Было время, когда любовь придавала моей жизни смысл. О, как я тогда был влюблен! Вся бессмысленность и нелепость чувств, которые переполняли душу и выплескивались в мир восторженными стихами еще не была очевидной для моего разума, холодного и безразличного, взирающего на прошлое с высоты трезвого зрелого скептицизма, пришедшего на смену юношеской чувственности, непозволительной для такого человека, как я. Все эти дурновкусные нежности, ворохи дешевых бумажных цветов, купленных на базаре у толстой торговки, псевдокрасивые слова, честно украденные у Карамзина и Мопассана, взятый напрокат у Достоевского тяжеловесный, архаичный, вычурный язык, пропахший неспешной чопорностью позапрошлого века, долгие беседы в сени сентиментального жасмина, осыпающего снежным конфетти лепестков черные потертые брюки и розовое кружевное платье — каким смешным же теперь это кажется...
Моя унизительная нищета была более чем очевидна. Ее личико хранило память о благородной крови далеких предков. С аляповатой пышностью я воспевал ее красоту в кипах никуда не годных топорных стихов, которые не были достаточно сильны для того, чтобы тронуть чужое сердце, но все же вызывали у меня невольные слезы — потому, что были прочувствованы до последней строчки. Искренность этих наивных виршей была достойна уважения так же, как безыскусность их заслуживала жесточайшей насмешки.
Моя злобная меланхолия была несхожа с ее светлой печалью так же, как цвет моих глаз, черных, словно безлунная зимняя ночь, отличался от солнечного оттенка ее прелестных очей. Я был зачат в субботу, она родилась под счастливой звездой. Постоянная, не знающая утешения боль в моей душе не была заметна никому вокруг, тогда как ее все жалели, сочувствуя бесчисленному множеству страшных душевных ран, на которые намекали ее тщательно отточенные жесты, взгляды и вздохи. Я любил мрачную торжественность пасмурных закатов, она восторженно любовалась розовым заревом рассветов. Она была полна нерастраченной, чистой нежности, верила в добро и красоту, а я цинично насмехался над всеобщими ценностями, ничего не значащими в моем мире, чертовски отличном от мира нормальных, простых, правильных людей. Она гадала на лепестках белой ромашки — я задумчиво перебирал четки, сделанные из костей человеческих пальцев и предсказывал будущее, подобно считающей годы Морелле. Мы одинаково редко улыбались, но если ее улыбка казалась доброй и искренней, то мой безобразный оскал честно выражал презрение и злобу.
Но постепенно наши различия, становящиеся слишком сильными, подобно воде, точащей камень, начали медленно, но непреклонно разрушать иллюзию нашего душевного единства. Моя возлюбленная постепенно становилась чужим для меня человеком. Как же жестоко терзало это мою полудетскую душу, в которой пламени было тогда больше, чем льда...
Сейчас — то я могу знать, что все те истерические заламывания рук, больные грезы, бессильные рыдания под аккомпанемент дождя и града были скорее комичны, чем трагичны, и набившее оскомину всем современным романтикам зловещее карканье похоронных птиц за окном не предвещало мне близкой смерти или жестокой потери — дерущиеся за хлебную корку вороны ничего не знали ни о моей судьбе, ни о самом факте моего существования.
...Сильно шепелявящая, очень худая черноволосая девушка в больших очках, с бумажным темно-красным цветком, приколотым к серому шерстяному платью, читала свою повесть — Алиса, постапокалипсис, восставшие демоны и мертвые ангелы. «Да что ж у вас у всех ангелы мертвые? Пусть лучше живут, летают» - скептически произнес полный писатель лет сорока, который чуть позже тет-а-тет за бокалом шампанского раскрыл для меня во всем безобразии и гротескности тему секса в фантастической литературе. Только спустя много лет я понял смысл его легкой снисходительной усмешки.
И был смех. И шумная компания погрузилась в автобус. У круглолицего набриолиненного парнишки, сидящего рядом со мной, пряжка ремня была в виде веселого смайлика, а на галстуке оранжевел Кенни, умирающий и воскресающий каждый раз ради потехи таких, как мы. Я говорил с ним о первых альбомах «Агаты Кристи», он читал с мутного экранчика КПК свои стихи, в которых скрипел старый засохший каштан, и из-под строк во все стороны торчали хвосты, лапы и мокрые черные носы обэриутов. Он предложил мне пойти к нему и посмотреть вместе «Миллионера из трущоб».
Тогда она еще больше отдалилась от меня. Чувства, которые мне хотелось пронести с собой через всю жизнь, стали выцветать, бледнеть, розовые кружева помялись. Они умирали. Тогда, еще тогда я начал осознавать, что ничего из тех примет безграничного блаженства, картину которого на грубом сермяжном холсте будничной совместной жизни нарисовало мое воображение, в реальности не существовало... краски, которыми я придал обыденной связи цвета величайшей в мире любви, стирались, и поддельная позолота восхитительного очарования неизбежно вылинивала, возвращая исконную блеклость всему тому, что я хотел сделать возвышенно-прекрасным.
Убить. Законсервировать. Навеки остановить время — для меня и для того, что живет в моей душе.
...кухонный нож кромсал нежное тело моего счастья, отделяя то, что обречено истлеть от того, чему я надеялся подарить вечную жизнь. Ваза, полная бумажных роз, формалин, полный кровавых ошметков таз. Ее внутренности я утопил в темном меланхолическом пруду, над которым клонились густые кроны сонных ив, останки тела, разделанного, словно туша на бойне, в одну из тихих ночей зарыл у кладбища, ведомый суеверным страхом, а кожа, прелестная оболочка, стала чучелом моих лучших дней...
Однако не прошло и месяца, как я понял, что бессилен перед смертью и разложением, и моего неумелого мастерства оказалось недостаточно для того, чтобы обеспечить потерявшей красоту любви хотя бы иллюзию прежнего облика. Осталось лишь признать, что я очень плохой таксидермист. Чучело прежней жизни сильно покоробилось. Стеклянные глаза, самые дешевые, заметно помутнели, полуприкрытые тонкой серой пленочкой высохших век с выпавшими ресницами, из ноздрей некрасиво виднелась желтоватая вата. Искусственная краска на губах выцвела, нежная когда-то кожа стала напоминать старый, неумело выдубленный пергамент, обтянула проволочный каркас, и красивое при жизни личико моего чучела сделалось болезненно — иссохшим. Потускневшие волосы побила моль, слишком плотно набитые пальчики, что были столь тонки и изящны, в противоположность съежившемуся, словно от старости, потерявшему краски и индивидуальность лицу, кажутся распухшими от водянки. Розовое кружевное платье в бурых пятнах милосердно скрывает тело, что теперь напоминает не стройный девичий стан, а какой — то бесформенный мешок. Белые розы из папиросной бумаги на груди приколоты там, где ткань распорота ножом.
Я поставил это чучело у своей постели, засыпая и просыпаясь в отрешенном созерцании воскресающих в моей памяти нежных и мучительных образов того, что было мне так дорого. Каждый волосок в этой поредевшей шевелюре, каждый волан на подоле окровавленного платья, каждый удар сердца, которое я вместе со всеми остальными внутренностями положил в старую дорожную сумку и выбросил в реку, каждый нежный поцелуй — все это, увы, день за днем стирало безжалостное время. Старик Сатурн снисходительно улыбался. Морфей заключал мое сонное тело в нежные объятия, и сны, что посылал он мне, зачастую были полны отнюдь не горечью мечтательных воспоминаний, коим я предавался наедине с собой, нет, царство, в которое я ступал, было царством, где нет места боли и отчаянию, тесно переплетающих мою тяжелую, холодную мертвую любовь, больше всего напоминающую кандалы, вросшие в плоть потерявшего надежду на освобождение, свыкшегося с вечным пленом измученного узника. Танатос стоял в изголовье, зная, что до положенного часа ему запрещено прикасаться ко мне, мечтательно закатывал обведенные глубокой синью глаза, и его шелестящий, слабый, гипнотически — манящий голос вещал о снегах асфоделей, никнущих над тихими, спокойными водами безбрежного Стикса, о том, как сладок липкий, цветочный запах тлена... глупец! я-то знал, что отнюдь не сладок этот тяжелый приторный смрад!
Чучело моей любви дурно пахло, и даже химическая вонь формалина не могла заглушить исходящего от него густого несвежего душка. Мои чувства и мечты, мои возвышенные иллюзии, бесконечно милые сердцу воспоминания слегка отдавали... нет - откровенно смердели мертвечиной. Я сам убил их, и в тщетном порыве навсегда сберечь то, чего больше нет, обратил высокую и нежную поэзию несказанных слов, нереализованных фантазий, умерших в чреве песен в бессмысленную игру, где нет шанса выиграть. Былое все равно просочится сквозь пальцы, ускользнет, спрячется в темных пропастях забвения, чтобы потом, в самый неожиданный момент, вновь пробужденное к жизни последними лучами догорающего безоблачного дня, золотой сентябрьской листвой, слабым ароматом распускающегося цветка, мягко коснуться души невидимыми перстами — и вновь исчезнуть, оставив лишь светлую, нежную улыбку на губах и осознание счастья вместо бесконечной боли потери.
Труп, который я хотел сберечь от разложения, рано или поздно все равно сгниет — я осознавал это, несмотря на то, что пытался убедить себя в обратном, не веря в то, что рано или поздно из моей памяти сотрется то, что сейчас кажется вечным. От моей любви не осталось ничего, кроме местами иссохшей, местами истлевшей кожи, натянутой на грубый проволочный каркас, да розового платья, запятнанного побуревшей кровью. Ее внутренности съели холодные скользкие рыбы, чьи толстогубые немые рты никому не выдадут моих ужаснейших тайн. Ее плоть и кости, зарытые на окраине кладбища, покоятся в сырой земле, а дух бродит среди асфоделевых стигийских полей, о которых каждую ночь назойливо шепчет — с тех пор и по сей день — бледный Танатос, мучимый непреодолимым желанием забрать меня в круг падших и потерянных. Нет нужды бережно хранить то, что давно умерло, глупо, наивно держать останки прошлого в душе и доме, пропитывая будни приторным зловонием разлагающихся грез, превращать спальню в усыпальницу для счастья, которого никогда не было — говорила мне весна. Пусть все лучшее останется в сокровищнице светлых воспоминаний, не омраченное удручающим адом бессмысленных попыток воскресить былое, пусть солнечные лучи смогут наконец пробиться сквозь вечно задернутые шторы темной комнаты, где, словно в могиле, гниет то, чему надлежит упокоиться... пора перестать цепляться за летящее мимо время в надежде навеки остаться в просторах отцветших садов минувшего... пора взять себя в руки и вернуть себя к жизни, не уподобиться в безжизненной закоснелости мертвому чучелу убитой любви — но тогда, десять лет назад, слишком уютна для меня была холодная теснота заплесневелых стен, слишком темным мнился свет ясного дня, и так привыкли дышать пыльной пустотой неприспособленные к свежему воздуху слабые легкие...

Судья Саша взял кувалду обеими руками и принялся вилять задницей из стороны в сторону, чтобы поточнее приметиться для удара. Силомер, стоявший на его столе, повидал уже немало судей, кувалд, да и всей той чепухи, которая только может твориться на судейском столе, поэтому предстоящий удар был для него обычным делом. Наконец судья крякнул, размахнулся и ударил своей властию закона так, что стол едва не раскололся на три равные половины. Силомер показывал высшую отметку, и зал огласился первыми звуками «Сюиты в старинном стиле».

-Объявляю заседание областного роскошного суда открытым! – фальцетом пробасил судья Саша и плюхнулся на иссиня-жёлтый пуфик.

Прокурор Яблонский, лысый, как колено бильярдного шара, кивнул судье и начал свою речь:

-Уважаемые присяжные, уважаемый суд и уважаемое общество, чтобы избежать эксцессов, позволю себе упомянуть, что заседания нашего суда не всегда проходят по правилам. Все приговоры являются окончательными и обжалованию не подлежат. Эта традиция возникла ещё со времён появления роскошного суда, и, поскольку наш суд занимается только шокирующими делами, не уповайте на шокирующие результаты работы. В конце концов, вы сами к нам обратились.

Яблонский поймал взглядом пару одобрительных кивков и конфету, брошенную из зала. Дальнейшую речь он продолжал уже разворачивая обёртку:

-Сегодня роскошный суд рассматривает дело Андрэ Айцмана, хозяина гостиницы «Которосль». Заседание сегодня будет проводить судья Саша, защита представлена безымянным адвокатом, обвинение же будет представлять ваш покорный слуга. После рассмотрения всех фактов присяжные вынесут тот или иной вердикт, это вам тоже хорошо известно. Да, – прокурор на секунду замешкался и оглядел зал поверх пенсне, - кстати, где обвиняемый? Быстро введите его в курс дела.
Под конвоем в зал вошёл бородатый человек приятной наружности, но мрачного вида. Он обменялся рукопожатиями со всеми присутствующими, после чего занял своё место на скамье подсудимых. Прокурор улыбнулся.

-Подсудимый Айцман обвиняется в несоблюдении правил техники безопасности, а также отсутствии вкуса к жизни проживающих в гостинице. Тринадцатого января, две тысячи семьдесят третьего года Андрэ Айцман по собственной халатности допустил крушение самолёта в своей гостинице. Вина Айцмана представляется ещё более тяжкой, если учесть следующий факт: в самолёте в тот самый момент находился президент Польши. В довершение ко всему Айцман не смог даже толком заняться похоронами, за что и был представлен к суду

Судья Саша прищёлкнул мизинцами от удивления, но вслух лишь произнёс:

-Прошу защиту высказаться по этому поводу.

Защита ничего не могла сказать по этому поводу, потому как безымянный адвокат был нем от рождения. Судье Саше пришлось отдать соответствующие указания. В зал внесли классную доску и дюжину цветных мелков. Адвокат долго колебался, после чего взял чёрный мелок и что-то накорябал на доске.

-Ку, - прочитал вслух Яблонский, - что бы это значило?

В ответ адвокат начал насвистывать партию правой руки из органного концерта Вивальди a-moll. Прокурор подхватил мотив и начал голосом озвучивать партию левой руки. После исполнения Allegro, уставший Яблонский отёр пот и выдохнул:

-Всё ясно. Защита полностью отрицает вину подсудимого.

По залу прошёл недовольный ропот, но судья Саша резво достал кувалду и начал ею поигрывать. Гомон стих.

-Всё это, несомненно, хорошо. Но если защита и дальше будет свистеть, то заседание придётся отложить: вдруг адвокату придёт в голову пустить в ход Брукнера, что тогда? Приказываю защите отвечать на вопросы только однозначными ответами: да или нет.

Адвокат попытался протестующее щебетать, но подсудимый вовремя пихнул его локтем в бок.
Кто-то из присутствующих в зале открыл шампанское, после чего прокурору подали бокал с пенным напитком. Яблонский поморщился, отпил добрую дюжину глотков и поставил бокал на стол. Затем он покопался в складках одежды и извлёк на свет какой-то странный металлический предмет.
-Подсудимый, вам знакома эта вещь?

-Да, - с жаром буркнул Айцман, - но я впервые её вижу!

-Это часть гусянки или же так называемого гусеничного механизма. Наши эксперты провели исследование. Результаты этого исследования показали, что гибель самолёта не была случайностью. Всякой авиационной технике для взлёта необходима соответствующая взлётная полоса. Думаю, что защита не будет опровергать этот факт.

Адвокат сначала отрицательно кивнул, но мигом опомнился и утвердительно помотал головой. Яблонский снова отпил шампанского и продолжил:

-Самолёт польского президента рухнул по нескольким причинам. Во-первых, подсудимый Айцман в тот вечер решил провести в своей гостинице международный форум. Взлётную полосу для самолёта не успели подготовить, поэтому самолёту пришлось взлетать с обычного ковра. К тому же пилотов очень сильно торопили. Во-вторых, пилотам была предоставлена экспериментальная модель двухместного гусеничного самолёта, что тоже кажется весьма странным, потому как управлять таким самолётом могут только асы. Несмотря на то, что самолёт этот был двухместным, Айцман каким-то образом умудрился разместить в нём пятерых членов экипажа, польского президента с его семьёй, оркестр негритянского джаза, кабарэ группу, шестнадцатитонную гирю, сейф и рояль. Всё это и привело к катастрофе. У меня всё.

Адвокат выскочил из-за стола и принялся насвистывать мелодию отбоя. Судья Саша моментально схватил кувалду и что есть мочи врезал по силомеру.

-Тишина в зале суда! Ей богу, адвокат, вы сегодня не в духе. Ваши действия подрывают мою репутацию, поэтому чтобы не ударить в грязь лицом, мне придётся ударить вас в лицо. Что там у нас со свидетелями?

-Одну минуту, - отозвался прокурор, - введите первого свидетеля.

Двое шустрых приставов выскочили в коридор. Через 5 минут они вернулись в зал, пиная перед собой какую-то низенькую женщину средних лет.

-Та-а-а-ак, - протянул Яблонский. Затем он бегло просмотрел документы, хмыкнул, почесал в затылке и с интересом спросил, - вы кто?

-Я – Самсонова Мария Иосифовна, горничная гостиницы «Которосль», - ответила женщина.

-А! Так это вы?

-Да, это я.

-Вот как… - прокурор чуть не присвистнул от удивления, но покосился на адвоката и вовремя опомнился. – Так что же вы можете сообщить нам по факту дела?

-Уважаемый суд, я уверена, что самолёт погиб совершенно по иной причине.
-По какой-такой причине?

-Его отравили. Или же подставили подножку во время взлёта. Гусянка не могла порваться из-за ковра.
-Откуда у вас такая уверенность?

-Я видела это собственными глазами, только не успела разглядеть: отравили его или же подставили подножку.

Яблонский отхлебнул шампанского, а остатки вылил себе на лысину. Дело принимало совершенно иной оборот. Айцман «дал пять» радостно свистящему адвокату.

Вдруг в коридоре послышался какой-то шум, и, спустя мгновение, в зал влетела сильно напомаженная молодая блондинка в лисьем полушубке. Приставы пытались преградить ей дорогу, но она с лёгкостью отшвыривала их со своего пути. Расправившись со всеми приставами незнакомка отпихнула горничную в сторону и отчеканила:

-Ваша честь, вы должны меня выслушать.

-Да, но… - растерялся Яблонский.

-Хрен с ней, - отозвался Саша, - пусть валяет.

-Я вдова погибшего самолёта, - продолжала блондинка, - мы прожили долгую и счастливую жизнь. Но дело не в этом… Ваша честь, кто-то сбил следствие с верного пути! Мой погибший муж вовсе не был гусеничным, у него была неплохая пара шасси!

Зал ахнул, адвокат засвистел, Саша ударил по силомеру.

-Тишина в зале суда! Чем вы можете объяснить такую уверенность?

-Крушение самолёта в гостинице «Которосль» было необходимым для отвода глаз. Гусянка не принадлежит моему мужу, она принадлежит его другу… - здесь незваная гостья дала волю чувствам и всплакнула. - Через сутки после падения самолёта был назначен ещё один важный рейс. Этим рейсом должна была лететь местная хоккейная команда, но злоумышленники скрутили гусеницу с шасси и подбросили её на место преступления, чтобы подставить Айцмана и погубить наш хоккей.

-Интересное кино! – отозвался кто-то из зала. – С чего бы это злоумышленникам желать смерти нашему хоккею?

-А с того, что это коварная организация спортивных террористов! Уже на протяжении ста лет они занимаются своими черными делам? А вам до этого и дела нет, чтоб вы сдохли!

-Так, уберите эту истеричную из зала, - Саша снова щёлкнул мизинцами, - у нас есть дела и поважнее.
Под одобрительные возгласы блондинку скрутили и вытолкали в коридор.

-Подсудимый Айцман, будем считать, что ваша невиновность доказана, но это не отменяет того факта, что вы не сумели похоронить польского президента. Вам грозит штраф в виде полного обеспечения этих самых похорон, считайте, что модный приговор уже зачитан. Вкатите гроб!

Заиграла ритмичная музыка, зал начал хлопать в такт. Под фанфары в помещение вкатили гроб с президентом Польши. Гроб был украшен бумажными херувимами, снежинками, сердечками и розочками.

-Ваша честь, - подал голос Айцман, - я отказываюсь оплачивать подобный ширпотреб.

-А никто вас и не заставляет оплачивать подобный ширпотреб, - развёл руками Саша, - над гробом ещё не работали наши дизайнеры. Этот вариант похорон предоставили сами родственники и профсоюз президентов Польши.

-Да, определённо это не роскошно, а очень даже глупо, - подтвердил Яблонский.
Адвокат помотал головой.

-Вкатите второй гроб, - распорядился Саша.

Вновь ударили фанфары, вновь зал разразился бурей оваций. Второй гроб был гораздо лучше предыдущего: парча, изумруды, гагачьи пёрышки и яйца Фаберже дополняли его великолепие. Сам президент был одет в фильдеперсовые чулочки, а на голове его красовалась шляпа-самбрэро. После надгробных оваций Айцман чистосердечно опередил судью своим ответом:

-Я готов оплатить это сверкающее великолепие. Но ведь это не президент Польши?

-Конечно же, не президент. Этот труп всего лишь похож на президента, который теперь похож на труп. Не велика ли разница?

Зал согласился с тем, что разницы нет никакой.

-Но что же делать с гусянкой?

-Осудим на четыре пожизненных срока. Если не хватит жизней – дадим ей continues’ов, пусть играется. Подсудимый временно свободен, - Саша размахнулся и врезал кувалдой сначала по гусянке, а затем по силомеру, - объявляю заседание роскошного суда закрытым!

Присяжные уже давно были пьяны до состояния невменяемости, так что их мнением никто даже не поинтересовался. Люди начали постепенно расходиться, обниматься и целоваться. Гусянку под конвоем вывели из зала суда. Адвокат сидел в полном молчании. Когда все уже разошлись, он вскочил со своего места и заорал во весь голос:

-ЭХ, ФЕМИДА, БЛИЗОРУКАЯ ТЫ ****А! НУ ПОЧЕМУ ТЫ ПОЗВОЛЯЕШЬ ВСЯКИМ СТАРПЁРАМ ТАК БЕЗНАКАЗАННО ТРОГАТЬ ТЕБЯ ЗА ЗАДНИЦУ? ПОЧЕМУ ТЕРРОРИСТЫ ГУЛЯЮТ НА СВОБОДЕ? ПОЧЕМУ НЕВИНОВНЫЙ ЕВРЕЙ ДОЛЖЕН ОПЛАЧИВАТЬ ЧУЖИЕ ПОХОРОНЫ? ПОЧЕМУ НЕВИНОВНЫЙ ГУСЕНИЧНЫЙ МЕХАНИЗМ ДОЛЖЕН СИДЕТЬ В ТЮРЬМЕ? ПОЧЕМУ?

Затем он взял судейскую кувалду и разнёс силомер вдребезги. Ответом ему была лишь тишина.

«… Мы так и не придумали, как остановить эту эпидемию. Почти каждый день погибают дети, еще не познавшие все прелести жизни. Хотя, какие, черт побери, радости да прелести? Совсем недавно «закончился» конец света. Нас и так осталось всего пару миллионов, но мы все равно продолжаем вымирать! Это должно прекратиться! Нам хватило девятибалльных землетрясений, гигантского цунами, и многочисленных извержений вулканов. Мы должны…» - мой взгляд был сосредоточен на кипе книг, аккуратно сложенных на столе. Поток мыслей прервала племяшка, тихо подошедшая ко мне. Я взглянул на нее. Маленькая пятилетняя красавица. Я так люблю эту юную волшебницу.

- Дядя, а о чем ты думаешь? - пролепетала она.
- Ну-у-у. О том, какую бы книгу тебе почитать. Может почитаем "Красную шапочку"? - протянул я, медленно поворачиваясь к ней.
Не-е-е...Дядь, а покажи еще разок тот шарик. Такой красивый – красивый. – произнесла Дана. Ее лицо засверкало от улыбки, а глаза требовали чуда. Маленькая темноволосая принцесса начала скакать вокруг меня с одной лишь фразой «Сделай!».
- Ну ладно, ладно, хорошо! Смотри внимательно! – я встал со стула, и отодвинул его в сторону. Принял удобную мне позу, и расположил руки в районе солнечного сплетения, а сами ладони «держали сферу». Расслабив свое тело, я сосредоточился на руках и представил маленький синий шарик , медленно растущий до размера бейсбольного мяча. И легкий поток энергии материализовал его за считанные секунды.
Лицо малышки сверкало от счастья, она запрыгала вокруг меня, и, закончив свой «круг радости», вытянула руки.
- Дай! – требовательно произнесла Дана. Ее глаза умоляюще смотрели в мои. Я не смог отказать своей любимой племяшке.
- Хорошо, только ты внимательно смотри на него и сделай руками также как я. Успокойся и затаи дыхание. – Я направил астральную часть шара в нее сторону, стараясь не отпускать его из своих энергетических сетей. Шарик медленно поплыл в сторону племяшки. Дана сделала также как я ей сказал, и ее мягкая юная энергия приняла шар в свои объятья. Я чувствовал ее энергию. Она почувствовала шар, и начала играть с ним.
«Ничего себе?! В таком юном возрасте! Этот шар сильная игрушка, и в некоторых ситуация, и при определенных возможностях может убить. Но она! Даже такие как я, сильные маги, учатся контролю над ними месяцами, она всего за пару секунд поняла, как им управлять. Она будет великим магом. ..»
- Дядя! Что с моими руками? Мои руки стали синими. Они сильно делают больно. Дядя мне больно. Помоги!... – нервно заговорила племянница. Ее руки синели и начали покрываться коркой. Покрывшиеся участки становились чистыми, как первый осенний снег. Ее тело обмякло, и она упала в обморок. А шар, висевший в пространстве, плавно растворился в нем.

«Нет! Только не это, боже, только не это! Этого просто не может! Пожалуйста, только не сейчас, только не с нами. Я не могу ничего с этим сделать. Рома! Ты нужен здесь!»

В воздух слегка сжался, и совместно с появление брата, в пространстве повис звук, слегка напоминающий раскат грома. Брат стоял пару минут, вопросительно смотря на меня, но увидев Дану в обмороке, подбежал к ней и, встав на колени, взял ее на руки.

- Ты можешь что-нибудь сделать?! Ответь! – его голос дрожал. Он встал и подошел ко мне. – Ты можешь, что-нибудь сделать?
Я отрицательно покачал головой.
- Не ври мне! Ты помогал другим, так помоги теперь ей! – закричал он.
- Я ничего не могу сделать. Тем людям требовалось обычное излечение ран и старых болезней. Но эту эпидемию я не могу остановить. Я не бог! Я ничего не смог найти на данный момент. Это бы произошло в любом случае. Мне неприятно это говорить, но сейчас не ты один теряешь свою малышку, другие тоже страдают. Главное, что мы сейчас с ней рядом! Тут!... Извини! Извини меня! Я хочу ей помочь, но не могу. Извини! – мой голос постепенно переходил на шёпот, дрожал.
- Да в гробу я видел твои извиненья! Мне она нужна!- удерживая дочь в левой руке с помощью магии, врезал мне хуком справой. Я почувствовал, что мой нос сломался, и из носа потекла кровь. – Сколько ей осталось?
- Не больше часа! Я могу вернуть ее в сознание на пару минут. –сказал я, вытирая нос от крови. Мой нос постепенно вправлялся. Протянув я начал говорить на антлантидском. Через пару секунд Дана пришла в сознание.
- Папа…- произнесла она. Ее голос слабел.
Потом я их не слушал, я ушел в себя.
« Я так и не смог найти лекарства, и также пострадал от этой эпидемии. Я стал такой же жертвой, как и каждый 5-ый из выжившей части людей. Заболевают только дети. Некоторые справляются с ней, а остальные, как Дана, гибнут. И что бы найти вакцину, мы должны совместно начать его поиски. Совсем не давно, мы нашли лекарство от рака, но взамен мы получили «конец света», да эту треклятую эпидемию.
Так я могу сделать только один вывод. Каждый раз, когда люди развиваются в чем-то, мы получаем сопротивление, препятствие, которое мы должны преодолеть. Но для достижения цели надо ценить две вещи: жизнь и детей….»
- Давай найдем вакцину вместе. Я больше не хочу, чтобы умирали наши дети. – сквозь слезы произнес мой брат. Я посмотрел на него. Его лицо было все в слезах. А Дана, лежащая на руках у отца, обмякла. Я не чувствовал ее энергии. – Я убил ее, чтобы она не мучилась.Моя милая дочка... я не могу позволить умирать другим детям. Я буду искать вакцину. Ты со мной?
- Да.Ты можешь положиться на меня. Я сделаю все в память о Дане…

Дети - этим всё сказано. Образ есть - маленькие, беззащитные, хрупкие и прочее. Пояснения только делают хуже. К тому же, маленькие - что имеется в виду, размер или возраст? Юные - а дети бывают иными?
Не нужна запятая.
недавно
Вторая часть предложения раскрывает ту же мысль лучше.
Жуткое слово - жутких. Информации ноль целых сколько-то там тысячных. Надо подобрать точечное определение, чтоб только так и не иначе.
Парочки? Кажется, мы только что о жутких землетрясениях слышали.
Ага.
Дяди Васин взгляд был сосредоточен на кипе книг, аккуратно сложенных на дяди Васином столе. Дяди Васин поток мыслей был сбит племяшкой, тихо подошедшей к дяде Васе. Как, звучит?
Голос ребёнка взлетел до истеричного ультразвука. Простите, не верю.
Чем улыбка - не проявление детского счастья?
Каким образом лицо сверкает от надежды?
Перед "и" запятая не нужна.
С большой буквы.
Не нужна запятая.
А кому ещё эта поза могла показаться удобной?
Перед "и" запятая не нужна.
Оно уже сверкало парой строк выше.
И в контексте - засверкало.
ситуациях
Слишком много "и".
Этот шар сильная игрушка, в некоторых ситуациях и при определённых возможностях может убить.
Закричала, запищала, заплакала - испуганный ребёнок не будет просто говорить.
Это как?
А шар плавно растворился в пространстве.
Кривее некуда.
Думал пару минут? Тот ещё тормоз.
...но увидев Дану в обмороке, бросился к ней и подхватил...
нет, всё равно бред. Предложения надо аннулировать и написано заново.
С большой буквы.
Не нужна запятая.
С большой буквы.
Смешной эпизод. Напуганный отец бьёт того, кого секунду назад просил о помощи, и тут же продолжает беседу.
Повторить опыт с дядей Васей?
Диалог двух картонок.
Вернусь не скоро.))
Он стал? А мне показалось, что девочка.
Монолог-сухарь, ни секунды эмоций.
Убило, просто убило. Наверное, чтоб я не мучилась, не иначе.

Простая арифметика несколько миллион на пару миллионов это 10 в 12 степени = более 4 триллионов человек. Не перебор? Особенно, если каждый из них волшебник. Даже если это другой мир, им банально место не хватит (если не придумывать какого-нибудь плоского мира). Да и возможность угробить триллионы волшебников несколькими вулканами, цунами и землетрясениями сомнительна.

1) В воздух - В лишняя.
2) Пытался представить сжавшийся воздух - не смог. Ветер, движение воздуха могу понять, но ощутить сжавшийся воздух ... нет, не могу. Конечно, возможно маги плотность воздуха определят по другому, но читать-то будут не маги.
3) совместно - может я чего-то не понимаю, но совместно могут появится люди, а не человек и действие, перефразируя: "Брат появился совместно со звуком ". Лучше сказать вместе.

Хммм, произошел конец света, детей косит эпидемия, а брат сидит в танке и ничего не знает? Ему надо все разжевывать? У нас три человека в Африке умерли от птичьего (поросячьего) гриппа и тут же весь мир на ушах стоял, а тут всем пофиг? Тут все взрослые должны сидеть в лабораториях или как минимум ежедневно узнавать как дела с вакциной, как можно уберечь детей от болезни, а не относится так.

Уууу, бить ни в чем не повинного доктора, который не может спасти дочь (и на которого зависит как будет умирать дочь и сможет отец с ней поговорить), а потом спокойно продолжать с ним беседу и просить его о помощи. Сюр. Если бить то после смерти дочери, а не во время. Вообще, человек у которого ребенок умирает не станет размахивать кулаками, не до того ему будет, ИМХО.

Он и не стал жертвой.

Мораль сей басни такова... Какая-то странно-банальная мораль получается, если я понимаю суть проблемы: хотели открыть лекарство от рака (спасти жизни), получили из-за ошибки конец света + эпидемию. Как это связано с моралью выше?

Ээээ, театр абсурда. Т.е. до этого брата ГГ особо эпидемия не волновала, но мрут дети и фиг с ними. Да и ГГ тоже, видимо, искал не особо усердно. Но вот теперь! Ладно смертность была один ребенок на тысячу. А когда мрут все, такие речи - пафосно и шаблонно.

P.S. Мое мнение, убавьте неосведомленность брата, чрезмерное выражение его эмоций и пафос в конце. Чтобы показать горя отца не обязательно ему кричать и размахивать руками.

Слава.


- Первое место занял впечатлитель Ян Круглов с его записью *Ностальгия*, которую вы можете посмотреть сразу после выпуска венерианских новостей. Кстати, мистер Круглов находится сейчас в нашем городе, в отеле *Семь Лун*, -улыбнулась ведущая.
Ян упал в уютное пневмокресло. Авторские вещи лучше смотреть не по кристаллу, а по визору, когда внизу ползут строчки отзывов. Круглов вспомнил, как тяжело далась ему эта запись. Впечатлительство – новая область творчества. Лишь немногие могут крутить в голове фильм, который сразу записывается в виде биотоков мозга на носитель.
Ян потянул из открытого пакета колу, прикрыл шторы в *люксе* и взглянул на экран.
Легкий флаер, ведомый мужчиной с выбритой по последней моде на затылке тонзурой, притормозил возле маркета. Молодая Диана блистала: отановая юбка в обтяжку, натуральная курточка с подогревом, распахнутые ресницы, улыбающиеся синие глаза,
Дверь отъехала в сторону.
-Привет, дорогой.
-Здравствуй, Ди.
Павел медленно поднял флаер, и они полетели за город.
Зашипел сервопривод двери. Ян оглянулся. Жена прошла в комнату. Всепогодный комбез бирюзового цвета трансформировался в песочный халатик, носочки и тапочки.
-Что смотришь, милый? – она чмокнула его в щеку и уселась во второе кресло.
- Элька, сто тысяч кредов наши; я все-таки выиграл этот конкурс. – Ян обратил к супруге сияющее лицо.
-Мой фантазер, ты смог! Мой впечатлитель, – Эля обняла его и уткнулась носом в щеку.
На экране Павел целовал любовницу.
-Ты ведь понимаешь, милая, сцену секса я изображать не стал из-за этих цензоров-моралистов, - Ян отпил колы и закурил.
- Этот Павел специально отключил стабилизатор, чтобы мы видели колыхающийся флаер, - жена поморщилась, взглянула на сок и колу, но пить не стала – семь часов вечера.
- Оо, Ян, Ян, – неслось из флаера.
-Какой Ян? – голос Элеоноры посуровел.
- Этого быть не должно. Может, редакторша ошиблась, – озадаченно улыбнулся он.
- Неужели редакторша! – Он вспомнил ее белые плечи и роскошную грудь.
-Это же наш флаер, вон пятно от несмываемого лака на переднем сиденье.
-Пятно вообразил для достоверности, - Ян опять растянул лицо в улыбке.
Уфф, шутник, - Эля встала и прикурила сигарету.
Зазвенел колокольчик, информирующий о приходе гостей.
Он нажал кнопку на пульте, и дверь открылась.
-На что мы потратим сто тысяч кредов, Ян-Павел? - спросила от дверей девушка в натуральной курточке с подогревом и прошла в комнату.
-Подлец!- В правую щеку впечаталась Элькина пощечина.
-Так ты женат, подонок! – Заломило левую щеку от тяжелой руки Дианы.
-Начитался дневников прапрадедушки и пошел по его стопам!– Жена схватила со стола и швырнула в утилизатор пухлую пачку листов из бумаги.
Следом полетел раритет, мечта многих коллекционеров – бумажный вариант *Милого друга*. Старый большой утилизатор, не имеющий ограничительной решетки на входе, загудел и расщепил содержимое.
-Земная бумага, Мопассан, - седой, импозантный Ян театрально взялся за сердце.
Зазвенел колокольчик у двери. Автоматически, он открыл.
- Янчик, ты прославился; я так рада за тебя, - в комнату, немного покачиваясь с похмелья, вошла девушка в крикливо-ярких брюках, топике и туфлях на шпильке. Она икнула и привалилась к стене. – Девченки спрашивают, почему ты редко бываешь?
Еще две пощечины.
Колокольчик у дверей. Элегантная дама в плаще-хамелеоне заводит в комнату двоих детей. Мальчика лет трех и девочку лет пяти.
-Ян, солнце, - дети хотят наконец-то познакомиться с папой.
Две пощечины.
Колокольчик у двери.
Ааа, - Ян вскочил с кресла, пробежал по комнате и прыгнул в утилизатор.
- Медиа корпорация *Венера-Сити-два* предлагает Яну Круглову бессрочный контракт на сериал. В случае согласия просим вписать в чек гонорар по-вашему усмотрению,-прошелестел по комнате синтетический голос робота-почтальона.
Из утилизатора пошел легкий дымок, - Ян вылетел обратно и шлепнулся на ковер.
-Если ты наш папа, то давай играть в лошадки; ты ведь повезешь нас? – подбежали дети.
Робот еще раз прочел о контракте и гонораре.
-Повезу, - Ян поставил в чеке сумму десять миллиардов кредов, оглядел всех и, вздохнув, добавил еще один ноль.