От вод медленно текущей речки отрывались и, стелясь по ней, мгновенно таяли в воздухе клочья пара. Вдоль берегов речки рос лес, практически вплотную спускавшийся к самой воде, но еле сдерживаемый с обеих сторон узкими лентами дорог.
Старый лесоруб потянулся и поворошил длинной палкой костер. Огонь затрещал чуть сильнее.
-Холодно слишком. А ведь сейчас лето. Почему так, Моран?- Спросил старого лесоруба его ученик.
-Ночью же дождь шел,- отозвался Моран.- А тучи пришли с севера. Я когда в городе был, в кабаке слышал байку, что, значит, есть на севере места такие, что там снег никогда не тает. Там вообще никогда не бывает лета, а всё время зима.
-Да брехня это,- отмахнулся молодой лесоруб.- Такого просто не может быть. Если там так холодно, кто же решится жить?
-Откуда я знаю, Рон!- огрызнулся Моран.- Мне это подмастерье кузнеца Трака рассказывал. А он в прошлом году решил в какую-то Академию к ученым пойти учиться, а у Трака работает, чтоб за обучение заплатить. Ну и в кабаке он всем желающим рассказывает всё, что узнал.
-Ну, значит, он брешет,- ответил Рон.- Его же никто не сможет проверить. Вот и вещает всем желающим лапшу на уши.
-Не знаю, что он там кому вешает.- Резко сказал Моран, вспоминая из-за чего начался спор.- Холодно потому что дождь с севера пришел, и всё тут!
Ученик замолчал, зная, что в таком состоянии учителя лучше не злить. Впрочем, Моран и сам почувствовал, что напрасно взъелся на него.
-Ну ладно, забудем.- Лесоруб поднялся и расправил плечи.- Нам до вечера надо три ствола свалить. Неплохо было бы еще успеть их ошкурить. Потом их вот здесь уложим,- он указал подходящее место,- а по осени сплавим в Меронч. Короче, если до вечера управимся, то к ночи дома будем. Эх, надо же будет старика Батора проведать, а то он совсем плох стал, всю зиму проболел, не живет же, а мучается.
-Так он может ведь ещё поправиться, ведь так?
-Да куда там. Он ведь старый уже стал. Так и помрет в мучении. А невестка его на сносях, так знахарка говорит, что ребенок то мертвым родится. Эх, столько горя на одну семью.
-Кошмар,- кивнул ученик и поежился.- Что-то еще холоднее стало. С чего бы это?
-Боюсь, я знаю, отчего.- Моран кивком указал на медленно идущего по дороге путника. От него, казалось, веяло холодом.
-Кто это?- Спросил Рон, поежившись ещё раз.
-Не знаю,- честно пробормотал Моран.- По одежде похож на паломника, только где в нашей глуши места поклонения? Да и на мага он похож слабо - я как-то в Меронче их видел, так никто из них серых мантий не носил.
Тем временем путник продолжал идти, не обращая внимания на притихших лесорубов. Когда он проходил мимо них совсем близко, Моран перекрестился и жестом заставил Рона замолчать.
-Теперь я понял, кто это. И, боюсь, что пришел он за Батором.
-Так надо же скорее предупредить его!- Рон хотел было подскочить, но Моран шикнул на него.
-Не стоит идти против тех, кто ведает смерть. Мы ничего уже не сможем сделать.

Не обращая внимания на притихших лесорубов, путник продолжал свой путь. Шел он медленно и неторопливо, однако, при этом не сбиваясь с темпа. Даже разбухшая после недавнего дождя не могла ему помешать. Его серая мантия и высокие серые сапоги оставались совершенно чистыми, несмотря на грязь. Вокруг царила тишина и покой, ранние пташки молчали, пережидая холод. Лес, своими корнями упиравшийся в камень дорожного полотна и стремившийся разрушить его неспешным своим ростом, не хотел просыпаться...
Странник подошел к развилке. Указатель уже давно покосился, и все его надписи стерлись, но странник уверенно повернул в нужном направлении и вскорости вошел в деревню Келам.
Проходя мимо маленькой деревенской церкви, он подошел к погосту. Старое кладбище давно никем не приводилось в порядок, кое-где раскололись надгробия, из земли поползли сорняки, и ограда погоста изрядно повредилась.
Странник недовольно покачал головой, отчего капюшон еле качнулся. Он чуть повел посохом, тут же кладбище стало меняться. Потрескавшиеся и расколотые надгробия стали вновь целыми, сорняки рассыпались прахом. И в последнюю очередь восстановилась ограда. Еще раз осмотрев погост, странник развернулся и пошел дальше по деревне.
Из-за раннего и холодного утра ему никто не попадался на пути. Собаки, обычно брехавшие на каждого проходящего, на этот раз быстро попрятались по углам. Долго идти путнику не пришлось, дом Батора нашелся почти сразу. Он коснулся ворот и тяжелый замок, запиравший их изнутри, упал на землю. Сторожевая собака попыталась было подскочить к наглому незнакомцу, но одного взгляда из под капюшона хватило, чтобы шавка умчалась под крыльцо и оттуда продолжила глухо рычать. Странник поднялся на крыльцо и посохом постучал в дверь.
-Кто там в такую рань приперся?
-Я должен войти,- произнес незнакомец. В его голосе не слышалось ни угрозы, никакой другой интонации. Словно ему безразлично все происходящее в этом мире.
-Мы никого не ждем,- послышалось из-за двери.
Незнакомец взялся за ручку двери и легко открыл ее, словно та и не была заперта на два засова. Его встретил молодой парень, вооруженный вилами. Он застыл без движения, не в силах противостоять силе странника. Незнакомец пошел внутрь дома.
Навстречу чужаку выбежала девушка, заметив его, закричала:
-Не пущу!
Путник глянул на нее. Его лицо так и не было видно, но девушке и этого хватило, чтобы попятиться в сторону.
Из комнаты, с которой выбежала девушка, послышался сильный кашель.
-Кто там?- произнес старческий голос.
-Ты знаешь, кто я,- произнес путник, заходя вовнутрь комнаты.
-Знаю,- прошамкал лежащий на кровати старик.- Значит, пришло мое время?
-Пришло,- подтвердил путник.- Ты болел всю зиму, и надежды выздороветь у тебя не осталось.
-А, может, все-таки есть хоть малая надежда?
-А зачем тебе оставаться тут?- Вопросом на вопрос ответил путник.- У тебя хороший сын, он не побоялся пойти против меня. И внуки твои будут хорошими. И, потом, тебя кое-кто ждет.
-Моя старуха?- По щеке старика пробежала слеза.- Она ждет меня?
-Да, только там она далеко не старуха. Да и ты будешь не таким как сейчас.
-Эх, не думал я, что так скоро, да что уж тут поделаешь... Давай, Страж, делай свое дело.
Страж поднял посох и коснулся навершием головы старика. Старик, до этого дышавший с трудом, с хрипами, задышал ровно и спокойно, затем прекратил. Умер он тихо, без боли. Страж убрал посох со лба старика, протянул руку, закрыл глаза умершего и тихо вышел из комнаты.
Сын старика посмотрел на него, и спросил со слезами на глазах:
-зачем, зачем ты это сделал?!
-Иначе было нельзя,- тихо произнес Страж.- Он бы умер в муках, зачем лишняя боль?- Он повернулся к девушке и коснулся ее живота кончиками пальцев. Произнес,- Одно забрал, другое дал. Я и другие к вам придем не скоро. Четыре поколения минут, тогда я или другие придем. Прощайте, смерть пришла и ушла, жизнь остается.
Страж покинул дом. Как только он вышел за ворота, сломанный замок вернулся на место, став вновь целым.
-Кто это был?- Спросил сын старика.
-Страж Смерти, он приходит, чтобы забрать тех, чей срок пришел,- ответила девушка.- Твой отец был слишком стар и болен, чтобы жить дальше.
Девушка трогала живот и чувствовала странное, непонятное облегчение. Прикосновение Стража было холодным, но оно внесло то тепло, которого так не хватало. Тому, чего она боялась, не суждено было случится - малыш начал шевелиться и дрыгать ногами. Действительно, одно забрал и другое дал.

Знаешь, представляю тебя учеником скульптора, что принес своим друзьям свою первую работу и с затаенным дыханием ожидает, что скажут. Ну, сам подумай, что они могут сказать на корявую, необтесанную фигурку. Конечно, похвалят, они же друзья. Вот только не стоит ученику останавливаться на достигнутом. Надо идти дальше и иногда брать инструменты своего учителя, копировать его, стараясь превзойти. Если ученик остановиться, то мир увидит еще одного Церителли, непревзойденного мастера-ребенка…
Гыг…)) Это, конечно к тебе не относиться…

АКАДЕМИК
Низкие серые тучи предвещали скорый ливень. Неожиданно усилившийся ветер гонял по воздуху опавшие листья. Осень.
Аверьян поёжился. Приближающийся первый снег ознаменовался понижением температуры. На широкой террасе загородного особняка из мебели был только небольшой стол, рядом с которым в инвалидной коляске сидел Аверьян, прогремевший на весь мир академик Новиков. Ему уже было далеко за семьдесят, морщины причудливой паутиной покрыли лицо. Он был один в этом огромном особняке. Один, если не считать его детища.
Академик Новиков за всю свою жизнь был очень известен. Человек, полностью посвятивший себя науке - это неполное определение Аверьяна. Он жил наукой. Наука - всё, что у него было. Окончил школу с золотой медалью,затем пошёл в институт, получил высшее образование. Защитил докторскую диссертацию, был зачислен правительством в группу учёных, занимавшихся разработкой роботов. На этом всякое его продвижение по жизненной лестнице вверх, как такого, останавливается. Проходит десять лет и на Свет появляется универсальный человекоподобный робот с невообразимым для этого времени искуственным интеллектом. И тут - всё.
Краем глаза Аверьян заметил, как к нему из особняка вышел андроид. Почти человек, и ничего, что с большой железкой в голове. Изобретение века, прорыв в технологии. Тьфу! Аверьян ненавидел своё детище больше всего на Свете.
Андроид, кодовый номер ЧАН-15 ( человекоподобный андроид Новикова), подошёл поближе. В руках он держал тёплое одеяло.
- Разрешите мне укрыть вас, произнёс он ровным металлическим голосом.
- Пошёл прочь! - академика раздражала каждая минута рядом со своим творением. Он наклонил рукоятку на панели автаматического упраления коляской, и та, резко развернувшись, проехала мимо стоящего истуканом робота в дом.
Особняк был огромен. Два этажа, разросшиеся на множество квадратных метров, прямо-таки излучали одиночество. Кончно, ни пыли, ни, тем более, паутины не было - механизированная сиделка строго следила за чистотой, - но в воздухе ощущалась затхлость. Свет нигде не горел, хотя время уже шло к вечеру.
Аверьян подъехал к лестнице, по которой шли рельсы подъёмника, развернул коляску, закрпил колёса. Нажал на кнопку, и коляска, слегка дребезжа, поползла вверх Достигнув второго этажа, Новиков отцепил колёса и направился в комнату. По размерам она не уступала залу. Повсюду книжные шкафы, в углу кровать, всю дальнюю стену, начиная от середины стены и выше, занимали большие окна. Академик подъехал к столу, включил ноутбук. Экран ярко осветился, став единственным источником света, озарявшим комнату. Новиков открыл одну из прогамм и продолжил работу над форматированием системы. Единственное, для чего он жил - для науки. У него не было внуков, детей, жены. Лишь работа, работа и работа. Под старость лет, когда он превратился в дряхлого старца, а ноги сковал паралич, его закинули в это захолустье вместе с ЧАН-15. Хуже некуда.
Андроид встал на пороге, не двигаясь. Что-то в его лице, застывшем в безразличной смиренной маске, не нравилось Аверьяну. За что он так ненавидел своё творение? По жизни ему не везло, и он, обозлившись на весь мир, с головой уходил в науку - единственную стихию, где ему почти не было равных. И что ему досталось? Вместо любящей семьи и друзей (не коллег, а именно друзей) - железяка, неспособная внимать всем горестя человеческой души.
- Уйди! - словно истеричный вопль пронеслось сказанное по пустынному особняку. Аверьян схвати мышку и, что есть силы, швырну её в робота. тот заранее выверенным движением поймал её и, подойдя к инвалиду, встал у стола.
- Вам не стоит нервничать - давление повысится, - андроид аккуратно вновь подключил мышь, - Позвольте мне.
Академик хотел протестовать, но сильные руки уже отодвинули коляску от стола. Пальцы робота, изящные, ровные, завораживающе пробежались по клавиатуре, проделывая работу, на которую у Новикова ушло бы несколько месяцев. Наконец он закончил. Последний удар по нужной клавише - и на экране побежали строчки букв, различные комбинации. После нескольких минут беспорядочного мельтешения всё исчезло, и во весь экран выплыла надпись "Проверка системы успешно завершена".
- Всё, - андроид, казалосб, с какой-то гордостью отошёл от ноутбука.
Аверьян взвыл. Последнее, что у него осталось - науку - и ту отбрали. Гнев кипел в нём расплавленным свинцом. Он подъехал к окнам и распахнул одно из них. Дождь уже начался, и в комнату ворвались капли. Среди туч мелькнула изогнута острыми углами ослепительная молния. За ней, словно пытаясь догнать, пророкотал гром. Новиков вдохнул мокрый воздух, стараясь успокоиться.
- Вам нельзя. Надует ещё, металлическая рука легла на раму открытого окна, собираясь закрыть его, но Аверьян тут же опустил сверху свою ладонь.
- Я так хочу!
- Вы рискуете жизнью, а я не могу допустить этого, - андроид с громким щелчком захлопнул раму.
- Пошёл прочь! - ненависть к этой железяке всё больше наполняла Новикова. - Чтоб я тебя больше не видел!
Робот замер, словно в нерешительности.
- как пожелаете. Но вначале, с вашего позволения, я уложу вас спать. Без моей помощи вам вряд ли справиться.
Насмешка. Но роботы не могут смеяться. Всё равно андроид над ним надсмехался, и Аверьян был уверен в этом.
- Уйди, я сам смогу!
- Не сможете, у вас нет таковой возможности.
Напоминание о собственной слабости заставило академика дышать с огромным усилием.
- Я сам смогу, - повторил он.
- Вы не способны на это.
Точно. Насмешка. На этот раз Аверьян очень чётко её услышал. Это переполнило чашу его терпения. Он вынул из-за пазухи пистолет, который всегда носил с собой, и направил его на робота.
- Уйди, оставь меня одного!
- Вы можете себе навредить. Отдайте мне ваш пистолет, - андроид протянул руку.
Как много знакомого в этой руке. Вон, под наружной неполной обшивкой видна универсальная гидравлика. Такой рукой камни крошить можно.
Выстрел прозвучал сильнее грома с улицы, на пол упала, горько звякнув, гильза, из дула заструился серый дымок. Робот, не скрывая удивления, посмотрел на свою ладонь, в центре которой зияла небольшая дыра с рваными краями.
- Вот видите, - в голосе звучала укоризна, хотя при создании синтезатора речи для андроида функция интоннации не учитывалась. - Отдайте мне, наконец, оружие.
- Нет! - впервые почувствовав себя не жалким калекой на попечении робота, а полноценным отцом своего творения, Аверьян вновь нажал на курок. Пули полетели из дула, пронизывая голову, торс и ноги андроида.
Шум затих. Закончились патроны. Пистолет рассеянно выскользнул из руки и упал на пол, огласив особняк глухим ударом. Вслед за ним свалилось обесточенное и обезглавленное тело робота. И вновь тишина окутала дом. Новиков ухватился за рукоятку управления коляски и направился к кровати. Когда он проезжал мимо двери, его охватила неописуемая усталость. Он остановился, тряхнул головой. Ему не было плохо, лишь некоторая приятная лёгкость охватила тело. Он улыбнулся. Теперь он свободен сам от себя.

* * *

Мощный двигатель под капотом ревел, как десяток быков. Мимо проносились красивые загородные пейзажи. Осень брала своё, и листья на деревьях покрылись разноцветной гаммой цветов: от лимонно-жёлтого до кроваво-бордового. Новая иномарка неслась по дороге, водитель Эрнест выжимал всё, что можно было из машины. Скорость уже зашкаливала за две сотни, когда автомобиль промчался мимо пшеничного поля и ворвался на широкую поляну, окружённую редким подлеском. Заскрежетали тормоза, машина опасно развернулась и полностью остановилась.Эрнест выбрался из автомобиля и размял ноги, затёкшие после долгой езды. Под ботинками хлюпала грязь - ночью прошёл дождь. Посреди поляны стоял огромный особняк, не подававший признаков жизни. Вокруг него стояло несколько машин, в том числе и грузовиков.
Эрнест поднялся на террасу, дверь была распахнута настежь. Внутри по огромному холлу сновали люди, перетаскивая какие-то вещи, громко споря. Пройдя через холл, Эрнест поднялся по изогнутой лестнице с рельсами для инвалидной коляски на второй этаж. Огромная комната-зал была немноголюдна. Лишь пара человек осматривали стеллажи. Неподалёку от двери стояла инвалидная коляска. В ней сидел светило всей современной науки, академик Аверьян Новиков. Мёртвый. О чём можно было судить по расслабленному положению тела. Глаза открыты, подбородок почти не опустился.
Эрнест приблизился к столу, где стоял включённый ноутбук, на экране которого светилась надпись "Проверка системы успешно завершена". К нему подошёл один из мужчин, ранее рассматривающий книга.
- Эрнест Квазински. Представитель фирмы, котрую основал Новиков, - представился Эрнест, - Я прибыл сюда за всем, над чем работал академик.
Полошедший кивнул.
- Мы проследим за этим.
Эрнест вновь повернулся к ноутбуку и, достав из кармана пальто небольшое устройство, подключил его к компьютеру. На маленьком дисплее сразу возникла заполняющаяся синяя полоска, показывающая количество скачиваемой информации. Проекты Новикова, всё же, достояние и собственность его фирмы. Сложно сказать, что многие ждали смерти академика, чтобы заполучить его имущество, но это так.
Около длинной вереницы окон на полу Эрнест заметил изувеченного андроида. В теле было семь пулевых отверстий. Ещё одна пуля перебила шею и сшибла голову. Квазински подобрал лежащий рядом пистолет, вынул обойму. Пустая.
Он подошёл к мертвецу, опустился на корточки, посмотрел в неподвижные, словно стекло глаза. Странно, но академик улыбался. Мало кто видел улыбку на его лице, он был всегда очень серьёзен. Они многим обязаны ему. Эрнест вздохнул. Такой жизни не пожилаешь никому. Никому не нужный, целиком отдающийся работе. Хоть в смерти он счастлив.
Эрнест поднял руку и, проведя пальцами по лицу великог академика, закрыл тому глаза.
Покойся с миром..

Раздался звонок. Первый за осень. Выключив музыкальный центр и отложив книгу, я поднял трубку и глухо произнёс «Да». Разумеется, это была она. Ни один нормальный человек не станет звонить мне в четвёртом часу утра. Впрочем, как и в любое другое время.
- Привет. Чем занимаешься?
- Сублимирую.
- И как?
- В меру увлекательно и не требует присутствия других людей.
- Скучал?
- Да. А что у тебя нового?
- О, вчера в моей жизни произошло поворотное событие. Возвращаясь домой из института, я увидела на стене подъезда надпись маркером: «Счастье есть. Я е..л его».
- И в какую же сторону оно тебя повернуло?
- Ещё не знаю. Но все происходящие с нами события оставляют на жизни свой отпечаток. А из всех событий вчерашнего дня это было самим ярким. Возможно, потому, что надпись была розового цвета.
Я невольно улыбнулся. Катя никогда не просила извинения за свои долгие отсутствия, но ей каждый раз получалось настроить меня на примирительный тон.
- И чем заняты твои мысли холодной сентябрьской ночью?
- Холодной сентябрьской ночью мои мысли заняты старыми стихами. Вот, послушай:
Черные тучи, закат цвета вишни,
Осень уходит, дразня бабьим летом,
Солнечный луч пробирался чуть слышно
В окна мои тем безрадостным светом,
Что разливается в городе сером,
В мутном стекле, в суматохе мгновений…
Уже потом, из-за всех сил стараясь вспомнить всё сказанное и несказанное той ночью именно стих был тем центром тяжести сознания, который говорил о реальности существования не только Кати, но и всей моей жизни. Отчётливо помнились только шесть строк. И этого было вполне достаточно.
- Ищешь удовольствия в сентиментализме?
- В любом предложении главным словом является глагол. Главное здесь: я ищу. Чего и с чьей помощью не играет ни малейшей роли. У тебя одинокий голос. Ты расстался с ней?
- Да. Я расстался с ней.
- Почему?
- Однажды, когда шёл дождь, я обыскал её жизнь и обнаружил своё отсутствие.
- Грустишь?
- Ты слишком плохого обо мне мнения. На грусть не хватает времени.
- Потом может быть хуже.
- И это неплохо. Когда потом может быть.
- Ты оптимист.
- Звучит как упрёк.
- Звучит как признание.
Она вздыхает. Я молчу. Она произносит:
- Помни обо мне.
- Помнить? Ты куда-то уезжаешь?
- Нет, никуда я не уезжаю. Просто потом может не быть.
Не попрощавшись, она кладёт трубку. Я выключаю свет, возвращаю музыку и примерно полчаса смотрю в окно. На улице дует сильный ветер, выметая остатки надежды. В динамиках звучит меланхоличное «The Love Thieves». Наверное, уже тогда я всё знал и поэтому мне было как-то по-особенному печально. Своё прошлое человек помнить ничуть не лучше своего будущего. Отыскание причин случившегося не имеет никакого смысла.

* * *

В октябре я в десятый раз перечитал «Послемрак» Харуки Мураками, в ноябре несколько раз напился, в декабре началась зима. И все эти дни Земля по-прежнему продолжала вращаться вокруг своей оси. Занятия в институте и подработка в музыкальном магазине давали столь роскошную по нынешним временам возможность не думать. А когда за тебя это ещё успешно не делают телевидение, пресса и интернет, то можно без всяких скидок считаться нормальным членом общества.
В музыкальном магазине между сеансами морального мазохизма, заключавшегося в обслуживании ценителей прекрасного, я настолько сблизился с одним коллегой, что даже признался ему в искренней любви к блокбастерам с бюджетом за двести миллионов. Ответный шаг глупости включал в себя подарок на Новый Год и предложение провести первую ночь января в отрыве от коллектива. Отказаться от социальной групповухи я не посмел. Он обиделся. Мне было не всё равно. Со временем мы стали проводить вместе вечера. Пили мартини под «Малхолланд Драйв» и красное вино под «Evanescence». Ему было о чём грустить, но он пока не дошёл до такого состояния, когда для грусти не нужна причина. Мы не говорили о личном. Мы просто приближались к неизбежному.
Когда со времени её последнего звонка прошло четыре месяца мне стало совсем плохо. Некому было выплеснуть накопившуюся злость на справедливое устройство мира. Некому было рассказать мои мечты и то, как я не собираюсь идти им навстречу. Некому было передать радостное осознание моей полной несостоятельности на ниве эффективных менеджеров. Диме я не мог об этом сказать. Не мог причинить ему боль, которую он не заслужил.
Единственное упоминание о Кате у нас промелькнуло в беседе о бренности жизни. О том, как однажды летом во второй половине дня мы с ней гуляли в парке и…
- Выбирай.
- Мне всё равно.
- Но выбрать всё равно надо.
- Выбирай сама, какой бы из путей я не выбрал, он приведёт к одному.
- Это к чему же?
- К смерти.
- Логично.
- Значит всё равно.
- Нет.
- Почему?
- То, что будет до смерти, зависит от твоего выбора.
- Но я не знаю, что именно будет до смерти в результате моего выбора.
- Заело.
- И не говори.
.......
- Ну ладно, бери ванильное.
Его это рассмешило.

* * *

Я начал искать её. Она исчезла. Совсем. Так, словно её никогда и не было.
По телефонам отвечали другие люди, в квартире жила другая семья, в её институте мне заявили, что студентки по фамилии Волгина у них никогда не значилось, на электронные письма никто не отвечал…
Как я мог к этому отнестись? Что мог подумать? Был человек и вот его нет. Да и был ли человек? Может это мои глюки, а я псих, который естественно психом себя не считает? Впрочем, последнее проверить возможным не представлялось. Главное здесь: она исчезла.
Мне было тяжело. Я не понимал. Не хотел понимать. Да и жить мне не хотелось.
Взял больничный, в институте не показывался. Днём спал. Ночами бродил по тихому январскому городу. Немногие фонари, выхватывающие и фиксирующие мягкие снежинки, усиливали темноту за ними. Я просто шёл. Заходил в какое-нибудь кафе, работающее круглые сутки, выпивал чаю, немного сидел над взятой с собой книгой и шёл дальше. До очередного случайного кафе. Страшное слово «очередной». На ранних утренних автобусах возвращался назад и, выпив немного вина или водки, ложился спать. До следующей ночи.

* * *
Он появился в середине февраля. Был вечер, и я только проснулся. Лёжа на диване, мне не сразу удалось его разглядеть.
- А… Это ты. Давно тебя не было. Не думал, что всё уже так плохо.
- Ты как будто мне не рад?
- Не особенно.
- В последний раз ты кидал в меня ножи. Мои котировки явно растут.
Растягивая слова как жевательную резинку, Тень безвольным взглядом разглядывал стену над моей головой. Всегда он так.
- Хочешь добить?
- Ничего я не хочу. Я даже не хочу в энный раз говорить о том, что я хотеть не могу вообще.
- Ага… Как же.
- Дело твоё. Правда, сейчас ты и несколько слов с трудом можешь связать. Ну, пропал человек. Исчез. Прекратил существование окончательно, не оставив следа.
- Но почему?
Этот вопрос его разозлил. Тень встал, взял со стола пачку сигарет и зажигалку. Вышел на балкон. С большой неохотой я потянулся за ним. Закурив и сделав несколько затяжек, он в своей обычной манере протянул:
- Ты знаешь.
- Не знаю.
- Знаешь. Катя перестала хотеть быть.
- Катя что?! Но как это возможно?
- Очень просто. Лишь перестав хотеть быть. Самоубийство здесь не поможет. Для него нужно не хотеть жить. Только не спрашивай, в чём разница. Я не специалист по философским аспектам бытия.
Ответ разозлил уже меня. Судорожно достал сигарету из пачки. Тень помог мне прикурить.
- Как её можно вернуть? Почему я единственный, кто её помнит?
- Не знаю. Может и никак. А что касается второго вопроса…
- Что?
- Ты единственный кто хочет, чтобы Катя была.
Его голос лишён малейших интонаций. Неприятный голос. Красиво падал снег. Снегу всё равно. Что ж, он дал логичное объяснение.
- Как я этого не заметил?
- Вопрос к тебе, милейший. Ты ведь с ней напивался до откровенных признаний.
- Напивался. И не заметил. За пару месяцев до последнего звонка у Кати была депрессуха по старой теме…
- Вадим?
- Да.
- Ты никогда не говорил, что у них там случилось. Что-нибудь особенно трагичное?
- Вадим ушёл. А она его любила.
- Стандартный вариант. Каждый из нас сам выбирает повод для грусти. Не здесь искать причины.
- А где?
- В твоём прошлом. Забавно
Я докурил. Действительно забавно.

* * *

Мои ночные скитания продолжались. К очередным кафе добавились одинокие кинотеатры. Обычно я приходил за полчаса до сеанса и стоял у афиш. Если никто больше не появлялся, заходил внутрь и покупал билет. Не важен был фильм, но отсутствие других – непременно. Мне нравилось сидеть в пустом зале перед большим экраном, купаясь в своих воспоминаниях как в холодной весенней воде.
Та ночь не была особенной. Я как обычно сидел на четырнадцатом месте пятнадцатого ряда. Вокруг стало темно. Это сразу выкинуло меня из омута памяти. Не совсем понимая, что к чему, я медленно встал и направился по ряду направо, держась за спинки кресел. Воздух показался очень густым. Дойдя до прохода, снова повернул направо в сторону дверей. Темнота подарила какое-то странное чувство беспомощности. Я покрылся липким потом.
- Что-то не так, - сказал я непонятно кому.
И ничего не услышал. Стало очень страшно. Шаг. Другой. Выхожу из зала. Фойе – чёрно-белая картинка немого кино. Вокруг пепел. Пепел как снег, только не падает. Никого нет. Медленно, очень медленно иду к выходу. Что-то сильное давит на уши, сковывает ноги, забирается в нос и рот, мешает дышать. Одна секунда – Млечный Путь. Наконец выхожу. Мира за ступеньками кинотеатра не существует. Впереди коричневая стена хаоса. Останавливаюсь перед ней. Сомневаюсь. Делаю шаг. Рождается звук. Яростный и свободный. Закрываю глаза и безвольно соскальзываю вниз.
Раздаются чьи-то всхлипы и тихие стоны. Открываю глаза. Я нахожусь в небольшой комнате. В ней темно и единственный источник света – равнодушная луна. Стоны становятся громче. Ползу по направлению к особенно чёрному пятну напротив. На корточках, закрыв лицо руками, сидит девушка. По её рукам течёт кровь.
- Эй… Что с вами?
Она перестаёт стонать и отнимает руки от лица. Нет, я никогда её не видел. Но внутри у меня пусто. Больше в мире никого нет. За этими стенами нет ничего. Она скоро умрёт и как тогда жить мне, наедине с этой проклятой луной?
Её губы начинают двигаться:
- Нет ничего до и нет ничего после. Привычная тоска. Безысходность утреннего кофе. С неба дождь. Куда мне идти в такой ливень, если некуда идти, когда солнце? Механические учителя вкладывают в головы механические мысли. Русалок уносят волны. Преследователи не видят пустыню. Улицы банального города безлюдны, в его светящихся окнах ёлочные игрушки, игрушки блестят, но не радуют. Облака не выносят…
Пытаюсь её ударить. Удар выходит слабым и скользящим. Этого хватает, она приходит в себя, с любопытством смотрит на текущую из вен кровь, затем на меня.
- Привет.
- Привет. Что с тобой?
- Не знаю. Наверное, я умираю.
- Звучит безумно.
- Хоть как-то звучит. Я в этой комнате уже вечность и в то же время, меня никогда здесь не было. Каждая секунда, как последняя. Я ощущаю эту безысходность.
- И ты не пыталась выйти?
- Нет.
Она тянется ко мне. Неловко обнимет левой рукой за шею. Скользит губами по моему лицу. И снова прислоняется к стене. Проходит минута. Она спрашивает:
- Ты хочешь жить?
- Да, но не знаю зачем.
- А я знаю. И хочу. Но умираю.
- Не везёт тебе.
Она проводит языком по кровоточащим запястьям. Потом снова пытается поцеловать меня. Моё лицо в крови.
Всё исчезает. Я валяюсь на каменных плитах небольшой площади.

С трелью разрядился мамин телефон. Я, синхронно с тремя парнями рядом, подпрыгнула на ходу.
- Что у тебя со звуком?
- Да, так, - уклончиво сказал мама.
Из метро повалили люди – в яблочно-золотой, августовский вечер. Трещали ветви яблонь – это чудесное дерево, приносящее плоды возле московского шоссе, было истинной знаменитостью, и каждый, замечавший сей парадокс природы стремился сорвать для себя одно ядовитое яблочко.
Меня зовут Даша. Только что моя мама, выволокшая меня прогуляться из квартиры, устроила мне душ изх холодной кока-колы. Кто бы знал, что она так нестерпимо пахнет – на меня оборачивались на улице, радостно улыбались мне из-за плеча.
Я говорила вам свое имя, да… Учебный год в моем родном восьмом классе начался, как всегда, месяцем раньше первого сентября. С Леркиным мобильником на полную катушку, весь наш клас в составе пятнадцати человек шлялся по району, в распевании песен невпопад и травле баек. С нами не было Лехи, который до сих пор валялся на песочке в Египте, Никита полз за нами на костылях – он полетал с лестницы. У нашей классной руководительницы Ксении Георгиевны был сломан палец, поэтому она была вместе с нами, но подпрыгивая на одной ноге.
Телефон трепетно забился где-то в моих джинсах. Вспомнить, в котором из карманов он находился, было невозможно, хоть убей. Подскакивая от зубодробительной вибрации, я наконец вытряхнула его на асфальт.
- Да!!!
Мама, предусмотрительно отвернувшись от меня, вскрыла вторую запотевшую бутылку колы. Пять голов, с шеями, перетянутыми ремнями сумок, повернулись на вдохновенное шипение.
- Да!!! – орала я.
- Ку-ку, - проорала мне в трубку Сонька.
- Ну?
- Ты дома сейчас?
- Ну?
- Да, оказывается, у нас сегодня праздник, - сегодня будут танцы… да нет, я так это. Короче, новую школу открыли… Говорят, нас ведь всех туда на время перекинут… пока наша на ремонте… Я сейчас пру с Вовчиком туда. Ты как?
И раньше нам приходилось слышать о «новейшем заведении». И даже видеть приходилось – это неоновое здание из стекла и стали, с парковкой сбоку и хорошим стадионом. Оно было не так уж далеко отсюда.
Мама жадно глотала колу.
- Мам… Я пойду?
Выхватив бутылку, я тоже попробовала – горло обожгло газом.
- Ну… Ладно, иди. Только бутылку отдай.
Я оглянулась - мама вошла в торговый центр и села под пальмой на кушетку. Она помахала мне рукой в окно…

Золотое солнце сошло на нет.
Дверь в школу оказалась открыта, - я вошла, и попала в круговорот знакомых лиц. Удивительно для лета – но людей было очень много… Меня прижало к стенке, и тут же откуда-то сверху как-будто упала Настя.
- Ты тоже тут?
- Ага.
- Плохо выглядишь, Даш, – обеспокоенно сказала она. – Случилось что?
- Нет, все нормально.
Ксения Георгиевна квинула нам и побежала дальше.
Тот зал, двери которого открылись, оказался огромен. Потолок был низковат, но такое впечатление было скорее всего от стен, уходящих далеко-далеко.
Всех рассаживали за столы. Судя по всему, здесь должны были кормить. Спустившись с четырех ступенек, я едва не упала, - на меня посмотрели с удивлением, но поддержали и проводили к столу.
С суетливостью, девочки примерно одного со мной возраста звали громким визгом своих подружек, занимали им места и затевали потасовки с нежелательными соседями. Откуда-то появилась Сонька, - она турнула парня, сидящего напротив и плюхнулась на стол.
- Оп-па, - сказала она. – Кажется, нас будут кормить.
Вова сел со мной рядом, и потрепал меня по плечу.
- Ку-ку.
- Привет, Даш.
Как всегда, от него веяло каким-то странным теплом.
На тарелке лежал салатик, который я поковыряла вилкой. Соня, давившаяся от смеха, помахивала пластиковым ножом у меня перед носом; Рита истерично ржала в проходе от меня.
- У тебя не вывернут капюшон, - заботливо сказал Вовка.
- Угу… Как дела? Я сегодня как-то особенно оригинальна.
Погас свет и маленькая круглая сцена в углу, никем ранее не замеченная осветилась цветной проекцией. Там шел какой-то приветственный пафосный фильм о развитии современный технологий и тому подобной ерунде. Но все ели, и повода отвлекаться от священного обряда не находили.
- Как три года всех не кормили, - шепнула я на ухо Вове. – Нет. ну ты посмотри на Санину…
Лена Санина, наша многострадальная однокласница, старательно выскребала опустошенную тарелку. Даже в темноте были видны ее голубенькие глазенки, жадные от вида шоколадок. Ленины худенькие костлявые ручки белели в темноте, - она уже договорилась с Лерой и с ее диетой на вторую порцию.
- Картина Репина. Голодающие поволжья.
Аппетита не было как в помине. Нас поили тепловатым «пепси», оказавшимся приторным и вязким, и я уже собиралась пройтись до туалета и крана с холодной водой. Экран погас, - и совсем стемнело.
- Очень душно, - я отодвинула молнию на кофте вниз. – Черт, хоть бы окна открыли…
Мой стул грохнул, и какая-то девчонка позади вскрикнула.
- Извини, - бросила я и пошла к выходу.
- Ты что, ты что! – Налетела та женщина в красном из толпы. – Иди, смотри фильм.
Вобщем, выхода не было.
- Не пустили?
- А-а.
То и дело раздавались тяжелые вздохи, - сидя в темноте, в душном помещении, всем стало тоскливо. И я вздыхала.
- Все. Сейчас кто-нибудь упадет в обморок.
«Люди, кто у окна, откройте окно, а?»
- Нет, нет. – пронзительно закричала тетка в красной кофте. – Никакиз окно! Сейчас вентиляторы включат.
Все, как по команде, подняли головы, - а там уже вяло крутили лопастями «мельницы» - странные вентиляторы, не дающие никакого эффекта. Заколыхались голубовато-серые полосы жалюзи, затрепыхались, как живые или еще живые.
Пепельные полосы неба в окнах испугали меня.
- Кто-нибудь знает, сколько времени? Уже так темно…
«Темнота друг молодежи, - зашептали вокруг, - я люблю тебя, - я тоже, я…»
С едой было покончено; играли голубые экраны мобильников, отрывисто звучали телефонные мелодии.
- Так рано стемнело… Странно…
Моя сумка никогда не закрывалась – в ней не было молнии. В ворохе фантиков, ненужных бумажек с телефонами, всеми забытых ручек и фломастеров не отыскивалось самого важного – мобильного и ключей от дома.
- Черт, - вскрикнула я. – Я ключи забыла…
Жалюзи все порхали и порхали. Это было похоже на танец – на предсмертный трепет.
- Так рано стемнело… Слишком рано.
Вспомнилась дорога до дома. Ночью не было страшно – зажигались фонари, красные, синие, белые, кирпично-оранжевые, ездили мимо автобусы, пустые, похожие на гусениц со светящимися боками. Теперь же, в преднощный период, с размытыми тенями, с видимостью минус четыре диоптрии, мне бывало страшно идти одной. Здесь, - дома и деревья… Никого, никого. Рынок. Он уже закрыт. Потом – опять мертвые спящие дома.
- Проводите меня, кто-нибудь, - тохо, испуганно звучал мой голос.
- Бои-ишься? - рассмеялась Сонька.
- Да. Я же не вы – вы все живете в одной стороне. А мне одной идти. Вов, знаешь. там такой дом есть – старый. Его, кажется, ремонтировали. Но он на отшибе, - там никто почти и не ходит и рядом только стена дома. Там темно даже днем.
Они никто не знали, - возможно, им просто не приходилось там проходить.
- Так вот, я помню одну историю, - я была еще мелкая. Шла с бабушкой. И тут на нас выпрыгнул какой-то мужик, - он всем по пояс был залит кровью. Он что-то у нас спросил и понесся, как ошпаренный. У меня это впечатление на всю жизнь…
- Дашка, перестань, - успокоил Вовка. – Сейчас весь вот это колхоз ломанется по домам. Одна ты точно не останешься.
- Ну спасибо! Мне все равно страшно…
От духоты и съедобного запаха у меня заболела голова; вокруг кружились омерзительно довольные лица, и слышался Ритин смех…
- Заткнись, идиотка!
Скоего крика я почти не слышала, - а Рита продолжала смеяться.

Еще некоторое время нас держали в зале, - и, как только раскрылись двери. мы рванули в темный серый коридор. Я хотела домой. Больше – ничего.

Андрей Лавров отбился ото всей компании и пустился в прогулки по школе. Сонька тоже пошла за ним, - он нравился ей с седьмого класса, и она не хотела упускать возможности побыть с ним.
Ребят из нашей школы больше не было видно – они все разбежались куда-то; да и лиц во мраке не было видно.
Тяжелый воздух ложился на кожу, как влажная горячая вата. На улице зажгли широкую наземную лампу, она слепила глаза.
Чудное зрелище – мой класс пересекал шоссе. Для низ будто бы не существовало преград, не существовало опасности, - и так вот, выстроившись веером, шагали они по всем белым полосам… На благо, машин не было.
Сама того не замечая, я неотрывно глядела на свет. Заметались зеленые пятнышки в белом снегопаде, и я не рискнула идти вслед за нашими. Здесь, на этой стороне, было темно. Здесь, в тени деревьев, чернота ласкала мои глаза.
Ноги и руки покалывало. Вовка наверняка шел там же, где-то там, среди однотонной массы школьников. Жаль, что его сейчас нет рядом со мной, - и я уже хотела побежать через дорогу, к нему поближе, как последняя идиотка, как вдруг чья-то грубая рука остановила меня.
Почивающееся, бренное тело одурело от такой наглости.
- Да, блин!.. – вырвалось у меня.
- Слышь, че это они там идут?..
Я все еще плохо видела. Но только у этого парня было лицо в прыщах, - даже в темноте это было видно.
- Да так… гуляют…
Я высвободила свюй рукави побежала через дорогу.
- Катя, - я наклонилась к уху одной девчонки. Мы подходили к фонарному столбу, просветлело. – Видишь того парня? Так вот, мне кажется, он как-то слишком активно нами интересуется…
Его фигура была похожа на медвежью. Даже с какой-то хромотой он перешел к нам; это уже напоминало преследование.
Вовки не было видно… Его каштановая голова слишком терялась во мраке.

Тихонько, шажками, я ушла. Я снова шла по тени. Вот уже пересекла рынок – там стояли слепые запертые ларьки, какими их непривычно видеть. Там лежали бомжи на автобусных остановках, понатыканных здесь и тут. С этого я сразу вспомнила героинщиков на лестнице, - они боролись с бомжами там же, но наркоманы были лучше, - по крайней мере, от них не воняло и они расходились иногда. Из-за них папа вручил мне когда-то газовый пистолет. Тогда я была относительно мелка и боялась с ним обращаться.

Все горело. Дым, дым… Дым от костров уже превратился в сигаретный ментоловый дым, заполняющий вагон метро.
Зима, все. Скоро новый год, радуйтесь, люди, плачьте, смейтесь, бегите. Все фонари горели зеленым, все огни переливались и бежали незабвенным потоком.
Я помню. Это все было на самом деле. Я действительно помню.
Меня зовут Даша.
Лампа, лампа. Она слишком сильная, мне больно на нее смотреть.
Вовка, я люблю тебя! У меня по спине бегают мурашки, у меня дрожат руки и горят губы, - мне так кажется, что это неспроста.
Это было как полет на самолете… Не чувствуешь тела, что-то важное незаметно из тебя выпадает.

Я проснулась. Надо мной нависала двухэтажная громада ТОГО самого здания, и в этой спасительной тьме моим глазам не было больно… Как будто бы я только что читала при свечах.
Откуда бралась эта страшная боль? Я никогда в жизни не была по-настоящему пьяна, - сейчас это было похоже на то… свернула не туда – прочь от светящихся фонарей, от гулкого шоссе, во двор чужой школы. Здесь их много, слишком много.
Привычным движением я пролезла в щель в заборе. Под ногами на газоне похрустывал картон, пластик, алюминиевые звонкие банки. Потом – асфальт потер подошвы китайских кроссовок, могущих развалиться после дождя.
Фонарь…зеленый фонарь. Когда я окончила седьмой класс, я шла здесь, точно так же. Тольок это был яркий день. Я встретила того парня – он провалил ЕГЭ в нашей школе. Он был убит; я кивнула ему и пошла дальше, потому что сама была счастлива… Что с ним потом стало?
Кашель смял горло. Теперь, после жаркого дня, нактила ледяная ночь, уже не совсем летняя, напоминающая сентябрь.
Мой район – мой дом. Тряс страх, безотчетные нервы, но я шла и узнавала дома. Здесь живет Галя Абрамова. Днями здесь сидят старушки на лавочке, а сейчас не горело ни одно окно. Сколько же времени? Почему так темно?
Оглушительное гудение камаза пришило меня к месту. На секунду я остановилась посередине дороги к моему подъезду, вместо того чтобы рвануть дальше. Сердце забилось. Я не слышала, что кричит мне злой и сонный водитель, - я могла умереть сейчас…
В подъезде не горел свет. Табло над лифтом красно светилось, - но это алое спокойствие не поколебало истеричное стучание по кнопке.
Ступенька за ступенькой, пролет за пролетом. Светились в темноте цифры, намаленванные фосфорной краской. Скрипели рамы призывно раскрытых окон; нга этом подоконнике шестого этажа собирались еще и группки Ска-ребят. Мрачные товарищи… Они все рвемя спрашивали у меня, почему я не проколю себе язык… Мы ссделали ссебе массу ффсякохо пирссинха, сеперь фот тусссуемсся…
На этаже мигала лампочка, и по стенке, ощупья отправилась я на путь к себе. Конпка звонка захлебнулась в трелях, и замяукала моя кошка за дверью.
Бабушка пустила меня. Повсюду горел свет, на кухне даже что-то жарилось.
- Тебе звонили, - Мама вышла из своей комнату и встала, сложив руки.
- Кто?
- Какой-то мальчик.
- Скажи им, чтобы не звонили так поздно…
- Да, хорошо.
Черная тень накинулась на меня. Когда она успела? Я не заметила ее. Меня сжимало безучастными тисками, и я не могла выпутаться. Я могла тольок изображать борьбу.
Это был мама. Это она на меня напала.

Телефон, стоящий на полу, пугал. Команата без мебели, - без прошлого и будущего, - принадлежала не мне, ни кому-то другому. Вовка был рядом…
- Я люблю тебя…
- Я тоже…
- Я люблю тебя…
Это все был не сон. Я знаю, что не сон. Это слишком хорошо, чтобы быть сном…