльной продукции, в отличии от людей.
После этого он повернулся к гастролирующим по сцене.
- Молодые люди… Ну, молодые, разумеется, с точки зрения пенсионеров… Что вы можете сказать по существу дела? Давайте по порядочку.
- А что нужно сказать? – спросил Бас Николаев.
- Вы имели контакты с преступницей, врагом существующего робототехнологического строя, поднявшей против него бунт?
- Они! – запищал Николаев, показывая на Максимова и Филиппова. – Я не имел! И еще попрошу, ваша честь, чтобы секретарь записал, что величайший певец всех времен и народов – это я, а не эти бандерлоги! Разве вы не видите, что это ничтожества и самозванцы?
- Это кто ничтожество? – завопил Филиппов. – Ты мне сейчас ответишь за базар!
- У вас были контакты с самозванкой?
- Да какие там контакты, - замялся Филиппов. – Ну, чуть-чуть. Ну, пару раз было. Но я не виноват!
- Ну, что же, картина ясная,- тихо произнес судья. – А как вам, юный друг?
- Более чем!
Уже громко судья объявил:
- Последнее слово предоставляется обвиняемой! У вас есть что сказать суду?
- И сказать, и спеть, и сплясать! – бойко воскликнула Анна. – Но пазаран!
Стадион замер, ибо все знали, что Анна никогда за словом не в карман, не в бюстгальтер не полезет и так может припечатать, что никаким потом растворителем не отмоешь.
- Слушаем вас!
- Ага! Сяс! Вы бы на меня еще железобетонную плиту навалили! А что? Давайте! С вас станется! Хоть колодку-то снимите, изверги!
- Ваша честь! Прошу удовлетворить просьбу моей подзащитной! – вякнул адвокат, чуть оторвав задницу от стула.
- Господин адвокат! Кому, как не вам знать положение УПК РФ – Роботизированной Федерации! – холодно процедил судья. – Обвиняемые в государственной измене должны содержаться в кандалах и колодке и постоянно находиться в железной клетке.
- Вы еще испанский сапог на меня наденьте! – весело воскликнула Анна. – Хоть полюбуетесь, какая у меня стройная ножка!
- Пытки нашим законодательством запрещены.
- А вот эти железяки, деревяха – это не пытки по-вашему?
- Будете пререкаться с судом, лишу вас последнего слова. Не забывайтесь!
- Ваша честь! Разрешите ей говорить хотя бы сидя? – жалостливо попросил адвокат.
- Может быть, еще лежа? Ладно! Я удовлетворяю вашу просьбу. Обвиняемой разрешается сказать свое последнее слово, не поднимаясь со скамейки! Ну-с!
- Последняя у попа жена, - усмехнулась Анна. – Нет уж! Не надо мне ваших подачек, барин!
Она попробовала подняться. Во всех уголках земного шара затаили дыхание. Неужели получится? Сможет ли эта далеко нехрупкая женщина подняться, отягощенная железяками и колодкой. Лицо ее налилось кровью. На лбу блестели капельки пота. Она плотно стиснула зубы. Было видно, как под просторной тюремной робой напряглись мышцы ее ног, рук, пресса и талии.
Хотя о талии это так, для красного словца…
Она оторвалась от скамейки и стала медленно приподниматься. Каждый сантиметр ей давался огромным напряжением. Во всех уголках мира стали делать ставки: поднимется или нет. Это было покруче всякого тотализатора. В Лас-Вегасе один сумасшедший триллионер поставил на кон всё свое состояние. Президент пока еще сохранявшихся Соединенных Штатов отставил все свои дела и не отрывался от монитора. Чуть приподнявшись, Анна застыла и стала переводить дыхание.










Какой же был прекрасный день! Меня назначили заместителем заведующего лаборатории. Это раз! Я решительно объяснился с Тасей и предложил ей руку и сердце. И она всё это благосклонно приняла. Это два! И, любезные господа! Жизнь – вообще расчудесная штука! Поглядите только на эти деревья, на ветках которых Дед Мороз разложил свои холодные подушки; вслушайтесь в этот снежный хруст под ногами, как будто вы ступаете по свежим огурцам! А воздух! А небо! А как милы и забавны окружающие нас люди!
- Извините! У вас не найдется закурить?
Дорогу мне преградил молодой коренастый крепыш. Но какая обезоруживающая улыбка!
- Конечно же, найдется! Непременно найдется!
Я стал охлопывать себя по карманам. Куда же я положил эти дурацкие сигареты? Вечно я их толкаю в разные карманы, и каждый раз мне приходится их отыскивать. Вот они! Я стал расстегивать куртку. И в этот момент кто-то сзади крепко схватил меня за руки и вывернул их за спину. И тут же я почувствовал, как на моих запястьях щелкнули наручники. Это не бандиты! Те бы просто шарахнули меня по башке бейсбольной битой.
- Вы арестованы, гражданин Попковский!
Если они назвали меня по фамилии, значит, это не случайный арест.
- А не будете ли вы столь любезны и не скажите, за что меня арестовали?
Меня бесцеремонно запихнули в милицейский уазик на почетное заднее место.
С двух сторон меня плотно зажали. Сидеть было неудобно. Каждый скачок машины причинял боль.
- Умоляю! Снимите наручники! Я никуда не убегу!- попросил я.
И тут же заработал тычок в живот, от которого у меня в глазах потемнело, и больше уже не возникало желания о чем-либо просить этих сумрачных товарищей. Меня доставили в мрачное здание, где обшарили с ног до головы и запихнули в камеру, где на нарах уже отдыхал какой-то дядечка. Он лежал лицом к стене и мирно посапывал. «Ко всему привыкает человек-подлец!» - как писал один классик, тоже изведавший прелести тюремной жизни. У зарешеченного окна сидел еще один жилец камеры. Он обернулся и спросил меня:
- За что, братело?
Что мне было ответить?
- Сам не знаю. Ни в зуб ногой!
- Да как же не знаешь?
- А вот так! Попросили закурить. И всё! Повязали, как кутенка. Привезли сюда. И ничего не объяснили.
- Козлы!- произнес мой товарищ по несчастью.
После чего он до глубокой ночи рассказывал мне про милицейский беспредел. Не скажу, что после его рассказов мое настроение улучшилось. Сказать, что я был напуган, значит, ничего не сказать. И поэтому, когда утром отворили калитку и крикнули: «Поповский! На выход!», я самым бессовестным образом струхнул, представив, как сейчас меня будут избивать и пытать.
Но никто меня не бил, не пинал и не посыпал мои свежие раны солью. К немалому моему удивлению допрашивала меня молоденькая симпатичная женщина, которой я всё порывался сказать комплимент и спросить: «Что она делает вечером?»
- Ну, рассказывайте, гражданин Поповский, как совершили свое преступление! Врать не советую!
- Прошу прощения за беспокойство, которое я вам доставил, но никакого преступления я не совершал. А потому и не знаю, что мне вам рассказать.
- Так-то и не знаете?
- Совершенно!
- А знаете ли вы, гражданин Поповский, что чистосердечное признание облегчит вашу вину? На суде зачтется.
Мне стало искренне жаль эту симпатичную женщину и захотелось помочь ей. Но чем я ей мог помочь, если я ничего не знал. И почему я не совершил вчера никакого правонарушения? Ох! Растяпа он и есть растяпа!
- Вот поэтому, гражданин следователь, я чистосердечно признаюсь, что никакого преступления не совершал. Сожалею! Но того, чего не было, не вернешь.
- Хм! Может быть, вы еще и будете отрицать, что вчера не заходили в салон игровых автоматов «Стань мультимиллиардером», что на улице Романа Абрамовича?
- Совершенно верно изволили заметить! Конечно же, буду отрицать, потому что я никогда не бывал ни в каких салонах игровых автоматов и даже не знаю, с какой стороны туда открывается дверь. Разумеется, это большое опущение в моей жизни…
- Ах! Вон вы как!
Следовательница поднялась, подошла к телевизору и ткнула кнопку.
- Мы будем смотреть «Следствие ведут знатоки» или «Опера. Убойный отдел»? – пошутил я и, как всегда, неудачно. Мне стало стыдно.
- Угу! Будем! Только очень внимательно смотрите, гражданин Поповский. Надеюсь, исполнителя главной роли вы узнаете сразу.
Ух ты, елки-палки! А на экране-то был я! Оказывается, в этом самом салоне «Стань мультимиллиардером» я был завсегдатаем. Как много мы еще не знаем о себе! Ты смотри! Меня здесь узнают, здороваются за ручку. Девушка в мини-юбочке подходит ко мне с подносиком. А на подносике длинная такая стопочка на ножке. Взял, хлопнул, крякнул. Интересно, что же такое я выпил? Мартини? Коньяк? Амарети?
- Узнаете себя, гражданин Поповский? Или заявите, что это не вы?
Я узнал себя. Одежонка вот только на мне была не моя. И честно говоря, всё-таки это был не я. Но если бы я рассказал правду, то не парился бы сейчас на нарах, а отдыхал бы в одной из палат психбольницы, откуда бы вышел через несколько лет полным идиотом. Нет уж! Не дай мне Бог сойти с ума! Уж лучше посох и тюрьма! Извиняйте! Я уж лучше проведу несколько лет на свежем воздухе в компании с интересными людьми с неординарными биографиями. По-моему, общение с ними даст больше, чем общение с наполеонами и александрами македонскими.
- Вы уж извините, гражданин следователь, но не могли бы вы мне напомнить, что же я такого натворил? У меня что-то с памятью, знаете.
- Дурака-то не включайте, гражданин Поповский!
На счет дурака, конечно, верно. Но я ведь тоже не лишен простого человеческого любопытства. А ведь речь идет как никак о нескольких годах моей жизни.
- Ну, ладно, Поповский! Скажу! Вы обвиняетесь в том, что раскрыли код одного из игровых автоматов. В результате чего преступным образом присвоили один миллион рублей пятнадцать копеек. Ну! Что вы скажите?
- Пардон! Сколько, вы сказали, копеек?
- Пятнадцать копеек, Поповский!
- Забавно! А что же можно в наше время купить на пятнадцать копеек? Вот незадача!
- Не надо! Не паясничайте, Поповский! Вы будете признаваться или нет?
Как ни признаться такой милой женщине? Но в чем я ей мог признаться? В чем? В том, что в один прекрасный день мне позвонил Толя Лебядкин? Еще и его впутать в это дело? Мы вместе с ним учились в университете, жили в одной комнате и делили вместе и камень науки, и горбушку хлеба. Теперь же встречались нечасто. В последний раз выпивали недели две назад. Встречаться и выпивать – это два действия, неразрывно связанные между собой. Хорошо мы тогда посидели! Толик всё что-то нес о своем изобретении. Он помешан на изобретениях.
Я в этих вещах не слишком-то разбираюсь. Да и не помню многого. Запомнил только что скальпелем он быстро и совершенно безболезненно где-то срезал у меня часть кожи. Самую чуточку! Я даже не помню, в каком месте.
Была пятница, когда он позвонил мне в очередной раз. Сначала побалагурил, а потом предложил законтачиться. Я страшно вымотался на работе и подумал: а почему бы не расслабиться. По дороге с работы я загрузился в гастрономе и к Толику. Обитает Толик на третьем этаже, это очень удобно для визитеров, потому что не надо ждать лифта, которого никогда не дождешься, когда он нужен.
Прыг-скок-перескок! И ты на месте! Дзынь-дзынь! Хозяин! Толик-алкоголик! Открывай быстрей! Сезам открылся.
- Заходи!
Но я не мог сделать и шага. Первым моим побуждением было бежать прочь. Я был охвачен ужасом, остолбенел, застыл, как соляной столб. На меня смотрел я. Да! Да! Только одежда на мне была не моя. Одежда была Толика.
- Ты чего встал!
Я прошептал (голос куда-то исчез):
- Ну, ты даешь, Толян! Ну, ты артист! Надо же так загримироваться! Я даже напугался сначала. Убежать хотел.
- Да проходи же ты! Проходи! Чего стоишь-то, как статуй?
Толик стал выкладывать на кухне продукты и бутылки из моего пакета и при этом безудержно болтал. Я же безучастно сидел в сторонке.
- Ты ошибаешься! Никакой это не грим! Неужели ты забыл, о чем я тебе рассказывал в последний раз? Забыл? Признавайся!
- Забыл! Как-то так всё смутно!
- Ну, ты даешь! Это же ведь открытие века! Да чего там века! Нашего-то века всего пять лет с хвостиком. Бери ширше и копай глубже! Нобель обеспечен! И слава на века! Так сказать, гений всех времен и народов!
- Ты серьезно?
- А то! Ну, я же тебе говорил! Неужели не помнишь? Всё-таки я сделал это! Берешь клетку у одного человека и внедряешь ее другому. Клетка несет весь набор информации о человеке. Нужно только знать, какая это клетка. И адресат – это тот, которому я клетку внедрил – перевоплощается в другого человека, в донора, у которого я брал клетку. Врубаешься? Ты хоть понимаешь, о чем я тебе говорю.
- Понимаю,- пробормотал я. – Так ты хочешь сказать, что ты…
- А чего тут говорить!- хохотнул Толик. Или это не Толик, а Я? Или какой-то Я-Толик?
Всё смешалось в доме Облонских, то есть в моей голове.
- Что тут говорить, дружище? Что говорить? Всё. Что нужно, уже сказано. Ты же своими глазами видишь, что результат перед тобой. Вот он Я-Ты!
- Так значит ты для этого скальпелем тогда? Срезал у меня что-то.
- Для этого! Именно для этого! А для чего же еще? А ведь хорошо получилось! С первого же раза и всё получилось!
- Так это что же,- спросил я. – Теперь ты всегда будешь мною. Теперь ты – это я? Теперь меня двое?
- Зачем мне это нужно?
На его лице была презрительная гримаса.
- Мне что больше делать нечего? Я это только для проверки. Должен же я был убедиться! Теория теорией, а нужно убедиться, эксперимент нужен. И я, как подлинный герой науки, решил для эксперимента использовать собственное тело. А так чего бы я был тобой? Экая драгоценность! Я буду собой и только собой, Анатолией Лебедкиным, лауреатом Нобелевской премии, гением всех времен и народов! Ты пафос чувствуешь? А ты что? У тебя же и рожа не ахтец! А я симпатичный. Не Ален Делон, конечно, но симпатии противоположному полу внушаю. Девушки меня любят.
Выпили мы с ним за это дело. Не каждый же день делаются гениальные открытия! Потом еще раз, потом еще и еще. Я уже и со счета сбился.
- Ты только подумай!- кричал Толик. – Какие это возможности открывает! Безграничные! Эх, взять бы клетки у Буша или у Чубайса Анатолия Борисыча! Прикинь! Перспективы какие! А представляешь, каких дел можно наворотить! Властелин мира и рядом не валялся!
- Ты бы, Толик, не очень-то!
Я погрозил ему пальцем. Толик хохотнул.
- Не очень, Толик! Нехорошо всё это! Ох, чует мое сердце!
- Или, допустим, Аллы Пугачевой! Прикинь, дружбан! Приезжаю куда-нибудь Я-Алла Пугачева. И голос, и всё-всё-всё один к одному! Кругом поклонники, цветы! А деньги какие! Лопаты еще такой не придумали! Ну, теперь, корифан, заживем! Теперь крутнем динаму! Пыль столбом!
К концу нашей встречи я уже не очень крепко держался на ногах, но всё же, прощаясь, взял с него слово, что он не будет эксплуатировать мой облик, что завтра-послезавтра пусть себе другой облик делает. А то мне от одной мысли о двойнике жутко становится. К тому же я не Анатолий Борисыч и не Алла Пугачева, многого с моей образиной не сделаешь.
- Да на кой ты мне сдался! – орал Толик уже на лестничной площадке.
С тем мы и расстались. Это была моя последняя встреча с ним, вот такая необычная.
Сейчас я нахожусь в далекой республике Коми. Рукой махнуть до полярного круга. Местность тут хорошая. Правда, зимой холодновато. А летом гнуса! Не продохнешь! Срок мой уже подходит к концу. Но я со страхом ожидаю своего освобождения, которого может и не быть. Нет-нет! Режима я не нарушаю. Но представляете! Выхожу я с чистой совестью за высокий забор с колючкой. Лепота! А тут добрые молодцы берут меня под белы ручки и снова защелкивают на них браслеты.
- Гражданин Попковский! Вы обвиняетесь в ограблении Пенсионного банка.
И вот тут попробуй докажи, что ты не верблюд, что в то время, когда ограбили банк ты кувалдой забивал костыли на железной дороге Воркута – Салехард. Или все-таки рассказать о гениальном открытии Толика Лебядкина?


РАССКАЗ
Когда остается сто дней до приказа, дембеля расслабляются и дают полную волю своему изощренному воображению. Они лежат целыми днями в казарме, гоняют молодежь за водкой в соседнюю деревню и делают последние штрихи в дембельском альбоме.
И вот они по пути домой. Рыбак рыбака видит издалека, а тем более дембель дембеля. И вскоре все дембеля, ехавшие в поезде, собираются в одном вагоне, а напуганные пассажиры рассасываются по другим вагонам. Проводники, железнодорожная полиция и другие ответственные лица стараются не показываться в этом вагоне без особой нужды. Ближе к ночи дембельский вагон гудит и расшатывается. И только профессионализм машинистов поезда позволяет удерживать его в колее. А в соседнем вагоне едут в отпуск курсанты высшей школы милиции. Кто там и к кому зашел и зачем, за солью или по другой нужде, история умалчивает.
Слово за слово – и понеслось. Теперь уже весь состав раскачивало как вдробоган напившегося мужика, возвращающегося домой. И опять машинист проявил чудеса профессионализма, не дав поезду рухнуть с насыпи.
Победить дембеля да еще далеко за полночь, да еще когда он едет домой, да еще когда этого дембеля целый вагон невозможно. Поэтому будущие блюстители порядка, подобрав раненых, ретировались на свое место под сопровождение выразительного дембельского лексикона.
Но добропорядочные пассажиры и персонал состава понимал, что расслабляться рано, потому что в скором времени предстояла остановка на станции. И многие сомневались, сможет ли поезд следовать дальше после этой станции. На всякий случай приготовили аптечки, оделись и достали сумки и чемоданы. А дембельский вагон с нетерпением ждал остановки, поскольку спиртные закрома вагона-ресторана были пусты. И вот поезд замедляет ход, а дембеля приведя себя в относительный порядок, выстраиваются к выходу. С криками «ура!» они высыпаются на перрон и вскоре в вагон потянулась цепочка с ящиками и упаковками. Никогда еще на этой станции не было такой прибыли!
Только они раскрыли упаковки и стали доставать тару с огненной водой, как в проходе показалось существо, на которое они вначале не обратили никакого внимания, пока это существо не заговорило:
- Товарищи дембели! У меня к вам есть деловое предложение!
Подняли они взоры и не верят им. Быть такого не может! Стоит перед ними существо чуть выше пояса самого низкорослого дембеля.
А само зеленое, как крокодил Гена. Но не Гена! Это точно. Глаза выпуклые, как две чайных чашки, если их перевернуть кверху дном. А на голове – ну! Это уже ни в какой голове не укладывается! – усы растут. Точнее два полуметровых уса.
- Всё, пацаны! Белочку поймали! – изрек старшина. – Говорила мне мамка: не пей, Серега! А я ее не слушался.
- Погоди, старшина!
Ефрейтор Клопов отодвинул его плечом.
- Ты кто будешь?
Зеленая уродина подмигнула круглым глазом.
- Я инопланетянин. С планеты… А, впрочем, неважно.
- И чо? – спросил ефрейтор. – Бухнешь с нами?
- Да я же говорю, что у меня деловое предложение. Правительство моей планеты приглашает вас к себе на службу. Мы очень хорошо платим.
- А бухло есть на вашей планете?
- Всё, что пожелаете!
Приговорили дембеля несколько упаковок и ящиков и решили: «А где наша не пропадала! Домой всегда успеют! А вот побывать на другой планете и оставить о себе добрую память у инопланетян, а особенно инопланетянок – это не каждому дано!»
Тут же этот зеленый уродец во что-то свистнул, с кем-то попищал, пошевелил усами-антеннами, спустилась летающая тарелка, вагон с дембелями тут же на ходу отцепили, прицепили его к этой самой тарелке, и та его отбуксировала на эту самую планету, название которой ни одни дембель даже на пьяную голову выговорить не сможет.
Встретили их очень радушно. Гостеприимно накрыли полянку среди инопланетных каменюк и экзотических растений. Отметив, как подобает новоселье, во время которого всё на планете притихло и попряталось, дембеля вздремнули. Всё-таки сказались тяготы долгого переезда и перелета. Даже железобетон не всякое напряжение выдерживает. Инопланетяне хотели взглянуть на этот удивительный воинский контингент, но оттуда несся такой мощный храп, что они всё-таки поостереглись это делать. Не будем их осуждать за это! Проснувшись, дембеля перед началом боевых действий потребовали дозаправки, после чего пришли в веселое и боевое расположение духа.
- И где этот ворог? – строго спросил ефрейтор, самозвано присвоивший себе право командовать ограниченным дембельским контингентом.
Зеленый в высоких сапогах и при эполетах показал в сторону горизонта, где горбились темные холмы. Веселья стало еще больше. Громко бухая бутсами, дембеля дружной толпой понеслись в указанном направлении, оставляя за собой густое пыльное облако. Противная сторона во всем была похожа на нанимателей, только отличалась фиолетовым цветом, особо ненавидимым военнослужащими. Фиолетовые намеревались после кратковременной обороны перейти в решительную контратаку и закончить войну на вражеской территории малой кровью, так, как их учили в академии генерального штаба и военных училищах. Это и погубило их. Наемники, забившие на военную науку и искусство вот такой с прибором и с присвистом, ворвавшись в окопы, били со всей силы по мордам и пинали под дыхало. После чего противник терял всякое желание сопротивляться.
Если еще учесть, что битва сопровождалась таким ором, где единственно цензурными были выкрики «Десантура не сдается!», «Даешь Берлин и Вашингтон!», то понять психологическое состояние деморализованного противника совсем не сложно. Это всё равно, что вылить на себя целый ушат кипятка. Оставив на поле поражения новейшие образцы военное техники, они бросились, как тараканы, врассыпную, куда их чашевидные глаза глядели. Высший командный состав, как и положено, бежал впереди всех и быстрее всех. Спасения не было нигде. Повсюду их доставал несокрушимый дембельский кулак и окованная броней подошва бутс. Еще они познакомились с новым способом ведения боевых действий, который назывался «дать поджопника». Они его боялись даже больше, чем прямого удара в челюсть, потому что после него они узнали, что такое скорость, близкая к скорости света.
Через четверть часа после начала боевых действий враг был окончательно повержен и разгромлен, к немалому удивлению обеих сторон. Над куполом их рейхстага взвился победный флаг. Дикторы захлебывались от восторга. Недобитые остатки вражеских войск сдавались в плен целыми дивизиями для дальнейшей отправки на освоение целинных и неприспособленных для долгого существования земель и спускались в глубокие шахты и рудники. Шумно отпраздновали победу. Президенту присвоили титул самого выдающегося генералиссимуса.
Генералов и высших офицеров наградили орденами, остальной же офицерский состав и рядовых, доблестно наблюдавших за ходом сражения в бинокли на безопасном расстоянии, медалями и почетными грамотами. На месте битвы возвели величественный памятник. Дембелям подогнали бухло и «телок». Все инопланетятки, даже перешагнувшие столетний рубеж, жаждали отдаться диким нецивилизованным землянам. Понять их было можно. Дембеля же, увидев такую неземную красоту, тут же без всякого принуждения дали торжественную клятву хранить верность далеким Олям, Наташам и Маринам, ожидавшим их возвращения в далеких градах и весях. Ну, скажем так, «условно ожидавшим». Потом некоторые самые щепетильные потребовали, чтобы местных «телок» убрали с их глаз долой, чтобы они окончательно не позабывали, что такое либидо и половой инстинкт. «Уж лучше козу!» - выразил общее мнение ефрейтор.
Не прошло и месяца как вся планета была объединена под властью самых демократичных и цивилизованных зеленых обитателей. Исчезли границы. Спикер конгресса народов планеты обратился к дембелям от имени президента продлить контракт для последующего завоевания всех планет Галактики. Причем он неустанно нахваливал их боевые качества. Его послали туда, откуда он впервые много лет назад увидел белый свет. Он не понял этого послания. Ни конгресс, ни президент сильно не огорчились отказом. Генеральный архивариус раскопал какую-то «Повесть временных лет», в которой рассказывалось о том, как враждовавшие между собой племена пригласили со стороны варягов, чтобы те навели у них порядок и хоть какой-нибудь орднунг. Те охотно согласились. Те пришли, установили порядок да так и остались, основав правящую династию. Как бы и с дембелями не получилось подобного. Сначала захватят всю галактику, а потом какой-нибудь ефрейтор провозгласит себя пожизненным президентом, а прежнего отправит в зоопарк.
От греха подальше! Прицепили их вагон снова к летающей тарелке и оттортали его на землю, прямехонько на ту же самую станцию. Состав стоял на том же самом пути, потому как не могли никак досчитаться одного вагона, самого важного для сохранения обороноспособности великой и непобедимой державы. Протерли глаза и не верят им: вагон стоит там же, где ему и положено быть.
Кто-то может усомниться в подлинности этой истории. Таких маловеров я отсылаю к тому самому вагону, где на столиках и откидных полках сохранились вырезанные надписи, так сказать, памятники письменной истории.
И напоследок. Как говорится, на десерт. Если вам попадется его дембельский альбом, под фотографией с лихими парнями вы прочитаете следующий стишок:
Дембель – это вам не штемпель,
Не приказ, не звание,
Дембель – знает каждый дембель –
Это состояние.

Это зов самой природы
И столпотворение,
Ощущение свободы,
Саморастворение!

Никого не признаешь!
На всё начальство хором
С их приказами кладешь
Вот такой с прибором!
На сим позвольте раскланяться!



Жил человек в городе. У него был дом, семья, друзья, соседи, знакомые, сослуживцы. И много-много просто случайных встречных. Но этот человек перебрался в горы и стал там строить дом. Из камней.
- Зачем ты это делаешь? – спрашивали его. – У тебя же есть дом. А здесь нет никого.
- Там внизу слишком шумно и тесно. И к тому же, отсюда я буду видеть весь город.
Теперь он жил один. К нему только время от времени заходили пастухи и альпинисты.
Но и здесь ему не понравилось, и решил он переселиться на самую вершину.
- Ты совсем с ума сошел!- сказали ему. – Там же вообще никого!
- Ну и что,- усмехнулся он. – Зато мне оттуда будет весь мир виден.
И он забрался на вершину. До чего же здесь холодно! И никого нет. Даже орлы сюда не залетали. Одни камни и лед.
Сидит этот человек на самой вершине и трясется от холода и голода. Но и вниз не спускается. Он единственный. Смотрит он с презрением вниз, хотя ничего и не видит. Но и люди не видят его. Потому что тучи окутывают гору.
Сидит Кот на Луне. Вопит благим матом. Мяу! Мяу! Мяу! Без перерыва.
- Ну, чего ты воешь? – спрашивают его космонавты.
- Да как же мне выть? – плачет горькими слезами Кот. – Здесь же нет ни одной мышки. Даже и не пахнет мышами.
- Да чего тебе эти мышки дались? Зато у тебя всемирная слава!
- Да не хочу я вашей славы. Зачем она мне? Я хочу жить так, как я люблю жить. Понимаете ли вы хоть это?
И он с такой укоризной посмотрел на космонавтов, как на неразумных детей, которым не понятны простые истины.
Сидит Лев на лужайке на троне.
- Вот я царь зверей,- говорит он. – Все меня боятся.
- О! да! – закричала разномастная свита.
- Но никто меня не любит. Нет у меня ни одного друга.
- Да что вы, ваше величество!
И стали придворные льстецы распинаться, как сильно они любят его.
- А ведь ты первый пнешь и плюнешь на меня, когда я настолько одряхлею, что не смогу даже хвостом пошевелить,- сказал он Шакалу, главному царскому лизоблюду.
- Я? – запищал Шакал. – Да что вы, ваше величество?
- Не надо! – махнул устало Лев лапой. – Чем больше тебе дано, тем большего ты лишаешься.
Но придворные лишь недоуменно переглянулись: о чем он.
- Купите мне слона! – заявил за обедом Витенька родителям.
- Ты чего, сынок? Какого слона?
- Слона! Хочу слона! Купите слона! – закатил Витенька истерику.
- Ну, Витенька, подумай, где же мы его разместим! Да и денег у нас таких нет. И прокормить не сможем,- уговаривали его родители.
- Ну, тогда жирафа!
- Час от часу не легче!
А Витенька воет волком.
- Купите мне крокодила! Если не купите крокодила, я ничего есть не буду.
- Но, Витенька!
- Послушай, сынок! – подобострастно сказал папа. – А может, щенка? Хорошего! Породистого!
Теперь Витенька на зависть всем ребятишкам прогуливается по двору с щенком.
- И как тебе удалось выпросить его у родителей? – удивляются они, потому что им родители щенков не покупают.
А Витенька хитро сощурит глаза и важно отвечает:
- А надо быть политиком.
- А как это?
- Долго объяснять,- высокопарно отвечает Витенька и шествует важно по двору дальше.
Бежит Ручеек. Звенит его звонкий голосок: «Ах! Как хорошо! Какое синее небо! Какое яркое солнце! Как весело заливаются птицы! Ох! Какой я счастливый!» Вскоре он увидел впереди огромное водное пространство. «Виват! Море! Настоящие штормы и дельфины, бригантины и акулы, пираты и отважные мореплаватели! Вот это здорово!» Но почему-то в море не оказалось не только ни одной акулы, но даже самой мелкой рыбешки. Да и вода была совсем не соленая, а какая-то затхлая и грязная. Всюду плавали пластиковые бутылки, пакеты из-под чипсов и прочий мусор, а на дне были не водоросли и камни, покрытые мохом, а ржавые железяки, битое стекло и обломки кирпичей. Вот так часто и бывает. Попадется что-нибудь на нашем пути, мы уже и думаем, что это море или даже океан. А оказывается, что это всего-навсего большая-пребольшая лужа.
Порхает Листик над землей и восторгается: «Я лечу! Я птица! Я могу подняться до самых звезд! Эй, вы! Орлы и чайки! Вы слышите меня? Я такой же, как и вы!» Но в это время он упал на землю. Огляделся. Фу! Вокруг него лежали сухие, морщинистые, перекособоченные черные и грязно-коричневые листья.
- Куда я попал? – возмутился Листок и стал с упоением рассказывать, как он летает.
А когда его восторженный голос наконец-то замолк, старый сморщенный листок проговорил:
- Что ж ты думаешь, что мы всю жизнь вот такими и лежали здесь? Каждый из нас тоже познал счастливые мгновения полета. Каждый из нас висел когда-то на дереве, пока холодный осенний ветер не сорвал нас и не бросил сюда на землю.
Лежит себе Листок под деревом, сохнет и чернеет. А сверху летят все новые и новые листочки. Такие восторженные и хвастливые. Пока…
Порхала Снежинка и нахвалить себя не могла:
- Какая я красивая! Какие изумительные формы! Разве еще есть в мире подобная красота?
А рядом с ней летела другая Снежинка и тоже любовалась собой и нахваливала себя. И третья, и двадцатая, и трехсотая… А потом все эти снежинки упали у крыльца дома. И получился сугроб. Вышел хозяин, взял лопату и перебросал сугроб за ограду. И не увидел никакой красоты снежинок. А всё потому, что их было много-много-много. А поэтому это были не снежинки, а просто сугроб. То есть куча снего.
Жил да был Иванушка-дурачок, полеживал он себе на печке да бока грел. Но времена-то уже наступили иные: никто на печках не путешествует да и печек таких почти не осталось. Люди путешествуют на автомобилях, самолетах, кораблях, а то и на космических ракетах.
- Эх-хе-хе! – вздыхает Иванушка-дурачок. – Надо и мне шагать в ногу с научно-техническим прогрессом. Хватит бока-то мять!
Достал он кубышку и купил турбореактивный двигатель да и поставил его в печь. Закрепил как положено.
- Вот и я приобщился к прогрессу! – обрадовался Иванушка, любуясь модернизированной печью.
Повернул он ключ зажигания. Как затрясется печь, как заходит ходуном! А затем, как грохнуло, брякнуло, бахнуло и развалилась печь на мелкие осколочки. Самого же Иванушку-дурачка подхватило воздушной волной, понесло и так шмякнуло о землю, что и последние мозги ему бы выбило, если бы они у него были. Хоть в этом Иванушке повезло.
- Ну, ты и даешь! – говорят ему люди. – Ты и , правда, Иванушка – дурачок! И как ты только додумался? Ну, так тебе, дураку, и надо!
И смеются… Бывает и мы, как Иванушка-дурачок, стараемся угнаться за прогрессом, а сами двумя ногами стоим в прошлом. Вот так и получается: то брякнет нас, то шмякнет, то непонятно куда воздушной волной отнесет. А нам хоть бы что!
Увидел он Ильюшеньку. Презрительно сморщился и плюнул себе на кроссовки.
- Это ты что ли Илья Муромец? – цедит он сквозь зубы. – Сейчас посмотрим, какой ты богатырь. Кик-боксинг! Ия!
Завизжал супер-звезда, как поросенок. И серия молниеносных ударов – в корпус, по голове, по рукам, по ногам. Ия!
- Да ты чего это? – спрашивает Ильюшенька. – Никак приболел, парнишка? Что ж ты так визжишь-то?
- Айкидо! – пищит Арнольд Чан Вам Дамм.
В воздухе переворачивается и пятками в нос, в лоб, в солнечное сплетение.
- Да хватит! Хватит, малой! – пытается его урезонить Илья. – Ну, чего ты? Ну, довольно же!
А того уже не остановишь: то карате у него, то дзюдо, то тайский бокс, то вообще черт ногу сломит.
Визжит супер-звезда, пот с него ручьями катится, красный, как кумачовое знамя. Чего он только не вытворял. Акробаты отдыхают. Гимнасты бы от зависти лопнули. И ногами-то он Илью молотит и ребром ладони, потом в ход пустил нунчаки, стальные шарики и звездочки, и даже бейсбольную биту.
- Охо-хо-хонюшки! – вздохнул Илья. – Да кто же так дерется, чудак? Вот смотри, как надо!
Плюнул Илья в кулак и звезданул Арнольда Чан Вам Дамма по уху. Тот и покатился кубарем. Подбегает Илья к нему, приложил ухо к груди.
- Фу! Дышит! Хорошо еще, что в четверть силушки ударил, шутейно. Достает Илья Муромец мобильник и давай набирать номер «скорой помощи».
Что самое главное в человеке? Правильно! Чувство юмора. Недаром ученые доказали, что человек, который часто смеется, живет дольше, лучше и вообще. Вот почему мы такие живучие, потому что смеемся постоянно, шутим налево и направо. У нас с экономикой может быть сикось – накось. Криминалитет у нас какой-то, не такой, как у всех. А вот с юмором всё в порядке. Проблем нет.
Ну, наш коллектив возьмем для примеру. С утра уже ржем, как жеребцы. То анекдот траванут, то Иван Иванович пройдет. Нет, в Иван Иваныче ничего смешного нет и ходит он нормально. Но смеяться-то над кем-то надо. Вот мы и смеемся над Иван Иванычем. Он остановится, взглянет на нас, видим, что что-то хочет сказать, а потом вздохнет, махнет рукой и уйдет. Мы ухохатываемся.
Не подумайте только, что смех – это хиханьки да хаханьки. Каких трудов стоит поддерживать в коллективе постоянное юмористическое настроение! Для этого надо научиться всех передразнивать, в смысле копировать, и всем дать прозвища. Вот того же Иван Иваныча только как не называли. Большинством своим это неприличные слова, чтобы подольше смеяться, поэтому я их приводить не буду.
Отпад, конечно, если кто-то упадет. А если еще и с переломом, смеху не оберешься. Как-то коллега принес на работу древнерусскую летопись, прочитал нам, как какого-то князя Василька на пол повалили, положили ему на грудь доску и давай ему ножичком глазки выковыривать. Мы попадали, ржали, как бешеные. В автобусе рассказал одному мужику про это. Он, дурак, ничего не понял, даже не улыбнулся.
Шуточки друг над другом устраиваем. То в суп кому-нибудь наплюем, пока он за солью ходит, то ведро с краской на голову наденем, то сверху на голову кирпичик так пиииють… Один Иван Иваныч шуток не понимает. Ну, не всем дано. Он все один и один. Неинтересный такой тип. Неколлективный. Белая, так сказать, корова. Это шутка! Оценили? А какую шутку я на той неделе откаблучил! Подкрадываюсь сзади тихонечко так… ап-ап-ап! Ну, конечно, к Иван Иванычу. Все-то видят меня. А он нет. спиной ко мне стоит потому что. Все улыбаются, а я рожи разные корчу, чуть челюсть не вывихнул и нос не свихнул. Хохот. Только Иван Иваныч ничего не понимает. Я приподнимаюсь на цыпочках и, сделав зверское лицо, замахиваюсь доской. Ну, представляете, что творится! Только один Иван Иваныч ни гу-гу. И хрясть его со всего размаху по башке. Доска эта БАМ! И напополам! А Иван Иваныч так шмяк на пол. Без звука. Ну, все упали! По полу катаются. Я тоже, хотя знаю правило хорошего юмора: тот, кто шутит, не должен сам смеяться для большего смеху. Вообщем. И сам катаюсь со всеми и ржу, как этот… Ну, а как узнали, что Иван Иваныч того, совсем загнулся, сами представляете, что творилось. Умирали, натурально, от смеху. Когда меня в наручниках увозили, я думал стены рухнут. Милиционеры – у них дело с этим-то не очень – ничего не понимают, спрашивают меня:
- Чего это они?
- Да так, - говорю, - ничего, товарищ генералиссимус! А у вас спина белая. Вот они и смеются.
Ну, и сам, натурально, заржал, как конь. У меня-то с чувством юмора всё в порядке.

Я стою у подножия Колвира...Стою? Можно сказать и так. Сегодня волшебная ночь, а в свете полумесяца я почти-что обретаю материальные очертания...В некогда моей, но такой чужой сейчас руке - затрепанная колода карт. Многих не хватает, а на оставшихся в некоторых местах видны застаревшие бурые пятна...Бедняга Блейз, ты никогда не отличался любовью к каким-бы то не было вещам, кроме бутылки добротного вина. Наугад вытаскиваю карту - Бенедикт, самый старший из Живущих, самый опытный...Мастер-мечник, как прозвали тебя братья...Победить тебя в поединке мог разве кто-то из Ушедших братьев. Твоя карта тепла на ощупь, но ответа я не получаю. Я не обижаюсь на тебя, ведь охрана покоя Янтаря отнимает слишком много усилий и времени, чтобы тратить драгоценные минуты отдыха на бессмысленные препирательства с родственниками. Следующая карта -Брэнд...джокер в колоде жизни...Мертвецы не умеют гневаться, но, готова поклясться - у меня дернулась щека, вдруг заныл старый шрам на шее...О, бедный, безумный брат!...Карта холодна на ощупь, но пронизана такой ненавистью, что одно касание ее вызывает нестерпимые муки даже для моей, отвыкшей от физической боли, оболочки. На следующей карте - Джулиан, витязь Арденнского леса. Контакт устанавливается мгновенно, но я вижу лишь, как брат скачет по лесу, что-то бормоча себе под нос и мало обращая внимания на призрак минувших дней. Жерар следующий на очереди. Милый здоровяк, как я завидовала твоему умению постоять за себя, оставаясь в стороне от семейных склок...Каин, человек Моря...Остается только гадать, в каком портовом кабаке, с какой шлюшкой ты сейчас пытаешься забыться. Обратившись к карте Корвина, я застаю его у пустого склепа. Не знаю, как давно они с Рэндомом избрали место отдыха чуть поодаль от места, где прах и темнота правят бал. У него в руках цветы, как те, что он подарил мне на балу. Корвин плачет, не скрывая слез. Едва заметив мой размытый облик, его лицо озаряется узнаванием, он вскакивает и тянет ко мне руки, пытается что-то сказать...Но мне нельзя...Не здесь и не сейчас. А образ...утром он расценит все как приятный, но мимолетный сон. Его черты уже сейчас искажаются горечью, сдвинув брови, он возвращается к созерцанию букета. Аккуратно оставляю у стены гробницы свой гербовый медальон. Не такая важная вещица, чтобы Там ее хватились. Карта Рэндома, - малец, весельчак, балагур и конокрад. Бесплотные губы озаряет улыбка. Надеюсь у вас с Виоль все будет хорошо. Добравшись до следующей карты, вздыхаю, она холодна как лед. Бедняга Эрик, ты постиг столько мудрости, но так и не уяснил, что даже в любимом тобой и Корвином отражении Земля - гордыня это один из Смертных грехов. Покойся с миром, мы не забудем, что ты сделал для Янтаря. Странно, но девушка на следующей карте кажется мне знакомой...ее наряд несказанно походит на мой. Но в ее глазах - отражается беззаботная юность, а в моих - неизбывная тоска посмертия. Мне хочется плакать, но я не могу. Эта девушка погибла, кому как не мне знать об этом. А вот и Фиона - заумная хитрая стерва, присоединившаяся к травле Брэнда исключительно из своих личных корыстных соображений. На месте братьев я была-бы настороже. Флоримель, от ее карты пышет жаром как никогда, но едва установив контакт - я, ойкнув, разрываю его, потому что нехорошо подглядывать за сестрой в минуту интимной близости с любимым человеком. Едва я сконцентрировалась на карте Льювиллы - за спиной раздалось деликатное покашливание. Братья...Не Живущие, а те, что Ушли, еще тогда, когда даже Бенедикт был ребенком. Заметив, что небо затягивает тучей и полумесяц канет в темноте - аккуратно возвращаю карты на прежнее место в тайном, как он думал, укрывище Блейза. Лишь одна карта остается лежать невостребованной на мокрой от ночной росы лужайке. Карта с изображением девушки в черном с серебром, с медальоном в форме полумесяца.

Мне вновь снился кошмар. Я ощущал себя среди великой битвы...лязг мечей, треск ружейных выстрелов, проклятия, стоны и хрипы живых, раненых и умирающих сливались в одну сплошную какофонию, терзающую не только уши, но и разум. Само существование вне времени и пространства доставляло муку, перед глазами все плыло, в средоточии черных и красных бликов, дождя и мощной грозы, сопровождаемых нестерпимым жаром, который принесло искажение Хаоса. Кто я? Где я? А главное зачем? Я перестал быть тем, кем я был - дворянином и принцем, но превратился в орудие убийства, стал острием клинка Хаоса, направленного на холм, где среди искажений реальности трепетал, но не пропадал из виду королевский штандарт Янтаря. В себя пришел только тогда, когда идущий чуть впереди меня офицер дрогнул, а затем с простреленной головой неловко завалился набок.
Впереди нас показался гвардейский стрелковый полк, вдруг лишившийся своего охранения, но не утративший задора. Едва не подчистую выкосив марширующую впереди нас пехоту, холопы не смогли ничего противопоставить моим рейтарам Хаоса...

-Если вы, братики и сестренки, желаете взбучки, вы ее получите, - прошипел я и взревел: - Горнист, к атаке! Тесните эту мразь к ущелью!
Сигнал, переданный по цепочке, был принят к исполнению и казалось, что сама земля застонала, не в силах вынести на себе подобной массы закованных в броню нелюдей и тварей, заменяющих им лошадей
Озверевшие от пролитой крови и вида растерянности в стане врага, козлолюди рассыпались по полю в подобии клинообразного построения, оглашая округу исступленным воем, складывавшимся в нечто, напоминающее "Фо Кеос". Янтарные стрелки бросали ружья, которые так и не успели перезарядить, и хватались за короткие мушкетерские сабли, с помощью которых явно не могли причинить вреда моим солдатам.
Баталия не заняла более сорока минут, разбитые и деморализованные стрелки пятились до самой кромки ущелья, где нелепо пытались сгруппироваться возле небольшого отряда пикинеров, где, по видимому, держал ставку командир. Интересно, кто? Отдав приказ приостановить атаку, я приблизил к глазам окуляр. Тааак, пикинеров не более полусотни, не считая прибившихся к ним стрелков, позиция у них невыгодная, но они, похоже, встали насмерть, надеясь...НА ЧТО? Ведь ясно, что эта горстка храбрецов не выдержит хорошего натиска, тем более, что теперь, когда я собрал всех в кулак, я могу обеспечить подобное. Однако, как говорили в отражении под названием Земля, "не один план не переживает встречи с противником". Внезапно прочувствовав что то липкое и холодное в душе, я оглянулся, чтобы увидеть, как через отроги, петляя, чтобы не попасть в прицел засевших среди холмов стрелков, прорываются отставшие солдаты моего полка, а прямо с отрогов, восседая на местном подобии единорогов и пегасов, с кличем "Янтарь!", подобно горному потоку, срываются свежие, не понятно откуда явившиеся, конные тысячи моих проклятых родственничков. Оглашая окрестности воплем боли и ярости, прямо на наше построение упал исстреляный буквально в клочья дракон, подминая под себя замешкавшегося сотника и всех его солдат...

Итак, как я понял, мои чертовы союзнички слили эту битву, но МОЙ бой еще не проигран, тем более, что я догадываюсь, КТО руководит стрелками...

Мальчик, совсем мальчик...Смешно, в последние минуты я стал таким сентиментальным... Юный паж оказался настолько глуп, что попытался закрыть собой командира...Удар, небрежным пинком я отправляю царапающее ногтями землю тело в бездну. Гуманный поступок, как не крути, так как у лишенных внутренностей жизнь болезненна и непродолжительна. По броне щелкнула шальная пуля, которую выпустил одуревший стрелок почти в упор. Жаль, что выдумка Корвина не расчитана на доспехи, выкованные лучшими мастерами Хаоса. Стрелка мне жаль абсолютно не было, поэтому я просто развалил его надвое. Тааак, а вот и командир, вернее командирша...
-Здравствуй, сестренка! - поставленный удар в забрало, чтобы сбить защелки, порхнувший в руку фазовый кинжал...А вот теперь мы покомандуем...

Дейдре сыплет проклятиями, вовсе не присущими даме, трепыхается, пытаясь высвободиться, но безрезультатно. Братья...Храбрецы, право ведь, возможность призвать к ответу непутевого родственничка вполне стоит того, чтобы на время прекратить грызню. Я польщен, еще бы, это не удалось ни Эрику, ни Оберону. Что вы там говорите? Вызов? От любого, кого я выберу? Очень жаль, любимые, но я выбрал ЕЕ!
Очередной рывок сестрички поставил точку в этом затянувшемся фарсе. Беседуя с братьями, я потерял координацию, рванувшись, она наткнулась на кинжал, который располосовал ей горло. От уха, до уха, что обидно. Но самым обидным было то, что умирающая вцепилась в меня мертвой хваткой, увлекая за собой в пропасть...

Я проснулся в своих покоях с воплем и в холодном поту, не в силах унять сердцебиение, но когда я потянулся за кувшином вина, то вовсе обледенел. Возле письменного стола сидела Дейрдре, очень бледная, но все такая же красивая. Только шею облегает плотный, черный, в тон волосам, коллар, как напоминание о делах давно минувшего.

-Тыыы?
-Здравствуй, братец. Я вижу, что ты так ничему и не научился...

<В черном-черном, мрачном государстве, на белом-белом фарфоровом троне развалился как мешок с дерьмом, дряхлый-дряхлый старый козел в прибитой к лысой башке картонной короне, с которой уже давно облупилась и осыпалась вся позолота.
Дворяне в драных шутовских нарядах и звенящих бубенцами колпаках без конца пляшут вокруг "царя". Пускаясь в пляс под мерзкий вой и визг фонящий из трубок, флейт и свистелок, распевая похабные песни и хрюча глупые шутки.
"Я есмь глашатай владыки!" - Кричит усатый, безмозглый паяц, бьет флейтой царя по глупому рылу и следом пускается в безудержный пляс.
Царь хрюкает, ничего не заметив, и пуская слюну, смотрит на шоу.
Убаюкавшись, бессмысленной песне, королевскуя суку клонит ко сну.
На бессмысленном,с тяжелой тенью слабоумия рыле владыки заиграла: легкая,беззубая, кривая улыбка.
Старый и глупый царек улыбаясь, закрывает глаза и засыпает, падая в объятия безумного сна, полного голых пляшущих, вечно юных мальчишек и корон золотых.
Так и вывели царя на балкон.
"Вот он ваш царь!" - Глашатай кричит.
Чернь же смиренно, падает ниц.>

<Пять лет назад, когда я жил в Провиденс, Новая Англия, и в силу бытности психотерапевтом с собственным офисом, заполучил возможность познакомиться с одним необычным человеком.
Это встреча и последующее знакомство продлилось полтора года из которого я раз или два сеанса в месяц проводил в беседах с ним.
Я пишу это чтобы спустя столько времени попытаться собрать в физическом виде все то, что я пережил и чему свидетелем за эти пять лет.
В первый раз, я познакомился с Генри Крафтом в 2012 году, в октябре. Встреча, что первоначально не впечатлила меня.
Это был худой, бледный ребенок двенадцати лет с серыми глазами и отчужденным взглядом. Казалось, он воспринимал мир как что-то чужеродное и опасное; непонятное и безумно сложное.
Первое, что мне бросилось в глаза - это чрезмерная опека матери Генри. Она слишком оберегала своего сына, даже поход ко мне дался ей с большим трудом.
Прилагаю стенографию записи нашей первой встречи.

«- Привет Генри, я доктор Александр Болконский. Что тебя привело ко мне?
Мальчик не решается ответить.
- Меня мучают кошмары, сэр.
- Какого рода кошмары Генри?
- Мне сложно об этом говорить.… Очень страшно…
- Ты можешь мне доверять, не бойся.
- Хорошо. Мне снятся сны, в которых я вижу странных существ. Существ, которых я с трудом могу описать, но которых могу нарисовать на бумаге.
- Продолжай, пожалуйста.
- Видения эти созданий пытают мое сознание, оно их отвергает как невозможное. Из-за этого у меня часто при пробуждении болит голова, и тогда я начинаю рисовать. Иногда, я, находясь в бессознательном состоянии, начинаю записывать свои сны на неизвестном мне языке, похожем на арабский язык.
- У тебя есть с собой, то, что ты пишешь?
- Нет.
- Не мог бы ты, принести их как-нибудь?
Мальчика обуревают сомнения.
- Вы ведь не скажите маме?
- Разумеется, нет, это строго между нами. Врачебная тайна на этот счет очень строга.
Это очень воодушевило Генри.
- Я подумаю над этим и возможно принесу.
- Пожалуйста, это бы очень помогло в твоем лечении. А теперь, расскажи мне еще что-нибудь из того что тебя мучает.
Конец стенограммы»
Мальчику приходилось терпеть гипертрофированную опеку своей матери, Сибил Крофт, которая любила сына необычной формой материнской любви.
Она считала сына самым лучшим ребенком в мире, при том, что однажды Генри услышал как его мать, назвала его жутко уродливым в разговоре с подругой. Событие, серьезно отразившееся на самооценке ребенка.
Генри не ходил в школу с восьми лет из-за слабого здоровья и сложности адаптации к сверстникам, перейдя на домашнее обучение с учителями и дедушкой.
Мальчик был очень начитан и эрудирован для столь юного возраста и был способен дискутировать со мной на самые разные темы; от химии и физики до древнейшей истории и литературы.
Особенно юный Генри Крофт любил историю древнего Рима и Греции. Вдохновляясь чтением Фауста, он воображал то, что систематически приходило к нему во сне.
Возможными факторами болезни была ужасная смерть отца Генри, Филиппа Крофта в больнице Провиденса, событие, потрясшее психику мальчика в возрасте восьми лет. Так же, более близкое знакомство с мисс Крофт дало мне предположение о некотором расстройстве психики матери Генри. В совокупности, все это могло порождать у ребенка нездоровый сон и самоощущение.
Каждый месяц Генри приходил ко мне в кабинет, и мы проводили час и более за беседами, после которых ребенок становился чуть более радостным. Иногда, все же, Генри не мог приходить ко мне, по причине болезненности. Я полагаю, в этом поспособствовала мать Генри, иной раз, придумывая сыну симптомы и болезни.

В 2013 году в феврале, Генри принес мне несколько страниц с письменами, до того он не решался мне их показать.
На плотных листках формата А4 были красивым, твердым почерком выведены письмена на арабском языке с картинками и различными изображениями.
Признаться, увидев их в первый раз, я был сильно удивлен той детальностью и проработанностью тех созданий, что украшали страницы; за что похвалил малыша Генри.
Так же, я попросил его оставить мне эти страницы и приносить все то, что он писал, когда находился в сомнамбулическом хождении.
Генри согласился и через пару сеансов приносил по одной или две страницы. К сегодняшнему дню у меня уже более ста страниц. Е
Генри рассказывал мне о своих путешествиях в Онейроне, или же - Царстве Снов.
О том, как он бывал в блистательном Целефаисе, городе кошек Ултар и в зачарованном лесу в котором обитали зурги.
Его больше всего пугало некое плато Лэнг и город Таларион, что был усыпан выбеленными ветром и временем этого измерения. Образ желтого жреца в храме забытых богов на плато Лэнг так же внушал ужас мальчику, и он неохотно рассказывал мне об этом.

Вскоре, из-за передозировки снотворным трагически умер Бенедикт Крофт, дедушка Генри. Бенедикт занимал очень важное место в жизни мальчика, обучая его наукам и позволяя пользоваться своей обширной библиотекой. Смерть дедушки серьезно подкосила психическое состояние ребенка и к сожалению, некоторое время я не мог с ним видеться, в то время как я был ему нужен как никогда. Этот факт серьезно опечалил меня и несколько месяцев я не виделся с Генри.
В июне, Генри вновь оказался у меня в кабинете, такой же подавленный, как и при первом знакомстве.
Немалого труда и времени мне стоило разговорить его и вернуть в удовлетворительное состояние. Страдая в одиночестве, Генри начал писать стихи и рассказы, очень гротескные и пугающие.
В следующий раз, Генри принес мне те страницы, что написал за то время, которое мы не виделись.
Все лето я имел удовольствие помогать мальчику.
Его мать на одном из сеансов сообщила мне, что Генри на следующий год снова пойдет в школу, что не могло меня не радовать.
Радость омрачал мой отъезд в новом учебном году в другой город, и я больше не смог бы видеться с Генри.
На сегодняшний день, находясь в университете, я собрал все имеющиеся в последовательной нумерации страниц книги в одно целое, я постараюсь понять, что же там описано. Как бы я не старался, самостоятельно я не мог перевести рукопись.
На кафедре востоковедения, мой друг, Гарри Осборн, знал древний арабский в достаточной мере, чтобы перевести книгу.
Гарри смог перевести для начала только название рукописи – Некрономикон. Когда он прочел название, то лицо его выразило удивление. Гарри объяснил мне, что похожее название имела запретная книга безумного араба Аль-Хазреда, проклятого всеми церквями еретика и сумасшедшего. Отличие было в том, что оригинал навеки утерян, в некоторых же библиотеках и частных коллекциях имели англоязычные или арабские копии книги, часто неполноценные и имеющие неточный перевод.
Он пообещал перевести все что сможет.
Через неделю я получу перевод.

P.S
Странно,но в последнее время, я ощущаю на себе чьи-то взгляды.
Никогда не замечал за собой паранойи. >

Soulseeker

С неиссякаемой надеждой он терпеливо и стойко искал конец бескрайнего северного моря. Попутчики могли не разделять его убеждений, но не могли противиться слову старшего, сильнейшего и мудрейшего, самого опытного путешественника из всех, кого они знали.
- Земля близко, я точно знаю! – перекрикивал через густую бороду шумные волны Душеспас, потрясая свёртком карт в кулаке. – Возрадуйтесь! Ошибки быть не может! Мы идём по звёздам уже тридцать седьмой день, от курса не отклонились, а значит вот-вот выйдем к Белому Пятну!
Так он называл практически единственное крупное неизведанное место на глобусах человеческих – зачастую его действительно никак не отмечали на карте, оставляя пустое место, незапятнанный чернилами и красками чистый лист. На самом деле название у этого небольшого острова всё же иное имелось – люди знали, что там есть кусок суши, покрытый льдами, форма которых по краям то и дело менялась, потому на картах очертания острова носили приблизительный или временный характер. Одни называли его Белым Пленом. Другие – Белой Смертью. Этот остров – колыбель айсбергов. Чрезвычайно громкий, подвижный, непредсказуемый, неподвластный освоению источник ледников, которые расползались во все стороны от общего центра в середине острова. Мореплаватели уже давно потеряли всякий интерес к этой далёкой безжизненной земле.
А вот Душеспас вёз сюда полное судёнышко детей – довольно разных, но всё равно очень маленьких возрастов. Мальчики и девочки всю дорогу вели себя тихо, в основном замыкались в себе, кутались потеплее, вечно жались друг к другу, точно щенки, но также часто помогали старшему с управлением кораблём, учётом припасов. Хлеб и овощи с большой земли несколько дней назад закончились, потому в основном теперь питались пойманной рыбёшкой. Некоторые крылатые жаберные бестии так увлекались свободой северных вод при отсутствии массового рыболовного промысла, что сами по случайности запрыгивали в лодку к начинающим голодать людям.
Когда огромная ледяная стена протянулась вдоль горизонта, Душеспас возрадовался и загрёб двумя вёслами быстрее. Побороть прибрежный отток вод от таящего ледника было непростой задачей, но посильной опытному мореходу. Тем более такому сильному и могучему, как Душеспас. Этот человечище превосходил и по росту, и по ширине плеч почти кого угодно, мог спокойно вырвать с корнями или сломать небольшое деревце голыми руками, вот только в этих землях их совсем не произрастало.
На подходе к острову дети и их хранитель стали свидетелями того, как рождаются айсберги: с грохотом обрушаются в воду, но не тонут, ворочаются на волнах, выбирая более удобную позу для дальнейшего долгого плавания. Или же громада откалывалась так, что никуда не падала, точно расходились два корабля, и если бы не оглушительный треск, то северные птицы даже не заметили бы, что их безмятежный берег с гнёздышками уже превратился в набирающее скорость судно.
Выбрать наиболее удачное для высадки место здесь казалось невозможным, поэтому пришлось идти в лобовую атаку. Душеспас привязал верёвки сразу к двум прибрежным скалам, о которые бились волны, поместив лодку между ними, чтобы дети оставались пускай и на волнах, но не касались бортами любезно предлагаемой природой пристани. Самому путешественнику пришлось вспоминать навыки скалолазания и карабкаться по отвесной стене, обмотавшись самой длинной верёвкой и долбя лёд киркой. Вскоре он сбросил конец верёвки вниз, чтобы дети сумели взобраться. Когда они уже почти преодолели препятствие, отвязавшаяся лодка далеко внизу окончательно превратилась в щепки, которые быстро унесло обратно в море. Припасов с собой у группы почти не осталось, хотя огромная сумка набитая всяким походным хламом осталась при Душеспасе, да и пара вёсел уцелели.
- Не унывайте, ребятушки! Мы почти добрались!
Бескрайняя снежная равнина, утопающая за горизонтом, говорила об обратном. Но ничего не оставалось, кроме как следовать за спасителем.
Вёсла теперь выступали в роли лыж, на которые Душеспас водрузил свою тяжёлую сумку. Он медленно шёл впереди, мощно взрыхляя ногами глубокий снег. Одного этого хватало на то, чтобы проложить тропу и облегчить движение остальным – дети шли за ним, помогая тянуть верёвку, иногда поочередно отдыхали, точно на санях, пока остальные были в роли собачьей упряжки. Душеспасу это всё не сильно усложняло путь.
Вскоре из-за горизонта восстали округлые горные пики. По мере приближения к ним – пейзаж несколько раз изменился. Детей это пугало, а бородача несказанно радовало.
- Ледяные скалы! Двигаются! Перекатываются! Айсберги забавляются, плещутся, точно киты выплясывают свои брачные танцы! Поэтому все обходят этот остров стороной! Называют Белой Смертью и Белым Пленом! Боятся! Будто ничего здесь нет! Как же они ошибаются!
Он уже не раз делился с детьми своим планом по спасению их душ. Но сейчас в нём снова взяли верх высокие чувства.
- Тайный город! Священная обитель! Я бывал везде на нашем водно-земном шаре, я исколесил все дороги, я общался с водяными по поводу затонувших городов, я знаю множество обителей секретных, самых запретных, смертельно опасных, но складывая всё скудные упоминания о Покоях Мудрецов, всё сводится к тому, что это последняя зацепка. Единственный неизученный до конца клочок суши, потому что к нему так просто не подступиться, но здесь всё же не Лавовые Поля, не глубь земли, не межзвёздный океан, здесь пройти всё-таки возможно. Хотя самое сложное ещё впереди! Однако у меня всё нужное с собой. У нас получится, точно вам говорю, мои маленькие друзья!
Пейзаж действительно поначалу казался опасно изменчивым, непреодолимым. И только после долгого вдумчивого наблюдения начинала складываться система.
Душеспас покопался в своей сумке-выручайке и извлёк на свет прибор, выполненный резьбой по дереву, не самой аккуратной резьбой. Дети уже интересовались этой штукой: из всего имеющегося у их хранителя, это больше всего смахивало на игрушку, а скрытая в этом загадка разжигало любопытство. Каждый раз Душеспас с радостью заново всё объяснял.
- Как можно заметить, эти горы изо льда кружат всё время одинаково – описывают одни и те же круги. Внешнее кольцо движется влево, следующее за ним – вправо, следующее снова влево и так далее… Самое внутреннее тоже крутится, просто отсюда его плохо видно. Мы сейчас последим за движением этих гор, найдём каждую из них на этом деревянном устройстве. Затем я задвигаю эти деревяшки точно так же, как двигаются они сейчас перед нами воочию. И задвигаю быстрее, чтобы понять, когда появится проход в долину… Которую эти горы окружают! Вот, куда держат путь мудрейшие из мудрецов! Покои Мудрецов! Вот, куда мудрейшие получают тайные приглашения, одно из которых мне удалось добыть, что только укрепило мои подозрения об этом острове! Там зашифровано именно это место. И мы вот-вот пробьёмся внутрь, дети, не вешать нос, у нас всё получится! Именно эти люди нам помогут! Кто как не они? Других вариантов быть не может, я это точно знаю!
Контуры вырезанных гор на деревянном диске почти точно повторяли очертания настоящих – каменисто-ледяных. Дети легко разобрались в несложной головоломке. Каждое горное кольцо – от внутреннего до внешнего – было не совсем кольцом, а незавершённой окружностью. Точно бублики после первого укуса, заметил кто-то из детей, и они посмеялись. А значит, в каждой из этих округлых стен имелся проход – довольно узкий и длинный. Перемещаться по нему нужно было очень быстро и с умом, чтобы не успело зажать надвигающейся ледяной стеной. Всё осложнялось ещё тем, что некоторые кольца действовали по другим правилам. У них кроме прохода имелся ещё противоположный надрез – и он внезапно раскрывался в проход, а другой проход превращался в непролазный зазор. То есть горы иногда то сходились вместе, то расходились вширь. Зазеваешься – неминуемо расплющит. И эти кольца тоже вращались. Так что торопиться точно не следовало, нужно было хорошенько обдумать ситуацию, прежде чем пытаться проскочить.
В итоге пришлось зазимовать под чистым морозным небом, полном звёзд. Под снегом было довольно тепло, Душеспас вырыл удобные пещерки для детей. Самому не спалось, особенно из-за громкого скрежета и треска со стороны гор, а вот дети заснули в бессилии после дневных приключений. Среди ночи проход таки случился – точно парад планет, точно звёзды сошлись – отражённый лунный свет залил синим светом мигнувшую единую выстроившуюся дорогу меж гор, но Душеспас не стал никого будить, уже рассчитав, что такое случается примерно дважды в день. Наутро он поручил детям проверить его решение этой задачки, и все подтвердили, что ближе к полудню должно получиться проскочить через подвижные горы. Главное не прозевать момент.
Они приблизились к нужному месту, обогнув часть внешнего горного кольца. Полуденное северное солнце не дотягивалось до привычного в других частях света зенита, но Душеспаса не так просто было сбить этим с толку, он уже много раз бывал у северных и южных полюсов.
- Сейчас! – скомандовал Душеспас и, подхватив самых нерасторопных детишек на руки, устремился мощными шагами в проход между горами. Другие с испуганным причитанием устремились вслед за хранителем.
Горы двигались безумно быстро, погружаясь и выныривая, точно странные киты, в каком-то странном неестественном танце. Душеспас оставлял одних детей в снегу у ещё не открывшихся проходов, возвращался за другими. Некоторые справлялись сами, удерживая достаточную скорость, высоко задирая валенки. Другие, те что послабее, помладше или просто запаниковавшие, обычно валялись в снегу, когда Душеспас их подбирал. Дети много кричали, плохо слушали команды взрослого, но всё-таки получалось успевать заскочить в новый проход. Если пропустить проход – пришлось бы ждать целый круг, убегая от надвигающейся горы, а детишки с этим точно не справились бы. Душеспас тоже не всесилен, чтобы всех уберечь в такой ситуации. Но даже так ещё оставались бы какие-то шансы, кроме ситуаций с раздвигающимися на время проходами. Там если задержишься – пробежкой по всему кольцу в случае ошибки не отделаешься, сразу там и помрёшь. В общем, ошибаться было запрещено, и все это понимали. Нужно было не пропустить этот день открытых дверей.
И они справились. Измотанные, ужасно уставшие, вспотевшие и перепуганные, но они всё-таки очутились во внутренней долине, больше не подгоняемые движением гор. Последних нерасторопных Душеспас вытягивал кого за ногу, кого за голову, кого мощнейшим пинком под зад. Сами бежать некоторые малыши уже были не способны. Растеряли часть одёжек – кто сапог, кто шапку, но ничего, Душеспас свои пожитки всё же уберёг.
Из огня да в полымя. Не успели они отдышаться, как оказались в окружении вооружённых людей. Множество женщин в чешуйчатой броне навели в первую очередь на огромного бородача стальные копья.
- Чужаки! – вскричала одна из девиц. – Не двигайтесь! Это запретная земля!
- Я знал! – заулыбался здоровяк. – Я знал, что этот остров обитаем! Я всегда прав! Я знал, что вас найду! И вижу, уже вижу, что вы именно те, кого я искал!
- Заткнись! Ни слова больше! Сложить оружие! Сковать ему руки! Только посмей не подчиниться! Откуда эти дети?! Всех под стражу! Старейшины разберутся с ними! Вас будут судить! Не лучшее место вы выбрали для прогулки!
- Чего же не лучшее? – спросил здоровяк. – Это ведь Покои Мудрецов! Разве не так? Вы ведь мудрейшие из людей! И хотя я не знаток умов, зато могу видеть чистоту души… И ваши души – отрада для моих глаз – чистейшие из тех, что видел! Чище, чем у детишек невинных! Именно вас искал я! Только вы поможете…
- Мудрейшие, ага! Мудрейшие держаться подальше от мужчин! Среди мужчин мудрецов быть не может! А ты сюда целый табун притащил! Если бы не куча детских глаз – лежать бы тебе тут уже мёртвым, урод! А теперь заткнись и двигайся! Этого под особый присмотр и под особые замки! И проверьте его на оружие, в его сумке, как я вижу, громадный топор! Может, и кинжалы запрятаны в одежде! И упаси тебя боги, если ты привёз сюда какой-нибудь мушкет!

Monster Slayer, Echo-Loch

Он требовал называть его Убийцей Монстров. Он потрясал старинной картой перед лицом товарища по рыбалке, дрожащей от возбуждения рукой указывая на нарисованных там диковинных морских монстров – драконов, кракенов и прочих ещё более вычурных существ.
- Здесь, вдали от Ливня, мы научимся убивать их без всякого Ливня! – твердил снова и снова Убийца Монстров – молодой крепко сложенный мальчуган. В таком возрасте уже идут на войны, уже создают гаремы. – А когда получим Силы Ливня, сможем убивать ещё более мощных монстров! Или расправляться с ними будет попросту легче!
Они управляли хилым судёнышком с вёслами, но без паруса, непредназначенным для выхода далеко в открытое море. Тем более такое холодное и опасное, как это, лежащее севернее Колец Островов Ливня, Ползучих Островов.
Второго парня звали Эхо-Локх, он был сильно младше и немного другой расы: значительно отличался от собрата в первую очередь цветом кожи – она носила сине-зелёный оттенок, кое-где виднелась рыбья чешуя, прорезались, но не до конца сформировались жабры на шее и перепонки между пальцев, а также глаза выглядели совсем не по-человечьи: не было белка, вместо него непонятный цветастый суп, а крупный чёрный зрачок растянут посередине в форме горизонтального прямоугольника. Ещё у него не сформировались до конца человеческие уши, можно сказать, что был лишь намёк на их форму, не вышедшую до конца из кожи головы, но дырки в нужных местах имелись, и слышал он отменно, намного лучше человека – особенно под водой. Также намного лучше переносил глубину, мог ориентироваться при высоком давлении и полной темноте по одним только отражениям звука.
Но Эхо-Локс был не полноценным водяным. Представители этой расы имели более развитые глубоководные способности, отменно и очень быстро плавали сформированными, как следует, конечностями. Они властвовали на глубине и всё-таки не так часто контактировали с сухопутными существами, хотя и вели торговые, политические и другие отношения с некоторыми человеческими городами и государствами. Много где в мире водяных презирали, часто стремились истребить, да и они иногда совершали нападения. Особенно плохо с этим было в далёкие исторические времена, сейчас ситуация стала лучше, но всё равно, так сказать, осадок оставался.
- Тебе, грязнокровке, конечно, может быть обидно, что мы истребляем других морских обитателей… - говорил Убийца Монстров.
- Я больше человек, чем рыбёшка! – повторял отточенную за годы жизни фразу Эхо-Локс, приправленную хронической обидой. – Да и сами водяные тоже ловят рыбу. У них это называется охотой. Они точно так же, как и мы, потребляют дары моря.
- …но мы делаем два необходимых дела одновременно! – продолжал Убийца Монстров. – Мы вернёмся с пищей к своим семьям. И научимся убивать великих монстров даже без Ливня! Представляешь, какими могучими мы станем, когда придёт Силовой Ливень?
Эхо-Локх верил старшему товарищу, в этих словах было зерно истины. Многие жители с их родного Кольца Островов Ливня оттачивали свои навыки даже без всякого Ливня, чтобы когда он придёт, уже быть готовым. Если ты хочешь лучше ковать железо – тренируйся, вбирай опыт – а при Силовом Ливне ты будешь ковать, точно сам Бог Железа взялся за кузнечный молот. Если ты хочешь читать книги – читай их больше, читай очень много – а при Силовом Ливне, будешь проглатывать том за томом, как мелкую рыбёшку. Если ты мастер плотских утех, то во время Силового Ливня твои навыки тоже возрастут до небес. И так далее.
Вот потому Убийца Монстров не стал мелочиться и решил стать лучшим в этом деле. Он с ненавистью смотрел на старую карту – единственную в их деревушке, передаваемую из поколения в поколение. Тканина уже почти вся изорвалась, многие надписи стали совсем неразборчивыми, но монстры, нарисованные поверх морей и океанов оставались всё такими же устрашающими.
Эхо-Локх погружался в холодную воду, а потом быстро возвращался на борт, чтобы согреться в обмотках. Стуча зубами, он докладывал:
- Одна большая рыбина – размером с деревню – на северо-востоке.
- Плывём к ней, - командовал Убийца Монстров и грёб, как никогда. Злобно скривившись и причитая, что когда-нибудь он очистит здешние моря.
Когда они настигли мирно плавающего у поверхности и часто выныривающего кита, то сразу же его атаковали. Метали многочисленные копья-гарпуны. Раненный кит уходил на безопасную глубину.
Если виднелась всплывающая кровь – то по этим пятнам Убийца Монстров вёл лодку. Если след кита теряли, то Эхо-Локх снова погружался в воду, чтобы послушать, где находится кит.
- Тупым громадинам тоже приходится дышать, - похихикивал Убийца Монстров. – Всё равно скоро всплывёт, не выдержит без воздуха долгое время на глубине.
Так и происходило. Кит вновь всплывал, утробно гудя, пуская из головы фонтаны воды. Его шкура была утыкана гарпунами. Если у мальчуганов заканчивались копья, они подплывали к монстру, чтобы выдернуть из его шкуры снаряды и продолжить дело. Гигантская туша ворочалась, дрыгалась, била о воду плавником и хвостом, пытаясь отогнать обидчиков. Монстр вновь уходил на глубину, а рыбацкая лодка следовала за ним по поверхности, угадывая, где он всплывёт в следующий раз.
Вскоре мальчишек это увело далеко в море - никаких берегов не было видно.
- Мы не можем отступить, - твердил Убийца Монстров. – Иначе мы с позором вернёмся в деревню. И себе я такое не прощу. И навыком нашим станет – сдаваться при малейшей опасности. Ливень это потом усилит, и совсем позорищем станем. Нет, мы притащим эту тушу и накормим всех. Мы будем героями.
Эхо-Локх не мог с этим до конца согласиться, но не смел перечить старшему.

Soulseeker, Truthbringer

В долине, окружённой кольцами подвижного ледника, было не так невыносимо шумно, как ожидалось. Видимо грохот со стороны ворочающихся блуждающих гор заглушался какого-то рода магией.
Покои Мудрецов, как называл их Душеспас, представляли собой небольшую деревушку у огромной тёмной скалы, что высилась посреди долины. В каменной породе были проделаны впечатляющие врата, но внутрь в главную обитель женщины новоприбывших не впустили. На внушительных, покрытых шапками снега ступенях перед этими вратами вершили суд. Из пещеры в окружении многочисленной свиты к людям вышли старейшины – преклонного возраста седовласые девы, с посохами и мудрым взором. Одна из них выступила вперёд и с неприязнью обратилась к Душеспасу.
- Рассказывай свою историю, мужлан. И лучше бы она была правдивой. Наша провидица распознаёт, когда человек врёт, её не обманешь. Попытаешься – ждёт тогда тебя казнь. Откуда у тебя эти дети? Зачем ты их притащил на этот остров? Как узнал о нас?
- Я их спас. Это мой дар и моё проклятье. Стоит мне взглянуть на человека – я тотчас же прочитываю его душу. Я знаю, какое зло он совершил, какое может совершить.
- Ты видишь будущее?
- Не совсем. Но обычно могу гарантировать, что человек может совершить какого-то рода страшное зло, если его этой возможности не лишить.
- Какой-то вздор! И при чём тут дети?
- А, это моё проклятье, - вздохнул Душеспас. – Я легко прохожу мимо всего зла в мире, оставляя его наедине с самим собой. Пускай хоть сожрут друг друга. Но если вижу маленькое невинное чадо, чья душа ещё ничем не омрачена, я не выдерживаю, и вынужден спасать это милое беззащитное дитя от окружающих.
По суровому лицу потекли слёзы. Здоровяк никак не скрывал своих чувств. И о чём угодно говорил с большой уверенностью и искренностью. Провидица, безошибочно распознающая правду и ложь, хмурилась.
- Ты похититель детей?
- Нет! Я их освободитель! Я не дурак, я знаю, как это звучит, как это выглядит. Но поверьте мне, видели бы вы их семьи! Видели бы вы их души! Они полны зла и мрака! Это моя способность, мой навык. Иногда это даже не нужно – любой дурак со стороны увидит то же, что и я, какая дрянная у человека семья, пропойцы, насильники, убийцы, воры, издеваются над детьми. Иногда я вмешивался только тогда, когда ребёнка уже пытались в тот момент убить или нанести серьезное увечье. Или хотели надругаться над ними. Иногда не сами родители, но они закрывали на это по различным причинам глаза. Ох, как я хотел бы пройти мимо, оставить этих людей позади, не вмешиваться в это всё, не брать груз на свою душу, не обременять себя. Но я не такой человек. Я спаситель. Я выручал маленьких божественных созданий. И плевать, кто что об этом думает. Я знаю точно, что делаю.
- Всех их ты спас от смерти? От руки родителей?
Женщины вглядывались в детские лица. Ребята жались друг к другу, с опаской и недоверием поглядывая на незнакомок. Некоторые дети кивали в подтверждение слов Душеспаса.
- Не всем им грозила смерть. Бывали случаи сложнее. Бывало, ребёнка подталкивали к убийству или иному тяжкому преступлению. Бывало, нужно было, как следует, вглядеться в души пускай даже хорошей на первый взгляд семьи, чтобы рассмотреть там страшную черноту, которая обязательно развернется бездной в будущем. Тут уже без моего навыка не обойтись, любой другой такого не разглядит. Некоторые из этих детей, возможно, до сих пор обижены на меня за то, что я забрал их из семей, которые на первый взгляд – чуть ли не идеальны, прекрасные люди, прекрасные притворные улыбки, не лица, а маски, богатые хоромы. Конечно, каждое дитя хочет жить в вечном празднике Первого Дня Солнцестояния. Но в какой-то момент нужно проснуться. Этим бедняжкам пришлось проснуться слишком рано, я их сурово разбудил. Это страшное горе, это страшная боль, мне так же больно, как и им. Но я вынужден был их спасти. И привести к вам.
- Почему к нам?
- Здесь, я полагаю, находятся великие Покои Мудрецов. Сюда уходят умирать почётные старцы, сюда меня привели мои зацепки. Одна из мудрейших моих знакомых женщин получила приглашение в Покои Мудрецов и эту игрушку-ключ с подвижными горами, я уговорил её это передать мне, ведь она всё равно не собиралась отправляться на поиски вашей обители, ваших связных. И я уже по вашим душам вижу, что вы чисты, как свежевыпавший снег… Я предлагаю вам оставить у себя этих детей. Воспитать их. Вырастить их. Как полагается. Но я не понимаю одного: почему здесь нет мужчин?
- Мы потому и чисты, что держимся подальше от мужчин! – взревела одна из валькирий. – Ты оскверняешь нашу землю! И наши души теперь оскверняешь!
- Все беды от таких как ты, как и сейчас! Натворил невесть что! – закричала другая на Душеспаса, готовая тотчас же проткнуть его копьём. – Разрушил кучу семей! Чуть не угробил детей, притащив их на край мира! Ты больной безумец! Все вы, мужики, такие! Снова и снова гробите мир и покой!
- Довольно, помолчите, - скомандовала Та-Что-Видит-Правду. – Он не врёт.
- Как… не врёт? – удивились некоторые женщины.
- Не врёт. Или у вас всё-таки тёмная душа? – усмехнулась провидица. Женщины задумались над этим. Некоторые тихо и грязно ругнулись, но не знали, как на это возразить. – Искатель Душ не врёт. И он действительно нашёл чистейших из людей. Мы старательно работаем многими поколениями над собственной чистотой. Над чистотой всего мира. Но в одном они правы – мужчинам не место здесь. Считай нас добровольно постриженными в монахини, отказавшимися от жизненных благ ради каких-то высоких идей, считай нас наивными дурочками, как тебе угодно. Но тебе здесь не место. Ты должен уйти. А детей мы, так и быть, накормим, воспитаем. Поможем им, чем сможем. Но как только они подрастут до способности самостоятельно жить, работать… мальчики тоже вынуждены будут нас покинуть. И больше никого не приводи, в следующий раз мы убьём любого незваного гостя, что пройдёт меж гор в нашу тайную обитель.
- Меня это устраивает, - кивнул здоровяк. – Я изучил весь мир, побывал в его каждом уголке. Теперь могу отправиться на покой, буду отшельником вдали от людских поселений. Я, наверное, какое-то время побуду на этом острове… У вас не найдётся лодки для меня? Или мне ждать попутного айсберга?
- Оставайся на побережье. Мы тебе её пришлём в ближайшие дни. Но на этом всё, больше не возвращайся.


Thundergod

Остров Хохотунов остался позади. Больше его окрестности не будут так часто сотрясаться от чудовищного грома и шума. Сезон тренировок голосов закончился, ученики – большинство из которых было старших самых разных возрастов – разъезжались по домам. И почти все поголовно – властители народов или в крайнем случае глашатаи, служащие им. В начале сезона – ещё до сезона Чёрных Дней – властитель Нижнего Кольца Островов Ливня по имени Громовержец не занимал высокопоставленного поста на фоне других, но во время Чёрных Дней – полярной ночи, когда тренировки громо-голоса были в самом разгаре, дошли вести, что Громовержец вскоре займёт престол Кольцевых Островов в Плавучей Столице.
Всё потому, что Силовой Ливень сползал на Нижнее Кольцо Островов Ливня.
Остров Хохотунов на горизонте выглядел точно труп паука: будто задрал скрюченные вовнутрь лапки кверху. Это прибрежные горы острова так заворачивались вершинами к центру острова. Отличное место для тренировок громо-голоса – скалы не давали звуку разлететься слишком далеко, не будоражили окрестные острова, иначе на них в этот сезон было бы тяжело жить, да и рыбу бы всю распугало.
Всем этим властителям, тренирующим голосовые связки, это нужно было при их обращениях к толпе – к жителям. Иногда можно было так говорить на целую страну, доносить вести до других стран, островов, материков.
Но у Громовержца имелась ещё одна способность, в отличие от других правителей, не придающих большого значения своему правлению. Блуждающий Силовой Ливень часто посещал их земли, они были более удачны по отношению к нему расположены. Однако до Нижнего (или Внешнего) Кольца Островов Ливня, которыми правил Громовержец, великое благо, усиляющее способности людей, почти никогда не доходило. Все разы, когда это случалось, можно было сосчитать по фалангам одной руки.
Потому на этом Кольце уже давно вошло в традицию помногу думать о предстоящем Ливне, тренироваться, готовиться и планировать наперёд.
Потому Громовержец взрастил в себе особый навык: словами с лёгкостью подчинял себе людей. Не в таком всеобъемлющем масштабе, как хотелось бы. Он мог одним словом любого человека заставить тотчас же сделать то, о чём этот человек хотя бы иногда задумывается с желанием это сделать. Например, если человек часто подумывает о самоубийстве – он может убить себя от одного только магического слова Громовержца. Или если подумывает пойти на преступление – то легко можно его окончательно к этому склонить. Или если деваха хоть чуть-чуть желает отведать твоего тарана…
А уж как жители окрестных островов желали оставить себе Силовой Ливень… Именно этим Громовержец и собирался воспользоваться, когда вернётся после тренировок на родину и получит лучистую корону.
А пока он обрабатывал своим приказным голосом окружающих – властителей окрестных островов и даже Колец, раз уж они все собрались вместе, чтобы они тоже помогли потом удержать Ливень. Они не сопротивлялись, без опаски вслушивались в указания и приказы нового правителя Колец Ливня. Ведь не подозревали о его дурманящей способности.
- Когда древний язык укажет вам, что делать, а громо-голос это повторит, повинуйтесь этому! – настаивал Громовержец, глядя в стеклянные глаза окружающих.

Moremover, Thundergod

Она встречала мужа с чуть меньшей страстью, чем пришедший накануне Ливень. Стройная, красивая, разодетая царица, ведь она теперь царица чуть ли не всего мира. И развила навык прелестной красоты, бесспорно лучшей в этих землях. Многие считали это её главным навыком. Но, как и в случае с громо-голосом мужа, это было не так.
Теперь даже средь бела дня видно было северное небесное сияние в небе. А уж когда ложилась на снежный покров улиц и крыш тьма, на фоне чёрного неба Ливень извивался особенно ярко. В основном зелёным, синим, фиолетовым цветом, иногда красным, жёлтым, и совсем редко остальными цветами радуги, кроме чёрного. Водяные и некоторые другие расы видели больше цветов.
Когда сияние двигалось, двигались и острова-государства вслед за ним. Местные маги земли и воды способствовали этому. Иногда эти острова называли Ползучими. Они могли медленно в течение нескольких дней переместиться на расстояние от горизонта до горизонта. Этим пользовались, если сияние совсем близко, и стоит прилагать усилия, чтобы доползти до него, тогда все затраченные силы окупятся сполна.
Но был ещё и искусственный – Плавучий Остров – состоящий из множества полуразобранных кораблей, плотов и многого чего ещё. Неофициальная Столица Ливня, который перемещался намного быстрее почти со скоростью других кораблей – всегда туда, куда движется Ливень. Попадали в постоянные жители города не кто попало, а лучшие из лучших, там насчитывало много рас, и они в качестве ритуальной традиции передавали лучистую корону из кораллов – символ Хозяина Ливня – тому, кто правит Кольцом Островов, куда переместился силовой поток с небес. Сейчас этот город покачивался на волнах в бухте самого крупного острова Кольца, которым официально правили Громовержец и его жена.
И вот он поднялся по ступенькам своего дворца и впервые за многие месяцы оказался дома – отворил ворота тронного зала, где его уже ждали:
- Мой герой! – томно протянула она, разводя руки для объятий. – Я так скучала!
- Приветствую тебя, моя любимая Много-Хохо! – Громовержец целовал руки жены, губы, шею. Она слегка противилась этому. – Эти месяцы без тебя были настоящим мучением.
- А без тебя – особенным мучением был последний день. Ты опоздал, Ливень уже здесь. Ещё чуть-чуть, и пришлось бы самой примерить коралловую корону. А это не по плану! Я едва сумела приостановить чёртову коронацию!
- Пути Ливня неисповедимы, дорогая. Как узнал о его прибытии – так сразу же в дорогу. Путь ведь не близкий от Острова Хохотунов.
- Мы отклоняемся от плана.
- Всё под контролем. Мой громо-голос стал ещё мощнее. А иные владыки подчинятся моим приказам, я точно знаю, я всё подготовил. С моей стороны всё схвачено. А с твоей стороны – всё готово?
- Коронацию отложили на вечер. Теперь ты здесь и всё пройдёт гладко и легко, как по льду. Художницы тоже будут.
- Отлично. Мы обратимся ко всему миру. – Он возложил руки на её бёдра. – Может, пока есть время…
- Я не буду с тобой спать теперь, когда мы так близки к развязке.
- Это ещё почему?
- Я наслышана о том, что происходило с твоими любовницами.
- Враки всё!
- Отдашь неосознанный приказ мне во сне – и я сотворю что-нибудь с собой немыслимое! Смертельно опасное или попросту постыдное, позорящее нашу честь! Мы не можем так рисковать, когда ставки так высоки, когда мы так близки к нашей цели… Мы не можем подводить предков, в конце концов.
- Женщина моя, моя царица, я не говорю про сон, никакого бормотания во сне! Мы не будем спать, в смысле спать с закрытыми глазами, вместе… Нет, мы можем ночевать порознь, ладно. Но мы можем заняться кое-чем другим прямо сейчас, вместе, с открытыми глазами, я ведь так давно с тобой в разлуке, а ты сама знаешь - самая красивая на…
- Про это твоё «не-спать»… Вы, мужики, точно так же, как и во сне, можете ляпнуть что-нибудь совсем неразумное во время этого «не-спать»! Нет уж! Мне нужно в свои покои, подготовить себя к вечеру…
Она развернулась и зашагала прочь.
Теперь она не видела его губы, не могла читать по губам.
Но телом – сотрясением костей и плоти – услышала, что он что-то приказывает ей своим громо-голосом. Она не знала, что именно, и даже если бы разобрала по слогам, то не подчинилась бы, поскольку способность её мужа действовала только будучи услышанной ушами, а не каким-то другим способом.
Но нужно было сохранить веру мужа, что всё дело в её иммунитете.
Она лукаво обернулась на него через плечо и сказала, уходя от него:
- Ты тренировался, молодец. Но я тоже время не теряла. На меня твои приказы действовать теперь не должны.
- Тогда к чему тогда эти страхи о невольной команде? – воскликнул Громовержец.
- Чтобы убедиться, что ты даже свои вольные команды не контролируешь, как полагается взрослому человеку.
Она с важной и победной походкой удалилась. Он пожал плечами. Затем громогласно проговорил на весь дворец, чтобы услышали слуги:
- Трёх шлюх в мои покои. Самых молодых. Никаких водяных и грязнокровок.
Его жена тем временем снова начала прихорашиваться перед любимым зеркалом в своих покоях. За кожей нужен постоянный уход. Пускай она идеальна, но это нужно поддерживать. И пока происходят эти ритуалы, легче обдумывать, планировать и продумывать всё остальное.
Но сегодня что-то не складывалось.
Всё чаще на неё из зеркала смотрело воспоминание: её кричащее в муках лицо, когда она прокалывает себе слуховые перепонки иглой-спицей во время отсутствия мужа, во время Чёрных Дней.
Но царица встречала своё нарастающее безумие улыбкой: главное, что всё идёт по плану. Вечером всё решится.
Судьба всего мира.


Puss in Boots

Острая сталь коснулась нежной кожи шеи мальца-матроса на торговой барже.
- Дамы и господа! – внезапно объявила Мао во всеуслышанье, весело разевая клыкастый ротик. – Вам нанёс визит Прайд Пиратов! Самые достойные и милые пираты кольцевых морей!
Экипаж корабля оказался застигнут врасплох. Каждому – кто бы чем не занимался, даже поварятам – приставили клинок к горлу. Теперь всех вывели на палубу, начали связывать, обыскивать и людей, и корабль.
Капитан захваченного корабля только теперь заметил пришвартованный со стороны восходящего солнца (которое, конечно же, слепило и не давало ранее разглядеть подкрадывающихся пиратов) таких же размеров необычной формы без верхней палубы очень закрытого типа фрегат, плюнул себе под ноги:
- Проклятые кошаки! Вам это с рук не сойдёт! Вас будут искать!
Кошачьи глазки захватчиков ничего не выражали, кроме хищной сосредоточенности. Только предводительница пиратов, весело виляя хвостом, то и дело поправляя широкополую шлюпу и играясь лапкой с огромными павлиньими перьями, свисающими под собственным весом букетами вниз, расхаживала вокруг, громко цокала каблучками сапог и поигрывала шпагой. Кошки-пираты были человеческого роста, полноценной разумной расой. Хотя их родной дом был очень далеко, настолько далеко, что никто и не верил.
- Ого! А ведь мы ещё ничего у вас не забрали, чего волнуешься, уважаемый! Мы ищем только один вид металла, больше нас ничего не интересует.
- Знаем мы, какой металл вам нужен, чёртовы пираты!
- Нет-нет, не золото. Оно слишком тяжёлое для нашего лёгкого, как пёрышко, кораблика.
- Даже если вы самые лёгкие, это не значит, что самые быстроходные! На всех пиратов рано или поздно находят управу. И на вас найдут, вонючая кошатина!
- Чего не скажешь о вас, немытых детинах, и о вашей прекрасно выдраенном корабле, особенно внутри. Что ж, было приятно пообщаться, но сейчас нам нужно всё-таки обнюхать ваши трюмы и груз, который везёте.
- Капитан, - обратился один из пленных матросов к хозяину судна. – Может, это и к лучшему? Кошаки обычно никого не грабят и не убивают. А у нас там крыс немало развелось, может, помогут с этим?
Матросы, привязанные к мачтам, заржали.
Один из котов выпустил коготки и, что-то напевая, медленно оцарапал лицо шутника, пока тот верещал от боли.
- Даже если вы такие благородные пираты, судить и казнить вас будут всё равно, как простых пиратов! – кричал ещё один пленный смельчак. – Так что не важничайте! Это вечное клеймо! И вы тем самым всю свою расу клеймите, выродки!
Вскоре коты вновь в полном составе собрались на палубе. Некоторые покусывали серебряные монеты или какой-нибудь металлический мусор, кто-то изучал наконечники стрел. Но в целом было понятно, что улов нулевой. То, что нужно, кошки найти не сумели.
- Металл, твёрдый такой, тёмно-серебристый, если поскрести вашими недокогтями – крошиться не должен, - объясняла Мао, предводительница пиратов, вглядываясь в их лица. – Нет? Совсем ничего? Возле него ещё состариться можно быстрее положенного, от болезни непонятной умереть. Нет? И стрелка компаса рядом с этим металлом с ума сходит. Точно нет такого?
- Тревога! – закричали коты с мачт и бочки на самом верху одной из них. – Корабль-айсберг! Уже совсем близко! Проморгали!
- Быть не может!
Кошки ловко взмыли по верёвкам вверх, чтобы убедиться своими глазами.
Действительно. К захваченной барже приближалась огромная гора-льдина, которую легко было принять за айсберг. Кошки развернули подзорные трубы и поняли, что это не совсем так. Эту льдину облюбовали снежные люди – крупные дикие волосатые чудища, отдаленно напоминающие людей. Они прорыли там кучу нор и лазеек, закрепили кое-где паруса, и теперь делали всё возможное, чтобы побыстрее подплыть к аппетитным зазевавшимся целям – двум кораблям. Внизу из боков айсберга у самой воды торчали огромные вёсла, уже слышалось, как кричат и хлещут плетью рабов, чтобы гребли быстрее.
- Уходим! Всё равно топливного металла здесь нет!
- А как же эти люди?
Пленники испуганно переглядывались.
- Развязать их! Пускай принимают бой! А мы уходим!
- Чёрта-с-два! – заорал капитан. – Не смейте нас бросать! Вы виноваты, что прозевали, как к нам подойдут снежные люди! Они же нас вырежут!
- Уходим! – продолжала приказывать Мао. – Это не наш бой.
Развязанные пленники тотчас же хватались за оружие. Некоторые пытались напасть уже на кошек, но те ловко перепрыгивали по верёвкам на свой корабль. Другие пленники тоже пытались, понимая, что баржа уйти не сможет от снежных людей, а вот быстроходный необычный корабль мог. Но кошки не пускали людей – перерезали верёвки, сталкивали в воду.
- Поворачивайте баржу боком! – посоветовала на прощание Мао. - У вас есть пара орудий на второй палубе! Стреляйте в них! Не сдавайтесь им на милость, милости со стороны снежных людей не будет.
- Проклятые кошаки! – со злобой несколько арбалетчиков пустили вслед за кошками несколько болтов. Не попали. Пришлось переключиться на новую напасть, которая уже подошла слишком близко.
- Поджигай! Целься! Огонь! – кричал капитан.
Пушки жахнули. На айсберге случился ряд обрушений, некоторых снежных людей с обломками унесло в воду. Но это мало помогло обречённым.
На айсберге тоже имелись пушки – они ответили беспорядочными залпами.
Людская баржа тяжело приняла многочисленные удары, одна из мачт сломалась. Корабль начал тонуть.
Кошки отшвартовались и направили своё судно в противоположную сторону. Одно из ядер пробило дыру в одном из парусов, её тотчас же начали перекрывать другим куском ткани.
- Поджигай! Огонь! – кричал капитан на барже. Целиться уже не нужно было. Айсберг подошёл совсем вплотную. В борта баржи вцепились огромные полукаменные, полуледяные крюки. Сил матросов не хватало их перекинуть обратно. Айсберг уже был так близко, что при выстрелах из пушек, осколки льда летели сразу в стрелявших, тем самым они сами обрекали себя на смерть.
- Режь и круши-и-и! Рви глотки! – заревели снежные люди, с топорами в ручищах беря баржу на абордаж. В белую, точнее прозрачно-кристаллическую, как у белых медведей шерсть, вонзались стрелы, не сильно раня пиратов. От этого берсерки становились сильнее, зверели ещё больше, на глазах увеличивались в размерах.
Люди были обречены. Многие бежали, прятались, прыгали за борт. Другие тщетно пытались противостоять. Снежные люди превратили палубы баржи в бойню, всюду лилась кровь. На светлой шерсти кровавые пятна смотрелись чрезвычайно устрашающе, и вскоре уже все захватчики были перемазаны кровью, и частично перемазали свой айсберг, извлекая многих пленных из воды.
Вскоре их вожак – самый крупный, почти без шерсти, зато с огромными старыми шрамами, скомандовал прекратить бойню, заняться пленными. Выживших нужно было посадить на вёсла, заменить самых слабых и умирающих рабов. И этих самых слабых, а также трупы убитых сегодня приказал вморозить в лёд айсберга, чтобы постепенно питаться ими в дальнейшем плавании.
Снежные люди толпились на перемазанной кровью палубе баржи и смотрели на стремительно уходящий вдаль корабль котов.
- Дырка без хвоста! – принялись кричать им вслед снежные люди на ломанном общем наречии. – Дырка без хвоста! Дырка без хвоста! – И вдобавок указывали пальцами вслед котам, а также указывали на собственный зад. Чтобы кошаки всё поняли.
- Они кричат «дырка без хвоста»? – спросила Мао своих бойцов.
- Да.
- Это оскорбление для нас?
- Может, они про наш корабль? – Боцман указал вниз – на корму. Задняя часть судна представляла собой огромную дыру, ведущую внутрь корабля, предназначение которой оставалась загадкой для большинства обитателей этого мира.
- Дырка без хвоста! - ухахатывались снежные люди, перемазанные кровью.
- Ну-ка, давай даруем им огонь, - приказала Мао.
- Но ведь…
- Давай.
Они отошли ещё не сильно далеко, могло получиться. Поколдовав внутри корабля над его управлением, кошки сумели выстрелить из «дырки без хвоста» гигантской струёй пламени. Это длилось короткое мгновение, словно вспышка, но от этого кошачий корабль получил значительную прибавку в скорости, а заодно поджарил несколько снежных людей на борту баржи. Не все из них тотчас погибли. Но те, кто просто потеряли от огня всю шерсть, выглядели теперь так отвратительно (чёрные как смоль, бесформенные недолюди с огромными клыкастыми ртами, точно какие-то болотные чудища-кикиморы), что даже их собратья без малейших угрызений совести добили этих товарищей, проклиная кошаков.
- Теперь у нас ещё меньше топливного металла, - доложил боцман-кот.
- Это того стоило, - сказала Мао. – Нужно уходить из этих Кольцевых морей. Нюх нас подвёл. Здесь нет этого металла. Либо он лежит на недосягаемой глубине под водой или землёй. Берём курс – на юг!
Она взглянула на видимую даже днём огромную луну и печально улыбнулась.
- Мы сможем. Когда-нибудь сможем. Мы уберёмся с этой безумной дикарской территории.

Thundergod, Scope Master

Мастер Большой Глаз обычно не покидал свою башню. Днём он спал, ночью же изучал небо. Его слуги выстраивали для него наклонную пирамиду из линз-кристаллов, в один из концов которой он и пялился своими старческими глазами. И хотя Чёрные Дни были для него излюбленным сезоном, после которого он долгий период отдыхал, то нежданно-негаданный приход Силового Ливня всё изменил. Навыки учёного возросли до невероятного уровня, за первый же день Ливня он совершил много новых открытий – которые мало кого из ныне живых интересовали, но когда-нибудь пригодятся исследователям в будущем.
- Мастер Большой Глаз, - шутливо поклонился ещё не коронованный Громовержец. Учёный со слугами совсем позабыл про этикет, был слишком увлечён работой, и на приход знатной особы реагировал отмашкой в духе «сейчас-сейчас, я занят». – Всё ли у нас готово?
- О, голубчик, столько всего, всё не успеваю! За один день столько новой информации, исписали почти весь имеющийся пергамент, скоро в камне придётся высекать. Я ведь после Ливня всё это позабуду, благо ученики есть, молодые умы, вот им и вдалбливаю, чтобы хотя бы они не забыли. А вы чего пожаловали? Ах да, ваши планы по поводу Авроры, ну то бишь Ливня, хе-хе, я всё помню, да, простите, вы задумали приступать к плану сегодня? Завтра? Может перенести на следующий сезон? Сейчас такое удачное время для наблюдения звёзд! Ох, эти сладострастные звёзды! И как их раньше не изучали? Почему люди не догадались, что чем ярче звезда – тем она ближе, а чем тусклее – чем дальше! Это же как костёр – далёкий костёр видно хуже того, который ближе… Почему они столько сотен лет, а то и тысячи лет, воспринимали небо плоским? Ох, голубчик, позволь мне ещё немного уединиться с моими прекрасными светилами, давай обсудим этот приземлённый скучный Ливень потом….
- Не забывайся, дед, кто выбил тебе лучшее место и кто снабжает тебя! - прошипел Громовержец, схватив учёного за шиворот. – И, кажется, ты ещё забыл, что Ливень – явление приходящее и уходящее, а мы его много лет уже ждём, и вот как нам свезло. Быть может, завтра он снова улетит, боги отвернутся от нас, что тогда? Совсем об этом позабыл, как получил лакомую силу Ливня?
Учёный хотел на это что-то возразить, но Громовержец одёрнул его.
- Не хочу слушать твои возражения. Хочу услышать – всё ли в порядке с Ливнем? Если с утра меня коронуют, вести об этом облетят всё кольцо, всех магов, которые сейчас питаются силой Ливня. Настанет время действовать. Мне нужно, чтобы ты отвечал за свои слова – точно ли у нас получится? Что может пойти не так и как этому помешать?
Он уронил учёного на пол, старик закашлялся и застонал, вставая на больные ноги. Ученики поспешили покинуть помещение.
- Не всё так просто, мой лорд.
- Без Ливня всё было просто! Ты мне все уши прожужжал, что всё пройдёт, как по льду! А что теперь изменилось?
- Ну, может, это была излишняя самоуверенность с моей стороны… В общем, ох… Голые факты: Ливень есть у нас… На нашем шаре. Довольно сильный. Есть слабый ливень также на нашем спутнике-луне – маленькой зелёной планетке, откуда прилетают летучие корабли кошек раз в сотню лет, если наши атмосферы соприкасаются… Сейчас наша атмосфера ослабела, и их почти не осталось на нашем шаре, а те, что остались – стремятся улететь назад восвояси, им тут не нравится…
- Не отвлекайся! Не надо мне лекций, говори только о Ливне!
- Ох, ладно. На других планетах вокруг нас – очень далёких – я таких ливней не наблюдаю. Но и спутников таких массивных и близко расположенных возле них тоже нет. Возможно, Ливень образуется только при наличии большой луны, сопоставимой массы с планетой. И тогда на обоих возникает Ливень…
- Что это нам даёт?
- Хм, ну если мы так всё время ждём этот Ливень, он так редко до нас доходит… То нужно его просто приостановить в нужном нам месте, над нами. А раз он уже над нами, надо каким-то образом оставить всё так, как есть…
- Продолжай.
- А что ещё редко происходит? Затмение! Кошачья Луна закрывает наше светило тоже не каждый день, а довольно редко! Значит, этот небесный шар двигается не по постоянному кругу, а очерчивает своей тенью разные линии, точно по спирали… И мы должны приостановить Кошачью Луну, а точнее не остановить совсем, а хотя бы ужать эту спираль теней в единое кольцо, чтобы луна крутилась только так, чтобы чёртов Ливень прекратил смещаться куда попало… Ну, как-то так, должно сработать, если я нигде не ошибаюсь, конечно…
- Звучит, как всегда, достаточно здраво, - закивал Громовержец. – Вот завтра и проверим. Закрывай своё окно в небо, сворачивайся, хорошо выспись, завтра у нас большой день.

Truthbringer

Она всегда отличалась нестерпимым любопытством. Потому отлично разбиралась в информации – в правде, в лжи. И теперь, когда годами она оставалась на одном и том же месте, познавать тут было нечего, потому она сильно скучала, потихоньку умирала даже. Но с приходом этого загадочного Искателя Душ и этих бедненьких детей старухе стало очень любопытно, как они дальше себя поведут.
Она решила провести детям экскурсию вглубь их тайного Храма. Объяснить, что здесь вообще происходит.
Она также понимала, что дети тоже очень любопытствуют. И верила, что ответы им нужны больше, чем блаженное неведение.
Та-Кто-Видит-Правду повела детей по слабо освещённым залам и коридорам ледяного замка. Она заранее предупредила детей, что поначалу они могут испугаться и принять обитателей Покоев Мудрецов или Белого Плена за безумцев или злодеев, но всё не так просто в этом мире, и на самом деле здесь куётся великое благо с оглядкой как на далёкое прошлое, так и на далёкое будущее. В общем, учитывается всё то, что обычно любое государство игнорирует. Кому нужны эти прошлое и будущее? Для многих как правителей, так и простолюдинов важно только сейчас! А это неправильно.
Сначала это были коридоры, полные картин и статуй, фресок и прочих видов искусства и способов передачи информации другим поколениям – там рассказывалось практически об истории освоения мира путешественниками, о налаживании связей с другими расами, о союзе с водяными. Далее уже шла история самого этого места – о том, как водяные помогали построить этот городок, как они строили эту глубочайшую шахту, и как у них там всё обустроено на холодном морском дне.
В одном из самых длинных залов – на огромном длинном столе – лежал длинный монолитный кусок горной породы – смесь различного камня и многовекового окаменелого льда.
- Это керн – естественная летопись природы. Быть может, вы слышали, что если срубить дерево и сосчитать кольца на срезе, можно выяснить, какой у этого дерева возраст. Здесь что-то похожее, только речь о горной породе. Но, думаю, можно не объяснять это по какому-то камню, а посмотреть своими глазами более наглядно на то, что нам рассказывает об истории нашей планеты сама природа.
Затем они вступили на платформу, которую при повороте рычага начало опускать в глубочайшую бездну – куда-то под ледник.
Та-Кто-Видит-Правду освещала кристаллом на посохе окружающие лифтовую платформу стены шахты.
- Видите, дети? Это те самые линии, которые вы видели на керне. Его извлекли из места, похожего на это. Так природа записывает свою историю – в первую очередь это повышения и понижения температуры. Состав воздуха и воды. И прочая информация. Всё это разбито на периоды времени – чем дальше вверх, тем новее история, то есть всё, что на самом верху – оно случилось совсем недавно. А теперь видите, что происходило в прошлом?
- Всё было точно также, - заметил кто-то из детей.
- Правильно. История повторяется. По кругу – снова и снова.
- А что это за чёрные полосы? Чёрные Дни?
- Нет, Чёрные Дни это всего лишь игра света и тени, учёт такого природа в камне не ведёт. Она записывает более важные вещи. Например, если мы сейчас посмотрим на самые свежие керны, вырежем их из горы или глубокого льда, то увидим, что мы жили, так сказать, в самое «чистое» время, но приближаемся к тому самому периоду сплошной черноты.
- И что же это значит?
- У нас есть теория, что это происходит каждый раз с развитием технологий. Как только человек открывает и начинает использовать порох, как только он начинает что-то взрывать, использовать пушки на каждом корабле, как только человек превращает простецкие кузни в огромнейшие кузницы, от которых потом дым до небес…
Они всё же достигли дна, лифтовая платформа остановилась. Они оказались в просторных подземных помещениях. Дети поначалу испугались: здесь было много женщин, живущих бок о бок с водяными. Это не редкость и на поверхности, но обычно водяных не бывает так много снаружи под открытым небом, они стараются держаться подальше от людей.
Многие женщины имели огромные животы, вынашивали детей.
- А как вы согреваетесь здесь?
- Эта скальная порода – вокруг неё сосредоточено больше всего поселений водяных. Они вообще считают это место истинной осью планеты, хотя кручение звёзд говорит об обратном. Она и естественным образом греет, и даёт ещё больше тепла, если правильно это использовать.
Провидица провела детей в новый зал, который охраняла суровая стража. Поворчав, они пропустили гостей.
Это была оружейная.
Дети легко и с интересом узнали мушкеты, пищали, аркебузы и прочие виды огнестрельного оружия, которым начинали всё чаще пользоваться военные в разных частях мира.
- Да, это наше сегодняшнее оружие, плюющее огнём. Мы собрали здесь некоторые образцы. Но пройдёмте дальше, в другой зал.
Там было много ледяных изваяний. И зал выглядел по-настоящему страшно.
Это были различные останки людей. Окаменелые, ледяные, иногда обугленные. В основном скелеты сохранялись лишь частично, но иногда удавалось удачно мумифицироваться и почти сохранить первоначальный облик. И огнестрельное оружие имелось почти у каждого тела – не совсем такое, какое использовали сейчас, но отдаленно похожее.
- А эти люди… безусловно люди… найдены по всему миру, где их только не находили! В основном под землёй, в скальных или ледяных породах. Иногда их оружие сохранялось – вот вы их и видите. Иногда смерть случалась внезапно из-за схода лавины или оползня, иногда это носило характер нарочного захоронения тела с оружием в руке. Не важно. Важно другое – все они жили задолго до того, как мы начали использовать порох. Даже задолго до того, как мы вообще начали вести все наши летописи.
- Как это возможно? – спрашивали дети. – Что это за магия?
- Магия-не-магия, но судя по этой шахте, по всем кернам, мир каждый раз погружается в хаос, когда сильно загрязняется дымом. Именно дымом. От страшнейших войн. От огромнейших плавильных печей на каждом клочке суши и в море. В этих тёмных пятнах на кернах – полно частиц дыма. Мир становится пороховой бочкой.
- И она делает «бум»?
- Не знаю, может, когда-то и делала. Но все последние разы именно те подводные жители, кого мы называем водяными, исправляют раз за разом ситуацию. Они вызывают оледенение всей нашей планеты, всей суши и морей. Этим они очищают мир. И всё начинается сначала, потому что человека окончательно так просто не истребить. Просто вся людская цивилизация начинает всё сначала, а водяным остаётся подчищать всю грязь за нами.
Они прошли дальше – на другие подземные улицы. Здесь также протекало немало ручьев, были маленькие озёра, куда ныряли и откуда выныривали водяные, они не боялись холодной воды. А кое-где была и тёплая, где купались также люди и дети.
- Это дети водяных? Они совсем не похожи на нас…
- Они похожи на вас больше, чем вам кажется. Это полукровки – дети водяного и человека.
- Эти женщины, которые люди, они беременны от водяных? – спросила одна из девочек.
- Да, мы выращиваем таких людей, которые лучше всего будут приспособлены к оледенению всей поверхности планеты…
- Ничего не понимаю, - чесал затылок один из мальчишек. – Столько детей… А где и как вы выращиваете тогда капусту, чтобы получать детей?
- Мы питаемся дарами моря, в том числе морской капустой, - улыбнулась провидица, не понимая вопроса.
- Так вы это делаете, чтобы мы могли жить под водой?
- Чтобы хотя бы частичка людей уцелела, да. Впрочем, человек каждый ледниковый период умудряется выжить и на поверхности. Повторюсь, его так просто не извести. Но лучше приспосабливаться к морю.
- Так вы это делаете всем на благо? У вас действительно такая чистая душа?
- Вряд ли мы можем разумно судить самих себя, для этого человек нуждается в оценке со стороны. Вот вам и задачка на всю оставшуюся жизнь – решайте сами, правильно ли мы поступаем, стараясь уберечь то, что можем уберечь.


Moremover, Thundergod, Scope Master

В День Коронации художники-водяные, способные управлять рисунком полярного сияния, сделали его особенно ярким.
Официально мероприятие должно было происходить так: едва на голову Громовержца водрузят корону, он громо-голосом оповестит о смене власти все Кольцевые острова – его товарищи с тренировок на острове Хохотунов этому помогут. А художницы нарисуют буквы языка на всём небесном сиянии, чтобы информацию и слышно было, и читать можно было.
Однако как только Громовержец завладел короной, началось странное.
Он приказал использовать на сиянии не тот текст, который использовали традиционно из года в год. А один из древних языков, умирающий, но недостаточно вымерший, который всё ещё преподавали даже в самых дрянных школах бедняков, и на которых общались простолюдины и многие рабы в странах, где рабство было узаконено, и этот низший язык порицался высоким обществом, хотя все его знали. Все, кроме водяных, они не видели смысла учить неуважаемое умирающее наречие тех, кого и союзником с трудом считали. Достаточно было знать общее наречие, которым даже такие дикари, как снежные люди пользовались.
В итоге художницам выдали листы с текстом, который нужно отобразить в виде сияния, чтобы его увидели все жители Нижнего или точнее Внешнего Кольца Островов Ливня.
- Что здесь написано? – спрашивала одна из художниц.
- Тот же текст, что и всегда, но я высказываю право на то, чтобы использовать этот умирающий язык, - твёрдо настаивал новый Хозяин Ливня.
Водяные пожали плечами и принялись рисовать по небу то, что не до конца понимали. А за напыщенными приветственными официальными словами там написано было на самом деле следующее: «…поднимите руки к небу, попытайтесь всеми силами вцепиться в Кошачью Луну. Жители этого кольца, вы так стремитесь заполучить Ливень испокон веков, так стремитесь доплыть туда островами. Так помогите же его удержать! Ливень связан с Луной невидимой верёвкой! Нам нужно притормозить Луну и сделать так, чтобы она двигалась всегда лишь по тому кольцу, по которому двигается в последнее время – так Ливень навечно останется над нашими островами! Мы навсегда заполучим его Силу!»
И вслед за написанным Громовержец загремел громо-голосом на всю округу – так сильно, что посыпались стёкла, задрожала земля, а море начало ещё больше пениться…
Он повторял тот же самый призыв – протянуть руки всем жителям его Кольца Островов и приостановить Луну.
- Силовой Ливень усиляет наши навыки, наши желания! – грохотал Громовержец, а на других островах вторили ему его товарищи, выполняя его пожелание. – А мы не хотим ничего так сильно, как заполучить этот Ливень! Мы устали от того, что он достаётся любым островам, но нам – реже всего! Это несправедливо! И мы это исправим! Остановим же Луну, не дадим ей двигаться по спирали, пускай двигается по кольцу!
Может, многие окружающие – тем более со странствующего Плавучего Острова - попытались бы помешать плану нового короля. Но они все подчинились его магическому приказному голосу и воздели руки к небу. Те, кто стоял под крышей, ринулись на улицу через двери или окна. Все побросали свои дела.
И вот – начало что-то получаться.
Луна будто замерла на небе, хотя обычно двигалась заметно быстро. С этим комком жёлто-зелёных джунглей и прерий что-то начало происходить. Расползлась сначала одна красная клякса, затем другая. Точно на диск Луны начали падать капли крови.
Ливень начал уползать с небес – опять в сторону севера.
- Нет! Проклятье, нет! Так не должно быть! – Громовержец побежал через всю площадь, будто мог за ним угнаться. – Остановитесь! Стойте! Прекратите, болваны! – прогрохотал он снова на полмира. – Мы ошиблись! Делаем только хуже! Проклятье, он уходит! Ливень уходит! Так нечестно, он ведь только пришёл в наши края! Остановитесь, опустите руки!
Водяные первыми поняли, что их наглым образом использовали. Они захрипели на своём наречии, смешно захлопали губами, обсуждая произошедшее и явно осуждая план Громовержца. Но самое интересное, что землетрясение продолжалось и набирало силу – хотя никто уже громо-голосом не кричал.
- Мы уничтожаем Кошачью Луну! – дошло до кого-то. – Их покрывает лавой! Проснулись вулканы, открылись разломы!
- Всё намного хуже, - заявил Большой Глаз, щурясь и оглядываясь. – Мы вмешались в ход неведомых нам вещей. Всё, что теперь происходит с Луной, происходит и у нас, просто наша планета намного больше, поэтому и эффект в основном – где-то на глубине…
При слове «глубина» у водяных злобно выпучились глаза и задрожали жабры, раздуваясь в стороны. Лёгкая шерстка здесь и там на их телах начала превращаться, топорщиться в иглы.
- Вперёд! – скомандовала жена Громовержца. – На опережение! - Она извлекла иглу-спицу из широчайшего рукава своего платья, подошли сзади и вонзила в шею одной из художниц тончайшее оружие.
Её служанки поступили так же – некоторые повыхватывали мечи и сделали всё более традиционным способом.
Началась паника, хаос. Жители – высокопоставленные особы Плавучей Столицы бежали от дворца Громовержца, но их резала на выходе стража.
- Мы упустили Ливень! Что мы натворили! – сокрушался Громовержец.
- Мы обрекли на смерть очень многих, - добавил треснувшим голосом Мастер Большой Глаз. – Кошачьих, водяных, богам только ведомо кого еще.
- Ты! Это всё из-за тебя! Засунь эти чёртовы тупые глаза себе в задницу!
- Как скажете, Ваше Величество, - учёный впился пальцами себе в глазницы и заорал, вырывая глазные яблоки.
- От берегов острова отходит вода! – спешно докладывала стража с улицы. – Дно оголяется у берега!
- Это временно! Грядёт волна-убийца! Мы должны покинуть остров! – кричали оставшиеся учёные.
- Все на корабли! – кричали кругом.
- Нет, все на Плавучий Остров! – кричала жена Громовержца.
- Хороший план, как всегда, дорогая Много-Хохо, - истерично засмеялся Громовержец. – Иммигрируем в запретный город с боем. Давно так надо было. Так всегда были бы под Ливнем.
- Мы должны догнать его. Должны.
Площадь мигом опустела (кроме раненных и умирающих), все бежали к воде, а вода отходила, корабли сели на мель, как и Плавучий Остров.
Но вода всё-таки вернулась. И тем, кто не успел покинуть сушу – не повезло. Холодная вода поглотила остров полностью.

На айсберге снежные люди решили отрезать яйца тому рабу, который обязан был смотреть за курсом по компасу.
- Стрелка повернула! Стрелка не туда! Тупорылая дубина! Слепой, пропойца, мужеложец! – кричали на него. – Нож-нож орехи! Нож-нож орехи!

Глубоко на дне во время землетрясения и участившихся выбросов из подводных вулканов монстр разлепил заспанные глаза, разрушив десятки домов на своих веках. Оставшиеся горожане-водяные в панике уплывали от пробудившегося повелителя морей, но они были обречены. Он заглотил их, даже не заметив, точно кит зачерпнул полураскрытым ртом порцию пищи размером с озеро. Чудище собиралось всплывать.

Puss in Boots

Кошки-пираты наблюдали за гибелью своего дома со скорбью и злобой. Потом заметили, что теперь магнитный полюс снова переместился. Мао смотрела на компас.
- Вот, кто это наделал, - сказала она, злобно скалясь, когда стрелка успокоилась. – Вот, кто заполучил Ливень такой зверской ценой. Мы найдём их и убьём. Разворачивайтесь, расправляйте крылья, мы должны ускориться. Нам снова нужно на север.

Soulseeker, Monster Slayer, Echo-Loch

- Ну ничего себе. Я уже думал, что многое повидал, но чтоб такое… - Душеспас не знал, на что пялиться в первую очередь – на внезапно разыгравшееся всеми красками радуги полярное сияние над головой или на Кошачью Луну, которая впервые на его памяти (и вообще в истории наблюдений) окрасилась в красные тона явно не от хорошей жизни.
Он находился на пологом склоне оттаявшего частично берега, который освободился после того, как недавно сошел особо крупный ледник-айсберг. Всё-таки на эту землю можно было нормально высадиться, если подловить момент, а не заниматься скалолазанием.
Но вот на берег выбросился кит. Весь израненный, утыканный гарпунами, но ещё живой.
А следом за ним приплыла лодка с двумя мальчишками, которые, видимо, как раз и пытались выловить кита.
- Всё чудесатее и чудесатее, - пробормотал Душеспас. – Сегодня эта земля пользуется незавидной популярностью…
- Ливень? Здесь? – удивился тот малец, что постарше. – На этой мертвяцкой земле? Это что-то небывалое!
Мальцы поздоровались со здоровяком.
- Какой жалкий монстр, - пробормотал всё тот же малец. – Решил сдохнуть без боя. Чёртов слабак. Даже добивать его теперь не хочется. Это просто… это просто… стыд какой-то. А теперь и Ливень этот… Если я убью слабого монстра при Ливне, я буду мастером убивать слабых монстров, это станет моей силой?
- Я слыхивал, что рыбы знают, куда Силовой Ливень движется, - сказал Душеспас. – Наверное, бедный кит запутался, привычные маршруты резко сменились, вот и выбросился на берег здесь…
Малец плюнул на кита.
- Это не монстр. Я ищу монстров. Здесь водятся монстры?
- Худшее место искать монстров, сынок, - улыбнулся Душеспас. Про себя он качал головой: у мальца была та ещё чёрная душонка. Видать, главный монстр на острове – это сам малец. Может, шею ему свернуть? Тварь я дрожащая? Силы ведь под Ливнем растут, и душа мальца видится ещё чернее… Нельзя ведь такое упускать.
- О, и столица тут как тут! – указал малец вдаль. – За Ливнем следует!
Небо на горизонте над Плавучим Островом озарялось пламенем. Город горел.
- Там идёт битва, - сказал малец. – Быть может, там есть монстры…
Он заспешил к другому концу острова, чтобы встречать Плавучий Город. Душеспас протянул руку, чтобы его остановить, но не остановил. Обернулся на умирающего кита и уставшего мелкого полуводяного-получеловека. У этого душонка, конечно, была почище, хоть и не такой кристалльно чистой, как у мудрейших женщин.
- Что, жалеешь собрата?
- Не брат он мне, а монстр, которого убить нужно.
- Почему?
- Потому что так мы научимся убивать настоящих монстров при Ливне. Но вот Ливень здесь…
- Где вы начитались про этих монстров?
- Вот, - малец показал опытному путешественнику свою старую карту. – Они почти на каждом море обозначены. Мы на них будем охотиться.
- Так это же всего лишь рисунки, выдумки! – засмеялся путешественник. – Монстры, конечно, разные бывают, но это не значит, что они все обозначены на карте, их нужно искать иначе, а лучше не искать вообще, избегать. – Душеспас показал свои карты. Мальчишка оторопел при виде их. Его карта на фоне них – на фоне этих новейших ярчайших красок смотрелась совсем блеклой и выцветшей от времени, бумага уже крошилась в руках, настолько старая эта карта была. – Вот, оставь себе, я это уже всё знаю.
Душеспас повернулся в сторону подвижных гор. Заскрежетал зубами. Ещё раз взглянул на сияние. Потом на кровавую луну. О чём-то задумался.
Если Ливень усиляет способности… значит ли это, что Душеспас теперь точнее сможет проверить качество души?
Душеспас взглянул на мальца. У того имелись почернения души, уже невосстановимые. Возможно, без Ливня Душеспас и не увидел бы их, и ему казалась бы эта душа такой же чистой – как у самых маленьких детей или у тех мудрейших женщин.
Быть может, Ливень теперь раскрыл ему глаза. Воистину раскрыл.
- Я пойду, - сказал Душеспас, ещё раз проскрежетав зубами. – Нужно кое-что проверить. – Он взъерошил могучей рукой мальцу волосы.
И оставил наедине с израненным китом.
Малец обернулся на животное, держа в дрожащих руках карты, на которых никакие монстры отмечены не были. Он долго над этим размышлял.
Потом приблизился к киту. Посмотрел, как сочится из ран кровь, такая похожая на человеческую. Посмотрел в умный глаз размером с голову мальца. Глаз слезился.
- Прости нас. Прости. Мы такие глупые, - расплакался малыш и приобнял кита. Он слышал, как грохочет могучее сердце.
Затем он вырвал все гарпуны из ран не-монстра…
И… и… попытался затолкнуть кита обратно в море.
Малец звал доброго путешественника на помощь. Возможно, у того хватило бы сил. Или он дал бы мудрый совет.
Но, похоже, всё складывалось не в пользу кита.


Puss in Boots, Moremover, Thundergod

Десятки смерчей из-за природных катаклизмов и магии озлобленных водяных осаждали Плавучую Столицу. Приказано было поднять боковые стены города, привести всех в боевую готовность.
С одного края в город вторгнулись водяные.
С другого – подоспели на празднество пираты – снежные люди.
С третьей стороны, не приближаясь вплотную, постреливали из пушек мстительные пираты-кошки. Они быстро проводили расчёты и стреляли в смерчи под таким углом, чтобы мощный ветер разворачивал ядро в воздухе и оно попадало в точно заданную цель.
- Бейте по этим алчным ублюдкам, уничтожившим нашу родину! – командовала Мао, потрясая саблей.
С четвёртой стороны – город осаждали другие островитяне, жители других Колец. Многие тоже лишились дома из-за волн-убийц разбушевавшегося моря.
А чуть позднее, когда все смешались в кучу-малу и бои уже велись на каждой улице – из воды внезапно выбралось огромное чудище – размером с гору. Оно начало громить город и тащить всё себе в рот без разбора.
- Нам нужно ускориться! Мы почти добрались до Ливня! Без него я не могу приказывать сразу всему этому сброду! – кричал Громовержец. Своей способностью без Ливня ему теперь удавалось только приказывать только отдельным отрядам. Например, «перережьте себе горло».
- Мой лорд, чтобы ускориться, нужно отцепить большую часть города. Тогда эти наши наиболее целые корабли быстро вырвутся вперёд.
- Отлично, так и поступим. Я предупрежу жену. – И после этого он призвал все силы – заорал в город: - Многоходовочка! Быстрее в северную часть города! Многоходовочка, ты слышишь меня! Срочно дуй сюда! Где ты запропостилась?
Много-Хохо не слышала зова любимого, потому что выколола себе слуховые перепонки. Она вместе с верными служанками обчищала дома убитых высокопоставленных господ. Загребала драгоценности, переписывала на себя документы.
Вскоре она поняла, что сильно увлеклась, выскочила на улицу и помчалась в сторону «носовой части города», указывающей на север.
Повсюду царил хаос, погибали люди, велось сражение между разными народами и расами.
Многоходовочка добежала до края города. Раньше он здесь не заканчивался. Она с ужасом наблюдала, как отдаляется от неё часть города с её мужем. Теперь она поняла, что это так гремит в её костях помимо прочего шума её полное имя, повторяемое волнующимся мужем снова и снова…
Она выронила все драгоценности, разбежалась и прыгнула, намереваясь догнать корабли мужа вплавь в ледяной воде… Отчаянные меры, что поделать…
Но её немощное тельце поймала титаническая рука.
Существо медленно и ласково поднесло прекрасную деву к морде лица, чтобы получше рассмотреть и обнюхать.
Многоходовочка заверещала, попятилась, пыталась спрыгнуть, лучше иначе умереть, не важна вода, высота, другие враги, только не так, не таким образом….
Монстр протянул глубоким звуком – то хмыканье, то ли усмешка. От этого у глухой свело все мышцы.
Чудовищная морда приближалась, оттуда несло страшнейшей вонью, там всё ещё слышались душераздирающие крики предыдущих жертв.
Руки и ноги Многоходовочки обхватили и крепко сжали щупальца… Другие щупальца начали искать входы в её тело.
Царица с неразборчивыми воплями потонула в этом скользком лесу навсегда.

Monster Slayer, Thundergod, Echo-Loch

Убийца Монстров ходил к высадившимся на берег Людям Ливня, чей командир страдал от горя – из-за гибели любимой, запивал горе выпивкой – безумно, помного, бесконечно. Монстроубийца предложил услуги по убийству монстров – но охрипший Громовержец почти безразлично сказал ему:
- Так убей монстра.
И продолжил пить.
У мальца в голове что-то щёлкнуло. Того чудища на воде он не видел из-за расстояния и беспросветного дыма. А вот другого монстра он уже видывал, так что отправился выполнять магический приказ.
Когда он покинул шатёр, туда проникла одна из шлюх, решившая воспользоваться ситуацией – занять место царицы, раз выпала такая возможность.
- Я помогу справиться с горем, - шептала она Хозяину Ливня. – Я помогу.
Она принялась его успокаивать. А он, кажется, с плачем засыпал, забывался пьяным сном.
В любом случае, глаза его были закрыты, когда он пробормотал:
- Убей меня.
Девушка, продолжая успокаивать его, потянулась за подушкой.

К этому моменту кит уже давно умер и начал раздуваться от газов.
При виде растущего в размерах «монстра» Убийца Монстров озверел от ярости, разбежался, его товарищ пытался его остановить, но тот оттолкнул его, добежал до монстра и принялся протыкать копьём дальше.
Прогремел взрыв. Ошмётки кита разбросало по берегу.
Мальцов тоже разорвало на куски.
Но в отличие от Убийцы Монстров, Эхо-Лок, стоявший дальше, разделился всего на две части. Потерял руку.
Он бы так и умер, но за ним на берег вышли его собратья, наблюдавшие его попытки спасти раненного кита.
- Ты попал в верное течение, - сказали ему. – Мы поможем тебе.
Они унесли мальца в море.

Puss in Boots

Бой продолжался уже на леднике.
Кошки что-то учуяли на острове Белый Плен. Но за кошками-пиратами увязались снежные люди.
Под покровом Ливня способности всех борцунов значительно возросли. Даже рабы внутри корабля-айсберга начали грести, как никогда, ломая вёсла, и очень быстро управляя кораблём – даже когда он взмыл по пологому склону на ледяной покров ледника. Кошки же пользовались особенностями своего корабля, раскрывая специальные боковые створки – которые и выглядели, и являлись – частично сломанными обгоревшими стальными крыльями. За счёт этих взмахов – кошки запрыгнули кораблём на ледник, и теперь ускорялись, скользя палубой по не очень ровно поверхности.
Снежных людей уже изредка удавалось убить только прямым попаданием ядра. Ничего другое их не брало – ни картечь, ни стрелы, ни иные порезы. Под Ливнем они вырастали до огромных размеров, спрыгивали и помогали толкать скользящий айсберг через поле, чтобы догнать кошаков.
- Нам от них не оторваться! – кричали кошки.
- Туда! Это наш шанс! – указывала Мао в открывшийся меж гор проход. Её кошачье чутье и везение подсказывали, что всё получится.
Взмахами крыльев они всё-таки преодолели опасный узкий проход вовремя.
А вот айсберг снежных людей постигла скверная участь.
- Ирония, однако, - гоготнул один из снежных людей, глядя, как снежная стена надвигается на него.
Их раздавило – всех – и обезумевших от прилива сил рабов, и снежных людей.

Soulseeker, Truthbringer

- …Поторопился я вам отдавать невинных людей! Ваши души черны, как смоль! Вас всех нужно извести с этой земли!
- Ты обезумел, идиот, ты убил трёх наших стражниц! Мы теперь точно убьём тебя!
- Ну попробуйте, шлюхи! Попробуйте! Сколько я таких жалких грязных бестий повидал! Скольких передавил голыми руками! Вы меня ничем не удивите… А вообще… Смотрю я на этих детишек… А Ливень-то глаза мне широко раскрыл, всё теперь видно… У них-то душонки тоже не ахти. Кристалльно чистые! Вот же я придумал! Такого не бывает! Всех вас ждёт смерть. Я очищу эту землю. Всю землю очищу от этой черноты.
- Он безумец! – объясняла Та-Кто-Видит-Правду. – Я не распознала ложь, поскольку он сам в это всё верит. Он безумец. Он думает, что видит души. Но на самом деле его главная способность – самообман! И Ливень эту способность только усилил! Самообман и, к сожалению, огромная сила! Деваньки, его как-то нужно остановить…
- Он слишком силён…
- Не трогай их! Стой!
- Видите, голыми руками, а вы ничего не в состоянии сделать. Так вы решили защищать детей? Так вы сохраняете мудрейшее таинство?
- Убейте его, остановите, кто-нибудь… А-а-а-а!

Puss in Boots, Soulseeker, Truthbringer
Мао прибежала на площадь тайного города.
- Вот они, недоумки, решившие приручить Ливень! – кричит она своим.
Кошки поднимают ружья. Гремят выстрелы.
Одна из пуль взрывает голову Той-Кто-Видит-Правду.
Другие находят остальных взрослых.
Но громадному мужику этого недостаточно. Когда остальные вокруг него опадают, тот подхватывает меч одной из валькирий и идёт на котов.
Они долго перезаряжаются. Очень долго. Но потом снова стреляют.
Человек припадает на колено, удерживает равновесие, встаёт и идёт дальше.
Стреляют снова.
Он падает окончательно.
Кошки принялись дальше зачищать ледяные хоромы – вплоть до самого дна. Водяные спасались бегством, прыгая в воду.
- Здешних котят не трогать! Вряд ли они как-то участвовали в этом… - говорит Мао.
- Капитан! – говорит один из котов, принюхиваясь. – Здесь точно пахнет тем, что мы ищем! Вот за этими стенами! За всеми стенами!
- Очень вовремя! Когда уже нам никуда не надо!
- Это ещё под вопросом. Может, не всё потеряно.
Кошки принялись работать кирками, откалывая почти чистый без примесей металл от стен.
- А что тогда делать с котя… детьми?
- Берём с собой, - пожала плечами Мао. – Помёрзнут ведь.

Вскоре они залатали свой корабль, а также отремонтировали крылья.
Из-за отступления водяных – ледовые горы вращаться перестали, а значит проход уже появиться не мог.
Оставалось только - в небо.
Со стороны это выглядело так: сначала корабль коротко взлетел и тяжело рухнул позади внешнего кольца гор. Его снова отремонтировали.
А потом разогнался по открытой равнине и на глазах оставшихся Жителей Ливня сорвался с утёса ледника не вниз, в воду, а, грандиозно расправив крылья, взмыл в небеса.
Из «дырки без хвоста» ударила колоссальная струя огня.

А Кошачья Луна со временем оправилась от потрясений. Лава затвердела, а когда дым, окутавший планетку, рассеялся, оказалось, что там уцелело большинство лесов и водных просторов.

Ты оказался прав) Первое же предложение заставило схватиться за голову и вспомнить недавний диалог о концах в соседнем разделе)
Без твоего предупреждения, могла бы бросить читать, даже не начав)

Перл) Это как быть беременной)

Что-то там возрастёт до небес?) Ему самок-то хватит со всех островов для потребностей?) Хотя, каждый сходит с ума по своему)
Ладно, придираюсь) Просто думаю, зачем человеку этот навык до небес.

Не уточнил в каком именно, а плотские утехи в воображении так и блещут)

Сильно. Мне понравилось. Кривовато выражено, но сама идея - блеск)

Не скатывайся в примитив. Твой текст - не порноролик. Можно выразить всё изящней.

Чем медленее царапаешь, тем больнее) Можно остановиться на этом моменте на пару фраз) Кстати, по тексту подобных недораскрытых моментов много. Проскакиваешь мимо них, как паровоз без остановок)

Из "Ледникового периода" выудил?

Перекликается с "Та-Что-Грезит" из "Сердца трёх".

Значит, мужчины водяные - это не мужчины в их понимании? И вообще, водяным что, собственных женщин не хватает? Им то какая выгода выращивать генное модифицированное поколение? К тому, же иногда генные полукровки не могут иметь детей. Просто генный код может не состыковаться. Но это так, придирки.

Под конец рассказа уже устаёшь от такого дикого темпа.
Хочется выдохнуть, но не оставляешь для этого лазейки)

Слушай, у меня где-то под это дело анекдот-случай имеется. Не помню, откуда я его взяла. Кто-то рассказывал. Или может по телеку слышала. Но не важно.

Останавливают как-то гаишник машину. Там пять людей и две собаки. Гайцы говорят, почему у вас в машине семь лиц?
Водитель отвечает, указывая на одного из псов, если ты на этой морде, найдёшь лицо, я тебе доплачу.

Так что уж определись) Лицо здесь или морда)

Слушай, ты молодец. Нет, на самом деле. До половины точно. Это всё причесать, ошибки и неточности выловить. Завязки расставлены на ура. Аглицкие слова в главах... На твоё усмотрение, конечно. Вроде сейчас это правило хорошего тона. Но не все будут переводчиком пользоваться. А даже если и будут, слова сложные. Не все определяются.

Но, обратно к сюжету. Много героев. Очень много. Много сюжетных линий. (Да-да, по условиям конкурса. Но на самом деле - круто смотрится). Такое подошло бы скорее к роману, чем рассказу, даже длинному. Кстати, не хочешь на основе его действительно романчик забабахать? Герои действуют на максимуме своих возможностей, сюжет не затёрт. Если не слишком придираться, что с детьми в Арктику соваться - смертоубийство для всех. Какой там минус? Взрослые не все выдерживают. Может, детям тоже какой навык дать? Допустим, у кого-то температура тела может повышаться, чтоб согревать остальных?

А вот финал... Как-то вроде по идее герои должны меняться. Ждала, что они повзаимодействуют все друг с другом побольше, чем однофразово. Вместо этого, их просто "отстреливаешь" по одному. И они из состояния "жизнь", переходят в новое состояние "смерть", не меняясь психологически.

Изменился не в лучшую сторону только Душеспас (бр... ну и имечко - слащавое и пафосное, аж передёргивает).
В целом, жаль, что всех "слил".

Из плюсов, уже говорила - рука набита очень прилично. Умеешь создавать яркие ходы и личности. Думаю, сможешь научиться и трансформировать героев (мне бы тоже поучиться этому), а не убивать.

Ещё раз, с победой в конкурсе.

Представьте. Представьте такую картину. Вы прославленный герой, спаситель принцесс, знаменитый убивец гоблинов, заслуженный душитель кикимор, опытный избавитель от барабашек, охотник за сокровищами, победитель зла, приятель странного колдуна, который по дешёвке сбагривает вам зелья. Вы хороший знакомый одного графа, которому Вы вернули единственную дочь, вырвав её из когтистых лап лесного дракона.

Вас знают многие в этих краях. Крестьяне, чьи посевы вы защитили от Всё-истаптывающей-армии Некровоителя, возносят молитвы у алтаря за ваше здравие. Южные князья ставят Вам памятники. Женщины сами желают попасть в плен к нечисти, только для того, чтобы Вы их спасли. Вы герой.

Несколько часов назад вы разворотили логово троллей, отобрали у них ворованное золото, а потом довольными пошли куда глаза глядят. Вы пробрались через дремучий лес, пнули парочку леших, что желали Вам смерти; затем поднялись на какой-то курган, где расшугали стаю культистов-идолопоклонников, за что жители ближайшей деревни вручили вам кучу добра. Потом Вами был встречен эльф с шарманкой, напросившийся в напарники, после чего в первом же бою был убит – ну и пёс с ним, а шарманку можно продать.

День близился к концу, и тут Вы оказались в небольшом городке. Здесь, в этом городке, местные герои сбывали свою добычу, ночевали в постоялых дворах и искали нуждающихся в помощи, которые пошлют их за каким-нибудь потерянным амулетом к чёрту на куличики. Сотни разнообразных торговых лавочек, десятки хороших магазинов оружия и алхимических снадобий – в общем, чудное место для любителей борьбы со злом. Также в этом городе можно найти множество питейных заведений: таверны, харчевни, трактиры.

Вы, конечно, герой, что надо, но отдых Вам нужен, как и любому человеку. Вот теперь идите и ищите, где можно вытянуть ноги, выпить хорошего пива, растранжирить богатства и потравить байки с «коллегами». Перед Вами целый город!

Это не то, это тоже не то; здесь какие-то биндюжники заседают; тут слишком темно – там чересчур ярко; эта таверна прогнила, в этой челядь какая-то расселась. Где же стоящее заведение? Не подсаживаться же к простолюдинам. Вы истинный герой. Вы впервые в этом городе решили полноценно отдохнуть. До этого обычно забегали лишь на несколько минут, чтобы сбыть добытое барахло одному торгашу. Совершенно непонятно, куда можно пойти. Стоит спросить у людей.

Вы подходите к небольшой компании молодых ребят, чтобы поинтересоваться: где тут приличное заведение для таких, как Вы. Пуская слюни на Ваш сногсшибательный геройский вид, компания указала пальцами куда-то в сторону. Нужно идти туда. Улицы, улицы, улицы. Магазины, люди, магазины, дома, люди, магазины, дома с людьми, люди с домами – кошмар. Где же это заведение?

Вдруг, Вы замечаете вдалеке, на следующем перекрёстке, маленькую девочку, которая плачет и зовёт на помощь: «Помогите, там огр! Кто-нибудь!». Странно, никто не помогает. Вас одолевает усталость, мешок драгоценностей, кажется, натирает плечо через доспех, ноги подкашиваются, а тут эта девочка. Выбора нет. Нужно оправдывать своё звание. Вперёд!
…

Чего встали? Вперёд! Бегом.

Увидев Вас, запыхавшегося, еле выговаривающего слова, девочка вытерла слёзы, выбирает обратно носом сопли и задорно тараторит заученную на зубок фразу: «Весёлый огр старика Рудольфовича ждёт своих посетителей! Пройдите прямо, немного направо и посмотрите налево. Проход только для истинных героев!».
Вот оно! Вы истинный герой и заведение для истинных героев. Всё сходится. Ох, а вот и второе дыхание: даже до девочки Вы так бодро не бежали. Прямо, немного направо и посмотреть налево. Здесь! Это оно. Табличка с рисунком улыбающегося огра.

Утирая слюни в предвкушении знатного ужина и доброго пива, Вы упираетесь лицом в окно таверны. Восхитительно. Там столько всего:жаренная еда, пиво и эль рекой; большие, маленькие, шумные и дрыхнущие – герои. Там весело, там интересно, там здорово. Где тут дверь? Да вот же она. Вы вышибаете ногой дубовую дверь и залетаете внутрь. Путь героя на сегодня окончен – время отдыхать.

Добро пожаловать в таверну старика Рудольфовича «Весёлый огр». Здесь после каждой кружки пива идёт новая кружка пива.

В таверне старика Рудольфовича «Весёлый огр» старинные предания, легенды и просто байки переливаются из уст в уши почти так же часто, как переливается здесь пиво из бочек в кружки. Каждый вечер кто-нибудь из подвыпивших гостей начинает мнить себя великим рассказчиком. Благо, если язык рассказчика действительно подвешен: красочные описания, захватывающие сюжеты, интересные персонажи. Конечно, обычно главным героем сюжета является сам сказочник. Тогда таверна делится на две противоборствующие стороны: команда «автор правдив» и команда «автор лгун». Одни оккупируют одну часть заведения, а другие – другую. Ругань, скандалы, ссоры, пиво, мордобои, погромы: сплошное веселье для истинных героев, а для хозяина таверны – дополнительные деньги с гостей за учинённый ущерб.

В «Весёлом огре» всегда найдётся хотя бы один подвыпивший сказочник, который будет вешать исключительно только лапшу на уши. Старик Рудольфович говорит, что, как правило, все брехуны берут за основу своей выдумки одни и те же истории.

Иногда заведение имеет с этого выгоду. А знаете почему? Да потому, что люди любят истории: чем больше историй, тем больше заинтересованных, а «Весёлый огр» полон всяких разнообразных вещичек – материалов для выдумок. Тут целая коллекция, оставленная в подарок или забытая по пьяни клиентами, а клиенты, как Вы сами знаете, в этой таверне легендарные. Какой хозяин – такая и вещь.

Допустим, вот на стене, напротив барной стойки висят деревянные оленьи рога. Откуда они? А? Не знаете? Да и никто не знает. Однако ходит миф, что это рога древесного оленя, которого поймал в дремучем лесу знаменитый Уильям Ловчий. Сам же Уильям давно отправился в бескрайние охотничьи угодья вечности. Честь и память герою. А был ли древесный олень на самом деле или не был – неважно. Оставим это сказочникам.

Вот ещё интересная деталь. Справа от деревянных рогов вместо камня в стене стоит череп. Имя его хозяина народ таверны уже позабыл, теперь это просто «жбан в стене», но вот тот, кто вбил беднягу, жив и здоров. Он даже частый клиент заведения. Ну и какая же тут легенда, если её герой всё ещё ходит по белому свету? Да такая, что наш живчик, Бонифаций Тяжелая Рука, был слишком пьян в тот момент, когда череп оказался в стене, чтобы всё запомнить. Некоторые завсегдатае помнят ещё ту историю: не так много лет утекло. Только вот она заковырка - даже все эти завсегдатае каждый раз рассказывают всё по-разному.

Много всякого интересного есть в «Весёлом огре». Рога и череп – это только начало. Всё я перечислять сейчас не буду. Ещё будет время. Зато я поведаю Вам, дорогие читатели, о самой главной вещице таверны.

***

В тихом, мирном городке, в одном из многих его переулков стоит самое геройское заведение из всех геройских заведений мира – таверна старика Рудольфовича «Весёлый огр». Представьте, что Вы герой. Всё, что Вам нужно после долгой трудовой недели находится здесь, в этой таверне. Пройдите во внутрь. Аккуратно, не вонзите себе занозу от проломленной входной двери, валяющейся почему-то на полу. Так, молодцы. Теперь оглянитесь. Вам нравится? Потрясающе, верно? Подойдите к барной стойке. Сейчас вас обслужит бармен, он же хозяин заведения.

«Что будешь пить, путник?» – хриплым голосом спрашивает Вас Рудольфович. Здесь всё очень вкусно и бодро, даже не сомневайтесь. Выбрали? «Сейчас обслужим», – улыбка бармена была видна даже из-за его густой бороды. Хороший выбор. Забирайте свой напиток, бесплатные гренки и ищите себе столик. В дальнем углу? Вон тот? Это моё любимое место. Мы с Вами поладим. Потихоньку проходите между столиками, остерегайтесь чересчур эмоциональных гостей, которые размахивают руками: нам же не нужно, чтобы бесценный алкоголь оказался на полу. Да, трудно сегодня пройти в другой конец зала - народу многовато. Так, ещё немного, аккуратно, аккуратно, тише, не разлейте, втяните живот, та-а-ак, аккуратно, аккуратно – стоп!

Что это? Не ожидали? Не ожидали торчащий из пола в центре зала меч? Ну что же Вы? А это и есть самая главная достопримечательность «Весёлого огра». Обойдите меч и проходите уже к столику, сейчас всё расскажу.

Дело было давненько. Однажды в таверне собралось очень много посетителей. Так много, что стены раздулись, а некоторые собравшиеся толпой выдавливались из окон… Наверное… Это тоже часть байки про воткнутый меч. Может, приукрасили немного. Но не суть. Гулянка вышла на славу. Куролесили всю ночь. Старик Рудольфович рассказывает, как боялся тогда, что всё пиво выпьют, но нет, запасов хватило и с излишком.

Среди тогдашних кутил был один, который завязал очень крупный спор между всеми. Неизвестный герой встал на барную стойку, достал из ножен свой великолепный меч, воткнул его в стойку и громко заявил, что тот, кто вытащит этот меч, получит его в дар, с ним – богатырского коня и плодородный участок земли под столицей соседнего графства. Тут-то кутёж набрал обороты. Слишком заманчивое предложение оказалось, а то, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, никто не подумал на хмельную голову – начались соревнования, да какие соревнования! Судей нет, правило только одно. Огромный мужик, Угрюмый Фёдор, чтобы пробиться к воткнутому мечу, случайно – или нет – задавил двух зевающих гномов. Рыжебородый Брумсер затеял драку с семью гоплитами братьями-близнецами: кто-то кому-то не уступил очередь. Было шумно, тесно и больно.

Теперь пару слов о сыре в мышеловке. В чём же тут дело? Догадываетесь? Да, совершенно верно. Меч никто не мог вытащить. Прославленные герои, которые сражались с великанами, троллями, драконами, армиями нежити, не могли вытянуть из деревянной барной стойки какой-то меч. Позор. После неудачных попыток неудачники стыдливо отползали куда-то в тёмные углы. Уже знакомый нам Бонифаций оказался очень старательным парнем. Слишком много неоправданной силы было приложено - у Бонифация вылезла грыжа.

Когда перевелись все участники буйного соревнования, владелец меча спрыгнул со стойки, вытащил меч и сказал: «Такие дела, други. Но не расстраивайтесь. Вы все получите утешительный приз. Всем пиво за мой счёт!» Униженные и оскорблённые воспрянули духом и стали скандировать имя щедрого героя, а сам герой принялся размахивать оружием и подбрасывать его в воздух.

Так как же меч остался в таверне да ещё и посреди зала? А вот как…

Сам старик Рудольфович говорил: «Протёр я, значит, на утро глаза; посидел немного, потом пошёл умыться. На полу, тут и там, дрых народ – пришлось идти по головам. Умылся, значит. Огляделся оценить ущерб, за который заплатят посетители, когда проснутся. Вот, значит. Оглядываюсь и вижу… Недалеко от раздавленных гномов, в самом центре зала, среди дрыхнущих распластался знакомый владетель меча… Как его там? Забыл… Так вот. Распластался он посреди всего с воткнутым в себя же самого мечом. Тем самым его мечом, который никто не смог поднять. Мужик сам себя прибил к полу. Вот оно как. Видимо, этот как-его-там слишком сильно подбрасывал меч? Или я вообще без понятий. По пьяни и не такое вытворяли. Проблема-то в том, что мужик прибит к полу. Меч воткнулся сквозь своего хозяина в пол! А ты посмотри на наши полы! Они же каменные! Как так-то? Вот, значит. Когда люди проснулись, я им сказал, что нужно как-то решать проблему, меч никто не может поднять, кроме самоубийцы этого. Решили поделить мёртвого пополам, тем самым вызволить из-под меча. Тело убрали, а меч остался. Теперь это местная достопримечательность».

***

Что ж, вот Вы и узнали откуда взялся меч в центре таверны. Хотя, кто его знает? Может, и не так всё было. Это моя история. Надеюсь, она Вам понравилась. Не забудьте обновить кружку, а то допили уже почти всё.

Я смотрю, к вам подсаживаются «коллеги» по работе. Вам будет, чем их заинтересовать. Приятного отдыха в таверне старика Рудольфовича «Весёлый огр». Здесь после каждой кружки пива идёт новая кружка пива.

***

Зачем нужно было настаивать на подлинности моей истории, пьянь несчастная! Осторожно! Слева! Бей его! Там ещё двое на подходе. Давайте, я верю в Ваши силы. Сражайтесь и веселитесь!

“В своих африканских приключениях, я успел побывать в прекрасном городе - Атудже.
Атуджа город равенства, где ни одна нация, идеология или религия не властвует над столицей.
Не смотря на наступивший 21-й век, сама Атуджа была до сих пор в плену многовековой темноты и суеверий.
Мой гид, Адан, поведал мне во время нашей экскурсии о том, что среди жителей самой столицы так и окрестных деревень до сих пор практикуются языческие ритуалы и традиции.
Создание амулетов и талисманов от нечистой силы, жертвоприношения и заклятия – всё это до сих пор находилось в быту местного населения. Известный в современной культуре культ Вуду так же имеет место быть. Скрывающиеся среди людей колдуны предлагают свои сакральные услуги, тем, кто отчаялся и\или готов заплатить.
Те, кого можно встретить на базарах и в оккультных лавках не более чем шарлатаны и мошенники, выведывающие последние доллары у страждущих.
По поверьям, настоящие колдуны появляются тогда, когда человек сломлен и готов отдать всё что угодно, за услуги мага. Но всё это разумеется досужие домыслы малообразованных и суеверных людей населяющих африканский континент.
Куда нам, цивилизованному человечеству понять их тривиальные страхи, сродни детским кошмарам и монстрам под кроватью.
Во время своего путешествия по городу и окрестностям, я успех посетить некоторых шаманов и колдунов Вуду. За эти короткие встречи с последователями культа, я научился различать шарлатанов от тех, кто действительно впечатляюще искусен в этом деле; Вернее говоря, они вызывали впечатление, и порой это выглядит слишком убедительно.
Разумеется, я считаю подобного рода настроения ничем иным как атавизмом и нелепицей.
Конечно же, я не был рабом-зомби у какого-нибудь живущего на болоте колдуна, где из моих главных обязанностей было бы чесание пяток хозяина.
Я позволил себе привнести немного юмора в такую темную тему как Вуду.
Вера заразительна. Аборигены племен Африки свято верят в этот культ и часто становятся его жертвами.
Местные мудрецы умеют варить некое зелье, называемое – «Зельем Зомби» - вызывающим мнимую смерть и последующее «воскрешение» от рук мага.
Вернувшиеся в мир живых «ожившие мертвецы» становятся рабами своего хозяина, потому как они, благодаря побочному эффекту зелья, простейшим образом не могут не повиноваться тому, кто отдает им приказы. Мало кому из этих бедолаг удается вернуть и обрести вновь свою волю и самосознание и сбежать от хозяина, тем же, кто не смог, я искренне сочувствую.
Но не пугайся мой дорогой читатель, Африка полна тайн и чудес, которые так и жаждут быть раскрытыми, а её мифы – развеянными наукой. А тем, кто не распален желанием снять покровы тайн, для них всегда найдется место, где можно возбудить задор первооткрывателя.
Чарльз Макдональд.
Журнал «World out of Window»
Шум городских улиц постепенно сходил на нет, сменяя собой шум прохладной ночи и её жестоких страстей. Красное солнце черного континента наполовину скрылось за горизонтом, постепенно удлиняя тени и даря отдых от жары палящего светила.
Наслаивающиеся друг на друга хлипкие хибары и домики в Атуджианских фавелах придавали городу впечатление не человеческого селения, а скорее муравейника, вечная же возня и повсеместная ругань развеивали этот образ. Это был человеческий муравейник, где о трудолюбии и совместном труде никто никогда не слышал, город, где за краюху хлеба были готовы убить родных и близких
Человеческий муравейник, с его узкими улицами и грязными, закиданными мусором и смердящими отходами подворотен и закутков. Улицы могли бы многое поведать из того что помогло бы закрыть те немногие криминальные дела в местных полицейских участках. Большая часть этих тайн навсегда впиталась в пыль и грязь вместе с кровью убитых жертв.
Идущие где-то вдалеке по Бентела-стрит подпитые парни размахивали руками и выкриками пели пьяные, несвязные песни, направляясь в расположенный между Бентелой-стрит и Шонгола-стрит небольшой пустырь с парой хлипких строений и десятком деревьев. Они успели пройти мимо множества улочек и закоулков, в некоторые из которых с трудом мог бы протиснуться взрослый человек.
В одной из таких подворотен мелькнула тень. Кто-то показался из темноты, привлекая внимание идущего в конце парня - высокий и тощий темнокожий парень с ранними старческими морщинами на своем молодом лице остановился и вгляделся в темноту входа. То, что он увидел, заставило его до того пустые и затуманенные выпивкой глаза засверкать от восторга.
Прекрасная тень поманила его, и тот не удержавшись, скачком, метнулся во тьму.
Никто не заметил его пропажи, такое здесь бывает часто.
Он разжал кулак и в пыль со звяканьем и шелестом упали монеты и ворох грязных, засаленных купюр. Его сильно трясло, редкие зубы стучали и не всегда попадали друг об друга. Он был во всепоглощающем ум ужасе от того что увидел в глазах тех, кто его сюда завлек.
Их руки, нежные и одновременно сильные, прикасались и трогали его худощавое, сухопарое тело.
Но не как любовницы, страстно и желанно, а как мясник ощупывает наиболее сочные части у ещё живой скотины.
Боги, как же они были прекрасны, он никогда не встречал женщин подобных им. Их красота пленила и лишала дара речи и разума, низменная похоть сплеталась с до того известным только посредством наркотиков чувства доводящего до слез счастья. Его воли было недостаточно, для того чтобы пересилить себя и не поддаться их чарующей красоте.
Узкие как диск зрачки девушек были черны как темнота неба в эту чистую от облаков ночь, и так же пусты, как бесконечность космоса. Радужка же была по-кошачьи изумрудно-зеленой, не человеческой. В то время как его глаза были широки от страха.
Одна из прелестниц, приложила холодную как рука трупа ладонь к тщедушной груди негра, и тот тихо завыл как побитый пес.
Другая красавица улыбнулась и завела ему руку за шею, насилу притягивая к себе.
Закричать - это всё, что он мог сделать сейчас. Он уже было набрал в легкие воздуха, но девушка с заплетенными в косы черными, как смоль волосами, снисходительно улыбнулась, растягивая пухлые алые губы и обнажая ровные и красивые белоснежно -белые зубы. Она по-ребячески хихикнула и шутливо вытянула губы, как для поцелуя, продвигаясь к губам негра.
Крик мужчины беззвучно вышел из его рта тонкой струйкой, похожей на вытянутый трубочкой клубящийся туман. Медленно перетекающий, закручиваясь, он перетек в рот женщины.
Девушка тихо застонала и зажмурилась от удовольствия: Растягивая чувство, медленно втягивая в себя его дух, двигая диафрагму вглубь, дабы проглотить как можно больше дыхания. Она блаженно улыбнулась, когда последние кусочки его дыхания оказались в ее легких.
Девушки поглаживали руками мужчину, с силой, внешне не под стать таким хрупким созданиям прижимали его к стене, не давая двинуться. Вторая девушка завистливо глянула на подругу и та, состроив рожицу наклонилась к ней, чтобы с поцелуем передать часть украденного дыхания.
Когда она достигла момента наивысшей точки экстаза - она вонзила до выступившей крови свои когти в куриную грудь негра. Нигериец попытался хотя бы пискнуть от боли, но все что он из себя смог выдавить это нечто на грани слышимости, и изобразить сморщенную гримасу боли и ужаса на своем рябом лице.
Девушки отстранились друг от друга и приблизили лица к подрагивающей груди чернокожего. Та девушка, что была от него справа, мягко прикоснулась губами к его прикрытой одеждой смердящей потом плоти.
Она раздвинула губы и обнажила ослепительно белые и острые как клыки волка зубы. Девушка, будто бы стесняясь, прикусила его, а следом, всё так же робко отгрызла от него кусочек. Нигериец заскулил, и из его глаз потекли слезы отчаяния, только сейчас до него дошло, какая участь его ждет. Пирующая красавица подняла глаза на страдающего мужчину и улыбнулась. Кровавая улыбка растянулась на ее красивом лице, в этот момент он был готов поклясться - между ее зубами застряли кусочки его плоти. Мог бы, если бы не последовал новый всплеск кошмара, вторая девушка тоже приступила к трапезе. Так же медленно, растягивая удовольствие, она откусывала кусочек за кусочком от его тела.
Их пустые глаза светились радостью и нечеловеческим упоением происходящим. Их улыбки могли бы ободрить и вскружить голову любому мужчине, если бы сейчас их зубы и рты не были покрыты свежей, теплой кровью. Нигериец с трудом держался на ногах, и чуть было не упал. Он не мог больше стоять на ногах, и начал сползать вниз, оставляя на стене кровавое пятно. Но нежные руки юных красавиц удержали его. Прелестниц ничуть не смутило такое неуважение к провождению их трапезы. Девушки подвернули юбки и опустились рядом на колени.
Поочередно прикладываясь к истекающему теплой и вкусной кровью, мелко подрагивающему куску мяса. Наверняка подобные ощущения испытывают скворцы, коих подают в некоторых ресторанах Европы. Суть в том, что данное блюдо жарят и готовят заживо, говорят, так вкуснее. Только тогда, прелестные создания позволили ему упасть в пыль.
Нигериец уже перестал дрожать и просто лежал в луже собственной крови смешанной с непроизвольно вышедшей из него мочой. Девушки деликатно откусывали и отрывали ногтями от его тела куски мяса, выбирая кусочки понежней и с любовью и нежностью вкладывая кусочки друг-другу в рот. Когда они макали пальцы в его вытекающую кровь и посасывали их, по их лицам в тот момент можно было сказать - они испытывали невероятное наслаждение. Удивительным было то, что их явно нисколько не смущала возможность смакования крови смешанной с мочой.
Было в этом что-то нечеловечески эротичное и возбуждающее, зрелище способное тронуть что-то в глубине души каждого взрослого человека, разбудить что-то темное и тайное, - скрываемое даже от самого себя.
По их виду, можно было сказать, что им уже надоели эти игры и еще немного, и они будут готовы тут же, заживо освежевать его. Что-то дернулось внутри у негра, последняя надежда на выживание ли? И он неожиданно для всех резко двинул рукой, опрокинув несколько стоящих рядом бутылок и подняв шум, что впрочем, их не остановило. Их - нет. Полицейские Атуджи стараются не влезать в неприятности, которые тут можно было найти так же легко, как и смерть от холеры.
Невдалеке послышались тихие шаги, кто-то осторожно приближался к ним.
Из-за угла выглянул темнокожий полицейский и аккуратно посветил фонариком в темноту, и громко произнес:
— Эй! Кто там? — И шагнул в ее объятья тьмы.
Луч фонарика высвечивал обычный мусор и падаль, пока не наткнулся на лужу свернувшейся крови. Боясь увидеть, что там дальше, полицейский всё же поднял фонарик вверх .От последовавшего рычания какого-то огромного зверя, полицейский чуть не выронил фонарик и его луч успех вырвать из темноты сгорбленные фигуры. Фигуры существ лишь внешне, гуманоидным строением тела напоминающих людей.
Но они не были людьми, они были завернутыми в платья чудовищами.
Чудовищами с затемненными лицами, хоть свет и бил им прямо в лицо.
Их лица были черны, а пасти оскалены. С по-звериному приподнятых от злости губ и оскаленных клыков капала слюна и свежая кровь. Подбородок, шея, одежда были в крови. Кровь доходила до той части лица, где начиналась тьма. И из этой тьмы сверкали двумя яркими, как изумруды, глазами, - глазами у которых были вертикальные как у кошки зрачки. Что-то неизвестное, присущее каждому человеческому, нечто, щелкнуло в мозгу полицейского и подавило его разум. То, что находится за гранью человеческого понимания всегда сильнее страхов житейских, мелких, бытовых ужасов.
Неведомая сила швырнула его на землю, и он закричал, так сильно, как только мог. Только это и спасло ему жизнь. Не имея сил чтобы открыть глаза, боясь, что те крохи разума, что в нем остались не выдержат давления нечеловеческого кошмара и ужаса. Сквозь шум собственного нечеловеческого вопля он услышал, как чудовища зашипели и с рычанием, и скрежетанием когтей о камень удалились.
Когда дыхание в легких кончилось и из горла слышалось только тихое и сухое хрипение, он очнулся.
Он нашел себя лежащим на земле в позе зародыша, нечеловеческий ужас подавил в нем всё разумное и сознательное, дав место первобытному ужасу, и тот ужас вернул его к столь близкому к концу началу.
Свет брошенного на землю фонарика освещал лежащего в луже собственной крови с трудом дышащего негра, от которого мало что осталось.
О пребывании некогда прелестных чудищ остались следы босых человеческих ног на полу, да глубокие отметины когтей на каменных стенах. Как заметили позже, следы вели по стене вверх, на крышу. Полицейский поднялся с земли и осветил фонариком полу-обглоданное тело, жертва еще была жива. Сдавленным голосом он позвал по рации помощь и опустошенно стоял; Он не мог находится рядом с останками собрата по виду, к его горлу то и дело подкатывал крик пополам с позывом к рвоте, - но и уйти он не мог, боясь, что уйдя и оставив несчастного одного – чудища вернутся и довершат начатое. Он стоял опустив голову и руки свисали вдоль его тела как веревки пока не прибыл ближайший патруль и карета скорой помощи.
Сбежавшиеся в тоже время зеваки из наиболее смелых жителей домов вместе с патрульными стали свидетелями того, как сильно рвало нашедшего тело полицейского.
Навидавшиеся всякого медицинские работники были в ужасе от увиденного и не сразу приступили к оказанию помощи; Борясь с приступами чувств омерзения и ужаса при виде полу-обглоданного, хрипящего и слабо стонущего кровоточащего скелета.
Они наспех покрыли его тело хлопковыми тампонами, замотав сверху бинтами до состояния хрипящей окровавленной мумии. Опешив, работники полицейского департамента слишком поздно осознали необходимость разгона толпы и ночную тишину разорвали множественные крики ужаса.
***

Его скоро привезли в ближайшую больницу. То, что от него осталось, с трудом можно было назвать человеком. Все кто видели его тогда, могли через силу рассказать о том, что с ним сталось:
Они обглодали ему руки и ноги, выпили глаза, обгрызли ребра и откусили гениталии. До того как их остановил полицейский, они успели съесть все мясистые части тела. Хоть повязки и закрыли страшные раны, врачи лишь разводили руками — «Он нежилец». Через пару часов он умер. Умирал он пускай недолго, всего три часа пятнадцать минут и сорок секунд, но эти мгновения были для него сущим адом. Суеверные люди говорили, что, то мучалась и страдала его душа, снедаемая проклятьем тех существ, что не давали до того ему умереть. Телесные страдания были ничем, по сравнению с мучением души.
До момента смерти, он что-то пытался сказать и шептал, беззвучно шевеля губами, не в силах произнести то что-то хотел сказать. Один из врачей с трудом смог расслышать, то, что говорил бедняга. Он сказал – «Нуанда».
***
Говорят, после его смерти врачи пригласили одного из шаманов вуду, что освятил тело убитого своей магией и говорят, спас его душу от проклятия ведьм, а после, по утру, сжег и развеял его прах над землей.
Этот инцидент стал одним из многих, хоть и не столь частых случаев, которые никогда и нигде не были задокументированы. Тайна, что и поныне и вовеки будет покрыта тайной и останется в умах людей как страшилка о Нуанде, ведьмах Атуджи.]

В дверь купца Сороса постучали. Одна из занавесок на окне первого этажа отодвинулась, но троица стоявших на пороге не смогла из-за бликов фонарей разглядеть лица наблюдателя. Затем дверь отворил высокий мужчина с коротко стриженными седыми волосами и гладко выбритым лицом, отличавшимся типичными для жителей этой части Державы угловатыми чертами и мощным скулами. Из стоявших перед дверью двое были городской стражей - один в чине лейтенанта - а третий выглядел как наёмник: чешуйчатый нагрудник, рюкзак за спиной, заляпанные дорожной грязью ботинки. Он был молод, черноволос, загорел от долгого пребывания на солнце и имел серые глаза жителя восточных рубежей страны.
- Господин, - тихо сказал лейтенант, - этот человек может вам помочь. Он из палачей.
- Ты жрец? - Спросил открывший, вид у старика был измученный бессонницей.
- Да. Зовут Харуст.
- Ты выглядишь слишком молодо для провожатого. Ты был на Пороге Смерти?
- Я совершал паломничество.
- И бог откликается на твои молитвы?
- Когда считает необходимым.
- Зайди. Не пачкай ковры. - Пропустив гостя в дом, хозяин вложил лейтенанту в руку мешочек с заранее приготовленными монетами. - Следите за обстановкой и помалкивайте. Если этот окажется бесполезен, держите меня в курсе о новых гостях города.
- Конечно, господин. Вы очень щедры.
- Я очень щедр. - Мрачно передразнил лесть подкормленного со своей руки стражника старик и закрыл дверь.
Внутри было душно и напряженно. Где-то в глубине дома плакала женщина. Слуг не было видно, хотя такой особняк явно нуждался по крайней мере в двух, чтобы содержать его в чистоте. Харусту здесь не нравилось, место было новым, выстроенным, как он узнал, на деньги самого Сороса, невероятно разбогатевшего за счёт торговли и сейчас пожинающего плоды трудов своей молодости, пока многочисленные сыновья, приняв дела, обеспечивали процветание сети, созданной их отцом. По слухам, это был властный и жесткий человек. И сейчас он стоял перед ним.
- Тебя ввели в курс дела?
- Да. Рассказывайте с самого начала.
- В гостиной.
Оказавшись в кресле, купец угрюмо наблюдал за тем, как в соседнее садится его гость. Харуст удосужился снять сапоги в прихожей, однако его наряд, покрытый разводами от пота и следами грязи, не сочетался с чистой и дорогой обивкой. Это место может быть и было лишено фамильных портретов, но тем более дорожил его богатым убранством хозяин. Наконец, жрец кивнул, сверля купца взглядом.
- Две недели назад мой сын упал с лошади и сломал себе шею. - Сорос начал бесстрастно, однако остановился внезапно, и продолжил только после долгой паузы. – Его звали Ораро. Тебе ведь нужна информа… подробная информация, я имею ввиду?
- Да. – Молодой жрец подметил и паузу, и сбивчивость собеседника после.
- Ораро было шестнадцать лет. Это мой третий сын. Был. Есть… Был. В общем, он тесно сотрудничал с купцом Селесом, моим давним партнером. Они как раз отправлялись в Тола-Алот по делам, когда… камень упал с городской стены. – Купец глядел в пол. – Прямо на голову лошади. Тупая тварь понесла, и мой сын не удержался в седле, упал и сломал шею. Мы похоронили его в семейном склепе. Я построил его в надежде, что буду первым, кому он станет последним приютом. Но боги рассудили иначе. Твой брат по вере провел надлежащие обряды над телом…
Очередная пауза. Сорос держался, насколько это было в его силах, но Харусту уже приходилось видеть похожих на него людей. Может быть, он был безжалостным по отношению ко всему миру, и ходили слухи, что своё богатство этот человек заработал отнюдь не простой торговлей. Однако эта сцена, когда железный человек тратит последние силы, чтобы не сломаться на виду у незнакомца, лучше любого словесного признания. Он был обычным человеком. Не хуже и не лучше других, и любил своих детей и свою семью, даже если бил свою жену и устраивал жизнь потомков согласно своим вкусам. По опыту Харуста, почти вся любовь была такой – однобокой и извращенной, немой, когда нужно, чтобы она говорила, и подавляемой, когда уже поздно что-либо сказать. Может быть, упокойся дух Ораро раз и навсегда, драмы было бы куда меньше.
- Я только прибыл в город, как зовут моего брата?
- Гренерг. Он на втором этаже. Я позаботился, чтобы жрец Провожатого всегда был рядом на случай, если Ораро выберется из склепа. – Старик сглотнул. – Как я говорил, все обряды были проведены. Я навещал сына иногда. Но три дня назад, когда зашел в склеп, то обнаружил гроб поваленным на пол и пустым. А Ораро вышел на меня из темноты. Его тело было уже… несвежим. Прежде, чем он смог ко мне подобраться, я выбежал и закрыл дверь на засов. Он ломился изнутри, но дверь очень крепкая, усиленная железом, так что выдержала. Я поставил сторожей возле двери. С оружием и приказом убить его, если он выберется. Прислугу прогнал прочь, жену сына отослал к родителям. Вот только свою не сумел. В особняке сейчас только она, я, двое сторожей у склепа, да Гренерг неустанно молится, хотя толку от его завываний не больше, чем от матери Ораро. Это всё.
- Ясно. – Харуст задумался, глядя себе под ноги.
- Что тебе ясно?
- У вашего сына или у вас есть враги?
- Множество. Врагов больше, чем друзей.
- Мне важно знать, есть ли среди них кто-либо достаточно отчаянный, чтобы обратиться к темному магу ради осквернения покоя вашего сына.
- Не знаю. Я думал об этом, и не вижу смысла. – Поразмыслив, сказал Сорос. – Есть множество куда более выгодных способов отравить жизнь моей семье. А это… я уверен, что никому не сделал столько зла – и мой сын тоже – чтобы платить за него такой монетой.
- Хорошо, если так. Ибо с могущественной магией я могу не справиться.
Купцу не понравилось то, что он услышал, однако Харуст не дал возможности отпустить по этому поводу какой-либо комментарий, заговорив вновь:
- Мертвец не может упокоиться, когда его что-то держит на этом свете. Душа не в силах перейти Порог Смерти. Она боится или не хочет, или даже не понимает, что мертва. Может быть, её держит неоконченное дело. Иногда такие души обитают в местах своей смерти в виде привидений, но также часто они пытаются вернуться в тело, принадлежавшее им при жизни. – Уловив угрюмый взгляд собеседника, жрец кивнул. – Простите, но я должен это рассказать, чтобы вам был ясен мой план действий.
Он не был уверен в том, что хочет научить купца и той толике знаний, которую мог бы преподнести. Далеко на востоке, в священном безжизненном крае, где растёт только колючая жесткая трава, а безжалостное солнце коптит вековые кости, устилающие целые поля, служители Провожатого постигают таинства Смерти. Среди руин цивилизации людей, почти преуспевших в том, чтобы обмануть её – заблуждавшихся, что такая возможность вообще есть. Это был страшный и жестокий народ, свой страх перед гибелью возведший в абсолют и от того рискнувший обрести бессмертие. Всё кончилось плохо, и теперь, согласно вселенской иронии, на останках древней империи копошатся, как жуки в тени обглоданного скелета, те, кто присягнул Смерти на верность. Они были провожатыми, теми, кто со времен падения райской земли, ныне зовущейся Порогом Смерти, принял один простой принцип – у всего должен быть конец, право на смерть. Их богом был тот, кто провожает души за порог и принимает их там в новом, неведомом мире. Об этом новом бытии никто не знал, даже сами провожатые, пусть они и верили если не в него, то в саму необходимость конца и начала всего сущего. А там, где есть неизвестность, есть страх и желание отсрочить её, если не ликвидировать полностью. Часто, за счёт приближения или мучительного лишения права смерти ближних своих. Столкновения жрецов Смерти с такими людьми породили для них ещё одно название – палачи. И что провожатые, что палачи призваны были осторожничать в вопросах просвещения простых людей, ибо они не могли открыть тайну Порога полностью, так как не знали, что находится за ним, а крупицы знания пугают подчас больше, чем самое страшное откровение или самая мрачная тайна.
- Его что-то держит. – Вновь произнес Харуст. – Черная магия или его собственная воля. Это не значит, что он сам решил стать чудовищем. Просто его душа заблудилась, не смогла или не захотела найти дорогу. Я повторяюсь… Простите. Я могу предложить два решения, и при этом сперва опробую первое, а затем второе. Вариант один – я узнаю о вашем сыне как можно больше и попробую поговорить с ним. Возможно, мне понадобится ваша помощь. Или помощь иных близких… матери или жены…
- Нет, это исключено. – Как ни странно, Сорос был спокоен. Даже больше, чем за всё то время, что они беседовали.
Харусту подумалось, что так подействовала фраза о необходимости помощи со стороны патриарха. Старику было явно комфортно думать, что его собственные силы и слова имеют вес в ситуации и приведут к благоприятному исходу.
- Вы можете рассчитывать на мою помощь, но кроме меня и Ораро в этом склепе не будет ни одного человека нашей крови, покуда мой сын не будет спасён. Я так же запрещаю задавать вопросы его матери или жене. Первая достаточно настрадалась, а вторая к тому же ждёт ребенка. Мои рассуждения ясны?
- Да.
- Тогда я назову твой второй вариант, жрец. Если ты не сумеешь разрешить проблему, которая держит его в мире живых, тебе придётся его убить. Так или нет? – Сорос явно вновь обретал почву под ногами.
- Да.
- И это самая крайняя мера?
- Разве что вы хотите послать к Порогу Смерти за кем-то из самых опытных моих братьев. Я могу осуществить лишь эти два варианта. Второй лучше не использовать, так как это травмирующий опыт для души. Вероятнее всего, ваш сын и так переживает шок. Он может не понимать, почему его заперли в семейном склепе. Или понимать и сходить с ума от безысходности и страха. Так или иначе, искалечить его тело настолько, чтобы я мог провести ритуал и насильно подвести его душу к Порогу, это как ворваться к человеку в дом ночью, избить его, связать, завязать глаза и сбросить в пропасть.
- Тогда сделай свою работу качественно и как можно скорее. Тебе нужна мотивация в виде вознаграждения?
- По факту выполнения работы. – Харуст глянул на часы. – Мне может понадобиться отдых.
- Я полагал, что дорога каждая минута. – Нахмурился в недовольстве купец. Он, похоже, уже настроился на то, что кошмар вот-вот закончится.
- Мне может понадобиться время для медитации. Провожатый не наделяет властью своих служителей только потому, что мы щелкаем пальцами и говорим: «Эй, мне нужно упокоить вот это кладбище». – Как можно спокойнее постарался сказать молодой человек, однако усталость и ощущение дежавю от общения всё же вылились в иронию.
- Гренерг медитирует уже четвертый день на втором этаже и всё, что я слышу, это его молитвенные завывания. Потом он выходит, идёт к склепу, читает какие-то бесполезные псалмы и идёт молиться дальше. – Сжатый кулак сдержанно, предостерегающе постучал по подлокотнику кресла. – И ты считаешь, он не рассказывал мне того же, что и ты? Довольно с меня одного дармоеда. Задавай свои вопросы и решай проблему.
Ему показалось, что старик хочет добавить ещё что-то, но тот замолк.
- Разумеется, господин. Прошу прощения. – Едва ли стоило пререкаться с таким влиятельным человеком. Интересно было, всё же, посмотреть на этого Гренерга. Хотя жрец подозревал, что это был за тип. – Расскажите мне про Ораро, пожалуйста. Каким он был, чем дорожил в жизни. Кого любил и ненавидел. Понимаю, информация очень личная, но мне бы это очень помогло.
- Он мой третий сын. – Сорос снова задумался, а потом добавил с видом принятого решения. – Самый младший. Как я говорил, ему было шестнадцать. Он был женат на дочери Селеса, она ждёт ребёнка. Милая девочка, она была бы моему сыну хорошей женой. Дела у него шли как нельзя лучше, мы с Селесом теперь считай родственники, два богатейших человека в Рар-Гелег. Ораро торговал в Тола-Алот в основном. Да и не только торговал. Вместе с Селесом они приобрели там виноградники и посевы пряностей. Очень прибыльное дело. Весь торговый путь оттуда до Рар-Гелег изобилует потенциальными партнерами, покупателями. А там на юге рабочая сила дешевая. Сам знаешь, беглецы из разоренного пограничья Иоэ. На Запад не подашься, там эти дрянные болота. Либо к морю, либо к нам, либо в степи. А адалы постоянно воюют друг с другом, от чего к нам бежит ещё больше всяких бесклановых, беспризорных дикарей, которые быстро привыкают вкусно кушать и жить с крышей над головой. И готовы работать за это. Хорошее место.
- У него были какие-нибудь увлечения?
- Он любил кататься на лошадях, путешествовать. – Сорос сардонически ухмыльнулся. – Кто бы мог подумать, да?
- А в детстве?
- Очень хорошо учился. Я потрудился дать ему лучшее образование, какое могли позволить мои средства. Как и всем моим сыновьям. Я... - купец тяжко вздохнул, - гордился им. И горжусь всеми моими детьми. Они образец того, как дети должны оправдывать ожидания своих отцов.
- Расскажите ещё о его жене. Она ждёт ребенка, как к этому относился сам Ораро?
- Как мог он относиться? Это его ребёнок. Сын, надеюсь. Продолжатель рода, мой внук. Наследник всего того, над чем без устали трудился Ораро. Теперь мне предстоит завершить начатое. Уж будь уверен, когда парень подрастёт, он сможет вступить во владение богатыми плантациями юга, приносящими урожаи три раза в год. Это меньшее, что я могу сделать для ребёнка, растущего без отца.
- А если будет девочка?
От этого вопроса старика передернуло, однако он снизошел до ответа:
- Что же, значит, на то воля богов. Ты узнал всё, что хотел?
- Да. Дозвольте мне теперь поговорить наедине со своим братом по вере.
- Что ещё за секреты от меня в моём доме?
- Я должен узнать, к каким средствам он прибегал. Едва ли это разговор для ушей мирян, все знают, что провожатые обязаны оберегать секреты Смерти. Кроме того, подозреваю, если он за три дня не смог ничем вам помочь, то справедливо опасается вашего гнева.
- Ему стоит.
- Вот. И он будет куда более открыт для разговора со мной лично, чем если вы будете рядом. Господин Сорос, я прошу вас использовать это время, чтобы подготовиться морально к тому, что мы увидим в склепе. Это ваш сын, вы видели его в младенчестве и в зрелости, но поверьте моему скромному опыту, вы вероятно никогда не видели его таким, каким вам предстоит. Это всегда мучительный опыт. Без исключений.
- Он на втором этаже. У тебя двадцать минут, затем я хочу покончить с этим.
Разговор прошел не так, как желал Харуст. Сорос говорил об Ораро, как о самом себе. Это было ясно. Вопрос теперь в том, был ли сын такой копией отца, как воображал себе глава семьи. Если бы жрецу дали волю, он бы выпытал из старика все нюансы жизни погибшего – особенно важным ему казалось расспросить про жену. Однако не похоже было, чтобы его собеседник вообще воспринимал женщин как равных себе и достойных упоминания. Уже в коридоре молодой человек понял, что забыл спросить имена жены и матери умершего, однако решил оставить этот вопрос на потом, в слабой надежде, что после разговора с Гренергом ситуация немного прояснится.
Он прошел к лестнице, бросив мимоходом взгляд туда, откуда при его прибытии доносился женский плач. У задней двери дома сидела мать Ораро, если Сорос не солгал о том, что выгнал из особняка всех, кроме неё. Трудно было разобрать её внешность за те несколько мгновений, пока жрец имел обзор, тем паче голова была направлена в сторону приоткрытой двери, однако по худобе и согбенности осанки, морщинистым рукам заключил, что она сохранилась куда хуже своего мужа. Было ли причиной перенесенное горе, болезнь или просто безрадостная жизнь, Харуст не мог сказать, но ставил на первое и третье после общения с купцом.
Вверх по лестнице, мимо картин, призванных придать дому атмосферу знатности. Молодой человек не разбирался в произведениях искусства и как правило ограничивался двумя градациями – нравится и не нравится. Здесь дело было даже не в этом. В доме всё твердило о богатстве владельца. Не кричало, именно твердило. Строгость и роскошь, призванные уменьшать любого находящегося здесь в сравнении с хозяином. Харуст поймал себя на мысли, что, если бы Сорос умер, это место могло бы стать куда более терпимым. Уютным даже. Огромная доля его ауры исходила от того значения, которое ему придавал сам владелец – своим поведением, силой своей воли.
Жрец забыл спросить, в какой из множества комнат находился Гренерг, но по световому пятну под дверью рассудил, куда стоит идти. Прислушался, прежде чем постучать, но безрезультатно.
- Открыто… - Вымученно донеслось с той стороны
Харуст толкнул дверь и вошел, глядя на полного пожилого мужчину, сидевшего на кровати. Комната, судя по всему, была гостевой.
- Брат Гренерг?
- Д-да… это я.
Как и все в этом месте, он носил печать истощения от бессонницы. Круги под глазами, осунувшееся лицо, бесцветный взгляд. Жрец был коротко стрижен по моде времени, гладко выбрит, и, судя по одежде, не нуждался в милости богов, чтобы выжить. На пухлых пальцах красовались перстни – едва ли очень дорогие, однако они хорошо показывали зажиточность их владельца. Между двух выпуклостей груди, проступавших тем сильнее от того, что их владелец горбился, покоился на цепочке миниатюрный меч. Харусту оставалось только подавить разочарование – это был символ Палача, только у ордена не было символа. Меч придумали жители Державы, чтобы был идол, пригодный для коленопреклонения и отпущения благословений. Ношение настоящим жрецом такой вещи говорило или о великом милосердии к человеческой глупости, или о куда менее похвальных качествах. Например, о гордыне. Или жадности.
- Я брат Харуст. Я не так давно совершил паломничество к Порогу Смерти и был принят в орден. Меня попросили помочь тебе в упокоении Ораро. – Он закрыл за собой дверь.
Гренерг молчал, глядя на дверь в нерешительности, однако с большим усилием выдавил после:
- Господин Сорос.
- Он внизу. – Жрец прислушался, затем понизил голос и прошел в комнату, сев на кровать рядом. – Уверен, он не подслушивает. Но будем говорить тихо.
Его речь постепенно сошла на шепот.
- С чем мы имеем дело?
- Я думаю, Провожатый посылает мне испытание таким образом. Не знаю, близок ли я к разгадке тайны, которая поразила несчастного Ораро. Молитвы, которые я пробовал до сих пор, не помогли, но у меня есть ещё несколько, которые я не пробовал.
- Молитвы? – Недоумение Харуста было искренним.
- Что?
- Какие молитвы?
- Я провел семь заупокойных обрядов за эти дни, трём из них научился в своих путешествиях по стране. Один день я молился Провожатому пять часов подряд и не принимал ни пищи, ни воды. Я чувствую, как с каждым разом моё понимание растёт. Вот уже много лет с тех пор, как я осел здесь и посвятил себя уходу за усопшими этого города и его окрестностей, я не встречался с ожившими мертвецами. Боюсь, моя сила за это время поубавилась из-за отсутствия практики. Но… это испытание, Харуст. Сейчас, когда близится уже моя собственная смерть, Провожатый посылает мне испытание веры.
- За этим ты носишь эту штуку на шее? У Него нет знака.
- А, это, - Гренерг провел пальцем по серебряному лезвию, улыбнувшись, - это всего лишь для людей. Им легче, когда у Смерти есть образ. Существо с косой, ветер, уносящий жизни или человек, рассекающий нити жизни ударом меча. Ты ещё юн, я в твои годы так же чурался внешних проявлений веры, но нельзя забывать, что людям комфортнее принимать помощь от того, кого они могут понять. И если служитель богов выглядит… Я скажу иначе: что было бы, если бы все мы носили черные робы и доспехи, угрюмы были наши лица и нелюдимо наше обхождение? Когда-нибудь ты устанешь от странствий и поймёшь, что есть время, чтобы путешествовать в поисках знаний и деяний, ждущих свершения, и есть время, чтобы просто делать ежедневную работу для обычных людей. Тогда же ты поймёшь, что людям нужно уступать, ради их же спокойствия.
Елейные речи брата по вере имели в себе рациональное зерно, однако Харусту было не по себе. Он пытался охарактеризовать для себя этого человека. Тем труднее это было, что Провожатый никогда не раскрывал своих планов. Или почти никогда, но те, кому доводилось проникнуться его помыслами, меньше всего походили на людей. И хорошо, если один такой человек появится за несколько сот лет.
Сказанное Гренергом могло быть чистой правдой. Этот человек вызывал неприязнь своим видом, этой непростительной тучностью и украшениями, речами об уступчивости и добродетели. Почему-то молодой провожатый не мог серьёзно воспринимать разговоры о самопожертвовании от тех, кто позволял себе отъедаться до такого состояния. И от тех, кто носил бессмысленные символы. Но гордыня тоже была грехом, а планы Смерти на его слуг никому не ведомы.
- В твоих речах есть правда, брат Гренерг. Но Сорос дал нам двадцать минут на разговор, затем он желает, чтобы мы освободили мучающуюся душу. Я обрисовал перспективы так, как я их вижу: или поговорить с мертвецом, или уничтожить его, а душу подвести к краю силой. Если у тебя есть иные варианты, я доверяю твоему опыту.
Его собеседник ободряюще похлопал жреца по плечу, кивая:
- Провожатый не зря послал тебя сюда, брат Харуст. Сегодня мы подарим покой измученной душе. Я уверен. Тяжкие испытания последних трёх дней закалили мою волю, а в тебе я чувствую пышущее энергией молодости желание помочь ближнему. Вместе их будет достаточно, чтобы прервать страдания Ораро. Он услышит нашу молитву сегодня. Идём.
И Гренерг встал, словно некая внутренняя сила подарила ему вторую юность. Харуст даже улыбнулся краем губ от того, как преобразился этот обрюзгший, серый человек в богатом наряде. Это воодушевляло и, безусловно, брат Гренерг умел подобрать слова, и умел говорить. В лучшие дни, вероятно, этот тихий баритон смог внушить спокойствие не одному убитому горем.
За дверью их ждал Сорос – подслушивал? – он как ни в чём не бывало пригласил гостей спуститься. Возможно, молодой человек переоценил свою чуткость.
- Время подошло к концу. Мой сын страдал достаточно. Моя жена. Я. Доведите дело до конца. Гренерг, если мертвецы восстают после твоих обрядов, это не делает тебе чести как священнослужителю.
- Господин Сорос, Смерть – самое мистическое явление, которое можно вообразить, ибо никто ещё не возвращался оттуда. Лишь застывали на пороге, не в силах ни вернуться обратно, ни ступить вперед. И в мире множество странных сил, способных помешать переходу. Однако теперь я не один, брат Харуст поможет мне, и вместе мы сможем победить то, что удерживает вашего сына от упокоения.
- Так ты считаешь, что это какая-то злая сила?
- Не обязательно. Однако важно понимать, что, какая бы сила не противилась естественному ходу вещей и какие бы дела не держали усопшего в этом мире, первое можно перебороть милостью Провожатого, а второе возможно отпустить, когда душа поймёт, что её место за Порогом, и в этом нет ничего ужасного. Так же как входя в этот мир с рождением душа попадает в новые и невиданные доселе пределы, так же и в смерти она отправляется в новый виток пути. Что бы не держало её до рождения, она отпустила это, прибыв дитём в этот мир. Что бы не держало её в этом мире, она отпустит это, чтобы продолжить путь, и молитва Провожатому укажет ей путь, помогающий это сделать.
Закончив речь, Гренерг только кивнул, в глазах его, до недавнего времени почти безжизненных, теперь пылало устремление и вера в собственные слова. Харуст кивнул. Это могло сработать. Он никогда не был религиозным человеком. Провожатый был для него чем-то иным. Силой природы, возможно. Не доброй и не злой, просто ходом вещей, противление которому влечёт беды. Смерть – выбором, к которому необходимо прийти. Принять. Не совершать по наитию, лишь от того, что молитва воодушевила тебя. Нет, важно было осознать, что пора двигаться дальше, что это твоя обязанность перед окружающими и самим собой. Страшные вещи происходят с разумом, который живёт вечно. Множество безумных, неспособных уйти душ, скитающихся среди руин Порога Смерти – подтверждение тому.
Однако сейчас он готов был дать молитве шанс. В конце концов, один подход, представляющийся не важно насколько логичным, не может быть единственно верным в том, что касается таких таинственных вещей, как душа и разум.
- Что ты скажешь, молодой человек?
- Я скажу, что нам пора завершить дело.
Сорос промолчал, они спустились вниз, и купец повел жрецов к двери, ведшей в парк. Гренерг следовал за ним, приосанившись. Оба не обратили внимания на сидевшую на тумбе женщину. Теперь Харуст мог рассмотреть её лицо. Едва ли она была красавицей в юности, но этого и не требуется, чтобы горе и жизнь тебя изуродовали. Обвисшая кожа, морщины, пожелтевшие, мутноватые глаза. Дорогое платье не сглаживало впечатления, особенно сейчас, когда сил у неё держаться уже, кажется, не было. Она просто сидела, при приближении мужа спрятав взгляд, и только после того, как он вышел, рискнув посмотреть в след. Прикрывая дверь за собой, Харуст воспользовался моментом и посмотрел пристальнее, и ему тут же захотелось сказать что-нибудь утешительное, потому что перед ним сидело человеческое существо, в котором он не видел воли к жизни. Едва ли молодой человек разбирался в сортах апатии или отчаяния, но к Порогу Смерти совершали паломничество не только те, кто желал успокоить совесть или посвятить жизнь служению. Были те, кто просто хотел умереть. Люди, лишившиеся смысла в жизни, либо проведшие жизнь настолько удручающую, что много раньше срока их души желали отправиться дальше. Самоубийцы, желавшие сделать всё вдали от цивилизации, от законов, где никто не узнает и не будет оплакивать – ещё один труп для полей костей. И иные самоубийцы, которым нужна была помощь. Для многих последняя беседа с провожатым была одним из немногих опытов теплого человеческого общения, шансом, что тебя поддержат, хотя бы в конце. Некоторые даже уходили после этого прочь, найдя в себе силы жить дальше. Кто-то оставался, чтобы служить. Но многие пользовались безболезненным, умело исполняемым правом на смерть.
Мать Ораро была очень похожа на тех, последних людей. Её слезы, безвольно поджатая линия губ, темная от старости кожа, похожая текстурой на кору, вызывали у Харуста ощущение мучения, которое нужно было во что бы то ни стало прервать. Едва ли она проливала слезы только лишь по сыну, больше по всей своей жизни, хотя всё это могло быть лишь фантазией слишком эмоционального жреца. Он так и не спросил у Гренерга всего, что хотел – имени жены и матери, истинного количества детей. Трое перечисленных сыновей были взрослыми, но в Державе смерть одного или нескольких младенцев не была чем-то из ряда вон выходящим. Не задал вопроса об отношениях в этой семье, но глядя в эти глаза почему-то думал, что они были куда плачевнее, чем казалось. Может, он не бил её. Возможно, просто запер на всю жизнь в клетке своих желаний и повелений, методично убивая всё, что она когда-либо любила и о чем мечтала. Как будто насилие обязано быть физическим. Но Харуст не знал, и не знал, что сказать. И прикрыл дверь, устремившись за отдаляющейся спиной священника.
Склеп, возле которого дежурили двое могучего вида мужчин, представлял собой очень красивый собирательный образ древних гробниц, в изобилии оставленных империями прошлого. Древние творцы исчезали, оставляя после себя пустующие города и кладбища, на смену им приходили юные народы, поднявшиеся из неминуемо следующей за вырождением цивилизации эпохи варварства. Обретши секреты древних, эти люди перенимают архитектуру тех, кто был до них, видоизменяя её по своему вкусу, они пользуются нерушимыми черными дорогами, пронизывающими все уголки мира и пьют воду, текущую акведуками и трубопроводами, проложенными тысячи лет назад. Не каждый город настолько древний, но столица Державы была одним из таких – Вечным Городом, чудом света. И Сорос явно желал, чтобы усыпальница его рода походила на наследие древних.
Гренерг замер перед дверью, вид у него был уверенный, взгляд – твердый. Вечера в Рар-Гелег были прохладными, несмотря на теплое время года, и сейчас во всём, что окружало пятерых людей, чувствовалась атмосфера напряженности и рока. Удивительные изменения вызывает в, казалось бы, самом обычном окружении контекст: не будь в склепе заперт живой мертвец, не были бы такими зловещими порывы ветра, и траурными не казались бы свисающие к земле ветви деревьев. Живописный сад от одной детали из спокойного места отдыха превращался в логово затаившегося кошмара, и проклятыми кажутся корни, питающиеся от земли, не способной удержать в своих объятьях усопшего.
Мордовороты, вооруженные топорами, переводили взор со священника на своего хозяина, и Харуст прекрасно понимал их неуверенность в могуществе жреца. Безусловно, Сорос или хорошо платил им, или имел иные рычаги давления, и оба не боялись того, что находится за дверью. Ухоженность костюмов лишь подчеркивала грубость черт и шрамы, а в глазах не отражалось никаких чувств. Нет, они не боялись. Едва ли они вообще чего-то в этой жизни боялись – наверняка эта парочка побывала в таких передрягах, что это чувство за частотой использования истончилось, как старый точильный камень. Зато сомнение там было. Это определённо была не первая проваленная демонстрация со стороны Гренерга.
- Начнём. – Глубоко вдохнув, сказал наконец тучный священник и опустился на колени.
- Насколько я понял юношу, вы собирались в склеп. – Купец положил руку на плечо Гренерга, произнося эти слова с побудительной интонацией.
- Мы не можем рисковать, открывая эту дверь. Случается, что, возвращаясь в мир, мертвец обретает странные способности… - Неуверенно начал жрец, но Сорос схватил его за шею, его пальцы утонули в складках подбородка.
- Ты что же, дрянной шарлатан, думаешь я совсем из ума выжил? Ты проводил свои обряды над телом моего сына, ты тут выл, как побитый пёс, якобы молился. Я могу сложить два и два, ублюдок. Вот эти парни если понадобится справятся хоть с тремя такими, как Ораро. А если ты ещё будешь дурить мне голову, я тебя там закрою с ним, понял? Ты ведь этого боишься, свинья. Ты боишься того, кого не смог проводить до порога. Ты боишься, что твой бог тебя больше не бережет…
Побледневший жрец не решался сопротивляться хватке старика, явно не настолько сильной, чтобы её нельзя было сбросить. Всё катилось к чертям. Харуст боялся этого – терпение Сороса кончилось, и он больше не намерен слушать сказки, ему нужен был результат. Гренерг с самого начала произвел впечатление не имеющего никакой власти, кроме дарованной ему красноречием. Это могло дурить людей в относительно спокойном городе вроде Рар-Гелег, но не пригодилось бы там, где народ имеет дело с посмертными проклятьями на регулярной основе. То, что толстяк боялся встретиться с Ораро лицом к лицу было несомненным, но действительно ли его молитвы не имели силы…
- Господин. – Как можно тверже прервал гневную тираду купца Харуст.
- Что?
- Вполне вероятно, что ваш сын сейчас стоит по ту сторону и слушает, как его отец хочет задушить священника, призванного ему помочь. Позвольте нам провести обряд. Если это не поможет, я отправлюсь в склеп и поговорю с Ораро лично, с вашего позволения.
Сорос смотрел на него с ненавистью и презрением. Так смотрят на нищих, безмозглых оборванцев, просящих милостыню на улице.
- Вы ничего не теряете от того, что брат Гренерг проведет свой обряд. В случае же, если Провожатый вновь не откликнется на его молитву, я клянусь, что доведу дело до конца по-своему. Теми способами, которые я вам обозначил. Сперва первым, если не выйдет – вторым. Я клянусь.
Это было ошибкой. Хотя Харуст не знал, как себя требовалось вести, чтобы выйти из этой ситуации благополучно. Ударив стоявшего на коленях по лицу так, что тот не удержал равновесие и завалился на бок, купец плюнул на него и процедил сквозь зубы:
- Мудаки. Безмозглые мудаки. Если бы вы думали головой, а не задницей, вы бы знали, как опасно мне врать. Ты что, думаешь, я в своём доме не узнаю, что происходит у меня на втором этаже? Эта куча свиного сала причитает с того самого момента, как первая молитва ничего не дала. Хорошо не попытался убежать, или я бы его приказал зарыть живьём. Хочу, чтоб вы оба поняли – ваша жизнь здесь ничего не значит. Мне важно, чтобы мой сын отошел в мир иной, как полагается, и, если для выполнения обязанностей мне придется вас посадить на цепь и страшно пытать… никто вас не будет искать здесь.
Казалось бы, Сорос немного успокоился, однако затем внезапно пнул свернувшегося от страха калачиком Гренерга. Он наносил ему удар за ударом по животу и по ногам, повинуясь потребности сдавших нервов. Или просто своего истинного лица.
- Да. Прекрати. Ты. Уже. Скулить. Тупое. Животное. – Выдохшись, он кивнул одному из своих охранников. – Всё, надоело. Моргром, поставь эту собаку на ноги. Юноша, ты чего стоишь? Не видишь, от Гренерга толку уже никакого. Давай, тебе идти впереди. Прямо туда, в склеп. Читай свои молитвы, сейчас оба будете впущены внутрь. Приготовьте им по факелу, ребята. А мы пойдём следом. Если они решат просто забить моего сына до смерти, уж лучше он умрёт от наших рук. Похороним его на новом месте, прямо поверх этих двух фокусников.
Громила не без труда помог жрецу подняться – того не слушались ноги, а побелевшая кожа не оставляла сомнений в том, что бедняга переживает шок. Харуст, проходя к входу, остановился на секунду и положил руку на плечо старшего брата.
- Держись позади, брат Гренерг, и ничего не бойся. Это лишь испытание веры.
Он старался, чтобы слова звучали без иронии. А затем встал напротив входа, закрыв глаза. Он приготовил палицу и небольшой щит – всё, чем владел из оружия.
- Открывай-ка дверь. Моргром, держи свой топор наготове. – Сорос колебался. Едва заметный спад уверенности. Харусту даже показалось, что он услышал, как купец сглотнул, когда новенькая, крепкая дверь тихонько отворилась.
- Он в глубине склепа. Не бойтесь.
Харуст шагнул внутрь, открыв глаза. Воняло тошнотворно, как и полагается любому подобному посмертному вместилищу. Впрочем, воскуряемые благовония должны были перебивать запах, если бы только у кого-то была возможность делать это последние дни. Выставив палицу перед собой, точно факел, жрец двинулся вниз. Он слышал удивленный возглас Сороса после того, как оружие засветилось, разгоняя тьму впереди, так же ясно, как и ощущал хватку на своём плече закостеневших от ужаса пальцев Гренерга.
Впору было бы подвергнуть сомнению заявления купца о шарлатанстве, однако юноша сумел сдержать гордыню. Достаточно было того, что он знал сам, на что способен. Умение изгонять естественный мрак было далеко не самым полезным, хотя и куда более универсальным. Куда больше Харуст ценил дар Провожатого чувствовать нарушения хода вещей, которыми являлась нежить. Наверное, тому был виной Порог Смерти. Выживание в этой суровой земле, где каждый шаг сопровождается хрустом костей или поднятием векового праха, приносит опыт наблюдения за теми, кто должен был уйти сотни лет назад, но остался. Большинство – в виде духов, бестелесных, многие сейчас уже почти неуловимы взглядом или чувством, и только ощущение неправильности, терзающее любого пилигрима, наводит на мысль об их присутствии. Покидая священную землю, ты первым делом поражаешься, насколько это тягостное ощущение незавершенной смерти запало в тебя. Это нельзя сравнить с горем, отчаянием или любой иной эмоцией, потому что это не эмоция вовсе. Именно чувство, некое новое, пробуждающееся лишь потому, что ты переступил черту, непредназначенную для людей. Большинство земель вне Порога лишены его, и это ощущение сенсорной пустоты, признаться, даже вызывало подчас тоску у Харуста. Но в местах, где законы смерти нарушаются, всегда можно открыться этому чувству вновь. Как снять повязку с глаз. Или вытащить из ушей пробки. Одна из причин, почему считается, что места, приютившие нежить, имеют тягостную атмосферу вокруг себя – для большинства людей ощущение присутствия не кажется чем-то нормальным.
Что же, Ораро был внизу. Возможно, таился в засаде, но эту мысль можно было списать уже тогда, когда Харусту открылся самый рудиментарный обзор залы. Свет выхватил стоявшую возле ниши с выпавшим и развалившимся гробом фигуру. Чувства не подводили, именно туда они и вели жреца с момента начала спуска.
- Четверо… Ораро. – Растолкав сторожей, Сорос протиснулся вперед, встав рядом с Харустом. Он уже не обращал внимание на Гренерга, спрятавшегося за спиной юноши с видом панического ужаса на лице. – Сын…
Присутствующих мало волновал запах. Купца занимала лишь фигура возле поваленного гроба – крышка его была сорвана, стенки выломаны, очевидно при попытке Ораро выбраться – охранники только морщились, но едва ли это было их первое пребывание в зловонной дыре вроде этой. Гренерг молился тихим, дрожащим голосом и сжимал до боли плечо юноши, а Харуст не отрываясь сверлил взглядом мертвеца, словно пытался загипнотизировать. Нужно было отдать должное Соросу, это место хорошо вентилировалось, хотя молодой жрец не был фанатом подземных мавзолеев. Его вообще приводила в изумление культура сохранения мертвецов вне земли, вызванная байками о «чистоте» подобного способа. Оставь свиную тушу в ящике посреди поля и в конце концов ты так или иначе получишь зловонную груду жижи, просто запертую в ящик. Мумификация была выходом, но такая традиция мало практиковалась в Державе. И во всех случаях смерть была грязной, вонючей и страшной.
- Сын! – Вскрикнул купец, голос его дрожал. – Ораро! Это я, твой папа. Я привел людей, которые помогут…
Медленно, неуклюже фигура обернулась. Мертвец не обладал тем контролем над телом, которое имеет живой, его движения напоминали отчаянные попытки разбиваемого параличом человека: грудная клетка едва функционировала, повинуясь привычке, и при каждом вдохе и выдохе порождая тихий хрип; глаза заплыли, кожа позеленела и сам труп казался опухшим от раздувших его газов, которые высвобождались с отвратительным звуком во время движения через рот, ноздри и иные естественные отверстия. Неизменно сопутствующие разложению выделения испоганили костюм. Конечности Ораро дрожали судорожно, когда он пытался перестроиться из положения в положение.
- Четверо… - Сорос схватился за голову, тряс ею, как будто пытался сбросить кошмарный морок. – Жрец. Жрец. Делай что-нибудь. Я приказываю.
Харуст, впрочем, не слушал. Он продолжал смотреть на мертвеца в молчании, прислушивался. Некоторая нежить умела говорить – это был явно не тот случай. Если только его не дурят. Ораро явно имел самый рудиментарный контроль над своей смертной оболочкой. Кажется, даже не понимал, какое могущество таится в воле одной души, отказавшейся пересечь Порог. Его гниющего горла и легких не хватало, чтобы издавать членораздельные звуки. Вероятно, все усилия души уходят на то, чтобы заставить двигаться конечности. Жрец пошел вперед, ощущая, как резко, в ужасе отцепились от него пальцы Гренерга. Булаву отвел в сторону, опустил щит:
- Я не враг. Ораро, я не враг. Я провожатый. Меня зовут Харуст. Позволь мне с тобой поговорить.
Мертвец сделал шаг назад – нелепая попытка отшатнуться. Жрец остановился, подавляя инстинктивное желание утереть со лба пот. Он чувствовал вину за то, что жил. Что дышал сейчас ровно, размеренно, насколько мог, перед этим измученным человеком, силящимся просто стоять прямо. Он хотел спросить: «Ты можешь говорить?», но это звучало бы жестокой насмешкой. Была нежить, которая умела – могущественная, способная постоять за себя. Сбросившая первичный шок от осознания своего проклятого существования. Наслаждались такие существа им или ненавидели – предмет для дискуссий. Но Ораро ещё не преодолел эту черту. Боги, как ему должно быть сейчас страшно.
Харуст сжал зубы от ненависти к происходящему. Дорого он отдал бы, чтобы оказаться с Ораро наедине, не заставлять окружающих видеть этот… позор. Но потом расслабился, направив взгляд в пол и прислушался. Речь была проявлением силы, но был и слух. Безмолвные для простых людей духи Порога Смерти открывали для провожатых новый, удивительный мир своих жизней, оборвавшихся сотни и тысячи лет назад. Нужно только уметь их слушать. Харуст концентрировался на этой мысли, на том чувстве, что позволяло ему безошибочно определять положение Ораро относительно себя. Слух человека – это особенность его тела. Слух духа – это проявление силы воли.
Молитвы Гренерга и мерное дыхание сторожей, и сбивчивое Сороса, всё это он отстранил от себя, открывшись крику отчаяния и страха, сперва далёкому, точно горное эхо, но вдруг налетевшему подобно ударной волне и заставившему вжать шею в плечи.
«Кто здесь?! КТО ЗДЕСЬ?! Боги, как страшно… это ад?! Боги! Ответьте мне, Боги, УМОЛЯЮ!»
Кажется, дела были ещё хуже.
«Почему я не слышу свой голос?! Кто здесь?! Я слышал кого-то, клянусь, я слышал. ОТЗОВИСЬ, КТО БЫ ТЫ НИ БЫЛ!»
Он не понимал, что он мёртв. Из таких выходили безумные ужасы, рыскающие без цели по погостам и катакомбам. Стереотипные ожившие мертвецы, пытающиеся хватать за ноги, преследующие всякий движущийся и издающий звук или запах объект и комично врезающиеся в дверные косяки при каждой удобной возможности. Многие разорители могил потешались над этим видом нежити, когда понимали его относительную безвредность. Проблемой было лишь то, что в этой гниющей, падающей и поднимающейся, гоняющейся за каждой тенью оболочке сходила с ума душа, которая по каким-то причинам так и не смогла осознать, что она заточена в трупе. Уделом её было медленно терять рассудок. Физически мертвое тело не способно было видеть, слышать или чувствовать что-либо нормально. Эта способность деградировала стремительно и мучительно, покуда не оставалось ничего, кроме сенсорной пустоты. Если дух не найдёт в себе сил перешагнуть через границы плотских ощущений и стать чем-то большим – пусть даже чудовищным – его ждёт вечность одиночества. И тогда никто не знает, к каким краям сумасшествия приведёт бесконечное скитание в беседе с самим собой и бессловесных мольбах о помощи.
Почему Провожатый допускает это, Харуст не знал. Впрочем, был ли этот мир вообще когда-либо милосердным…
- Ораро, услышь мой голос. – Жрец говорил тихо. То, что могло передать душе бесполезное тело, его не интересовало. Слова должна была донести воля. Собрать её в кулак, наделить силой и говорить вне мира смертных – едва ли существовал для кого-либо универсальный алгоритм подобного действа.
Харуст знал о заклинаниях, о медитациях, долгих ритуалах, подразумевающих употребление наркотиков или введение в транс посредством музыки. Кто знает, почему одни техники годились для определённых духов и людей, а иные – нет. Ему хотелось верить, что ключевым компонентом является воля, сосредоточение её посредством нужного метода. Значит, все они были равноправны в своей сути. Если бы только было так просто познать это, как убедить себя путём рассуждений.
Ответа не последовало, но была реакция: труп дернулся, а жрец ощущал, как душа, заключенная внутри, прислушивается. Годились ли вообще разлагающиеся органы чувств для чего-то, кроме удобрения? Могли ли они улавливать звуки, изображения, запахи? Могло статься так, что поведение, наблюдаемое за ожившими мертвецами, было лишь проекцией их ещё живых инстинктов на мёртвую плоть: попытка дышать, когда воздух уже не был нужен, судорожные движения глаз, как будто ими было можно что-то увидеть. Но Палачи были слишком дезорганизованным орденом, держались обособленно даже друг от друга, чтобы из их совместных изысканий родилась какая-либо посвященная нежити наука. А некромантия чаще всего мало задумывалась о таких тривиальных вещах, как принцип действия, стремясь лишь к результату, борьбе с которым Провожатые также посвящали свои жизни.

Нужно было говорить громче. Но не голосом, а мыслью, и Харуст сделал несколько осторожных шагов к мертвецу, не открывая глаз – он и так чувствовал его присутствие. Это приближение не несло иной цели, кроме как убедить самого жреца в близости его души к истязаемой. Люди вообще очень много вкладывают смысла во взаимосвязь действий физических с мистическими, иначе не появились бы ритуалы и заклинания, и подношения, являющиеся ничем иным, как попыткой олицетворить неосязаемые магические силы в реальном мире. Главное было убедить себя в собственном могуществе.
«Ораро. Ораро. Ораро!» - Оставив слова, жрец испустил мысленный клич, направляя его своей волей к душе, замершей в ожидании.
«О, слава Богам, что услышали мои крики! Умоляю, простите меня за мою жизнь во грехе и неверии, пощадите и спасите из этого ада! МНЕ ОЧЕНЬ БОЛЬНО! Что бы я ни… за всё, что сделал я, я раскаиваюсь!..»
На Харуста обрушился шквал мыслей, начисто лишивший его ощущения реального мира. Оставалось лишь концентрироваться на собственном дыхании, замерев. Он принял его голос за Богов, что было не таким уж редким явлением для ожившего мертвеца, не знакомого со способностями Провожатых. К счастью, Боги предпочитали не общаться со смертными, отвечая на мольбы лишь дарованием силы и прозрений – и это было милосердно с их стороны, ибо те, кому доводилось получить от повелителей мира больше, платили страшную цену.
Ораро каялся, и от истовости его молитв и откровений они сливались в невозможный для восприятия поток. Так высвобожденный из пыточной пленник, весь в крови и поту, не утруждая себя утереть обслюнявленные и дрожащие губы, рыдает у ног своих спасителей, ещё не зная, что всё это значит – долгожданное отдохновение или новые, более страшные муки. Он плачет, пытаясь говорить сквозь выбитые зубы, но от волнения лицо немеет и язык не слушается, и всё наболевшее выливается бульканьем, мычанием и бессвязными вскриками. Впрочем, Харуст не спешил прерывать Ораро. Было у этой истерики одно полезное качество – она вентилировала наружу все боль и отчаяние, что копились в этой душе с момента её возвращения в мир. И, лишь когда лавина мыслей замедлилась, он позволил себе заговорить вновь.
«Ораро, всё будет хорошо. Не бойся. Ты не в аду…» - и осекся, не зная, какие подобрать слова.
«Где же тогда, о Боги? Что должен сделать я, чтоб эта пытка прекратилась?»
«Послушай… Я не Бог. Всего лишь провожатый, служитель того, чьё имя носит мой орден. Это не ад. Я умоляю тебя собрать волю в кулак и принять, поверить в то, что я тебе скажу. Ты – мёртв. Ты упал с лошади и сломал себе шею, но твоя душа не покинула этот мир. Я здесь, чтобы помочь тебе.»
«Нет… нет… нет! НЕТ!» - Крик Ораро, протяжный и неестественно сильный, ибо исторгала его не грудь, а разум, заставил Харуста съёжиться. – «Этого не может быть. Ложь! Почему тогда так больно?! Почему я парю во тьме, терзающей меня такой болью, словно меня варят в масле?! Если это не ад, почему здесь так пусто, клянусь Четверыми!»
«Потому что мертвое тело не может чувствовать мир вокруг. Твой дух в ловушке, он вернулся в единственную оболочку, которую знал, но она больше не может поддерживать жизнь. О, Ораро, умоляю, не отчаивайся и поверь мне. Я здесь ради тебя, вместе мы…»
«А БОЛЬ?!» - Харуста перебили.
«Душа силится ощутить мир через сосуд, который вмещал её с самого рождения. Но сосуд гниет. Твоя боль – муки тлеющего тела.»
Жрец ожидал нового приступа, но вместо этого ощутил нечто вроде облегчения. И в следующей мысли, которую он сумел уловить, было подозрительное спокойствие. Достаточно подозрительное, чтобы заставить Харуста волноваться.
«Хорошо. Это всё объясняет. Как больно, Боги. Возможно, я не сошел с ума. Хотя, видит Провожатый, мне кажется, что я провел в этой темнице вечность. Скажи, жрец, где мы сейчас?»
«В фамильном склепе.»
«А кто позвал тебя?»
«Отец.»
«Я, должно быть, напугал его до жути, когда он спустился сюда и увидел меня. Я думал, я схожу с ума и вижу… вещи. Или что это пытка, придуманная в наказание.»
Харуст никак не отреагировал, однако Ораро, очевидно, уже приспособившийся чувствовать своего собеседника, понял его недоумение.
«Мне было видение. Будто в этой тьме я вижу лик отца. Тянусь к нему, но он ускользает. Отворачивается, и ускользает от меня. Должно быть, я до жути напугал его… Что будет дальше?»
«Я помогу твоей душе обрести покой. Подведу её к Порогу, за которым её ждёт Провожатый.»
Ощущения на сей раз были тревожными, они не нравились жрецу – душа сопротивлялась. Он чувствовал гнев, чувствовал обиду. Решимость и жажда жизни разгорались внутри Ораро. В этом не было ничего удивительного, если подумать – молодой человек в расцвете своих сил ломает шею, оставляя беременную жену, родителей и близких. Впрочем, возраст здесь не всегда имел значение. Люди просто любили жизнь. И любой шанс, даже чудовищный, был притягателен.
«Ты не хочешь.» - Констатировал факт Харуст.
«Провожатые хорошо чувствуют желания умерших.» - Язвительно ответил мертвец. – «Я настрадался достаточно, чтобы менять выпавший мне шанс на неизвестность. Что если там, за Порогом, настоящий ад?»
«Ты не знаешь. Никто не знает.»
«Именно. Уж лучше я научусь терпеть боль здесь. Одно видение было, будут и другие. Я хочу остаться, жрец. Я хочу жить, увидеть, как вырастет мой ребёнок, пусть даже издалека. Защищать их, пусть я никогда не смогу показаться перед ними в таком виде. Я хочу…»
«Убить отца, да.»
«Откуда, во имя всего святого, тебе-то знать?!»
«Ты только что сказал, мы хорошо чувствуем желания умерших. Тем более, я с ним общался. Я гадал, похож ли ты на него так, как он себе воображает.»
«Я. Не. Мой. Отец.» - Мертвец брыкался в ярости, Харуст чувствовал это. Ораро был для него почти родным братом, так что они легко обменивались малейшим изменением настроения. Он был открытой книгой, слова в которой начинали мало-мальски приобретать смысл.
«Я знаю. Я это чувствую в тебе. Обида, всё детство проведено в попытках заслужить его любовь, но всё, что ты чувствовал – лишь гордость и требование делать больше.»
«Как призовая собака!» - Эти слова они сказали хором.
«Я лишь хотел, чтобы он любил меня. Мою мать, братьев. Но старый скупердяй был озабочен тем, что считал деньги и ездил заключать сделки. Верховая езда, математика, фехтование… Во имя всего святого, да мне вообще нравится медицина, но всё, что я получал от него – уроки счетоводства, политики, заучивание родословных его влиятельных дружков и партнеров, чтобы не приведи Порядок я не ударил в грязь лицом. Ведь мы должны заслужить уважение! А как этот ублюдок обращался с матерью… У неё были мечты, знаешь ли. Надежды, о которых она пела мне, сидя вечерами у колыбели, о которых она рассказывала, когда мы гуляли в одиночестве по парку в старом городе. Знаешь, каково это, быть женой тирана, который относится к женщинам, как к своим рабам-южанам? Он бил её, он втаптывал в землю всё, что она любила, и любое проявление свободы воли воспринимал как бунт. Он не человек, он – дракон, спящий на своих сокровищах и убивающий, чтобы сделать груду ещё больше. Берущий от окружающих всё, что ему захочется, и умывающийся их слезами. И каково жить, когда из тебя пытаются сделать то же самое, когда тебя заставляют становиться его копией, пока ты не перестаёшь понимать, где Ораро, а где Сорос Второй, ещё более богатый и мерзкий. Клянусь, жрец, этим камнем и этой кобылой правила в тот день воля Богов, ибо тем вечером я отравил бы его вино. Я бы задушил его подушкой. Нет, голыми руками. А тело положил в склеп, которым он так гордится!»
- Ораро! Сын мой, что ты говоришь! – Мир обрел образы и краски так внезапно, так резко обрушились в уши звуки и чувство биения сердца было столь сладким, что мертвец опешил и умолк.
Он видел себя. Свой труп, вернее, стоящий перед ним, точно чучельник укрепил каркас и прибил к полу. Зловоние лезло в ноздри, а свет булавы в руке выхватывал из тьмы очертания склепа и человека, стоящего сейчас сбоку, схватившегося за плечо, не принадлежавшее ему, но ставшее продолжением его воли. Жизнь была сладостным, богатым фонтаном, бьющимся в теле жреца, и Ораро мог ощутить гнев не только духом, но и плотью – горячей, с текущей кровью и сердцем, заходящимся от гнева.
- Как смеешь ты говорить такое обо мне… Жрец, что бы ты ни сделал с моим сыном, это не то, что я тебя просил! Ты обещал, ты клялся, что даруешь ему покой, но не эту профанацию любви…
- Да что ты знаешь о любви, высохший упырь! – Он кричал так, что голос срывался, и вспенившаяся слюна обрызгала костюм купца. – Палач, отдай мне эту руку с оружием, чтобы я мог разбить ублюдку голову! Он недостоин жизни, за всё, что сделал! Я не отдам ему мою жену, чтоб превратить её жизнь в лишенное всех радостей существование марионетки, я не отдам ему своего ребенка, чтоб он продолжал выводить свой род, как новую породу собак!
Сорос побледнел и опустился на колени, хватая ртом воздух. Он вцепился в ноги Харуста… нет, в ноги своего сына, Ораро, выдавливая из глотки слабые слова:
- Всё, что я делал, всё ради вас. Ты, твоя мать…
- У неё есть имя! Ты хоть помнишь её имя, отец, или она для тебя одна из тысяч жен и матерей, живущих на земле?!
- Алула. Я всё помню, Ораро, прошу, дай мне договорить. Всё, что я делал – всё ради вас. Чтобы весь мир был у ваших ног, чтобы вам никогда не пришлось знать нищету и нужду, как мне, чтоб ваша молодость была сытой и достойной, и все радости были доступны.
- Какие радости? – Прошептал он, глядя на старика у своих ног с презрением. – Когда ты видел её в последний раз? Говорят, когда-то она была самой красивой женщиной, что видел этот город, но ты высосал из неё всю жизнь. Рожай, рожай детей, веди себя, как подобает благородной даме, носи украшения и корсет, не смей показываться на глаза без разрешения, сопровождай меня в болезни и в горе, ибо что, владетельным Мор-Ромам потом шептаться, что меня собственная супруга не слушается?! А что со мной? С моими братьями, с их женами? С Илоией, с которой ты заставил Дисида развестись, когда она родила ему девочку, вместо очередного наследника, которыми ты бредишь, старый козел? Что до того, что ему приходится в тайне от тебя содержать их, ибо ты запретил им близко приближаться, пригрозив выгнать из города? Ты не знаешь иной любви, кроме любви к самому себе. Все, кто тебе дорог – просто ценные вещи, обязанные служить своей цели, иначе они теряют свою ценность. Я презираю тебя, отец. И я никуда не уйду. Если понадобится, я буду бродить ожившим мертвецом в твоём саду и бросаться, как бешеный пёс, каждый раз, когда ты попытаешься приблизиться хоть на шаг к моей семье. Моей любимой Анне…
Впервые за этот день Харуст увидел, как старик плачет. Униженно, не стесняясь никого, забыв о гордости, статусе и накопленных богатствах. Поливая слезами запачканные дорожной грязью его сапоги. Он напоминал сломленное бурей дерево, державшееся до этого момента вопреки всем невзгодам и превратностям судьбы, и тем сокрушительнее было его падение. Старое, слишком толстое, слишком сухое, оно уже не умело гнуться, и уповало лишь на ту силу, что набрало за годы высасывания жизненных соков из почвы. У его подножья не росло ничего, ибо это дерево не оставляло ни света, ни влаги другим, и сейчас ствол рухнул на безжизненную землю, ломая ветви с оглушительным треском, пытаясь цепляться ими за камни и трещины в земле, чтобы безжалостная буря не подхватила его под кроной, как зонт, и не подняла в воздух, где уже не будет спасения.
Что же до Ораро, то он видел этого человека таким впервые за всю жизнь. Этот сильный, безжалостный человек, имевший связи везде, купивший всё и способный убить человека на улице, оставшись неприкосновенен для закона, ни разу на его памяти не плакал. Почему-то чувство жалости, вызванное подобной картиной, лишь раздуло гнев, укрепило отвращение, которое сын испытывал к своему отцу, и рука с булавой попыталась податься вверх для удара, что должен был положить конец тирании, всем страданиям. Никогда ещё решение не было таким простым и очевидным, всего лишь один удар.
Харусту стоило невероятных усилий удержать палача от исполнения приговора. Казалось, буря, что сломила старика и бушевала… нет, которой стала душа Ораро, пытается разорвать на части его собственную. Жажда жизни и жажда мести слились воедино, порождая чудовище. Он допустил ошибку, позволив Ораро и Соросу уладить свои разногласия раз и навсегда, он ошибся, впуская мертвеца в своё тело и тем самым обрекая свою душу на муки не менее болезненные, чем пребывание внутри трупа. И теперь эта тварь, в которую превращался Ораро, желала мстить, извращая всё светлое, что она противопоставляла своему прародителю, на угоду своей жажде. Любовь становилась поводом для убийства – история множества заблудших душ, знающих, что на иное они не способны. Их никогда не примут в мире живых, им не будет покоя. И от голода жизни каждая эмоция, особенно в захваченном теле, переживалась десятикратно сильнее, месть становилась самоцелью, ибо была самым живучим из чувств, а любовь и инстинкт защитника – двигателями и оправданиями.
Дрожа от натуги, точно канат, которым связали бесноватого, жрец не позволял ему ударить. Он искал способ, нужна была фраза, нужная фраза. Что-то, что внесет разлад в этот набирающий силу вихрь ярости:
- Слова Ораро? Или Сороса Второго, идущего к своей цели?
- Что?
Интонация в голосе жреца менялась стремительно, вторя личностям, попеременно захватывавшим власть над едва успевающей выдувать воздух глоткой.
- Что будет дальше, Ораро? Заставишь свою мать быть счастливой? О, я уверен, живой мертвец, убивший её мужа – самого паршивого из всех, но мужа – будет встречен с распростертыми объятьями!
- Заткнись! Он это заслужил! У неё будет всё, она сможет жить так, как её захочется!
- А её разум? Она пережила смерть сына, теперь ей предстоит пережить смерть мужа и возвращение её чада в облике чудовища. Конечно, если она сойдёт с ума от этого кошмара, легче будет с ней жить. Она будет разговаривать с тобой совсем как с живым. Может ты даже заставишь её мумифицировать твоё тело, чтобы замедлить разложение.
- Я никогда… Заткнись! Мне ну нужен этот мешок гноя, я возьму твоё тело!
- А, и заявишься к своей жене затем! Гениально! Здравствуй, Анна, я украл чужое тело, теперь мы всегда будем вместе! А ещё теперь я буду охранять тебя до самой твоей смерти, тебя и наших потомков! Пока это тело не истлеет, и мне не придётся найти новое! Но ничего, если ты будешь вымачивать меня в специальном бальзаме, я продержусь подольше. Главное не целоваться и не спать вместе, если конечно ты не из тех, кому…
- Всё будет не так! Я буду их стражем, я буду в тенях, я уничтожу любого, кто посмеет разрушить их счастье!
- Как твой отец? Любого, кто окажется недостоин приблизиться к представителям великого, самого аристократического и богатого рода Соросов. А потом твой ребенок сделает что-то, что тебе не понравится, и ты бросишься исправлять ошибки. Ты задушишь в ночи каждого, кто посмеет отказать ему в его желаниях, и он будешь лишь думать о том, почему след мертвецов сопровождает его в этой жизни…
- ХВАТИТ.
- Не стесняйся. Я уж не говорю обо мне. Моя душа ведь ничего не значит, её можно выбросить прочь. Или растерзать на тысячу частей, пока я не стану тенью на задворках твоего разума, тихо, почти неслышно молящей о пощаде. Как один заблудший дух внутри собственного мертвого тела, над которым эта тень решила сжалиться. О, какая глупость и какая предсказуемость! Ведь все в Рар-Гелег знают, что приближаться к Соросам всё равно, что селиться рядом с логовом дракона. Прошу, сил у меня уже совсем немного. Осталось расправить крылья и занять своё законное место на горе золота.
Тени заплясали на стенах, когда булава упала на пол, а рядом с купцом на колени рухнуло второе тело, отчаянно хватаясь за голову, как если бы десятки червей ползали под коркой черепа. Ораро… Харуста трясло от переживаний. Отчаяние, гнев, любовь, обида, жалость и презрение, и жажда жизни с обеих сторон сливались, ввергая оба разума в состояние истерики, грозившей перерасти в безумие.
- Я не заслужил этой смерти, я был слишком молод. А я хотел помочь тебе, и вот как ты отплатил за это. Как ты не понимаешь, что смерть придумана не просто так! Но она так несправедлива! Почему мы не можем прожить долгую, счастливую жизнь?! Я не знаю! Чего ты от меня хочешь?! Если бы я мог, я бы даровал вам всем вечную жизнь и право умирать, когда вы захотите, но всё не так. Всё не так. Вечность творит страшные вещи… Пожалуйста, Ораро. – Человек, имя которого теперь трудно было определить, плакал, раскачиваясь вперед-назад, как умалишенный, терзаемый кошмаром. – Я никогда больше их не увижу. Моя жена, мой ребенок, братья, матушка моя, я так боюсь, я так и не сказал вам всего самого важного. Но разве шанс сделать это не будет куплен ценой всего, во что ты верил в жизни, Ораро? Я не знаю. Не знаю, мне страшно, и я хочу, чтобы всё было как раньше. Ну почему этому поганому камню нужно было упасть именно сейчас. Порядок, Создатель, Борьба, Смерть, что сделала вам эта душа, чтобы обрывать её путь так?
Казалось, что сейчас свод гробницы обрушится, чтобы положить конец этому отвратительному спектаклю, рожденному из недосказанности и несчастья, но камень оставался крепким, как никогда, и троица позади вынуждена была наблюдать за тем, как старик, найдя в себе силы, приподнялся и бросился на жреца, обнимая его со всей силой, на которую были способны немеющие руки. Гренерг, кажется, потерял сознание, и сейчас безвольной кучей лежал между стражами, не смевшими сводить расширившихся в ужасе глаз от нечестивого представления в центре комнаты: застывший труп и пара, от безысходности ситуации ревевшая, будто два оставленных в лесу ребенка, жмущихся друг к другу. Сорос целовал лицо Харуста, видя в нём лишь своего сына и умоляя о прощении, а Ораро, забывший о своей обиде и гневе отвечал тем же, боясь отпустить это ненавистное ему, но такое родное и, в преддверье смерти, почему-то, больше всего на свете любимое существо. Он уже решил всё про себя, и сейчас лишь оттягивал момент, прощая.
Он прощал отца, и просил у него прощения. У всех, кому когда-либо наносил обиду, у всех, кого любил и с кем враждовал. В отце в последний момент он, словно в калейдоскопе, видел сменяющиеся образы каждого человека, которому не успел сказать последние слова, и от того он говорил, не переставая, сквозь поцелуи и слезы, глотая соленые капли, поджимая и прикусывая губы, когда бурный поток эмоций угрожал превратить его речь в бессмысленное мычание.
- Пожалуйста, не обижай их. Это-то желание ты можешь исполнить для меня? Я не знаю, что будет потом, и мне страшно, папа. Мне так страшно, что сердце сейчас разорвется.
- Никогда. Никогда. Клянусь, никогда. Клянусь тебе, слышишь?
- Я идиот. Я чуть тебя не убил, какой идиот. Я хотел, слышишь, хотел, и за это я приму любой ад, на какой обрекут меня Боги.
- Не смей говорить так, понял, даже не думай об этом. Пусть Боги лучше сразят меня здесь на месте. Должны же они видеть, что больше всего на свете я желал, чтобы вы были счастливы, чтобы имели всё, чего не было у меня по праву рождения. – Сорос трясущимися пальцами пытался стирать соленые влажные дорожки со щек сына, и от нервного напряжения казался сам слабым и бледным, почти покойником. – Боги, ну почему они не могут забрать меня вместо тебя. Пожалуйста… Жрец, пожалуйста, сделай что-нибудь. Смерть ведь тебя слышит, она отвечает на твои молитвы, так сделай же ты что-нибудь, чтобы мой мальчик жил, а я – умер. Это не справедливо. Не справедливо…
Но Боги благоразумно молчали, не давая смертным лишнего повода умолять. Наверное, они, вечные и непознаваемые, давно уже научились не лезть в горе людей и давать кому-то привилегии, ибо знали, что, каким бы благом не вознаградили они даже столь священное чувство, как любовь, смертным всегда будет мало. Одарённым – мало, а остальным – завидно. И потому вместо гласа Провожатого, который надеялся услышать Сорос, был ему явлен лишь глас провожатого, одного из множества слуг, обладавших только правом соблюдать высшие законы.
- Прощайтесь. Я очень устал, а моё тело остаётся со мной в любом случае. Говорите свои последние слова, иначе я отпущу Ораро без них. – Голос этот говорил лаконично и, из-за этой лаконичности, жестоко.
Соросу даже почудилось, что сама Смерть говорить устами жреца, но это было химерой, порождённой его воспалённым разумом – просто Харуст не желал сам давать ложной надежды, и, как бы ему не хотелось иного разрешения настоящей трагедии, он должен был растоптать любой намёк на него. Души отправляются за Порог, таковы правила.
- Прощай, отец. Ты дал слово. Спасибо за всё, и прости за всё. Мне… мне так хочется говорить с тобой ещё и ещё, но если я буду, то уже никогда не смогу уйти. Даже сейчас тяжело найти силы.
- Ничего не говори. Тебе не нужно моё прощение. Как будто кровь моя могла совершить что-то, за что я должен был её простить. Я дал слово, я его сдержу. Ради тебя и ради тех, кто ещё живёт, я его сдержу. Будь осторожен, мальчик мой. И, что бы ни случилось, ничего не бойся. Обещаю, когда придёт мой час, я тебя найду, и мы снова будем вместе. Главное, помни – я очень тебя люблю, больше жизни люблю, вы – единственный смысл во всём этом мире. Прощай.
Труп рухнул на камни зловонной кучей, от падения его конечности неестественно сгибались, плоть хлюпала, отделяясь от костей, а хрящи хрустели и лопались, не в силах выдержать внезапной нагрузки. Какая бы сила, исходившая от души, населявшей свою бывшую смертную оболочку, не приводила его в действие, она исчезла. Наступила тишина, которую нарушало лишь дыхание. Громилы не сразу решились выйти вперёд и помочь Соросу подняться, а тот даже не звал их, сев на пол и пустым взглядом уставившись на единственный источник белого света в склепе. Наконец, Моргром прошел в центр и нерешительно заговорил, нагибаясь к старику:
- Господин, вы в порядке? Позвольте мне отвести вас в дом, отдохнуть.
- Погоди. – Он позволил поставить себя на ноги, затем кивнул второму на жреца. - Моргром, держи-ка меня. Кажется, у меня отказывают ноги… А ты давай-ка помоги юноше. Жрец, Харуст, ты жив?
- Да. Я встану сам. – На это потребовалось несколько попыток, но, в конце концов, юноша оказался на ногах. Его шатало.
- Что с моим сыном? Ты всё сделал? – Старик кривил лицо от горя, пытался сдерживать слёзы, которые теперь, когда маска гордости была уничтожена, плохо поддавались контролю.
- Душа Ораро ушла, она больше не вернётся. Я подвел её к Порогу смерти, дальше её судьба в руках Провожатого. – Поежившись, он кивнул на труп. – Вам необходима моя помощь в повторном захоронении? Возвращение уже не грозит. И вообще я рекомендую кремацию. Но тело больше не восстанет, душа, что знала его, обрела покой. Теперь это просто труп, вам не нужны ритуалы, чтобы удержать его в гробу.
- Тогда я справлюсь сам. Боги, выведите меня кто-нибудь отсюда, кажется, от этой вони я сейчас потеряю сознание.
- Помогите мне привести в чувство брата Гренерга.
- А, точно… Равар, давай-ка разбуди его и помоги выбраться на свежий воздух. Моргром, веди меня. Давай на какую-нибудь скамью в парке, а затем принеси успокоительного.
Они оставили удушливую усыпальницу. Гренерг, измученный собственными страхами, покорно плёлся перед Раваром, поддерживающим его, и озирался по сторонам, точно ожидал нового избиения или, ещё хуже, казни. Когда Сороса расположили в парке под липой, и Моргром побежал за лекарством для своего хозяина, толстый священник бросился купцу в ноги, умоляя не карать его и отпустить с миром.
- Обещаю, я уеду из города. Я больше вам на глаза не попадусь. Я все деньги верну, что вы мне заплатили, я даже отдам в два раза больше…
- Заткнись, ради всего святого, просто заткнись. – Потирая грудину левее солнечного сплетения, купец выглядел плохо.
- Я бы вам советовал, господин, прямо сейчас послать за хорошим целителем. В вашем возрасте переживать то, что вы пережили – очень вредно для здоровья. – Вставил Харуст.
- Будто я сам не знаю… Равар, этого шарлатана выпроводишь, когда Моргром вернётся, а затем давай как можно скорее к доктору Аниту, разбудишь его, если спит, скажешь, у меня сердечный приступ, пусть стрелой мчит ко мне. Скажи, помираю я. Чтоб не телился, как обычно.
- Господин. – Тот кивнул.
- Радуйся, свинина, что твой юный коллега смог сделать то, чего не сделал ты. – Наконец, обратился он к священнику. – И даже больше. Дал поговорить с моим мальчиком в последний раз. За это я тебя не убью, но и твои аферы надо заканчивать. Слишком долго ты наращивал сало на чужом горе и лживых молитвах.
- Господин, если позволите…
- Что?
- Я бы не сказал, что брат Гренерг настоящий шарлатан. Думаю, Провожатый послал ему испытание. Это… распространённая среди нашего ордена ситуация. Смерть – суровый господин, но служат ему по-разному. Есть те, кто ведёт войну со злом. Они повелевают страшными силами, и их вы зовёте палачами. Есть те, кто помогает душам уйти на покой. Как я. Мы не обладаем великим могуществом, но его хватает, чтоб блюсти законы Провожатого. Однако есть и те, кто… помогает живым справиться со смертью. Ибо заблудшая душа – не такое уж частое явление. Иногда жрец Провожатого посвящает себя проведению ритуалов, которые успокаивают не столько мёртвых, сколько живых. Они помогают справиться со страхом смерти, примириться с врагами и вселяют надежду, что, когда ты умрёшь, то получишь достойное погребение, и твоя душа не будет обременена при переходе в иной мир.
- И как это относится к нему? Долго же ты бегал… - Вернулся Моргром, Сорос жадно припал губами к чашке, от которой пахло какой-то спиртовой настойкой.
- Он – из третьих. Но это опасный путь, ибо людям свойственно проявлять благодарность. Покуда ты воюешь или странствуешь, тебе не унести с собой много богатств, да они и не очень нужны. Но если ты оставил эту жизнь и осел, посвящая себя служению живым, а не мёртвым… легко утонуть в этой благодарности, потерять путь. И тогда Провожатый становится дальше. Ты забываешь ритуалы, заклинания. Ты перестаёшь чувствовать. Я боюсь, с братом Гренергом произошло именно это. Он всё ещё жрец Провожатого, но не палач и не проводник душ. И, возможно, это достойно порицания. Но я прошу вас, господин, простить его, и дать ему обрести свой путь заново, если он окажется достоин. Ибо когда-то он, как и я, совершил паломничество к Порогу Смерти. Он видел поля костей и не нашедшие упокоения души древнего мира, просто забыл. Может, это и к лучшему. Но он уже отмечен Смертью, и у неё на него могут быть свои планы. Я бы не стал вмешиваться в них, не после того, что вы видели собственными глазами.
- Ну пусть так. Мудрые слова. Мудрые в том, что я действительно не хочу портить отношения с Богами, пусть Пал… Провожатый будет судьей этому человеку. Равар, не стой тут, как идиот, выпроводи брата Гренерга прочь и пусть не появляется больше возле моего дома. Его жизнь – его жизнь.
Немного успокоившись, Сорос пригласил Харуста сесть рядом с собой на скамью. Жрецу было приятно оказаться наконец-то вдали от миазмов разложения, от оживших мертвецов, заблудших душ и сцен для человеческих трагедий. Здесь, под липой, шелест ветра в листве убаюкивал, напоминая, как много сил юноша потратил этой ночью, и что он так и не поспал толком после долгой дороги, приведшей его в Рар-Гелег. Он мог позволить себе дышать полной грудью. Наконец-то, он мог позволить себе облегченно выдохнуть. Купец кивнул Моргрому уйти.
- Я прикажу подготовить тебе комнату в моём доме. Ты можешь остаться сколько пожелаешь, пользуйся моим гостеприимством. Это меньшее, чем я могу отблагодарить. Ну и про награду я не забыл, разумеется.
- Благодарю, но я лучше переночую на постоялом дворе.
- Торопишься сбежать от меня после всего, что наговорил мой сын, верно?
- Господин Сорос, я сегодня побыл вместилищем для чужой души, которая чуть не украла моё тело. Если бы я мог только описать, как мне хочется оказаться отсюда подальше и просто отдохнуть. Я тоже человек, не забывайте. Все, кто служат Провожатому – простые смертные люди.
- Понятно. Но награду ты возьмёшь?
- Конечно.
- Хорошо. Спасибо.
- Я могу идти?
- Эх… ну что ты не можешь немного побыть со стариком, который увидел в тебе сына? Да, ты можешь идти. – Сорос закрыл глаза, по его щекам вновь потекли слезы. – Надо выпить ещё успокоительного. Моргром, принеси ещё!
- Не плачьте, господин Сорос. Вы всё сделали правильно, и ваш сын в самом конце любил вас. Я ведь чувствовал всё. Он всегда любил вас. Просто держите своё обещание.
- Клянусь, сдержу. Спасибо, Харуст. Надеюсь, больше никому на свете не придётся пережить то, что довелось мне. Иди и постарайся сделать так.
Он оставил старика на попечение охранника, и, получив свое вознаграждение, поспешил убраться из этого проклятого дома. Казалось бы, трагедия закончилась, и на дом Соросов должно было снизойти долгожданное облегчение, но жрец ощущал лишь медленно распространяющийся яд. Этот яд тёк не откуда-то извне, не гнев Ораро запятнал этот дом. Наоборот, мертвец лишь сковырнул скорлупу лоска, под которой давно проглядывалось нечто ужасающее. Может быть, Харуст был пессимистом. Из него вышел бы отличный пророк судного дня, учитывая, сколько дряни он замечал в людях. Если правду говорило поверье, и Провожатому были открыты все грехи души, то это должен был быть очень, очень несчастный Бог.
Удаляясь, он встретил в дверях доктора Анита, хотя, вероятно, это было сокращением от Анит-Тина, мода на зеркальные имена распространилась сюда вместе с главенствующей верой в Порядок, божество, покровительствующее Державе. И вышел, стараясь выгнать из головы назойливые мысли. О том, как в коридоре он склонился к матери Ораро и едва удержался, чтобы не расцеловать её, когда передал последние слова её сына. Ему в этот момент хотелось умереть. Что там говорить, ему хотелось умереть уже тогда, когда он заглянул в чужую душу. Бедная женщина. Если только половина того, что помнил или воображал себе её сын, было правдой, Сороса нужно было схватить за волосы и бить головой об пол склепа до тех пор, пока мозг не покроет его ровным слоем. Побои, унижения, скандалы. Ублюдок обращался с ней, как с вещью, что было… в общем-то, нормой. Но что мешало ненавидеть норму?
Именно поэтому его тошнило от этого дома и этой семьи. В ретроспективе, сделал ли он что-то лучше? Упокоена одна душа. Это всегда хорошо. Дана клятва, которую Сорос не сдержит. Почему? Да потому что люди вообще редко меняются, и, хотя травмирующие события являются самым лучшим рычагом, рычагом, способным круто повернуть курс человеческой жизни, сам Ораро не верил в то, что его отец может реально измениться. Попытки уже предпринимались, были ссоры, были располагающие к этому события. Сорос был эгоистом, и Харуст не хотел находиться здесь, чтобы наблюдать, как этот дракон в человеческом теле извращает данную клятву, постепенно растягивая её границы так, что от неё ничего не останется. Жизнь Алулы ей никто не вернёт, и, юноше не хотелось вспоминать её глаза, потому что ему казалось, будто бы в них проглядывались огни скрытого безумия. Он хотел ей помочь, но что он мог сделать? Наверное, будь он решительным, очень многое. Даровать право на смерть. Поговорить, будь у него мудрость старых служителей Смерти. Вбить в Сороса покорность. Или помочь понять… ай, нет, это было бесполезно. Для этого потребуется кто-то, сведущий в сердцах людей. Едва ли даже служитель Борьбы, если таковые ещё остались в мире, мог бы вернуть краски в жизнь Алулы и усмирить её мужа, закостеневшего в своих взглядах на мир. Да и не дело провожатых это было – судить людей. Они не судили даже души, лишь следили за исполнением закона.
И это было тоже страшно, ибо Порог Смерти, не тот, что находился далеко на востоке, но другой, настоящий, был непознаваем, как и его хозяин. Никто не возвращался оттуда, чтобы рассказать, что ждёт дальше. И тогда в склепе, когда Ораро сказал ему в мыслях последние прощальные слова для своих матери и жены, Харусту казалось, будто он бросает душу в ледяную тьму, в подземное озеро, не имеющее дна. Это был первый опыт в его жизни. Не первая душа, но первый опыт. Он никогда ещё не стоял так близко, не… практически был душой, что переступала за Порог, ведь их мысли и чувства на какое-то мгновение стали едины.
- Брат Харуст!
Это Гренергу принадлежал голос, вырвавший юношу из раздумий, покуда он неторопливо брёл по освещённой фонарями улице.
- Брат Харуст! Я ждал в тенях, пока ты выйдешь. Но даже когда ты вышел, я не решался подойти. Я только хотел сказать тебе спасибо. За то, что спас меня.
- Не стоит, брат Гренерг. Вы меня многому научили.
- Да чему я мог научить? Все эти четыре дня я, как глупец, думал, что Провожатый послал мне испытание, и всё, что я должен сделать – это истовее молиться. Я так боялся встретиться с мертвецом лицом к лицу… Я до сих пор боюсь. Но именно поэтому я должен вспомнить, каково это. Я решил отправиться к Порогу Смерти второй раз. Просто хотел, чтоб ты знал, что это благодаря тебе.
- Это… очень похвально.
«Зачем он это мне рассказывает? Собрался – иди молча. Эх, почему людям всегда нужно чужое одобрение, чтобы что-то сделать…»
- Я только хотел задать один вопрос. Последний. Больше мы, вероятно, не увидимся.
Жрец вопросительно кивнул.
- Кто научил тебя принимать в себя чужие души?
- Мой наставник. Ещё на Пороге Смерти.
- Что ж, значит, я зря принял тебя за неопытного юношу, знающего не более, чем пару заклинаний. И за это я хотел извиниться. Гордыня и страх сделали меня жалким. Прости меня, брат Харуст. До свидания. – Кажется, толстяк чувствовал, что утомил брата по ордену разговорами, и потому поспешил ретироваться.
- Доберись до Порога невредимым, и найди там то, что ищешь.
Продолжая путь к одному из постоялых дворов, которые он приметил, пока стража вела его к дому Сороса, Харуст вернулся к своим раздумьям. Наставник… Если бы он ещё учил его чему-то такому. Нет, всё было так спонтанно – ощущение могущества, словно ты способен потрогать душу руками, принять в себя или оттолкнуть. Как человек, внезапно получивший силу гиганта, и одним неловким движением могущий поднять повозку. Он никогда не испытывал подобного, не ощущал такого контроля. И Ораро, несмотря на свою нерешительность, что теплилась в нём до самого конца, ушел как-то слишком легко и гладко, как будто не оказывал сопротивления вовсе. Но оно должно было быть… отправить душу на тот свет – тяжелая работа. Раньше всегда сопровождалась напряжением, готовым, казалось бы, разорвать его тело на куски. Сейчас, однако, вспоминая бурю эмоций, грозившую ввергнуть его разум в безумие и диалог, звучавший одними устами, он так же ясно помнил внезапное, показавшееся неестественным обретение контроля. Как открытие человеком тайны, силы, что всегда была в нём, но ждала своего часа.
И даже просто принять чужое в себя… кажется, Провожатый благоволил ему. Или проклял. Мысль никак не желала покидать Харуста, потому что он раз за разом возвращался к последнему ощущению, доселе ни единожды не испытываемому. Обычно, ты лишь подводишь душу поближе, и дальше божество принимает её в свои ласковые объятия, оправдывая своё имя и сопровождая заблудшего к заслуженному посмертию. Порог тогда воспринимается как некая непрозрачная, но тонкая занавесь, за которую невозможно заглянуть.
Если бы только так же было в этот раз, может быть, юноша чувствовал бы себя спокойнее. Нет, в этот раз, он словно сопровождал Ораро до самого конца, встал на краю, на последней ступени, и держал душу за руку до того момента, когда последний палец не выскользнул из хватки, пропадая, а твоя длань осталась, едва-едва не касаясь запретной плёнки, за которой было темно и холодно. Харуст вновь поёжился, казалось, будто его вдруг выставили на мороз. Черная, холодная бездна, за которой он не почувствовал ничего.

Они лежали рядом. Вокруг, в высокой траве стрекотали кузнечики.
- Знаешь... а я люблю тебя... - провожая взглядом плывущее по небу облако, вдруг сказала Кристина, но тут же замолчала, смутившись своей откровенности. Правда, через секунду любопытство взяло верх и она всё-таки спросила:
- А ты меня?
Он молчал. Кристина зарделась от смущения: "Может я зря разоткровенничалась?"
- Чего ты молчишь?! - она шмыгнула и, заплакав, отвернулась:
- Ах, ты... ТВАРЬ НЕБЛАГОДАРНАЯ!!

Но арбуз так и не ответил. Они вообще не умеют говорить.

Нюрка-автоматчица :)

Знание ударило сильнее чем манипулятор инопланетной машины.

Проект "Гештальт" закончился неудачей, человечество вымерло. Все, ради чего существовали андроиды, оказалось ложью... Должен ли он сообщить о своем открытии другим андроидам, той же 2В? И как вообще жить ему, 9S с новообретенным знанием? Надо было отправляться на Землю самому, а не использовать дистанционку - был бы вариант "забыть" забэкапиться после злополучного взлома и "нечаянно" погибнуть в бою. Но теперь уже поздно - на базе личность бэкапится автоматически каждую тысячу миллисекунд.

Нейроморфный процессор андроида жадно поглощал и рассеивал энергию решая одновременно задачу спасения юнита 2В и вопрос что делать с новообретенным знанием. И если по первой задаче прогресс был налицо (благо боевой андроид YoRHa способен и сам за себя постоять), то вот со второй все было печально.

Было печально до тех пор пока очередная высокоэнергетическая заряженная частица не прошила процессор андроида возбудив попавшиеся на ее пути полупроводниковые синапсы. В компьютерах древности последствия ее пролета были бы оценены как ошибка и устранены за счет дублирования вычислительных процессов, но нейромеорфная архитектура позволяла просто игнорировать такие события, что и делалось. Вместо копирования одного и того же процесса на разные ядра, с последующей сверкой контрольных сумм, нейроморфный процессор разделял сам процесс на тысячи и миллионы подпроцессов, ошибка в каждом из которых не могла привести к фатальному сбою в работе искусственного мозга.

Зато иногда приводила к инсайтам. Подсеть, работавшая в режиме постоянного дообучения, была выбита из локального минимума, а затем затянута обратным распространением ошибки в новый локальный минимум. И увидела подсеть-арбитр что это хорошо, и приняла результаты дообучения. Для сонма подсетей, составлявших личность "девятки" эти результаты звучали просто как все гениальное: "Мы и есть Человечество!" Решение было принято.

- Туби, ты сможешь выбраться из фабрики самостоятельно?
- Я боевой юнит и вполне способна справиться с этим заданием.
- Отлично. Анализ показывает что в случае личного присутствия я буду действовать эффективней. Беру полетный модуль, встретимся у выхода.

Когда Но-229 коснулся почвы, 2В как раз выбралась из тоннелей. Одежда ее была изрядно потрепана, юбка полностью отсутствовала. Впрочем, боевого юнита YoRHa такие мелочи не смущали.

- Туби! У меня для тебя важная конфиденциальная информация!
- Выкладывай.
- На самом деле андроиды и человечество - одно и тоже!
- Ты перегрелся?
- Разумеется нет. Посуди сама, живые существа недолговечны и потому вынуждены создавать себе подобных - детей. Причем когда не могли создать себе детей из-за неполадок в репродуктивной системе, брали на воспитание чужих детей. Обучая детей живые существа стремятся сделать их операционные системы копией своей. Логичным продолжением этой тенденции является полное копирование сознания в новое тело. Что люди и сделали создав нас - андроидов с загружаемым сознанием.
- Звучит логично. Но почему Коммандер скрывает от нас все это?
- Потому что на этой лжи держится ее власть. Нет "лунного человечества" якобы желающего вернуть Землю - нет и бесконечной войны с машинами.
- А почему мы не помним человеческого прошлого? Впрочем, тут все понятно -память можно отредактировать. Но что нам теперь делать?
- Предлагаю найти того мятежного юнита - А2. Она должна что-то знать о махинациях командования.
- А что делать с Евой?
- Блин, Туби, в одном только Бункере сотня юнитов - может хватит нам за всех отдуваться? Кстати, у людей в больших коллективах большинство точно так же пинало балду, что еще один плюс к моей теории.
- Звучит логично.

Затем была историческая речь 9S перед Сопротивлением, долгие месяцы партизанской войны сразу с машинами и YoRHa, поиски А2 (9S потребовались все его умения чтобы добраться до мятежного юнита раньше 2В и успеть рассказать ей о своей теории) и, наконец, Договор между инопланетными машинами и Новым Человечеством. Теперь юниты-сканеры работали над портированием инопланетного ПО на земное железо чтобы при помощи телепортов-копиров дать всем желающим того машинам возможность стать людьми. Людьми? А почему собственно нет. Да, можно сказать что роботы лишь копируют своих белковых предков, но и белковые дети "лишь копируют" своих родителей. А что до элементной базы копирующих, то любой цифровой интеллект (политкорректная замена устаревшему термину "искусственный интеллект") скажет вам что первичен именно софт, а не железо.

Обновленное Человечество: общество бессмертных, и способных переноситься со скоростью света при помощи копирования сознания, пробуждалось к новой жизни, новым свершениям.

пример текста под спойлером