- Сударыня, - возразил Вильфор, - я должен сказать, что всегда почитал своего отца, потому что естественное сыновнее чувство соединялось у меня с сознанием его нравственного превосходства; наконец, потому, что отец для нас вдвойне священен: как наш создатель и как наш господин; но не могу же я считать теперь разумным старика, который, в память своей ненависти к отцу, ненавидит сына; с моей стороны было бы смешно согласовать свое поведение с его капризами. Я не перестану относиться с глубочайшим почтением к господину Нуартье, я безропотно подчинюсь наложенной им на меня денежной каре, но решение мое останется непреклонным, и общество рассудит, на чьей стороне был здравый смысл. Я выдам замуж мою дочь за барона Франца д'Эпине, так как считаю, что это хороший и почетный брак, и так как в конечном счете я хочу выдать свою дочь за того, кто мне подходит.
- Вот как, - сказал граф, у которого королевский прокурор то и дело взглядом просил одобрения, - вот как! Господин Нуартье, по вашим словам, лишает мадемуазель Валентину наследства за то, что она выходит замуж за барона Франца д'Эпине?
- Вот именно в этом вся причина, - сказал Вильфор, пожимая плечами.
- Во всяком случае видимая причина, - прибавила г-жа де Вильфор.
- Действительная причина, сударыня. Поверьте, я знаю своего отца.
- Можете вы это понять? - спросила молодая женщина. - Чем, скажите пожалуйста, господин д'Эпине хуже всякого другого?
- В самом деле, - сказал граф, - я встречал господина Франца д'Эпине; это ведь сын генерала де Кенель, впоследствии барона д'Эпине?
- Совершенно верно, - ответил Вильфор.
- Он показался мне очаровательным молодым человеком.
- Поэтому я и уверена, что это только предлог, - сказала г-жа де Вильфор. - Старики становятся тиранами в отношении тех, кого они любят; господин Нуартье просто не желает, чтобы его внучка выходила замуж.
- Но, может быть, у этой ненависти есть какая-нибудь причина? - спросил Монте-Кристо.
- Бог мой, откуда же это можно знать?
- Может быть, политическая антипатия?
- Действительно, мой отец и отец господина д'Эпине жили в бурное время; я видел лишь последние дни его, - сказал Вильфор.
- Ваш отец, кажется, был бонапартист? - спросил Монте-Кристо. - Мне помнится, вы говорили что-то в этом роде.
- Мой отец был прежде всего якобинец, - возразил Вильфор, забыв в своем волнении о всякой осторожности, - и тога сенатора, накинутая на его плечи Наполеоном, изменила лишь его наряд, но не его самого. Когда мой отец участвовал в заговорах, он делал это не из любви к императору, а из ненависти к Бурбонам; самое страшное в нем было то, что он никогда не сражался за неосуществимые утопии, а всегда лишь за действительно возможное, и при этом следовал ужасной теории монтаньяров, которые не останавливались ни перед чем, чтобы достигнуть своей цели.
- Ну, вот видите, - сказал Монте-Кристо, - в этом все дело. Нуартье и д'Эпине столкнулись на политической почве. Хотя генерал д'Эпине и служил в войсках Наполеона, но он в душе был роялистом, правда? Ведь это тот самый, что был убит однажды ночью, при выходе из бонапартистского клуба, куда его завлекли в надежде найти в нем собрата?
Вильфор почти с ужасом взглянул на графа.
- Я ошибаюсь? - спросил Монте-Кристо.
- Напротив, - сказала г-жа де Вильфор, - это так и есть; и именно поэтому мой муж, желая изгладить всякое воспоминание о былой вражде, решил соединить любовью двух детей, отцы которых ненавидели друг друга.
- Превосходная мысль! - сказал Монте-Кристо. - Мысль, исполненная милосердия; свет должен рукоплескать ей. В самом деле, было бы прекрасно, если бы мадемуазель Нуартье де Вильфор стала называться госпожой Франц д'Эпине.

В последнее воскресенье масленицы 1578 года, после народного гулянья,
когда на парижских улицах затихало шумное дневное веселье, в роскошном
дворце, только что возведенном на берегу Сены, почти напротив Лувра, для
прославленного семейства Монморанси, которое, породнившись с королевским
домом, по образу жизни не уступало принцам, начиналось пышное празднество.
Сие семейное торжество, последовавшее за общественными увеселениями, было
устроено по случаю бракосочетания Франсуа д'Эпине де Сен-Люка, наперсника и
любимца короля Генриха III, с Жанной де Коссе-Бриссак, дочерью маршала де
Коссе-Бриссака.

Исторический Макбет или, вернее Мак Бет, и шекспировский герой - два совершенно разных человека!

Для того, чтобы это понять, достаточно раскрыть энциклопедию и прочитать, что "Макбет (ум.15.08.1057, Ламфанен), шотландский король с 1040 года. Пришел к власти, одержав победу над королем Дунканом Первым и убив последнего в битве при Дунсинейне (Пертшир). Вел борьбу с феодальными группировками, стремившимися передать престол сыну Дункана Малькольму. Убит в битве с Малькольмом, который был провозглашен королем. Легенды о Макбете легли в основу трагедии Шекспира, который почерпнул их из "Хроник" Р.Холиншеда."

Брокгауз и Ефрон чуть более многословны. Они сообщают, что "Макбет (Macbeth) - король шотландский (1040 - 57), как и соперник его, Дункан I, был внуком короля Малькольма II. Он разбил и убил Дункана 1040 г. при Дунсинане (в Пертшире) и правил энергично, возмущая вельмож своею строгостью; из них Макдуфф, тан файфский, бежал в Англию и возбудил к мести Дунканова сына Малькольма. При поддержке могущественного Сиварда, графа Нортумбрии, союзники в 1054 г. взяли замок М., Дунсинан. Война продолжалась, пока М. не пал в 1057 г. при Лумфаноне. М. известен по трагедии Шекспира, следовавшего в ней сказочным преданиям".

Эти скупые строки полностью отметают версию Шекспира. Макбет имел права на корону (был внуком Малькольма Второго так же, как и Дункан). Макбет правил 17 лет, а пьеса, хоть об этом и не говорится впрямую, создает впечатление, что на троне узурпатор продержался недолго. Наконец, Макбет разбил и убил короля в битве, а значит, о тайном убийстве не может быть и речи. Если же углубиться в хитросплетения шотландской истории, то несоответствия прямо-таки начинают громоздиться одно на другое, опровергая и интригу пьесы, и характеры ее героев. Даже при том, что биографии первых шотландских монархов зачастую состоят из комбинаций слова "неизвестно" (неизвестная мать, неизвестная жена, неизвестные даты, места и обстоятельства рождения и гибели), имеющиеся сведения позволяют создать относительно целостную и логичную картину жизни и смерти человека, подвигнувшего Шекспира на создание одной из самых сильных его вещей. Почему подвигнувшего - отдельная история, тоже весьма показательная.

Известно, что Мак Бет родился в Шотландии около 1005 года (место рождения, как и точная дата неизвестны). Отцом его был Файндлик Макрори, а матерью - Доада, вторая дочь короля Шотландии Малькольма Второго из династии Макальпинов. В возрасте 27 лет Макбет (нам все же привычнее называть этого человека именно так) женился на вдове с ребенком. Груок (Gruach) (таково подлинное имя леди Макбет) первым браком была замужем за Гиллакомгейном, лордом Мормаэр оф Морей, от которого имела маленького сына по имени Лулак.

Есть упоминания, что Груок была внучкой короля Кеннета Третьего и, следовательно, приходилась Макбету родственницей. Любопытно, что ее первый супруг, заживо сгоревший в крепости вместе со своими людьми, согласно утверждениям некоторых источников принимал участие в случившемся в 1020 году убийстве отца Макбета (а значит с первым предсказанием, касавшимся отцовского наследства, ведьмы опоздали на 20 лет!), в котором был замешан и будущий король Дункан. Как бы то ни было, но Макбет женился на Груок и усыновил ее ребенка, (Лулаку в момент свадьбы было около года), сделав его официальным наследником. Похоже, леди Макбет действительно была женщиной деспотичной и жестокой. По крайней мере, Холиншед, являющийся одним из основных источников сведений о Макбете, характеризует его отношения с леди следующим образом "особенно растравляла его жена, добивавшаяся, чтобы он совершил это, ибо она была весьма честолюбива, и в ней пылало неугасимое желание приобрести сан королевы". Вот и все, если не считать смутных намеков, что в конце жизни леди Макбет действительно сошла с ума.
Кстати, по иронии судьбы критики ласково укоряют Шекспира в неточности именно там, где он не погрешил против истины. Утверждение о бездетности короля-убийцы не вступает в противоречие, как это казалось даже великому Гете, со словами леди Макбет "кормила я и знаю, что за счастье держать в руках сосущее дитя". Просто Макбет женился на вдове с малолетним сыном, которого усыновил и сделал своим наследником, а своих детей, по крайней мере, законных, у него не было. Зато другие "неточности" вроде того, что Макбет не убивал спящего старика критиками, как правило, опускаются, хотя это отнюдь не являются тайной или историческим откровением.

Вообще пьеса - наглядное свидетельство, мягко говоря, некоторой субъективности великого драматурга. Шекспир брал лишь эпизоды, не противоречившие его версии. Настоящий Макбет не убивал короля? Не беда! История Британских островов богата на убийства, и вот в дело идет почерпнутый совсем из другой части холиншедовских "Хроник Англии, Шотландии и Ирландии" рассказ о предательском умерщвлении короля Дуффа лордом Дональдом. Меняются лишь имена, и готово: Макбет - убийца, Дункан - жертва. Чего уж тут говорить о появлении на поле боя еще не созданных в ту эпоху пушек или же объединении в один эпизод трех, разделенных значительными промежутками времени (восстание Макдональда, вторжение норвежского короля Свена и нападение на шотландцев войска Канута). Кстати, Макдональд покончил с собой сам, исторический Макбет его не убивал, да и Банко убили после пира у Макбета, а не на пути к нему, причем доказательств виновности короля в этом преступлении нет. Зато совершенно точно известно, что честный Банко был полноправным соучастником (если не вдохновителем) восстания против Дункана.

Конечно, трудно спустя тысячу лет гадать, пошел бы реальный Макбет ради короны на тайное убийство, но ему этого и не понадобилось - Дункан погиб в сражении. Было открытое восстание, а не свершенное под покровом ночи злодейство. Однако даже в средние века мятежи на ровном месте не вспыхивали. Знаменитый Эркюль Пуаро говаривал, что ключ к преступлению следует искать не столько в убийце, сколько в жертве. Что же представлял из себя убиенный Дункан Первый? У Шекспира это благородный и достойный монарх, умудренный и убеленный сединами, успешно (хоть и опираясь на полководческие таланты Макбета и Банко) одерживающий победы над врагом и справедливо управляющий державой. На деле же Дункан был молод (самое большее, на 4 года старше своего кузена), правил же он достаточно бездарно.

На престол Дункан Данкельд взошел в возрасте 33 лет после убийства своего деда по матери Малькольма Второго, не оставившего потомства мужского пола. До этого, в возрасте 29 лет успел жениться на леди Эльфлиде, от которой имел троих сыновей - Малькольма, Дональда и Маэльмюра. Хорошим ли отцом и мужем был Дункан, неизвестно, но источники указывают на то, что он был "достаточно испорченным и чрезмерно горячим", а царствование его "ознаменовалось проигранными сражениями и смертями среди его приближённых".

Желая снискать уважение подданных, Дункан вторгся в Нортумбрию и атаковал город Дурман. Пошел за шерстью, а вернулся стриженым. Задуманный как победоносный, поход обернулся катастрофой, а по возвращении в Шотландию Дункан был встречен разочарованными лордами, которые и подняли мятеж. Одним из активных его участников стал кузен короля (мать Дункана Беток и мать Макбета Доада были родными сестрами). 14 августа 1040 года Дункан погиб, и на престол взошел законный внук Малькольма Второго Макбет, лорд Морэйский, весьма популярный среди войск и народа, чьи права на престол укрепляло и происхождение жены. Сыновья Дункана, которым соответственно было 9 (Малькольму) и 7 (Дональду) не пострадали и были беспрепятственно вывезены, старший - в Англию, младший - в Ирландию.

Макбет процарствовал значительно дольше Дункана. Семнадцать лет для монарха по шотландским меркам было весьма солидным сроком. Короли в ту эпоху сидели на троне, как правило, недолго; по крайней мере, в большинстве своем куда меньше Макбета. Начнем с процарствовавшего до 859 года и убитого короля пиктов и Далриады Кеннета Первого Макальпина, сына короля Кинтира Альпина, (отсюда и династия Мак Альпинов). Кеннета сменил его брат Дональд Первый, просидевший на троне четыре года и убитый. Ему наследовал племянник Константин Первый, который процарствовал четырнадцать лет и был убит в сражении, так же, как и сменивший его брат Аид, проносивший корону не более года. По двенадцать лет правили Иокейд (свергнут в 889 году, дальнейшая судьба неизвестна) и Дональд Второй (убит). Сорок два года провел на троне Константин Второй, вроде бы оправдавший значение своего имени ("постоянный"), но в конце концов и он погиб в сражении. Взошедший на престол Малькольм Первый продержался двенадцать лет (убит), Индальф - восемь (в 962 году убит в сражении, но до этого в том же году успел отречься от престола), Даб - пять (убит), Куилен - четыре (убит). Двадцать четыре года правил Кеннет Второй (убит в 995 году в Феттерангусе), два года - Константин Третий (убит в 997 году в Ратинверамоне) и восемь лет Кеннет Третий (убит в сражении при Монзиваирде в конце марта 1005 года).

Здесь мы вплотную приближаемся к эпохе Макбета. Двадцать девять лет (с 1005 по 1034) процарствовал Малькольм Второй (25 ноября 1034 убит в Гламисе), после которого на престол вступили наши герои. После гибели Макбета очень недолго правил его пасынок Лулак, а затем в 1058 году к власти всерьез и надолго пришла династия Данкельдов, первым из которых был Малькольм Третий. Этот процарствовал аж тридцать пять лет (с 1058 по 1093), но, в конце концов, все же был убит в сражении, оставив брата и множество детей от двух жен. Разумеется, опять началась чехарда. Брат Малькольма Дональд Третий правил около года, в мае 1094 года был свергнут, в ноябре восстановлен, окончательно свергнут в октябре 1097 года, а спустя два года умер в порядке исключения естественной смертью. Сменивший временно свергнутого дядю Дункан Второй на престоле не задержался и был убит в Мондинесе 12 ноября 1094 года. Не повезло и брату Дункана Второго Эдмунду (1097) (свергнут, погиб или умер после 1097 года в Монтакуте, что в Сомерсете, Англия).

Затем длительность жизни шотландских королей стала увеличиваться, а смерть в собственной постели в преклонном возрасте постепенно перестала быть недостижимой мечтой. Эдгар, брат Эдмунда, продержался на троне десять лет, Александр Первый - семнадцать, Давид Первый - двадцать четыре года, Малькольм Четвертый - двенадцать лет, Вильгельм Первый - сорок девять (!), Александр Второй - двадцать пять, Александр Третий - тридцать семь; Маргарет (первая женщина на престоле) правила четыре года, Джон - четырнадцать лет, Роберт Первый - двадцать три года, Давид Второй - сорок два (1329 - 1371), после чего началась эпоха Стюартов, одним из предков которых считался Банко, что сыграло немаловажную роль в посмертной судьбе убитого в 1057 году короля. Но об этом позже.

Вернемся к Макбету. Как видим, в его воцарении не было ничего, что могло бы шокировать нежные души его современников. Мятеж против короля-неудачника, закончившийся успехом, был не первым и не последним. Вряд ли такого человека в такое время и по такому поводу могли бы допекать муки совести, тем паче, страна досталась ему не в лучшем состоянии. Шекспир как-то "забывает", что за своё семнадцатилетнее правление Макбету удалось сделать немало полезного. Под твердой рукой нового короля объединились, наконец, Северная и Южная Шотландия, была организована система военных патрулей, которые охраняли всю страну, насаждая закон и порядок. Из раздираемой междоусобицей страны Шотландия медленно, но верно превращалась в единую державу, что не могло устраивать ни местную знать, ни, что особенно характерно, английского соседа. Итог был не то чтобы предрешен, но вполне логичен. Сын Дункана Малькольм Кэнмор, что в переводе с кельтского (он же гаэльский) означает "большая голова", при помощи англичан (или англичане под прикрытием сына Дункана) собрал армию и вторгся в Шотландию.
Макбет был предан многими вассалами, понявшими, что сила за Мальколмом и английскими войсками, но победа не была ни быстрой, ни легкой. Собственно говоря, все решила смерть короля в битве при Ламфанене, последовавшей 15 августа 1057. После смерти Макбета некоторое время правил его приёмный сын Лулак, но у него не было ни опыта, ни силы и популярности отчима. Двадцатишестилетний Лулак был убит в марте 1058 после семи месяцев правления. По мнению большинства, к его смерти приложили руку Малькольм и его сподвижники. Лулак был женат, имел сына и дочь, но это ничего не изменило. Малькольм получил то, к чему стремился, и был коронован королём Шотландии под именем Малькольма III... Закономерным штрихом, венчающим историю подлинного Макбета, было то, что сначала его похоронили со всяческими почестями, но потом, в угоду новой династии, началось настоящее очернительство убитого короля. Характерно, что на сторону победителя перешла и церковь, объявившая Макбета "сыном дьявола", хотя в свое время он щедро жертвовал деньги на монастыри и даже совершил паломничество в Рим. Что ж, как говаривали римляне, "Горе побежденным".

А ведьмы? О предсказании в хронике, действительно, упоминается, но лишь как о любопытном слухе, ну а видения кинжала и призрака Банко на пиру, разумеется, у Холиншеда нет, да и быть не могло по той причине, что на пресловутом пиру Банко был еще жив, а спящего короля Макбет не убивал.

Такова историческая реальность. Поднявший руку на доверившегося ему старика выскочка исчезает, равно как и не находящий себе места, терзаемый муками совести и преследуемый призраками преступник. Подлинный Мак Бет вызывает скорее симпатию, а ситуация однозначно трактуется в его пользу. Обвинять его в заговоре против двоюродного брата как-то неуместно - особенно если вспомнить, кем и как был убит Мак Бет-отец. К тому же Дункан - человек слабохарактерный и одновременно жестокий. Он проигрывает битвы, теряет сподвижников, разваливает страну и в итоге (что неудивительно) против него поднимают восстание. Страна раздроблена, деньги растрачены на безуспешные войны, кланы враждуют. Став королем, Мак Бет принялся исправлять ошибки предшественника, и за 17 лет правления объединил страну.
Короче, холиншедовский Макбет выглядит мудрым и справедливым правителем, заботящемся о народе и державе и доброжелательным (возможно, даже излишне) по отношению к бароном, а его свержение - результатом английской агрессии. У Шекспира же... Хотя шотландскому королю по сравнению с Ричардом Третьим, выставленным вопреки достоверным историческим фактам не только подлинным чудовищем, но и горбуном, каковым он отродясь не являлся, еще повезло. Макбет в шекспировской интерпретации вызывает определенное сочувствие, он не является абсолютным злом, ему ведомы муки совести и сомнения. И все же зачем Шекспиру понадобилось тревожить память давным-давно убитого монарха? Не проще ли было создать некоего абстрактного, обуреваемого муками совести тирана, не пытаясь привязать сюжет к реально существовавшему и заведомо невиновному человеку?
Есть версия, которая объясняет, почему пьеса написана именно так.

В 1603 году умерла Елизавета Тюдор, и на престол вступил сын казненной шотландской королевы Марии Стюарт Иаков Первый (он же, если считать по-шотландски, Иаков Шестой). Новый монарх решил взять под свой непосредственный контроль театры. Он отменил право вельмож оказывать им покровительство, так что труппы актеров могли патронировать лишь члены царствующего дома. Августейшим особам были выданы новые патенты, разрешающие публичные и придворные представления, а труппы были переименованы. Самой высокой чести удостоилось актерское товарищество "слуг лорда-камергера", к которому принадлежал Шекспир; оно стало труппой самого короля, актеры же получили звание "слуг его королевского величества". Примерно в это же время (или чуть ранее) в театральной жизни Лондона появились театры, где актерами были мальчики-хористы певческих капелл. Постепенно они составили опасную конкуренцию для взрослых трупп.

Одна из таких трупп поставила в 1605 году пьесу "Эй, на Восток!". Ничего крамольного в ней, разумеется, не было, но творческим людям жить в эпоху перемен всегда сложно. Англичане еще не привыкли к тому, что их королем стал шотландец, да еще сын казненной королевы, а значит, шутить над некоторыми особенностями северных соседей не стоит. В пьесе углядели непозволительные насмешки над шотландцами и, разумеется, доложили королю. Иаков Первый разгневался и даже приказал посадить авторов (Джорджа Чепмена, Бена Джонсона и Джона Марстона) в тюрьму. Еще один промах труппы привел к ее роспуску.
Разумеется, "Слуги его королевского величества" усмотрели в сложившейся ситуации большие возможности, но для этого была нужна "шотландская пьеса", способная понравиться новому монарху, который обладал весьма специфическим характером. Шекспиру предстояло решить сразу несколько конъюнктурных задач. Нужно было показать, что шотландцы отнюдь не объект для насмешек, но нация гордая и героическая. Затем требовалось польстить королю, возвысить династию Стюартов и подчеркнуть давние исторические корни унии между Англией и Шотландией, объединенных под скипетром Иакова Первого, он же Иаков Шестой. Нелишне было и проиллюстрировать научные и идеологические изыскания нового короля, выступавшего с трактатами о ведьмах и колдовстве и почитавшего себя авторитетом в данной области. Все задачи были решены с подлинным блеском.
Ведьмы показали свою многомерзкую сущность, проведя сеанс черной магии с полным ее разоблачением, а заодно... предсказали, что потомки Банко, почитающегося предком Стюартов, будут замечательными королями, а один из них объединит под своей десницей Англию и Шотландию. При этом спасение Шотландии от деспотизма узурпатора приходит из Англии, куда бежали Малькольм и Макдуф, и при поддержке англичан. Это не то чтобы перечеркивает судьбу Марии Стюарт, но напоминает, что сей прискорбный факт - исключение, но никак не правило, а вообще-то англичане всегда помогали братьям-шотландцам. Однако делать из шотландского тана абсолютного злодея навроде Ричарда Третьего автор все же не рискнул (вдруг король-шотландец не одобрит?), к тому же раскаяние убийцы Дункана как бы перекликалось с раскаяньем тех, кто не воспрепятствовал казни Марии Стюарт.
Вот и вышло, что, выбирая между фактами и желанием угодить королю, Шекспир уверенно выбрал короля. Что ж, не он первый, не он последний.

А вот и картинки. http://kamsha.ru/uvletchen/gal_mcbeth/

Июль 2006 года славен двумя практически незамеченными общественностью, но весьма показательными юбилеями, к тому же тесно связанными между собой. 50 лет назад, а именно 14 июля 1956 года Верховный Совет СССР принял серию пенсионных законов, осуществив тем самым первую в истории России пенсионную реформу. 25 июля исполнилось 15 лет со дня смерти одного из авторов и главного лоббиста этой реформы Лазаря Моисеевича Кагановича.


Сейчас принято восхищаться «Россией, которую мы потеряли», и в рухнувшей в 1917 году империи и впрямь было немало достойного. Другое дело, что, увлекшись великосветскими балами, прекраснодушными интеллигентами и томными красавцами серебряного века мы, сегодняшние, все чаще забываем об оборотной стороне медали. Была и другая Россия – далекая от сусальной великодержавной пасторали, нищая, озлобленная на власть. Эта Россия породила множество людей, готовых жертвовать всем, лишь бы изменить существующий порядок и построить новое, справедливое по их понятиям, общество.

Таким был и родившийся 22 ноября 1893 года в деревни Кабаны Чернобыльского уезда Киевской губернии Лазарь Каганович. Семья Кагановичей, как и положено в черте оседлости, была многодетной и ничего хорошего от царских властей не видевшей. Лазарю с детства пришлось работать: начал будущий нарком свою неимоверную карьеру в сапожной мастерской, а затем подался на кожевенное предприятие, где с подачи старшего брата Михаила примкнул к революционерам.

В 1911 году восемнадцатилетний рабочий стал большевиком, и пошло-поехало. Жизнь профессионального революционера в царской России оригинальностью не отличалась: подполье, агитация, пропаганда, аресты, ссылки и так по кругу. После революции Каганович устанавливал советскую власть в Нижнем Новгороде, а затем - в Туркестане, где получил пост наркома Рабоче-крестьянской инспекции Туркестана, а головной наркомат РКИ возглавлял никто иной, как Иосиф Сталин. Видимо, с этого и началось их знакомство, переросшее в долголетнее сотрудничество, чтобы не сказать, в дружбу. Естественно, в этом тандеме Каганович оставался ведомым, младшим и по возрасту, и по образованию (Лазарь вообще не учился, честно указывая в анкетах «самоучка»), и по партстажу, и по положению в органах власти.

Энергичного работника с подачи Сталина двинули в профсоюзы, из которых активно изгоняли троцкистов и сторонников иных оппозиционных течений. Каганович в этом деле преуспел и через год попал в святая святых – возглавил орготдел ЦК РКП(б), а после смерти Ленина и вовсе стал одним из секретарей ЦК. Для тридцатилетнего самоучки это было потрясающим взлетом, но товарищ Лазарь осознавал, что всем обязан не столько своим личным достоинствам, сколько покровительству Сталина. Иосиф же Виссарионович, в свою очередь, находясь в активной стадии борьбы с троцкистами, крайне нуждался в преданных кадрах. И в отношении Кагановича он не ошибся. Лазарь Моисеевич ненавидел Льва Давыдовича всеми фибрами своей железной души. Почему? Идеология идеологией, но рассказывают, что были у Кагановича и личные причины.

Будучи блестящим оратором-полемистом и ярким интеллектуалом, Троцкий мог походя, для красного словца, смешать попавшего на язык человека с грязью, что для политика подобного масштаба весьма недальновидно. Так вышло и с брошюрой Кагановича «По вопросам партийного строительства». Надо сказать, в тогдашней большевистской традиции самой почетной считалась отнюдь не репутация умелого организатора или крепкого хозяйственника. Куда престижней было прослыть теоретиком, вот партийцы с положением и изображали из себя знатоков и толкователей марксизма. Ставший завотделом ЦК Каганович поддался общему порыву. Своим первым самостоятельным научным трудом бывший сапожник страшно гордился и презентовал направо и налево с автографами и посвящениями.

Умный Сталин, предусмотрительный Молотов и добродушный Калинин приняли подарок благосклонно, Троцкий же, пролистав три страницы, прямо на заседании Политбюро изрек фразу, прозвучавшую как приговор. В протокол, разумеется, это внесено не было, но свидетели мнение Троцкого передают достаточно единодушно. Лев Давыдович обозвал Кагановича необразованным местечковым экспертом, который «думает, что разбирается в марксизме», а сам труд заклеймил, как малограмотную, серую посредственность.

Кто знает, не об этом ли случае вспомнил Сталин, двинув в 1925 году своего протеже на историческую родину возглавлять украинский ЦК. Сделано это было с дальним прицелом. Долгие годы украинским советским правительством руководил сторонник Троцкого Христиан Раковский. По национальности болгарин, он, тем не менее, пользовался на Украине огромной популярностью. Соответственно, сильны были и троцкисты, благо Лев Давыдович в украинском вопросе сам на себя не походил. В рамках борьбы с московским централизмом и великодержавным шовинистом Сталиным Троцкий провозгласил себя сторонником украинизации, выдвижения национальных кадров и повсеместного внедрения украинского языка.

В этой ситуации на плечи чернобыльского уроженца легла нелегкая задача. Каганович подумал и взялся за дело с двух сторон. Для начала он выдвинул и реализовал лозунг «хребет Украины – индустриальный Донбасс», заложив тем самым еще 80 лет назад основы нынешней политической конструкции украинской Партии регионов, опирающейся на донецкий капитал, индустриальную мощь востока Украины и русскоязычные регионы Причерноморья. По странной иронии судьбы, схема, опробованная Кагановичем в борьбе с троцкистами, ныне вовсю применяется Януковичем и его союзниками в борьба с «оранжевыми», у которых тоже проглядываются прелюбопытнейшие идейные предшественники.

Вторым рычагом, на который налег Лазарь Моисеевич, стала кадровая политика. Большинство руководящих украинских коммунистов начинали политическую карьеру в качестве борцов против угнетения Малороссии царскими сатрапами. Каганович отодвинул их в тень, заменив на молодых активистов с промышленных предприятий Донбасса, из еврейских местечек и крупных русскоязычных портовых городов. Для выдвиженцев Кагановича Украина была частью советского государства, независимой от Москвы лишь формально.


В течение трех лет хребет троцкизму на Украине сломали. Успешная деятельность потихоньку становящегося железным Лазаря была по достоинству оценена Сталиным: Иосиф Виссарионович вернул соратника в Москву на прежний пост секретаря ЦК, а в 1930 году сделал полноправным членом Политбюро. С этого момента и в течение следующих пяти лет Каганович не только фактически, но и формально являлся «человеком № 2 в СССР». Генсек доверял своему выдвиженцу до такой степени, что, уезжая в ежегодные отпуска на юг, оставлял на него все дела. Естественно, верный Лазарь наряду со Сталиным несет полную ответственность за все, что творилось в стране.

Особого разговора заслуживает реконструкция Москвы. Решение принималось коллегиально на заседании Политбюро по инициативе Сталина. Понимая всю неоднозначность этого шага, вождь тактично отступил в тень, уступив пальму первенства Лазарю Моисеевичу, а тот был и рад стараться. В результате Каганович вошел в историю в качестве разрушителя храма Христа Спасителя и других памятников, а вот с московского метрополитена имя Железного Лазаря исчезло. А метро это, между прочим, когда потребовалось, смогло работать как бомбоубежище в жизни, а не на бумаге.
1935 год стал пиком аппаратной карьеры Кагановича, однако уже в феврале он потерял ключевые посты руководителя Московской и областной парторганизаций, председателя Комиссии партийного контроля и фактически второго человека в ЦК, но не обиделся. Во-первых, для него и впрямь главным было дело, а во-вторых, передвинули товарища Лазаря под крайне благовидным предлогом. Каганович стал наркомом путей сообщения, отрасли, на тот момент бывшей самым узким участком в экономике страны.

Новый нарком подошел к решению проблем опять-таки с двух сторон. В первой же своей речи он объявил, что главное на транспорте - безопасность, и при этом каждая авария, каждое крушение имеют фамилию, имя и отчество. Каганович потребовал выявлять виновников, о чем и докладывать ему лично, а все разговоры об общей вине той или иной железной дороги прекратить. По каждому факту аварии, хищения и бесхозяйственности стали разбираться персонально, что возымело результат, но не наказаниями едиными нарком вытащил провальную отрасль в передовые. Не так давно по одному из телеканалов вспоминал свое детство нашедший себя в рыночной жизни шестидесятник. Рассказанная им история отлично характеризует методы Кагановича. Будущий рыночник вместе со своими приятелями активно подворовывал на одной из станций. Случилось, что именно туда нагрянул с очередной инспекцией Каганович. Естественно, увидел кучу безобразий, начал орать, а станционное начальство стало отговариваться. Дескать, мы не виноваты, это у нас семеро оборванцев воровали, но мы, товарищ Каганович, их уже поймали и завтра отправляем в колонию.
И тут железный нарком аж подскочил: «Какая колония! У вас задняя стенка склада прохудилась, охранник не ходит, подходи и тащи! Сутки на наведение порядка, а ребят вымыть, переодеть и отправить учиться. Вырастут, станут инженерами-путейцами!». И, действительно, все семеро закончили Институт путей сообщения.

Рассказанный случай наглядно демонстрирует второй козырь Кагановича - то, что нынче принято называть социальным пакетом. Лазарь Моисеевич сделал службу на железной дороге исключительно престижной. Он ввел бесплатное фирменное обмундирование, резко повысил оклады, разработал систему премиальных и, что по тем меркам было революцией, пробил у Сталина разрешение на личные подсобные хозяйства для железнодорожников.

Фонды и дополнительные матсредства Каганович добывал в конкурентной борьбе с другими наркоматами, используя в качестве мощного рычага свое положение секретаря ЦК. По сути железный нарком стоял у истоков такого явления, как отраслевой лоббизм, хотя в советскую эпоху это называлось иначе.


Пока нарком кнутом и пряником приводил в божеский вид стальные магистрали, грянули массовые чистки 1937-1938 гг. Правды не утаишь: роль Лазаря в осуществлении террора не может не вызвать оторопи. И списки расстрельные вслед за Сталиным подписывал, и на места (в частности в Ивановскую и Ярославскую области) выезжал, и сотрудников сдавал. Даже собственным братом пожертвовал, тем самым, что привел его в партию.

В свое время по Москве гуляли слухи, что Каганович держится на плаву потому, что его сестра Роза любовница Сталина. Сестры Розы Каганович отродясь не имел, а лояльность вождя для него была превыше родственных связей. Доведенный до отчаянья обвинениями в предательской и враждебной деятельности Михаил Каганович покончил с собой сразу же после заседания Политбюро, и лишь 15 лет спустя все обвинения с него были сняты.

Эта история висела на совести Лазаря тяжким грузом. Настолько тяжким, что он во всеуслышание вспомнил об этом на заседании Президиума ЦК в феврале 1956 года при обсуждении проекта доклада Хрущева о культе личности. Но это потом, а в 1937 Каганович остался верным сталинцем, а почему он, человек редкой смелости и принципиальности, без боя отдал множество лично знакомых ему людей, неведомо. Видимо, верил что «так надо» … Кому? Зачем? Во имя чего?! Теперь не узнать.

Началась Великая Отечественная, и тут привычный к форс-мажорам нарком проявил свои лучшие качества. Более того, он оказался единственным членом Политбюро, получившим боевое ранение. Осенью 1942 года товарищ Лазарь по поручению Ставки организовывал оборону Кавказа. Командный пункт, на котором он находился, разбомбили, несколько генералов погибло на месте, а Лазарь Моисеевич был ранен осколком, но в строй вернулся на удивление быстро.

Послевоенные годы отодвинули железного наркома в политическую тень: у Сталина появились новые фавориты, но Кагановичу вождь верил по прежнему, придерживая в кадровом резерве на всякий пожарный случай. Пожар случился в 1947 году, когда стало ясно, что ситуация на Украине не выправляется, бандеровское подполье сопротивляется, а национализм высоко держит голову.
Каганович поехал в Киев, и второй раз переломил ситуацию мерами, которые с современной точки зрения можно назвать, самое малое, варварскими. Многие украинские источники приводят деятельность Лазаря, как пример украинофобии в самых ярких ее проявлениях. Если под этим подразумевать неприятие Кагановичем украинской самостоятельности и как политического, так и культурного отмежевание от Москвы, так оно и есть. Чернобыльский уроженец оказался не менее последовательным великодержавным шовинистом, чем уроженец грузинского городка Гори. В отличие от русского крестьянина Хрущева, бывшего истинным защитником интересов Украины и даже подарившего ей Крым, но об этом дальше.

Следует отметить, что Лазарь Моисеевич своих взглядов не скрывал. В том же, что относилось к подъему украинской промышленности, науки и даже спорта, он делал, что мог. Доходило до смешного. Инструктируя в 1947 году спортивное руководство он произнес эпохальную фразу, что «Украина - это Донбасс, это шахты, это тяжелая промышленность, а спорт на Украине это легкая атлетика, бег и футбол. Надо развивать тяжелую атлетику. Надо вырастить поколение украинских штангистов». И ведь вырастили. К счастью, не в ущерб футболу.


Разобравшись с киевскими делами, Каганович вернулся в Москву, где получил пост заместителя председателя Совета министров. Активной политической роли не играл, но и репрессиям не подвергался, просто работал. Смерть Сталина на карьере Лазаря сначала отразилась позитивно – он стал первым заместителем председателя Совмина.

Первый вице-премьер Каганович курировал строительство, транспорт, социальную сферу, то есть тогдашние аналоги национальных проектов. В качестве крепкого хозяйственника был на своем месте, а к решению серьезных политических вопросов его не привлекали. Так о предполагаемом аресте Берия первый зампредсовмина узнал одним из последних, но меру эту поддержал: с Лаврентием у Лазаря было два фундаментальных разногласия. Берия считался покровителем национальных меньшинств, а Каганович - великорусским шовинистом. Как вспоминал в последствие Каганович в беседе с Феликсом Чуевым, на одном из закрытых совещаний он прямо заявил Берии: «Не надо вкладывать бюджетные деньги в строительство еще одного театра во Львове. Давайте лучше построим дома для рабочих Брянска, а то они в землянках живут».

Вторым камнем преткновения стала партия. Прагматичный Лаврентий полагал, что она, в общем-то, особо и не нужна, и при наличии разветвленной и хорошо организованной тайной полиции без партии можно обойтись. Большевизм же Берия и вовсе втихаря поругивал, как явление антигосударственное и геополитическим интересам державы враждебное.
Большевистская душа Лазаря Моисеевича такого святотатства перенести не могла.

После ареста Берия в июле 1953 года на пленуме ЦК именно Каганович первым из партийных вождей озвучил в своей речи приоритеты будущей социальной политики: массовое строительство жилья, повышение зарплат и пенсий, решение продовольственной проблемы. И, что самое удивительное, именно он первым поднял вопрос об оскудении русской деревни и необходимости вкладывать средства в развитие российского Нечерноземья. Лазарь Моисеевич открыто заявил, что в колхозах остались женщины, старики и дети, люди на себе пашут и так дальше нельзя.

Неудивительно, что именно Кагановичу поручили осуществление социальной и пенсионной реформ, в результате которой пенсию стали получать все, включая колхозников. Такого в России еще не бывало: при царе пенсион полагался лишь государственным чиновником и отставным военным, ну а при советской власти крестьянство считалось живущим на подножном корму и в государственном вспомоществовании не нуждающимся.

С «социалки» Кагановича перебросили на очередной проблемный участок - Министром промышленности строительных материалов СССР, где он и пробыл до июня 1957, когда вместе с Маленковым и Молотовым попытался сместить Хрущева. Зачем уже немолодому хозяйственнику понадобилось влезать в политические дрязги, до конца неясно. Возможно, спусковым крючком стали все тот же украинский вопрос и личная обида.

Ряд источников утверждает, что в 1947 году Хрущев выдвинул совершенно безумную идею массового добровольно-принудительного переселения молодежи из западных областей Украины на восток. Каганович вроде бы против этого возражал, используя достаточно своеобразную и отнюдь не гуманистическую аргументацию. Лазарь полагал Сибирь будущим страны и не желал это будущее засорять неподобающими элементами. Так или иначе, переселение не состоялось, а 6 лет спустя, когда Каганович отмечал 60-летие, ему вместо вполне заслуженной Звезды Героя Социалистического Труда выписали «всего-навсего орден» Ленина.

По слухам на банкете обиженный юбиляр предъявил претензии, на что находившийся в подпитии Хрущев поднял вопрос о подарке украинским товарищам к 300-летию Переяславской Рады. В качестве подарка предполагался Крым. Каганович ответил вопиюще неполиткорректно, разговор был скомкан, но отчаянное сопротивление Кагановича и Молотова не позволяло провести решение о передачи Крыма через Президиум ЦК КПСС в течение двух месяцев. Оно было принято лишь в феврале 1954 года, когда Молотов и Каганович оказались в командировках. Ряд историков полагают этот момент в отношении Хрущева и Кагановича переломным, а дальше пошло по нарастающей.


Потеряв все свои посты, Каганович какое-то время проработал директором Уральского калийного комбината, после чего ушел на пенсию и в 1962 году с подачи Хрущева был исключен из партии. Вернуть партбилет до конца своих дней железному наркому так и не удалось. Пенсию, опять-таки с подачи мстительного Никиты Сергеевича ему назначили минимальную - 120 рублей, но старый большевик никаких дополнительных льгот не выбивал. Только писал письма в адрес каждого съезда, просил вернуть партбилет. Положительного ответа не дождался и умер, всеми забытый, менее чем за месяц до краха той партии и той держава, у истоков которой стоял.

Позже дочь железного наркома Майя, архитектор по профессии, издала записки своего отца. Как и большинство большевиков его генерации, Каганович был хорошим семьянином и практически однолюбом, возможно, потому, что жил работой и на работе. Жена его была старым партийным товарищем, и Лазарь Моисеевич ее надолго пережил. Излишеств, что на алкогольном что на лямурном фронте не поощрял и вошел в историю, как стойкий противник абортов, оказавшись в этом деле святее самого папы Римского. Образ жизни вел скромный, за деньгами не гнался, крокодилов не заводил и трофейных корон не крал.

Конечно, по нынешним меркам, Каганович - преступник, и, вместе с тем, он вызывает уважение куда больше нынешних «калифов на час», думающих о том, как бы урвать от любезного отечества кусок пожирней и отбыть его переваривать туда, где потеплее. Сейчас в литературе пошла мода на «неоднозначных героев», и в этом смысле биография сталинского наркома – истинный кладезь для писателя, замахнувшегося на вечную тему цели и средств в эпоху великих перемен.

Парнишка из еврейского местечка, оказавшийся большим имперцем и державником, чем многие царские генералы. Нарком, одной рукой разрушающий храмы, а другой строящий метро и заводы. Убежденный коммунист и гений отраслевого лоббизма. Большевик, подписывавший расстрельные списки, и вице-премьер, разработавший пенсионное законодательство. Как все это уместилось в одну жизнь, уму непостижимо. И все-таки несправедливо, если с именем Кагановича будут вспоминать только дурное. Он не был черным, как не был и белым. Он был человеком своей эпохи, порождением своей страны, для которой делал, что мог. И да воздастся ему за это правдой.
25.07.06