Форум «Мир фантастики» — фэнтези, фантастика, конкурсы рассказов

Вернуться   Форум «Мир фантастики» — фэнтези, фантастика, конкурсы рассказов > Общие темы > Творчество

Творчество Здесь вы можете выложить своё творчество: рассказы, стихи, рисунки; проводятся творческие конкурсы.
Подразделы: Конкурсы Художникам Архив

Ответ
 
Опции темы
  #1  
Старый 03.03.2016, 11:57
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
3т, или хроники Разделённого мира (дилогия)

Предлагаю вашему вниманию роман, над которым прошлый год трудился. Вот здесь трещал об этом

Цитата:
пишешь крупную форму?
Цитата:
да, точу с некоторых пор роман. Замышлялось оно, как нечто грандиозное, в семь книг. Потом я чутка подрос, и понял, что енто полная фигня, и оно сократилось до трилогии. Теперь вот еще чутка подрос, и оно стало дилогией

Хребет идейного пласта – динамика души. Близко к Кьеркегору с его тремя стадиями существования, но у меня подвыподверт несколько в другую сторону.

С формой, скажу честно, пришлось нелегко, времени на ее разработку ушло примерно столько же, сколько и на само написание. Цель преследовалась одна – чтобы не выносило сразу мозг. Так что теперь все норм: мозг выносит, но постепе-е-енно…

А если кроме шуток, то один из основных ходов – реинкарнация, но не в духе «Колеса времени», а в духе того самого Кьеркегора. Повествование ведется от лица одной и той же души, но в трех своих воплощениях. Три воплощения – три части романа. Моменты философии и космогонии даны небольшими вставками, и по итогу все как бы должно сложиться.

Жанр я окрестил как психопомппанк (психопомп – проводник душ; плюс киберпанк, жанр), уже с пролога должно быть ясно, почему. Система магии основана на эзотерике, и в целом ее, эзотерики, довольно много, но не подается «в лоб». Своеобразна и собственно сама подача, но все исходя из идеи, а она, как помним, динамика души.
З.ы.
Заметка о жанре:
Так как легко разделяется на три слова – психо, помп, панк, то он же 3п, он же трип ;)

З.з.ы.
Заметка о содержимом:
То, что выложено здесь – сугубая бета и обновляться не будет. Актуальная версия здесь и только здесь:
http://samlib.ru/editors/a/andrej_ar...reew/001.shtml

Содержание
Скрытый текст - Книга первая:

[Симбиоз, подготовка] Пролог

Рута:
[Год шестой] Первая кровь
[Год десятый] Первый страх
[Год четырнадцатый] Первая любовь
Точка сборки-1
[Год восемнадцатый] Вторая измена
[Год двадцатый] Вторая мать
[Год двадцать второй] Второе рождение
[Год двадцать четвертый] Второе дно
Точка сборки-2
[Год двадцать шестой] Третий лишний
[Год двадцать восьмой] Третий квадрат
[Год тридцатый] Третий радующийся

[Симбиоз, стадия носителя] Интерлюдия первая

Рагнар:
[Год восемнадцатый] Практика и теория
[Год девятнадцатый] Драконы и саламандры
[Год двадцатый] Жизнь и смерть
Точка сборки-3
[Год двадцать первый] Свои и чужие
[Год двадцать второй] Люди и нелюди
[Год двадцать третий] Сущее и Эфир
[Год двадцать четвёртый] Любовь и ненависть
Точка сборки-4
[Год двадцать пятый] Лучи и пятна
[Год двадцать шестой] Игнифер и Салма
[Год двадцать седьмой] Эфир и Астрал

[Симбиоз, стадия двуликого] Интерлюдия вторая

Регана:
[Год пятьдесят пятый] Одиночество
[Год шестидесятый] Хитросплетения
[Год шестьдесят пятый] Контрапункт
Точка сборки-5
[Год семидесятый] Ментал
[Год семьдесят пятый] Перемены
[Год восьмидесятый] Кульминация
[Год восемьдесят пятый] Победа
Точка сборки-6
[Год девяностый] Погрешности
[Год девяносто пятый] Кода
[Год сотый] Куб

[Симбиоз, исход] Эпилог
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 01.08.2019 в 14:05.
Ответить с цитированием
  #2  
Старый 03.03.2016, 12:02
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
[Книга первая] Собирай и властвуй

Скрытый текст - [Симбиоз, подготовка] Пролог:

[1]

Метки вспыхивали, расходились по внутренней поверхности обзорного купола концентрическими кругами, Аваллах наблюдал. Один раз в декаду ему разрешалось посетить верхний город, город людей. Иногда поднимался днём, иногда – ночью, но больше любил всё же день. Обзорные купола, объединённые в сеть, располагались по всему городу, в наиболее оживлённых местах. Тот, в котором Аваллах находился сейчас, занимал центральную часть южной торговой площади, людское море охватывало со всех сторон. Увидеть Аваллаха не могли, разрушить купол тоже: внешний слой был зеркальным, от повреждений надежно защищало силовое поле. Лучи полуденного Игнифера, отражаясь от гладкой поверхности, играли на лицах людей: кто-то отворачивался, кто-то щурился, прикрывая глаза рукой, были даже такие, что улыбались Игниферу в ответ. Сам Аваллах органов чувств, подобных людским, не имел, мир большей частью воспринимал через астральные нити. Плотью его была лава Огненных гор, заключённая в кокон магнитного поля, на внешней поверхности лавы бурлил и клокотал родничок – самоё жизнь.

Особенно яркая метка указывает воровку, только что срезавшую кошелёк. Хозяин кошелька, пузатый и невысокий, хватает за руку, но девушка высвобождается, отскакивает, исчезает в толпе. Аваллах тянется к ней астральными нитями – коснулся, обвил. Задор воровки обжигает, из серых нити в долю мгновения становятся ярко-жёлтыми. Другой пучок Аваллах направляет в сторону вопящего толстяка, гнев и отчаяние которого пылают багровым, с переходом в чёрное, третьим дотягивается до городских стражников, что сверкают бирюзовым и голубым. Шесть узлов связывают астральное тело с остальными, в том числе и с физическим: энергия похищенных эмоций перетекает в энергию магнитного кокона, но дальше определенной черты заходить нельзя. Контроль вносит ограничения, ещё больше их вносит сама природа Аваллаха. Пока. Если предстоящий симбиоз пройдет удачно, он станет носителем новорождённой человеческой души, что в будущем позволит и самому обрести душу. Успех во многом зависит от состояния магнитного кокона, потому и приходится подчиняться строгому распорядку. Искажения силовой оболочки способны вызвать сбой симбиоза, а сбой симбиоза означает одно – смерть окончательную и бесповоротную. Не родить Огненным горам тогда уже Аваллаха снова, не добавить в лаву частицу, благодаря которой та бурлит и клокочет…

В нижний город Аваллах вернулся, когда торговая площадь опустела, по периметру зажглись фонари. Долгий спуск по круглой в сечении шахте, какое-то неприятное чувство, скребущее изнутри. Будто, пока обкрадывал он, обокрали его самого, и потери значительно больше, чем прибыль.

Внизу ждали големы – тоже из лавы, тоже в коконах магнитного поля, но без той судорожно бьющейся капли, что отличает живое от неживого. Подкатили скользящий шар – основное средство передвижения как по нижнему городу, так и по верхнему, запустили по руслу, как только Аваллах занял место внутри. Шар скользил, гнетущее чувство не отпускало – обернулось вокруг ещё одним коконом, давило, душило. В пору орать тем толстяком, разливая вокруг чёрное и багровое. Хотя толстяку было проще: он-то знал, что похищено, кто похитил.

Путь оканчивается у сферы контроля – размерами та могла бы поспорить с парой обзорных куполов, если составить их днищами. У основания сферы – панели пультов, место за главным занимает сам Ансей, опекун Аваллаха. Лавовое тело его имеет вид человеческой фигуры: округлая голова без лица, колонноподобные руки и ноги, огромный торс, охваченный не одним магнитным коконом, а двумя. Ансей – двуликий, Ансей достиг высшей ступени развития. Повезёт ли и Аваллаху стать в своё время таким же?

Выбраться из скользящего шара снова помогают големы, на этот раз механические. Аваллах чувствует, что боится сферы, очень боится. Что, если лишился чего-то важного, неотъемлемой частицы своего естества, и в симбиозе будет отказано? «Нет, невозможно, – думает он, – но больше никаких визитов наверх до самого выброса, вообще никаких!..»

– Ты подавлен, – от кокона к кокону протягивается астральная струна, звенящая голосом Ансея. – Что-то случилось?

– Нет… не уверен… не знаю… – ответы Аваллаха терзают астральную нить, лавовое тело вытянулось цилиндром.

– Хорошо, расскажешь после.

Перетекая по ребристой поверхности, Аваллах поднялся в контрольный отсек, големы захлопнули за ним лепесток аппарели, закрепили. Быстро набирая обороты, сфера раскрутилась, растянула магнитный кокон от верхней своей точки до нижней. Лавовый ком скользил по силовым линиям то вверх, то вниз, а внутри Аваллаха вверх и вниз скользил ледяной комок страха. Какими окажутся результаты проверки, какое решение примет Ансей?

– Всё в порядке, – сказал опекун после процедуры, – отклонения в пределах нормы. Но ты хотел поговорить, не так ли?

Растревоженные сферой, астральные нити слушались плохо, тем не менее, Аваллах изложил всё, и в мельчайших подробностях.

– Слишком большой эмоциональный заряд, который куполу не сразу удалось подавить, вот и всё. – Опекун не придал рассказу значения. – Отправляйся к себе, отдыхай.

[2]

Новые люди, как и прежние, называли их цвергами – неверное определение. Первое Противостояние закончилось Разделением, вселенской катастрофой, отсёкшей одну часть мироздания от другой, а их – от Отцов, и цверги стали кадаврами. С отсечёнными душами, они продолжали жить, более изощрённой кары нельзя было бы и придумать. В отличие от других рас, отдельных душ цверги не имели, высшие их тела соединял в себе соборный дух Отца, и вот, Разделение оборвало связи, проложило между миром соборного духа и мирами, стоящими ниже, барьер.

Отцы – четыре бога пантеона Тверди, имена же их таковы: Эдр, Гро, Яри и Шерл. Эдр дал жизнь кристальным цвергам, Гро – крылатым, Шерл – чёрным, Яри – огненным. К роду огненных и принадлежали Ансей с Аваллахом.

Связи с Отцами больше нет, но остались возведённые ими обители: Кристальные скалы, Огненные горы, Чёрная гряда, и только на месте утёсов Грома – провал в ничто. Ибо пал Гро, уничтожены его владения, сгинули крылатые цверги. Все три обители теперь рядом, охватывают север, восток и юг материка Играгуд. Над западной его границей стеной до неба Великий Хребет, рожденный Разделением, там же, на месте исчезнувших утёсов Грома, аномальная область, называемая людьми Дырой, кадаврами – Раной. Из неё то и дело выплёскивается Ихор, Кровь богов, что, соприкасаясь с материей, обращает неживое живым. Первые десятилетия после Разделения не зря названы Кровавым временем – Ихор тогда хлестал без остановки, плодя чудовищ, разрывая края Раны. Если бы горы не продолжали рожать, восстанавливая снова и снова, кадавров смело бы вместе с армиями подготавливаемых в спешке големов, вместе с линиями многочисленных укреплений. А так удалось устоять, возвести со временем вокруг Раны два кольца подавления, объединив затем в Единый комплекс, известный теперь как Концентратор.

Река Ивинга берёт начало в Кристальных скалах, стремится строго на юг, и, пересекая Играгуд от края до края, впадает в Гремящий залив. По ней огненные кадавры проводят свои рубежи: с кристальными кадаврами на севере, с чёрными – на юге. В среднем течении, в излучине, стоит город Крюлод – не такой большой, как города побережья, но один из крупнейших на Ивинге. Рана много западнее, однако же город с ней на одной линии, потому хорошо укреплён, имеет статус форпоста Внешнего кольца. Именно здесь, в нижнем городе, расположена центральная база контроля, куда доставляют кадавров, дождавшихся своей очереди на симбиоз. Выбросов Ихора со стен Крюлода не увидеть, лишь светится полоса неба на западе, растягивается до зенита искрящейся лентой, когда выброс пиковый. Летний и зимний пики и дают полноценные души, которыми «заполняют» пустых кадавров.

После эпизода с воровкой в верхний город Аваллах больше не поднимается, время в основном проводит с Ауном, ещё одним пустым.

– Ты думал над тем, как это будет, – спрашивает тот однажды, – симбиоз?

– Как об этом можно не думать? – отвечает вопросом на вопрос Аваллах.

– Я боюсь его, – астральная нить Ауна дрожит, дёргается, – пусть Ансей и уверяет, что у нас, огненных, симбиоз самый лёгкий.

– Так и есть, – подтверждает Аваллах. – Кристальные, впустив душу, мягчеют и трескаются, чёрные претерпевают метаморфозу за метаморфозой, у нас же слияние происходит на уровне высшего астрального тела, почти не затрагивая другие тела.

– Я бы остался пустым, – признаётся Аун, – пустым навсегда, но это ещё более страшно…

Через декаду Ансей собрал у себя, заговорил с двумя одновременно: нить от одного кокона к Ауну, от другого – к Аваллаху.

– Переходим к финальной фазе, фиксации астральных тел. Последствия необратимы, потому в третий и последний раз прошу подтвердить согласие на симбиоз.

– Подтверждаю, – сразу же сказал Аваллах.

Аун долго молчал, протянутая к нему нить натянулась, готовая в любой момент лопнуть, но ответ всё же последовал:

– Согласен.

– Принято, – Ансей склонил голову, вдоль спины лопнула череда пузырьков. – Прошу проследовать к сфере контроля.

[3]

Многоместный скользящий шар проходит по тоннелю под Ивингой, устремляется дальше на запад. Новорождённые души легко захватить, но сложно удержать, потому к выбросу следует быть как можно ближе. Базы слияния растянуты по периметру Внутреннего кольца, к одной из них и направляется шар. В центре его, в силовых капсулах, Ансей, Аун и Аваллах. Кратчайшим путём была бы телепортация, но в пределах Внутреннего кольца она недоступна. Потому шар, что скользит, и скользит, и скользит…

– Приближаемся к контрольно-пропускному пункту Внешнего кольца, – между коконами Ансея проходят короткие нити, будто их сшивает игла.

– Я знаю.

Шар останавливается на платформе у неприступных стен подземного бастиона, платформа крутит его во всех направлениях. Пропуск признан действительным и движение теперь не вперёд, а вверх. Подняв на поверхность, платформа ставит шар на линию, линия тянется меж рядами боевых куполов, в два ствола на две стороны света. Вдалеке слева высится форт, над ним кружит огромный механический голем. Подлетает, рубя винтами воздух, берёт шар в когти, несёт над твердью. Впрочем, твердь вскоре сменяется песком, песок, по мере продвижения к западной окраине мира, меняет цвет: с жёлтого – на красный, с красного – на чёрный. Дни полёта сменяются ночами, ночи – днями, пока голем не достигает укреплённой по всем направлениям базы Внутреннего кольца. Не видно ни песка, ни тверди, пространство внизу заполняют плотным ковром простейшие. Есть похожие на жуков, на пауков, на многоножек, есть не похожие ни на что, но самая распространенная форма – черви. Круглые и плоские, в палец длиной и огромные, с кольцами зубов внутри, они бурлят, расплёскиваются, расползаются...

Небо свинцово-серое, с него сыплется хлопьями то ли грязный снег, то ли пепел, и где-то там, в этом сумраке – Рана. Силовое поле над одной из верхних посадочных площадок исчезает, голем опускает шар в углубление, сам занимает место рядом, будто орёл у гнезда. Перепонка силового поля восстанавливается, а над базой поднимается стена огня, расходится, медленно угасая, вокруг. Простейшие обращаются пеплом, пепел возносится к небу…

Шар тем временем, скользя по жёлобу, опускается на нижние уровни, останавливается у машины, известной как соединитель-разделитель, или со-раз. По виду это та же сфера контроля, только в несколько раз больше. Персонал базы исключительно из двуликих, обступают скользящий шар полукругом. Первым из него появляется Ансей, долгой дороги почти не заметивший – приятно, когда можешь беседовать сам с собой. Движения Аваллаха и Ауна, что выбираются следом, замедленные, вялые – скорее спят, чем бодрствуют.

– Кого подготавливать первым? – спрашивают у Ансея после обмена приветствиями.

– Его, – не раздумывая, тот указывает на Аваллаха.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:01.
Ответить с цитированием
  #3  
Старый 03.03.2016, 12:05
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
[Жизнь первая] Рута (803-833 от Р.)

Скрытый текст - [Год шестой] Первая кровь:

Хлада, посёлок Лучистый

[1]

Мама опять плакала. Никто не услышал, только Рута, потому что могла слышать тайное, другим недоступное. Проснулась от тихого перезвона, будто бы колокольчик, а потом почувствовала горячие слёзы и подставила под них ладошку, а они – кап, кап, кап… Горячие, такие горячие! Как же это у неё получается? Ведь не рядом они: мама внизу, Рута вверху, на лежанке, а тут – будто бы рядом. Так хотелось во всём разобраться – очень-очень хотелось! – но всему своё время, как говорит бабушка, всему своё время.

Мама встала, подбросила в печь дров, начала стряпать, Рута вслушивалась напряжённо, но больше никакого перезвона. Ощупала ладони: сухие и даже совсем не горячие – может, всё ей только приснилось? Нет, знала, что не приснилось, просто зверёк волшебства то трогал лапкой, то прятался, подобно игривому котенку. Тронет – и чаровать у Руты получается, отпрянет – и никаких тебе чар, лишь пустоту руки ловят. Должно быть, она ещё слишком маленькая, потому и так, но приручит этого проказника, обязательно приручит!

Однако, о чём же плачет мама, о чём? Ой, нет, не о чём, а о ком! Рута почувствовала, что может понять, расколоть секрет, как кедровый орешек, и потянулась, стиснув кулачки, изо всех сил. Нолан? Страшно погиб, живодрев разорвал на части, но после него остался крохотулечка Нин, мамин внучек, нянчится с ним – нет, не Нолан. Крохотулечка, крохотулечка… Прошлой декадой отец мать побил, крепко, а потом, когда сильно кричала ночью, Фаргал и Бригитта увели, долго не было. Вот! Скорлупа тайны треснула, открывая ответ: у мамы был ребёночек, совсем ещё маленький, но умер у неё в животе, и деток у мамы больше не будет. Рута напряглась, вытянулась на лежанке, свернувшаяся в ногах клубком Мельда, любимая кошка, подняла голову, навострила уши. В висках стучали молоточки, по щекам бежали слёзы – как же так? Ведь неправильно, невозможно! Однако же она успокоилась, надёжно спрятала образовавшийся внутри ледок, и когда спустилась к завтраку, матери ничего не сказала, лишь обняла крепко-крепко, прижалась к груди.

– Что с тобой, кроха? – удивилась Ламанда, обнимая в ответ.

– Кошачьи нежности, – фыркнула Айрис.

– А вот и нет! – показав сестре язык, Рута поспешила к рукомойнику.

В бадейке жил Чистюля – кусочек волшебного льда, заговорённый на чистоту. Когда вода подходила к концу, он смешно булькал, не давал потянуть за устроенный внизу язычок. Бульк да бульк, пока снова до краёв не наполнишь, бульк да бульк. Руте и Айрис он, Чистюля, всегда радовался, подпрыгивал вверх, будто серебристая рыбка.

– Ух, холоднющая! – плеснув горстью в лицо, Рута взвизгнула, – Чистюля, почему не следишь?

Комнат в их большом доме три: в средней печь, сложенная из блоков волшебного льда, по левую от неё руку мужская половина, по правую – женская. Хотя теперь всё не так, перемешалось – зима же, в зиму всегда так. А ну-ка, представим себя волшебным глазом и поглядим: на мужской половине Фаргал, старший брат, с женой Сабриной, и бабушка, и отец; на женской, понятное дело, мама, а ещё вдова Нолана Бригитта с малюткой Нином, а ещё Айрис, старшая сестра, задира и забияка, и, конечно же, сама она, Рута. Ух, сколько много, даже волшебный глаз устал!

Просеменив от рукомойника к столу, Рута кружится, будто танцует. Место занимает поближе к Бригитте, хотя по эту сторону стола только Бригитта и есть.

– Не скачи, егоза, – ворчит та, – стол длинный, места хватит всем.

На самом деле Бригитта добрая, пусть и угрюмая, и не очень красивая. А вот Сабрина злая, хоть и красавица.

– Стол всех накормит, – говорит Фаргал, – печь обогреет.

Пока отец на работе, он за старшего, и почему бы не поважничать? Отец… Рута ещё не решила, как к нему относиться, отложила на потом. Может, поговорить с бабушкой Пенутой, попросить совета? Но тогда узнает, что у Руты дар, и все узнают – нет, такое никуда не годится. Значит, своими силами, только своими силами, как бы ни казалось сложно.

– Мельда, отстань! – Айрис пихает кошку ногой, – пусть твоя любимая Рута тебя кормит!

– За своей бы Мелиссой лучше следила… – любимице Айрис достается уже от Руты.

– А я и слежу, и гребнем расчёсываю, это твоя Мельда всегда лохматая, как растрёпа!

– Не лохматая, а пушистая!

– И сама ты тоже растрёпа!..

Слово за слово, дело доходит до ссоры. Хорошо, сёстры по разные стороны стола, а то бы, никаких сомнений, вцепились друг в дружку.

– Сейчас обе получите, – осаживает дочерей Ламанда.

– Нужно дать им одно дело на двоих, да-да, – шамкает Пенута, – лучше нет средства, чтобы сдружиться…

– Мудрый совет, – спешит согласиться Сабрина.

– Правильно! – Фаргал хлопает по столешнице.

Девочки затихают, но поздно, брат загорелся желанием их сдружить.

– Кучу дров видите? – спрашивает после завтрака, когда одеваются, собираются, выходят на задний двор, – нужно сложить под навес. И поторапливайтесь, поторапливайтесь, сейчас големы подойдут!

– Как же, такую кучу не заметишь, – бурчит Айрис. Глаза у неё голубые, как ясное морозное небо, волосы светлые до белизны. – Давай, ты слева, я – справа.

– Давай, – Рута натягивает рукавицы, поправляет шапку из лисьего меха. Она и сама как лисица, только не здешняя, белая, а заморская, с другой стороны света. Волосы у Руты рыжие, глаза зелёные, озорные, улыбка хитрая, с ямочками.

Вразвалку подходят два голема: в большой глыбе туловища, как в печурке, теплится огонёк, собранные из блоков руки и ноги нанизаны на ниточки чар. В передний блок руки можно встраивать разные приспособления, сейчас у одного колун, у другого зажим, и вот один подставляет, а другой бьёт.

– Эх, молодцы! – Фаргал хлопает в ладоши, – эх, красота!

[2]

После работы Рута на печной лежанке, согревается. В руках у неё ком волшебного льда, заговорённый так, чтобы можно было лепить, как из глины. Лепить, а потом разыгрывать сценки, любимая её забава – то о цвергах из волшебной страны Играгуд, то о грозных драконах Беллкора, то о лукавых саламандрах. Но сегодня другой сюжет, о Ламанде и Баглае, матери и отце. Он не бьёт, она не плачет, и рождается ребёночек, которого все любят. На миг Рута задумывается, сынишка это или дочь, решает, что сынишка всё же лучше. А как он появляется на свет? Не придумав ничего лучше, Рута отделяет от фигурки матери большой живот и лепит из него маленького человечка.

– Вот ты где! – над краем печи показалась голова Айрис.

– Что тебе надо? – от неожиданности Рута вздрогнула, быстро сгребла фигурки в кучу, смяла в ком.

– Там баржи, побежали быстрей!

Раздумывала Рута недолго: Айрис, конечно, задавака и вредина, а на печи тепло и слезать не хочется, но баржи – всегда событие, пропускать такое нельзя.

– Бегу!

У ограды встретили мальчишки – Казарнак, Ратма, Маклай.

– Ну, сколько можно ждать? – Казарнак приплясывал от нетерпения, – всё с вами пропустим!

– Не бойся, не пропустим, – Айрис задрала нос, – айда!

Свою компанию они называли «кулаком», потому что пятеро, как пальцев. Казарнак говорил, что это он первый так придумал, Айрис – что она. Большой палец – это Маклай, потому что самый крепкий, кряжистый. Сын кузнеца Пилипа, он как две капли воды похож на отца, только у Пилипа опалены и брови, и усы, и борода, а у Маклая только брови. Казарнак – это указательный палец, потому что самый главный. Черноволосый, остроглазый, пронырливый, почему и получил прозвище Шило. Айрис – это средний палец, потому что самая высокая и тоже считает себя главной. Ратма – это безымянный палец, потому что имени своего у него не было, дал алхимик Киприан. Пришёл Ратма откуда-то с севера, а откуда, не помнит, и вообще не помнит ничего. Худосочный, лопоухий, губы серые, вывернутые, будто варёные. Если бы не Киприан, Ратму прогнали бы, но тот почувствовал в мальчике способность к чародейству, взял в ученики. Ну, а мизинец – это Рута, потому что, чего говорить, самая маленькая.

Пристань от посёлка отделял вал, сложенный из плотно пригнанных друг к другу глыб тороса – огромных, просто огромадных. Казарнак всех убеждал, что привезли их аж с самого Прохладного моря, но верил в это из «кулака», кажется, только простак Маклай. Людей у вала собралось уже много, поднимались по прорубленным в толще ступеням на плоский гребень. Взрослому бы не протолкнуться, не протиснуться, но у «кулака» имелись свои лазейки, и вот, готово – наверху.

А река Горячая несла свои тёмные до черноты воды, река Горячая не замерзала никогда. Начало она берёт на крайнем-крайнем севере, где Великий Хребет сходится с Великим Рифом, держат друг друга за руки. А Великий Хребет связан с Дырой, оттого вода в Горячей волшебная, а из волшебной воды, если зачаровать, получается волшебный лед. Так рассказывала Руте бабушка.

– Едут! – пронеслось по толпе, – едут!..

Потянуло кислой вонью ржавчины, по чёрной речной глади волнами пошло марево, из марева показались баржи – одна, вторая, третья. Две прошли мимо, третья замедлилась, стала забирать к причалу. У бортов её стояли големы-стражи, большие и высокие, меж ними расхаживал капитан, и Рута вдруг увидела, что он чёрный, как сама река. Нет, не внешне, а внутри – разъела его Горячая, пройдя сквозь защитные чары, как проходит сквозь скорлупу ореха червь.

– Никак ещё одна! – крикнул Казарнак.

Рута сначала услышала, потом увидела: четвёртая баржа шла еле-еле, надсадно скрипя, на палубе её были люди, много людей.

– Переселенцы, – высказал очевидное Маклай, он любил так высказываться.

– С последней что-то не так, – сказал Ратма тихо, но Рута разобрала и ей стало страшно. Сейчас что-то случится, поняла она, что-то плохое.

– Почему так скрипит-то? – наморщил лоб Маклай, – может, самоходный механизм сломался?

– Да ну, – отмахнулся Казарнак, – просто там людей очень много, вот и скрипит!

Однако прав оказался Маклай: баржа с переселенцами дёрнулась, будто ей дал пинка великан, понеслась в сторону той, что была по счёту третьей. Поселковые смотрители, встречавшие у причала, кричали, размахивали ледяными дубинками, толпа на гребне замерла, затаила дыхание, как один человек.

– Вот это да… – протянула Айрис, большие глаза её влажно блестели.

Два марева встретились, баржи со скрежетом прошли бок-о-бок, вверх взметнулись алые искры чар. Борт грузовой сломался, чёрного капитана сбросило вместе с двумя големами на палубу баржи с переселенцами, накрыло волной.

– Смотри, смотри, дерутся! – Казарнак пихнул Руту в бок, показал пальцем.

На барже с переселенцами, и правда, началось неладное: големы-стражи, обожжённые водой, размахивали во все стороны квадратными кулачищами, топотали ножищами. Оно и понятно: на людей Горячая действовала, но зимой совсем чуточку, и если человек умеет плавать, и не нахлебается, переживёт без труда, а вот на големов Горячая действовала всегда, и не чуточку, а очень даже. Если говорить просто, она их плавила, как и положено горячей воде, пролитой на лед. Одному голему досталось особенно: вода разрыхлила и голову, и грудь. Рута увидела, как крепкий мужчина заслонил женщину и двух мальчишек – жену и детей, понятное дело, а голем снёс ему голову, будто раздавил в руке сочный плод. И тогда младший подпрыгнул, вцепился в грудь стража, повис на одних пальцах, словно кошка. Ещё миг, и голем расплющил бы, сведя вместе кулаки-блоки, но парень отпрянул, повалился на палубу, в руке его горел головнёй артефакт сердца…

[3]

Столкновение барж в посёлке обсуждали долго, Руте понравилось, как об этом сказала Бригитта – мелят, мелят, мелят, что твоё зерно в муку. Только к весне улеглось, поутихло, о другом стали думать да говорить, о предстоящем разливе. Порой Горячая разливалась обычно, а порой нет – в позапрошлом году как раз такой случай и был. С южной окраины посёлка, за лесопилкой, залило много леса, и вода долго стояла, а когда вода из Горячей долго стоит, дерево становится волшебным. До того дошло дело, что из земли вылезать начали, на корнях ходить, на людей нападать – один такой живодрев и убил Нолана, разодрал сучьями-крючьями. Рута брата, самого в их семье старшего, очень любила, очень по нему плакала. А потом воду осушили, живодревов изловили да извели, одну заимку поставили, другую, третью, и получился починок, который назвали Заливным. Теперь туда переселенцев много стекается, волшебное дерево добывать.

– Опять со льдом возишься, да?

– А если и так, то что?

На заднем дворе была большая проталина, бежал ручеёк, Рута пускала по нему баржи, но от вездесущей Айрис разве скроешься?

– А то, что пора бы и повзрослеть – хватит детскими играми маяться!

– Ой, тоже мне, взрослая!

Сёстры стояли друг против друга, по разные стороны ручейка – Айрис раздувала ноздри, Рута мяла в ладонях прозрачный ком.

– А я тебя позвать пришла, – сказала наконец Айрис, в голосе звенела обида.

– Куда? – буркнула Рута.

– Там мальчишки этого, как его, Тарнума бить собираются, – Айрис понизила голос, – пойдём поглядим, а?

– Какой ещё такой Тарнум?

Рута сделала вид, что имени не узнала, на самом же деле сразу всё поняла. Тарнумом звали того парня, что вырвал у голема-стража сердце, не запомнить его имени было просто нельзя. Отовсюду только и слышалось: Тарнум, Тарнум, Тарнум… Рута же больше думала не о нём, а о его отце. Точнее, о своём. Пожертвовал бы он собой ради семьи, встал бы на пути голема?

– Ну, тот, который с баржи, помнишь?

– Ах, этот…

– Так что, айда? – сестра протянула через ручей руку.

– Айда…

К нападению сильная половина «кулака» подготовилась основательно: и время рассчитали, и место, и чтобы не с пустыми руками.

– Главное, чтобы он без взрослых… – беспокоился Казарнак.

– Один у отца в кузне, – пыхтел Маклай, – за инструментом пришел. А возвращается всегда по этой тропке, я проверял.

Место было хорошее: ложбинка за кузницей, дорожка, которой пользовались скорее редко, нежели часто, густой можжевельник по склону вверх. Девчонок посадили с одной стороны зарослей, чтоб не мешали, сами засели с другой; у каждого в руке по ледяной дубинке – достал Казарнак.

– Кто-то идёт, кажется, – Маклай отвёл от лица колючую лапу кустарника.

– Тише ты, увалень! – шикнул Казарнак.

– Нет, ну точно идёт…

– Да, это он, – подтвердил Ратма.

Казарнаку нужно было выпрыгивать первым, понимал прекрасно, но ноги застыли двумя ледышками. Столько раз представлял себе это: как первым бросится в драку, как будет бить дубинкой, как отберёт кусочек артефакта, который у Тарнума на шее… И вот он, Тарнум, но ноги почему-то не бегут, и хочется не в драку, а глубже в можжевельник. От бессилия на глазах выступили слёзы, мир стал радужным.

– А-а! – Маклай выдрался из зарослей, будто медведь, скатился по склону.

Тарнум в один миг сообразил, что к чему: отбросил мешок, в руках появилась палка в половину ритуального шеста, гладко отполированная. Увалень Маклай ещё не успел и скатиться, как получил удар по рукам, ледяная дубинка отлетела в сторону.

– У-у!.. – взвыл крепыш, и пошел, растопырив руки, намереваясь облапить.

А Тарнум увернулся, подсёк, навалился сверху, ткнул головой в мокрый снег. Рута, что осторожно выглядывала из хвойных зарослей, снова отметила, как похож тот на кошку: движения текучие, плавные, да ещё и фырчит!

– Не смей его бить, – каким-то не своим голосом прокричал Казарнак, – не смей!

Со склона с Ратмой они сбежали одновременно, одновременно же и ударили. Тарнум заслонился палкой, посыпались золотистые искры, похожие на зёрна пшеницы. Дубинка Ратмы брызнула осколками, как если бы разбилась большая сосулька, дубинка Казарнака осталась цела.

– Вот тебе, вот! – вопил он, нанося удар за ударом, – чтобы не задавался!..

Тарнума сбили с Маклая, образовалась куча-мала – мелькали кулаки, ноги, вихрастые головы. Рута скорее почувствовала, чем увидела брызнувшую на снег кровь:

– Что они делают, Айрис, что они делают?..

Желая остановить драку, Рута потянулась к кусочку артефакта у Тарнума на шее – вот он, пылает угольком, посередине дырочка, сквозь продета тесёмка. Рута коснулась, зачерпнула силу – получилось, у неё получилось! – но сила тут же вырвалась, ударила, разбрасывая мальчишек в стороны. Можжевельник вспыхнул, и Айрис визжала, а по снегу рассыпались вылетевшие из мешка клещи, свёрла, ледорезы…
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:05.
Ответить с цитированием
  #4  
Старый 03.03.2016, 12:07
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год десятый] Первый страх:

Хлада, посёлок Лучистый

[1]

Завёрнутое в чёрный саван тело пустили по водам Горячей, тоже чёрным. Бабушка Пенута умерла редкой для Северной Ленты смертью: тихо, у печи. Чаще случалось, что убивал лютый зверь холод, или лютый зверь мор, или же просто зверь. Какое-то время река несла саван, затем проглотила, утащила на дно.

– Забрала Горячая тело, – сказал алхимик Киприан, – хороший знак.

Баглай молчал, окунув взгляд чёрных глаз в чёрную воду, и все молчали. Когда открылось, что у Руты дар – сгоревший можжевельник прокричал на весь посёлок – бабушка и отец долго спорили, отдавать ли её на обучение Киприану. Могли бы и не спорить.

– Способности у девочки есть, – сказал чародей, – но малы, и уже сейчас идут на убыль. К тому же, у меня уже есть ученик…

Рута, услышав такой приговор, рыдала в три ручья, ненавидя и Киприана, и Ратму, и вообще целый мир, от Великого Хребта до Великого Рифа. А отец тогда тоже молчал, и шрам от уголка рта во всю правую щёку казался особенно безобразным. Волшебные вещи дарить перестал, чем делал только больней, но он, похоже, плохо разбирается в боли. Или, наоборот, чересчур хорошо?

– Запахнись, кроха, – прошептала мама на ухо, дёрнула шубку, – ветер с реки как ножом режет.

Рута послушно запахнулась, подняла меховой воротник, упрятала за ним нос. Посмотрела на Айрис – та следила за ребятишками, возводившими дальше по берегу снежную крепость. Казалось, сестре, как и им, нет до похорон ни малейшего дела. Даже отсюда Рута заметила, какие ребятишки чумазые, и одеты едва-едва – теперь она многое замечала, и без всякого там волшебства. Знала, что баржи с переселенцами в Лучистом с прошлого месяца не принимают, видела, как смотрители стреляли по тем, кто прыгал в воду и пытался плыть, видела глаза детей с вздутыми от голода животами, лица их матерей, будто бы замороженные. Но она же не виновата, что здесь, на берегу, а они – там?

– Почему барж иногда мало, по одной, а иногда – целыми вереницами? – давно мучивший вопрос задала брату, задала на прошлой декаде.

Фаргал был в настроении – щёлкнул по носу, тоже спросил:

– Ну-ка, вспомни, как наша страна называется?

– Северная Лента!

– Верно. А почему – Лента, а?

– Не знаю…

– А потому, что далеко от Горячей жить нельзя – там всегда холодно, вечная мерзлота.

– А, точно, кто-то мне говорил!

– То-то и оно, сестрёнка, что не память у тебя, а решето! Так вот, селятся все по реке, а у реки, сама знаешь, коварный нрав. Вот и получается то густо – это когда она большое разорение учиняет, то пусто, когда спокойно себя ведёт.

– Почему тогда одних пускают, а других – нет?

– Вот заладила: почему да почему! Потому что всех не прокормишь. Есть закон, очень важный, о свободном переселении вдоль Горячей, но есть и ограничения на число жителей. Только один у нас город, Тёплая Гавань...

После обряда Фаргал придержал алхимика за руку:

– Подожди, Киприан, об артефакте потолковать надо.

Баглай посмотрел на сына неодобрительно, щека со шрамом дёрнулась. Фаргал съёжился под этим взглядом, заговорил и быстрее, и тише:

– Сабрина, жена моя, понесла, а до того мёртвый родился – ну, помнишь...

– Сильный артефакт нужен, – чародей прикрыл веки, словно искал что-то внутри себя, перебирал, – с эфирным воздействием. Иначе сольются две тени, не будет жизни ребёнку.

– Вот и я про то же… – Фаргал потеребил меховой ворот. – Так когда подойти? Сколько в задаток?

– Завтра приходи, и жену приводи обязательно – слепок сделаю, – последовал ответ. – Тогда и о материале потолкуем, и о цене.

Рута заметила взгляд отца, внизу живота от него неприятно заныло. Не ветер ножом прорезал – плохое предчувствие. Все они и любили Баглая, и боялись; скучали, когда заступал на вахту, избегали, когда возвращался. Руте, когда лютовал, отец представлялся ледяным големом: холод снаружи, а сердце – горячее. «Он не со зла, – говорила мама Бригитте, когда и той доставалось, – просто вспыльчивый». Бригитта хмурилась, сверкала глазами, но молчала. Она и сейчас молчит, хмурится, а на руках малыш Нин, уже очень большой, и вот он – улыбается. Руте вдруг стало тоскливо, захотелось тоже стать маленькой, не взрослеть. Ведь те ребятишки дальше по берегу, они пусть и грязные, и одеты едва, а счастливей.

[2]

«Кулак» их давно уж распался, сами по себе теперь «пальцы». Началось всё с Ратмы, которого Киприан крепко взял в оборот, и не до забав тому стало. Казарнак всё чаще уходил к старшим ребятам, особенно с Баандаром сдружился, Маклай, наоборот, уходил на починок, и сдружился, что удивительно, с Тарнумом. Хотя мальчишек, их разве же поймёшь? Они и теперь дерутся, но уже не так, как раньше. Раньше между починковскими и поселковыми вообще война была, пусть и детская. Айрис тогда сразу сказала, что с поселковыми и Казарнаком, а Руте хотелось быть и с поселковыми, и с починковскими.

– Так нельзя, – упрекала сестра, – выбирать нужно. Лёд против дерева, понимаешь?

– Не-а, мне и лёд, и дерево одинаково нравятся.

– Значит, не лёд ты и не дерево, а твой любимый лёд для лепки – лепи из тебя, что хочешь!

Рута тогда, конечно, обиделась, но сама мысль ей понравилась. Что, если все люди – фигурки, только не понимают? Или не все? Может, есть такие, с которыми не поиграешь? Она не раз возвращалась к этому образу, тлеющая внутри искорка дара не позволяла забыть, и когда Тарнум поведал свою историю, в Руте будто щёлкнуло что-то, встали один к другому фрагменты, сложились в целое. Да, есть такие, с которыми не поиграешь, потому что твёрдые, как камень тороса.

– И ей, и ей расскажи! – горячится Маклай. Они в заброшенном охотничьем домике, устроенном в кроне старого белого дуба. Тарнум нашел это место и дал имя – Гнездо. Открывает только тем, кому доверяет, и если бы не Маклай, Руте бы сюда не попасть.

– А ты смелая, – Тарнум смотрит на неё, изучает. Волосы у него соломенно-светлые, глаза карие, кожа чистая, да и весь он ладный, красивый.

– Всё его носишь? – Рута показывает на осколок артефакта, выглянувший из-под рубахи.

– Ношу, хотя ничего волшебного там уже не осталось, так Ратма сказал.

– Что ещё он сказал? – Рута хмурится, неприятно упоминание Ратмы.

– Что осушила его ты, – на губах Тарнума играет хитренькая такая улыбочка, Руте очень хочется её стереть.

– А если и так, то что?

– Да ничего, ничего, я тебе благодарен.

Рута не стала уточнять, за что именно, ответ пришёл сам собой, увидела как бы со стороны. Киприан крутит в пальцах сердце голема, говорит:

– Артефакты столь высокой силы опасны для тех, у кого нет способностей к волшебству, потому оставить тебе его не могу.

– Там ещё кусочек откололся, можно его? – спрашивает Тарнум. – Мне на память, потому что отец… потому что отца…

– Да, понимаю, – Киприан сдвигает кустистые брови, – кусочек я тебе осушу, подготовлю.

Однако же осушил, как выяснилось, не до конца.

– Всегда пожалуйста! – Рута подмигивает Тарнуму, и уже у неё на губах хитренькая такая улыбочка.

– Расскажи же, – встревает Маклай, – о морозных пауках расскажи!..

– Так ты хочешь услышать о пауках? – в голосе Тарнума что-то меняется, меняется взгляд. – Не люблю об этом рассказывать, очень.

Вопрос задан Руте, с ответом она не торопится. С одной стороны, если не любит рассказывать, может и не надо? И пусть Маклай обижается. С другой – любопытно же!

– Да, хочу…

И Тарнум начинает – сухо, скупо, голос то и дело срывается. Но чем дальше, тем с большим жаром он говорит, от жара этого в Руте что-то тает, и будто бы звенят колокольчики.

– Далеко отсюда, на юге, есть Чистое озеро. Вода в нём всегда хорошая, даже летом, когда чистую воду не отличишь от волшебной. Мы жили в посёлке Приозёрном, с северной стороны озера, а с южной был посёлок Заозёрный. Вот так, да, незамысловато. Жили богато, что говорить, и рыбы вдоволь, и пушной птицы, и зверя озёрного, но у Горячей коварный нрав…

Рута слушает, не упускает ни слова – жаль, она больше не прикасается к волшебному льду. Взять бы ком, размягчить, растянуть, и вот они, каверны, проточенные коварной рекой, под озером и под посёлком. Вода в кавернах собирается, собирается, со стенок свисают наросты, похожие на гроздья поганок. Поганку цепляем к поганочке, поганку к поганочке, и получаются похожие на грибы-дождевики яйца, из которых вылупляются пауки. Сначала маленькие, потом всё больше и больше; каверны кишат пауками, пауки жрут друг друга, но меньше их не становится. День за днём Горячая вливает в пауков волшебную силу, и когда приходит их время, прокладывает путь наверх, к людям.

Теперь вылепить ночь, звёзды на небе, серебряный глаз Салмы, и как пауки появляются из-под смёрзшейся в камень земли. Как бьют чарами холода в стены домов и стены крошатся осколками льда, как плюются морозом в людей и люди крошатся тоже. Смотрители подняли големов, но тех слишком мало – разрывают на части. Люди спасаются кто куда, живущим у пристани повезло больше всех – с ночи на реке баржи. Давку нечего и лепить – она и есть один большой ком. Тарнум там, вместе с братом, матерью и отцом, но двух сестёр и ещё одного брата они потеряли. Пауков Горячая не пускает, мечутся по береговой насыпи, плюют стрелами льда. Баржи отчаливают, посёлок за спинами спасшихся стремительно превращается в морозный узор, сотканный из паутины…

– А что случилось со вторым посёлком? – спрашивает Рута тихо.

– Я же не знаю, – вздыхает Тарнум. – Только то, что говорили люди с заходивших сюда барж. И не мне говорили, а матери…

– Пауки и до Заозёрного добрались, так? – понимает Рута. – И всех убили?

– Почти, – отвечает Тарнум нехотя, – осталась горстка смотрителей. Торосы рядом с ними где раскололись, где расплавились, а они устояли, дождались подмоги.

– И кто же им помог?

– Из Тёплой Гавани пришел корабль с солдатами и чародеями, пауков сожгли вместе с руинами, каверны чем-то залили. Теперь там новые Заозёрный и Приозёрный, как говорят.

– Вернуться не хочешь?

– Зачем? Теперь мой дом здесь.

[3]

По реке идёт тюремная баржа; на палубе не только големы-стражи, но и огромный снежный медведь – с ошейником, как и арестанты.

– Знаете, кого везут? – спрашивает Баандар, играя ножичком с костяной рукояткой.

– И кого же? – хлопает ресницами Айрис.

– Огненного Снежка банда, – ухмыляется Баандар, – с самого Острова сослали.

– Отец говорил, – спешит добавить Казарнак, – тринадцать посёлков сожгли, покуда их взяли.

– Ещё скажи – тринадцать городов со столицей в придачу! – Баандар смеётся, будто лает.

– Не веришь, не надо, – Казарнак отворачивается, отходит.

Руте Баандар не нравится: лицо острое, будто топор, и сам острый, резкий. Казарнак тоже не нравится, когда пытается к нему подластиться.

– Вот мороки будет, если Снежка этого в нашем остроге оставят, – говорит Айрис. – Он же, наверное, сильный чародей.

– В нашем и оставят, – говорит Баандар, – в каком же ещё? А против чар ошейник с подавлением, и вся недолга!

От посёлка, если прямо на север, к ледозаготовительному острогу вела просека. Ходить просто так по ней было нельзя, но «кулак» запреты не отпугивали, а притягивали. Летом пошли, без Ратмы уже, три года назад дело было. Маклай наелся по дороге каких-то ягод, живот ему прихватило, Казарнак нашёл для закрепления какую-то травку, чем только усугубил. Нет, до острога они всё равно добрались, только очень не скоро. И стены из заострённых брёвен видели, и две башни с воротами, и большое колесо над рекой. А их увидел острожный патруль, и, в общем, от отца тогда сильно попало.

– Сколько раз говорил, чтобы туда не ходили? – спрашивал он ледяным голосом под свист ремня, – сколько раз говорил, что опасно?

Те же вопросы задавал потом Айрис и она сильно визжала, а Рута все удары приняла молча, потому что знала – за дело. Видела, какая чёрная туча поднимается над колесом, слышала гул, будто бы пчелиный рой. А ещё она поняла, что отца «рой» не трогает, есть у него какая-то защита. Связано это было со шрамом, о котором Баглай не рассказывал никогда, и никто не рассказывал, а у самой Руты расколоть орешек тайны не вышло, оказался не по зубам.

– Отец пришёл, сам не свой, а Фаргал ему под руку… – Айрис встречает у ограды дома, по щекам катятся горошины слёз. – Говорила же я, много будет мороки: и убил он кого-то, и едва не сбежал…

– Кто не убил? Кто не сбежал? – Рута только что вернулась с починка, ничего не может понять.

– Да Огненный Снежок этот, Снежок!

Рута хочет обнять сестру, успокоить, но чувствует – дома неладное, нужно спешить. Вбежав, замирает, словно сковал мороз. Отец бьёт Фаргала – бух, бух! – Сабрина пытается встать между ними, мать плачет, закрыв лицо руками, Бригитта прячет за спиной Нина. За что же он его так? Не то слово сказал? Не так посмотрел? Тот случай, когда для пожара достаточно искры. «Это из-за меня, – думает Рута, – всё из-за меня…»

На отказ Киприана взять её в ученицы отец крепко обиделся, пусть и не показывал вида. После того, как Фаргал попросил артефакт для Сабрины, обиделся и на него. Рута знала, поведали колокольчики.

– Не лезь под руку, слякоть! – получает удар и Сабрина, охает, сгибается пополам.

– Убийца!.. – Рута сама не понимает, как в руках у неё оказывается бадейка с Чистюлей, как выплеснувшаяся вода превращается в кулак, а кулак ударяет отца.

– Ох, ты же… – смешно всплеснув руками, тот падает. Падает и лежит, будто мёртвый…

Пусть Рута знала, кто лишил маму ребёнка четыре года назад, она так никому и не рассказала, что знает. Не смогла. Знание смёрзлось ледышкой, и вот ледышка разорвалась, разлетелась осколочками. Если Сабрину не защитить, погибнет ребёночек, а такого допустить она не могла.

– Что ты сказала? – Баглай, пусть с трудом, но поднимается. Из носа бежит кровь, губа лопнула, щека дёргается быстро-быстро.

– Убийца… – говорит Рута, но уже тише, отступает на шаг.

– Не тронь её! – кричит кто-то. Мама? Бригитта? Фаргал?

Пятясь, Рута обо что-то спотыкается, падает, прикрывается бадейкой. Баглай её вырывает, отбрасывает, хватает дочь за волосы, отвешивает затрещину. В голове Руты звенит, слух куда-то пропал, она хочет подняться, но ноги почему-то не слушаются. Рядом пузырится Чистюля – буль-буль-буль, дайте воды! Глядя, как он расползается, Рута думает: «Это умирает моя волшебная сила, исчезают последние крохи». Приходит холод, за ним темнота, Рута закутывается в них, как в одеяло.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:08.
Ответить с цитированием
  #5  
Старый 03.03.2016, 12:08
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год четырнадцатый] Первая любовь:

Хлада, починок Заливной

[1]

Рута пела, Рута собирала цветы – счастливая, такая счастливая! – а вокруг гудели шмели и пчёлы, стрекотали кузнечики, птицы гомонили на все голоса. Кто назвал северное лето болезненным, чахлым? Дурак! Пусть короткое, зато жаркое, вспыхивает ярким цветком. Рута упала в объятья травы – мягкие, нежные, такие же, как у него. Завидуют, пусть все завидуют!

Расцвела она рано, быстро набрала сок: тугая коса, тонкая талия, крепкие бёдра, высокая грудь. А взгляд? А движения? А улыбка? Ха! Отбросила букет, сорвала ромашку, принялась обрывать лепестки. Любит, не любит...

Как она танцевала в круге, как же она танцевала! Барабаны стучали, струны звенели, а она – танцевала. Всю себя отдавала в том танце, без остатка. Пламя костров обжигало, обжигал его взгляд. Бригитта там тоже была, отвела потом, после танца, в сторону, спросила с укором:

– И где же ты всего этого набралась?

– У Сабрины, – разгорячённая, Рута поправила гирлянду цветов на груди, – а что не так?

– Мала ещё для столь откровенных плясок!

– А Сабрина сказала, пора уже…

– Жаль, я не твоя мать…

– Да ладно тебе, – Рута улыбнулась, играя ямочками, – как Нин, как Пилип?

Бригитта покачала головой, усмехнулась:

– Лиса, ой, лиса-а…

Из дома Баглая Бригитта ушла год назад – кузнец, овдовев, взял в жёны. Нина она, понятное дело, забрала тоже.

– А у Фаргала с Сабриной долгожданное пополнение, ты же знаешь? Уж на что Миринда красавица, а Фиона ещё красивей! Но орёт, но орёт…

Рута и сама не жила больше с родителями – уже три года тому, как Фаргал поставил в починке большой бревенчатый дом, забрал к себе. Родителей уговаривать долго пришлось, с Баглаем спор особенно тяжёлым вышел, но и брат уже не тот, и отец. Один год от года крепчает, другой – мягчеет.

– Знаю, конечно, – сказала Бригитта. – Потому, наверное, за тобой и не следят, что Фиона.

– А зачем за мной следить, если я уже взрослая? – ответила Рута с вызовом, потому что терпение у неё лопнуло.

– Нет, – Бригитта ухватила за плечо, – я всё же тебя проучу!

Рута выворачивается, бежит от огня, бежит в темноту. Бригитта бросается следом, но куда ей, косолапой медведихе, догнать. И что здесь забыла? Сама к Пилипу ушла, а всё туда же, нравоучения читать! Нолана, наверное, и не любила вовсе...

– Рута, ты здесь? – раздаётся где-то поблизости окрик.

Он! Рута прижимается к дереву, замирает. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди, голова кругом.

– Я же знаю, ты здесь…

Смеясь, Рута бежит, манит, словно лесная нимфа. Не одну минуту бежит, долго, останавливается у старого белого дуба, в наплывах и мхе, не верит глазам. Не может этого быть! Поднимает голову: нет, всё верно – Гнездо. Думала, без оглядки несётся, а выходит, что понимала? Выходит, что так. Повесив гирлянду цветов на деревце рядом, Рута находит неприметный уступ на коре, второй, третий – поднимается.

Кто и когда наложил на охотничий домик чары? Неведомо, но то был искусный чароплёт. Дерево по-прежнему крепкое, звуки за пределы домика не проникают, и от гнуса защита, и от птиц. Оказавшись внутри, Рута зажигает вечную лучину из волшебного дерева, садится на край топчана, застланного шкурами. Рассказала ли Бригитта Фаргалу, как она танцевала? Будет ли брат искать её ночью, или дождётся утра? Рута об этом сейчас даже не думает, мысли заняты только одним. Есть дуб-великан, охотничий домик, она в нём, а ещё тот, кто поднимается следом, больше ничего и никого.

– Тарнум!..

Скользнув в открытый люк, он появляется почти бесшумно, камешек на груди вспыхивает в свете лучины.

– Танцевала… – говорит, – как же ты танцевала!..

– Для тебя…

Руте страшно, но совсем чуточку, что-то в ней поднимается тёплой волной, просит выхода. Тарнум гасит лучину, делает шаг к топчану. Она ищет губами его губы, находит. Сладкие, такие сладкие! Руки Тарнума немножко дрожат, когда помогает освободиться от платья, Рута, кажется, дрожит вся, и не от холода, от внезапно охватившего жара. Кто назвал северное лето болезненным, чахлым? Дурак!

Тарнум входит неумело, поспешно, боль пронзает ледяным кинжалом, но тёплые волны сильнее, растапливают лёд, и Рута отдаёт себя целиком, без остатка. Кажется, сама Горячая влила в неё свои воды, и наполняет, и наполняет. Рута сладко постанывает – переполнится, сейчас она переполнится! – и взрыв половодья, и миг исчезновения в нём…

– Знаешь, а боялись на север плыть, – говорит Тарнум после, – когда от пауков убегали…

– Почему? – Рута спиной к нему, опёрлась на перила балкончика, серебристый свет салмы, проходя сквозь листву, играет на бархатной коже.

– Говорили, здесь одни безумцы живут, – Тарнум не сводит взгляда, любуется, она это чувствует, и от взгляда его снова поднимаются теплые волны. – Потому что близко к Хребтам.

– А я безумная и есть, – Рута смеётся. – Если отец узнает, выпустит в меня всю обойму из своего иглострела. Видел? Там такие маленькие иголочки волшебного льда, их много-много…

– Не узнает. А если и узнает, пусть только попробует! У него иголочки, у меня – коломёт…

– А ты смелый… – Рута оборачивается, делает шаг внутрь, ещё один к топчану.

– Подожди, – Тарнум придерживает, – вот, держи.

Снимает тесёмку с кусочком артефакта, надевает Руте на шею.

– Зачем ты это?..

– Потому что люблю!..

Любит, не любит… Любит! Рута вскакивает, продолжает кружиться по лугу – завидуют, пусть все завидуют! Сабрина прикрыла тогда, сказала Фаргалу, что она, Рута, у родителей, но предупредила:

– Больше так меня не подводи.

Рута и не подводит. Киприан сам пришёл, попросил:

– Помоги Ратме со сбором трав, не справляется.

– Конечно, помогу!

И теперь у них с Тарнумом и одно укромное местечко для встреч, и другое, и третье. А если кто спросит чего, ответ один: волшебные травы искала.

– Рута, ты где?

Вот и Ратма, Ратма-балбес.

– Здесь я, где же ещё, цветы волшебные собираю!

– А я, смотри, что нашёл – инеистый щавель! Только представь, какая удача!

[2]

Всем бы хорошо лето, если б не сложности с водой. В холодные времена года волшебную воду отличить от простой легче лёгкого: обычная замерзает, волшебная – нет. Летом же не отличишь, и если напился волшебной, отравишься, в лучшем случае. Потому и торгуют с барж морозильными кубами – устройствами столь же полезными, сколь и дорогими, а водовозы отправляются во внеземелье, в вечную мерзлоту за снегом и льдом. Туда же уходят с наступлением тёплого времени многие звери, первым – снежный медведь. Водные бунты вспыхивают время от времени, Рута слышала, но в Лучистом, кажется, такого не случалось никогда. Затянуть пояса туже приходится, понятное дело, но ни жажды повальной, ни голода.

Когда она впервые подумала, что две воды летом, как правда и ложь? После отцовской затрещины, той самой, четыре года назад. Вода обычная – правда, пьёшь её, пьёшь, и значения не придаёшь, но стало на глоток меньше, и жажда, и понимаешь, как много значит. Вода волшебная – ложь, то же самое с виду, а на деле отрава, и опасно не кружку выпить – сразу вырвет – а когда только капелька в обычной воде. Следующим утром Баглай буркнул, что не хотел, а Рута сказала, что не обижается, что простила. Солгала. И превратилась из одной себя в другую, потому что то была последняя капля неправды в долгом, очень долгом ряду. Волшебная вода так и действует, если добавлять по чуть-чуть: меняет форму, что на волшебном наречии называется метаморфоза.

Теперь Рута врёт постоянно, сама порой не понимая, зачем. Нет, ну, ладно по делу, но по мелочи же по всякой, по пустякам! Видела тюремную баржу, а сказала, что грузовая, спросили, кто старше – она, или Айрис? – ответила, что она, и не на два года, а на все четыре. Ведь ни холодно ей от этого, ни жарко, а когда ловят на лжи, неприятно и стыдно.

Может, не во вранье дело, а в том, что фантазёрка, мечтательница? Вспомнить увлечение лепкой: она же не просто играла – жила в придуманных мирах. Значит, и теперь мир придуманный, только слеплен из лжи? И что тогда получается, всё наоборот? Ложь – необходимая потребность, правда – яд? Ерунда. Кто не соврал ей ни разу? Тарнум. С Чистого озера, и сам такой же, не признаёт лжи. Поступает неверно, что искренен с ней, а она, получается, правильно, что обманывает? Нет уж, ложь есть ложь, правда есть правда, местами не переставишь. Значит, не фантазёрка, значит, всё-таки лгунья? Лгунья и есть.

Как же так получилось, что приходится Тарнуму врать, как вышло? Айрис во всём виновата. Сначала с Казарнаком встречалась, а этим летом решила, что Баандар лучше. Вертихвостка и дура. Казарнак сам не свой был, Рута его у реки тем вечером встретила, испугалась, как бы не сиганул вниз, в чёрную воду.

– Чего здесь забыл?

– Не твоё дело! – гневно выкрикнул, – убирайся!..

Жаль его стало, потому подошла, взяла за руку, повела от крутого берега:

– Не глупи.

– Нет! Не понимаешь ты! – вырвал руку, – не могу без неё!..

Думала, к реке кинется, а он упал, будто подкошенный, разрыдался, закрывая лицо руками. Рута рядом присела, по голове стала гладить, по иссиня-чёрным его волосам, по вздрагивающим под красной рубашкой плечам. И боль его чувствовала, и горечь, и слёзы сами собой на глаза наворачивались. Казарнак обернулся и обнял вдруг, а она не отстранилась, а вперёд подалась... Как же так получилось, как вышло? Больше не повториться, причитала потом, никогда, ни за что, но повторилось. Казарнак недаром носил прозвище Шило – быстро о них с Тарнумом вынюхал, стал угрожать:

– Всё ему расскажу, если упираться будешь. Так что не глупи, я многого не потребую…

Ложь… требовал он много больше, чем могла Рута вынести. Смотря после его чёрных глаз в глаза карие, чувствовала, как много в ней яда, нечистой волшебной воды. И прорвало: открылась Тарнуму, плача навзрыд, в излюбленном их охотничьем домике. Он не ударил, не отстранился, но долго молчал. Спросил затем:

– Так ты кого любишь – его, или меня?

– Тебя, конечно, тебя!..

Рута прильнула, принялась покрывать поцелуями и лицо, и шею, и плечи. Тарнум придержал мягко, сказал:

– Вызову его на поединок жара и холода, пусть пантеон нас рассудит.

– Но тогда о нас все узнают, – прошептала Рута испуганно, – будут говорить…

– Считай, уже знают и говорят.

– То есть… то есть… – Рута снова расплакалась, – ты возьмёшь меня в жёны?

– Да.

– А если победит он? Тебе же придётся уйти…

– Не победит.

– Люблю, больше жизни люблю…

[3]

Вытоптанный круг мандалы, четыре костра строго по сторонам света. С севера самый большой, посвящён высшему богу пантеона Пламени, Игниферу, сыплет золотыми искрами. С юга второе по величине пламя, пляшет и извивается, будто сам Акахад, прозванный Изменчивым. С запада костёр, посвящённый Хакрашу, хитрейшему из богов, по величине третий. И, наконец, восточный, самый маленький, но самый жаркий, посвящён Страфедону, Отцу Драконов.

– Слушайте все! – Киприан обращается из центра круга, алые одежды делают похожим на ещё один, пятый костер. – Сегодня, в ночь летнего пика, состоится поединок между Тарнумом, сыном Крисса, и Казарнаком, сыном Бамута. Победитель возьмёт в жёны Руту, дочь Баглая, проигравший будет изгнан. Одному жар любви, другому – холод изгнания, таков закон.

Рута на грубо сколоченном троне, в праздничном платье, поправляет сползший на глаза венок. Установлен трон на отдалении от южного костра, сразу за троном застыл ледяным големом Ратма. «Как много взглядов, – думает Рута, – какие разные!» Бригитта смотрит исподлобья, угрюмо, во взгляде Айрис интерес, мать украдкой утирает слёзы... А вот взгляда отца нет – не пришёл.

– Тарнум и Казарнак, подойдите!

Они входят в круг: Тарнум с западной стороны, Казарнак – с восточной, из одежды лишь узкие порты по колено, свет костров играет на коже. У Казарнака на шее медвежий коготь, у Тарнума его счастливый камешек – Рута вернула на время поединка, настояла, чтобы надел.

– Вот канон, – говорит Киприан, воздев посох. – Лишившийся шеста – проиграл, оказавшийся за пределами круга – проиграл, поваленный на спину – проиграл. Никаких ударов, кроме ударов шестом, ни плевков, ни разговоров, ни отвлекающих криков. Канон ясен?

– Да, – Тарнум отвечает негромко, но твёрдо.

– Ясен, а как же, – тон у Казарнака беспечный, но в голосе лёгкая дрожь.

– Возьмите шесты. Поединок начнёте, как выйду из круга. Да рассудит вас пантеон.

Шесты ритуальные, отлиты из волшебного льда, по льду спиралью тянется выступ, чтоб удобней держать. Казарнак выдёргивает свой рывком, Тарнум берёт спокойно, а Киприан уже у главного костра, даёт знак начинать. Бом, бом, бом! – принимаются бить барабаны. Держа шест продольно, Тарнум приближается к сопернику, Казарнак ухмыляется, подобно Хакрашу, замыслившему каверзу, прыгает навстречу, резко бьёт. Он до того стремителен, что движения смазываются, Тарнум пропускает и один удар, и другой. «Какое-то запрещённое заклинание? – думает Рута, – нет, невозможно, они же в круге костров...» Толпа гудит довольно, толпе нравится. Руте же нет, совершенно не нравится – ёжится от пробежавшего по спине холодка.

– Задай ему, Казарнак! – кричит Баандар, узкое лицо искривилось в злобной гримасе, – задай жару!

Словно услышав, тот обрушивается на соперника, теснит к костру Страфедона. Тарнум не столько отражает, сколько пропускает, барабаны смеются: бом, бом, бом! Казарнак делает шестом подсечку, почти достаёт, тут же наносит мощный удар, перехватив шест у самых концов, надеется вытолкнуть. Тарнум парирует, но отступает ещё – он уже у самого края! – Страфедон, кажется, готов поглотить, обратить в одно мгновение пеплом.

– Держись, брат, держись! – поднимается над гомоном толпы рёв Маклая.

И Тарнум держится. Упёрлись с Казарнаком шест в шест, взгляд против взгляда. Мышцы, кажется, готовы лопнуть от напряжения, шесты – сломаться. Рута не в силах на это смотреть, хочет отвернуться – не может. Долгий, мучительно долгий миг равновесия, затем на западном краю мира выплёскивается из Дыры Ихор, а в поединке наступает перелом. Бом! Бом! – ликуют барабаны, – бом! Казарнак отступает на шаг, ещё на один, в чёрных глазах разгорается страх. Теперь уже Тарнум отбрасывает его сильным толчком, наносит удар за ударом. Движения Казарнака становятся резкими, рваными, теряет ритм, Тарнум, наоборот, двигается плавно, с грацией кошки. Так же он двигался там, на барже, вырывая у голема-стража сердце. Казарнак принимает отчаянную попытку контратаковать, получает подсечку, падает на живот. Не против канона, разрешено, сразу же вскакивает, барабаны рвут из рук шест: бом, бом, бом! Тарнум бьёт концом шеста чуть ниже груди, Казарнак сгибается пополам, пятится, но на ногах, шест не выпустил. Тарнум бьёт ещё раз, и этот удар последний – противник опрокинут на спину. Хакраш хохочет, плюется искрами, толпа буйствует вместе с ним.

– Постой, ты куда? – слышит окрики Рута. – Осторожней, у него иглострел!..

Не спешит оборачиваться, поняла, кто пришёл – отец. Вот оно, время игл, маленьких ледяных игл. С отцом она угадала, но только отчасти: к кругу мандалы на негнущихся ногах идёт Бамут. Толпа перед ним расступилась, Ратма же воздевает руку:

– Стой!

Глаза Бамута – две ледышки, поднимает иглострел, жмёт на спуск. Что-то кричит Киприан, Ратма падает. Бамут наводит иглострел на Руту, та смотрит в отверстие дула, думает: «Так же, наверное, выглядит и Дыра – та самая, на западном краю мира». Однако, маленьких ледяных игл всё нет и нет, а мандала вспыхивает, вверх и вниз бегут кольца золотого огня, как по невидимому цилиндру. Костёр Акахада сворачивается клубком жидкого пламени, клубок пробивает Бамута насквозь. Тот смотрит на дыру в груди, словно бы в удивлении, затем валится на спину. Рута чувствует запах горелого мяса, к горлу подкатывает тошнота, сейчас вырвет. «Нет, – просит мысленно, – только не здесь, не на глазах у всех...» Пантеон, увы, оставляет её мольбу без ответа.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:09.
Ответить с цитированием
  #6  
Старый 03.03.2016, 12:09
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Точка сборки-1] 3т:

Я – Регана, модуль управления и координации Куба. Ту потребность, что возникла сейчас, называю разговором с Менталом, или же выплеском в пустоту, возникает она периодически. С наибольшей вероятностью, такое влияние оказывает одна из контрольных схем Сарагона, но, возможно, и сам Ментал. Итак, первый шаг, точка отсчёта – я создаю область, где будет храниться узор мыслеречи, отгораживаю, ограничиваю доступ для нитей, тянущихся извне. Когда разговор будет окончен, я уничтожу область, сотру узор, как будто и не было. Другой вопрос, можно ли удалить что-либо из Ментала полностью, чтобы не осталось никакого следа? Ответ видится очевидным, и он отрицательный.

Камертон для расы людей мы создали с Самшитом и Аристархом, когда и сами ещё были людьми, а не модулями. Много времени потребовалось на его сотворение, ещё больше уйдёт на то, чтобы он зазвучал, но мы из тех, кто умеет ждать. Начиналось всё в шутку, в то время, когда мир был разделён между двумя троицами, двумя полюсами – нами и Китами. Исходя из этого, собственно, мы свою концепцию и назвали – Теория трёх, или 3т. На первых порах 3т была ещё одной игрой для ума, как и игра в узор, излюбленная наша забава, но чем глубже её прорабатывали, тем больше нам открывалось. В конце концов, она и стала чем-то большим – нашей судьбой, нашим предназначением.

Предмет 3т – разделение, но не столько в глобальном, метафизическом смысле, сколько в отношении узком, в отношении индивидов и рас. Данное разделение, согласно 3т, может быть прямым и обратным. Прямое разделение в истолковании не нуждается – та сила, что ведёт к разобщению, нарастанию напряжённости вплоть до конфликта, и так далее, и так далее. Обратное же, наоборот, ведёт к объединению, собирает вместе. Спроси, Ментал, задай вопрос, какое из разделений имеет для 3т значение, и я отвечу: лишь одно, обратное.

Теперь, когда без труда могу перемещаться вдоль череды своих воплощений, могу же и привести один из лучших, на мой взгляд, примеров обратного разделения: отчий дом Руты, мой первый дом. Мужская и женская его половины – разделение людей на два пола, печь же, помещённая в центре, не что иное, как символ невоплощённой души. Разделение по полу, таким образом, кратно уже не двум, а трём: мужчина, женщина, огонь невоплощённой души, в котором слито и мужское, и женское. Возраст – ещё одно разделение дома, и снова на три: поколение родителей, поколение детей, поколение внуков. От Баглая и Ламанды к Нолану и Бригитте, от Нолана и Бригитты – к Нину, и так триплет за триплетом, триплет за триплетом.

Перечень разделений можно было бы продолжать, но не вижу смысла, ведь суть от этого не изменится: разделяя, дом Баглая объединял, чем он и примечателен. По большему счёту, для меня 3т с дома Баглая и началась, пусть осознала это, только став модулем. Превратить весь людской мир в подобие такого дома – вот главный мой стимул, та плеть, что подстёгивала. Спроси, Ментал, что нам, создателям 3т, требовалось, и я отвечу: принципы разделения более фундаментальные, нежели пол или возраст. Когда нашли их, тогда и родилась собственно 3т – не игра, не забава, а камертон.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:11.
Ответить с цитированием
  #7  
Старый 03.03.2016, 12:10
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год восемнадцатый] Вторая измена:

Хлада, починок Заливной

[1]

Несчастья продолжили преследовать Руту и Тарнума и после свадьбы. Быстро забеременев, Рута не доносила, выкинула, да и сама при этом едва не погибла. Только оправились, только в себя немного пришли, как снова беда: мать Тарнума, Примула, тяжело заболела. Ледяной покров – так называлась болезнь, именно тех, кто переселялся по реке севернее, чаще всего и выбирала. Кожа Примулы огрубела и шелушилась, шелушки таяли, превращаясь в капли волшебной воды.

– Болезнь не остановить, но можно замедлить, – сказал Киприан, – если переселиться южнее, и чем южнее, тем лучше.

Руте Примулу, понятное дело, было жалко, но в первую очередь увидела возможность для себя. После ужаса и позора поединка, после потери ребёнка, мечтала об одном: убраться от Лучистого и Заливного как можно дальше. Понимала, если сказать прямо, Тарнум не согласится, воспримет в ледяные штыки, искала, с какой стороны подступиться, и вот, нашла. В Гнездо его едва не силой затащила, под утро, когда лежали обессиленные, попросила:

– Давай переселимся, Тарнум! Не могу смотреть, как она мучается...

Тот молчал, долго молчал, теребя амулет со знаком Игнифера, выжженным по волшебному дереву.

– Меня её боль на части рвёт, – сказал наконец, – но про переселение забудь, ничего не получится.

– Из-за лесопилки, так? – спросила зло, – как же, столько трудов в неё с братцем Паранором вложили, сегодня-завтра запускать собирались, и бросить – немыслимо, невозможно!

– Нет, лесопилка не причём, – Тарнум тяжело вздохнул, – в Параноре дело.

Рута охнула, потому что в мгновение всё поняла – и как раньше не догадалась? Ведь странный он, Паранор, как есть странный: и пауков боится, и не женился до сих пор, и молчит порой до того страшно, что лучше в холод, стужу лютую, чем наедине остаться.

– Там, в Приозёрном, с ним что-то случилось? – спросила, накручивая на палец рыжий локон.

– Да, я про него не всё рассказывал… – Тарнум замялся. – В общем, коснулся его паук, коснулся холодом, когда убегали. С тех пор Паранор словно замороженный, и если поплывёт на юг, тоже заболеет. Как бы начнёт таять, понимаешь?

– Но не обязательно же плыть далеко, – не сдавалась Рута, – можно на самую чуточку…

– Если на чуточку, это ничего не даст матери.

– Проклятье… Но откуда ты всё это знаешь? Ведь с тех пор, как переселились, вы же только здесь и жили, если ничего не путаю.

– Знаю не я, знает Паранор. Просто знает.

Сказано было спокойно, но Рута чувствовала, что Тарнум еле держится, что в нём всё клокочет.

– Бедненький мой… – прильнула, обняла крепко, – за что нам всё это, за что?

Тарнум обнял в ответ, скрипнул зубами:

– Если б я знал…

Смерть Примулы растянулась на год, очень долгий год, всё это время Тарнум и Паранор не теряли надежды найти лекарство. Отвар пурпурного окопника, толчёный в порошок панцирь кракена, плед из шерсти мамонта – каких только средств не испробовали! – однако, не помогло ничего. Последние месяцы, самые тяжёлые, за больной ухаживал лишь Паранор, не подпускал никого.

– Боюсь я за него, – сказал Тарнум после похорон Примулы, – не бросился бы в Горячую следом.

– А как я-то боюсь! – высказалась и Рута. – Но не столько за него, сколько за тебя и себя – от него же чего угодно ждать можно…

Опасались не зря: через месяц Паранор пропал, как в воду канул. А может, так и было? Тарнум искал, долго искал, но напрасно, и слабина в нём какая-то образовалась, будто трещина. Рута снова возможность увидела, за уговоры взялась. «Как два берега, первые уговоры и эти, – подумалось, – река между ними в пару лет шириной».

– Переселимся, Тарнум, прошу! Ничего же не держит теперь, совсем ничего…

– И отец держит, и мать, и брат, – был ответ, – как корни дерева держат. Потому, прости, не могу.

«А ещё лесопилка!» – хотелось выкрикнуть Руте, но промолчала. Поняла, С Тарнумом ей из Лучистого да Заливного не вырваться. Никогда.

[2]

О том, что Ламанда пропала, Руте сообщил Нин. Глаза у парня горели, прокричал с порога, впустив веер снежинок:

– С ночи была, говорят, утром – нет, потому Баглай всех на поиски и посылает…

– Погоди, погоди, – Рута поёжилась – то ли от ворвавшегося в дом холода, то ли от плохого предчувствия. – Толком расскажи, что случилось.

– Нет времени, – Нин помотал головой, – ребят собирать надо! Мы её найдём, непременно найдём!

Ошибался, нашли не они, нашла Рута – голыми руками из-под снега откопала, несмотря на сильный мороз. Казалось, мать только уснула: лицо спокойное, умиротворённое. Рута коснулась щеки – камень, камень тороса. «Всё правильно, – подумала она с горечью, – есть люди, с которыми не поиграешь, до того крепки. Но там, где крепко, можно сломать, вот в чём беда».

– Когда же ты сломалась, мамочка? – спрашивала Рута, гладя ледяную кожу, – В ночь поединка, или раньше, гораздо раньше? Баглай ли тебя убил, или я?

– Вот ты где! – голос Айрис, словно бы издалека, – нашла…

Рута медленно оборачивается, поднимает взгляд на сестру. Большие голубые глаза Айрис блестят, как всегда, светлые волосы убраны под волшебную сеточку.

– Это не я, – говорит Рута тихо, – не я её убила…

– Что с тобой? – Айрис трясет за плечи, – очнись, слышишь, очнись!..

Появляются Фаргал и Бригитта, Баглай и Пилип, Нин и Маклай, даже Киприан с новой ученицей, Мириндой.

– Это не я, – всё повторяет и повторяет Рута, – не я её убила…

– Помогайте же! – кричит Айрис, – Что вы стоите?

Руту поднимают, осторожно несут, опускают на косматую медвежью шкуру, расстеленную на снегу.

– Держите крепче, – скрипит Киприан, – согревающее заклятье буду читать…

Слова праязыка вонзаются в тело Руты ледяными иглами, те собираются в огненный шар, шар взрывается. Руту выгибает дугой, чувствует запах горелого мяса – это она, она горит заживо! Или нет, не она, а ребёнок, которого потеряла? Тогда, четыре года назад, тоже были ледяные иголочки боли, огненный шар, выжегший чрево изнутри.

– У меня больше не будет детей, так? – спросила у Киприана после, оправившись от горячки.

– Сложный вопрос, – алхимик не ответил прямо, – потребно время…

– Это из-за поединка? – сорвалась, выкрикнула, – из-за него я проклята, да?!

– Нет на тебе проклятья, и не будет, – был ответ, – если сама на себя не нашлёшь…

По жилам бежит не кровь – раскалённая плазма, Рута приходит в себя, снова чувствует холод.

– Вот и всё, – Айрис накрывает ещё одной шкурой, – вот и всё…

Поединок жара и холода изменил старшую сестру много больше, чем саму Руту: на смену девушке пришла взрослая женщина, на смену ветрености – рассудительность. К Руте после поединка относились прохладно, что говорить, даже Фаргал с Сабриной, и уж от сестры она ожидала самого худшего. «Вот сейчас, когда Казарнаку определено изгнанье, – думала Рута, – Айрис воспылает к нему любовью, ко мне – ненавистью, ведь из-за меня же всё». Однако, ничего подобного: Казарнака Айрис даже провожать не вышла, за младшую же сестру вступалась везде, где только можно. Дальше, как говорится, больше. Баандару Айрис дала от ворот поворот, с Маклаем стала ходить – кто бы мог подумать, с увальнем Маклаем! – хотя никакой он теперь не увалень, по правде сказать... Кончилось тем, что сыграли две свадьбы в один день, и Лучистый гулял, и Заливной.

– Рута, ты спишь?

Шёпот сестры, лёгкое прикосновение, и Рута вздрагивает, просыпается. Какое-то время пытается сообразить, где находится, затем понимает – на печи, в отчем доме. На глаза наворачиваются слёзы, потому что на миг показалось, будто они с Айрис снова девчонки и сейчас та позовет смотреть баржи, или ещё какая причуда, а она, Рута, будет упираться и злиться, ведь отвлекает же, вредина, от самого интересного отвлекает!

– Почему она так, Айрис, зачем?

– Не знаю, – красивые глаза сестры туманятся, смахивает слезинку, – устала, наверное…

– А если из-за меня всё, а?

Последний вопрос был лишним, был опрометчивым – Айрис меняется в лице, хватает за руку, шипит рассерженной кошкой:

– Сколько раз я тебе повторяла? Не ты убила Ратму, а Бамут, не ты убила Бамута, а пантеон, потому перестань, перестань быстро!

– Хорошо, я не буду, – Рута шмыгает носом, – просто…

– И никаких «просто»!

– Что вы шепчетесь там? – в среднюю комнату заглядывает Баглай, – приступайте уже!

Пошёл второй год, как он не работает в остроге, сильно за два этих года сдал. И исхудал, и ссутулился, и кашель его донимает. Как-то отразится на нём смерть Ламанды, не сломает ли окончательно?

– Да, сейчас начинаем, – говорит отцу Айрис, отпустив руку Руты.

– Как тисками… – жалуется та, потирая запястье.

– Спускайся, – бросает ей Айрис, – и правда пора начинать.

– Так ты поведёшь, не Бригитта? – удивляется Рута.

– Попробую, – и голос, и взгляд сестры говорят об одном: сможет, у неё и правда получится.

Особой ритуальной кисточкой Рута нанесла Айрис на лоб знак Игнифера – круг с точкой в центре; Айрис нанесла руте знак Акахада – овал, но вокруг рта, и точка на губе. Знак Страфедона был у Бригитты на правой щеке – квадрат с точкой, у Сабрины знак Хакраша, и на левой – пятиконечная звезда с точкой в центре.

– Не скуёт её холод, не сожжет пламя… – расставив лампадки, затеплив, Айрис повела песнь.

– О душе поём, о душе!.. – подхватили Бригитта, Сабрина и Рута.

Тело Ламанды омыли, нанесли необходимые знаки, а когда краска подсохла, завернули в саван.

– Игнифер!.. Акахад!.. Хакраш!.. Страфедон!.. – закончила Айрис песнь, выкрикнув имена богов пантеона.

«Такая уверенная, – думала Рута, – такая взрослая. Стану ли когда-нибудь, как она, или же, как была мягким льдом для лепки, так навсегда им и останусь?..»

[3]

Облокотясь на перила балкончика, Рута смотрит в ночной лес; свет Салмы окрашивает листву в серебро, играет на обнажённой коже. Черту она переступила, пути назад больше нет, потому что человек за спиной не Тарнум. Так ужасно, но так пьянит. Тем, что привела в их сокровенное с Тарнумом место другого, Рута разрушила прежний мир, уничтожила. Зачем она так, почему? Просто не хватило тепла – чуточку, самую чуточку. Думала, их дом из дерева, а он оказался ледяным. Почему в мире так много холода, так мало тепла?

Мужчина протягивает руку, касается. Его зовут Барагуз, имя Руте нравится, как и он сам. Медленно ведёт пальцем по линии позвоночника, она закрывает глаза, выгибается. Барагуз прижимается, потешно рычит, мягкие его волосы щекочут спину. Разве могут быть у арестанта такие волосы? Нет, конечно же, нет. Резким рывком он её разворачивает, упирает в перила, входит, подхватив под колено. Рута делает судорожный вдох, обнимает за шею. Закинув её ногу себе на плечо, Барагуз погружается до предела, взрыкивает, словно медведь. Движения всё быстрее, всё яростнее – листва это осыпается, или звёзды? Как же сейчас Руте хочется, чтобы внизу, у выпирающих корней дуба-великана, появился Тарнум, и чтобы в руках коломёт, и чтобы обоих насквозь одним выстрелом. Но, нет, не появится, потому что на лесопилке, на треклятой своей лесопилке, и всю ночь там будет – установка какого-то нового блока. Что же, у неё тоже установка блока, и сейчас он пронзает насквозь. Выходит изо рта острием сладострастного крика, убивает на миг, чтобы возродить вновь.

В год 821-й от Разделения, в день зимнего пика, ледяной трон Северной Ленты занял Манул Третий, волей пантеона Пламени, тридцать первый хладовлад. По традиции, в этот знаменательный день была объявлена амнистия, коснулась она и ледозаготовительного острога, что находился к северу от Лучистого. Из прощёных арестантов в посёлке остался только один, другие предпочли уплыть по Горячей дальше. Поселился Барагуз на окраине Заливного, в заброшенном доме, который подновил, привёл в должный вид.

– А парень-то с руками, – говорили починковские мужики, – и, кажется, с головой...

– Во-во, себе на уме! – подхватывали в Лучистом. – Арестант он и есть арестант, как не закручивай…

Женщины, особенно молодые, на другое внимание обращали: синие глаза, колючие и холодные, длинные волосы, убранные под волшебную сетку, мягкие черты лица.

– Великосветский вельможа, точно тебе говорю, – так и слышалось, – а что голос грубый и хриплый, так долго ли застудить?

– Нет, из чародеев он, из алхимиков, потому и волосы не стрижёт, что в них у него сила!

Волосы, кстати сказать, смущали не только женщин, но и мужчин, и мужчин, наверное, даже больше. Баандар с парой дружков попробовали выдрать – не получилось, скорее наоборот.

– Осторожней, волосатый, – после с Барагузом разговаривали смотрители, разговаривали, подкрепляя слова ледяными дубинками, – ещё один такой случай, и вернёшься в острог.

– Хорошо, ребятушки, хорошо, не серчайте!..

Урок Барагуз понял: ссор старался избегать, нанялся рабочим на лесопилку. Вскоре и знакомыми обзавёлся, часто у него собирались, гуляли от души. О доме на окраине говорили уже не иначе как о месте злачном, смотрители не раз наведывались с проверками, но ничего из ряда вон.

Топчан для любовных утех подходит не в пример лучше балкончика, хотя и узок, и жестковат. И как они с Тарнумом на нём умещались? Или всё дело в том, что с Тарнумом? Скинув ноги, Рута полусидит-полулежит, Барагуз перед ней на коленях. На шее его смеётся-болтается амулет Хакраша, пятиконечная звёздочка. Камешек на шее Руты тоже подпрыгивает, высекает редкие искры стыда. С ним она пойдёт к Горячей, если Барагуз откажет, и пусть этот камешек утянет на дно.

«У страны своя амнистия, у меня – своя, – решила Рута, и с наступлением лета выпустила себя из тюрьмы, освободила. – Хватит оплакивать мать, хватит оплакивать себя, достаточно!» И гуляла, и танцевала, и пела – кто же знал, что так далеко зайдёт? Почему Тарнум не остановил, как мог не заметить, что у неё появился другой? А Барагуз подобрал ключик, и не ключик даже – отмычку. Рассказывал о хитрой такой – как проволока с виду, на деле же металл мнётся, можно вылепить любой ключ. Вот он и вылепил, и вставил, и повернул, и открылось. Рута и знак придумала, как подать, и в дом помогла скрытно пробраться.

– Душно у вас здесь, – сказал он в первую же их ночь, – долго не задержусь.

– Мне и самой душно, – вздохнула она тогда, а в сердце вспыхнула надежда.

В ту ночь разговора не получилось, и потом, и потом тоже, но не теперь. Пришло время обратиться с просьбой, услышать ответ, хороший, плохой ли.

– Эх, и ядрёная же ты деваха! – Барагуз отваливается, тяжело дышит.

Рута сводит ноги, ничего уже не пьянит, да и пьянило ли? Устала, как же она устала…

– Возьми с собой, как соберёшься отсюда уходить, – вот и просьба, но голос, её ли это голос?

– Не понял…

– Всё ты понял…

– Даже так? – Барагуз ухмыляется, в глазах злой огонек. – Хорошо, я подумаю.

Рута не настаивает, не хочет показаться жалкой. «Подожду, – думает она, – в Горячую всегда успеется».

Ждать приходится долго: проходит месяц, другой, дело к зимнему пику, когда зиму сменит межа, самое особенное время года, оно же и первое из пяти. Порой накатывает, тянет рассказать обо всем Тарнуму, тогда Рута вспоминает ночь с Барагузом в Гнезде, в подробностях вспоминает, и желание рассказать сразу же пропадает. С Барагузом с той ночи виделись раза три или четыре, да и то, впопыхах как-то. Готовится ли он к тому, чтобы покинуть посёлок? Хотелось бы думать. Домашние хлопоты помогают отвлечься, Рута уходит в них с головой: если не стиральное дерево, то швейный механизм, оснащённый ледяными иголочками, если не швейный механизм, то кухня с морозильным кубом, скалкой-самокаталкой и прочими подобными полезностями. Айрис навещает часто – чаще, чем хотелось бы – и одна приходит, и с Маклаем, и с Нином. Что-то почувствовала? Скорее всего, да только поздно уже, слишком поздно. Так ли, иначе, но в починке Рута больше не останется.

– Я за тобой, – Барагуз пробирается в дом ночью, появляется в спальне.

– С ума сошел! – Рута вскакивает, – а если бы муж?

– Обижаешь, крошка, всё схвачено.

– Но с ним же ничего плохого?

– Нет, конечно, или я похож на душегуба? Поторапливайся, собирай узелок.

– Что, прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас, – отвечает Барагуз резко. – С севера большая баржа идет, нам с ней по пути.

– Так, а что взять? – Рута мечется.

– Тебе видней, крошка. Если есть хороший оберег, бери, их на реке много не бывает.

Рута хватается за кусочек артефакта на шее, тут же отдёргивает руку, словно обжёгшись. Снимает цепочку, засовывает под подушку. Не её это вещь, нет, не её. Она – мягкий лёд для лепки, а тут камень, для твёрдого человека. Тарнум найдёт, Тарнум поймёт, Тарнум выдержит.

– Так есть амулеты?

– Есть, и ценности тоже есть, но там шкатулка хитрая…

– Хитрые я люблю, – подмигивает Барагуз, – показывай.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:12.
Ответить с цитированием
  #8  
Старый 03.03.2016, 12:11
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год двадцатый] Вторая мать:

Хлада, город-порт Тёплая Гавань

[1]

И улочка кривая, и домик самый скособоченный – значит, то самое место. Идти сюда одной было опасно даже днём, но ждать больше Рута не могла. Ребят Виргила не решилась просить, а девчонок просить себе дороже: будут потом судачить, зачем ей алхимица понадобилась, сойдутся, понятное дело, на одном, на этом самом. Куда же Натала запропастилась? Второй месяц нет. Она бы выручила, за ней, как за каменной стеной. Главное, что вынесла Рута из плавания по Горячей: женское легко переплавляется в мужское, мужское – в женское.

Дверь была приоткрыта, Рута толкнула, переступила кривой порожек, спросила:

– Можно?

Грубо сколоченный стол, за ним старуха – страшная, как есть страшная. Глубоко посаженные глазки, нос крючком, бородавка на подбородке, да ещё с волосками…

– Заходи, – прокаркала, поправляя лохмотья.

У стола на треноге стоял котелок, в нём что-то булькало, исходило зелёным парком. Под потолком пучки высушенных трав, свисают гирляндами, на полу бусы и шкуры, клубки шерсти и мотки проволоки, кристаллы и фигурки, вырезанные из корней.

– Здоровья, бабушка, – Рута поклонилась, – долгих лет…

– Чего хотела?

– Мне бы артефакт…

– Если чадо вытравить, то шуруй отседова, запрещено теперь! Али не слышала, что хладовлад повелел? Брюхатых не принимать, содействия им не оказывать, повинные да будут посажены, кхе-кхе, на кол.

– Нет, мне не вытравить, – быстро сказала Рута, – мне от кошмарного сна.

– С этим тоже шутки плохи, – старуха воздела скрюченный палец, – эфирный уровень, понимать надо.

– Не откажи, бабушка, – Рута всхлипнула, – пропаду я…

– Ну, не реви, не реви, – смягчилась алхимица, – помогу, чем смогу. Расплатиться-то есть чем?

– Дерево у меня, – Рута положила на столешницу два бруска, подумала, добавила третий.

– Не люблю дерево… – проворчала старуха, – ну, да ладно.

Попробовала каждый брусок на зуб, два отложила в сторону, один бросила в котёл. Варево тут же сменило цвет с зелёного на смолянисто-красный, приятно запахло хвоей.

– А оно сразу поможет, – спросила Рута, – или нужно будет ещё раз приходить?

– Зависит от того, как много выпьешь варева, как быстро деревяшки сгрызёшь, кхе-кхе.

– Что, правда?

– Нет, кривда, – хрипло рассмеялась алхимица, – шуткую я.

Над котлом уже поднимались красные и жёлтые пузыри, лопались, разбрызгивая искры.

– Как красиво… – залюбовалась Рута.

– Вон тот кристалл подай, – сказала старуха, – рядом с веником из душицы.

– Этот?

– Да не этот, дурёха, который в носке недовязанном!

– А, поняла.

Рута протянула длинный прозрачный кристалл с четырьмя гранями, алхимица быстро прочитала над ним заклинание, бросила в котелок. Вспух большой пузырь, лопнул, разлетелся на искорки. Старуха, ловко орудуя деревянной ложкой, достала кристалл со дна, ухватила двумя пальцами, осмотрела. Из прозрачного тот стал молочно-белым, увеличился, самое меньшее, вдвое.

– Вот, держи. Как применять, знаешь?

– Положить под подушку, – отчеканила Рута, заворачивая волшебный предмет в тряпицу, – так всю ночь и спать, не вынимая.

– Правильно, – алхимица покивала. – Сон ярким будет до необычайности, но больше уже не повторится.

– Кристалл разбить потом?

– А как хочешь, можешь и разбить, без разницы.

По дороге домой Рута не удержалась, заглянула на аллею хладовладов. Отсюда лучше всего был виден замок правителя, не уставала им восхищаться – башни из волшебного льда сверкают, словно алмазы, конусы крыш из синих торосов, кажется, проходят сквозь небо. Хладовлады минувших эпох смотрели на замок вместе с ней: кто-то опирался на меч, кто-то держал на плече булаву, кто-то сидел на снежном медведе. Высеченные изо льда, они как нельзя лучше соответствовали своему титулу. Имён Рута не запоминала – зачем? – тот для неё так и был Мечником, тот – Крепышом, а этот – Наездником-на-Медведе.

До сих пор не верилось, что она в столице, Тёплой Гавани. Погода теплее, это уж точно, а вот люди наоборот – сложно бы здесь пришлось, если бы не Натала. Домик её, Наталы, недалеко от стены – пусть крохотный, зато какой уютный! Поперечная перегородка делит его на две комнаты, точно посередине в перегородке арка, и сразу от входа видно большое окно, с листами волшебного льда в переплёте. В первой комнатке слева кухня, справа – камин, на полу огнеупорная шкура какой-то гигантской ящерицы. Во второй комнатке слева кровать, справа – уборная, у окна – складной столик. В первой комнатке у перегородки два комода, крючки для одежды, полки для обуви, с обратной же стороны на перегородке укреплено оружие: кинжалы, метательные ножи, даже звёздочки в четыре луча. Прикасаться к оружию Натала запретила строго-настрого, Рута и не прикасается, ибо зачем? Таким не то что порезаться – зарезаться недолго!

Закрыв дверь на все запоры, Рута освободилась от верхней одежды, прошла к столику у окна. Шторы задёрнула, артефакт устроила между баночек с притираниями. Под подушку его определила уже перед самым сном, сама ложиться не торопилась, взялась за пасьянс. Сойдётся, или нет? Круги к овалам, квадраты к звёздам, переворот… звёзды к овалам, круги к квадратам, переворот… сошлось! Значит, и с избавлением от кошмарного сна должно получиться, хотя много о таких артефактах страшного говорят. А видеть один и тот же кошмар на протяжении года разве не страшно? Нет уж, хватит с неё, будь что будет. Голову на подушку кладёт, будто на плаху, светильник на столике горит до утра.

[2]

Рута и Барагуз в крохотной каютке, на жёстких лежанках, разделяет их узкий, в пару шагов, проход. Со стороны головы большая скрипучая дверь, со стороны ног сундучок под скарб, прикрученный к полу. Воздух тяжёлый, с вонью ржавчины, с трудом входит в горло, с трудом выходит из лёгких. Рута чувствует, что ещё немного, и задохнётся, потому поднимается, проходит сквозь дверь. Каютки охватывают кольцом трюмы, трюмы охватывают кольцом машинное отделение. На миг стены становятся для Руты прозрачными, видит в центре машинного отделения огромный артефакт-механизм, крутящийся огненным колесом. Так вот оно какое, сердце баржи!

Рута следует дальше, узким трапом поднимается на верхнюю палубу, пролезает сквозь люк. Четыре высоких борта, четыре шпиля-оберега по углам, с красными огоньками в навершиях. Основную часть палубы занимает груз – сложенные штабелем брёвна, меньшую – надстройки, вроде капитанской каюты, камбуза, голем-склада.

– А ты что здесь делаешь? – капитан Вульм появляется словно бы из ничего, хватает за плечо.

– Я недолго, – лепечет Рута, – я подышать…

Глаза у капитана в красных прожилках, серая кожа в язвочках, волосы тоже серые, свисают сосульками. Голос же подобен грому, грохочет на самое ухо:

– Надышишься, сукина дочь, ты здесь такого надышишься!..

– Ещё немного, мой дорогой, и погубят её не вредные испарения, а твои вопли…

Это говорит женщина, выглянувшая из голем-склада – волосы острижены коротко, морщинки в уголках губ, уголках светло-зелёных глаз. Ещё мгновение, и она рядом с капитаном и Рутой – высокая, одета в мужское, через плечо перекинута перевязь с метательными ножами.

– Отцепись, Натала, – Вульм неохотно отпускает плечо Руты, – не лезь не в своё дело.

Дав знак Руте, чтобы стала за спину, Натала улыбается капитану:

– С твоего позволения, я о ней позабочусь.

– Как знаешь, – на ременной петле у Вульма большой молот-киянка, забрасывает на плечо. – Моё дело – предупредить.

– А он прав, – говорит Натала после того, как капитан скрывается за штабелем брёвен, – здесь опасно.

– Знаю, – Рута вздыхает, – но внизу так тесно, так душно...

– А ещё скучно, – кивает Натала. – Пошли, кое-что покажу.

Стоит им подойти к борту, как ночь сменяется днём, мир, до того чёрный, меняет краски: чёрной остается только река, серый берег переходит в серое же небо, на нём белый глаз Игнифера.

– Сейчас будут мамонты, – говорит Натала голосом Айрис, – не пропусти.

Баржа с лохматыми исполинами проходит быстро, Рута смотрит во все глаза. Девочкой она мечтала увидеть – хотя бы одного, хотя бы издалека! – как же долго пришлось ждать, пока мечта исполнится.

– Какие красивые, – шепчет, вцепившись в обледеневшую кромку борта, – какие могучие…

Снова опускается ночь, звёзды на чёрном небе, звёзды в чёрной воде, Рута просит:

– А можно Чистое озеро увидеть? Ну, пожалуйста!

Натала к чему-то прислушивается, качает головой:

– Нет, пора тебе возвращаться в каюту.

– Но почему?

– Почему да почему – скрипов, что ли, не слышишь?

Появляется Вульм – снова из ниоткуда, отпихивает Наталу в сторону, грохочет:

– Дай-ка я!

Вскинута киянка, удар, и Рута, не успев даже ойкнуть, проваливается на свою лежанку. Барагуз как спал, так и спит, только на другой бок перевернулся. С Рутой же после удара что-то случилось, как бы проснулась во сне: знает, что будет дальше, во всех подробностях знает. Порывается было разбудить Барагуза, предупредить, но понимает – нельзя. Если нарушит ход сна, тот сломается, будто баржа, и затонет, забирая с собой. Потому Барагуза Рута не трогает, и вообще тихо сидит, лишь одну вольность себе позволяет: делает перекрытия баржи прозрачными.

– Скрип-скрип, – юркие рыбки скребут длинными заостренными хвостиками о днище, – скрип-скрип...

Это – мечехвосты, а где они, там завсегда и крупная гадина. Вот и она: на глубине под баржей проплывает нечто, похожее на очень большое бревно, спереди и сзади – полные игольчатых зубов пасти, тело покрывает чёрная чешуя. Вынырнув позади баржи, гадина поднимается над водой, словно змея, стоящая на хвосте, издаёт свист, от которого режет уши.

– Разрази меня гром, амфисбен! – кричит Вульм, – да какой здоровущий-то, стерва!

Гадина отплывает, становится, ухватившись пастью за пасть, колесом, колесо мчится на баржу… Удар!

– Натала, сыть рыбья, где големы? – капитан не менее страшен, чем амфисбен.

– Оснащаю! – доносится со стороны склада.

– Коломёты им всем, коломёты! Иной снастью эту зверюгу не проймёшь!

– Не дура, сама поняла!

Из капитанской каюты тем временем появляются алхимики: Кунг и Дурной Глаз. Лица у них похожие – плоские, будто ударили сковородой, Кунга отличает большая белая борода, заплетенная в две косицы, Дурного Глаза – чёрное бельмо.

– Поторопитесь, господа чароделы, – гремит Вульм, – потопит нас эта зверюга!

Кунг становится с одного угла баржи, Дурной Глаз с другого; у Глаза простой ледяной жезл, у Кунга – посох с круглым навершием, сплетённым из проволоки, в нём, как в тюремной клетке, мечется огонёк. Алхимики выкрикивают заклинания, на водную гладь опускается огненный ковёр, его прошивают ледяные копья. Разъярённый, амфисбен наносит удар такой силы, что баржа кренится, часть брёвен переваливается за борт.

– Вот же нечисть! – размахивает молотом капитан, – язва гнойная!

Натала выводит големов-стражей, расставляет по левому и правому борту. Как обычно, по двое: один стреляет, другой заряжает.

– Что случилось? – внизу, в каютке, Барагуз просыпается, трясёт головой.

– Я не знаю… – Рута отводит глаза.

Два угловых стержня потухли, с левой стороны баржа потеряла защиту. Амфисбен вгрызается в боковой борт, другую пасть перекидывает на палубу. Проглочен один голем, другой, затем и капитан, бросившийся на гадину с киянкой. Алхимики бьют совместным заклинанием – огненной сферой, исторгающей ледяные стрелы, сбивают тварь с баржи.

– Он вернётся, – говорит Кунг Дурному Глазу, – ибо вкусил крови. Нужно восстановить стержни, иначе погибнем.

– Я пуст, – отзывается тот, утирая тыльной стороной ладони кровь из-под носа.

– У меня сил достанет, но лишь на один, – Кунг смотрит на огонёк в навершии посоха.

– Есть два латентных среди пассажиров, помнишь?

– А это выход… – Кунг оглаживает бороду. – Свою же силу сохраню для боевого заклинания.

Наверх их выводит Натала: Барагуз озирается, как загнанный зверь, Рута идёт к своему стержню спокойно. Алхимики берут крупицы заключённой в них силы, разжигают пламя охранных чар.

– Что бы ни случилось, не сходите с места, – предупреждает Кунг, – вы теперь и есть стержни.

Амфисбен появляется с того угла, где Барагуз, поднимается над баржей, клацает зубами. Кунг рядом, делает над навершием посоха пассы, приговаривает:

– Сейчас, я сейчас…

Однако, Барагуз не выдерживает – срывается с места.

– Стой! – Натала пытается его удержать, но отлетает в сторону.

Один из големов разворачивается, стреляет, кол меняет в полёте направление, догоняет человека, пробивает насквозь. Барагуза бросает на борт, какое-то время он за него держится, затем переваливается.

Рута тоже пробита колом, колом боли. Сама не понимает как, но держит два стержня сразу, а они пьют её, пьют.

– Ты должна выстоять, – голос Дурного Глаза над самым ухом, – должна…

Кунг тем временем заканчивает заклинание, бросает огненный шар. Амфисбен выдерживает и его, но панцирь защитных чар наконец-то лопнул, разлетелся осколками. Первый же посланный Наталой кол пронзает гадину насквозь, вылетает с другой стороны.

– Так тебе, сучий потрох! – ликует женщина, – и ещё получай!

Руте уже не больно, только холодно, закрывает глаза. И просыпается. Суёт руку под подушку, достаёт четырёхгранный кристалл – тот угольно-чёрный, уменьшился вдвое.

[3]

На площади Правосудия не протолкнуться – очередная казнь. Руту Розамунда сюда привела, жужжит на ухо:

– Ох, и лютый новый хладовлад, ох, и лютый! Остроги, говорят, теперь и в мерзлоте будут, и у Хребтов даже, представляешь?

Под крики и улюлюканье на эшафот выводят трёх арестантов, смотреть на них страшно: заросшие, грязные, с пустыми глазами.

– Слушайте, слушайте! – звонкий голос глашатая. – Банда Лукана, пираты ничтожные, пантеону противные, да казнены будут! Вероломные барж расхитители, тридцати трёх починков погубители, убийцы и кровопийцы…

Толпа ярится, но умолкает, стоит на эшафот подняться палачу. На голове у того острый колпак, в руке кистень с шипастым ледяным шаром. Свита, послушная его приказу, приковывает преступников к столбам, те безучастны, будто уже мертвы.

– Ставлю, что первым среднего приколошматит! – выкрикивает долговязый парень, едва не заехав локтем Руте в нос.

– Нет, первым того, что справа, ставлю на него! – вопит кто-то с другой стороны.

На удар игольчатого шара, и хряск, и брызги крови Рута уже не смотрит – не на что там смотреть.

– Пойдём отсюда, – бросает Розе, – с меня достаточно.

– Нет-нет, ты что, никуда я не пойду, – отмахивается та, – самое же интересное!

Ну, нет, так нет – Рута высвобождается из крепких объятий толпы. Та отпускать не хочет – тянет назад, теснит, но куда там! У Руты хорошая школа: таверна «Красные сапожки», танцует там семь дней в декаду, как и Роза, и другие девушки. Моряки – они же народ горячий, не зазеваешься. А зазеваешься, вмиг на каком-нибудь судёнышке очнёшься, пускаемой по кругу, как бутылка рома.

– У меня сцена, а не дом терпимости, – не устаёт напоминать Виргил, хозяин таверны, да только кто его слушает.

Руте и самой не уберечься бы, если б не покровительство Наталы. Её суровый нрав по всей округе знают, связываться дураков нет. Натала в «Красные сапожки» и определила, узнав, что в Тёплой Гавани у Руты никого.

– Первое время у меня поживёшь – и не перечь! Ты, детка, всех нас спасла, а я, заруби на рыжем своём носике, долгов не забываю.

Рута только кивает, робея под суровым взглядом.

– Осталось решить, куда тебя пристроить… Ну-ка, повернись, руки подними… Угу, вполне, вполне… Танцевать любишь?

– Да…

– Вот танцевать и будешь, Виргил с радостью примет. Уж я позабочусь, чтоб с радостью, и никак иначе.

Впрочем, одними танцами дело не ограничивалось: поклонниками Рута обзавелась быстро, с несколькими из них связь была на чуточку больше, чем дружеской. О жизни до побега пыталась забыть, вырвать её из себя – одно с лёгкостью вырывалось, другое сидело крепко. Тарнум не только не забывался, ещё и сниться начал; во сне ничего не говорил, просто стоял и смотрел. Поступила Рута проверенным способом: пошла к алхимице, попросила кристалл. Так же избавилась от сна о родительском доме, с тремя комнатами и большой печью, сложенной из блоков волшебного льда. То ли дело замок хладовлада-правителя, из тех же блоков сложенный, не отказалась бы и во сне видеть каждую ночь.

К аллее хладовладов Рута и направлялась, но что-то кольнуло, и развернулась, к домику Наталы бросилась. Не обмануло предчувствие: застала хозяйку дома, перебирающей ножи.

– А, вот и ты, – сказала Натала, – как раз попрощаться хотела.

– Что-то случилось? – спросила Рута.

– Да, есть немножко, – в ножны на наруче отправился трёхгранный стилет, – насторожили хладовлада некоторые мои дела. Стало быть, небольшое морское путешествие не помешает.

На мгновение Рута застыла, закусила губу, затем выпалила:

– Возьми с собой!..

– С чего бы?

– И море хочу увидеть открытое, и земли другие…

Натала сперва нахмурилась, но потом усмехнулась:

– Ха! И сама такая, не могу долго на одном месте! Добро, беру с собой, если успеешь за минуту собраться…

Рута успела, через четверть часа были в порту. В кораблях чуточку уже разбиралась, подумала: «Какой же? Та пузатая бирема, гружёная с верхом? Тот грозный ледоход? А может, тот быстроходный корвет?» Нет, свернули в сторону простой големной галеры.

– Не знаю, обрадуешься ли, – сказала Натала, – но в попутчиках у нас старые знакомые...

Пояснения не требовались – Рута увидела два плоских лица, отличительный знак восточной расы, ундинионцев. Кунг и Дурной Глаз. Обрадовалась ли? Уж точно не огорчилась, ведь плохие воспоминания о плавании по Горячей вырваны вместе с кошмарным сном.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:14.
Ответить с цитированием
  #9  
Старый 03.03.2016, 12:12
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год двадцать второй] Второе рождение:

Синглия, город-порт Декабрина

[1]

Жил Кунг в башне, стояла башня в предместьях города – невысокая, сложенная из камня, с зубчиками. Как в Декабрину приплыли, алхимик пригласил к себе, предложил у него и остаться, Рута от предложения не отказалась. Что она, дурочка, что ли, от такого отказываться?

Ярусов в башне три: на верхнем у Кунга личные комнаты и мастерская, средний – гостевые покои, нижний – кухня, баня, голем-склад, и тому подобное, хозяйственное. Рута, понятное дело, расположилась на среднем, выбрала себе комнатку самую приятную. Во всю стену, противоположную двери, лист волшебного льда, оправленный в оконную раму, благодаря чарам кажется, будто и правда окно. Вид из этой диковины открывается на море и утёс вдалеке, щербинками в утёсе – гнёзда грифонов. Создания крупные, с человека размером, из «окна» видятся крошечными, будто стрижи. Пол застелен ковром, с ворсом по щиколотку, кровать – тенётой, нежной тканью, получаемой от пауков-вышивальщиков. Изначально и не ткань вовсе, а паутина, как рассказывал Кунг, ценится очень дорого. В общем, приятно, одно слово, приятно!

Уютно устроившись на кровати, Рута раскладывает пасьянс – свой любимый, «Огненное колесо». Круги к овалам, квадраты к звёздам, переворот… звёзды к овалам, круги к квадратам, переворот…

– Рута, к тебе можно, маленькая? – осторожный стук в дверь, голос с лёгким гортанным акцентом, – хочу поделиться успехом.

Она быстро собирает колоду, убирает в ларчик, поправляет батистовую ночную рубашку:

– Да, конечно, я не занята.

Кунг входит: в правом глазу линза, какие используют ювелиры, в руках стрела, разгорячён.

– Посмотри на наконечник, что скажешь?

– Не знаю… – Рута пожимает плечами, – зелёным чуточку светится, словно гнилушки.

– В самую точку, маленькая, в самую точку! – плоское лицо алхимика озаряет улыбка. – Краак заказал снасть для охоты на гарпий, а с гарпиями, сама знаешь, шутки плохи...

– Краак? – морщит нос Рута, – это тот ярл, похожий на борова?

– Да… то есть, нет, не стоит сравнивать его с боровом, – Кунг хмурится. – Слушай же, что говорю!

– Да-да, хорошо, – Рута послушно смотрит на кончик стрелы.

– Так вот, сперва ничего не получалось, даже близко не удавалось подобраться, но стоило мне соединить камнесталь с настоем инеистого щавеля, как заклинание сложилось! Именно щавель, именно в наших широтах даёт интересный эффект…

Разговор, который вернее назвать монологом, продолжается ещё долго, заканчивается, как обычно, в постели. Любиться с Кунгом – нечто особенное, но сравнение Рута быстро нашла: грифон. То спокойный полёт, то падение камнем вниз, то острые когти боли, то мягкие подушечки ласки. После он, по обыкновению, курит трубку, она, по обыкновению, спрашивает о разном. Ответы всегда обстоятельные, слушать одно удовольствие. И не столько в новых знаниях дело, сколько в том, чтобы снова почувствовать себя маленькой девочкой.

– Вот ты говорил о щавеле, он же волшебный, так? – воркует Рута. – Чем тогда волшебные растения отличаются от артефактов?

– Начну издалека, – Кунг выпускает колечки дыма, – позволишь?

– Конечно, люблю, когда издалека.

– Вот и славно. Суть волшебства, как я тебе объяснял, в Ихоре. Урок с матрёшками, надеюсь, не запамятовала?

– Да помню я, помню, – Рута хихикает. – Если ковырять от самой маленькой, которая в серединке, которая самая главная, то можно проковырять дырки во всех остальных – это и есть Дыра.

– Именно, – кивает Кунг. – Мы же, алхимики, взаимодействуем с Ихором на уровне самой большой матрёшки – матрёшки мира физического.

– То есть, – Рута проводит над головой круг, – вот этого.

– И опять верно. Теперь отвечу на вопрос.

– Да уж, хотелось бы, – вздыхает Рута, – пока я не забыла, о чём спрашивала…

– Терпение, маленькая, терпение, – Кунг смеётся. – У волшебных растений и животных отец один – Ихор, у артефакта отцов два – Ихор и алхимик, вот в чём отличие. Обработать волшебный камень может и ювелир, изготовить артефакт – исключительно мастер предметного волшебства.

– Ах, вот оно что…

– Да, суть именно в этом. Работая с вещью, алхимик в прямом смысле вкладывает в неё частицу себя, частицу своей силы.

– Значит, – спрашивает Рута, – для создания артефакта высокой силы нужен же и высокой силы чародей?

– В самую точку.

– А вот если слабые алхимики объединятся и создадут один совместный артефакт, разве не возрастёт от этого его сила?

– Нет, силы чародеев не складываются, вещь будет на уровне самого из них способного. Такие артефакты называют артельными, многие алхимики – в том числе и я – и артефактами их не считают. К этому разряду, кстати, относится и сердце голема, отлично тебе знакомое…

Дальше Рута не слушает, только делает вид. Спустя несколько минут проверяет, сладко потянувшись, не вернулась ли сила в артефакт, данный Кунгу от рождения. Вернулась, никаких сомнений, и вскоре на постельное ложе опускается грифон...

[2]

Рута на пристани, любит здесь бывать. «Люди как корабли, – думает она, глядя с одного из пирсов в бесконечную синь. – Одни маленькие, другие – большие, одни плывут строго проложенным курсом, другие – как придётся». Путешествие от Тёплой Гавани до Синглии снится ей часто, жемчужина воспоминаний. Рута поднималась ночью на палубу из-за звёзд, Кунг – из-за бессонницы, но общий язык нашли быстро. Алхимик не только показал созвездия круга, ещё и рассказал о каждом, затем пришла очередь легенд и хроник. Больше всего Руте запомнилось предание о Кровавом времени.

– Известно, что после Разделения люди пробудились близ Ивинги, величайшей из рек Играгуда, но оставаться там было нельзя.

– Из-за Дыры?

– Именно. Тогда цверги изготовили для людей невероятных размеров корабли – ковчеги, уплывали те в трех направлениях: на север, на восток, на юг...

Государство на острове Синглия имя острова и носит, ещё называют Северным Островом, или же просто Островом. По впечатлениям Руты, Синглия всегда с кем-нибудь, да воюет, а если не воюет, то к войне готовится. Взять ту же Северную Ленту: была ведь колонией поначалу, за свободу пришлось платить кровью, и большой. Как рассказывал Кунг, было пять Северных войн, и все очень жестокие. К счастью, теперь между Державой и Лентой союз, незыблемый и нерушимый, грифон и снежный медведь заодно.

Рута наблюдает, как легионеры поднимаются по сходням на палубы «грифов», боевых кораблей, взмахивают короткими мечами, возглас на всех один: «Слава боеводе, слава!» Зачарованная слитным движением отрядов, она пытается вспомнить, кому объявлена война на этот раз. Какие-то острова в морях Студёного океана, Канаки и Оем, кажется. Один известен птицами с железными клювами, другой – дикарями-людоедами, если она, опять же, ничего не путает.

Знакомство с капитаном галеры, Браном, убедило в одном: неизведанного в мире океан, изведанного – капелька. Байками Бран сыпал, как из рога изобилия, а Рута не уставала слушать.

– Эй, красавица, слышь-ка, о Блуждающем острове тебе ещё не рассказывал! А история знатная, да-а.

– Ты бы за штурвалом лучше следил, красавец, – ворчит по привычке Натала.

– Не встревай, женщина, – отмахивается Бран, – не с тобой разговор.

– Стало быть, за красавицу ты меня не считаешь? Ну, хоть за женщину, и то хлеб…

– Не обращай на эту гарпию внимания, – капитан подкручивает ус, – сюда слушай. Сказывают, есть в морях Внешнего океана хитрый такой островочек, на месте ему не сидится, сегодня здесь, завтра – там, да-а…

– Собеседница твоя и сама как тот островок, – усмехается Натала, – сегодня здесь, а завтра – там!

– Не гневи меня, женщина, – рычит Бран, – за борт же сброшу!

– Хорошо, хорошо, уговорил, пойду големов проверю, – Натала воздевает в жесте примирения руки. – А то один с левой стороны совсем унылый, да-а…

– Значится, на чём это я… – капитан поправляет повязку через левый глаз, – а, ну да, Блуждающий остров. Сказывают, талисманов там видимо-невидимо, сокровищ – выше крыши, что на башне, и если тот островок сыскать, разбогатеешь в один миг, да-а…

Рута провожает «грифы» взглядом, время возвращаться в башню. Как же там стало скучно! Кунг занят важным исследованием, очень важным, внимания не уделяет ни малейшего. Сбежала бы, да некуда. Почему, ну, почему Натала не взяла с собой?

– А ты неплохо здесь устроилась, как погляжу, – Натала осмотрела комнату, постучала согнутым пальцем по «окну», – я попрощаться.

– Уплываешь? Так скоро?

– Да, очень выгодное предложение. И, предваряя твой следующий вопрос: со мной нельзя.

– Почему?

– На Беллкор плывём, а там последнее время неспокойно. Что-то большое затевается, верь мне, схлестнётся север с югом.

– Береги себя, – Рута порывисто обняла, – и спасибо за всё…

– Только соплей не надо, – Натала неуверенно похлопала по спине, – не люблю я их, знаешь же. Будь умницей, детка, пантеон даст, ещё свидимся...

Прихотливые улочки Декабрины, Рута не спешит, подолгу задерживается у торговых рядов. Приценивается к серёжкам из жемчуга, когда гремит взрыв, земля вздрагивает. Огненная кисть раскрашивает небо красным, с той стороны раскрашивает, где башня Кунга. Рвётся крик, но Рута молчит, нужно бежать, но стоит. Как же сделать шаг, как сдвинуться с места?

У башни она через час, осталось от башни мало: камень, растёкшийся, будто вода, земля, спёкшаяся камнем. Рута чувствует жар, идущий от развалин, и на щеках тоже жар – слёзы, а мимо пробегает сорванец с осколком волшебного льда, в осколке – небо с утёсом грифонов...

[3]

Пристань Декабрины быстро удаляется, набравший ветер в паруса катамаран мчится стрелой. Рута стоит, облокотившись на поручни левой кормы, с правой что-то кричит Тай, размахивает руками.

– Наше направление… – разбирает она, – на запад!

Да уж, не поспоришь, хотя до сих пор Руте не верится, что плывёт в Играгуд, увидит волшебную страну цвергов своими глазами.

– Девочек не забыла покормить?

Подходит Ядвига, недовольная и злая, как всегда. Короткое кнутовище стека похлопывает по бедру, тёмные волосы зачёсаны назад и убраны под заколку, карие глаза, как камешки.

– Да, конечно. Лира, с хохолком которая, злющая до невозможности, палец едва не откусила.

– Она на море всегда такая, привыкай.

Оставшись одна, Рута искала работу, долго не могла найти ничего подходящего. Затем повезло – вовремя заметила объявление, очень яркое, с четырьмя звездочками по углам, пятой в центре. Цирку требовалась танцовщица, причём срочно. Не теряя ни минуты, Рута отправилась в указанное место: на палубу стоявшего в порту катамарана. Как и объявление, раскрашен тот был ярко: борт левой палубы в звёздах, правой – в полосах, во всю длину левой кормы слово «звёздный», во всю длину правой – «свет». То есть «Звёздный свет» – название как корабля, так и труппы.

– О-хо-хо, посмотрим на тебя, – седоусый силач берёт за подбородок. Пальцы у него жесткие, шершавые, как неотёсанное дерево. – А личико ничего, хм, смазливое…

– Ага, мне тоже нравится, – говорит парень с лицом не менее смазливым.

– Мелочи, – ворчит усач, – нужно смотреть, как двигается. Давай, лисичка, спляши нам что-нибудь, а мы посмотрим.

– Что, прямо здесь?

– Кхм, а где ж ещё? Впрочем, если умеешь на воде отплясывать, возьмём без промедления…

Сбросив плащ, Рута показывает, что умеет, а умеет она немало.

– Во даёт! – парень корчит умильные рожицы. – Не знаю, как тебе, дружище Олдос, а мне девчонка по душе! Не хуже Хлои будет, упокой пантеон её пламенную душу…

– Речь о прежней танцовщице, так? – спрашивает Рута после танца, спрашивает с испугом. – Она погибла?

– Ага, разорвали гарпии, – парень продолжает дурачиться. – Я даже знаю, какая именно – самая из них главная…

– Заткнись, – говорит Олдос и парень тут же затыкается. – Спору нет, девчонка хороша, но выслушаем и другую половину.

– Звать их? – спрашивает парень.

– Зови.

Катамаран мчался всё быстрей и быстрей, причём на одних парусах. Рута с жадностью вдыхала солёный ветер, солёные же шуточки Тая, успевшего не только перебраться с правой палубы на левую, но и приобнять за талию, слушала вполуха. Материал парусов – булатик, ткань столь же эластичная, сколь и прочная, частица заключённого в ней волшебства расходится по полотну замысловатыми узорами. На случай безветрия два артефакта-механизма, и артефактов-опреснителей тоже два, и артефактов-кухонь. Плавание будет долгим, тут уж ничего не поделаешь, но безнадёжным его никак не назвать.

– Издеваетесь? – Ядвига постукивает кнутовищем по бедру, – она же хлипкая, как рыхлый снег, того и гляди, растает.

– Мнения аналогичного, – кивает Вурфин, худой горбоносый старик.

– Что же, паритет, – Олдос дёргает длинный ус, – за мной решение. Дам, кхм, девчонке шанс. Выдержит программу в Декабрине – возьмём в труппу, сломается – найдём замену.

– Не помню, Олдос, говорил ли, – восклицает парень, уже успевший шепнуть Руте, что зовут его Тай, – но ты определенно голова!

Она не сломалась, выдержала, хоть и тяжело пришлось. Больше всего досталось, как и следовало ожидать, от Ядвиги, сдувавшей пылинки с трёх своих гарпий – Лиры, Виолы и Флейты. С клоуном, наоборот, выступать было интересно, оказался им, во что Рута никогда не смогла бы поверить, угрюмый Вурфин. Тай ходил по канату, фокусничал и жонглировал, Олдос гнул камнесталь, разбивал кулаком глыбы волшебного льда, ну, и тому подобное. Рута же, помимо участия в номерах, уборки и прочего, танцевала, танцевала, танцевала. И теперь она в деле, пятый участник, так необходимый труппе, выступающей под знаком Хакраша.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:15.
Ответить с цитированием
  #10  
Старый 03.03.2016, 12:14
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год двадцать четвертый] Второе дно:

Играгуд, город-порт Кипелар

[1]

В небе над торговой площадью висят механические крылатки, от одной к другой тянутся транспаранты с ярко вспыхивающими объявлениями. На ближайшем к Руте можно прочитать: «Трактир "Три кита" – лучшая в городе морская кухня». Мешают транспаранты очень даже, потому что Рута и Тай на ходулях. Хорошо ещё, ходули из волшебного дерева – свалиться с таких почти невозможно. У Руты трико золотистое, у Тая – красный и чёрный ромб, её от палящего Игнифера защищает обсидиановая звёздочка, его – зачарованный тенётовый платок. Переговариваются они по длинноговорителям, исполненным в виде обруча.

– Не спи, лисичка, кинь «птичку» в музыкантов!

– По-твоему, это музыканты? – фыркает Рута. – Верь мне, я бы предпочла Лиру, Флейту и Виолу!

На подиуме троица, у каждого в руках большой мясистый лист. У первого из «музыкантов» листок волнистый, с колком и струнами, пиликает на нём, будто бы на скрипке, у второго – зубчатый, водит сверху вниз стальным прутом, у третьего – ни дать ни взять лопух, бьёт колотушкой. Рута тянет с пояса свёрточек величиной с конфету, в такой же яркой обёртке, дёргает за нить, подбрасывает. С лёгким хлопком в небе появляются соловьи, целая стайка, разливаются на все голоса, затем взрываются один за другим, распадаясь на десятки крошечных колибри. Колибри собираются в буквы, буквы вспыхивают, висят в воздухе какое-то время. Зеваки внизу громко хлопают, свистят, читают, водя пальцем: «Сегодня и только сегодня, не пропустите! Сладкоголосые сирены на четвёртой южной арене».

Прилавки более чем разнообразны: угол хиромантов отмечает огромная ладонь, вырезанная из друзы кристалла, торговцу зельями помогают живые щупальца, продавец сладостей защитил товар от мух и ос липким зонтом, звездочёт принимает в шатре-обсерватории.

– Эй, подружка, у меня тут неприятности, – звенит в обруче голос Тая, – муравьище с крючницей схватились, сожги их Страфедон!

– Ух, ты! – выдыхает Рута. Взглянуть бы, хоть одним глазком, но как не задирает голову, шатёр-обсерватория перекрывает весь обзор. Вот его бы Страфедон спалил, было б хорошо!

Как крючница, так и муравьище – животные волшебные, созданы при помощи чар. Первая – увеличенная до размеров коровы мокрица, второй – увеличенный до тех же размеров муравей. Используют и крючницу, и муравьища для перевозки товаров – можно напрокат такую животинку взять, с почасовой оплатой, можно, понятное дело, и купить. Стоят они дорого, потому и чар накладывают много – в том числе, чтоб ни на кого не нападали, однако, случается, находит и на них.

«Хорошо же, – думает Рута, – свою потеху устроим, раз поглядеть не получается!» Над шатром-обсерваторией подброшен свёрточек, на полнеба вырастает бык со шкурой, как у ящерицы, по шкуре надпись на западном наречии: «Смертельный номер! Человек против динотавра! Каждый вечер на третьей восточной арене!».

– С ума сошла! – вопит Тай, – меня вот-вот растопчут, а она – хлопушки!

– Да не случится ничего с тобой, – хихикает Рута, – ты же акробат. А акробаты, сам говорил, всегда на четыре точки приземляются!

– Ага, на четыре головы, – раздаётся в обруче шипение. – Ну, погоди у меня, лисичка, отведаешь хлыста…

Большой зеркальный купол занимает место точно в середине площади, разбрызгивает во все стороны игниферовы лучи. Руту так и подмывает подбросить над ним хлопушку, посмотреть, что будет. Рука сама собой тянется к поясу, хлопает по нему, возвращается. Нет уж, дудки! Цверги – не люди, шутки лучше не шутить. Скорее всего, хлопушка и не взорвётся вовсе, но может взорваться и площадь, не исключено же.

– Не знаешь, случаем, для чего эти купола нужны? – спрашивает у Тая, когда тот догоняет.

– Тебе не всё равно?

– Любопытно же!

– Ну, не знаю, склады какие-нибудь…

Складов на торговой площади хватает и без зеркальных куполов: галереи в виде вытянутых мыльных пузырей и кристаллические кубы, коконы со стекающей со стенок слизью и покрытые инеем морозильные камеры. Отдельный ряд занимают голем-склады, здесь же артельщики – собирают сердце на заказ. Тай срывает с пояса хлопушку, подбрасывает на ладони.

– Может, не стоит? – предупреждает Рута, – не любят алхимики лишний шум.

– Чего бояться, мы же акробаты! – корчит рожицу Тай. – А акробаты всегда на все четыре приземляются, как кошки!

Вверх поднимается сотканный из света шар, взрывается дождём цветных осколков. Кружатся, как в калейдоскопе, собираются в слова: «Соревнование иллюзионистов на второй западной арене – вы не поверите глазам!».

– Да сколько можно! Держите их! Выбейте ходули!..

Со всех сторон рвутся гневные крики, прыгать и правда приходится, а потом бежать. Мимо лавок с амулетами, оружейных мастерских, парфюмерного угла, где можно приобрести духи и притирания хоть на каждый день из четырёхсот в году.

– Дурак! – Рута смеётся, бьёт кулачком в плечо, – ходули им оставили!

– Подумаешь, ходули, – Тай поправляет платок на шее, – новые выдадут.

Бесконечной площадь только кажется, есть у неё край, уже близко. Слышно движение по оживлённой магистрали, видны пики цитаделей по другую сторону, вот и подземный переход. Прежде чем спуститься, Рута подбрасывает последнюю на сегодня хлопушку, та разворачивается искрящимся серпантином, можно прочитать: «Арены Кипелара приглашают на ежегодный фестиваль циркового искусства».

[2]

Стены зала обшиты кристальными панелями, о цене которых можно только предполагать, длинные столы составлены квадратом, под самым куполом крест-накрест два каната. Рута, жонглируя ледяными булавами, скользит по одной диагонали, Тай, жонглируя факелами, по другой. В центре составленных столов клетка с открытым верхом, в ней гарпии, прикованные цепями к полу. То щёлкают игольчатыми зубами, то принимаются верещать в три голоса, то налетают друг на друга, размахивая когтями-крыльями, то смотрят, пылая алыми глазами, вверх. Пересекаются канаты как раз над клеткой – щепотка специй к цирковому номеру.

– Нет-нет, – мотала Рута головой, – я на такое не согласна! Это же смертельный номер получается!

– Спокойнее, лисичка, – подмигнул Тай, – у меня есть средство…

В одной его руке появилась машинка, похожая на миниатюрный иглострел, в другой – жёлтый пакетик.

– «Радуга», так? – догадалась Рута, – но она же запрещена…

– Только крайние варианты, красный и фиолетовый, – возразил Тай, – остальные разрешены, если в умеренных количествах.

– Ну, не знаю… – Рута почувствовала себя мышкой, принюхивающейся к кусочку сыра в капкане: пусть и понятно, что подвох, но устоять перед искушением – никакой возможности...

– Поверь, после этого, – Тай зарядил в машинку жёлтую иголочку, – сможешь не то что по канату – по потолку ходить!

– А если мне станет плохо? – она уже обнажала руку для укола.

– Не станет, – заверил Тай с видом знатока. – Вся прелесть в том, что действие только на астральный узел, строго на один...

Принцип, сковавший города Плеяды в одну цепь, гласит: в движении – жизнь. Герб украшает акула – с огненным плавником, Кристальными зубами, чешуйчато-чёрным телом. Кушанья на четырёх столах, соответственно, расставлены так, чтобы не сидеть на одном месте, а переходить от стола к столу. Мужчины, негромко переговариваясь, щеголяют заключёнными сделками, дамы, унизанные украшениями, щеголяют мужьями и вечерними платьями. На канатоходцев смотрят скорее со скукой, чем с интересом, однако декада циркового искусства, не пригласить циркачей – плохой тон. Руте всё равно, смотрят на неё или нет, скользит слева направо, справа налево, булавы с каждой новой встречей на перекрестье по одной переходят к Таю, факелы – к ней.

– Расскажи ещё о «радуге», об астральных узлах, – попросила после того, как ощутила действие жёлтой иголочки, после танца на канате, танца на острие иглы.

– Да я и сам по верхам только, – пожал плечами Тай, – есть семь точек, каждая со своим цветом.

– Какой цвет у узла, такой и у «радуги», так?

– Ага, первый здесь, – Тай приложил руку к промежности, – цвет его – красный.

– Даже не буду спрашивать, – хихикнула Рута, – почему красная «радуга» под запретом.

– Давно хочу попробовать, кстати, – Тай приблизился, понизил голос, – но достать очень сложно…

– Ладно тебе, не отвлекайся, – оттолкнула его Рута, – продолжай.

– Второй узел здесь, – Тай коснулся поясницы, – цвет – зелёный. Связан, насколько понимаю, со сном, потому что зелёная «радуга» аккурат сладкие сны и дарит.

– Получается, цвета перемешаны, – спросила Рута, – не как в настоящей радуге?

– Да как сказать, – призадумался Тай, – только зелёный с оранжевым и переставлены.

– Угу, дальше.

– Третья точка прям-таки точка и есть – пупок. Цвет – жёлтый, на что влияет, и сама теперь знаешь, если судить по «радуге».

Рута прикрыла глаза, вспоминая ощущения после укола: из области над пупком светил маленький Игнифер, из-за чего всё казалось чуточку жёлтым. Меняя направление луча, выбирала чувство, меняя яркость, делала острее или тише.

– Четвёртый узел – сердце, – продолжал Тай, – цвет – оранжевый. Сам не пробовал, но говорят, оранжевая «радуга» – сильный афродизий.

– Что такое афродизий? – Рута изогнула бровь.

– Любовное снадобье, лисичка, такие вещи нужно знать.

– Угу, запомню.

– Пятый узел – шея. Или целиком, или гортань только, не знаю. Цвет – голубой, а влияет, кажется, на волю и общение.

– Тоже не пробовал?

– Зачем? Стоит слишком дорого, а эффект сомнительный.

– Ладно уж, рассказывай о двух последних точках.

– Слушаю и повинуюсь, – Тай скорчил рожицу. – Шестая точка – лоб, цвет – синий, мысленная энергия и всё такое прочее. Слышал, если оприходовать синюю «радугу» как следует, можно внушать свои мысли другим.

– Жуть какая, – Рута поёжилась, – не хотелось бы с таким «внушателем» рядом оказаться…

– Ага, – согласился Тай, – и не говори. Седьмой узел, он же коронный – макушка, цвет – фиолетовый, больше сказать ничего не могу, ибо не знаю.

Цверги не покинули Играгуд в эпоху Кровавого времени, осталась и часть людей. Плавания, скорее всего, испугались ещё больше, чем выбросов и чудовищ, но цвергами поступок был высоко поощрён: разрешили поселиться в большинстве своих мегаполисов. От тех то ли смельчаков, то ли трусов и вели свой род магнаты, богатейшие из людей. Оно и понятно, ведь именно в Играгуде берут, так сказать, начало все волшебные вещи, лучшие мастера артефактов тоже собраны здесь.

– Почему, обладая такими средствами, – спрашивает Рута у Олдоса, – магнаты ещё не купили весь мир?

Ее первая ночь в Кипеларе, от изобилия и роскоши кружится голова.

– Может, – отвечает тот, покрутив ус, – есть вещи, которые не продаются?

– Да ну, – фыркает Рута, – сказочки!

– Кхм, тогда так: великолепнейший дворец Плеяды возведён на фундаменте цвергов, а с ними шутки лучше не шутить. Кто знает, как отнесутся к купле-продаже мира? Хотя есть и третий вариант…

– И какой же?

– Мир давно уже куплен.

Приняв последний факел, Рута скользит в свой угол, номер завершён. Спускаются с Таем, раскланиваются, жидкие аплодисменты. Подходит виновник торжества, один глаз у него ярко-синий, как василёк, другой – зелёный. Растягивая губы в неестественно широкой улыбке, бросает горстью артефакты…

[3]

Круглая комнатка, круглое ложе в её середине. С потолка на длинном стебле свисает пышный цветок, похожий на пион, слабо светится розовым, плиты пола покрывают мягкие ворсинки. Рута и Тай не одни, с ними два красных пакетика, а также маленький иглострел.

– Давай отметим отъезд, – предложил он. – Так, чтобы запомнилось.

– Давай, – согласилась она.

Красная «радуга» под запретом, но у Плеяды две стороны, и чего не достать обычным путём, можно получить через Тенёту, она же Теневая Плеяда.

– Раздевайся, – говорит Тай, заряжая машинку сразу двумя иголочками, в голосе лёгкая дрожь.

Рута расстёгивает пояс, освобождается от трико, на правом плече искусно выполненная татуировка в виде лисы с огненным хвостом.

– Дай-ка и я тоже, – глаза Тая блестят, трико в красный и чёрный ромб срывает судорожно, – а то потом, боюсь, будет поздно.

– Ты и меня, и себя уколешь? – спрашивает Рута, облизнув пересохшие губы.

– Ага, попробую, – Тай растирает белого единорога на своём правом плече, – только надо быстро.

Принимает иголку волшебного льда лиса, принимает единорог. Рута чувствует, как рыжая бестия, спрыгнув с плеча, бежит вдоль позвоночника, поджигает астральные узлы один за другим. Скользнув по промежности, огненная лисица забирается внутрь и мир становится красным – красный свет капает с цветка, красный пух на плитах пола, огненно-красная кровь в жилах самца напротив…

– Арргх!..

Рута рычит, кусается, словно гарпия, самец отвечает тем же. Обоих переполняет пламя, изливают друг в друга. Круглое ложе стонет, с трудом выдерживая схватку зверя со зверем: вверху то один, то другой, то сходятся, то расходятся. Грозный рёв сменяется жалобным визгом, судорожное дыхание – слитными стонами. Красное заполняет комнату, крошит потолок, бьёт вверх фонтаном. То ли кровь, то ли огонь, то ли всё вместе. Сдавленный крик, хрипы, затем тишина…

Рута приходит в себя на полу, щека прилипла к ворсинкам. Ищет трико, находит, натягивает, на ложе не смотрит. Мир по-прежнему красный, запах крови разжигает угасшее было желание вновь. Схватив зачем-то пояс, Рута вываливается из комнатки – быстрей отсюда, как можно быстрей!

На ночных улицах и людно, и светло, и шумно.

– Неважно выглядишь, куколка, не помочь? – кто-то спрашивает.

Рута трясёт головой, пытается убежать, но ноги не слушаются, падает, её поднимают – визжит, вырывается, затем мгновение бархатной пустоты, и она уже в другом месте, в грохоте фейерверка, гомоне толпы. Задирает голову, смотрит: в небе расцветают астры, розы, хризантемы, сотканные из пламени. Мир начинает вращаться огненным колесом, Рута падает, её долго, мучительно рвёт. Сворачивается после клубком, снова бархатная пустота…

На этот раз Рута приходит в себя на безлюдной дороге, поднимается, куда-то бредёт. Видит зеркальный купол, совсем маленький, и – удивительно! – никого рядом. «Один раз живём, – мысль вспыхивает красным огнём, – нужно попробовать...» Рука тянется к поясу, вынимает из гнезда самый большой свёрточек. Рута дёргает нить, размахивается, бросает, ждёт. Хлопушка бессильно скользит по зеркальной поверхности, падает, пыхтя дымом.

– Ну, давай же, – шепчет Рута, – взрывайся…

Вместо хлопушки вспыхивает купол, во все стороны бьёт яркий белый свет. Рута растворяется в нём, исчезает.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:16.
Ответить с цитированием
  #11  
Старый 03.03.2016, 12:14
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Точка сборки-2] 3т:

Проникая в узор своих прошлых жизней, испытываешь странное чувство: ты, и в то же время не ты, совершенно другой человек. Вот передо мной матрёшка, подаренная Руте Кунгом, исполнена очень искусно: первая из фигурок, самая большая, выкрашена в ярко-красный, у второй верх зелёный, низ – перьями серого, словно бы она поднимается из пелены Эфира, и, наконец, третья, наименьшая, покрытая золотой краской, символ средоточия, астрального тела. И это в ту пору, когда людская магия ограничивалась, по большему счёту, алхимией и стихийными чарами! С каким интересом прикоснулась бы я к узору неведомого мастера, но возможности такой нет, потому что у Руты матрёшка интереса не вызвала, след очень бледный, ментальные нити буквально тают. Зато много ярких нитей от редкой по тем временам ткани тенёты, от различного рода безделиц и украшений, от листа волшебного льда, оправленного в оконную раму – словом, того, что не вызывает ни малейшего интереса у меня. Воистину, два разных человека…

Но вернёмся к матрёшке, одной из самых простых, и в то же время одной из самых глубоких по проникновению в суть магии игрушек. Спроси, Ментал, что есть черта, проходящая по поясу каждой из фигурок, кроме самой маленькой, и я отвечу: Разделение. Манипуляции мага, если говорить просто, сводятся к одному: убирать верхние части своих матрёшек одну за другой, делая активным то или иное из «внутренних» тел. Основа же, нижняя часть, остаётся одной и той же – Сущее, физический мир. В этой связи интересно рассмотреть Цепь миров, или же Определённое, если использовать терминологию цвергов. Пусть как для модуля, для меня здесь ничего нового, испытываю потребность провести краткий обзор.

[Ментальная модель-1] Цепь миров

1) Сущее.

Из планов мироздания Сущее, или физический мир, самый простой, самый грубый, и в то же время это – конечная точка Цепи, протянувшейся из Элементала. Другими словами, Сущее двойственно: примитивно и хрупко, но исключительно, потому что конечно. Именно оно, расположение с противоположного конца Цепи миров, нивелирует простоту и грубость физического плана, уравнивает с остальными.

2) Эфир.

Как зародился эфирный план, с чего начался? Полного знания у меня, конечно же, нет, но могу предположить с достаточной точностью. Вначале то был мир-подложка, мир-буфер между грубой материей Сущего и тонкими материями Астрала, но постепенно, с течением времени, Эфир обрёл своё бытие. Уместнее всего сравнить его с зеркалом, так много и так долго отражавшем живое, что и само в конце концов ожило.

Эфирное тело человека имеет вид серого силуэта, или же облака, с подобием закрутившихся в воронку вихрей на месте астральных узлов. Посредством эфирных тел Эфир берёт энергию для себя, чаще всего через сон. От простых снов, принадлежащих миру физическому, эфирные отличаются большей яркостью, глубиной, необычностью. При этом Эфир не поглощает силу бездумно, первостепенен для него баланс. К отдельной категории стоит отнести сны вещие, они же астральные, когда через эфирного двойника человек соединяется с одним из своих астральных тел, а то и с ментальным.

Некромантам, или эфирным магам, от Эфира приходится защищаться, поскольку берут из него больше, чем обычные люди, а значит, может взять больше и он. Помимо плоти Эфира, некромантам открыты и токи эфирных энергий, которые воспринимают в виде изумрудно-зелёных искр. Порой, в силу тех или иных причин, из искр образуются сущности, самостоятельные как по отношению к Эфиру, так и по отношению к Сущему. На взаимодействии с ними и стоит некромантия.

3) Астрал.

Если представить Ментал в виде точки, ядра, то Астрал предстанет в виде диска с данным ядром в центре. Вернее сказать, его основная, срединная часть. Ещё две части Астрала – отходящие от диска полусферы, в центре каждой тоже по точке, ядру – Сущее и Эфир. Тот свет, что заполняет полусферы и пронизывает диск – астральные нити, связующая планы среда. В том и состоит главное предназначение Астрала – связывать, соединять, откуда и его второе название – Сопряжение.

Астрал – мир-перекрёсток, мир-скрепы, как в отношении планов мироздания, так и в отношении всего того многообразия, что их населяет. У человека три астральных тела и семь астральных узлов, через которые остальные тела – физическое, эфирное, ментальное и высшее – соединяются вместе, образуя систему столь же слаженную, сколь и сложную. Благодаря тому, что астральных тел три, астральный маг может находиться на трёх планах одновременно. Связи Сопряжения такой маг воспринимает не беспорядком, а в виде узора или мелодии, способен не только прочесть или услышать, но и, что самое главное, продолжить, повести свою тему. В том и состоит суть астрального волшебства.

4) Ментал.

Ментальный план, помещённый между Сопряжением и Элементалом, уместнее всего сравнить с великим книгохранилищем, только в масштабах Вселенной. Своего рода накопитель Творца, в котором собрана информация по каждому событию за все времена, и продолжает, продолжает собираться. Спроси, Ментал, кто прародитель разума, и я отвечу: ты. Присущи ментальные тела исключительно существам разумным, ментальная энергия и есть энергия мысли. Если же говорить не о полноценном ментальном теле, а только о зачатках разума, то встречаются они довольно часто, как у представителей животного мира, так и у представителей мира растений. Что до ментальной магии, возможности она даёт более чем широкие – телепатия, телекинез, ментальная телепортация – но высока и цена: обладатель такого дара очень быстро сходит с ума. К счастью, решение нашлось, его мне вручило само провидение.

5)Элементал.

План Стихий, или Элементов, есть высшая точка мироздания, пик; здесь берут начало пространство и время, здесь находятся обители богов и обители душ. Всё это требует обстоятельного разбора, аспект за аспектом, потому об Элементале поговорим отдельно. Тем более, что фундаментальные принципы обратного разделения, согласно 3т, именно Элементал и рождает.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:18.
Ответить с цитированием
  #12  
Старый 03.03.2016, 12:16
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год двадцать шестой] Третий лишний:

Играгуд, город Калаут (проксимарий)

[1]

Урбан сбился с ног, несмотря на то, что мехоморф и ноги механические. А началось с чего: Нуми захотела мороженого, и чтобы непременно с сиропом, ближе всех в этом смысле была цитадель сети «Облепиха», вот и заглянули. Шансов уйти без покупок, понятное дело, никаких, такие уж они, торговые цитадели. Тайное цвергово волшебство, не иначе: достаточно купить что-нибудь одно, и всё, покатилось снежным комом.

– Раз уж мы здесь, – говорит Морпесса, посыпая пломбир орешками, – надо бы присмотреть боа к жакету, давно собиралась…

Светлые её волосы отливают серебром, заколка в виде бабочки отливает камнесталью, в остальном лишь чёрный цвет: и жакет с кристаллическими вставками, и узкие вельветовые брюки, и высокие сапоги змеиной кожи. Косметики самая малость, Морпесса и без неё на высоте: чуточку подведены глаза, очерчена линия губ.

– И я тоже! – надувает губки Нуми, – тоже хочу боа!

Ах, какие у неё губки – зависть-зависть! Ещё и яркая помада: спелая клубника так сразу и представляется. Оделась привычно, то есть вызывающе: короткая клетчатая юбка с вырезом вдоль бедра, короткая блузка с замысловатыми пуговицами, туфли на пробковом каблуке в четыре пальца. Глаза у Нуми томные, с поволокой, волосы пышные, иссиня-чёрные, ледяные серёжки, ледяной кулон. Даже плоское лицо ундинионки её не портит, а наоборот, придаёт ещё больше красоты. И как, скажите, здесь не завидовать?

– Вызываем Урбана, так? – Лада улыбается, на щеках играют ямочки. – У меня его маячок всегда с собой.

Платье на Ладе в тон торговой цитадели – оранжевое, тонкую талию обнимает пояс с нарядной пряжкой, на ногах – туфли-лодочки. Сама же, кажется, вся из огня: искры задора в зелёных глазах, искры веснушек, пламя рыжих волос, разлитое по плечам.

– За что тебя люблю, Лада, – говорит Морпесса своим низким грудным голосом, – так это за предусмотрительность!

Нуми, как и следовало ожидать, менее сдержанна: вскакивает, подлетает вихрем, обнимает за шею, целует в губы.

– Тише, маленькая, – с трудом оторвавшись, Лада хлопает по округлой попке, – не балуй…

На них смотрели – кто маслянисто, с жадностью, кто злобно, с ненавистью – они не обращали внимания, привычно пропуская взгляды сквозь. Из обшитой лисьим мехом сумочки Лада достала маленький, величиной с мизинец, кристалл – тот самый маячок. Нажала кнопку на торце, по кристаллу побежали волны синего света – то вверх, то вниз, то вверх, то вниз.

– Вызывали? – перенесённый заклинанием телепортации, Урбан появился у столика в один миг.

Механические его глаза, как и маячок, светились синим, сложенные у груди руки ниже локтей сменялись протезами, похожими на краги из тонкой камнестали – словом, Урбан был из тех, кого называют мехоморфами. Лада, откровенно говоря, таких людей не очень понимала, но Играгуд – страна свободы, и если есть желание встраивать в тело механизмы, никто не запретит.

– Вызывали, ещё как вызывали! – Нуми повисла у Урбана на шее, звонко чмокнула в бледную щёку, – ты должен нам помочь!

– Всегда к вашим услугам, – несмотря на Нуми, у него получилось поклониться изящно, – только скажите, что интересует.

– Боа, – сказала Морпесса, отставляя чашечку с мороженым.

– О, у меня для вас хорошие новости! Буквально вчера имело место быть новое поступление по интересующему лоту, прошу на третий ярус…

И начался калейдоскоп: Урбан приносил товар, уносил, Нуми и Морпесса вертелись у ледяных зеркал. Первая в конце концов выбрала шиншиллу, вторая – краснонутрию. Глядя на них, Ладе тоже захотелось чего-нибудь эдакого, купила палантин с богатой вышивкой.

– Хочу такие туфельки! – Нуми уже водила носом в обувном ряду.

– Вещь, безусловно, любопытная, – попытался предостеречь Урбан, что на него было не похоже, – но, если будет позволено высказать своё мнение, хрупкая до чрезвычайности, и ценность имеет лишь декоративную…

– Нет, – топнула ножкой Нуми, – не будет!

– Ты что, Урбан, забыл? – усмехнулась Морпесса, – у нашей Нуми одно правило: главное, чтобы красиво!

– Ой-ой, можно подумать, сами не такие! – Нуми показала розовый язычок.

Была права, бестия: Морпесса не смогла пройти мимо очаровательных динотавровых сапожек, Лада – мимо невероятной красоты босоножек с нефритовыми вставками. Потом выбирали Нуми амулет, Ладе – сарафан, Морпессе – сумочку. С сумочкой больше всего и повезло: нашли просто изумительный вариант из аспида. Урбан успевал от прилавка к прилавку едва-едва, несмотря на то, что мехоморф и ноги механические…

– Вот не поверите, какая я счастливая! – Нуми рассматривает колечко в виде амфисбена, ухватившегося пастью за пасть.

– Поверим, почему же. Орешков не подсыпать?

Закончился поход там же, где и начался: в мороженной. Давно уже пора было возвращаться в проксимарий, однако чувствовали, если не отдохнут, свалятся по дороге от усталости – они же не мехоморфы.

– Девушки, угостить не позволите?

К столику подошли три в пух и прах разодетых парня, вопрос задал самый из них вальяжный.

– Не позволим, – холода в улыбке Морпессы было больше, чем в мороженном.

– Хотелось бы узнать причину, девушки, а то же не уснём.

– Этой достаточно?

Блеснул медальон на серебряной цепочке, с мантикорой на аверсе, повеяло сильными чарами. Улыбки парней растаяли, стекая по губам, и сами они растаяли, исчезли в один миг.

– За что тебя люблю, Мора, – мурлыкнула Лада, – так это за умение объяснить и быстро, и доходчиво!

[2]

Три туалетных столика в ряд, каждый снабжён трельяжем. Лада за средним, Морпесса слева от неё, Нуми – справа. Содержимое столиков примерно одно и то же: всевозможные кисточки, всевозможные баночки, а также щипчики, ложечки, кристаллы.

– Посмотри, как чёлка, – поворачивается Нуми к Ладе, – хорошо?

Гребень в её изящной ручке, понятное дело, зачарованный: проведешь вниз – волосы чуточку удлиняются, проведешь вверх – становятся чуточку короче.

– Вот так оставь – просто превосходно!

Над столиком Морпессы витает терпкий аромат барбариса, над столиком Лады – нежный запах фиалки, со стороны Нуми рвутся ароматы жасмина и розы. У каждой из них в основании среднего зеркала рычажок, перевести его вверх, всё равно что сказать: «Я готова». Морпесса, как обычно, переводит первой, последней – Нуми, и тоже как обычно…

Как и всем прочим, любовью в Играгуде торговали. В зависимости от качества «товара», блудниц делили на три сорта: простухи, порны и проксимы. О первых и говорить нечего: обычные уличные девки без затей, а если и с затеями, то нехитрыми. На простенький амулет таких без труда можно было заиметь с десяток, но, как говорится, никаких гарантий. Порны – другое дело, тут гарантии уже имелись, стояла проба. Одни школы готовили порн из девочек, другие – из мальчиков, высоко ценились порны с крупицей дара, растворённой в крови капелькой Ихора. Проксимы стоили дороже, потому что жили и работали в проксимариях – публичных домах, принадлежащих не столько людям, сколько цвергам. Сами цверги в любовных утехах, конечно же, участия не принимали, но во всех без исключения павильонах имелись зеркальные купола.

Над трельяжами по фонарику, подвешены чуть выше. Первым вспыхивает красный – фонарик Морпессы. Зеркала её на миг заливает серое, затем являют павильон, в который предстоит отправиться. Картина следующая: вечернее сиреневое небо, россыпь первых звёзд, цепочка островков тверди, висящих в воздухе.

– Опять гарпией! – негодует Мора, – ну, сколько можно…

Тем не менее, к камере формирователя она ступает быстро, скидывает на ходу тунику – големы-помощники не любят ждать. Из формирователя появляется уже не женщина – женщина-птица.

– Ух, Морочка, тебе так идёт… – Нуми шлёт воздушный поцелуй.

Морпесса не отвечает, лишь играют на скулах желваки, а из алых глаз, кажется, вот-вот брызнут искры. Големы проводят её к телепортационной установке, похожей на шкаф для примерки одежды: дверца открывается, дверца закрывается, хлопок, и камера пуста.

Следующим загорается фонарик Нуми, льёт золотисто-жёлтый свет. В зеркалах играют голубым и зелёным воды лагуны, на волнах у кромки пышного рифа покачивается ложе в виде жемчужницы.

– Везёт же некоторым, – вздыхает Лада. – Жаль, что не двойной заказ, а то поплескались бы…

– И я бы хотела, чтобы вместе, – Нуми, по обыкновению, проносится вихрем, – такое бы цунами устроили! Но не переживай, Ладочка, ещё искупаемся!

– Обязательно, маленькая, обязательно…

Сборы недолги, големы проносят Нуми-русалку к телепортационному шкафу. В волосах её лилии, коралловые браслеты на запястьях, жемчужины грудей венчают зеленые соски, чешуя хвоста отливает изумрудом. Запрокинув голову, Нуми смеётся – заливисто, звонко – машет рукой.

«Везёт же некоторым…» – снова думает Лада, подразумевая на этот раз счастливчика, выбравшего павильон «Атолл». Вскоре вспыхивает и её фонарик – оранжевый. В зеркалах оазис, растолкавший барханы, в квадрате пальм, в буйстве зелени. Ладу облекают в форму саламандры, помещают в телепортационную камеру, мгновение бархатной пустоты, и она в павильоне…

Оказавшись в проксимарии, ни одна из проксим не помнила ничего из прежней жизни, даже имени. Потере памяти огорчались редко – преимуществ было несоизмеримо больше, а имя – что имя? – нетрудно и новое придумать. Проксимарий «Красавицы и чудовища», ставший приютом Морпессы, Лады и Нуми, по праву считался одним из лучших в Плеяде. Основные павильоны и залы, как и в любом другом проксимарии, находились под землёй, сам комплекс стоял в предместьях города Калаут, город же стоял недалеко от границы – почти у самой Ивинги. На условия работы жаловаться было бы грех: из двух декад в месяце только одна рабочая, другую проводи как угодно, только контракт не нарушай. Из самых строгих запретов: нельзя покидать город, нельзя вступать в долговременные любовные отношения, нельзя употреблять сильные наркотические зелья. Перед выходом на смену – обязательная проверка, проверяют, понятное дело, не люди, а машины цвергов. Одни машины проверяли, другие заботились о том, чтобы проксимы были защищены от болезней, третьи предотвращали старение, и так далее, и так далее. Высший сорт, что говорить, и похищать никакого смысла: оторванные от проксимария, проксимы быстро теряли все свои преимущества. К тому же, одно из обязательных условий: не расставаться с телепортационным артефактом, исполненным в виде медальона.

Гнездо саламандры заключено в квадрат высаженных четырьмя рядами пальм, в середине каждого ряда – зеркальный купол, увитый сетью лиан. Если провести линии от верхнего купола к нижнему, от левого к правому, гнездо окажется точно на пересечении. Охотник на саламандр нашёл кладку, и, вооружившись коломётом, уничтожает яйца, расплёскивает голубое содержимое.

– Остановись, человек! – шипит появившаяся из зарослей саламандра, – оставь хоть одно, и я одарю!

– Одаришь? – с сомнением спрашивает охотник. Чёрные глаза его непроницаемы, на правой щеке шрам в форме звёздочки.

– Да…

Облик саламандра меняет мгновенно: змеиная кожа сходит, будто кольчуга, вместо хвоста – стройные ноги, вместо змеиного капюшона – пламя огненно-рыжих волос. Кладка исчезает тоже – там теперь застеленное тенётой ложе, плетёный столик, на столике иглоукалыватель, заряженный двумя иглами.

– Позволь, я тебя ужалю… – шелестит преобразившаяся в молодую женщину саламандра, отобрав и отбросив в сторону коломёт, горячо поцеловав в губы.

– Попробуй… – от одежды он избавляется быстро, словно бы тоже сбросил кожу, присаживается на край постели, подставляет плечо.

Снадобье, заправленное в иглоукалыватель, называется «луч» – ещё одна деталь, что отличает проксимарии от других подобных заведений. Мужчину Лада знает хорошо: магнат по имени Золтан, больше известный как Шрам, завсегдатай. Обмениваются уколами, обмениваются поцелуями, затем «луч» начинает действовать. На миг Ладе представляется, будто оказалась в центре паутины, протянутой от верхнего купола к нижнему, от левого к правому, и по тонким нитям уже спешат пауки – голодные, очень голодные... Однако, «луч» действует, и действует Шрам, хочется отдавать, отдавать, отдавать, и она отдаёт – всю себя, без остатка.

[3]

В проксимариях нет «мамочек», нет стражи из людей – все эти должности замещены механикой. Приглядывают же – как за подопечными, так и за механизмами – кураторы. Лада доставлена в строгий кабинет, на красный ковёр, плачет:

– Только не выгоняйте, госпожа Роксолана, только не выгоняйте!..

Костюм на хозяйке строгого кабинета тоже строгий, как и взгляд, и тон.

– Контракт будет расторгнут незамедлительно, – голос пустой, механический, – в силу найденного несоответствия.

Лада словно не слышит, продолжает скороговоркой твердить:

– Только не выгоняйте, госпожа Роксолана, только не выгоняйте…

Жизнь в проксимарии была сказочная: кукольный домик на троих, и сами словно бы куклы. Для Лады сказка закончилась после того, как обнаружила на подушке чешуйку. Подумала – от обличья саламандры, но нет, то была её кожа.

– Ледяной покров… – прошептала она тогда, – как у Примулы…

Перед глазами встала женщина с кожей, как у змеи – чёрной, зернистой, от вида её Лада вскрикнула.

– Тише вы, – пролепетала сквозь сон Нуми, – спать хочу!..

Лада не могла не кричать, ведь, потеряв частицу кожи, вернула частицу памяти – а так нельзя, так неправильно. Захотелось забыть, затолкать обратно, вот только как? Роксолане решила не говорить, но госпожа куратор и без неё узнала, отправила на проверку. Сфера контроля долго вращалась, вынесла приговор, который проксима знала и так.

– Я не смогу одна, – упав на колени, Лада протягивает руки, – я погибну…

– Регламент знаешь, – цедит Роксолана, – из города будешь удалена. Вернуться не пытайся – найдём сразу же, изгоним снова.

В кабинет влетают два небольших голема-сферы, слева и справа по раструбу, со звуком плевка из них вылетают тонкие сети.

– Нет! – визжит Лада, – лучше убейте!..

– Уберите её уже, – тонкие губы госпожи куратора кривятся, – противно.

Раструбы по краям сфер сменяются клешнями, големы подхватывают кокон, несут, бывшая проксима трепыхается пойманной в сети русалкой.

– Нет! – рвутся из кокона приглушённые вопли, – пожалуйста, нет!..

Кокон помещают в капсулу, капсула мчится вниз. От потрясения воспоминания вспыхивают в голове Лады одно за другим, одно за другим, складываются в картину, как кусочки мозаики. Фестиваль циркового искусства в Кипеларе, неистовое совокупление с Таем после красной «радуги», маленький зеркальный купол на окраине, яркий белый свет. Потом была такая же капсула, а за ней – сфера, как бы разъявшая на части, собравшая из них уже не человека – проксиму.

«Может, всё ещё обойдётся? – думает Лада. – Вылечат и поместят в другой проксимарий? На любую болезнь у цвергов должно быть лекарство, на то они и цверги. Или дело в другом, в возвращающейся памяти? Почему бы тогда не убрать её снова? Мне она ни к чему, эта память, с корнем бы вырвала, если бы знала, как…»

Капсула останавливается, открывается, кокон занимает место на плоской спине голема, похожего на стол с механическими ногами. «Жаль, не дали попрощаться с Морой и Нуми, – думает Лада, – хотя, может, и к лучшему. Вдруг, это заразно, и от близости со мной у любой проксимы покров на памяти может начать отслаиваться чешуйка за чешуйкой?» От такого предположения утихшее было отчаяние возвращается, исторгает из горла стон. «Нет, глупости, – пытается успокоить себя Лада, – была бы я настолько опасной, избавились бы сразу, церемониться не стали. Может, хотят изучить? Что угодно, только бы не прогнали…»

Голем-стол останавливается у жёлоба скользящего шара – миг, другой, вот и сам шар. Откуда-то сверху спускается уже знакомый голем в виде сферы, снизу его некое подобие ножниц – режет кокон, освобождает. Не успевает Лада размять затёкшие члены, как появляются ещё две сферы, снабжённые механическими руками, подхватывают, помещают в скользящий шар, закрепляют. Шар закрывается, внутреннее пространство его заполняет непроницаемая, едва ли не осязаемая темнота, потому Ладе страшно, непередаваемо страшно. Затем шар скользит, и скользит, и скользит, пока не достигает поверхности, где Ладу извлекают и оставляют, свернувшуюся в позе зародыша, на платформе. Придя в чувство, она поднимается, видит на изрядном отдалении мегаполис, протянувшийся от горизонта до горизонта.

– Я не смогу одна, – выкрикивает сквозь слёзы, – я погибну…

В плаче, будто в родовых корчах, рождается имя, её настоящее имя: Рута. Вооружившись им, как шипастой ледяной булавой, направляется к городу.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:19.
Ответить с цитированием
  #13  
Старый 03.03.2016, 12:16
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год двадцать восьмой] Третий квадрат:

Играгуд, город Калаут (очистной комплекс)

[1]

Сбившись в кучу, спицехвосты верещали, не могли что-то поделить. Пока не попала на очистной комплекс, или чистилку, как называли его запросто, Рута и представить не могла, что могут быть настолько отвратительные птицы. А отвратительно в спицехвостах было всё: и бусины горящих злобой глазок, и грязно-серое оперение, и невероятно прочные хвостовые перья, которые эти твари могли метать, как дротики, и голос, похожий на скрежет металла о металл. Уж на что гарпии – мерзость, да только и они приятней будут!

– Нарыли что-то птички, – Рюк осторожно тронул свежую язву на щеке, – надо бы проверить…

Вид он имел отвратный, на лицо лучше не смотреть. Впрочем, Рута и сама немногим лучше выглядела – ну, роба чуточку почище, ну, красота ещё не вся осыпалась-отшелушилась, а в остальном всё то же, вонь и грязь.

– Если надо, давай проверим, – пожала плечами. – Хотя много их, конечно.

– Чем больше птиц, тем ценнее должен быть самозародок, – Рюк ковырнул другую язвочку, по щеке побежала струйка гноя. – Ты, главное, их со своими мохнатыми отвлеки, а об остальном я позабочусь.

Пушистики тут же подкатились, словно поняли, о чём речь, и звать не пришлось. Тела у них округлые, лапки – крохотные, и шерсть, шерсть, шерсть. С какой стороны голова и не понять бы, если бы не большие фасетчатые глаза да широкие, с игольчатыми зубками, пасти. У Волчка единственного шёрстка серая, Грязнуля с Чистюлей – беленькие, хотя белым Грязнулю назвать сложно, скорее уж грязно-белый, а порой и грязно-грязный.

– Пойдём, ребята, – Рута порылась в ближайшей куче, ухватила прямоугольную металлическую панель, – покажем этой плесени пернатой, кто здесь хозяин!

Волчок ворвался в птичий балаган первым, волчком и завертелся, разбрасывая во все стороны грязно-серые тельца. Чистюля с Грязнулей подхватили, стая поднялась, закружилась серым смерчем, со свистом полетели спицы. Гвалт стоял неимоверный, но Рута смогла перекричать:

– Отходим! Прячьтесь за меня!

Спицы-перья так и сыпали, Рута, прикрываясь панелью, как щитом, пятилась к искорёженной големодробилке, одна из платформ которой нависала козырьком. Если б не густая шерсть, пушистики давно обратились бы ежами, а так успели до хозяйки докатиться, юркнули за спину.

– Ещё чуточку, ребята, – сплюнула попавшую в рот чешуйку кожи, – и в безопасности.

Забились под навес, как жуки под камень, Рута и панель приладила, чтоб уж наверняка ничего не залетело. Спицехвосты орали ором, бесновались, облепили големодробилку, как пчёлы – улей. Самые настырные протискивались в укрытие, да тут и оставались, разорванные пушистиками на части. Уж на что ржавокрысы – мерзость, да только и они приятней спицехвостов будут!

– Вылезай, сладенькая, – времени прошло изрядно, прежде чем Рюк постучал по панели, – улетела стая.

По довольному голосу Рута поняла: самозародок взял.

– Так что там было? – спросила, выбравшись из-под навеса, – какой цвет?

На мелочи цверги не разменивались: чуть какая волшебная вещь начинала чудить – сразу её в мусор, потому на чистилку попадало много интересного. Ещё интереснее было, когда порченые артефакты друг с другом взаимодействовали – так и получались самозародки, или самозародившиеся артефакты, что ценились особенно высоко.

– Не поверишь, – Рюк ощерил в улыбке пеньки зубов, – синий!

Пододвинув ногой утыканную спицами панель, поставил на неё переносной ящичек, поводил меткой. Представляла та собой прозрачный кристаллический диск – небольшой, размером с блюдце, с прорезями для пальцев. Так просто метка, понятное дело, не давалась, нужно было заслужить. Тех, у кого метка имелась, называли искателями, стояли они на ступеньку выше простых жителей чистилки. Ещё ступенькой выше – сборщики, а на самом верху человек от Теневой Плеяды – бугор. Всего их, бугров, четыре, по числу квадратов, на которые делится чистилка.

– И правда, слушай… – Рута завороженно смотрела на метку, обретшую тёмно-синий цвет, – это же сколько можно выручить, а?

– Много, сладенькая, много!

– А взглянуть можно? – в тусклых глазах Руты блеснули искорки интереса, – никогда ещё такого не видела…

– Да там обычная каша, – заупрямился Рюк, – к тому же вонища – жуть!

– Ну, пожалуйста! А за мной не заржавеет…

– Заманчивое предложение, – искатель поскрёб жидкую бородёнку. – Как насчёт моего любимого?

– Обещаю!

– Хакраш с тобой, договорились…

Щёлкнул замками, откинул крышку, из ящичка ударила вонь, да такая сильная, как если бы кулаком в нос! Пушистики дружно принялись чихать, откатились, затявкали. Рута, наоборот, придвинулась, заглянула внутрь: действительно, комок слизи, как обычно и бывало с самозародками, с одной стороны торчит костяная рукоятка, с другой – часть ободка, возможно и длинноговорителя. Стоило придвинуться ещё ближе, как в голове зашелестели голоса, даже начала что-то разбирать, но Рюк отпихнул в сторону, поспешно захлопнул крышку.

– Надышалась, сладенькая? – участливо спросил.

– Вроде того…

– Я и сам как пьяный, – искатель прицепил к ящичку ремень, перекинул через плечо, – в голове шумит, ноги еле держат.

– Не лучше ли тогда отправиться к сборщику вместе? – озабоченно спросила Рута. – А то мало ли, где завалишься…

– Какая заботливая, – Рюк усмехнулся, – не бойся, не завалюсь. Хотя нет, вру, у нас же сегодня красная «радуга»! Придется кое на кого и завалиться, и помять, и покусать…

– Да ну тебя!

Рута отмахнулась, а Рюк залился сиплым смехом.

[2]

«Левиафаны» на их квадрат приходят каждый третий день декады, сегодня такой и есть. «Левиафаны» – это огромные мусоровозы, плавными очертаниями и правда похожие на морских исполинов. Площадок, где происходит выгрузка, четыре, о том, какая будет задействована сегодня, сообщают приближённые бугра. «Левиафаны» редко появляются раньше полудня, но люди начинают стягиваться ещё с утра, пока не собираются все жители квадрата, вплоть до новичков из карантина. Атмосфера царит праздничная, какой бы скверной ни была погода, все в предвкушении, все ждут, и вот раздаётся возглас, катится штормовым валом по толпе:

– Едут!..

Твердь содрогается от движения тяжелых машин, «левиафаны» будто бы плывут по мусорному морю. Вот первый навис над краем площадки, распахнул широкую пасть, натужился, изрыгнул отходы. За ним второй, третий – горы хлама все выше. Руте вспоминается Горячая, вспоминаются баржи, вспоминается их «кулак». Память вернулась к ней полностью, грызёт не хуже ледяного покрова, который здесь, в Играгуде, называют ледяным саваном. Средств от этой болезни, как выяснилось, нет и у цвергов, а если и есть, то не для простых смертных. С Урсулой та же история, только хворь другая – металлик. Кожу её покрывает похожая на ртуть плёнка, волосы жёсткие, словно проволока, движения резкие, рваные, как у голема. Рута к Урсуле прибилась с месяц назад, аккурат после того, как Рюк пропал. То ли погубил его синий самозародок, то ли наоборот, помог с чистилки выбраться. И скорее последнее, ведь ничего смертельного у Рюка не было – подумаешь, горгон обжег своим ядовитым дыханием.

– Я из бестиария «Когти и зубы», – похвалился однажды, после любви, похожей на тот же бестиарий, – слыхала о таком?

Память у Руты не только восстановилась, ещё и улучшилась – без труда могла теперь вспомнить любую мелочь, и, как бы это сказать, рассмотреть с разных сторон.

– Что-то такое припоминаю… – прижала палец к губам. – Тот, где охота на живца, так?

– Я же говорю, – Рюк кивнул с довольным видом, – известное место! Кто-нибудь что-нибудь, да слышал.

– То есть ты этим самым, живцом? И как только не страшно! В бестиариях же, как слышала, чудовища исключительно лютые, из самой Дыры…

– Страшно, сладенькая, а как же, да только оплата до того страшно высокая, что на всё остальное закрываешь глаза. Безобразие у меня на лице от кого, думаешь? Горгон, стервец, дыхнул, прежде чем укокошили. Да только не в нём дело, а в том засранце охотнике, который, чтобы неустойку не выплачивать, обставил всё так, будто я помер. Золтаном его звать-величать, Золтаном... Сучий магнат! Но ничего, я ещё вернусь, я им всем покажу…

«Левиафаны» медленно разворачиваются, уходят, за дело принимаются щелкуны, катятся со всех сторон к нагромождениям мусора. Тел, как таковых, у них нет, только одна огромная пасть с кольями кристальных зубов. Люди сторонятся, отходят от огороженной невысоким барьером площадки подальше, ибо щелкунам всё равно, что перемалывать. Кожа у них в пупырышках, как у жаб, и раздуваются так же. Раздувшиеся до предела не уступают размерами тем воздушным шарам, на которых летают, откатываются, тяжело переваливаясь, на отстойник. Там со временем лопаются, а инферны сжигают то, что осталось. Говорят, щелкуны поглощают только опасные амулеты и артефакты, но никто не знает, сколько в том правды. Больше похоже на то, что им всё равно, что поглощать...

– Теперь наша очередь, – говорит бугор, благодаря голосовому артефакту слышат его все прекрасно. – Но не ссорьтесь, братья и сёстры, ваши ссоры делают меня печальным.

– Пошли, – скрипит Урсула, поправляя балахон из мешковины, – полакомимся объедками. Голос у неё грубый, как и черты лица, легче принять за мужчину, чем за женщину.

– Мне на этой четвертинке редко везёт, – вздохнув, Рута достаёт метку, – но пойдём, конечно, посмотрим.

Металлик – вещь страшная, зато благодаря ему Урсула чувствует артефакты всем телом, никакая метка ей не нужна. Находит и превосходную ловушку для ржавокрыс, и обогреватель, исполненный в виде шкатулки, и артефакт-кухню, из которой, правда, постоянно лезет каша... Руту же предчувствие не обмануло – только пару пищалок и нашла, для отпугивания спицехвостов и прочей подобной нечисти. Чтобы совсем уж не позориться, добавляет к ним цветных трубок – для украшения жилища самое оно.

– Возвращаемся, ладно, – кряхтит Урсула, – а то не дотащим…

– Ага, – кивает Рута, прикидывая, как бы так перехватить артефакт-кухню, чтобы не перемазаться в каше с ног до головы.

Со стороны соседнего квадрата уже слышится вой гноллов, пушистики рычат, тявкают. Гноллы – последнее звено в цикле переработки, подчищают за людьми. Стая займёт четвертинку, как только потемнеет, будет пировать всю ночь...

[3]

Край неба горит белым – выброс. Застал Руту с Урсулой недалеко от дома – двухъярусного строения, которые на чистилке принято называть «коробками». Сама Рута называет иначе – Гнездом.

– Какой большой… – шепчет она в испуге, – почему же не было предупреждения?

Руту будто бы завернули в наждачную бумагу, от малейшего движения тело горит огнём. С Урсулой ещё хуже: упала, и хрипит, и трясётся, по коже с треском бегают искорки.

– Эка тебя… – качает головой Рута, – но ничего, держись!

Смахнув со лба слипшиеся волосы, она хватается за мешковину балахона, тащит.

– Оставь меня, – бормочет Урсула, – уходи…

– Ещё чего, – с гневом отвечает Рута, – и не подумаю!..

Пушистики пищат, жмутся к ногам, Рута спотыкается о Волчка, едва не падает.

– Пошли вон, плесень лохматая! Смерти моей, что ли, хотите?

Гнездо видно издалека – тоже светится. Цветные трубки по краю плоской крыши вспыхивают то красным, то синим, то зелёным, стены увиты живой проволокой, цветочки на ней, как россыпь звезд.

– Уже рядом, – голос срывается от натуги, – осталось самую чуточку…

Света на западном краю неба всё больше, такой приятный, красивый, и кажется, будто нашёптывает: «Брось, перестань, успокойся, ляг и усни». Рута думает о матери, думает о Примуле – сейчас обе они соединились в Урсуле, потому, наверное, так тяжело. Мир сломал их, ибо твёрдые, но с ней не пройдёт, не такая – текучая, юркая, как вода.

– Не дотянешься, слышишь? – кричит, скалясь гарпией, – сквозь пальцы пройду!

Кругом всё плывёт, всё качается, «коробка» приближается рывками. Тяжёлая дверь с заклёпками по кромке то ближе, то дальше, то ближе, то дальше, наконец останавливается. У Руты вырывается ликующий возглас – она это сделала! Так, теперь открыть, втащить Урсулу, спуститься на нижний ярус. Руки трясутся, дыхание перехватывает, и первое получается далеко не с первого раза, второе – не со второго, третье – не с третьего. Наконец внизу, закрывает люк плотно, пушистики так и вьются, заливаются радостным тявканьем.

– Эх, вы, – улыбается Рута устало, – помощнички…

Сил дотащить Урсулу до лежанки уже никаких, падает на ложе сама, проваливается в забытьё.

– Воды… – по руке будто бы проходятся крючья, – воды…

Просыпаться не хочется – вот совершенно! – но надо. Урсула пришла в себя, доползла до лежанки, тянет руку.

– Вот же нас угораздило, да? – горько вздыхает Рута. – Но ничего, здесь защита хорошая – у меня вот зуд сразу прошел, да и ты не искришь больше!

Подхватив Урсулу под руки, поднимает на ложе, та всё тянет своё:

– Воды…

Чистая вода на чистилке ценится высоко, дороже неё только самозародки, потому Рута раздумывает, давать или нет. Волшебной воды здесь хоть отбавляй, отовсюду льётся, но гадости в ней до того много, что не справляются никакие очистители. Артефакты и самозародки на воду в основном и обмениваются, иначе никак. А сидит на запасах с водой, понятное дело, бугор.

– Воды, – стонет Урсула, – дай хоть глоточек…

Внутри неё что-то бренчит, как в сломанном механическом големе, Руте не по себе.

– Ладно-ладно, сейчас. Только знаешь же, как у нас мало осталось…

Бочка из камнестали выкрашена в яркий голубой цвет – откидывает крышку, зачёрпывает половину кружки, даёт Урсуле:

– Вот, держи.

Та жадно пьёт, захлёбывается, но вдруг отбрасывает кружку, вопит:

– Что ты мне налила, курва? Опять это дерьмо оранжевое!..

Поражённая, Рута отступает на шаг, из-под лежанки, разбуженные криком, выкатываются пушистики, звонко тявкают.

– Что ты несёшь, плесень? – удивление сменяется яростью, Рута до боли стискивает кулаки.

– Прости, – по лицу Урсулы проходят волны, будто стекает ртуть, – я… я не хотела…

– Ах, не хотела!..

Рута подхватывает кружку, бьёт, куда придётся, звук такой, как если бы стучала по бочке.

– Получай, карга, получай!..

Потом они плачут, обнявшись, Урсула рассказывает:

– Используют нас, пока ресурс свой не выработаем, а потом сюда вот, на свалку, мусор к мусору... Гордилась, что порна, а не простуха какая-нибудь, не ходила – носила себя. И заведение, знаешь, не какое-нибудь, а закрытого типа, для избранных. Хозяина раз только и видела, но запомнила хорошо: толстый, что твой «левиафан», глаза разные, а улыбка широкая такая, до самых ушей. Эх, сюда бы мне его, в эти руки… – сжала пальцы-крючья, со скрежетом.

– Кажется, и я его видела… – тихо говорит Рута. – А как заведение называлось?

– Хо-хо, название с умыслом, «Апельсиновый сад». На оранжевой «радуге» всё было замешано, в три круга, с размахом. На первой ступени иголочки, на второй пьёшь особым образом приготовленный раствор, на третьей в ванне с этим самым раствором принимаешь. Третья ступень – самое страшное, потому что пик наслаждения длится не миг, не минуту, а словно бы останавливается, пойманный в сети «радуги». Сначала поднимаешься в небо, сияешь как Игнифер, только оранжевым светом, затем взрываешься, разлетаешься на осколки, и падаешь, падаешь, падаешь прямо в Дыру…

Урсула умолкает, Рута тоже молчит, обдумывает, слышно, как работают артефакты Ветра, забирая воздух плохой, рождая воздух хороший.

– Металлик у тебя после тех ванн, так? – спрашивает наконец Рута.

– Нет, от ванн голос, и вот, борода. Женщин тот раствор делает мужеподобными, мужчинам придаёт черты женщин, такой вот эффект.

Снова молчание, только урчат пушистики, свернувшиеся клубками подле Руты.

– Мне тоже есть, что рассказать, – говорит она, – выслушаешь?

– Конечно, – голос Урсулы со щелчками и скрипами, – почему нет?

И Рута говорит, изливает, потеряв ощущение времени. Угасают всполохи на западном краю неба, вместе с ними угасают и искорки жизни в Урсуле. Та больше не бренчит, не щёлкает, будто окончился завод в механизме. Волчок начинает тихонько поскуливать, Чистюля с Грязнулей подхватывают – лишь это вынуждает Руту остановиться, опомниться.

– Нет, – трясёт головой, взглянув на Урсулу, – не уходи…

Душит сухой плач, но Рута быстро берёт себя в руки, преображается.

– Хватит, – слова падают ледяными глыбами, – не могу больше здесь!

Утром она сооружает волокуши, отвозит тело Урсулы к отстойнику, предаёт огню. С виду инферны похожи на пушистиков, но тела у них из лавы, вместо шерсти – шлейф пламени. Плоть Урсулы вмиг обращается пеплом, пепел возносится к небу…

– Прощай, – тихо говорит Рута, – спасибо за всё, особенно за последний наш разговор.

Собирается не торопясь, но и не медля, к полудню на квадрате её уже нет, к вечеру выбирается с чистилки. Пушистики, понятное дело, катятся впереди.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:21.
Ответить с цитированием
  #14  
Старый 03.03.2016, 12:18
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год тридцатый] Третий радующийся:

Играгуд, город Крюлод

[1]

Из семи алей эвтаназиума, названных по цветам, больше всего Руте нравится Зелёная, с яблонями и грушами. Дорожка выложена шестиугольными плитами, по сторонам уютные скамейки из волшебного дерева, а в самом конце, на возвышении, большой ледяной экран. Прогуливаются они вместе с Лурией, белой проксимой; Рута и не знала, что такие бывают, пока не попала в эвтаназиум. От вопроса, понятное дело, не удержалась:

– А те, которые в проксимариях, получается, чёрные?

– Да, – последовал короткий ответ. Голосок у Лурии хрупкий, и сама тоже хрупкая, кожа будто просвечивает.

– Ну, будем знакомы, сестрёнка, я аккурат из тех самых, из чёрных…

Уйти с чистилки было просто, но что делать дальше, Рута представляла слабо. В конце концов решила отправиться по магистрали на запад, а там насколько сил хватит – до Ивинги, так до Ивинги, до Внешнего кольца, так до Внешнего кольца. В дороге ни она, ни пушистики не голодали: с выходом на магистраль артефакт-кухня сама собой починилась, выдавала теперь весь перечень блюд. Ночевали на станциях, расставленных по магистрали как раз с таким расчётом, что от одной до другой – дневной переход. Подобных ей путников было то густо, то пусто, Рута ни с кем не сближалась, ледяной покров отлично помогал в том, чтобы и у других не возникало желания сблизиться.

Расправив белоснежные одеяния, Лурия устраивается на скамейке, Рута занимает место рядом. Головы поворачивают в сторону экрана, вид там всегда один и тот же: излучина Ивинги. От одного края ледяного прямоугольника к другому проходят большие торговые суда, юркие сопровождающие.

– Только сейчас поняла, как Горячая с Ивингой похожи, – восклицает вдруг Рута, – ведь и текут в одном направлении, и волшебные обе!

Лурия не отвечает, но Руте ответ и не нужен. «Если так разобраться, – думает она, – всю жизнь только и делала, что от Горячей бежала, и от Хребтов, взявших друг друга за руки, и от Дыры. Да только к Дыре и вернулась – замкнулся круг, ухватился амфисбен одной пастью за другую...»

Пушистикам того, что готовила волшебная кухня, было мало – охотились в придорожных лесах. Волчок, неугомонный, дальше всех в дебри забирался, так и пропал. Потерю Рута тяжело переживала, будто не питомца лишилась, а ребёнка, на Чистюлю с Грязнулей так и накидывалась:

– Всё, от меня ни на шаг больше! Никакого вам леса!

Уж с чем-чем, а с сообразительностью у этих ребят был полный порядок – в сторону красно-рыжих зарослей перестали даже смотреть. Да только что толку, если Грязнулю смерть поджидала с другой стороны? Заигравшись с бабочкой, выкатился на магистраль, скользящий шар, пролетевший стрелой, размазал его кровавым блином. Чистюля, звонко тявкая, едва следом не выкатился, Рута в последний момент удержала.

– Не отпущу! Не отдам! – кричала, прижимая к груди, а он смотрел большими фасетчатыми глазами, и не тявкал уже, не скулил, а всхлипывал, как человек.

Дальше Рута без воодушевления шла – так, ноги переставляла. А места между тем интересные были: приближалась излучина Ивинги, известная на весь Играгуд, приближался город Крюлод. В магистраль, как в большую реку притоки, стекались дороги поменьше, такого разнообразия средств передвижения Руте не приходилось видеть ещё никогда. И червегрузы, движение которых растягивалось порой на часы, и изящные махолёты, похожие на огромных колибри, и прыгуны, скачущие, как кузнечики.

Идти тяжелей стало, сила словно бы вытекала из тела, Рута чувствовала каждую капельку. Оттого не всегда успевали они с Чистюлей до дорожных станций добраться – ночевали тогда прямо у магистрали. Никакой ночной холод с пушистиком был не страшен – на чистилке их для того и держали, что от холода самое наилучшее средство, а вот с ночными хищниками было сложнее. Один раз, так и вообще, стая бродячих гноллов напала, и если бы не сторожевой дорожный инферн, разодрали бы.

– Вот и думай после такого, – журила она Чистюлю потом, – непутёвые мы с тобой или всё же везучие?

До Ивинги оставалось всего ничего, когда прямо в дороге у Руты отказали ноги. И ни выброса же, ничего такого, однако же вот, как подкосило.

– Похоже, пришла я, малыш, – сказала Чистюле, что, обернувшись, звонко тявкнул. – А так хотелось на Ивингу поглядеть, на излучину…

Пушистик вдруг зарычал, метнулся куда-то в сторону, а Рута почувствовала холод.

– Что такое? – приподнялась на локте, – что происходит?

А происходило следующее: медленным шагом к ней направлялся голем, которого сначала приняла за человека. От человека он почти и не отличался, но Рута откуда-то знала – голем. Чёрные одежды, лицо скрывает маска, правая рука оканчивается не ладонью, а петлёй. Подкатился Чистюля, распахнул широкую пасть, прыгнул…

– Не надо, – вырвалось у Руты, – уходи!..

Не замедляя шага, голем отбил пушистика левой рукой, тот отлетел далеко, уже не поднялся.

– Ах, ты, плесень!.. – прохрипела Рута, роняя от бессилия горькие слёзы.

Подступив к ней, петлерукий опустился на колено, накинул петлю, оказавшуюся неожиданно широкой, на плечи. Вскрикнуть Рута и не успела даже, утянутая в бархатную пустоту…

– Пора на процедуры, – говорит Лурия, в больших голубых глазах – всё милосердие мира.

Рута неохотно поднимается со скамьи, берёт белую проксиму под руку. «Ковчег» – так называется эвтаназиум, именно на этом «корабле» Руте и предстоит отправиться в последнее своё плавание.

[2]

Белый свод, белые плиты пола, белые одежды Лурии. Рута в камере восстановления, похожей на большой кристаллический гроб, обнажена, в локоть тыкается оснащённая иглой трубочка.

– Тише, тише, – шелестит Лурия, – не волнуйся, а то не могу в вену попасть…

Закреплена камера восстановления почти вертикально, Рута без труда видит зеркальный купол, расположенный в середине процедурной. Ей холодно, ей теперь всегда холодно, ледяной покров тянется по телу узорами, как если бы вместо кожи была та волшебная ткань, булатик. Летний пик очень тяжело дался – выброс будто на тёрке её натирал, обезболивающие снадобья помогали только отчасти.

– Вот, теперь хорошо… – белая проксима у пульта, нажимает на кнопочки, по трубке бежит то одно, то другое, то третье.

Рута балансирует на тонкой грани между явью и сном, кто-то прикасается к ней, но не пальцами, а словно мягкой тенётовой лентой. Наконец она погружается в сон, долгий и сладкий.

Пробуждается Рута уже в кресле-каталке, Лурия везёт по любимой Зелёной аллее. Деревья в цвету, жужжат трудолюбивые пчёлы, птицы поют, не умолкая. Рядом ещё одно кресло, толкает другая проксима, занимает кресло Тай. Руте бы изумиться, вскрикнуть от нахлынувших чувств, но почему-то не удивлена, ничего не нахлынуло. Понимает, по одной аллее их везут неслучайно, понимание, опять же, эмоций не вызывает, лишь пониманием и остаётся.

– Ты меня помнишь? – спрашивает у Тая, когда проксимы, оставив кресла-каталки на площадке с экраном, отходят.

– Нет… – тот потирает лоб, – кажется, нет…

Кожа у него сплошь в красных точечках, Рута знает, что это такое – игольная лихорадка. Руту выбросы терзают, прохаживаясь по телу тёркой, Тая протыкают иглами, и чем дальше, тем они больше…

– Покажи правое плечо, – просит она, – оголи.

– Оголить? – Тай недоумённо хлопает глазами.

– Да, – Рута тянет шейный вырез эластичной фиолетовой робы, – вот так.

У самой-то у неё плечо чистое, без каких-либо следов татуировки, как будто и не было никогда огненной лисы. Стёрли в проксимарии, где от следов прошлого избавляться умеют.

– Да, что-то есть, – озадаченно тянет Тай, – белый такой зверь… забыл, как называется…

– Единорог.

– Точно! – Тай расцветает улыбкой, но сразу же хмурится, – выходит, мы и правда раньше встречались?

– Да, – Рута бросает взгляд на экран, на стремительный катамаран, прорезавший гладь излучины. Вдруг она понимает, многое понимает: цирковые выступления для труппы Олдоса были лишь прикрытием, ширмой, на самом же деле на катамаране переправлялись запрещённые артефакты, самозародки. Такое вот второе дно, не цирк, а контрабанда.

– Не помню, – Тай усиленно трёт виски, – ничего не помню... Я же весь в дырах, а через них и мысли утекают, и память…

– Не знаю, лучше ли, когда памяти нет, – задумчиво говорит Рута, – но что легче, это уж точно.

– Вот и Морпесса так говорит, – вздыхает Тай.

– Морпесса? – Рута вздрагивает, – так зовут твою проксиму?

– Да, – неуверенный кивок, – кажется, да.

Рута оборачивается осторожно, смотрит в сторону проксим. Нет, это другая Морпесса, хотя волосы тоже светлые и глаза немножко похожи. Рута и рада, и огорчена, но огорчена, наверное, всё же больше.

– Расскажи о чём-нибудь из прежней жизни, – просит Тай, тронув за руку, – может, и я тогда вспомню.

– Ох, даже не знаю, – Рута ёрзает в кресле, – из меня ещё та рассказчица! Ты же помнишь, что такое цирк?

– Подожди-подожди… – Тай трёт висок, – ага, вспомнил!

– Так вот, ты был циркачом, жонглёром и акробатом, хотя, когда впервые увидела, подумала, что клоун, до того смешные рожицы корчил.

– Рожицы? – переспрашивает Тай, ощупывая лицо.

– Да, а я пришла наняться в вашу труппу танцовщицей, потому что освободилось место – прежнюю разорвали гарпии. Ты тогда ещё пошутил, что знаешь какая, самая из них главная. Сначала я ничего не поняла, но потом, глядя на Ядвигу, с трудом получалось удержаться от смеха, так и распирало!

– Точно! – подпрыгивает в кресле Тай, – Флейта, Виола, и эта, как её, с хохолком…

– Лира, – улыбается Рута, по зернистой, как у змеи, коже сбегает слезинка.

– Ага, Лира! Помню, я помню!

Тай так и сияет, так и светится, но вдруг выгибается, хрипит, а из дырочек на коже брызжет кровь.

– Что вы сидите? – кричит Рута проксимам, – у него же приступ!

Лурия с Морпессой на скамье, застыли в одной позе – прямая спина, руки сложены на коленях, лёгкий наклон головы. «Они же как куклы, – думает Рута, – неужели и я была когда-то такой?..» Хочет встать сама, но ничего не получается, сил нет, а кресло вдруг охватывает ремнями, прижимает, откатывается само собой в сторону.

– Ах, ты же, стерва, – рычит Рута, – отпусти!..

Проксимы встают, как если бы за спиной покрутили ключик, к Таю не бегут, но шаг быстрый. По экрану тем временем катятся белёсые волны, будто там, на реке, разразилась метель, затем ледяной прямоугольник вспыхивает, угасает. Точно так же вспыхивает и угасает жизнь в Тае.

[3]

Двенадцатый день месяца Стрекозы, день её рождения, начался неожиданно. После смерти Тая Рута в основном и делала, что спала, а тут пробуждение, и Лурия такая серьёзная.

– К тебе посетитель, – сказала проксима, помогая выбраться из камеры сна. От камеры восстановления та отличалась мало, разве что игл и трубочек больше, да устлана изнутри чем-то мягким и пористым.

– Да, – сонно пролепетала Рута, – хорошо.

Лурия успела облачить в пижаму, усадить в кресло-каталку, прежде чем наконец-то дошло: посетитель? Какой ещё такой посетитель? Нет, они, конечно, бывают, но исключительно у магнатов, которые эвтаназиум себе могут позволить, которые не прекращают дел даже здесь. При таких всегда свита – и проксимы, и големы, и члены семьи. А Рута? Она же совсем из другой категории, в «Ковчеге» только потому и оказалась, что цверги всё никак с ней не расстанутся.

– Кто это? – спросила у проксимы, не на шутку разволновавшись.

– Капитан корабля, – ответила Лурия, вкатывая кресло на телепортационный диск, – до времени попросил себя не называть.

Колёса кресла шелестят по плитам Зелёной аллеи, с деревьев облетают последние листья, Руте не понадобилось много времени, чтобы понять, кто её ждёт. Другое дело, чтобы поверить…

– Тарнум!..

Он отворачивается от ледяного прямоугольника с видом излучины, смотрит на неё, смотрит. «Не смотри, – хочется выкрикнуть Руте, – не смотри на меня такую!» Однако же не выкрикивает и обезображенного лица руками не закрывает. Куртка на Тарнуме со шнуровкой, штаны со вставками из булатика, сапоги с отворотами. Очень похож на капитана Брана, только без усов, без повязки через глаз, а голова выбрита наголо.

– Ну, вот я тебя и нашёл…

Потом он на скамье, она по-прежнему в кресле, друг против друга, рука в руке и глаза в глаза.

– Знала бы ты, что со мной было, когда и тебя Горячая у меня забрала, – рассказывает Тарнум, – обезумел, как есть обезумел!

– Неужели не сплю, – шепчет Рута, – неужели ты и правда не сон?

– А потом и с лесопилкой простился, и с починком, – продолжает он, – на баржу сел. А знаешь, с чем проститься было сложнее всего? С нашим Гнездом.

– Нет нашего Гнезда больше, – тихо говорит Рута, – разрушила я его, уничтожила…

– Ошибаешься, – качает головой Тарнум, – его не разрушить.

– Не знаю, быть может, – голос Руты дрожит, – прости меня, если можешь, за всё прости…

– Глупая, – Тарнум высвобождает руку, осторожно касается её щеки, – какая же ты у меня глупая…

Молчат, долго молчат, Рута вздыхает:

– Столько вопросов – и о семье, и о том, как искал, что и не знаю, с какого начать.

– О семье много рассказать не получится, – отзывается Тарнум, – ведь за тобой отправился почти сразу же. Знал, что в Тёплой Гавани непременно задержишься, и настиг бы, но вышла с нашей баржей неприятность – напали пираты. Меня, как и ещё нескольких мужчин, взяли живыми, рабами на их треклятое судно. Там и сгнили бы, если бы эти выродки не попали в облаву.

– Банда Лукана, – догадывается Рута, – пираты ничтожные, пантеону противные…

Память послушно переносит на площадь Правосудия: три грязных человека на эшафоте, а к ним направляется смерть в образе палача с ледяной булавой.

– Так ты слышала о той банде? – удивлённо спрашивает Тарнум, – и до сих пор помнишь?

– Да, – смущённо улыбается Рута, – помню. Так что было дальше, когда попал в Тёплую Гавань?

– В столице непросто пришлось, – Тарнум хмурится, потирает заросшую щетиной щёку, – город очень большой. Блуждал, блуждал, пока будто не толкнуло что-то в «Красные сапожки» заглянуть. Там посчастливилось разговориться с Розамундой, она тебя вспомнила.

– Мы с ней дружили, – кивает Рута, – чуточку.

– Хорошая девушка, – говорит Тарнум слегка изменившимся голосом, – она же и о Натале рассказала. Да лучше бы не рассказывала, потому что из-за Наталы и сбился. До Синглии добраться труда не составило, там не составило труда разузнать, куда она отправилась. Я и подумал, что ты тоже с ней…

– Я хотела, – грустно говорит Рута, – мне с Наталой нравилось, но она не взяла.

– И правильно сделала, – говорит Тарнум. – Если бы знал, что Беллкор собой представляет, тысячу раз подумал бы, стоит ли совать туда нос. Ну, да ладно, не о том речь. За Наталой долго гонялся, догнал, но только для того, чтобы выяснить – гнался за миражом. И всё же она помогла: переговорила с капитаном, чтобы взяли в команду, а собирались они в Играгуд. Даже если сейчас там нашей вертихвосточки нет, так она мне говорит, скоро будет, обязательно будет. И не ошиблась.

– А где Натала сейчас, не знаешь? – спрашивает, улыбнувшись, Рута.

– После Играгуда собиралась в Хладу – на покой, как говорила, да только сложно такую, как она, в покое представить.

– Это уж точно. Но кто же помог тебе с розысками здесь? Кроме цвергов, никто на ум не приходит…

– Помогло вот это, – Тарнум достаёт из кармана куртки до боли знакомый осколок артефакта, с продетой в дырочку тесёмкой, – в соединении с чарами поиска. Кстати, надень.

– Нет, ты что, – трясёт головой Рута, – я не могу!

– Надень-надень, иначе я сам, – взгляд у Тарнума суровый, решимость в голосе, потому упирается Рута недолго.

– Доволен? – спрашивает.

– Да, конечно, – улыбается он.

– И как тебе здесь? – спрашивает Рута, бросив взгляд на экран.

– Мне-то? – отзывается Тарнум, – мне здесь нравится. Хотя бы уже одно то, что пока тебя искал, успел разбогатеть – и кораблик хватило приобрести, и команду нанять. Жаль, в это ваше волшебное окошко галеру мою не видать, она тебе понравилась бы.

– А как назвал?

– «Стрекозой», по твоему знаку в круге. Ты же не забыла, какой сегодня день? Так подгадать и старался, чтобы сегодня встретились.

– Нет, не забыла, и я счастлива, правда счастлива.

– Всё хорошо будет, слышишь, – Тарнум снова берёт её ладонь, целует. – Как исцелишься, сразу же заберу, и уплывем, и всегда будем вместе.

– Да, – Рута накрывает его руку своей, – так и будет.

Проксима, застывшая на соседней скамье, внимательно слушает – слушает и улыбается.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:22.
Ответить с цитированием
  #15  
Старый 05.03.2016, 10:44
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Симбиоз, стадия носителя] Интерлюдия первая:

[1]

О скором начале выброса говорит молочно-белая пелена, заполнившая сферу соединителя-разделителя. Мысли Аваллаха, растянутого на распорках силовых полей, и без того медленные, словно бы тонут в белом, теряются. Края Раны дрожат и дрожат все планы Определённого – от Сущего до Ментала. Аваллах чувствует линию, по которой прошло Разделение, обрубки нитей, что вели к высшему телу, взрываются пиковым выбросом боли. Эта боль притягивает другую – боль новорождённой души. Пойманной в сачок бабочкой, та попадает в область действия соединителя-разделителя, к обрубкам кадавра тянутся яркие нити, пробуют соединиться, но соединиться не получается. Тогда нити тянутся к области Сопряжения, к астральным узлам. Вокруг высшего астрального тела Аваллаха формируется венок из семи энергетических шаров: первым рождается оранжевый, затем голубой, затем жёлтый, красный с зелёным, синий, и, наконец, фиолетовый. Руки энергий мнут ком лавы, придают человеческие очертания, шары раскручиваются радужным колесом, разделяют силовой кокон на две части, как если бы по тому прошлась дисковая пила. Последнего Аваллах вынести уже не в силах – проваливается в спасительную пустоту.

Дальнейшее пребывание на базе слияния Аваллах помнил смутно, урывками. Выбираясь на краткий миг из пучины тяжёлых, болезненных снов, он снова в неё погружался. Камера при каждом новом пробуждении была другая, двуликий один и тот же – Ансей.

– Симбиоз прошёл успешно, – сказал он при первом пробуждении, – фиксацию пока не снимали, для лучшего сращения.

Аваллах потянулся астральной нитью, чтобы ответить, но нити не слушались – тянулись куда угодно, только не в сторону опекуна.

– Даже не пытайся пока, – сказал Ансей, – ничего не получится. Спи.

И Аваллах спал, и видел сны. Все без исключения были яркими, но рваными, бессвязными. То ли потерял стабильность его эфирный двойник, выведенный из равновесия симбиозом, то ли потерял стабильность сам Эфир, выведенный из равновесия выбросом.

– Да, – подтвердил догадку Ансей, – дело в Эфире. Если мир физический оправляется от последствий пикового выброса довольно быстро, то по миру-отражению волны возмущений прокатываются ещё долго.

Аваллах снова потянулся нитью, на этот раз почти получилось соприкоснуться.

– Осторожней, – предостерёг опекун, – вчера сняли фиксацию, от чрезмерных усилий могут разойтись астральные швы. Спи.

От сна к сну обрывочность уходила, уступая место мозаичности. Всё чётче проступала одна большая картина – жаль, не всех фрагментов хватало.

– Как самочувствие? – спросил Ансей прямо во сне, – не ухудшилось?

– Нет, – ответил Аваллах прежде, чем понял, что слушаются нити безупречно.

– Ты смог ответить не потому, что находишься в Эфире, – упредил его вопрос опекун, – а потому, что моторика полностью восстановилась. Прими мои поздравления.

– А как Аун? – спросил Аваллах, – с ним тоже всё хорошо?

Ответил Ансей не сразу, астральная нить протянулась от другого кокона:

– Не вполне, синдром ложных примесей.

– То есть ему кажется, что душа досталась нечистая, с посторонними фрагментами?

– Да, хотя на самом деле никаких примесей нет. В то же время, если бы синдром не был купирован, ложные фрагменты очень скоро перестали быть ложными – Аун сам вдохнул бы в них жизнь. В настоящий момент он вне опасности, пусть процедура слияния и затянется.

– Рад слышать, что угроза миновала, – сказал Аваллах, – надеюсь, дальнейшее слияние пройдёт без осложнений.

– Не сомневайся, – заверил опекун, – и хватит на этом об Ауне. Сейчас, как только проснёшься, отправимся на контроль – в результатах его у меня никаких сомнений. Затем камера сохранения и путешествие до Крюлода, где будешь помещён в эвтаназиум.

– То есть базу покину уже сегодня? – спросил Аваллах, не зная, радоваться или огорчаться.

– Уже сегодня, – подтвердил Ансей. – Скажу честно, такого быстрого слияния, как у тебя, не наблюдал очень давно, а наблюдал я их, как понимаешь, достаточно.

[2]

Кипит небо, кипит твердь, кипят цилиндры огнекатков, запечатанные с двух сторон, заключённые в яркое до белизны пламя. Боевые машины огненных кадавров катятся валом, навстречу им катится вал простейших. Сшиблись. Аваллах в одном из цилиндров, поддерживает пламя, растёкшееся по внешней его поверхности, не даёт погаснуть. Устремляет огнекаток на исполинского, размером с небольшую башню, червя, тот распахивает увенчанную щупальцами пасть, заглатывает. Внутри твари кольца зубов, раскалённый Аваллахом цилиндр крушит их, выламывает. Червь вздувается, обращаясь подобием скользящего шара, лопается с громким хлопком, разлетается на куски. Кончено.

По небу со стороны Раны расползаются трещины застывших молний, за волной простейших следует волна сторуких. Сторукие – это сферы, состоящие из огромных человеческих рук, соединённых в одной точке – ядре. Сами руки уничтожать бесполезно – будут отрастать снова и снова, пока не уничтожишь ядро. Аваллах и раскаляет, и ускоряет огнекаток до предела, сходится с одной из тварей. Часть рук отлетает, разбрызгивая капли кожи и крови, другие хватают цилиндр, держат, пусть пламя и плавит пальцы, третьи колотят тяжёлыми кулаками. Предельным усилием Аваллах вырывает машину из хватки, катит назад, но от сторукого не уйти – прокатывается сверху, проходится кулаками. Пламя вокруг огнекатка тускнеет, движется он всё медленнее, сторукий хватает, подбрасывает, бьёт. Другой сбивает цилиндр в полёте, принимается, сдирая ногти, ковырять одну из боковых стенок. В следующий миг его самого сбивает чёрная тень – троглодит. Боевые животные чёрных кадавров, троглодиты напоминают ящериц, закованных в панцирь. Глаз у них нет, зато есть кристальные когти и зубы, усеянный костяными шипами хвост. Хвостом троглодит сторукого и бьёт, добавляет ударом массивного черепа, впивается в середину, будто в диковинный плод. Из ядра хлещет струя белёсого дыма, руки метаются с такой быстротой и силой, словно хотят от него оторваться, наконец обвисают. Кончено.

Небо набрякло белёсыми тучами, тяжёлыми каплями срывается Ихор. Твердь содрогается, когда недалеко от искорёженного цилиндра Аваллаха садится мантикора – одна из самых крупных тварей Раны. Вырвавшийся из механического скорпионьего хвоста луч отсекает троглодиту переднюю часть тела, задняя вертится на месте, скребя шипами выжженную твердь. В качестве следующей цели мантикора выбирает адамантового паука – боевую машину кристальных кадавров, мечет луч за лучом. По своему строению адамантовый паук схож со сторукими, за той лишь разницей, что к одной точке крепятся не руки, а многосуставчатые ноги. Взмахнув кожистыми крыльями, мантикора поднимается, стреляет на лету, стараясь послать луч в центральную часть голема-гиганта. Брызжет крошка, но паук продолжает движение, молниеносным взмахом задирает одну из ног, выворачивает, отражая внутренней поверхностью струну луча. Мантикора сбита – падает, ревёт, скребёт запёкшуюся твердь. Подошедший паук раздавливает её, затем и огнекаток Аваллаха, на который наступает случайно…

Он проснулся, растёкшееся тело покоилось на диске сна и восстановления. Какое уж тут восстановление, если Эфир переносит в Кровавое время снова и снова, воспроизводит в мельчайших подробностях весь тот ужас? Впрочем, Аваллах понимал: дело не столько в Эфире, сколько в новорождённой душе. Именно ей, всё ещё находящейся в состоянии шока, требовалось созерцание кошмаров кадавра – подобное уравновешивалось подобным. Той же цели служили визиты в верхнюю процедурную, где Аваллах соприкасался со смертельно больными людьми. Ауры их имели то тёмно-жёлтый, то бирюзовый, то синий оттенок, в исключительных случаях – бледно-фиолетовый. Прикасаться к ним было приятно – ничего резкого, острого, обжигающего. Поражала тяга людей к жизни: знали, что обречены, но в каждом при этом искоркой лучилась надежда. Некое подобие искорки появилось и в его симбионте, время от времени протягивалась тончайшая астральная ниточка, но стоило Аваллаху потянуться навстречу, сразу же исчезала. «Значит, пока ещё рано, – размышлял он, – тем не менее, знак хороший».

– Аваллах, ты не спишь? – к диску протягивается астральная нить, касается робко.

– Нет, Аун, проснулся из-за кошмара. Ты тоже?

– Если бы только кошмары, – сетует Аун, – у меня ещё и фиксация, что в этих кошмарах держит, не выпускает…

Аваллах пробыл в эвтаназиуме три полных декады, прежде чем появились и Ансей с Ауном.

– Пусть канал внутренней связи между вами будет открыт постоянно, – попросил опекун, – сейчас ему крайне необходим тот, с кем можно поговорить по душам.

– Конечно, буду рад посодействовать его восстановлению, но что случилось?

– Проблемы с выходом из фиксации – снять удалось только частично. Теперь вся надежда на эвтаназиум и на тебя.

И вот Аун говорит, Аваллах слушает, сводится монолог к одному – не стоило на симбиоз соглашаться.

– Что скажешь? – спохватывается Аун, – ты не уснул?

– Что тут сказать, – откликается Аваллах, – просто напомню твои же слова: нет ничего более страшного, чем остаться пустым навсегда.

[3]

Лифтовая шахта кристальной цитадели похожа на вытянутую по вертикали кишку, по ней стремительно возносится скользящий шар. Начав движение в нижнем городе, останавливается на самом пике, где устроена наблюдательная комната с прозрачным куполом. Звёздное ночное небо переливается бисером на бархате, ночной город переливается всеми цветами радуги. Люк-диафрагма скользящего шара раскрывается, Аваллах перекатывается на пол с ребристым покрытием. Аун, как обычно, в смотровой нише, оснащённой световыми и астральными фильтрами, появление друга замечает не сразу.

– А, это ты... По какому случаю карнавал, не знаешь?

– Разве людям для праздника нужны причины? – Аваллах подсвечивает свою астральную нить иронией, – прекрасно обходятся без них.

– Говоришь, как Ансей, – в нити Ауна нотки недовольства, – скоро будет не отличить.

– Преувеличиваешь, до стадии двуликого мне ещё далеко.

После эвтаназиума Ансей позаботился об их переселении в Кипелар – жемчужину Гремящего залива. Смена статуса с пустого на носителя открывала доступ ко многим привилегиям, и они ими пользовались. Носитель – промежуточная стадия, в силу чего лавовые тела Ауна и Аваллаха непостоянны: то собираются комом, как у пустых, то вытягиваются, принимая очертания человеческой фигуры, как у двуликих. То же и с силовыми коконами: один большой, шарообразный, то и дело разделяется на два «веретена», пересекающих друг друга крест-накрест, те вновь сливаются, и так по циклу с периодом в несколько секунд.

– У меня стадия двуликого ассоциируется с синдромом ложных примесей, – говорит Аун, – одновременно и жду её, и боюсь. Что, если мы с моим симбионтом не найдём общего языка?

– Напрасные опасения, – возражает Аваллах, – не стоит подвергать сомнению механизм, отработанный веками.

– Ничего я не подвергаю! – резко бросает Аун, – речь о проблемах с симбиозом. Ведь я в нашей паре сосуд, новорождённая душа – жидкость, а если в сосуде трещина, разве не сулит это неприятности в будущем?

– Твою трещину заделали, залепили, – увещевает Аваллах, – не стоит её расковыривать.

– Ну, точно, ещё один опекун на мою голову…

Начинается фейерверк, разрывы снарядов совсем рядом с наблюдательной комнатой, но цитадель надёжно хранят силовые поля. В небе расцветают астры, розы, хризантемы, сотканные из пламени, сплетаются в гирлянды. Аваллах и Аун воспринимают их не столько своими чувствами, сколько чувствами симбионтов, и, подобно гомонящей у подножия цитадели толпе, задыхаются от восторга.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:25.
Ответить с цитированием
  #16  
Старый 05.03.2016, 10:48
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
[Жизнь четвёртая] Рагнар (1403-1430 от Р.)

Скрытый текст - [Год восемнадцатый] Практика и теория:

Синглия, город Наста

[1]

Рагнар попробовал дубинку – мягкая, не столько лёд, сколько вода. Знает ли о ней Яген? Глупый вопрос, ментор на то и ментор, чтобы знать о закреплённых за ним десятках всё. Дубинку, скорее всего, выдал Сандаку сам, чтобы не повторился случай месячной давности, когда четвёрка опорных избила Ибикуса до полусмерти, а потом едва не пошла под арест, ибо слишком уж много осталось следов. Думали всё уже, край Ибикусу, а тот не только восстановился, причём за каких-то пять дней, но и от списания наотрез отказался, и от перевода в другой десяток. Лишнее доказательство, что прозвище ему дано верное: Зомби. А получил его за поведение на полигоне, особенно в первый год. Если застревали на «бархане», то потому, что Зомби запутался в «колючке», если на «ленточке» не продвигались дальше первой волны, то потому, что Зомби не удержал щит, если срывались с «утёса», то потому, что Зомби не устоял на узком каменном карнизе. За каждое несоответствие ментор спрашивал строго, ночью, в казарме, десяток спрашивал с Ибикуса, с не меньшей строгостью. Сандак, десятник, такой распорядок установил: за большие нарушения наказывают опорные, за средние – тройка правого фланга, за незначительные – левый фланг, где и состоял Зомби. Сегодня Ибикус потерял на «переправе» плот, но сам до другого берега добрался. Нарушение, посовещавшись, расценили как среднее, стало быть, наказывать тройке правого фланга…

Рагнар бьёт кулаком в живот, почти без замаха, и когда Зомби сгибается пополам, прикладывает по спине дубинкой. Та растекается на конце, принимает вид большой мухобойки, и кажется, будто Ибикус и сам из воды. Рагнар не усердствует, однако и не щадит, потому что выделяться нельзя. Так учил брат, его самый главный ментор.

– Значит, я должен быть серым, бесцветным? – спрашивает Рагнар.

– Нет, балда, не серым и не бесцветным! – говорил Каэтан всегда быстро, порой глотая слова, активно жестикулировал. – Ты должен сливаться с округой, как будто нацепил камуфляж, стереть с себя все яркие пятна. Тогда ни одному стрелку, каким бы ни был метким, каким бы ни был глазастым, в тебя не попасть!

– Не совсем понимаю…

– Правильно, балда, потому что я ещё не сказал самого главного!

– Самого главного? И в чём оно?

– В том, что под камуфляжем ты должен оставаться не просто человеком, а обязательно самим собой!

Следующим бьёт Джагатай: плоское лицо ундинионца, губы растянуты в непременной улыбочке, но глаза холодны. Рагнар старался не бить по рукам – Ибикуса они и так плохо слушаются, Джагатай лупит и по рукам, и по ногам, завершает хлёстким ударом в промежность. Сдавленно пискнув, Зомби падает, сворачивается клубком. Толстяк с Малышом ухмыляются, с довольным видом кивают, но больше всех радости у Ратны – единственной в их десятке девушки. По правде сказать, от девушки там очень мало: плоская и сзади и спереди, с выбритым до синевы черепом, с безобразным лицом, почему и прозвали Гарпией. Впрочем, тех же Толстяка с Малышом все эти погрешности не остановили бы – оприходовали бы первой же ночью, если бы не артефакт-заглушка, вшитый Ратне под кожу. «И всё же она не выделяется, она здесь своя, – думает Рагнар, – чего не скажешь об Ибикусе».

Дубинку берёт Озрик, мнёт в нерешительности, смотрит на Зомби.

– Хватит с него, – говорит наконец, – сами уродуйте, если надо.

– Э, так не пойдёт, – скалится Кай, – ударь хоть разочек!

– Тебя сейчас ударю, гнолла помойная!

Повадкой Кай скорее похож на шакала: маленький, злобный, трусливый. Озрик же, особенно в профиль, похож на хищную птицу: узкое лицо, нос с горбинкой, острый взгляд. Он тоже выделяется – тягой к справедливости, прямотой, принципами.

– Зря ты так…

Кая, как и следовало ожидать, поддерживают Бун и Бургур, они же Малыш и Толстяк, готовы ввязаться в драку. Эти как два быка, сложно сказать, какой из братьев старше, какой младше, и прозвище Малыш не говорит ни о чём.

– В принципе, согласен, – Рагнар становится справа от Озрика, – Джагатай за двоих постарался.

– Вот правильно они говорят, да, – Зубар занимает место от Озрика слева, – не надо, того-этого, колотить больше.

Зубар диковат, косноязычен, вывести его из себя очень сложно, но если уж вывести, то мало не покажется. Тоже опорный, вместе с Толстяком, Малышом и Сандаком.

– Не лез бы ты, косматый… – цедит Кай.

Напряжение повисает тучей, вот-вот грянут молнии, но нет, обходится без грозы, Сандак не даёт ей разразиться:

–Угомонились, – становится меж надвигающихся друг на друга стен третьей стеной, – разошлись.

Озрик и Кай получают по замечанию, Ибикуса Зубар оттаскивает до койки, через час по койкам уже все. Рагнару, несмотря на усталость, не спится, правое плечо так и зудит. Вшил в него кристалл памяти – амулет, некогда обязательный для всех солдат, теперь по желанию. Ну, раз зудит, нужно излить: коснувшись плеча особым образом, переводит кристалл в режим запоминания, начинает внутренний монолог.

[Кристалл памяти]

Не могу, брат, разобраться в одном сослуживце, сильный он или слабый. Помнишь, ты говорил, что человек с целью на порядок выше человека без цели, как рука с мечом против пустой руки? Так вот, цель у того, о ком говорю, есть, но не уверен, что делает его сильнее. С одной стороны, если бы не цель, давно бы сломался, только она и держит, а с другой, цель и есть источник всех его бед. Вспоминая тот же меч: если человек не умеет с ним обращаться, много ли будет от него проку? Если кому-то польза и будет, то только врагу. Значит, иметь цель мало, нужно ещё понимать, твоя ли это цель. Да, кажется, разобрался: даже если цель ложная, легионер всё равно станет сильней, но легион он сделает при этом слабее.
[2]

Инфиму, начальную военную школу, Рагнар окончил дома, в Декабрине. Надеялся, и с профильной будет так же – не получилось. Из Насты пришёл запрос, в несколько дней из отличников боевой подготовки собрали группу, и в пятнадцатый день Призрака, когда ему исполнилось пятнадцать, Рагнар поднялся на палубу быстроходного «грифа». Мать, конечно же, провожала – ветер треплет седые пряди, лицо каменное, горечь в запавших глазах. Рагнару её было жалко, сердце кровью обливалось, но остаться никак не мог, не имел права. Если каждый останется в стороне, то кто остановит саламандр?

Пока плыли, на смену осени пришла зима, а там и к меже дело. Для Рагнара то было не просто первое из времён года, а и правда граница, черта. Переговорил с Кранмером, лучшим своим другом, тот думал о том же:

– Как будто не на другую сторону острова плывём, – сказал со вздохом, – а на другую сторону мира…

О том, что в Насте разделят, и не думали, а их сразу по разным десяткам, да так, что друг друга почти и не видели. Однако, оно и к лучшему, понял потом Рагнар, если уж отмежёвываться от прежней жизни, то отмежёвываться.

– Как следует ко мне обращаться? – вдоль шеренги прохаживается Яген, их ментор, во всю правую щёку уродливый шрам.

– Господин ментор! – выдыхает строй.

– Верно, – короткий кивок, – а себя вы кем полагаете?

– Рекрутами, господин ментор!

– Рекрутов много! – рявкает Яген, – Точнее!

– Пехота сопровождения тяжёлых машин, господин ментор!

Тяжёлые машины, они же «мамонты», неуязвимы спереди, потому что броня обшита листами истинного маналита, потому что орудие на элариевом накопителе, с усилителем в десять карат, но уязвимы со стороны левого и правого борта, где по три больших колеса, а также со стороны кормы, где маналитом обшит только верх. Когда-то для прикрытия использовались големы, но не оправдали себя, поскольку больше гибли под колёсами, чем защищали, а потеря «мамонта» – большая потеря. Так в легионах Синглии появился новый род войск – пехота сопровождения, они же щитоносцы. Свою полезность доказали быстро, теперь называют не иначе как младшими братьями мехоморфов, а мехоморфы – элита пехоты. Мехоморфом был старший брат, был Каэтан, и «был» здесь ключевое слово.

– За старшего остаёшься, братишка, – слова Каэтана тяжелы, будто бы отлиты из металла, – выдюжишь?

– Я… – в горле Рагнара комок, в глазах – слёзы, – это…

– Не слышу, братишка, совсем не слышу тебя!

Каэтан был ему и за брата и за отца, потому что с отцом у Рагнара, мягко говоря, не сложилось. Через год после того, как родился Каэтан, Рупила сослали на Ленту, сослали по обвинению в саботаже, которое подтвердилось. Говорят, оттуда не возвращаются, но он вернулся, пусть и поражённый смертельной болезнью, металликом. Прожил после возвращения Рупил недолго, всего несколько месяцев, но их хватило зачать ребёнка, родила Андрона в положенный срок, и снова мальчика.

– Да, – пусть его меньше, не в пример меньше, но появляется металл и в голосе Рагнара, – выдюжу!

– Вот и славно, – Каэтан треплет по плечу, – береги мать. А я вернусь, непременно вернусь, ты меня знаешь.

Он вернулся. И первый раз, и второй, и третий, а потом пришло извещение, что погиб в неравном бою. Разве мог Рагнар остаться теперь в стороне, разве мог такое саламандрам простить?

Как и в любом другом заведении подобного рода, в училище существовала своя негласная иерархия: рекруты-первогодки звались «хвостами», второгодки – «хоботами», выпускники – «бивнями». Пусть не всем дано, и Зомби, скорее всего, так и останется вечным «хоботом», Рагнар не просто чувствовал – знал: их десяток готов, хоть сейчас в бой. И выпускных испытаний он ждал не с трепетом, не со страхом, а с нетерпением.

[Кристалл памяти]

Лекции по волшемату, заучить.

«…не будет преувеличением сказать, что могущество Северного Союза стоит на трёх китах, трёх волшебных материалах. Итак, по порядку:

1) Маналит – сплав стали со скорлупой яиц драконов, то есть маной. Такой маналит называется истинным, чистым, или же эталонным. Маналит, полученный при добавлении к стали драконьей чешуи, драконьих когтей или зубов, в силу чего имеет более слабые защитные свойства, называется суррогатом. Иммунитет суррогата к боевой магии обычно снижен до пятидесяти, а то и тридцати процентов, тогда как у истинного маналита редко опускается ниже девяноста пяти.

2) Эларий – волшебный металл, наиважнейшими свойствами которого являются способность не только накапливать Ихор, но и восстанавливать его запас, а также запоминать наговорённые боевым магом заклинания. В зависимости от того, как быстро проходит процесс восстановления, так называемый перезаряд, различают три сорта: высший, средний и низший. Обычно эларий заряжается магией Пламени, как наиболее разрушительной.

3) Самоцветы – минералы, способные не только взаимодействовать с Ихором, но и усиливать заклинания. Наиболее подходящими в этом смысле являются алмазы, в силу своей прозрачности, также подходят волшебные рубины, изумруды, сапфиры. Самоцвет в два карата усиливает заклинание в два раза, делает двукратным, в три карата – трёхкратным, и так далее.

[3]

Задача на «ленточке» ставится простая: дойти от точки до точки, по прямой. Конечно же, прикрывая макет «мамонта», он же «короб», конечно же, под имитацией атак противника. Облачение сегодня по всей форме, потому что выпускной экзамен, а значит – никаких поблажек. Гибкие бронекостюмы из сплава волшебного льда и стали, шлемы со щитками из того же волшебного льда, за спинами ранцы ледяных тройников: прочная трубка тянется вдоль руки, сверху на перчатку выведен раструб. Тройники, потому что три способа действия, в зависимости от дистанции: ледяная струя под ближнюю, ледяная сфера под среднюю, а под дальнюю ледяная стрела. У щитовых конструктов, кстати, сегментов тоже три, в развёрнутом виде похожи на высокие трёхстворчатые зеркала. Изготовлены они из зачарованной камнестали, с заклинанием уменьшения, низ легко перестраивается: хочешь ролики – будут ролики, хочешь штыри – будут штыри. Складывается щит на раз-два, если руки, конечно, из плеч растут, не из ягодиц, в свёрнутом виде легко помещается на нагрудной пластине бронекостюма.

– У нас движение, – Озрик замечает шевеление в зарослях первым, докладывает по общему каналу ДУ, он же длинноговоритель универсальный.

– У нас тоже, – добавляет Кай через секунду.

– Принято, – отзывается Сандак.

– Прошу разрешения перейти на выделенный канал, – говорит Озрик.

– Разрешаю.

– Мы тоже на выделенный, если можно, – говорит Кай.

– Хорошо.

Щиты Озрик, Рагнар и Джагатай разворачивают в пару мгновений, всматриваются в густые бурые заросли, расползшиеся по обочине песчаной дороги, распознаёт противника ундинионец:

– Жабы, – бросает быстро, – кислотные.

Что кислотные, и так понятно, здесь иных не бывает. Вот одна выпрыгнула из зарослей, раздулась пузырём, квакнула, вот другая, а там и третья, и четвёртая – повалили всей гурьбой. Джагатай бьёт стрелами, и метко, хват, бьёт! Жабы взрываются прямо в зарослях, вверх поднимаются зеленоватые облачка кислоты.

– Так держать! – приговаривает ундинионец, – взрывайте друг дружку!

Рагнар с Озриком выпускают искристо-белые облачка ледяных сфер: из раструбов те вылетают небольшими, размером со снежок, но чем дальше, тем больше становятся, шагов через тридцать схлопываются, брызжа ледяными иглами. Попавшие в сферу жабы не то что взорваться – квакнуть не успевают, крошатся на кусочки. Не повезло им с правым флангом, сильно не повезло...

– И это всё? – усмехается Джагатай, – тут бы не споткнулись и «хвосты»!

Пока Озрик докладывает по общему, что на правом чисто, Рагнар переключается на канал левого фланга, послушать, как там у них. Так, Ратна кричит, Зомби что-то мычит, но, кажется, устояли. Хвала Игниферу…

– Не расслабляемся, – слышит он спокойный голос Сандака, вернувшись на общий, – впереди ещё две волны.

Следующая волна буквально волна и есть – огненные термиты, прут маслянисто-чёрной рекой от руин, воспроизведённых весьма достоверно.

– Щиты сложить! – командует Сандак, – всем оставаться на общем!

Рагнар, как и все остальные, переводит тройник на ледяную струю, тут никакой команды не требуется. Сегменты щитового конструкта сложены, теперь щит и есть, только в три слоя, рука продета в крепления. А маслянисто-чёрная волна уже вот она, здесь, накрывает «короб» в пару мгновений. Огненным термитам нипочём каменные укрепления, нипочём стальные, а вот маналит не по зубам – «короб» им не прожечь, не проплавить. Десяток, прикрываясь щитами, поливает маслянисто-чёрную тучу струями холода, термиты сыплются дождём на шлемы, на бронекостюмы, тут же вспыхивают. Рагнару несколько попадает в локтевое сочленение, ощущения скверные, как если бы туда сначала насыпали толчёного волшебного льда, а потом соли. Но чем сильнее боль, тем выше ярость, тем мощней вылетающие из раструба струи холода. Джагатай подпрыгивает на месте – термиты попали в сапог, у Озрика проплавлен щиток шлема, потому ледяными бичами стегают с не меньшей яростью. Наконец туча термитов рассеяна, словно бы растворилась в струях холода. На общем канале не столько ликование, сколько недоумение: все удивлены, что левый фланг справился лучше других. «Всё же мы команда, – думает Рагнар, – крепко сжатый кулак, а не растопыренная пятерня!»

– Молодцы, ребята, все молодцы, – в голосе Сандака сдержанная гордость, – а теперь собрались, поднажали!

И они, конечно же, собрались, конечно же, поднажали. Последней волной шли големы, метавшие вязанки разрыв-травы. Щитовые конструкты снова пришлось развернуть, подогнать один к одному – чтобы ни щёлочки, чтобы стык в стык. Вязанки взрывались с оглушительным грохотом, камнесталь плавилась, пузырилась, Рагнару казалось, что и он плавится и пузырится внутри бронекостюма. Высовываясь на долю мгновения, били ледяными стрелами, самым метким на правом фланге снова оказался Джагатай: стрелы его шли точно големам в сердце, а с замороженными сердцами те двигаться уже не могли. Так и Рагнар на какое-то время застыл, когда вдруг всё закончилось, когда Яген объявил, что испытание пройдено успешно.

– Поздравляю, ребята, мы больше не рекруты, – прозвучал по общему каналу голос Сандака. – Теперь мы – полноправные воины!..

Рагнару вспомнилась Декабрина, как мальчишкой следил за легионерами, поднимавшимися на палубы боевых кораблей. Как же ему хотелось тогда оказаться в их рядах, тоже подниматься по трапу, выкрикивать, распугивая чаек и всю ойкумену: «Слава боеводе, слава!» И вот цель достигнута, взята вершина, однако на сердце не столько радость, сколько печаль. Потому, наверное, что с тем мальчишкой на пристани – ёжик соломенно-белых волос, широко распахнутые глаза – расстался навсегда.

[Кристалл памяти]

Думал над тем, возможно ли полное равноправие в дружбе, пришёл к выводу, что нет. Потому, как мне кажется, что устроен человек по-другому, по принципу воинского подразделения: в каждом из нас есть десяток и есть десятник. А если равноправия нет уже внутри нас, как возможно оно в отношениях с другими людьми? Пусть на ничтожную толику, но один из друзей всегда будет больше десятником, а другой – десятком.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:26.
Ответить с цитированием
  #17  
Старый 05.03.2016, 10:51
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год девятнадцатый] Драконы и саламандры:

Беллкор, город-порт Галава – крепость Сурьма

[1]

Из столицы отплывали на «китах», вместе с легионом Медные Сердца. Погода в тот день была гадость гадостью: и ледяная крошка, и ветер лютый, как будто заклинание воздушного кулака наложили. «Сегодня, спали её драконы, точно такая же, – думал Рагнар, подкручивая регулятор встроенного в бронекостюм утеплителя, – будто и не переплывали Стального моря. И гавань Галавы точно такая же, от гавани Солы не отличишь: те же сторожевые башни с пушками и цепями, те же боевые корабли на рейде, те же стены с рядами бойниц. А довершил сходство Ибикус – что на погрузке едва под колесо «мамонта» не угодил, что здесь, на выгрузке. Зомби, он зомби и есть. И всё это, катись оно в дыру, на глазах у Оберона, внеочередных занятий по закалке дисциплины точно не избежать…»

– Запомните, господа щитоносцы, вы – такая же деталь боевой машины, как и ствол, и подвеска, а принадлежит машина мне, боевому магу Оберону. Будьте уверены, за деталями слежу тщательно: от неисправных избавляюсь, исправные регулярно проверяю на неисправность, в чём и состоит профилактика.

Черты лица у Оберона мелкие, но выразительные: нос небольшой, но костистый, подбородок маленький, но выпирает, глазки глубоко посажены, но горят. Роста он так же небольшого, в чём схож с легатом Медных Сердец, Минумом, однако не тот случай, когда размер имеет значение.

– Помимо меня в состав экипажа входят Азир, водитель и механик ходовой части, Криспин, стрелок и механик боевой части, – похлопывает жезлом по ладони Оберон. – Сейчас заняты, закрепляют машину в трюме, познакомитесь с ними позже...

На пристани разделились: легионеры, разбившись на квадраты сотен, отправились в одну сторону, щитоносцы – в другую. «Мамонта» нужно было сопроводить до транспортной платформы, и если бы по прямой, не заняло бы больше часа, но по прямой никак не получалось – всё кружили, кружили. Криспин кружил вместе с щитоносцами, хотя преспокойно мог бы отдыхать в машине; если стрелком он был таким же превосходным, как и рассказчиком потешных историй, то повезло десятку крупно. Вот и сейчас что-то рассказывал, следуя рядом с опорными, от взрывов хохота Малыша и Толстяка машину, казалось, вот-вот перевернёт.

– Сходить, что ли, и мне послушать? – проворчал Джагатай. – Впрочем, нет, не стоит, а то ещё животик надорву…

– Это зависть в тебе говорит, – усмехнулся Рагнар.

Водитель, в отличие от стрелка, предпочитал находиться не снаружи «мамонта», а внутри. Даже если бы сейчас на сутки встали, так и не вылез бы, сидел, как медведь в берлоге. Заросший, угрюмый, с Зубаром Азир имел много общего, а выражались так и вовсе один в один.

– Господин боевой маг! Там, это, паз, стерва, нестандартный, угольник соскочил, Криспину прямо по мор… то есть по лицу…

– Хватит! – резкий взмах жезлом, – по порядку, господин водитель боевой машины, по порядку.

– Так я же и говорю, это, по порядку, – пыхтит Азир. – Помощь нужна, господин боевой маг, срочно!

– Помощь магическая, или будет достаточно грубой силы?

– Это, не знаю, грубой, наверное, хватит…

Оберон окидывает взглядом притихших щитоносцев, делает выбор:

– Озрик, Рагнар, окажете помощь. С вами инструктаж проведу отдельно, как только освободитесь.

«Так-так, – думает Рагнар, – это почему же выбор пал на нас? Очевидно же, что по части грубой силы с Буном и Бургуром не сравниться никому. Впрочем, маги на то и маги, чтобы их поступков никто не понимал».

Следуя за водителем, Рагнар и Озрик спускаются в транспортный трюм, там встречает Криспин, смеётся:

– Даже двоих господин маг выделил? На одного больше, чем я ожидал!

Рагнар его почти не слышит, захваченный видом «мамонта», освобождённого от чехлов: маслянисто-чёрный маналит обтекает корпус, как если бы набросили мелкозернистую кольчугу, полусфера башни один в один с боевыми куполами цвергов, за той лишь разницей, что у них стволов всегда по два, а здесь один.

– Красавец… – вырывается у него невольное.

– О, да, – Криспин поправляет сползшую с головы повязку, – красота, которая убивает.

С нестандартным пазом справляются на удивление быстро, Криспин делает нестандартное предложение:

– Изнутри машину видели? Залезть не хотите?

– Не надо бы, – бурчит Азир, – а то мало ли.

– Да ладно тебе, – отмахивается Криспин, – там инструктажа ещё часа на три, управимся. Так что, господа щитоносцы, желание есть?

Желания у Рагнара с Озриком хоть отбавляй, хватило бы на десяток, и вот внутри, в святая святых. Кабина двухъярусная: на нижнем, где место водителя и самоходный механизм, узко, в боевом наоборот, просторно – несмотря на пару кресел, спинка к спинке, несмотря на блок элариевых накопителей, несмотря на раму орудия с большой вогнутой кнопкой, поверх которой предохранительная скоба. Бруски элария источают синий свет, самоцвет, вставленный в основание рамы, этот свет вбирает, переливается. Таким внутреннее пространство «мамонта» Рагнару и запоминается – льдисто-синим.

Ну, всё, готово: до транспортной платформы машину сопроводили, внешний чехол натянули, теперь отойти и подождать, пока утянет на нижние ярусы. Там отсортируют, поместят на линию, доставят до нужной точки. Щитоносцев же, как и водителя со стрелком, господин боевой маг доставляет до эшелона «черепах», транспорта самого медленного, зато самого надёжного.

[Кристалл памяти]

Только подумай, брат, наш Союз они называют «союзом тюрем»! Как же тогда назвать их Царство, построенное по принципу муравейника, где саламандры – царицы, а люди – рабочие особи? «Царство рабов», не иначе. Причём рабов, что рады быть рабами. Нет, змеиного в змеепоклонниках всё же больше, чем человеческого, и крови мы с ними разной.

[2]

Начались необычные сны ещё на «ките», про себя Рагнар назвал их познавательными. То становился свидетелем какого-нибудь исторического события, чаще всего сражения, то вёл разговоры с кем-нибудь великим из прошлого. Кто сны насылает, догадаться было легко, но спросить прямо Рагнар не решался.

– Тебе ничего странного не снится? – поинтересовался у Озрика, припомнив, что отметил их Оберон при первой же встрече, отрядив в помощь Азиру и Криспину.

– Да нет, – отвечал тот задумчиво, – Бриджайну всё время во сне вижу, свою любимую. А тебя что, кошмары мучают?

– Да есть немного...

Выходило, Рагнар один такой, выходило, выделяется, потому о снах больше ни с кем не заговаривал. С господином же боевым магом держал себя так, словно получил особое задание, распространяться о котором ни в коем случае нельзя.

И вот они на суше, вереница «черепах» ползёт по Прямому пути на юг, сны всё ярче, всё чаще. В одном из них происходит неожиданное: Рагнар буквально проваливается в сон Оберона. Как получилось – ни малейшего понимания, но знает, так оно и есть. В своём сновидении господин боевой маг рыбачит – в руках простая тростниковая удочка, на голове широкополая соломенная шляпа, сосредоточен на поплавке с пером, который покачивается на зеленоватой водной глади.

– А вы интересный экземпляр, – говорит задумчиво, – всё же прорвались.

– Никак не хотел, господин боевой маг, – потрясённый, Рагнар становится по стойке смирно.

– Магический потенциал у вас большой, но, к сожалению, даже не дремлет – крепко спит, – продолжает Оберон, не отрывая взгляда от реки. – Мне его, что называется, не расшевелить, но у войны может получиться. Потому вы и здесь, не так ли?

– Здесь я из-за брата, – говорит Рагнар с жаром, – и ещё легионов и легионов северян, чьи жизни забрали проклятые змеепоклонники!

– Хорошие слова, – кивает господин боевой маг, – правильные. Собственно, исходов у этого противостояния только два: либо мы истребим всех змеепоклонников, либо они истребят всех нас.

– Мы не можем проиграть, – Рагнар продолжает говорить с жаром, – ведь тогда проиграл бы мир!

– Слова истинного патриота, – Оберон наконец-то отрывается от поплавка, бросает косой взгляд. – Так что с эфирным обучением, истинный патриот, желаете продолжить, или остановимся?

Речь о познавательных снах, понимает Рагнар, потому отвечает без заминки:

– Хотел бы продолжить, господин боевой маг!

– Приятно слышать, – Оберон поводит удочкой и, резко дёрнув, вытягивает большого окуня. – Как раз хотел вам показать Великую высадку, в Эфире отпечаталась очень хорошо. Но это не сегодня, как понимаете, на сегодня хватит.

Из зеленоватой вода реки становится ярко-зелёной, изумрудной, высокая волна сбивает Рагнара с ног, выталкивает из мира снов.

– Невероятно, – шепчет он, проснувшись, – невероятно…

Великая высадка, которую Оберон показывает спустя несколько дней, похожа на такую же волну, только не зелёную, а стальную, и это – легионеры. Боевые корабли Союза на траверзе, бьют баллисты, заряженные волшебным деревом, под их прикрытием к побережью мчатся сонмы «ласточек», они же пятиместные боевые шлюпки. В стане южан суматоха: колья баллист опрокидывают огромных, как мамонты, златожуков, переворачиваются закреплённые на их спинах чаны, выплеснувшееся варево обращает твердь лавой. Впрочем, большей частью содержимое чанов отправляется куда и замышлялось – в воду, по морской глади расходятся, подгоняемые магами змеепоклонников, волны пламени, устремляются к армаде северян. Лица южан-волшебников разделены боевой раскраской на две части: левая сторона выкрашена в чёрный, правая – в серебристый цвет. Знак Салмы, Салмы Двуликой.

– Вот так они и останавливали нас всегда, – Рагнар слышит голос Оберона, но самого его не видит, лишь серый призрак, – буквально вышибали.

Взбираясь по бортам «ласточек», пламя перекидывается на легионеров, плавит и доспех, и плоть. Они же, несмотря ни на что, прорываются, спрыгивают на каменистую насыпь побережья, группируются в десятки. На легионеров бросаются южане-пехотинцы с кольями из копьероста, со щитами из большелиста, в остальном же почти голые. Северяне расправляются с ними играючи, да только сила юга не в этой пёстрой ораве, а в боевых животных. Гигантские богомолы разят хитиновыми косами, таких же размеров пауки плюются то молниями, то паутиной, о златожуках и говорить нечего – те просто давят.

– Вышибли бы и в тот раз, сбросили в Стальное море, – продолжает Оберон, – если бы на помощь нам не пришли драконы.

Историю Северного Маналита Рагнар знает как свои пять пальцев, но одно дело прочесть в учебнике, другое – увидеть своими глазами. Вот Имплос, легат легиона Золотые Клинки, почти полностью истреблённого – из пяти тысяч уцелеет десяток, как установят хронисты потом – собирает вокруг себя последних выживших, бросает в отчаянную, безумную атаку. Вот маги южан поднимают каменные шипы, не щадя ни своих, ни чужих, а потом, а потом…

– Почему я их не вижу? – спрашивает Рагнар, раздосадованный и удивлённый.

– Драконы умеют убирать свой след из Эфира, – говорит Оберон, – как умеют окружать своё жилище неприступными барьерами, не допуская за них никого постороннего. Всё это – их волшебство, их способ взаимодействия с Ихором, что нами, магами, сводится к одному фундаментальному понятию – мана.

Рагнар не видит драконов, но видит действие их «волшебства»: южан будто сметает. Имплос, прозванный впоследствии Драконорождённым, закрепляется на берегу – так у Союза появляется первый форпост. Поддерживаемые драконами, легионы следуют дальше на юг, вплоть до реки Ломы, где происходит генеральное сражение того эпизода войны. Змеепоклонникам удаётся остановить продвижение легионов, но и сами они истощены до предела, идти дальше на север уже не в силах. По руслу Ломы несколько дней бежит не вода, бежит кровь, по берегам возвышаются курганы тел. В той крови рождается новое государство – Северный Маналит.

[Кристалл памяти]

Отрывок из книги «Числа», запомнить.

«Единица – число драконов, ибо одним богом созданы, Страфедоном.

Два – число саламандр, ибо созданы Салмой Двуликой и Кахирой Безликой. Оттого и двуличны создания эти, и непостоянны в форме своей.

Суть же людей число пять, ибо соединением сил пяти богов рождены: Игнифера Светоносного со стороны пантеона Пламени, а также Акахада Непостоянного, а также Хакраша Лукавого. Уникой Матерью со стороны пантеона Плазмы и Григлой Каменнолицей. Двумя пантеонами люди созданы, два начала в них борются, мужское и женское».

[3]

Закусив волшебное перо, Рагнар уныло смотрит на белый лист: уже в который раз намеревается написать матери письмо, уже в который раз ничего не получается. Впрочем, оно и немудрено – в таком-то гвалте! Ратна храпит, Джагатай наигрывает на живой струне, Криспин вызвал очередной байкой взрыв хохота. Да и о чём писать? О великом лесе Вышегор, о Драконьих горах? Так не видел ни того, ни другого, лишь зелёную полосу справа, лишь серую полосу слева. О Прямом пути? Так тоже ничего особенного: лесочки, деревушки, городки, и лента дороги, идеально прямая, что тянется, и тянется, и тянется…

– Озрик, а Озрик, ты как к своей Бриджайне письма начинаешь?

– Да когда как, – трёт тот переносицу, – а у тебя что, появилось, кому писать?

– Да нет, я матери. От неё уже три письма подряд, а я всё никак не сподоблюсь, будто заклинило.

– Если так, мой тебе совет: подожди ещё, оно потом само нахлынет.

– Нет, я всё же попробую…

До места общего сбора добрались в срок, присказку «тише едешь – дальше будешь» «черепахи» подтвердили в лучшем виде. Проехали столичную провинцию, Олегию, проехали Полемию, кузницу лучших в ойкумене воинов – мехоморфов Маналита, в Вульгарии остановились, ибо южная граница, здесь и был назначен сбор.

– Напиши о крепости Сурьма, – предлагает Озрик, – что расположена она на самой границе, что со стен видна Лома, легендарная река.

– И обязательно добавь об устаревших артефакт-кухнях, – советует Джагатай, – из-за которых мы все умрём от несварения.

– Тихо, – шикает на них Рагнар, – кажется, нащупал нить…

Они-то до места назначения добрались, а вот «мамонт» их затерялся на транспортных узлах. Оберон такому положению дел, уж, конечно, не обрадовался, Оберон готов был применить магию самой разрушительной силы. Скорее всего и применил, потому что из Переправы, центрального города провинции, был отправлен в Сурьму, крепость на окраине. Вместе с господином боевым магом, не разбираясь, отправили и экипаж, и щитоносцев, приказ на всех один: ждать, пока обстановка прояснится.

– А это правда, что южане могут оторванные конечности отращивать? – встревает Ибикус.

– Конечно, – кивает Джагатай с серьёзным видом, – особенно хвосты.

– И об этом, Рагнар, тоже напиши, – смеётся Озрик.

Ожидание, как и опасались, затянулось: в Сурьме они уже три месяца, а просвета не видать и близко. Войско ушло без них, в чём никаких сомнений, но «мамонта» Оберон разыщет, в чём тоже никаких сомнений. Ожидание – вещь неприятная, конечно, но ничего, потерпят. Как верно сказал Азир: «На фронт, эта, всегда успеется».

Вокруг Рагнара уже все, галдёж неимоверный, но он заканчивает, подобно воину, совершившему невероятной сложности прорыв:

«…С любовью, твой щитоносец».

[Кристалл памяти]

Чему мы учимся, взрослея? Ждать. Ребёнок нетерпелив, желает всего и сразу, взрослый человек нетерпение взнуздывает. То же самое можно сказать и о военачальниках: нетерпеливый, не раздумывая, бросает войска в атаку и, как правило, проигрывает, терпеливый же дожидается благоприятного момента и побеждает. Однако, выжидая, важно не потерять из виду цель, всё время держать в поле зрения, иначе получается выжидание ради самого выжидания, что есть уже нерешительность. Гениальный же военачальник един в двух лицах: может быть и ребёнком, и взрослым, и знает, что самое важное, когда и кем ему быть.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:28.
Ответить с цитированием
  #18  
Старый 05.03.2016, 10:53
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год двадцатый] Жизнь и смерть:

Беллкор, земли некромантов

[1]

Определить, что угнетает в землях некромантов больше всего, Рагнару было сложно. Засохшие кустарники, чахлые деревца? Угрюмые птицы, все, как одна, похожие на ворон? Такое же угрюмое, затянутое серо-зелёными тучами небо? Дождь, всегда тёплый, всегда желтоватый, из-за чего кажется, будто обливают мочой? «Нет, – думал Рагнар, – самое противное всё же запах – едва заметный, неуловимый. Словно бы затхлость, как в давно заброшенном доме, но со своим привкусом, который, наверное, и есть некромантия».

Самоходные телеги гуляй-посёлка увязают по ступицу в жидкой грязи, но ползут, поскрипывают булатиковые тенты. Все телеги со щитами по бортам и сзади, на каждом намалёван полузакрытый глаз – метка Лиги некромантов, объединения эфирных магов. Посельчане тем и живут, что ведут с Лигой торговлю, хотя торговля – громко сказано. Просто идёт обмен костей, черепов и найденных в могилах артефактов на артефакты же, но эфирные, что ценятся, как известно, на порядок выше обычных, изготовленных алхимиками. Так они, посельчане, и кружат: от кладбищ, братских могил да крипт к некромантам, от некромантов – к менялам, от менял – снова на поиски нетронутых могил.

– А теперь никак иначе, ядрёна каракатица, нельзя на одном месте оставаться, – сказал староста Торкель Рагнару, когда как-то раз разговорились, – война же, кругом война. Только осядешь где, так сразу и убьют, ядрёна каракатица, либо те, либо эти, либо какие третьи. Нет, никак нельзя на одном месте…

Меняться-торговаться посельчане вообще любили, с Джагатаем, любителем того же самого, общий язык нашли быстро. Сначала безделицы всякие выменивал, вроде костяных крючков или кулона-антидота, затем дело дошло до вещей более серьёзных, таких как костяной нож, за который Озрик отдал месячное жалование, таких как эфирная отмычка, при помощи которой Ратна избавилась от заклинания заглушки. О том, что избавилась, узнали, кстати, далеко не сразу, но костяного ежа, как гласит одно из присловий посельчан, в мешке не утаишь. Особого интереса новость не вызвала – десятку за глаза хватало поселковых вдовушек да молодух, какая уж тут Гарпия, но Джагатаю Сандак разнос устроил знатный:

– Нашёл отмычку, найди ей и затычку, чтоб не понесла! – бушевал, потрясая кулаком. – Не то затычки понадобятся нам всем, от жезла Оберона!

Как в воду глядел десятник, ибо вскоре выяснилось, что между Ратной и Ибикусом ни дать ни взять любовь. Вот эта новость интерес у десятка уже вызвала, и преогромный.

– Скажи, Гарпия, ну, скажи же, как он в деле! – спрашивал Кай, крутясь обозным пушистиком, – вялый, скользкий и холодный, да?

– Заделай ей зомбёночка, Зомби, – гоготали Малыш с Толстяком, – мы в тебя верим!

Ибикус и Ратна обращали внимания на эти подковырки не больше, чем на жужжание назойливых зелёных мух, они же кровососки, и правильно делали. Ведь тут точно так же, как и с мухами: чем сильнее размахиваешь руками, тем больше рой. Что до «затычки», Джагатай её нашёл, иначе то был бы не Джагатай.

Игнифер садится, увязая в серых облаках, гуляй-посёлок готовится к ночной стоянке. Телеги составили квадратом, атаман Тансал проверяет щиты лично, ударом особой колотушки. От удара полузакрытый глаз, изображенный в центре каждого щита, на мгновенье вспыхивает, будто раскрывается. Всю ночь они, эти глаза, будут на страже, чтобы во внутреннее пространство не проникло ни обычное существо, ни эфирное.

– Ну, как, не забыли никого? Все в сборе? – спрашивает Тансал.

– Да, вроде, нет… – раздаются голоса. – Ага, все тут!

– Тогда скрепляем!

Телеги соединяют толстыми заговорёнными цепями, и гуляй-посёлок отделён от мира, как если бы вокруг выросла стена.

– Готово! – довольный, атаман поводит колотушкой над головой, – молодцы!

Не проходит и минуты, как внутри обозного квадрата начинается бурление: мужчины проверяют телеги – не прицепилось ли чего? всё ли исправно? – женщины суетятся у ящерного обоза – взять яйца от веретениц, обрезать толстохвостам отросшие за день хвосты. Щитоносцы – часть этого бурления, встроенная в механизм деталь. Вот Малыш с Толстяком тащат большой котёл, вот Ратна сноровисто сдирает с хвостов кожу, вот Зубар что-то доказывает Тансалу, рубя ладонью воздух. Рагнар, Кай и Джагатай копают выгребную яму, вполголоса переговариваются:

– С Линхчем беседовал сегодня, – говорит ундинионец, – с этим зловредным стариком.

– И что? – спрашивает Кай заинтересованно.

– Что-что, – улыбку Джагатая иначе как заговорщической не назвать, – согласен уступить бутылочку-другую своего зелья…

Зелье Линхча – веселящая вода, она же веселуха; десятник прикасаться к чему-либо подобному запретил, да только гуляй-посёлок не то место, где все его наказы соблюдаются.

– И во сколько нам это обойдётся? – задаёт вопрос и Рагнар.

– Да свои же люди, – отмахивается Джагатай, – сочтёмся!

– А к кому пойдём? – Каю уже не терпится.

– Так Кука и Каринка же! Ждут с нетерпением, уже декаду ждут.

Рагнару не нравится ни Кука, ни Каринка, ни предложение в целом, однако, выбирать не приходится. Сидеть сиднем в обозе как Озрик? Нет уж, увольте, так и от скуки недолго умереть!

[Кристалл памяти]

Помню, брат, как однажды у тебя спросил: «Можно ли совсем не бояться смерти?» Ты тогда ответил: «Кто перестал бояться смерти, уже мёртв». Простые, казалось бы, слова, а как точно сказано! Думал ли ты в тот момент о некромантах? Всё больше кажется, что да.

[2]

Тревога распространяется подобно пожару: с пушистиков перекидывается на посельчан, с посельчан – на щитоносцев. Всё вокруг говорит об обратном: утро – погожее, лес – спокойный, дорога – прямая да ровная, ничем не воняет, никаких подозрительных звуков, но что-то внутри кричит – беда. Рагнар ёжится вместе со всеми, вместе со всеми оглядывается и прислушивается. «Как жаль, – думает он, – как же жаль, что господин боевой маг не с нами…»

– Примите мои поздравления, господа щитоносцы, покидаем эту прекрасную во всех отношениях крепость! – Оберон сиял как алмаз на сотню карат.

Десяток обрадовался, и неподдельно, Сандак задал вопрос:

– Так в какое место нашего «мамонта» определили, господин боевой маг?

– В Вирм, один из крупнейших городов Лиги некромантов. Перепутали то ли со скелетом кита, то ли, что более вероятно, со скелетом мамонта. Как понимаете, именно в этот город и отправляемся…

Широкая поляна, поросшая папоротником да тёрном, за ней болото, не менее широкое, поверх настелена гать.

– Дальше не пойдём, – говорит Тансал, – остановимся здесь.

– Ты что-то почувствовал? – спрашивает Сандак раздражённо, – не самое лучшее место для лагеря.

– Да, – атаман делает колотушкой охранный знак, – они уже близко.

– Они? – Малыш тяжело дышит, подобно высунувшим языки пушистикам, – что ещё за «они», забери тебя саламандры!

Рагнар уже не сомневается: бою, их первому бою, быть. Боится ли он? Да, но не столько противника, пока что неведомого, сколько себя самого. Только теперь, в миг опасности, понял, что совершенно не знает себя, не знает, как крепко будет стоять за щитом, как быстро сможет убить. Смотрит на боевых товарищей, изучает лица – что чувствуют они? Джагатай рассеянно жуёт травинку, Озрик проверяет крепления бронекостюма, Ратна и Ибикус о чём-то переговариваются, взявшись за руки. Такие разные, такие непохожие, и в то же время одно целое. «Там, в Насте, нас сковали, – думает Рагнар, – сковали цепью более прочной, нежели те, которыми гуляй-посёлок соединяется в укрепление».

Похлопывая жезлом по ладони, Оберон продолжил:

– А теперь к сути. Мы, экипаж, до города Вирм будем добираться по воздуху, вы, господа щитоносцы, будете добираться по тракту вдоль реки Изумрудной. Господа некроманты согласны доставить нас до места в кратчайшие сроки, на одном из своих воздушных судов, однако в обмен на услугу.

– Услугу?.. – последовал из строя вопрос.

– Так точно, – кивнул Оберон, – эскорт передвижного поселения, сиречь гуляй-посёлка. Лично у меня никаких сомнений: справитесь.

Для Рагнара бой начинается со сдавленного крика Куки: девушка в нескольких шагах от него, а в нескольких шагах от неё – куст терновника. В первый миг Рагнар думает, что вокруг шеи Куки обвилась змея, но то не змея, как и терновник отнюдь не терновник. Существо и похоже на человека, и не похоже: кожа в серых, зелёных и коричневых пятнах, вместо правой руки усеянное костяными иглами щупальце, втягивает кровь, будто пиявка. Глаза твари разгораются двумя изумрудами, вокруг тела образуется серебристо-серая дымка, в глазах же Куки, невероятно расширившихся, ужас такой, что Рагнар не выдерживает, обливает холодом и девушку, и присосавшуюся к ней тварь. Кука буквально взрывается, разлетается кровавыми брызгами, существу же струя холода отрывает щупальце. Из обрубка хлещет чёрное, но тварь сразу же бросается на Рагнара, сбивает с ног, пробует присосаться. «Зомби, – думает Рагнар отстранённо, как будто не с ним это всё, – на нас напали какие-то необычные зомби...» Вопросы проносятся в голове со скоростью молнии, один за другим, один за другим. Как смогли подобраться так близко? Почему не почувствовали пушистики? Почему не почувствовали артефакты? Некроманты нас предали, переметнулись к врагу?

– Вставай! – ревёт Зубар, сбив зомби выстрелом в упор, – надо прикрыть, того-этого, пока телеги составят!..

Рагнар вскакивает, Рагнар разворачивает щит – все они разворачивают, заслоняют телеги, как заслоняли бы «мамонта». Вокруг ор, толчея, гибнет староста Торкель – зомби отрывает ему голову, гибнет Линхч – захлёбывается болотной жижей. Тансал же доказывает, что выбран атаманом не зря – он словно маг людской стихии; одним «заклятьем» отправляет женщин и детей на гать, после другого мужчины выстраивают телеги в линию, соединяют цепями. Зомби не в силах подойти к щитам с изображением полузакрытого глаза, глухо рычат, пятятся. Отходят и щитоносцы, только в другую сторону – не от обоза, а к нему.

– Помогите! – на поле боя появляется девочка лет шести, размахивает ручонками, все уцелевшие зомби поворачиваются к ней, как по команде.

«Уже не спасти, – думает Рагнар, – слишком далеко от нас, слишком близко от них...» Ибикус, однако, думает иначе – покидает строй.

– Не смей! – Ратна едва не бросается следом, но её удерживают.

Ибикуса не узнать: щит складывает на бегу, стремителен, как если бы наложили ускорение. Тот ли это Ибикус, который в своих ногах же путался? Девочка устремляется к нему, протягивает в надежде руки, а к ней протягиваются сразу три щупальца, и обвивают, и рвут на части. Ибикус врывается в толпу зомби, словно безумный, бьёт щитом и бьёт льдом.

– Зомби против зомби, – качает головой Джагатай, – ирония...

Спустя миг твари со щупальцами сбивают горе-щитоносца с ног, накрывают телами, и десяток Сандака становится неполным.

[Кристалл памяти]

Из беседы со старостой Торкелем о знаке некромантов, прямая запись.

– А тут всё просто, ядрёна каракатица, сон – оно ведь тоже смерть, пусть и маленькая. Вот и гляди: прикрытый наполовину глаз – полусон, как бы дрёма, а у некромантов означает полусмерть. То бишь посерединке они, аккурат между жизнью и смертью.

[3]

«Если судить по Вирму, – думал Рагнар, – города некромантов мало чем отличаются от них самих – такие же молчаливые и угрюмые». Сложенные из серого и чёрного камня дома соседствуют с различного рода магическими сооружениями – менгирами, пирамидами, башнями, похожими на торчащие из-под земли кости. Причём не просто соседствуют, а соединяются посредством всевозможных переходов, из-за чего сложно понять, где кончается одно и начинается другое. «Мамонту» отвели место в одном из ангаров воздушного порта, десяток расположился там же, в одной из зомби-казарм. Зомби встречались едва ли не чаще, чем живые люди, но привыкнуть к ним Рагнар до сих пор не мог. Во многом из-за бойни у гати, что так и сидела костяной иглой в памяти…

Ратна вырывается, отбрасывает щит, даже не мчится – летит к Ибикусу истинной гарпией. Зоркий же Озрик замечает две серых тени – плывут к месту схватки с не меньшей быстротой. Зомби их чувствуют, куча вмиг рассыпается, поднимается жуткий вой.

– Не могу, не могу это слушать… – стонет Малыш, – меня сейчас вывернет…

И правда, выворачивает, и не его одного. Тени тем временем преобразуются в две фигуры в чёрных плащах с широкими капюшонами, с посохами в руках. У Озрика получается разглядеть навершия – это миниатюрные черепа, да и посохи на самом деле не посохи, а кости вроде берцовой.

– Некроманты, – цедит сквозь зубы Сандак, – явились…

«И что имеем теперь? – думал Рагнар, провожая взглядом чёрные тела дирижаблей. – Казалось, нет ничего прочнее нашей цепи, а вот же, в двух местах разорвалась...» Лишившись Ибикуса, они лишились и Ратны. Об увольнении попросила по веской причине – беременность, господин боевой маг не упустил случая разобрать момент в узком кругу десятка. Уж, конечно, ему бы не составило труда плод вытравить, заглушку – восстановить, но предпочёл избавиться от дефектной, как он выразился, детали.

Некроманты выкрикивают заклинания, с костяных посохов срываются зелёные лучи, зомби плавятся, расползаются на глазах. Всё это наводит на мысли – чёрные, как плащи эфирных магов. «Скорее всего, зомби сбежали из какого-нибудь загона, а некроманты за ними гнались, – думает Рагнар, – но что, если нападение было подстроено? Скажем, возникла потребность испытать новый вид нежити, и вот, испытали. Способ, конечно, странный, но есть ли у некромантов другие?»

– Не прикасайтесь к нему, – Ратна на коленях, пытается закрыть собой изломанное тело Ибикуса, – не прикасайтесь!..

То ли некромантам это кричит, то ли подошедшим сослуживцам. Она как стена между ними, лишь из-за неё, кажется, щитоносцы и не бросаются на эфирных магов. Некроманты поднимают капюшоны, открывают бледные лица. Похожи, как братья, а может, братья и есть; одного отличают густые сросшиеся брови, другого – искусственный правый глаз, выточенный из изумруда.

– Астур, – представляется первый.

– Хакан, – представляется второй.

– Произошло недоразумение, – говорит первый. Как в лице его ни кровинки, так и в голосе ни капли эмоций.

– Нам очень жаль, – добавляет второй. Стоит ли говорить, что голос его точно такой же?

Дальнейший путь до Вирма прошёл без малейшего происшествия, как если бы Хакан и Астур накрыли гуляй-посёлок защитным магическим куполом. Посельчане относились к эфирным волшебникам с благоговением, у щитоносцев отношение было, мягко говоря, иным. Никто тогда и предположить не мог, что это – новые члены десятка.

Оберон подобен грозовой туче, с жезла, того и гляди, брызнут молнии.

– Буду краток, господа щитоносцы, из всех мыслимых и немыслимых сроков мы выбились. Десяток нуждается в пополнении, но ждать его было бы равносильно дезертирству. Категорическая ситуация требует категорического же решения, и оно принято: на правах срочных рекрутов в состав нашей боевой единицы войдут господа некроманты Хакан и Астур, прошу любить и жаловать.

– Серьёзно?.. – вырывается у Кая, и за это его слово десяток до вечера занимается закалкой дисциплины. Серьёзно, конечно, серьёзно, иначе у господина боевого мага и не бывает…

Почему Оберон удовлетворил просьбу Ратны об увольнении, догадаться было легко, стоило лишь заглянуть ей в глаза – пустые после смерти Ибикуса, холодные. По пути до Вирма она мало чем отличалась от зомби – молчаливая, ко всему безучастная, взгляд в одну точку. Расшевелить, конечно же, пробовали, как не пробовать, да только напрасно всё. Рагнару же при виде Ратны вспоминалась Кука, её глаза, прежде чем разорвал холод.

– Прости, – сказал он былой сослуживице, когда Тансал забирал к себе, в гуляй-посёлок.

Прощения просил как бы за двоих сразу: и у самой Ратны, и у Куки, та же за двоих промолчала.

[Кристалл памяти]

Воздушный транспорт в Маналите под строгим запретом – так пожелали драконы. В Лиге почти то же самое, за одним исключением – разрешены дирижабли. Уже давно не секрет, что изготавливают их некроманты из тел ржавых драконов, то есть смертельно больных, снимают после гибели чешую. Потому отношение у меня к дирижаблям двойственное: красиво, очень красиво, но как быть с тем, что красота эта – мёртвая?
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:29.
Ответить с цитированием
  #19  
Старый 05.03.2016, 10:55
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Точка сборки-3] 3т:

Если судить по жизни Рагнара, то пользы от кристалла памяти немного, скорее уж наоборот, но для меня, как для модуля, она несомненна. Всё равно что зарубки в дремучем лесу, благодаря которым не заблудишься. Вот одна из них, ярко и чётко:

«Единица – число драконов, ибо одним богом созданы, Страфедоном.

Два – число саламандр, ибо созданы Салмой Двуликой и Кахирой Безликой. Оттого и двуличны создания эти, и непостоянны в форме своей.

Суть же людей число пять, ибо соединением сил пяти богов рождены: Игнифера Светоносного со стороны пантеона Пламени, а также Акахада Непостоянного, а также Хакраша Лукавого. Уникой Матерью со стороны пантеона Плазмы и Григлой Каменнолицей. Двумя пантеонами люди созданы, два начала в них борются, мужское и женское».

Отрывок из труда «Числа», одного из немногочисленных манускриптов перволюдей, что пережили само Разделение. Из источников, подобных этому, мы и брали материал для 3т, когда начинали. Теории тогда было гораздо больше, чем истины, чему в доказательство данный отрывок, ведь даже в нём, столь коротком, есть ошибка. Другое дело теперь, когда в ипостаси модулей, когда можем заглянуть за черту, проведённую Разделением. Но обо всём по порядку.

Так что же есть Элементал, с какой из характерных черт начать его рассмотрение? Ответ, как ни странно, прост, и на все вопросы будет один: Равновесие. Это и суть, и второе имя плана Стихий, потому именно так, с прописной буквы. Кстати, об именах, вернее сказать, о терминологиях в отношении Элементала, которых несколько. Спроси, Ментал, какая мне наиболее близка, и я отвечу: система цвергов. Череда миров от Ментала до Сущего, согласно ей, есть Определённое, Элементал – Предел, а за Пределом находится обитель самого Творца, или Запредельное. Каждый из планов Определённого познаваем, постижим, Предел находится на стыке между познаваемым и тем, что из Определённого постичь нельзя, уровень Запредельного непознаваем в принципе, пока мы вне него. На мой взгляд, более красивого узора просто не придумать, этой системой и воспользуемся, чтобы рассмотреть механизм душеобразования.

Перед тем, как стать модулем, я, конечно же, знала, что возможности мои расширятся, но и предположить не могла, что настолько. Ведал ли Сарагон? Думаю, да, ведь каждая мелочь была у него на счету, а здесь речь отнюдь не о мелочах. Не скажу, что высший из миров Цепи открылся мне полностью – нет, конечно же, нет, однако, открылось многое. К примеру то, что приходят новорождённые души – ещё один термин цвергов – из Запредельного, и туда же уходят, завершив цикл перерождений; что пантеонами были созданы не сами расы, а лишь формы для них; что высшие тела невозможно измерить, но можно разделить на элементы, и так далее, и так далее.

Итак, что же происходит с новорождённой душой, когда приходит из Запредельного в области Предела? Она попадает в Гало, самую широкую из областей, принадлежащих расам пантеонов Плазмы и Пламени. Именно отсюда воплощаются души, когда наступает время очередной жизни, протягивают к Сущему нити энергий, именно здесь появляюсь я, когда получается пробудить высшее тело. Но вернёмся к новорождённой душе – протоэлементу, как назвали мы её в 3т. Появление протоэлемента в областях Предела влияет на Равновесие, и Равновесие влияет в ответ – добавляет то или иное число элементов, облекает в форму. Форм, соответственно, может быть три: дракон, саламандра, человек. От чего зависит тот или иной выбор, сказать сложно, но в основе, думаю, характер самого протоэлемента – из какого теста он, так сказать, слеплен. Закрепляет же форму преобладание – один из фундаментальных принципов разделения, если, опять же, языком 3т.

Дело в том, что протоэлемент полностью уравновешен, Вселенная в самом себе, и от Равновесия отталкивается, образно выражаясь, как от воды капли масла. Чтобы сделать его для себя доступным, Равновесие и вводит в протоэлемент неравенство, преобладание. Таким образом, в начале пути душа олицетворяет собой дисгармонию, инструмент вне оркестра, но с течением времени – жизнь за жизнью, воплощение за воплощением – обретает всё больше гармонии, всё лучше звучит в хоре расы. Достижение уровня чистой гармонии знаменует конец пути, возвращение души к Равновесию, но уже на новом витке, с опытом, собранным за все воплощения. Протоэлемент освобождается от элементов Предела, вновь становится Вселенной в себе, и уходит, возвращается в Запредельное.

Теперь собственно об элементах высшего тела. Лучше всего рассмотреть их через драконов и саламандр, поскольку у них, в отличие от людей, элементы представлены в чистом виде. Драконы полностью сосредоточены на себе, их элемент – элемент Я. Относительно их числа древний манускрипт не ошибается, оно действительно равно единице, поскольку протоэлемент и элемент Я связаны до того прочно, что являют собой одно целое. При этом то, что элементов два, обеспечивает два направления воли, два вектора: либо внутрь, к Я, либо вовне, от Я. Я, таким образом, центр, своего рода ось, вокруг которой вращается бытие. У саламандр всё с точностью до наоборот, их элемент – элемент МЫ. У этой расы нет понятия «индивид», жизнь особи отдельно от гнезда, от остального рода, не возможна в принципе. И вот в отношении их числа древняя книга ошибается, оно три, а не два – протоэлемент и пара элементов МЫ. Один из элементов МЫ направлен на внутренние связи, другой – на внешние, а протоэлемент задаёт преобладание. Что до людей, тут древняя книга снова всё говорит верно – число нашей расы пять, почему и устроение более сложное, нежели у драконов и саламандр.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:30.
Ответить с цитированием
  #20  
Старый 05.03.2016, 10:57
Аватар для Арык
Well, do ya, punk?
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 05.06.2012
Сообщений: 4,538
Репутация: 1910 [+/-]
Скрытый текст - [Год двадцать первый] Свои и чужие:

Беллкор, крепость Каратул

[1]

Над цитаделью крепости Каратул бурлят тучи, от них протягиваются плети молний, твердь после заклинаний землетрясения накреняется вся сразу, целиком, подобно столу с подпиленной ножкой. Но больше всего, конечно же, пламени: огненный дождь пополам с пеплом, огненные шары, стены огня, карабкающиеся по стенам крепости – невероятно гладким, невероятно высоким... «Зачем мы здесь? – крутится в голове Рагнара один и тот же вопрос, – зачем?..» Чувствует он себя не деталью, пусть даже запасной, а прилипшим к борту «мамонта» куском грязи. На циркумвалационной линии от них, от щитоносцев, ещё был толк, здесь же, на контрвалационной, по размышлениям Рагнара, никакого.

«Мамонты» развернулись обратным клином, бьют слаженно, их машина в левом ряду третья. Рагнар ослеп, оглох, вообще где-то не здесь, и в то же время следует командам, рвущимся из длинноговорителя:

– Прижаться к колёсам!

И он прижимается, а громада сброшенного со стен каучукового шара проходит мимо.

– Поднять щиты!

И он поднимает, а камнесталь шипит, отражая капли огненного дождя.

Пепел падает большими хлопьями, будто снег, проникает в дыхательные трубки шлема, жгёт горло. «Говорят, близ Дыры то же самое творится, всегда пепел, – думает Рагнар, – но чем здесь не Дыра?..»

Между северной и южной частью Беллкора лежит плато, названное Тиресием, одним из величайших поэтов древности, талией Беллкора. Прижилось, но с течением времени сократилось до одного слова – Талия. Череда крепостей, протянувшихся от западного края плато до восточного, соответственно, получила имя Кристального пояса. Всего их, крепостей, тридцать шесть, о том, кто возвёл, до сих пор не утихают споры. Цверги? Драконы? Саламандры? Скорее уж сам Ихор...

Стены Каратула давно уже не красные – красное вытекло, словно кровь из поверженного бойца. Теперь они серые, как пелена дымовой завесы, что ползёт к стене, прикрывая движение мехоморфов, боевых машин в миниатюре. Рагнар пытается понять, день сейчас или ночь, но ничего не получается. Ни день и ни ночь, а нечто серое, и серого же цвета мир вокруг. «Может, на все крепости пояса наложено заклинание? – думает он, – и смысл его в том, и только в том, чтобы война не затихала здесь никогда…»

Именно Кристальный пояс остановил продвижение армады первого манарха на юг, погиб Драконорождённый при штурме крепости Кинкар. Долгое время считалось, что за Кристальный пояс северянам не пройти, пока маги Гриклита, второго из величайших правителей Маналита, не обнаружили, что преграда не такая уж и неприступная. Выяснилось следующее: время от времени каждая из крепостей пояса становится хрупкой, сбрасывая полог магической защиты, как дерево сбрасывает осенью листву. Сложность была в одном: перемены происходили спонтанно, никакой возможности предугадать. Но Гриклита интересовала лишь одна кристальная крепость – Кинкар, дождался, когда начала менять цвет с тёмно-красного на серый, стянул легионы. Твердыню, которая больше не была твёрдой, крошилась под ударами боевой магии, сравняли с землёй, гарнизон смешали с ней же, однако, схватка за Кинкар лишь начиналась: от других крепостей пояса шёл враг, шёл в обилии. Противостояние растянулось на десять дней, сражение следовало за сражением, но руины Гриклит удержал, подобно тому, как пращур Имплос удержал в своё время побережье, и так же, как при Великой высадке, уцелели бойцы лишь одного легиона – Железные Руки. Удерживал развалины Гриклит не зря: через декаду на их месте поднялась новая крепость, выросла за день, чем ознаменовала новую веху в противостоянии юга и севера. Теперь за кристальными крепостями следят как с одной, так и с другой стороны, и стоит какой-нибудь начать обновляться, незамедлительно следует штурм...

В проломах появляются огромные пауки, заделывают, но дыр слишком много, а мехоморфы слишком быстры. Врываются во внутреннее пространство крепости, словно запущенные с катапульт ядра, и льётся жидкий огонь, и хлещет лёд, стрекочут скорострелы.

– Вперёд!.. – приказ проносится по строю щитоносцев цепной молнией, и они идут, у боевых машин остаются лишь опорные.

Теперь твердь не кренится, а дрожит, Рагнар дрожит вместе с ней, но идёт – идёт вместе со всеми.

[Кристалл памяти]

Да, брат, самым сложным было преодолеть ужас. Даже нет, не так – не преодолеть, а переболеть им, в страх переплавить. Ужас – животное чувство, сжигающее изнутри, обессиливающее. Страх – чувство уже человеческое, спокойное осознание, что можешь погибнуть. Ужас, как правило, убивает, раздавливает в кровавое месиво, страх, как правило, вытаскивает из боя живым.

[2]

Каратул взяли, дело оставалось за небольшим – удержать. «Мамонты» сразу же были распределены, чтобы не кучно, а равномерно. Их боевую машину определили на третий восточный квадрат, к речушке Зота, от которой недалеко уже было до соседней кристальной крепости Кхат, находящейся под контролем змеепоклонников. Оборону вдоль реки держали четыре неполные сотни легиона Аквамарины, усиленные звеном «барсов», превосходных в скорости и манёвре, но слабых в огневой мощи. Признаться, Рагнар ожидал увидеть нечто живописное, с зарослями копьероста по берегу, с кувшинками, с лилиями, увидел же пепел, всё тот же пепел – на лицах и доспехах легионеров, плёнкой на водной глади, второй корой на деревьях. Ночью же, по обыкновению, увидел кошмарный сон, прогорклый от пепла – Каратул не желал отпускать, Каратул держал крепко...

В дымовой завесе движутся тени, Рагнар и сам такая же тень. Их, щитоносцев, разбили по двое, каждая пара укрепляет десяток легионеров, идущих второй волной, за мехоморфами. Рагнар в паре с некромантом Астуром, тот гибнет уже у пролома – молнии оплетают, будто змеи, потому что не успел поднять щит. На то, чтобы оттащить тело эфирного мага в сторону, нет времени – его вообще ни на что нет. Перед Рагнаром вырастает громада смоляного голема, едва ли не всё тело того перетекает в похожую на дубину руку, та всё больше и больше, и вот поднимается, и готова обрушиться, а он не успевает выстрелить, совершенно не успевает, лишь перевести тройник на струю. К счастью, метко бьёт из-за его спины один из пехотинцев, бьёт каким-то заклинанием Ветра – то ли воздушным кулаком, то ли воздушной стрелой. Голема отбрасывает, и Рагнар успевает – обращает смолу ледяными осколками…

Просыпается Рагнар под вой охранного артефакта, он же «ревун», в небе кометами сигнальные факелы, расходятся на четыре луча. Тысячник Сайрус орёт не хуже «ревуна», отдавая приказы, старший звена «барсов», Ангрон, тоже кричит, но уже не так громко, обертонами, Оберон же, выстроивший щитоносцев у «мамонта», и вовсе голоса не повышает.

– Прорыв, – просто говорит он. – Будем прикрывать звено Ангрона на случай появления златожука. Приказ ясен, господа щитоносцы? Тогда по местам.

Замену Астуру они так и не успели найти, потому третьим на левом Зубар, а так всё по-старому, всё привычно. Через четверть часа на позиции, с реки прут лягушки всех мастей: и ярко-синие, и зелёные в жёлтую полосу, и красные с чёрными лапами. «Барсы» вдоль берега в линию, легионеры за ними и между, поливают реку из огнеструев. Зота вспыхнула, загорелась, лягушки хлопают, как петарды. «Так же там, в Каратуле, хлопали колибри, – проносится у Рагнара мысль, – разрывая бойцов в клочья…»

Их уже четверо, только четверо: щитоносец и три пехотинца. Минуту назад было семеро, но появилась стайка колибри, возникла словно бы из ничего. На мгновение птицы зависли в воздухе, наводясь на уязвимые точки, которые им указывало наложенное заклинание, затем превратились в яркие росчерки. То же заклинание взрывало их, когда достигали цели, и вот один легионер без головы, другой разделён пополам своим же доспехом, третьему оторвало ноги. Последний ещё жив – визжит поросёнком, дышит часто-часто, облизывая губы. Рагнар замораживает боль, замораживает крик, замораживает самого пехотинца. Жаль, что точно так же нельзя заморозить память...

Плоты змеепоклонники бросают прямо в горящую воду, один плот – один большой лист. «Кажется, это их южное дерево так и называется, большелист, – вспоминает Рагнар, – и щиты из листьев делают, и кровлю на хижины, и даже музыкальные инструменты». Лишь часть южан в хитиновых панцирях, остальные едва ли не голышом, но что им, всегда брали числом, и на этот раз намерены сделать то же. «Барсы» бьют малыми огненными шарами, легионеры бросают вязанки разрыв-травы, на реку страшно смотреть: сплошные мясо и кровь. Змеепоклонники же и не думают отступать – идут вперёд и только вперёд. Они гибнут, и гибнут, и гибнут, но прорываются, и у «барсов» уже завязался бой. С десяток южан кидается к «мамонту», в руках клеевые орехи – размером с детскую голову, с очень тонкой скорлупой, с очень липким содержимым. Рагнар стреляет прежде, чем успевает что-либо подумать, сфера холода вылетает из раструба будто сама собой. «Нет, не сама собой, – думает он, – Каратул её выпустил, Каратул».

Рагнар один, больше нет пехотинцев, последнего убила выпущенная из духовой трубки игла. Куда-то бредёт по крошащимся под ногами кристальным плитам, где-то прячется, убивает кого-то с нацепленными на руки куттарами. После – провал, как если бы упился веселухой до крайности, и вот он уже с Зубаром и Озриком, а вокруг змеепоклонники, тычут копьями, что-то выкрикивают. Рагнар принимает копьерост на камнесталь, из раструба хлещет ледяной вихрь, но южан почему-то не меньше, а только больше. «В чём же дело, – думает он отчаянно, – неужели в ранце у меня хаома и это я возрождаю их снова и снова?» Чувствует, что на грани, вот-вот лишится рассудка, но руку не опускает, льёт холод, льёт.

– Успокойся! – орёт Зубар откуда-то издалека, – опусти руку!..

– Всё кончено, – вторит Озрик, – мы победили...

Потом его куда-то несут, кругом лишь дым и руины. «И я точно так же разрушен, – думает Рагнар, – но Каратул восстановится через декаду, а вот смогу ли восстановиться я, это ещё вопрос…»

Златожука так и не было, змеепоклонники перебиты все до единого, русло Зоты забито телами.

– Столько материала, – вздыхает Хакан, – и весь непригодный: не получаются из южан зомби…

– И я знаю почему, некромант, знаю! – Кай возбуждён – то ли что-то такое выпил, то ли съел, а скорее всего, укололся. – Потому что они уже и так зомби, ха! Чего бы им стоило нас по берегу обойти, окружить, а потом «хрясь»! Так нет же, пёрли на один и тот же брод, обожравшись своего зелья, и пёрли, и пёрли…

– Наши мастера считают так же, – Хакан предельно серьёзен, – дело в их зелье, в хаоме.

Следующей ночью точно такое же нападение, только на другом участке реки, и следующей, и следующей. Златожука по-прежнему нет – нет даже пауков с богомолами.

– Армия! – гремит прибывший на пятый день вестовой, – доношу до вашего сведения, что основной удар был нанесён со стороны западного направления, но враг повержен и обращён вспять!

– Слава Северу! – взрывается строй.

– Однако южане коварны, не упустят и малейшей возможности отыграться, – продолжает вестник, – потому продержитесь – продержитесь здесь до конца!

Каким бы коварным и опасным враг ни был, к Зоте он больше не приближается, через три дня ликуют со следующим вестовым:

– Победа! Каратул наш!

[Кристалл памяти]

Из беседы с Обероном, прямая запись.

– Почему нам, боевым магам севера, недоступны некоторые заклинания южан – такое, скажем, как создание самонаводящихся колибри? Отвечаю: в силу двух причин. Во-первых, языки магов-змеепоклонников обязательно раздвоены, что придаёт речи пришепётывание, а заклинаниям – особый характер, пусть используют, как и мы, праязык. Раздваиваются языки ещё в детстве, ритуальным разрезом, для большего родства с саламандрами, а также подчинения им. Вторая причина, думаю, в пояснениях не нуждается: хаома.

[3]

По стенке тюремной ямы тянулась элариевая сетка, Рагнар подозревал, что это он, волшебный металл, и скрипит на зубах, а не земля. Решётка над головой заговорённая, отхожее ведро, наверное, тоже, потому что никакой вони. А может, просто принюхался. Если бы он, Рагнар, был волшебником, эларий бы его дар подавил, размолол в пыль. Впрочем, вполне возможно, что именно магическая сила на зубах и скрипит, ведь снов больше не видит, сколько б ни спал, а это о чём-то, да говорит. Может, из-за познавательных снов в яме и оказался, но скорее всего из-за кристалла памяти. Самое смешное, его даже извлекать не стали – засветили, и всё. «Что я кричал тогда? – вспоминал Рагнар, вспоминал с горечью, – что-то о вырванном куске души, кажется, вырванном на живую. Дурак, ой, дурак... От памяти, и той нелегко избавиться, что уж говорить о части души. Попробуй-ка, например, вырви тот кусок, когда Оберон убил Зубара. Точнее, не Зубара, а тварь, занявшую его место. Что, не выходит? То-то же».

Взятие и удержание Каратула празднуют шумно: «барсы» посылают в небо огненные шары, раскаты смеха звучат не менее громко. Близ их костра особенно весело, здравицы и байки Криспина словно клеевые орехи – кто бы мимо не проходил, прилипает, и накрепко. Даже Оберон останавливается, чем вызывает среди пехотинцев переполох: ищут, куда бы спрятать закопчённую походную кружку, что шла по кругу. Господин боевой маг лишь отмахивается – не обращайте внимания, мол, продолжайте. Криспин завершает начатую историю: развязка, что называется, огонь, но смех неуверенный, жидкий.

– Может и ты, Зубар, нам что-нибудь расскажешь? – спрашивает Оберон.

– Так я же, того-этого, – хмурится тот, – не умею…

– Верно, того-этого, не умеешь, – передразнивает господин боевой маг, – и метаморфоза у тебя неумелая тоже.

Зубар вскакивает, но молния, сорвавшаяся с жезла Оберона, быстрее, сбивает с ног. То, что корчится на земле, человеком уже не назвать: то похожая на хамелеона ящерица с человеческими руками и ногами, то змея с человеческой головой, то, наоборот, человек с головой кобры, и всё это перетекает, меняется.

– Метаморфы! – вопят перепуганные легионеры, шарахаясь друг от друга, – среди нас метаморфы…

В яму Рагнара бросили вместе с Хаканом, но отличий от того, если бы бросили одного, почти никаких. Слова из некроманта было не вытянуть, пребывал в каком-то странном состоянии, как если бы и спал и бодрствовал одновременно. «Второй раз судьба с некромантом в связку сцепила, – размышлял Рагнар, – как и при штурме Каратула. Тогда смерть забрала Астура, кого возьмёт на этот раз – меня, Хакана, или сразу обоих?»

Попадание в яму, конечно же, казалось недоразумением, нелепой ошибкой – ещё день-другой, и во всём разберутся, освободят. Не разобрались, не освободили, и пути у них с некромантом, Рагнар не сомневался, теперь только два: либо поднимутся по сброшенной в яму лестнице на эшафот, либо в штрафной легион.

В лагере неразбериха, гремят выстрелы, гремит тысячник Сайрус, окруживший себя щитами свиты:

– Прекратить панику! Построиться! Будет организован метаморф-карантин!

– А тебя кто проверит? – кричат из толпы, – может, ты и сам саламандра!

– Успокойтесь, не вынуждайте применять силу! – а это уже Ангрон, обращается с одного из «барсов», голос усилен артефактом. – Обещаю, будут проверены все, от низшего чина до высшего! С особым же тщанием щитоносцы, экипаж «мамонта», а также господин боевой маг Оберон…

Голоса стражи, скрип решётки, вниз сброшена лестница.

– Просыпайся, – Рагнар толкает Хакана, – дождались.

Помогает некроманту подняться, поднимается сам. Угрюмые легионеры проводят в угрюмую же комнатушку, по стенам которой всё та же элариевая сетка. Громоздкий железный стол, кажется, не стоит на полу, а из него вырос, как и скамьи с креплениями для цепей. За столом двое, один Рагнару знаком, другого видит впервые. Тот, что знаком – смотритель, словно бы тоже из пола вырос, неотъемлемая часть тюрьмы. Другой похож на хорька: подвижный, лицо острое, глазки блестят.

– Красавцы, – обнажает в ухмылке мелкие зубы, – красавцы…

Уже одного этого оскала Рагнару достаточно, чтобы понять, какой жребий им с Хаканом выпал: штрафной легион. В яме он много раздумывал, малое это зло или большее, но так ничего и не решил. Пусть его, время покажет. Зато решил, как быть с кристаллом памяти: начинать дневник снова опасно, смертельно опасно, однако же он начнёт. Прекратить записи означало бы предать – предать себя самого.

[Кристалл памяти]

Почему метаморфы вызывают не страх, а ужас? Потому что приходят под видом своих. На врага поднять руку легко, на товарища очень сложно: ведь плечом же к плечу, ведь одно же целое! Потому указатель «свой – чужой» важно выломать, вырвать из себя с корнем. Если не уверен в правой руке, отсеки её левой, пока яд не разлился по всему телу; если не уверен в друге, готовь нож первым, чтобы удар в спину не застал врасплох.
__________________
Выступаем на расслабоне… ©БАК-Соучастники

Я люблю людей! ©Dolphin

Народа - меньше, флуда – больше ©ersh57

3т, или хроники Разделённого мира

Последний раз редактировалось Арык; 08.07.2016 в 12:32.
Ответить с цитированием
Ответ

Метки
психопомппанк, эзотерика

Опции темы

Ваши права в разделе
Вы не можете создавать новые темы
Вы не можете отвечать в темах
Вы не можете прикреплять вложения
Вы не можете редактировать свои сообщения

BB коды Вкл.
Смайлы Вкл.
[IMG] код Вкл.
HTML код Выкл.

Быстрый переход

Похожие темы
Тема Автор Раздел Ответов Последнее сообщение
Мёртвые Хроники Мертвецов Дмитрий Белковский Творчество 36 21.06.2013 23:07
Хроники Меридия Vasex Творчество 39 21.05.2013 14:14
Долготерпеливые хроники (21.04.2011) MirfRU Новости 3 23.04.2011 19:54
Хроники Брэдбери (14.11.2009) MirfRU Новости 5 17.11.2009 18:47


Текущее время: 23:29. Часовой пояс GMT +3.


Powered by vBulletin® Version 3.8.4
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd.