Небритый, смеющийся, бледный,
в чистом еще пиджаке,
без галстука, с маленькой медной
запонкой на кадыке,

он ждет, и все зримое в мире -
только высокий забор,
жестянка в траве и четыре
дула, смотрящих в упор.

Так ждал он, смеясь и мигая,
на именинах не раз,
чтоб магний блеснул, озаряя
белые лица без глаз.

Все. Молния боли железной.
Неумолимая тьма.
И воя, кружится над бездной
ангел, сошедший с ума.

Садом шел Христос с учениками...
Меж кустов, на солнечном песке,
вытканном павлиньими глазками,
песий труп лежал невдалеке.

И резцы белели из-под черной
складки, и зловонным торжеством
смерти заглушен был ладан сладкий
теплых миртов, млеющих кругом.

Труп гниющий, трескаясь, раздулся,
полный склизких, слипшихся червей...
Иоанн, как дева, отвернулся,
сгорбленный поморщился Матфей...

Говорил апостолу апостол:
"Злой был пес, и смерть его нага,
мерзостна..."
Христос же молвил просто:
"Зубы у него - как жемчуга..."

В ризы черные одели,-
И ее в свой срок отпели,
Юную княжну.
Ангел келью затворил ей,
Старец-схимник подарил ей
Саван, пелену.

Дни идут. Вдали от света
Подвиг скорбного обета
Завершен княжной.
Вот она в соборе, в раке,
При лампадах, в полумраке,
В тишине ночной.

Смутны своды золотые,
Тайно воинства святые
Светят на стенах,
И стоит, у кипарисной
Дивной раки,с рукописной
Книгою, монах.

Синий бархат гробно вышит
Серебром... Она не дышит,
Лик ее сокрыт...
Но бледнеет он, читая,
И скользит слеза, блистая,
Вдоль сухих ланит.

Люди уходят тихо, почти неслышно.
Просто кому-то ты перестал быть ближним,
просто кому-то стал ты излишне важным,
чтобы к тебе привыкнуть, и потерять однажды.
Люди уходят. То от скандальной пыли,
то от того, что когда-то они любили...
То от того, что так важно им до сих пор.
Люди уходят, как будто другим в укор,

словно сказать пытаются, как не надо.
Только у каждого - свой показатель правды,
индекс терпения, степень "пошло все к черту...",
свой человечек в памяти перечеркнут...
Так что не видят. Не знают чужих ошибок.
А за закрытой дверью тихо стучат часы.
В каждом из вновь ушедших - встроенные весы.
Боль перевесила снова запас улыбок.

Люди уходят. Медленно по ступеням,
снова с седьмого* на первый. Опять на дно.
Думать о прошлом, скучать и цедить вино,
мысленно каяться, падая на колени...
Это так глупо, что надо бы перестать,
вдруг задержаться, пусть даже у самой двери,
вспомнить, что было - и снова себе поверить.
Взвесить все трезво - и только потом решать.

Люди уходят. Тихо. Почти неслышно.
Просто кому-то ты перестал быть ближним,
просто кому-то стал ты излишне важным,
чтобы к тебе привыкнуть, и потерять однажды...
В каждом печать незаконченной им войны.
Люди уходят, чтоб возвращаться в сны.

© Copyright: Анна Кулик, 2011
Свидетельство о публикации №11107243296

Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.

Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело...

О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..

Стоял я молча в стороне
И пасть готов был на колени,—
И страшно грустно стало мне,
Как от присущей милой тени.

Когда я вернусь - ты не смейся, - когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу к теплу и ночлегу,
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...

Послушай, послушай - не смейся, - когда я вернусь,
И прямо с вокзал, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...

Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит меня и заплещется в сердце моем...
Когда я вернусь... О, когда я вернусь...

Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь... А когда я вернусь?

Рассвет приходит к тем, кто видел тьму
Во всём её убийственном величии....
Кто плакал от людского безразличия,
Но безразличным не был ни к кому!

Рассвет приходит к тем, кто был в пути,
Не зная ни усталости, ни лени.
Кто, обессилев, падал на колени,
Но поднимался. Продолжал идти!

И, зажимая волю в кулаки,
Вдруг находил ромашковое поле,
И, задыхаясь от щемящей боли,
Свои ладони прятал в лепестки!

К тем, кто, похоронив свои мечты,
И, помянув их, устремлялся дальше.
Кто смог среди предательства и фальши,
Не растерять душевной чистоты!

Нечаянно в небесной синеве,
Вдруг распахнутся солнечные двери.
Рассвет приходит к тем, кто верил в свет.
Абсурдно, до последнего. Но — верил!

Причеши меня против шерсти,
Обыграй меня против правил,
Разбуди меня ровно в шесть и -
Окуни меня в острый гравий.

Проведи меня против ветра,
Против воздуха и теченья,
Чтобы в радиусе полметра
Мир утратил свое значенье.

Сделай мне укол против боли,
Чтобы я - и душой, и телом -
Был свободен в своей неволе,
Ограниченной беспределом.

Противостояние,
Противодвижение -
Как бы расстояние
Минус продвижение.

Нарисуй меня против света,
Заколдуй меня против сглаза,
Не давай ни на что ответа -
Ни согласия, ни отказа.

Осчастливь меня против воли,
Обнадежь меня против правды,
Сделай мне укол против боли,
А потом налей мне отравы.

"Спите с теми, кто снится". Не так ли, смешные детки?
Досчитайте до трёх, заприте покрепче двери.
Если скрип по стеклу - то, конечно, всего лишь ветки,
Если шорох в ночи - то, конечно, всего лишь звери.

Засыпайте быстрее, зажмурьте покрепче глазки,
Чтобы сделались сны кошмарней, реалистичней.
Если кто-то ещё в хорошие верит сказки,
На сегодняшний вечер станет прекрасной дичью.

Расползаются тени и холод кусает кожу,
Забываются дети в предсмертном кошмаре, бредят,
Ничего, ничего, ничего им помочь не сможет.
"Спите с теми, кто снится".
То есть, со мною.
Фредди.

(с.) Джезебел Морган

Влюбляются не в лица, не в фигуры
И дело, как ни странно, не в ногах.
Влюбляются в тончайшие натуры
И трещинки на розовых губах.

Влюбляются в шероховатость кожи,
В изгибы плеч и лёгкий холод рук,
В глаза, что на другие не похожи,
И в пулемётно-быстый сердца стук.

Влюбляются во взмах ресниц недлинных
И родинки на худеньких плечах,
В созвездие веснушек чьих-то дивных
И ямочки на бархатных щеках.

Влюбляются не в лица, не в фигуры -
Они всего лишь маски, миражи.
Влюбляются надолго лишь в натуры,
Влюбляются в мелодии души.

Возможно, нельзя так, возможно, нельзя так больше,
Возможно, не будет (а был ли?) второго шанса.
Возможно, я снова приду - постаревший, продрогший,
Решивший хотя бы раз за все поквитаться.

Возможно, приду, хотя это еще не точно.
Возможно, приду, но пока - никаких обещаний -
Ты слишком легко променяла меня на "прочих",
Забыв, что я никогда никого не прощаю.

Возможно, нельзя так. Скорее всего, нельзя.
Но я аморален, мне дела нет до запретов.
Я долго молчал и на все закрывал глаза,
Я был терпелив. Но мне надоело это.

Возможно, так было задумано - нам ли судить?
Но не забывай, что всегда настигает расплата.
Поверь, мне очень хотелось тебя простить...
Но я никогда никого не прощаю. Так то.

Возможно, нельзя так, возможно, нельзя так больше,
А, может, нельзя по-другому. Тебе виднее.
Но я - "бездуховен"- ты верно заметила ночью,
Да только от этой правды намного больнее.

Возможно, я впредь покажу тебе эти строчки,
Возможно, когда-то меня угостишь ты чаем.
Но вряд ли, ведь ты променяла меня на "прочих",
Забыв, что я никогда никого не прощаю.

(с) Эстет

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

Когда клянешься мне, что вся ты сплошь
Служить достойна правды образцом,
Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,
Вообразив меня слепым юнцом.

Польщенный тем, что я еще могу
Казаться юным правде вопреки,
Я сам себе в своем тщеславье лгу,
И оба мы от правды далеки.

Не скажешь ты, что солгала мне вновь,
И мне признать свой возраст смысла нет.
Доверьем мнимым держится любовь,
А старость, полюбив, стыдится лет.

Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,
И, кажется, довольны мы вполне!

Кто-то стучит в мои двери дурной головой,
Кто-то, такой же, как я, обречённый и странный...
Если открою - то ты будешь вечно со мной...
Жаль, но ещё кровоточат открытые раны,
Жаль, но ещё всё болит. Наша память свежа,
Словно дыханье звезды, что зовётся Авророй...
Что взять с души за которою нет ни гроша?
Впрочем - стучи! И мы встретимся, странно и скоро.

Кто-то под дверью устал и свернулся в клубок,
Может - любовь, может просто бездомный котёнок.
Как мне узнать, если я не открою замок,
И не пойду посмотреть, и не выйду из дома?
Жаль, но меня остановит навязчивый страх,
Что подвергает любое деянье сомненьям.
Я бы могла стать собой в твоих нежных руках,
Только мне проще свернуться в клубочек под дверью.

Я горела - любя. И молчала - сгорев.
И не лезла с пустыми вопросами.
Повторяла "люблю!" как из песни припев.
Затыкала себя куском простыни...
Зажимала в кулак чувство терпкой любви.
...Но внутри - на пожарище - зарево!
И, когда оставались одни лишь углИ -
Раздувала их заново. Заново!

...А потом шли дожди. Обжигала ладонь.
Всё, как правило, было по осени.
Я рукой прикрывала дрожащий огонь,
И он жалил меня злыми осами.
Оставались следы и зола на губах,
Всё бессмысленно! - часто казалось.
Но я вновь танцевала на жарких кострах!
И в огне от костров отражалась.

...А потом приходила зима до весны.
Холода, пустота, одиночество.
Остывало кострище. Я видела сны,
Те, которые видеть не хочется.
На груди сохраняя, у шрамов и ран,
Ни обиды, ни боли не чую -
Горсть углЕй и сверкающей Искры фонтан.
...Тот, который однажды раздую.

Сколько раз меня сжигали, в мой костёр плеснув бензина...
Сколько раз я восставала с пепелища Хиросимы...
Сколько слышала проклятий - мало пальцев, чтобы счесть...
Сколько зла скрывали люди, маскируя зло под лесть...
Сколько раз бросали камни, прибивали на кресты...
Сколько раз меня кидали в пропасть с жуткой высоты...
Сколько слов - скрипели зубы, и от них не убежать...
Сколько раз все сожалели, что меня рожала мать...
Сколько раз все предавали, оставляли в пустоте...
Сколько раз я начинала жить на счищенном листе...
Сколько боли, сколько страха, сколько тахиаритмии...
Сколько раз я предавалась бесполезной мимикрии...
Сколько лжи я знала в мире - в мире нету столько лжи...
Сколько раз я понимала, что вобще не стоит жить...

Сколько раз меня сжигали... Мне же было вечно мало...
Столько раз я воскресала, начинала всё с начала...
Сколько раз была я жалкой, невостребованной, нищей...
Сколько раз себя искала на остывшем пепелище...

Еду на Север

У проводницы глаза как две прорези.
Мне одиноко, мне плохо, мне боязно
Знать, что я выбрал неверный маршрут
Рядом со мною с планеты неведомой
Люди, живущие вахтенным методом,
Но как ни странно на севере где-то там их
Тем не менее ждут.
Ждет их ни вилла, ни яхта,
Я знаю, я проверял,
А вахта, тяжелая вахта
И полуостров Ямал

Минскийи помбур и шофер из Эстонии
Квасят всерьез без тостов, без иронии.
Бьется вагон в алкогольной агонии,
Как Фукусима в объятьях стихий.
Спирт из канистры, коньяк и «Астории»
Тут же становятся частью истории,
И полноправный участник застолья
Я им читаю стихи.
Пьяно кивают: «Зачах ты,
Выдохся, спекся, устал
Поехали с нами на вахту
На полуостров Ямал»

Я бы сошел на неведомой станции,
Где вездеходы как школьники с ранцами,
Где москвичей называют засранцами.
Но похмелившись буфетным пивком,
Минский помбур и шофер из Эстонии
Утром меня не узнали, не вспомнили,
И удалились небритые, сонные в мир
За оконным стеклом.
Там где не с бухты-барахты,
А от начала начал
Ждет их тяжелая вахта
И полуостров Ямал.

“Be near me when my light is low,
When the blood creeps, and the nerves prick
And tingle; and the heart is sick,
And all the wheels of Being slow.
Be near me when the sensuous frame
Is rack’d with pangs that conquer trust;
And Time, a maniac scattering dust,
And Life, a Fury slinging flame.

Be near me when my faith is dry,
And men the flies of latter spring,
That lay their eggs, and sting and sing
And weave their petty cells and die.
Be near me when I fade away,
To point the term of human strife,
And on the low dark verge of life
The twilight of eternal day.”

"When you are old and gray and full of sleep,
And nodding by the fire, take down this book,
And slowly read, and dream of the soft look
Your eyes had once, and of their shadows deep;

How many loved your moments of glad grace,
And loved your beauty with love false or true,
But one man loved the pilgrim soul in you,
And loved the sorrows of your changing face;

And bending down beside the glowing bars,
Murmur, a little sadly, how Love fled
And paced upon the mountains overhead
And hid his face among a crowd of stars."

Оранжево-красное небо...
Порывистый ветер качает
Кровавую гроздь рябины.
Догоняю бежавшую лошадь
Мимо стекол оранжереи,
Решетки старого парка
И лебединого пруда.
Косматая, рыжая, рядом
Несется моя собака,
Которая мне милее
Даже родного брата,
Которую буду помнить,
Если она издохнет,
Стук копыт участился,
Пыль все выше.
Трудно преследовать лошадь
Чистой арабской крови.
Придется присесть, пожалуй,
Задохнувшись, на камень
Широкий и плоский,
И удивляться тупо
Оранжево-красному небу
И тупо слушать
Кричащий пронзительный ветер