0.
Зря что ли мы потели,
что ж, итого,
давай-ка считать потери
За этот год.
Давай-ка умножим, сложим,
Прижмем локтем,
До самых последних ложек
Переучтем.


1.
Дмитровка плещет людьми и совсем тесна,
В центре Москвы опять началась весна.
Солнце сияет в тысячи мегаватт,
Плавит под куполами пасхальный гвалт.

Высох асфальт, расправился, посерел,
Слышно вдали, как плавится вой сирен,
Где-то случилась смерть, но о том не сметь.
Видно, у Бога просто упала сеть.

Видимо, слишком часто и горько мы
Плакали в небо, боясь не прожить зимы,
И не хватило сил - на последний шаг.
Солнце у нас в глазах, перезвон - в ушах.

Резкое солнце, тени так глубоки,
Ангелы с сетью порванной - рыбаки.
Что же, все твои казни совершены.
Дай тишины нам, Господи. Тишины.

2.
Я слишком назойлив и бестолков, я б с радостью был таков,
Но ты не не слышишь моих звонков, не видишь моих флажков.
И вот сейчас, на исходе дня, когда облака резней
не надо, Господи, для меня, помилуй моих друзей.

Я не прошу тебя рая здесь, я милости не хочу,
Я не прошу для них тех чудес, что Богу не по плечу,
Тебе ж не стоит огромных трат, подумаешь, ты ведь Бог,
Пусть будет кофе для них с утра и вечером теплый бок.

Пусть врут все те, кто все время врал, и плачут все те, кто не,
Пусть будет снег, суета, аврал, морщины и мокрый снег,
Час-пик, толпа, недород, тоска, концерты, порнуха, дым,
И боль, щемящая у виска, и скука по выходным,

Измены, дети, дела, коты, простуды, метро и зной,
Долги, работа до тошноты, просроченный проездной,
И груз заданий, и лишний вес, и девочки в скверике
И на обзорной парад невест, и утки в Москве-реке.

Помилуй их, они столько лет работают на износ,
Помилуй тех, кто им греет плед и тех, кто целует в нос,
Помилуй тех, кто лез на рожон и кто не лезет уже,
Помилуй их бестолковых жен и их бедолаг-мужей

Помилуй, тех, кто силен и слаб (ведь ты-то сам не слабак),
Помилуй, Боже, их мам и пап, врагов, хомяков, собак,
Помилуй счастливых, бомжей, калек, хозяев или гостей
Помилуй коллег и друзей коллег, коллег друзей и детей.

И вне защитной сети потом оставшегося меня
Пускай забирают пожар, потоп и прочая потебня.
Я знаю, я тебе не в струю - бездельник и ротозей,
Но, не оставив меня в строю, помилуй моих друзей.

3.
Но перезвон, сирены и резкий свет,
Дмитровка бьется в ритме колоколов.
Падает сеть на небе или в Москве,
Значит, у смерти нынче большой улов.

Я не пишу письма - не дойдет письмо,
Горе на привкус сладкое, как шираз.
Я не прошу ни о чем, чего ты не смог,
Господи, будь человеком. Как в прошлый раз.

Удары сердца твердят мне, что я не убит,
Сквозь обожженные веки я вижу рассвет.
Я открываю глаза - надо мною стоит
Великий Ужас, которому имени нет.

Они пришли, как лавина, как черный поток,
Они нас просто смели, и втоптали нас в грязь.
Все наши стяги и вымпелы вбиты в песок,
Они разрушили все, они убили всех нас...

И можно тихо сползти по горелой стерне,
И у реки срезав лодку, пытаться бежать,
И быть единственным выжившим в этой войне.
Но я плюю им в лицо, я говорю себе: "Встать!"

Я вижу Тень, вижу пепел и мертвый гранит,
Я вижу то, что здесь нечего больше беречь.
Но я опять поднимаю изрубленный щит,
И вырываю из ножен бессмысленный меч.

Я знаю то, что со мной в этот день не умрет -
Нет ни единой возможности их победить.
Но им нет права на то, чтобы видеть восход,
У них вообще нет права на то, чтобы жить!

И я трублю в мой расколотый рог боевой,
Я поднимаю в атаку погибшую рать,
И я кричу им - "Вперед!", я кричу им - "За мной!"
Раз не осталось живых, значит, мертвые - встать!

Игру нашли смешную,
и не проходит
дня -
ревнуешь,
ревнуешь,
ревнуешь ты меня.
К едва знакомым девушкам,
к танцам под баян,
к аллеям опустевшим,
к морю,
к друзьям.
Ревнуешь к любому,
к серьёзу,
к пустякам.
Ревнуешь к волейболу,
ревнуешь к стихам.

Я устаю от ревности,
я сам себе
смешон.
Я ревностью,
как крепостью,
снова окружён...
Глаза твои
колются.
В словах моих
злость...
"Когда же это кончится?!
Надоело!
Брось!"
Я начинаю фразу
в зыбкой тишине.
Но почему-то страшно
не тебе,
а мне.
Смолкаю запутанно
и молча курю.
Тревожно, испуганно
на тебя смотрю.

А вдруг ты перестанешь
совсем ревновать!
Оставишь,
отстанешь,
скажешь:
наплевать!
Рухнут стены крепости, -
зови
не зови, -
станет меньше
ревности
и меньше
любви...

Этим всем замотан,
у страха в плену, -
я говорю:
"Чего там...
Ладно уж...
Ревнуй..."

Стоптаны улицы, жмут рукава переулков,
только на площади выдохнешь - боже, весна!
Шпильками струи стучат торопливо и гулко.
Молнии острой мелькает над морем блесна.

Город надёжно укутан в сиреневый вечер,
ливень пустился вразнос, никого не щадя.
Терпкий лавандовый дух, и каштановых свечек
белые пятна в размытом пространстве дождя...

Скоро зажгут фонари на Приморском бульваре,
сквер у театра заполнится масками лиц.
Майских небес капельмейстер сегодня в ударе -
капли кантату воды исполняют на бис.

Приторный воздух на каждую каплю умножен,
жёлтых промокших акаций горчит аромат.
Я узнаю тебя в каждом случайном прохожем...
значит, скучаю... и дождь в этом не виноват.

Тонут в настойчивых сумерках влажные звуки,
дня уходящего теплится тающий свет...
Снова теряюсь на миг в лабиринте разлуки,
чувствам нет выхода... да и названия нет.

Послушай,
сколько музыки во всём,
что нас с тобой
связало в этот вечер...
Смычок весла
над морем занесён,
волна поёт струной,
и бесконечен,
протяжен
ветра здешнего мотив,
звенит цикад
прерывистое скерцо -
и все аккорды сумерек
вместив,
прибоя бьётся
трепетное сердце…

Наполним кубки мы отменной брагой,
Столы придвинем к жаркому огню.
Сегодня пьём за верность и отвагу,
За струны, что о подвигах поют.

Здоровье пьём отчаянных и смелых,
Рождённых днем и ночью побеждать.
Пьём за подруг, за их благое дело -
Любить мужчин и верить, и прощать.

Выше кубки! - За друзей!
Пьем по-честному, до дна,
Жизнь у всех у нас одна.
Выше кубки! - За друзей!

Выше кубки! - Пьём за жизнь,
За тот край, где родились...
Выше кубки! - За любовь!
Выше кружки! - Меньше слов!

Пьем за львиные сердца...
Выше кубки! Пьем до конца!

Всего, что было в жизни, не упомнишь:
Пророчества, предательства и кровь...
Ростовщики и трусы нам не ровня,
Как подлецы и воры всех сортов.

Благословенен меч, поющий с ветром!
Благословенен конь, пронесший сквозь огонь!
Гадалки, руны, древние приметы,
И ждущий сыновей отцовский дом.

Эй, прочь, печаль! Сегодня выпьем море,
Зажарим вепря, девять кабанов.
Гром с нашим смехом в небе пусть поспорит
И распугает дремлющих богов.

Кто первый упадёт, напившись, оземь,
Весь год нам будет кубки подавать!
Валькирии, пока еще не поздно -
Спешите к нам на землю пировать!

Если слез ты не лил от обиды и зла,
Если с горя и боли не плакал ни разу,
Значит, ты не любил никого никогда,
Принимая любовь за красивую фразу.

Если кожу ты с рук никогда не срывал,
Если ссадин и крови не видел на теле,
Значит, ты не боролся, не рисковал,
Сам себя не познал на рискованном деле.

Если прожил ты жизнь для себя самого,
Схоронясь от забот в элегантной квартире,
Значит, жизнь ты прожил, не поняв ничего,
Значит, ты и не жил в этом сказочном мире.

10.08.1983. Афганистан

Горизонта ослепительная лента...
Облаков плывёт флотилия неспешно.
Тропка стелется к подножью Фиолента,
пахнут таволга и дикая черешня.

А внизу - переливаясь, лиловея,
рассыпая перламутровые блики,
море дышит кожей глянцевой своею,
влажный воздух чаек вспарывают клики.

И спустившись к кромке пенного наката -
мелкой гальке с поцелуями прибоя,
будем слушать волн бушующих стаккато,
глядя в небо безмятежно голубое...

Баллада(перевод В.А. Жуковского)

Был сильный вихорь, сильный дождь;
Кипя, ярилася пучина;
Ко брегу Рино, горный вождь,
Примчался с дочерью Уллина.

«Рыбак, прими нас в твой челнок;
Рыбак, спаси нас от погони;
Уллин с дружиной недалек:
Нам слышны крики; мчатся кони».

«Ты видишь ли, как зла вода?
Ты слышишь ли, как волны громки?
Пускаться плыть теперь беда:
Мой челн не крепок, весла ломки».

«Рыбак, рыбак, подай свой челн;
Спаси нас: сколь ни зла пучина,
Пощада может быть от волн -
Ее не будет от Уллина!»

Гроза сильней, пучина злей,
И ближе, ближе шум погони;
Им слышен тяжкий храп коней,
Им слышен стук мечей о брони.

«Садитесь, в добрый час; плывем».
И Рино сел, с ним дева села;
Рыбак отчалил; челноком
Седая бездна овладела.

И смерть отвсюду им: открыт
Пред ними зев пучины жадный;
За ними с берега грозит
Уллин, как буря беспощадный.

Уллин ко брегу прискакал;
Он видит: дочь уносят волны;
И гнев в груди отца пропал,
И он воскликнул, страха полный:

«Мое дитя, назад, назад!
Прощенье! возвратись, Мальвина!»
Но волны лишь в ответ шумят
На зов отчаянный Уллина.

Ревет гроза, черна как ночь;
Летает челн между волнами;
Сквозь пену их он видит дочь
С простертыми к нему руками.

«О, возвратися, возвратись!»
Но грозно раздалась пучина,
И волны, челн пожрав, слились
При крике жалобном Уллина.

1833

Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.

В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.

Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.

На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый - на живом.
_______

Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.

В своих могилках тесных,
В горах родной земли
Малютки-медовары
Приют себе нашли.

Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне.

Король глядит угрюмо:
"Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А меда мы не пьем!"

Но вот его вассалы
Приметили двоих
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.

Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет,-
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.

К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но ни один из пленных
Слова не произнес.

Сидел король шотландский,
Не шевелясь, в седле.
А маленькие люди
Стояли на земле.

Гневно король промолвил:
"Пытка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовили мед!"

Сын и отец молчали,
Стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними,
В море катились валы.

И вдруг голосок раздался:
"Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь!

Старость боится смерти.
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну!" -
Карлик сказал королю.

Голос его воробьиный
Резко и четко звучал:
"Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал!

Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем...
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.

Пускай его крепко свяжут
И бросят в пучину вод -
А я научу шотландцев
Готовить старинный мед!.."

Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:

"Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.

А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!"

...
Мера! Священный клич!
Пересмеялся — хнычь!
Перегордился — в грязь!
Да соразмерит князь

Милость свою и гнев.
Переовечил — хлев,
Перемонаршил— бунт:
Zuviel ist ungesund[1].

В меру! Сочти и взвесь!
Переобедал — резь,
(Лысина — перескрёб),
Перепостился — гроб,

Перелечил — чума!
Даже сходи с ума
В меру: щелчок на фунт:
Zuviel ist ungesund.

В меру и мочь и сметь:
Перезлословил — плеть,
Но и не перегладь!
— Только не передать! —

Не пере-через-край!
Даже и в мере знай —
Меру: вопрос секунд.
Zuviel ist ungesund.

В меру! Im rechten Mass![2]
Верный обманет глаз.
В царстве — давно — химер —
Вера и глазомер.

Мера и сантиметр!
Вот он, разумных лет
Лозунг, наш тугендбунд.
Zuviel ist und
...

Пути любви блаженны и чисты,
Она – не крест, не долг и не работа,
Любить тебя за то, что любишь ты –
Мечта пустая : любят не за что-то.
В её карманах тысячи прорех,
С ней каждый день – как первая страница,
Она одна подъемлет вся и всех
Так высоко, что небо серебрится…
Не простирай же рук своих в мольбе
И не клянись, что век напрасно прожит:
Твоя любовь принадлежит тебе,
Другим она принадлежать не может.

Хозяева! На посошок - вина!
Всё было вкусно, чинно, благородно.
Я не смотрю: целуйтесь, что угодно...
Ах, да! Я - рад, что ты - его жена.
Что эта речь нелепа и смешна,
Что роль моя, бесспорно, неуместна,
Не объясняй, я знаю, если честно,
Но чашу пью, как водится, до дна.
И что теперь? На посошок? Вина?
Нет. Покурю сначала - у окошка.
Что странного? Ну, выпил я немножко.
Случаются такие времена.
И все же чашу надо пить до дна,
До дна - чтобы текло по подбородку.
О, сколько нужно на такую глотку,
Чтобы забыть, что ты теперь – жена!..
"Хозяева! На посошок - вина!"
И хлопнет дверь. И вздрогнешь ты невольно.
Не притворяйся, что тебе не больно.
Уже темно. И дует от окна.

Мне нечем без тебя дышать…
Всё обрывается от дрожи.
И я не в силах помешать
Душе, оставшейся без кожи.
Отсюда, от седин земли,
Где только ветры обитают,
К тебе в ликующей дали
Её мольбы не долетают.
Каким же нужно языком
Кричать о самом человечьем,
Когда корёжит горло ком,
И больше – нечем?!..

В любви навряд ли повезёт,
Когда в запасе нет
Сердечности, учтивых слов
И золотых монет.

Все это было у него -
У Генри-короля;
Вот как-то раз поехал он
Охотиться в поля.

Он гнал оленей и косуль,
Охотник молодой,
Пока отменного самца
He поразил стрелой.

В лесной сторожке пировать
Охотники сошлись,
Как вдруг раздался ветра вой
И стены затряслись,

И тьма к сидевшим за столом
Вползла через порог,
И заскулили в страхе псы
У королевских ног,

И ветер двери распахнул,
Их отпер без ключа,
И мерзостная тварь вошла,
Ножищами стуча.

Сбежали все - остался с ней
Король наедине;
Ее башка под потолком
Качалась в вышине,

Зубастая открыта пасть,
И как лопата - нос,
Сдается, эту злую тварь
Из ада черт принес.

"Дай мяса, мяса, мяса мне,
Не ела я три дня!"
"О леди, я прошу - бери
Что хочешь у меня.
Любая здесь еда - твоя,
Садись и вволю ешь".
"Коня гнедого своего
На мясо мне зарежь!"

Страшилищу скормить коня -
Нет хуже в мире зла!
Но только шкура королю
Оставлена была.

"Еще дай мяса - мне твоя
Понравилась стряпня!"
"О леди, я прошу - бери
Что хочешь у меня.
Любая здесь еда - твоя,
Садись и вволю ешь".
"Своих проворных серых псов
На мясо мне зарежь!"

Ах, было сердце короля
У горести в плену!
Но съела гадина собак,
Оставив шерсть одну.

"Еще мне мяса, мяса дай,
Еще, еще кусок!"
"Но, леди, где мне мяса взять?
Я отдал все, что мог.
А если мясо видишь ты,
Так покажи, изволь!"
"Ты соколов своих зарежь
На мясо мне, король!"

Ах, как он соколов любил
За их отважный нрав!
Но съела соколов она,
Лишь перья не сожрав.

"Хочу я пить, я пить хочу,
Питья подай, питья!"
"О леди, все, что есть, тебе
Готов доставить я.
Чего ни пожелаешь ты,
Скажи мне - все твое".
"Ты шкуру конскую зашей,
В нее налей питье".

Он шкуру конскую зашил,
Налил в нее вина -
Все выпила одним глотком
До капельки она.

"Постель мне постели, постель,
Постель мне постели!"
"Тут нет постели, чтоб ее
Тебе не отвели.
На чем ты хочешь почивать-
На сене ль, на плаще ль?"
"Зеленый вереск принеси
И приготовь постель".

И Генри вереску нарвал,
Принес охапку в дом,
Постель устроил на скамье
И застелил плащом.

"Меня женою сделай ты,
Женой, женой, женой!"
"Избави бог, чтоб это все
Произошло со мной!
Избави бог супругом быть
Уродины жены
И ложе брачное делить
С отродьем сатаны!.."


Увидел утром солнца луч,
Проникнув в дом лесной,
Девицу - чудо красоты -
Меж Генри и стеной.

"Я счастлив! Но надолго ль он,
Прекрасный этот сон?"
Она ответила ему:
"До самой смерти он!

Я волей мачехи моей
Была, как зверь, страшна,
Пока мои желанья ты
Не выполнил сполна!"

К стеклу прильнув лицом, как скорбный страж,
А подо мной внизу ночное небо,
А на мою ладонь легли равнины
В недвижности двойного горизонта.
К стеклу прильнув лицом, как скорбный страж,
Ищу тебя за гранью ожиданья,
За гранью самого себя.
Я так тебя люблю что я уже не знаю
Кого из нас двоих здесь нет.

Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.

С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.

Зерна глаз твоих осыпались, завяли,
Имя тонкое растаяло, как звук,
Но остался в складках смятой шали
Запах меда от невинных рук.

В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.

Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Все ж, кто выдумал твой гибкий стан
и плечи
К светлой тайне приложил уста.

Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.

Так бывает, так бывает
Ради шутки, на потеху
Кто-то крикнет: "Погибаю!"
"Помогите!" - вторит эхо.

А иной совсем без риска
Со смешком черкнет записку:
"Помогите человеку!"
И бутылку пустит в реку.

Но другой прочтет, поверит.
Но другой - рывком за двери.
И в бушующую полночь
Тут же бросится на помощь!

Проплывет сто миль и тыщу
Вдаль - к тревожащему звуку.
Пусть кого-то не отыщет -
Ста в пути протянет руку!

Сам хлебнет волны и соли,
По пути засеет поле,
Дружбы новые построит,
Дали новые откроет.

Человек пойдет по звездам,
По горам, обвалам грозным.
И тропой первопроходца
К Марсу самому пробьется.

Но по правилу седому
Раз и он вернется к дому,
Завернет к тому, кто в шутку
Так повел по первопутку.

И услышит слева, справа:
- Это тот ? Какая слава!
А иной шепнет с ухмылкой:
- А, пустился за бутылкой!

Он на это не ответит
Ни побаской, ни бывалкой,
Вдруг, задумавшись, посветит
Марсианской зажигалкой...

Но потребуют ответа:
Как же он прошел все это?
Как попался на забаву
А вошел в такую славу?

Пусть припомнит, пусть уважит,
Как торил дорогу веку.
Усмехнется он и скажет:
- Шел на помощь человеку.

О силе посоха везде
Идет привычная молва,
Про золотые ободки
Твердят хвалебные слова.
Но про короткую дубинку,
По виду схожую с пестом,
Никто не слышал, не был с нею
И мудрый праведник знаком.
Схватились недруги жестоко
Один – как верный ученик,
Здесь очутился по дороге
К хранилищу священных книг.
Другой в цветущие долины
Тайком спустился с высоты –
Все потому, что слишком страстно
Властитель почитал цветы.
И вот в одну из прошлых весен,
Прикрывшись полуночной мглой,
Отсюда юную царевну
Похитил оборотень злой
И, в образ девы воплотившись,
В покоях пышного дворца
Любовью царскою и лаской
Стал наслаждаться без конца.
О Танском праведном монахе
Узнал заранее злодей,
Безбрачного принудить к браку
Возжаждал он в душе своей,
Решил подвижника святого
Завлечь в губительную сеть,
Мужскою силой непорочной
Стремясь преступно завладеть.
Но зорок Сунь У‑кун премудрый!
Проникнув во дворцовый зал,
Он золотистыми глазами
Вмиг любодея распознал,
За жертву гнусного обмана
Вступился, не жалея сил,
Чтоб доказать, где ложь, где правда,
Чтоб враг пощады запросил.
Страшна короткая дубинка,
Злодейство совершить грозит
И беспощадно, прямо в темя,
Героя нашего разит.
Но посох тоже полон силы
И тоже спуску не дает:
Наотмашь по свирепой морде
Врага растерянного бьет.
Все жарче недруги дерутся,
От лютой ярости крича,
То отступают друг от друга,
То снова рубятся сплеча,
И все неистовей удары
Гремят в кружащейся пыли,
А в небе заклубились тучи
И солнце мглой заволокли.

Знай: матерьял, из которого сделана
Эта дубинка, что славу стяжала, –
Яшма чудесная, яшма бесценная
Цвета бараньего свежего сала.
Сколько веков ее мастер обтачивал,
Счесть не под силу и тайной науке:
Во времена первозданного хаоса
Это оружье попало мне в руки.
Первым добыть мне ее посчастливилось,
Мне помогли и коварство и сила.
Происхожденье ее – необычное:
Высшее небо ее породило.
Сосредоточена в ней животворная
Мощь величайшего в мире сиянья –
Та, что от солнца с небес растекается
По четырем сторонам мирозданья.
Ей, несравненной, не знающей устали,
Пять своих сил подарила природа,
Духом она благовещим проникнута,
Ей не страшна никакая невзгода.
И, неразлучен с чудесной дубинкою,
Долго средь лунного жил я народца,
Долго толок драгоценное снадобье
Возле дворца, что Коричным зовется.
Знай, что к цветам я питаю пристрастие,
Вот почему я на землю спустился,
Краем Небесных бамбуков прельстившийся,
В нежную девственницу превратился.
В царских палатах живя припеваючи,
Только одним я желаньем пылаю:
С Танским монахом, почтенным и праведным,
Брачный союз заключить я желаю.
Так предначертано было заранее,
Мне с нареченным сейчас пировать бы,
Ты же задумал расстроить мой замысел,
Чтобы не праздновать мне этой свадьбы?
Дерзостный, ищешь ты собственной гибели,
Так приготовься же к смертному бою.
Эй, негодяй, оскорбитель непрошеный,
Вот я когда рассчитаюсь с тобою!
Знай, что оружье давно мое славится
И меж нечистыми и меж святыми,
Знай, что с дубиною посох не справится,
Хоть и с узорами он золотыми.
В Лунном дворце Необъятного холода
Этим оружьем толок я лекарство.
Стоит хоть раз прикоснуться им к недругу –
Сразу он канет в загробное царство!

И в самом деле, в целом мире
Соперников достойней нет,
Знать, сила в посохе святая,
Раз одолел он столько бед!
И этот пест несокрушимый,
Округлый с одного конца,
Которым снадобье бессмертья
Толкли у Лунного дворца.
Один из двух бойцов могучих,
Коварный оборотень‑враг,
Без спроса небеса покинул,
Замыслив любодейный брак.
Другой – отважный непорочный,
Сражаясь с тысячами зол,
Монаха в этот край далекий
Из царства Танского привел.
Виновником же этой схватки
Мы все равно считать должны
Не этих недругов смертельных,
А государя той страны:
Цветы любил он свыше меры,
И долго было невдомек
Ему, беспечному, что этим
Он оборотня в сад привлек.
И вот под небом разгорелся
Жестокий бой, смертельный бой:
Две яростных, две грозных силы
Вступили в спор между собой.
Упрямы, беспощадны оба,
Мечтой распалены одной:
Ни с чем в сраженье не считаясь,
Врага сразить любой ценой!
Взгляни на них – не сразу скажешь
Кто неустанней, кто хитрей:
Друг друга бьют, слепят, толкают,
Чтоб с ног врага сшибить скорей,
А разойдясь, грозят друг другу
И – слово за слово – бранят,
Видать, на брань горазды оба:
И наш герой и супостат.
На всей земле бойца не сыщешь,
Чтоб так же был несокрушим,
Как этот недруг, что с героем
Пестом сражается большим.
Но все же удали волшебной,
Пожалуй, больше у того,
Кто бьется посохом железным,
Являя мощь и мастерство.
Взгляни: от посоха большого
В руках святого храбреца
Лучи взмывают золотые
До врат небесного дворца,
А вкруг неистовой дубинки,
Рожденный силой потайной,
Туман клубится разноцветный,
Ложась на землю пеленой.
Вот снова недруги схватились,
И силы их равны почти,
А было этих грозных схваток
Уже не меньше десяти.
Но дрогнул оборотень… Тяжко
Его волшебному песту,
И отражать удары вражьи
Ему уже невмоготу.