Если хочешь понять человека,
То не слушай, что он говорит.
Притворись дождем или снегом
И послушай, как он молчит.

Как вздыхает и смотрит мимо?
Что улыбку рождает в нем?
Посмотри, каков он без грима,
С которым мы все живем.

Наблюдай, как он входит к детям,
К людям страждущим, старикам...
И хотя бы на миг на свете
Попытайся и стань им сам!

Не старайся быть хуже, лучше,
Без оценки смотри сейчас:
Прямо в сердце его, прямо в душу,
Прямо в бездну далеких глаз!

Если хочешь понять другого,
В глубь иди тогда, не вовне.
Не всегда стоит верить слову,
Часто истина - в тишине.


© Copyright: Наталья Головатюк, 2010

Скоро выпадет снег. Невесомо, красиво...
Мир укроется пледом пушистой зимы.
Скоро выпадет снег. И узорным курсивом
Разбегутся следы в ожиданьи весны.
Скоро выпадет снег. Мы обнимемся крепче,
Мы полюбим сильнее за ценность тепла.
Скоро выпадет снег и дышать будет легче,
Станут старше поступки, мудрее - слова.
Скоро выпадет снег. Это повод для сказки.
Это повод укрыться - одним на двоих.
Это жаркие губы, глубокие ласки...
И замерзший под утро нечаянный стих.
Скоро выпадет снег. Мы останемся вместе.
Одиноким трудней и больней зимовать.
Скоро выпадет снег и смешается с песней
Догорающих дров, осветивших кровать.
Скоро выпадет снег. Это даже не грустно.
Это рядом с тобой только твой человек.
Это ставшее солнцем взаимное чувство.
Скоро выпадет снег. Скоро выпадет снег...

© Copyright: Аль Квотион, 2012
Свидетельство о публикации №11209286164

http://cs421819.userapi.com/v4218197...L38nUzsm70.jpg

Знаешь, бывают такие драмы: вроде бы сказка, но не без слёз.
Вся открывается панорама: замок, лесничий, сухой мороз,
свечи, парящие над головою – странно, конечно, но хоть бы так.
...Самое страшное – звук прибоя, в зелье крестраж – бесполезный враг...

Как было раньше: обычно, просто. Тёмный чулан, ну чего тут взять?
Дело не в деньгах, игрушках, росте... Главное – это уметь мечтать.
...Эти кареты не едут сами, ты это позже потом поймёшь.
В мире, наполненном чудесами, есть также ненависть, смерть и ложь.

Всё это будет потом. Но вспомни! Первые чувства, немой восторг –
скоро на скорый на той платформе, что ты никак сам найти не мог...
...Как это сложно – терять любимых. И невозможно – в который раз.
Кто-то остался. Они – невредимы. Слушай же дальше ты мой рассказ!

Жди необычного, жди интриги. В сердце от каждой строки горячо.
Видишь тех двух (у девчонки книги)?.. Оба подставят тебе плечо.
Золото в небе слови, ведь надо! Надо бороться и побеждать!
Что тебе будет потом наградой? Это твой выбор. Тебе решать.

Если бояться, то только страха, если быть верным, то будь же им.
Всё не решишь с одного лишь маха, надо быть честным с собой самим.
Сколько на долю твою, на совесть, сколько на годы - помножить боль?
Я бы продолжила эту повесть, ведь у тебя в ней – большая роль.

Магия дружбы преобладает, если ты веришь, что дружба есть.
Больше пугает нас и меняет вера в величие, вера в месть.
Слово “война” не останется словом. Купол надломится, враг придёт.
Место, что ты называл своим домом, будет разрушено. Но не падёт...

Знаешь, бывают такие драмы: вроде бы сказка, но только где?
Тобою гордятся папа и мама, но не вернутся уже к тебе...
Ты не грусти, ведь любовь – защита, так ведь сказал тебе тот мудрец?..
Снитч в твоих пальцах ещё закрытый... Он открывается под конец.

(с) Грошева Ася

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.

Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.

Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага -
И ненавидите вы нас...

За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..

Вы грозны на словах - попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.

Ты случился со мной в сентябре, когда падали звезды.
Ты случился легко, как прорезавший облако дождь,
Ты случился красиво, как самые первые грозы,
Ты случился так просто, как спелая к осени рожь.
Ты случился моим. Не спросил, просто взял и случился.
Ты случился улыбкой на чуждых улыбке губах,
В темном зеркале глаз силуэтом любви отразился.
Ты случился словами в написанных сердцем стихах.
Ты случился рассветом на тонкой окраине ночи,
Ты случился рекой в раскаленной от жажды земле,
Ты случился напевом среди прозаических строчек,
Ты случился. И рядом остался. И нравишься мне.
Ты случился судьбой, долгожданной, прекрасной и строгой,
Ты случился однажды осенней прохладной порой.
Ты останешься в жизни моей, в этой долгой дороге
Самым лучшим, навек, из того, что случалось со мной.


© Copyright: Аль Квотион, 2012
Свидетельство о публикации №112092310434

А ты храбрая девочка, Ваше высочество,
Знаешь – я за спиной, и ничуть не растеряна…
Что ты делаешь здесь, в моём Волчьем урочище,
Где туманом обратная тропка застелена?
Не дрожишь как осинка, как лань осторожная,
Не пытаешься скрыться, следы свои путая…
Обречённое счастье моё невозможное,
Ну, зачем ты решилась придти сюда, глупая!
Там, за этим туманом – весна и цветение,
Соловьиный закат и иваны-царевичи,
Почему же ты выбрала невозвращение,
Распустив для меня две косы свои девичьи?
Здесь стволы у деревьев безжизненно-мшистые,
Даже ветер пугается карканья строгого,
Здесь колючие ели и вязы плечистые
Сторожат моё, Богом забытое, логово.
Знаешь, сколько прошло через эти объятия?
Сладко таяло сердце, согретое чарами…
Но на всех волкодлаках любовь, как заклятие –
Сколько нас ни люби, остаёмся волчарами.
Вот поэтому лес мой – не место свидания,
Сотню раз ты ещё в безрассудстве раскаешься!
Не разлука страшна, а… РАЗОЧАРОВАНИЕ.
Так чего ж ты молчишь...? почему улыбаешься?!
Но смыкаются губы под пальцами женщины,
Я послушен тебе как ручное чудовище…
- Ты забыл…, мы друг другу по-жизни обещаны.
Просто ты лишь моё дорогое сокровище!

Не славы и не коровы,
не шаткой короны земной -
пошли мне, Господь, второго, -
что вытянул петь со мной!

Прошу не любви ворованной,
не милостей на денек -
пошли мне, Господь, второго, -
чтоб не был так одинок.

Чтоб было с кем пасоваться,
аукаться через степь,
для сердца, не для оваций,
на два голоса спеть!

Чтоб кто-нибудь меня понял,
не часто, ну, хоть разок,
из раненых губ моих поднял
царапнутый пулей рожок.

И пусть мой напарник певчий,
забыв, что мы сила вдвоем,
меня, побледнев от соперничества,
прирежет за общим столом.

Прости ему. Пусть до гроба
одиночеством окружен.
Пошли ему, Бог, второго -
такого, как я и как он

1971

Немного в жизни есть таких людей,
Кому доверить можно свою душу,
Кто с каждым днем надежней и родней
И с каждым годом все сильнее нужен.

Немного тех, с кем можно быть собой
До жеста, до движения, до взгляда,
С кем каждый вдох уверенно-простой,
Лишь оттого, что этот кто-то рядом.

Немного рук, что тянутся в беде
И предложить готовы свою помощь,
Немного тех, кто помнит о тебе
И днем, и утром, и в немую полночь.

И как редки те люди, кто отдаст
Последнее, чтоб только друг не плакал,
Но вот таким Господь за все воздаст
Когда-нибудь внезапно и с размахом...

© Copyright: Елизавета Щербакова-Счастливая, 2010
Свидетельство о публикации №110060800282

Прочерки, прочерки - вырвана с корнем история:
Все многоточия, строчки, сомнения, правила.
Практика стёрла графитный набросок теории -
Время не терпит боящихся сразу и набело.

Нежность на кончиках пальцев никчёмным сокровищем,
Не разделить, не отдать, не стряхнуть, не избавиться...
Я же люблю его, Господи, искренне - что ещё?!
В этом меня даже Ты не заставишь раскаяться!

Своды законов Твоих мной не раз перелистаны,
Заповедь с номером семь - нет печальнее повести...
Господи, что будет чище - бессовестность истины,
Или прикрытая подлость поступка по совести?

Ты наказал нас разлукой - быть может, заслуженно.
Хочешь - смирюсь с этой карой? Поэту - поэтово...
Стану песчинкой, окатанной болью в жемчужину,
Но не в ладонях чужих - сбереги хоть от этого!

Я не смогу. Это более, чем наказание...
Если ты слышишь, Всевышний, пошли мне терпения...
Я бы ещё попросила простить мне отчаянье,
А за любовь и у Бога не просят прощения...

Рядом мы, Господь,
рядом, рукой ухватить.

Уже ухвачены, Господь,
друг в друга вцепившись, как будто
тело любого из нас –
тело твое, Господь.

Молись, Господь,
молись нам,
мы рядом.

Криво шли мы туда,
мы шли нагнуться
над лоханью и мертвым вулканом.

Пить мы шли, Господь.

Это было кровью. Это было
тем, что ты пролил, Господь.

Она блестела.

Твой образ ударил в глаза нам, Господь.
Рот и глаза стояли открыто и пусто, Господь.
Мы выпили это, Господь.
Кровь и образ, который в крови был, Господь.

Молись, Господь.
Мы рядом.

Той синевы, которой взгляд его искал, я выпил первым.
Из следа твоего я пил и видел:
ты катишься сквозь пальцы мои, жемчуг, и растешь.
Растешь, как все, кто преданы забвенью.
И катишься: так черный град тоски
сыплет в платок, беленный взмахами прощанья.

Черное молоко рассвета мы пьем его вечерами
мы пьем его в полдень и утром мы пьем его ночью пьем и пьем
мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет

В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
он пишет так и встает перед домом и блещут созвездья он свищет своим волкодавам
он высвистывает своих иудеев пусть роют могилу в земле
он нам говорит а теперь играйте пускай потанцуют

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем вечерами
В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет

Он требует глубже врезайте лопату в земные угодья эй там одному а другому играйте и пойте
он шарит железо на поясе он им машет глаза у него голубые

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью мы пьем тебя в полдень и утром мы пьем вечерами пьем и пьем
в том доме живет господин о твои золотые волосы Маргарита
пепельные твои Суламифь он играет со змеями пишет

Он требует слаще играйте мне смерть Смерть это немецкий учитель
он требует темней ударяйте по струнам потом вы подыметесь в небо как дым
там в облаках вам найдется могила там тесно не будет

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень Смерть это немецкий учитель
мы пьем тебя вечерами и утром пьем и пьем
Смерть это немецкий учитель глаза у него голубые

он целит свинцовая пуля тебя не упустит он целит отлично
он на нас выпускает своих волкодавов он нам дарит могилу в воздушном пространстве
он играет со змеями и размышляет Смерть это немецкий учитель

золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь.

Дитя с безоблачным челом
И удивленным взглядом,
Пусть изменилось все кругом
И мы с тобой не рядом,
Пусть годы разлучили нас,
Прими в подарок мой рассказ.
Тебя я вижу лишь во сне,
Не слышен смех твой милый,
Ты выросла, и обо мне,
Наверное, забыла.
С меня довольно, что сейчас
Ты выслушаешь мой рассказ.
Он начат много лет назад
Июльским утром ранним,
Скользила наша лодка в лад
С моим повествованьем.
Я помню этот синий путь,
Хоть годы говорят: забудь!
Мой милый друг, промчатся дни,
Раздастся голос грозный.
И он велит тебе: "Усни!"
И спорить будет поздно.
Мы так похожи на ребят,
Что спать ложиться не хотят.
Вокруг - мороз, слепящий снег
И пусто, как в пустыне,
У нас же - радость, детский смех,
Горит огонь в камине.
Спасает сказка от невзгод
Пускай тебя она спасет.
Хоть легкая витает грусть
В моей волшебной сказке,
Хоть лето кончилось, но пусть
Его не блекнут краски,
Дыханью зла и в этот раз
Не опечалить мой рассказ.

ПОЭЗА ОТЧАЯНИЯ


Я ничего не вижу, я ни во что не верю,
Больше не вижу в жизни светлых её сторон.
Я подхожу сторожко к ближнему, точно к зверю.
мне ничего не нужно.Скучно. Я утомлен.

Кто-то кого-то режет, кто-то кого-то душит.
Всюду одна нажива, жульничество и ложь.
Ах, не смотрели б очи! Ах, не слыхали б уши!
Лермонтов, ты ль не был прав: 'Чем этот мир хорош?'

Мысль, даже мысль продажна. Даже любовь корыстна.
Нет воплотимой грезы. Все мишура, все прах.
В жизни не вижу счастья, в жизни не вижу смысла.
Я ощущаю ужас. Я постигаю страх.

Жил да был Человек. Одинок:(не считая собаки).
Ни жены, ни детей…Сам прислуга, и сам господин.
После смерти его оказалось, что некому плакать.
Потому что Собака отправилась следом за ним.
Вот бредет по пескам он в томительных поисках рая.
А вокруг – никого. По земле расстилается дым.
И воды – ни глотка. От жары и от жажды сгорают.
И собака измученно следом плетется за ним
Бесконечна дорога. На ней ни травинки, ни знака.
Очевидно, и Данте Чистилище видел таким.
Человек еле шел. Но ему помогала собака,
Та, которая в пекло отправилась следом за ним
Вдруг они увидали, как башнями город сверкает.
Водопады… И птицы слагают Создателю гимн.
И Привратник сказал:
- Заходи! Тебя Рай ожидает!
Но Собаку он не захотел в рай пустить вместе с ним.
Человек без сомнений и слов отказался от рая.
Что поделаешь тут, если был он с рожденья таким.
И таинственный город мгновенно в тумане растаял.
И ушел Человек. И Собака ушла вслед за ним.
Сколько дней они шли… И ночей… Кто об этом узнает?
Человек шел и падал, и шел, адской жаждой томим.
И забыл он о найденном, и о потерянном рае.
И Собака его одиноко трусила за ним.
Время там не течет. Не светает там и не темнеет.
И ничтожно то, что в нашем мире казалось большим
Новый город возник…Был он меньше. И краски скромнее.
Человек постучал… А Собака шла следом за ним.
- Я с дороги…- едва прохрипел Человек, - я с дороги.
И Собака хрипела. Был хрип непохожим на лай .
- Дайте … каплю… воды…и Собаке и мне. Ради Бога!
И Привратник сказал:
- Заходите…Вас ждут… Это рай»
- Был бы рад я войти. Как мечтал я о рае! Однако…
За воротами должен остаться я с другом моим.
И Привратник сказал:
- Заходите к нам вместе с Собакой
И вошел Человек. И Собака вошла вместе с ним.
- Ну, а там что за рай? Где водою нас не напоили?
Где хоромы. И где низвергается с гор водопад?
И Привратник сказал:
Хорошо, что туда не пустили,
Потому что не рай это. Замаскированный ад.
- Но зачем над воротами вывеска точно такая?
И зачем он манил нас прохладою сладкой своей?
И Привратник сказал:
Это все – только видимость рая.
Это Ад. Он для тех, кто бросает в дороге друзей.

На что мы тратим жизнь?
На мелочные ссоры,
На глупые слова, пустые разговоры,
На суету обид, на злобу - вновь и вновь.
На что мы тратим жизнь...
А надо б на любовь...

Сжигаем жизнь дотла всё на пустое что-то -
На нудные дела, ненужные заботы...
В угоду обществу придумываем маски...
На что мы тратим жизнь!
А надо бы на ласки...

Мы распыляем жизнь на сумрачную скуку,
На "имидж" и "престиж", ненужную науку,
На ложь и хвастовство, на дармовую службу.
На что мы тратим жизнь?...
А нужно бы на дружбу...

Куда-то всё спешим, чего-то добываем.
Чего-то ищем все - а более теряем;
Всё копим - золото, тряпьё и серебро...
На что мы тратим жизнь!
А надо б на добро...

Волнуемся, кричим, по пустякам страдаем;
С серьёзностью смешной вещички выбираем.
Но сколько не гадай - всё выберешь не ту.
На что мы тратим жизнь...
А надо б на мечту...

Боимся радости, боимся верить в сказки,
Боимся и мечты, и нежности, и ласки;
Боимся полюбить, чтоб после не тужить...
На что мы тратим жизнь?!
А надо просто жить!

И когда под ногами весы задрожат в укоризне,
И начнут выбирать, кто невольно запляшет в огне:
"Эти люди со мной, я их знаю по прожитой жизни."
Я за них попрошу, и попросят они обо мне.

Эти люди, как я, нами можно заделывать бреши,
Сбереги нас, Господь, как последнюю волю свою.
Мы в строю до конца, даже если он реже и реже,
Мы умеем стоять, не качаясь, в железном строю.

Всё величье Твоё, все законы Твои и Заветы,
Все церквушки и храмы, ещё без крестов и в крестах.
Всё на нашей крови и любови, пролитых сверх сметы,
Как дороги в болотах на наших дымятся костях.

Собери нас в отряд, а потом разбросай по просторам,
Что бы мы в одиночку сильны и по-доброму злы,
Повели за собой тех, кто сгинул в неверии хвором,
Кто под лютым дождём не поднял от земли головы.

Мы заставим их жить, отучив от вина и бессилья,
Встанут братья на равных в упрямые наши ряды.
И окрепнут сердца, за спиною прорежутся крылья,
И глаза оживут, словно в Вербное утро цветы.

И лишь после победы прости нас, как всех мы прощали
И опять позови в Судный день постоять на весах,
Мы придём,как один, и не будем просить о пощаде,,
И без срока заблудимся в райских незримых лесах.

Жизнь началась в ракитовых кустах
С ритмичного, как стих, телодвиженья.
И было в этом что-то от служенья,
А не банальный повседневный трах.

Ведомый чувством долга пред страной
Я приобщился к таинству зачатья,
Но не желал за это отвечать я.
Как не желал насмешек пьяный Ной,
Когда сынов он вопрошал — на кой
Смеяться, обращая святость фарсом,
Над немощью заслуженного старца,
Над пьянством, ленью, слабостью людской?

Но это было в прошлом, и поверь,
В тени ракиты тиская девицу,
Не думал я, что может повториться
Библейская история теперь.

Вначале было, как всегда, словцо.
Там — пьяный бред, а тут — она вздыхала...
И Хам стал нарицательным нахалом,
А я — так неожиданно — отцом.
Страна же оказалась ни при чём.
Мол, сам во всём... и помахала ручкой,
Живи, мол, от получки до получки...
А я уже, как вол, захомучён.

Конечно пью, непьющий мне не сват,
И дел по горло, и по горло в хламе...
А дети вырастают хам на хаме,
Но в этом я уже не виноват.

Звон кандалов на дорогах,
Пенье птиц
В зеленой прохладе леса,
В сладостной музыке пальм…
Пламя…
Пламя на травах…
Пламя над крышами хижин
Каяте…
На дальних дорогах
Толпы народа,
Толпы народа,
Толпы народа,
Толпы народа,
Изгнанного отовсюду,
На дальних дорогах,
До самого горизонта…
И снова на дальних дорогах
Шагают люди,
Бессильно руки опустив…
Зарево,
Танцы,
Тамтамы,
Ритмы…
Ритмы в свете,
Ритмы в цвете,
Ритмы в звуке,
Ритмы в движенье,
Ритмы в шагах окровавленных ног,
Ритмы в крови, текущей из-под ногтей,
И все это ритмы…
Ритмы…
О, голоса истерзанной Африки!

A POEM

When he was small, when he would fall,
on sand or carpet he would lie
quite flat and still until he knew
what he would do: get up or cry.

After the battle, flat and still
upon a hillside now he lies –
but there is nothing to decide,
for he can neither cry nor rise.

1942
Minnesota

***
Господи, везде кручина!
Мир завален горем, бедами!
У меня убили сына
С Твоего ли это ведома?
Был он как дитя беспечное,
Проще был других, добрее...
Боже, мог ли Ты обречь его?
Крестик он носил на шее.
С детства ум его пленяло
Все, что нежно и таинственно,
Сказки я ему читала.
Господи, он был единственный!
К Матери Твоей взываю,
Тихий Лик Ее дышит сладостью.
Руки, душу простираю,
Богородица, Дева, радуйся!..
Знаю, скорбь Ее безмерна,
Не прошу себе и малого,
Только знать бы, знать наверно,
Что Ты Сам Себе избрал его!

Прекрасное – есть радость навсегда:
Его растёт лишь прелесть, – никогда
В ничто не канет, но таится в нём
Беседки тишь и власть забыться сном
Грёз полным, здравья, мирного дыханья.
Затем плетём венки мы утром ранним,
Чтоб, за цветком склонясь, к земле стать ближе,
А безнадёжность, недостаток иже
Блистают благородством, унынья дни,
Все затемнённые, опасные пути –
Для наших поисков: им вопреки
Снимает красота муар тоски
С душ угнетённых. Солнце и луна,
Кусты, деревья – благость их дана
Овечке кроткой; жёлтые цветки
И их зелёный мир; и ручейки,
Из тех, что рощу делают себе
В дни зноя; лес, таящий в глубине
Кустарник, полный розовых бутонов, –
Всё вечных торжество законов,
Что мёртвый бог придумал для земли;
Всё, что мы слышали или прочли:
То есть родник бездонный вечных вод,
Что из небесных сфер на землю бьёт.

Друзья твердят: "Все средства хороши,
чтобы спасти от злобы и напасти
хоть часть Трагедии,
хоть часть души..."
А кто сказал, что я делюсь на части?

И как мне скрыть - наполовину - страсть,
чтоб страстью быть она не перестала?
Как мне отдать на зов народа часть,
когда и жизни слишком мало?
Нет, если боль, то вся душа болит,
а радость - вся пред всеми пламенеет.
И ей не страх открытой быть велит -
ее свобода,
та, что всех сильнее.

Я так хочу, так верю, так люблю.
Не смейте проявлять ко мне участья.
Я даже гибели своей не уступлю
за ваше принудительное счастье...

От крыши до крыши протянут канат.
Легко и спокойно идет акробат.

В руках его - палка, он весь - как весы,
А зрители снизу задрали носы.

Толкаются, шепчут: "Сейчас упадет!" -
И каждый чего-то взволнованно ждет.

Направо - старушка глядит из окна,
Налево - гуляка с бокалом вина.

Но небо прозрачно, и прочен канат.
Легко и спокойно идет акробат.

А если, сорвавшись, фигляр упадет
И, охнув, закрестится лживый народ,-

Поэт, проходи с безучастным лицом:
Ты сам не таким ли живешь ремеслом?

Высокий, молодой, сильный,
Он сидел в моем кабинете,
В котором я каждое утро
Сам вытираю пыль,
И громким голосом,
Хотя я слышу отлично,
Говорил о новой культуре,
Которую он с друзьями
Несет взамен старой.
Он мне очень понравился,
Особенно потому, что попросил взаймы
Четвертый том Гете,
Чтобы ознакомиться с "Фаустом"..
Во время нашей беседы
Я укололся перочинным ножом
И, провожая гостя в переднюю,
Высосал голубую капельку крови,
Проступившую на пальце.

Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот - это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего как змея?

Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачный балах,-
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкаладывал прыть,-
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?

Впрочем - так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины - к причине,
А глядишь - заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.

Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами,-
Только есть Одиночество - в раме
Говорящего правду стекла.

Однажды, в детстве, после школы,
я в нашей зале невеселой
один читал на склоне дня;
вошел и сел со мною рядом
ребенок в черном, с кротким взглядом,
как брат, похожий на меня.

Склонясь, печальный и прекрасный,
к свече, пылающей неясно,
он в книгу стал глядеть со мной;
к моей руке челом прижался
и до рассвета так остался --
в мечтах, с улыбкою немой.

В мое пятнадцатое лето
по вереску в дубраве где-то
однажды брел я наугад;
прошел и сел в тени древесной
весь в черном юноша безвестный,
похожий на меня, как брат.

Я у него спросил дорогу;
держал он лютню и немного
шиповника в пучок связал;
с очаровательным приветом,
слегка оборотясь, букетом
на ближний холм он показал.

Во дни слепой сердечной жажды
я у огня рыдал однажды,
измену первую кляня;
поближе к трепетному свету
сел кто-то, в черное одетый,
как брат, похожий на меня.

Дышал он сумрачной тоскою;
он твердь указывал рукою,
в другой руке блестел кинжал,
он знал мои глухие думы,
но испустил лишь вздох угрюмый
и, как видение, пропал.

Во дни, когда, гуляка вольный,
подняв бокал, под гул застольный,
любому тосту был я рад,--
одетый в черное, нежданно,
сел рядом собутыльник странный,
похожий на меня, как брат...

Он плащ стряхнул, на тощем теле
лохмотья пурпура висели,
и был он в миртовом венке,--
симво'л бесплодья, он склонился;
мы чокнулись, бокал разбился
в моей трепещущей руке.

А год спустя, порой ночною,
лежал недвижно предо мною
отец мой, вечностью объят;
у ложа смертного покорно
сел сирота в одежде черной,
похожий на меня, как брат.

Глядел он влажными очами,
увит терновыми шипами,
как ангел, нежен и уныл;
и лютня на земле лежала,
и в грудь вошел клинок кинжала,
и пурпур цвета крови был.

Его запомнил я так ясно,
что после в жизни я всечасно,
повсюду -- узнавал его;
поистине то -- призрак странный,
друг пасмурный и безымянный,
не демон и не божество.

Когда же, не стерпев страданья,
задумав дальние скитанья,
чтоб смерть найти иль вновь расцвесть,
я вышел из родного края,
нетерпеливо настигая
надежды призрачную весть,--

на склонах Пизы, в Апеннинах,
на Рейне, в Кельне, и в долинах
пологих Ниццы, и тиши
дворцов Флоренции священной,
в шале, стареющих смиренно
в альпийской горестной глуши,

и в Генуе, в садах лимонных,
в Вевэ, меж яблоней зеленых,
и в атлантическом порту,
и в Лидо, на траве могильной,
где Адриатика бессильно
лобзает хладную плиту,--

повсюду, где, среди простора,
оставил сердце я и взоры,
терзаясь раной роковой;
повсюду, где хандра хромая,
на посмеянье выставляя,
меня тащила за собой;

повсюду, где, тоской суровой
тоскуя по отчизне новой,
я шел за тенью снов моих;
повсюду, где, пожив так мало,
я видел все, что сердце знало,--
все ту же ложь личин людских;

повсюду, где в пустыне пыльной
я, словно женщина, бессильно
рыдал, закрывшись рукавом;
повсюду, где в лесу тернистом
душа цеплялась шелковистым,
легко теряемым руном;

повсюду, где дрема долила,
повсюду, где звала могила,
повсюду, где коснулся я
земли,-- садился при дороге,
весь в черном, человек убогий,
как брат, похожий на меня.

Откройся мне, ты, знающий все дали,
все колеи моих дорог!
Так скорбен ты, что я могу едва ли
в тебе признать мой злобный рок.
В твоей улыбке кротости так много,
так сердобольно слезы льешь...
Когда ты здесь, любовно чую Бога;
твоей тоске близка моя тревога,
на образ дружбы ты похож.

Но кто же ты? Не ангел, Богом данный,
руководитель душ людских.
Вот мучусь я, но ты -- и это странно! --
молчишь при виде слез моих.
Я двадцать лет знаком с твоею властью,
неведомое существо,
меня жалеешь, но твое участье
не греет; улыбаешься, но счастья
не разделяешь моего.

Сегодня вновь явился ты ко сроку;
лилась ночная темнота,
крылом в окно бил ветер одиноко,
моя печаль была пуста:
но там остался отпечаток томный,
еще лобзанья жар тая;
и думал я о страсти вероломной,
и медленно, подобно ткани темной,
рвалась на части жизнь моя.

Собрал я письма, прядь волос -- обломки
любви недавней,-- все собрал;
и голос прошлого, не в меру громкий,
пустые клятвы повторял.
Прелестный прах, не смея с ним расстаться,
я гладил, трепетен и тих.
Плачь, сердце, плачь! Слезами напитаться
поторопись! Ведь завтра, может статься,
ты не узнаешь слез своих.

Я завернул остатки счастья эти
в обрывок бурого сукна.
Среди недолговечного на свете,
пожалуй, прядь волос вечна.
Как бы в подводный сумрак погруженный,
я глубь забвения пытал;
мой лог терялся в этой тьме бездонной,
я над моей любовью погребенной,
над бледным счастием рыдал.

И вот уже сургуч я выбрал черный,
чтоб запечатать нежный клад,
еще не веря, в скорби непокорной,
что я отдам его назад.
Ты слабая, надменная, слепая,
былого не сорвешь с себя!
О Господи, зачем же ложь такая?
Как страстно задыхалась ты, рыдая,
зачем рыдала -- не любя?

Да, ты грустишь, томишься, но меж нами -
преграда прихоти твоей.
Ну что ж, прощай! Ты будешь со слезами
считать часы пустых ночей.
Уйди, уйди! В холодный сон гордыни
твоя душа погружена...
Моя же не стареет и не стынет,
и кроме горя, узнанного ныне,
немало мук вместит она.

Уйди, уйди! Не все от полновластной
природы получила ты,
увы, дитя, ты хочешь быть прекрасной --
что красота без доброты?
Пускай судьба тебя уносит мимо,
моей души ты не взяла...
Развей золу любви неповторимой...
Как я любил, и как непостижимо,
что ты любила и ушла!

Но вдруг в ночи как будто тень мелькнула,
затрепетала по стене,
по занавеске медленно скользнула
и села на постель ко мне.
О, кто ты, образ бледный и печальный,
одетый в черное двойник?
Чего ты ищешь здесь, паломник дальний?
Иль это сон, иль в глубине зеркальной
я отражением возник?

О, кто ты, спутник юности обманной,
упорный, призрачный ходок?
Зачем тебя я вижу постоянно
средь мрака, где мой путь пролег?
О, соглядатай скорби и заботы!
За что ты, горестная тень,
осуждена считать все повороты
моей стези? О, кто ты, брат мой, кто ты,
являющийся в черный день?

Видение (отвечает)
Друг, мы -- дети единого лона.
Я не ангел, к тебе благосклонный,
я не злая судьбина людей.
Я иду за любимыми следом, ,
но, увы, мне их выбор неведом,
мне чужда суета их путей.

Я не Бог и не демон крылатый;
но ты дал мне название брата,
и название это верней.
Где ты будешь, там буду я рядом
до последнего дня -- когда сяду
я на камень могилы твоей.

Небо сердце твое мне вручило.
Я хочу, чтоб ко мне приходила
без боязни кручина твоя.
Я с тобой не расстанусь. Но помни,
прикоснуться к тебе не дано мне:
о мой друг, одиночество я.

Рабочий

Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

Любовь
Надменный, как юноша, лирик
Вошел, не стучася, в мой дом
И просто заметил, что в мире
Я должен грустить лишь о нем.

С капризной ужимкой захлопнул
Открытую книгу мою,
Туфлей лакированной топнул,
Едва проронив: не люблю.

Как смел он так пахнуть духами!
Так дерзко перстнями играть!
Как смел он засыпать цветами
Мой письменный стол и кровать!

Я из дому вышел со злостью,
Но он увязался за мной,
Стучит изумительной тростью
По звонким камням мостовой.

И стал я с тех пор сумасшедшим.
Не смею вернуться в свой дом
И все говорю о пришедшем
Бесстыдным его языком.

Память

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака -
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.

И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь - его подруга,
Коврик под его ногами - мир.

Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.

Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.

Я - угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный -
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.

Крикну я... но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.

Мои читатели

Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошел пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, весёлой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.

Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелит взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.