- Я всегда держу слово, - произнёс Харон. - Деззи будет жить.
Его тонкие пальцы коснулись висков Уэнделла.
- Пожалуй, я оставлю в глубине твоей памяти её образ. Это будет немного забавно. Все игроки сделали свой выбор. Он предсказуем. Люди вообще слишком предсказуемы.
Чёрная тень в углу зашевелилась и Харон бросил на неё быстрый взгляд.
- А теперь иди, человек. За этой дверью тебя ждёт тот мир, который тебя выберет. Может быть там даже будет твоя драгоценная принцесса. Это не мне решать. До встречи.
Он улыбнулся и сделал приглашающий жест.

- Счастье не в моей компетенции. Я не бог. Я только Проводник.
Он пристально посмотрел в глаза девушке и швырнул кольцо в открытую дверь.
В следующее мгновение Харон оказался у неё за спиной и тонкие костявые пальцы сжали плечи фейри.
- Эмоции, чувства... Такая глупость. Иди принцесса. Продолжай свой бесконечный поиск. Только я не уверен, кольцо ли ты ищешь... За этой дверью мир, который тебя выберет.

- Так тому и быть. Ты должна знать, что в таких делах ложь - последнее дело.
Он коснулся век девушки.
- Иди Лана Гор. Иди навстречу судьбе. Ибо не будет покоя тебе, пока трое не станут едины.
Харон вдруг коснулся губами руки ведьмы.
- Я буду ждать...

- Я согласен служить тебе.
- Вот и славно, - Харон отошёл, пропуская Калеба к двери. - Это так символично - убийца, спасший мир.
- Ты это о чём?
- Лана должна жить, - ответил Харон. - Развлекайся пока. Я сам найду тебя.

Его встретил знакомый туман. Летя сквозь него (вниз или вверх?), вдыхая мириады крохотных водяных шариков, Уэнделл был вынужден сосредоточиться на постоянной смене ощущений: весь кожный покров его тела становился то неимоверно горячим (и едва не трескался), то ледяным (и тогда кожа начинала похрустывать, как наст). Неясно было, какой температуры сам туман... Внезапная боль будто расколола голову и через мгновение сгустилась в глазных яблоках. Казалось, сосуды в них лопнули, но вытекающая кровь была не красной, а всех цветов сразу. Уэнделл не мог кричать: ни одна мышца не повиновалась. Разноцветные пятна вспыхивали, менялись местами, носились друг за другом, переходили друг в друга, затем стали расти и увеличивать амплитуду движений. Уэнделл не узнал, как завершился их танец, - он потерял сознание.

Его разбудили звуки дыхания и чавканья, совершенно, впрочем, не раздражающие, - а также колебания выпуклой поверхности, подозрительно точно им соответствующие. Поднял голову, затем выпрямился и огляделся.
Прерия? Степь? Позднее утро, конец весны или начало лета.
В летней степи пасутся трицератопсы. Вдали ещё какие-то травоядные.
А он едет верхом.
Небритый парень в белой льняной рубашке под пёстрым пончо с бордовой бахромой, в потёртых чёрных джинсах и мягких бурых сапогах - верхом на сером трицератопсе, вожаке небольшого стада.

А он - это кто? Не помнит. Трицератопсов помнит, себя - нет. А надо? В гулкой пустоте памяти веет летний степной ветерок. Впереди зелёная стена тростника и за ней ослепительные блики на речных волнах. Стадо приближается к водопою.
Огромная бабочка порхает над яркими цветами. Она почему-то тревожит трепетом своих крыльев. В том длинном, странном, страшном, совсем почти забытом чёрно-белом сновидении был кто-то с такими крыльями. Бабочка, пленённая в огромном коконе.
Самая прекрасная.
Он спешился и, глядя в синеву безоблачного неба, прошептал, удивляясь собственным словам:
- Morwyn Y Blodau... Солнышко, свети!
Солнышко, свети, твердил он, пока её голос не повторил эту фразу в его голове. И, как ртутные шарики, подкатились мгновения того сна, который был столь страшен, что теперь казался реальностью. Почти ничего он не мог удержать. Интонации и ощущения, которые удалось припомнить, были ощутимее, отчётливее фраз, событий, действий.
Шагая рядом с динозавром, он смотрел на цветы и словно видел сквозь них разноцветные блики на разрисованном мелками асфальте. Значит, Уэнделл. Теперь, может быть, и ещё что-нибудь вспомнится.