Мы некоторое время помолчали.
- Виктор, как бы плохо ты ни думал о своей писанине, читатели требуют уважения к себе. Они доверились тебе, позволили твоей книге влиять на них, позволили твоим героям некоторое время жить рядом с собой, в своём уме и сердце. Так что будь добр, прояви и ты к ним уважение: встречай их как своих друзей, отвечай на все вопросы и подписывай книги.

У Мэкхита оказались на руках большие запасы холста и шерсти. Незадолго
до решения ЦЗТ сократить снабжение лавок он путем ограбления текстильной
фабрики в Уэльсе приобрел большую партию холста и теперь не знал, куда его
деть.
Газеты были опять полны известий о войне в Южной Африке.
Не только в Лондоне шли ожесточенные бои, но и в Южной Африке; и здесь
и там борьба интересов вовлекала в свой водоворот неимущие слои населения, -
вспомните хотя бы о всех этих Томах Смитах и Мэри Суэйер из д-лавок,
отчаянно искавших в эти дни товаров.
Необходима была помощь.
Образовались благотворительные комитеты. Дамы из высшего общества
ринулись в них. Стар и млад состязался в рвении. В светских домах и школах
холеные ручки щипали корпию для раненых. Для храбрых воинов шили рубашки и
вязали носки. Слово жертва приобрело новый смысл.
Мэкхит устроил Полли в несколько комитетов. Он выгодно продал свой
холст, а также и шерсть.
Полли проводила все вечера в импровизированных белошвейных мастерских,
где дамы за чашкой чая шили мужские рубашки. У всех были серьезные лица, и
разговоры проходили под знаком жертвы.
- Как они обрадуются, этим красивым белым рубашкам! - говорили дамы.
Приглаживая ногтем большого пальца швы, они беседовали о величии
Англии.
Чем старше были дамы, тем они казались кровожадней.
- С этими бандитами, убивающими наших томми из-за угла, слишком
нежничают, - говорила почтенная старая дама, сидевшая рядом с Полли. - Их
надо просто ловить и расстреливать, чтобы они поняли, что значит задирать
Англию. Это вообще не люди. Это дикие звери. Вы слышали, что они отравляют
колодцы? А наши всегда ведут честную игру. И совершенно напрасно! Стоит ли
церемониться с этим сбродом? Как вы находите, дорогая моя?
- Наши солдатики, - вздохнула еще более старая дама в больших очках, -
идут в бой прямо-таки с неслыханным мужеством. Под градом пуль они
маршируют, как на учебном плацу. Им совершенно безразлично, убьют их да нет.
Один газетный корреспондент провел анкету. Все ответили одно и то же: нам
жизнь не дорога, лишь бы Англия гордилась нами.
- Они выполняют свой долг, - строго сказала первая, - выполним же и мы
свой.
И они стали шить еще прилежней.
Две молодые девицы захихикали. Щеки у них пылали и они старались не
глядеть друг на друга, чтобы не прыснуть. Матери сердито окликнули их.
Одна из дам - ей не было и двадцати лет - спокойней сказала:
- Когда читаешь в газетах, что там творится, и вспоминаешь этих
красивых мальчиков в солдатских мундирах, становится тяжело на душе.
Обе девицы прыснули. Они ни на секунду не прекращали борьбы с
собственным легкомыслием, отчаянно давились, строили, трясясь всем телом от
смеха, похоронные гримасы и корчились от напряжения, стараясь быть
серьезными.
Другая молодая дама пришла им на помощь.
- Не знаю, - завела она новый разговор, - когда я вижу наших бравых
томми в пропотелых, изодранных мундирах и вспоминаю все бои и испытания,
через которые они прошли, мне хочется поцеловать их - таких, какие они есть,
- немытых, потных, окровавленных. Правда!
Полли бегло посмотрела на нее.
"До чего же прав мой отец! - подумала она, еще ниже склонив свое
круглое лицо над шитьем. - После побед нужно посылать за подаянием
оборванных, жалких, израненных солдат, а после поражений - щеголеватых и
чистеньких. В этом все дело!"
Разговор перешел на подарки.
Дамы посылали на фронт пакетики с табаком, шоколадом и записками; все
это было перевязано хорошенькими - лиловыми и розовыми ленточками.
- Больше всего табаку на шиллинг дают у Аарона на Миллер-стрит, -
оживленно рассказывала одна барышня. - Он, может быть, не так хорош, но
пусть будет похуже, зато побольше, так они просят.
Солдаты присылали благодарственные письма; барышни всем показывали их.
В них попадались очаровательные орфографические ошибки, и они
свидетельствовали о возвышенных чувствах.
- Жалко, что нельзя посылать письма при рубашках и носках, - сказала
барышня, покупавшая на Миллер-стрит. - Это было бы еще приятней.
Старуха в очках внезапно повернулась к Полли и сказала дрожащим от
ярости голосом:
- Когда я думаю о том, что этот чистый английский холст вскоре, быть
может, окрасится кровью британского юноши, я готова своей рукой убить этих
злодеев!
Полли испуганно поглядела на старую даму: ее высохшая рука с иголкой
дрожала, нижняя челюсть бессильно отвалилась.
Полли стало дурно, и она вышла.
Ахая и охая, дамы заговорили о ней.
- Она в интересном положении, - шептала одна другой.
Когда Полли, все еще немного бледная, вернулась в комнату и молча
подсела к шьющим кровопийцам, одна из них - с большими кроткими глазами -
сказала:
- Надеюсь, это будет мальчик. Англии нужны мужчины.
Потом заговорили на другую тему. Толстая женщина в цветастом шелковом
платье (все знали, что ее муж - адмирал) сказала:
- Поведение низших классов вызывает восхищение. Я состою еще в одном
комитете, где щиплют корпию. Не мешало бы и вам туда заглянуть. Очень
приятное общество. Так вот, в прошлый вторник приходит туда одна совсем про-
стая женщина, по лицу видно, что дома у нее хоть шаром покати, и дает нам
чисто вымытую, штопаную-перештопаную рубашку. "У моего мужа есть еще две, -
говорит она. - Я читала, что на фронте очень много тяжелораненых". Когда мой
муж услышал о ней, он сказал: "Это - британская мать. Любая герцогиня могла
бы у нее поучиться".
Она гордо обвела всех взглядом.
- Каждый на своем месте и каждый по своим возможностям, - сдержанно
сказала важная старуха, сидевшая рядом с Полли.
Полли сообщила мужу, что несколько светских дам пригласили ее к себе в
гости. Он был очень доволен, что ему удалось так выгодно сплавить свой
товар, и посоветовал ей и впредь принимать самое близкое участие в деле
помощи британским воинам.

Через столько лет трудно отличить истинное воспоминание от воспоминания о воспоминании об истинном воспоминании. Так всегда бывает, когда ты вспоминаешь прошлое. Редактируешь его и перекраиваешь — чтобы сделать благопристойным…

Дружба, помощь, взаимная поддержка, возможность с кем-то погоревать и порадоваться, приязнь, невзирая на все слабости… кто-то прикоснется к тебе, кто-то возьмет за руку — все это и есть брак, а секс только глазурь на пироге. О, глазурь может быть очень вкусной, но она — не пирог. И это вкусненькое, случается, исчезает, но брак остается, принося глубокое счастье тем, кто состоит в нем.

Любое общество защищает беременных женщин и маленьких детей. Все остальное — излишняя роскошь, чудачество, украшательство, сумасбродство, от которых можно и нужно, в случае необходимости, отказаться, чтобы сохранить эту главную функцию. Выживание расы является единственной универсальной моральной нормой — другого столь же важного критерия не существует. Попытки создать идеальное общество на ином основании, чем приоритет женщин и детей, не только безумны, они автоматически самоубийственны. Тем не менее идеалисты с чистыми глазами — безусловно, мужчины — всегда старались сделать это и, вне сомнения, будут и будут повторять свои попытки.

Демократия основывается на предположении, что миллион человек умнее одного. Бред… Чего-то я не понимаю…

Автократия основывается на предположении, что один человек мудрей миллиона. Что ж, сыграем и эту пьесу? И кто же будет решать?

Никогда не делай сегодня то, что можно отложить на завтра, поскольку ситуация может улучшиться.

"Бродя среди наречий и племен в сияньи золотом прекрасных сфер, в тиши зеленых рощ, глухих пещер, где бардами прославлен Апполон, я слышал о стране былых времен, где непреклонно властвовал Гомер. Но лишь теперь во мне звучит размер, каким "Холестерин" был вдохновлен!..."
Джон Китс, "Манчестерский соловей"

"Эта книга... трепет... манихейское чувство вины... экзистенциальная плеонастическая... чрезмерная..."
Орландо ди Бискуит, "Напропалую"

"Несколько более вольное прочтение закона, согласно которому собак надлежит держать на привязи, разумеется, не позволило бы этой книге попасть на прилавки. Не знаю, как вышли из положения вы, но мой экземпляр настоятельно требовал долгих вечерних прогулок с непременным облаиваньем луны и перепортил все диваны, какие только есть в моем доме."
Вильмот Клаузула, "Литературные новости Скалистых гор"

"Одна из двух-трех книг..."
Фрэнк Прусский, "Дублинская Газетт"

"Это истинная история нашего времени... ибо и мы колеблемся на грани войны, которой грозит нам наше с вами Кольцо, терзаемые угрозами со стороны драконов и иных злобных людей, и подобно Фрито и Гельфанду, сражающиеся с жестоким Врагом, который не остановится ни перед чем для достижения своих целей."
Энн Элегги, "Старый флаг"

"Чрезвычайно интересно почти с любой точки зрения."
Профессор Хаули Халтур, "О вопиющей безответственности в области соблюдения наших законов о диффамации"

Каждого отправляли в свою часть, и Швейк, прощаясь с Водичкой, сказал:
— Как кончится война, зайди проведать. С шести вечера я всегда «У чаши» на Боиште.
— Известно, приду, — ответил Водичка. — Там скандал какой-нибудь будет?
— Там каждый день что-нибудь бывает, — пообещал Швейк, — а уж если выдастся очень тихий день, мы сами что-нибудь устроим.
Друзья разошлись, и, когда уже были на порядочном расстоянии друг от друга, старый сапёр Водичка крикнул Швейку:
— Так ты позаботься о каком-нибудь развлечении, когда я приду!
В ответ Швейк закричал:
— Непременно приходи после войны!
Они отошли ещё дальше, и вдруг из-за угла второго ряда домов донёсся голос Водички:
— Швейк! Швейк! Какое «У чаши» пиво?
Как эхо, отозвался ответ Швейка:
— Великопоповицкое!
— А я думал, смиховское! — кричал издали сапёр Водичка.
— Там и девочки есть! — вопил Швейк.
— Так, значит, после войны в шесть часов вечера! — орал Водичка.
— Приходи лучше в половине седьмого, на случай если запоздаю! — ответил Швейк.
И ещё раз донёсся издалека голос Водички:
— А в шесть часов прийти не сможешь?!
— Ладно, приду в шесть! — услышал Водичка голос удаляющегося товарища.
Так разлучились бравый солдат Швейк и старый сапёр Водичка.

— Пересадка, значит, — повторил вахмистр. — Понятно. А вы двое? Кто такие? Да, вы, я вас спрашиваю!

Трент открыл рот. Заморгал. И что-то пробурчал.

— Что? Как? Встать! Кто такой, спрашиваю?
— Не трогайте его, господин офицер, — спокойно сказал Аддарио Бах. — Это мой слуга, нанял я его. Он дурачок, полный идиот. Врожденный недуг. К счастью, его младшие братья и сестры нормальные. Их мать, наконец, поняла, что будучи беременной не следует пить из лужи возле инфекционной больницы.

Сидел бы на телефоне доверия и оказывал услуги человечеству; если бы мне звонили такие вот ***аи, я бы говорил: да, всё правильно, вы и должны испытывать отчаяние. Дайте миру отдохнуть от себя, покончите с собственной никчемной жизнью. А если вам требуется помощь, я буду через несколько минут.

— На прошлой неделе, Брюс... ты сказал, что любишь меня? Помнишь? — Голос падает на октаву. — Или ты просто все придумал, потому что посчитал, что я хотела это услышать?
Почему я это сказал? Да потому что *** стоял, а он, как известно, стыда не имеет.

— Брюс, — смеется Ширли, — ну почему все плохое, что случается с другими, доставляет тебе такое удовольствие? — Наверное, дело в моей вере в то, что количество единиц всего плохого, происходящего в мире в данный отрезок времени, строго определенно. Так что чем больше случается с другими, чем меньше вероятность того, что оно произойдет со мной.

У каждого своя ахиллесова пята, и я никогда не забываю напомнить об этом своим коллегам. Чтобы не задавались. Мордой об асфальт. Сразу самомнения убавляется.

Мой девиз на работе — точнее, один из них — звучит так: лучше ты потрать чужое время, чем какой-нибудь раздолбай потратит твоё.

Богемный поэт — это непросыхающий алкоголик, рвань, мудак, которому удалось убедить богатых придурков в том, что он интеллектуал.

Проблема таких, как он, в том, что они думают, будто могут плевать на таких, как я.

Мужики, все они суки. Вот оно, это слово. Они называют нас суками, но это только проекция, потому что они знают, что это в точности то, что они собой представляют, это их природа: слюнявая, возбужденная, лишенная чувства собственного достоинства свора псов.

Ты поймал свою рыбку, вы с ней остались наедине, и к чему теперь эти условности... они только в напряг... Ты заводишь какой-то пустой разговор и съезжаешь на шуточки. И теперь самое трудное — это слушать, но это и самое важное. Это важно, потому что я вижу, что ей хочется притвориться, что во всем этом есть некий шик, что это больше, чем просто перепихон, больше, чем просто похоть.
А на самом деле мне хочется ей сказать:
«Заткнись, сука, и снимай быстро свое шмотье! Мы с тобой больше никогда не увидимся».

Женщины... как иногда с ними сложно. Сплошной негатив. Иной раз я с ними теряюсь; и все потому, что я недостаточно знаю женщин. Я знал нескольких, но между нами всегда вставал мой распалившийся причиндал – между мной, ними и чем-то глубоким и важным.

Мне никогда особо не нравился кокс, но очень многие, кого я знаю, тоже его не любят, но тем не менее продолжают загонять его себе в носоглотку. Просто потому, что он есть. Люди пихают в себя всякое дерьмо, которое причиняет им кучу вреда, лишь потому, что они могут себе это позволить. Наивно было бы думать, что наркотики можно как-то изъять из современного общества потребителей. Тем более что в качестве продукта они помогают определить, из кого это самое общество состоит.

Эти молоденькие мальчики, такие сладкие, нежные сердцем — какие же из них вырастают чудовища! Но с годами, на склоне лет, они, как правило, снова становятся милыми, добрыми и воспитанными.

Когда-то давно я решил, что люди — это всего лишь объекты, которые можно передвигать с места на место, располагать их так, как тебе нужно, извлекать из них прибыль и выгоду, а заодно и моральное удовлетворение для себя, любимого. Я также понял, что уговоры действуют куда лучше, чем угрозы, и что любовь и понимание приводят к цели быстрее, чем грубое насилие. С учетом всего вышесказанного, чтобы управлять человеком, надо просто лишить его этой любви и внимания или дать ему понять, что он может лишиться их в любой момент. Разумеется, всегда находятся люди, которые непременно тебя подставят, и все твои планы накроются медным тазом. Как правило, это друзья и любовницы.