Куда уходит детство.
С шиферной крыши свисает ряд прозрачных сосулек. Сквозь них синеет безоблачное небо. Большие капли срываются сверху и с легким звоном разбиваются о деревянное крыльцо. Воздух насыщен гомоном воробьев и далекими криками играющей ребятни.
Десятилетний Сережка повернул лицо к солнцу. Если смотреть на него, прищурив глаза, то ресницы окрашивают мир в разные цвета. Он становится волшебным, но через мгновение глаза закрываются полностью, и солнце просто греет веки, нос, щеки. Там, где на землю падают лучи солнца, снег медленно тает и истекает тонкими ручейками. Маленькие ручейки журчат, сливаются друг с другом и постепенно набирают силу.
-Какое точное перемещение, - Сергей Григорьевич Берцев, директор института Времени и Пространства, застыл на тротуаре, вдыхая густой весенний воздух. Сердце его колотилось. Знакомый коттедж, синяя веранда, забор. В подтаявшем снегу аллейка из высоких карагачей, за которой расположена автомобильная дорога. Машин почти нет. Да, дороги тогда были пустынны. Томительно-щемящее чувство в груди и легкая грусть вперемешку с радостью. Он смотрел, на мальчишку без шапки, в расстегнутой курточке и школьной форме. Брюки заправлены в резиновые сапоги, в которых, он точно это знал, хлюпает вода. Мальчуган подталкивал в ручейке прутиком кораблик, сделанный из половинки ореховой скорлупы.
-Сережа, домой; куша-ать, - Сергей Григорьевич услышал родной знакомый голос и всё вокруг, несмотря на очки, немного потеряло резкость.
- Эй, парень, - голос его дрогнул,- тебя мамка зовет.
-Знаю. Третий раз уже зовет, - парнишка вызволял кораблик из очередного плена. Несколько веток образовали запруду, маленький ручеек, стремясь слиться с большим, пробивался под преградой.
-Может, мне повести кораблик, пока ты покушаешь?
- В большом ручье он пойдет быстрее, я могу не успеть, - мальчик на секунду задумался, потом протянул палку ему. – Ладно, ведите; у меня дома есть второй корабль. Ручей впадает в речку. Только это далеко.
Сережка убежал домой греться и, наверно, готовить уроки.
Ручеек с тротуара выбрался на асфальтовую дорогу и широкой лентой устремился вдаль. Не обращая внимания на прохожих, одетых в непривычные одежды двадцатого века, седой высокий человек в новом костюме и кожаных ботинках шлепал по воде.
Капитан вел свою бригантину.

В тот вечер мы изрядно нагрузились. Хозяин сказал, что мы можем пить, сколько влезет, и выставил все свои запасы бухла – он и не представлял, на что мы способны вдвоём. Некие бездонные пропасти, зияющие в наших душах, мы заливали алкоголем, отчего эти бездны становились только больше и вместительней. В конце концов, хозяину это надоело, и Вернон решил исправить ситуацию музыкой. Его саксофон был в прихожей – лежал на полу, накрытый кучей шалей, горжеток, шляп. Там было даже несколько предметов интимного свойства: лифчики и женские трусики с пикантной прорезью посередине – нам пришлось изрядно повозиться, выкапывая музыкальный инструмент.

Разговоры в зале притихли, радио выключили. Все ждали джазовой импровизации, и даже хозяин, очевидно, предпочитавший лёгкие любовные песенки и футбольные гимны, готов был терпеть нас, раз уж от нашей музыки увлажнялись пушистые киски присутствующих дам. Шатаясь, Вернон вышел на середину паркетного острова, вставил мундштук саксофона в рот, надул щёки и выпучил глаза, замер, какое-то время играл цветом лица, изменяя его от легко-пунцового до густо-бордового, наконец побледнел, и его обильно стошнило.

- Рвота в ре миноре, - сказал я, рывком отделяясь от стены в прихожей, откуда я наблюдал концерт в качестве обоев.

Чтобы не заканчивать вечер с топором между лопаток – хозяин по одному вытаскивал из шкафа инструменты, один опасней другого, и, примерившись, отбрасывал в сторону, выбирая самый разрушительный, - мы сыграли стремительную ретираду. И, каким-то чудом, нам удалось не потерять ничего из одежды, вещей, чувства высокого стиля и собственного достоинства, а в придачу в руке моей оказалась рука изящной нимфы с волосами couleur de rose. Кажется, я протащил её за собой два квартала, прежде чем заметил.

Звали её Жанна. Она сразу призналась, что от меня кроме спиртных паров исходят некие флюиды шарма, и что она

рыдания гамельнской флейты

После долгих блужданий среди тёмных переулков, мы вышли к освещённой вывеске бара «Тринидад». В баре уже происходило некое действо, похожее одновременно на оргию, драку и тризну, поэтому мы сочли себя достойными этого заведения. Деньги были у одной Жанны, впрочем, и они не понадобились, поскольку Вернон моментально вычислил подвыпившего рабочего, который с приятелем отмечал получку. Приятель постепенно переместился на пол, и мы втроём заняли его место – никакой подмены рабочий до конца так и не заметил и угощал нас с рвением мастурбирующего священника.

Когда Вернону приспичило выйти в уборную, я обе клешни запустил Жанне под её шёлковую блузку и шарил там, скорее, с тем блаженством, что младенец испытывает от прикосновений матери, нежели переживая что-то сексуальное.

Вернон вернулся, вернее, выскочил из туалета, бледный, бледнее обычного, что ночь на излёте, взобрался на свой стул и пролепетал:

- Мужик в писсуаре… плавает в крови…

Это было знаком. На секунду этот знак затмил все другие знаки привычной знаковой системы; я выпустил из рук соски Жанны, оставив изучение их иероглифики на потом.

- Вот, - сказал Вернон. Он протягивал мятый бумажный кулёк, и рука его дрожала. – Вытащил у того из кармана.
- Нам надо драпать отсюда, - резюмировала Жанна неожиданно трезвым голосом.

Мы выскочили в дождь

дребезжание рваной жести

Прошла неделя с тех пор, как Вернон обнаружил порошок. Никто из знакомых, имевших дела с наркотой, не смог его идентифицировать. Самой остроумной оставалась предложенная Жанной теория, что это волшебный порошок Урфина Джюса, с помощью которого оживляют дуболомов. В самом деле, покидая «Тринидад», я заметил двух парней, лицом и фигурой походивших на

свирель из берцовой кости удавленника

поэтому сверхъестественный ужас неотступно преследовал нас. Мы старались собираться глубоко за полночь, чтоб привлекать к себе как можно меньше внимания. И всё-таки странные тени ползли по стенам домов, забирались в подъезды, проникали даже в квартиру, если шторы были не забраны.

Жанна не выдержала первой.

- Мы должны его попробовать. Лучше конвульсии и смерть, чем эта чудовищная неопределённость.

Я улыбнулся и хотел сказать, что эта неопределённость – самое надёжное, что только может быть в мире, однако промолчал и погладил попку девушки.

- Как ты хочешь? – спросил Вернон. Он курил у окна, стряхивая пепел в большую пепельницу, выполненную в форме черепа питекантропа. – Нюхать? Лизать? Ширяться?

Вместо слов Жанна достала жгут, шприц и серебряную ложку с гербом

тихое урчание смерти

Я решил, что действия более ждать бесполезно. Мы сидели в тех же позах, в каких приняли вещество. То есть, каждый вставал, ходил по комнате, жестикулировал и говорил, но к этому моменту будто всё вернулось вспять.

- Дай снова, - я протянул руку, и Вернон вложил в неё мятую бумажку, в которую ранее был завёрнут порошок.

Я развернул листок. Текст на нём был напечатан в соответствии с дореволюционными правилами, со всеми этими ятями, ерами, ерями.

- Тень Орфея склонялась над колыбелью лесбийской мелики, - прочитал я вслух.

Жанна встала, вышла в коридор и стала возиться с «молнией» на сапоге. Лицо у неё было злое и разочарованное.

- Послушай… постой, погоди, я провожу тебя.
- Думаю, в этой ситуации будет не лишним.

Я быстро обулся и нахлобучил шляпу на затылок, как это делают католические

бравурное стаккато гебефрении

после лестничной площадки нас ждало разноцветное крошево домов фонарей уличных толп звуков не было она посмотрела на меня с мольбой и я ответил ей поклоном по ступеням или это были холодные кальгаспоры такие льды похожие на головные уборы монахов мы спускались вниз музыка эта застывшая архитектура беззвучно звучала в небесах немая музыка была оправданием всего если конечно всему нужно оправдание Вернон плёлся сзади он забыл свой саксофон а значит у нас не было ни единого шанса

Пиво давно закончилось, а спать до сих пор не хотелось. Тремя этажами выше, упоротые в хлам сатанисты во всю мощь своих сатанинских легких пели народные сатанинские песни в аранжировке ВИА «Крэдл оф Филт». Потолок резонировал в такт гитарным рифам, сатанисты утробно подвывали. «Тоска.» - подумал я.
В углу, на диване, в позе лежащего на диване, депрессировал друг Мирон. Сегодня ночью, его подло и внезапно обесчестили. Подцепленная в ночном клубе миловидная девушка Николь, на поверку оказалась трансвеститом по имени Коля, счастливым обладатем чудной курчавости меж грудных протезов и здоровенного, в пол-локтя, страпона. Воспользовавшись алкогольной бессознательностью кавалера, Коля-Николь совершенно осознанно лишил оного анальной девственности. Мирон переживал потерю стойко, по мужски - прикладывал к пострадавшей точке Жи тампоны с мазью Вишневского и делал многочисленные оральные инъекции спиртного.
- Как самочувствие, бро? - участливо поинтересовался я.
- Как ты относишься к семантике слова «петух»? - хриплым баском, Мирон изящно ушел от ответа.
- Так же, как и она ко мне, с изрядной долей подозрения. А что по этому поводу думает товарищ Хичкок? - я внимательно посмотрел на товарища Хичкока. Товарищ Хичкок внимательно посмотрел на меня и зубами отхватил изрядный кусок от колечка Краковской. Синхронно зачавкал. В комнате повисло неловкое молчание.
Тремя этажами выше, упоротые в хлам сатанисты внезапно затихли. По видимому, у них закончились народные сатанинские песни. Неловкое молчание в комнате усилилось, начало давить на гипофиз. За плинтусом шуршали тараканы. Почему-то, я
Бряцанье вязальных спиц фатума
Хлопнув дверями, вышел на лестничную клетку. За окном, береза шкрябала почками по ороговевшему песку. В нос шибало солями аммиака. Я клацнул зажигалкой в надежде перебить запах ссанины сигаретным дымом. Получалось плохо.
- Тебя мамка-то не кинется? - Появившийся из ниоткуда старик в черной плащ-палатке и черных же кирзовых сапогах, заставил поперхнуться.
- Зовет ведь тебя, иди уже. - ласково сказал он. - А сигарету оставь, а то заругает.
- Моя мамка в Житомире, - зло бросил я. - На вас, удодов, сигарет не напасешься. Пшел нах!
Старик беззащитно улыбнулся и исчез в мареве темпорального поля. Я в три затяжки добил сигарету. В рваные тапочки поддувало. Спать до сих пор не хотелось.
«Как же мне все это надоело!» - Обреченно подумал я. Рывком распахнул
Судорожное мычание прямой кишки
В пакете секелем левиафана перекатывалась баклажка «Жигулевского». Карман спортивок оттопыривал фанфурик со снотворным. За дверью раздавался грохот барабанной установки - это товарищ Хичкок осваивал парадидл. Мирон все так же депрессировал. Я лихорадочно открутил колпачок и высыпал на ладонь ровно тридцать одну таблетку со снотворным. Затем, они тут же перекочевали в рот, где и были с хрустом разгрызены. «Еще не все потеряно» - думал я. - «Еще не все».
Запил снотворное пивом. Оно было теплым, но кого это е
Сокрушительное завывание Иерихонских водопроводных труб.