Отражения миров

[Ниссику]

Предлагаю выкладывать сюда небольшие рассказы (официальные) о различных мирах. Начну я, разумеется, с Мира Тьмы. Перевод пролога Clanbook: Gangrel revised ed., взят с сайта wod.su.

Ну и комментировать можно.

Скрытый текст - Рассказ:

Последствия независимости

Мои ботинки-говнодавы шуршат и глухо отстукивают по городскому тротуару. Звук не кажется чужим — там, откуда я явился, цемент тоже есть. Удивляет хор голосов в отзвуке моих шагов, многократно отражающихся в этом коридоре из стекла и стали. Если хорошенько притопнуть и затем чутко вслушаться, эхо трижды проделает путь поперек улицы, прежде чем его забьет шум города. Это забавляло меня, пока мимо, рыча, не проехал грузовик доставки.

Я выгляжу, пожалуй, деревенщиной, или даже хуже - небогатым туристом. Кто бы еще шатался по центру города в среду ночью с полными руками аккуратных пакетов с покупками, в бейсболке и таких вот ботинках? Хорошо, что я расплачиваюсь наличными. Эти ребята в универмаге могли бы решить, что кредитку я украл. Мне плевать, что они думают об источнике наличных, пока они не натравили на меня полицию. Это бы все осложнило.

Да, я могу сойти за туриста. Я приезжаю в город дважды в год, чтобы приобрести съестное, расходные материалы и прочие необходимые вещи. На обратном пути в подземку я мысленно проверяю свои покупки. Будет дерьмово оказаться на полпути к дому и обнаружить, что забыл что-нибудь. Пять пар джинсов - я их быстро снашиваю. Брюки из хлопчатки - сойдут за парадные. Три нарядные белые рубашки, пять обычных из фланели, иголки, пуговицы, нитки - это банально, но я сам могу пришить и пришиваю пуговицы. Батарейки всех форм и размеров. Хорошее мыло, дезодорант, одеколон — чтобы пахнуть, как люди. Люди отнюдь не глупы. Даже если они не осознают этого, они способны учуять хищника - и тогда они паникуют. Главное - маскировка. Не только внешность, звук и запах тоже. Вот почему я старюсь обмануть их этим последним пакетом с жирным бургером и картошкой-фри - ну кто ожидает, что вампир будет носить с собой дешевую еду?

Два квартала до подземки, три четверти часа в поезде, и еще восемь кварталов - до парковки, где я оставил свой фургон. Терпеть не могу оставлять его так далеко - ведь в нем все, чем я владею – однако он мало подходит для разъездов по городу. Моя гордость и отрада - Шеви Спортвэн 69го года выпуска, безо всяких там тормозных или рулевых усилителей: с тем же успехом он мог бы быть отлит из чугуна. Однажды я сшиб на нем одного крайне сердитого оборотня на 60 милях в час; ощущения были, словно я проехал по «лежачему полицейскому». Я называю их оборотнями не потому, что такое название предпочитают эти лохматые ублюдки, а потому что когда я вижу, как кто-нибудь из них пускает слюни на луну, я думаю «Мать твою, оборотень!», а не «Мать твою, это Люпин!». А вмятина на бампере тогда всё же осталась.

Ещё один квартал. Надо признать, я неплохо устроился. Из всех знакомых мне Гангрел я, похоже, единственный, у кого есть постоянная работа. Не самая престижная — я всего лишь ночной рейнджер в Национальном Парке. Мечтаю только, чтобы они придумали для этой работы название получше - а то я уже наизусть выучил все существующие гитарно-хардроковые шуточки2. Однако работа означает пусть небольшую, но стабильную зарплату и гарантированное место для моего фургона на стоянке. Руководство с большим пониманием начинает относиться к твоему необычному распорядку дня, когда на полуночную прогулку в парк приезжает сенатор, и его хнычущие детишки идут посмотреть на оленя и послушать волчий вой, не задумываясь, с каким шумом они проламываются сквозь лес. Я знаю, что оборотни где-то рядом, но пока они меня не тревожили. Думаю, у нас молчаливое соглашение - пока я не кусаю малышей, гуляющих в парке, и не жру волчат, они смотрят сквозь пальцы на пропажу случайного браконьера, или на то, что юнцы и одинокие женщины покидают парк чуть более бледными, чем заходили.

Впереди маячит вход в темный переулок посреди квартала. Проходя по нему, я улавливаю быстрое плавное движение. Я замираю, и фигура замирает тоже. Голос, похожий на скрежет по дну бочки, достигает моих ушей.

- Эверетт.

И мне знаком этот голос.

* * *
Я лежу на лесной земле, лицом в гниющих листьях и ветках. Ещё ночь, но обычный лесной шум приглушен - что-то вышло на охоту. В общем-то, оно - она - стоит надо мной, ее когтистые ноги в нескольких дюймах от моего лица.

Она следила за мной уже некоторое время. Я видел ее примерно раз в пару ночей за прошедшие две недели. Думал, она хочет познакомиться. Когда же я набрался храбрости представиться, оказалось, что в действительности ей хотелось просто гнать меня по лесу, как дичь, до самой смерти. И вот теперь я смотрю, как моя кровь впитывается в почву, и размышляю, занимается ли эта сучка всем этим лишь в качестве прелюдии…

Затем я слышу новый звук. Я не могу поднять голову и посмотреть, что там, но это похоже на шаги ног в ботинках, не босых и с когтями, как у нее. На миг я представил, что это рейнджер пришел, чтобы меня спасти, но этот, в ботинках, остановился неподалеку и стоял спокойно. Скрипучий мужской голос быстро достиг моих ушей.

-Так это он?

Её ноги развернулись к нему.

- Ага.

Сверху доносится бормотание.

- Не слишком похож. Я бы его не взял.

Странно, но это меня оскорбляет. Однако та, кто вот-вот оборвёт мою жизнь, терпелива.

- Я не просила у тебя одобрения, Шеперд. Я просила тебя постоять на стреме.

Мужчина, надо понимать, Шеперд, припадает к земле и какое-то время глядит мне в лицо. Неприятная рожа — лучше бы он остался стоять.

- Ты его хорошо обработала, Джейн. Думаешь, выдержит?

Её ответ будто бы забавляет ее.

- Мне нужно было убедиться, что он не из тех, кто сдохнет сходу. Он будет в порядке. Они все это переносят — ну, если ты их не убиваешь сразу, тупица.

Я не вижу ничего забавного в своем положении, и уж точно я не в порядке. Биение моего сердца превратилось в трепет, и уже трудно фокусировать взгляд.

Шеперд поднимается на ноги. Я на миг испытываю благодарность, что его рожа не будет последним увиденным мною в жизни.

- Я постерегу вас, Джейни. Только ответь, у тебя есть кое-чьё согласие на все это?

На этот раз она рассмеялась открыто.

- А у кого здесь просить разрешения, Шеперд? Ты видишь здесь хоть одного князя? Слышишь, чуешь? Гангрел не спрашивают разрешений. Мы просто делаем. Если уж кого и спрашивать, так это предполагаемое Дитя.

Джейн садится на корточки подле меня. Её лицо то ускользает из поля моего зрения, то вновь появляется; её глаза, отсвечивающие красным, множатся и вызывают головокружение. Ее голос звучит ясно и спокойно, и я тянусь к нему, как утопающий - к плывущему мимо куску дерева.

- Выбор тут прост. Умереть или выжить. Жить хочешь?

Из последних сил я отрываю голову от опавшей листвы. Помню, как сказал «да». Хотя она ошибалась. Непростой это выбор.

* * *
Я захожу в переулок, выходя из освещенного круга. Мое зрение плывет, затем проясняется, и я четко вижу его.

- Шеперд.

Я должен был почуять его за милю, но его кислый, масляный запах опасно похож на аромат, струящийся от картошки-фри в моем пакете. Если не ошибаюсь, он носит все те же самые ботинки, что были на нем в ту ночь, много лет назад.

Он выволакивает ноги из дверного проема, где прятался от глаз. Я и забыл, как он огромен.

- Ты не нанёс приветственный визит князю, Эверетт, — бурчит он.

Я пожимаю плечами, пакеты все еще загромождают мои руки.

- Я здесь уже две ночи. Я не кормился, и не собираюсь. А князь никогда не бывает в Элизиуме посреди недели.

Шеперд улыбается нехорошей улыбкой. Слишком уж он любит свою работу.

- Правила есть правила.

Он подходит ближе, держась близ стены, пинками откидывая с пути мусор.

- Чушь, - отвечаю я. - Я был здесь прошлой зимой, и еще полгода назад. По мне можно часы сверять, Шеперд, и никто никогда не жаловался на мой распорядок шоппинга.

Я пока остаюсь на месте. Он не так быстр, чтобы перекрыть мне выход.

Шеперд бормочет нечто вроде признания моей правоты.

- Так было прежде, - говорит он.

- Прежде чего? — спрашиваю я. Я знаю, что он ответит. Я пытаюсь успокоиться; белые пакеты для покупок, разлетающиеся по темному переулку, могут привлечь ненужное внимание.

- Прежде чем вы оставили Камариллу, - мямлит Шеперд. Ему хватает совести смотреть при этом на свои ботинки, словно он сам понимает, насколько наигранной выглядит эта сцена.

- Шеперд, это чёрт знает что. Ты думаешь, я шпион какой-нибудь? Или так думает князь? — я тщательно слежу за ним. Его внезапная настороженность отвечает на мой вопрос. Я не верю. Однако могу еще скрыть гнев в голосе.

- Давай привлечем логику, Шеперд. Ты ведь тоже Гангрел. Так что, ты вдруг стал осведомителем Шабаша?

Он практически рычит на меня.

- Нет.

- Тогда что заставляет тебя думать, что им стал я? Что я такого сделал, что ему пришла в голову эта мысль? И почему он выпускает тебя без поводка, если мы все такие вот чертовы предатели?

Я почти в бешенстве, руки распростерты в мессианской позе. У меня было дурное предчувствие, но я не ожидал, что все будет настолько плохо - и так скоро.

Шеперд останавливается на месте как вкопанный. Струйки крови стекают по его лбу и медленно ползут вниз по вискам. Он с усилием произносит:

- Князь может… доверять мне…

Мое сердце ухает вниз при этих словах. Я чувствую гнев, закипающий глубоко внутри - злость на себя: за то, что в это влез, на Шеперда и этого параноика князя, за подставу, даже на Ксавьера - первопричину всех этих бед.

- Ты грёбаный идиот! - кричу я. - Ты позволил ему все это с собой сделать? Позволил посадить себя на цепь, как питбуля, чтобы он натравлял тебя на того, кого он захочет? Да что ты за Гангрел?

Он бросается вперед быстрее, чем я рассчитывал, может, это я был слишком занят болтовней, чтобы заметить первый миг движения. Я оборачиваюсь на месте, но поздно: его туша уже находится между мной и улицей. Он выпустил когти из кончиков пальцев. Шеперд и так-то не собирался меня отпускать, а теперь я и вовсе его разозлил. Я наконец бросаю свои пакеты, но перед этим он вспарывает один из них яростным взмахом.

Я блокирую следующие два удара - левой, потом правой. Это непросто. Шеперд силен как бык, а эти его когти остры. Я быстрее его, но долго поддерживать такой темп не могу. Я подтягиваюсь вверх, цепляюсь за нижнюю ступень свисающей пожарной лестницы, чтобы влепить ему по голове с двух ног. Этого достаточно, чтобы оттолкнуть его на несколько футов и дать мне секунду на оценку возможных действий. Я мог бы взобраться по лестнице, но Шеперд сильнее, и наверно, вскарабкается быстрее. Видны две металлические двери, но если они заперты, я оказываюсь в нише - ловушке без места для маневра. Десятью ярдами дальше переулок упирается в кирпичную стену. Если прорываться на волю, то придется миновать Шеперда.

Вот он, идет на меня, когти рассекают воздух со свистом, как косы. Я отступаю назад, в переулок, вынюхивая что-нибудь позади себя, одновременно координируя взгляд и руки, чтобы уберечься от мерзких кулаков Шеперда. Вот многообещающий запах слева, вдоль стены: белеющая плесень, лёгкий запах старой рвоты. Мой нос немного дезориентирует меня, и Шеперд задевает мою макушку. Боль и кровь: он едва зацепил меня, но кажется, будто мой скальп разрезало пополам. Я вижу собственную ярость - она как красная пелена перед глазами. Я силой успокаиваю Зверя - если позволю себе впасть в Безумие, брошусь на него, он разорвет меня на клочки.

Шеперд чуть медлит, торжествуя над первой кровью, а я пользуюсь этим, чтобы сориентироваться. Я делаю выпад влево, хватательное движение, надеясь, что мои чувства меня не подвели. Моя рука сжимает гладкое дерево рукояти от швабры, и я осознаю, что появился шанс. Наполнив мышцы кровью до отказа, я предпринимаю быструю яростную атаку палкой, кулаками и ногами. Я застаю Шеперда врасплох, я не наношу ему повреждений, но заставляю отступать. Три шага, ещё один, и ещё, и мы там, где начали. Пинок в колено финтом и настоящий удар, тыльной стороной кисти - в челюсть, заставляет его сделать еще один, последний шаг. Его исполинская нога всем своим весом сминает кучу моих пожитков. Хруст раздавленного стекла - вот все, что предупредило меня.

Почти что видимая струя аромата поднимается в воздух из раздавленной бутылки освежителя. Я знал, что это произойдет, и все же еле удержался от смеха. Шеперд оглядывается назад, посмотреть, во что он влез. Я разламываю швабру надвое об колено, и втыкаю острый конец в грудь Шеперда, ему в сердце. На секунду меня охватывает страх, что это не сработало, но в тот же миг он застывает и всем весом обваливается на землю.

Я прислоняюсь на минуту к кирпичной стене, позволяя гневу и страху покинуть мое тело и уйти в холодную глину. Вроде бы никто не заметил нашей стычки. Я бросаю взгляд на Шеперда, на его лице странная смесь ненависти и смирения, его оголенные когти напряжены и согнуты. Стеная от усилий, я волоку его тушу подальше в переулок, чтобы не было видно с улицы. Его шестерки должны найти его до рассвета. Я голоден, и на короткий миг мои клыки выдвигаются, когда я смотрю на кровь, пропитавшую рубашку Шеперда. Я усилием воли загоняю зубы обратно - последнее, чего мне, или любому другому Гангрелу, недоставало, так это распустить вокруг слухи, сделав какую-нибудь глупость вроде диаблери над Шерифом. В конце концов, это не вина Шеперда. Он просто попал впросак, оказавшись в неудачное время в неудачном месте, когда Ксавьер сбросил свою маленькую бомбу - что бы это ни было. Сколько еще Гангрелов расплачиваются за нашу свободу, сами того не зная?

Скупыми движениями я нахожу свою кепку, прилаживаю скальп на место и закрепляю бейсболкой, пока не прирастет. Это займет несколько ночей. Быстро меняю рубашку, вытерев старой кровь с лица и отшвырнув ее вглубь переулка. Ещё не хватало напороться на какого-нибудь подлизу с благостными намерениями, считающего, что мне нужно посетить центральную больницу. Запихиваю всё что можно в уцелевшие пакеты.

- Ты обошелся мне в 75 баксов, Шеперд, - ворчу я через плечо. - Скажи князю, что его город потерял покупателя. Я не вернусь.

Ответ Шеперда в любом случае не был бы остроумным. Я выхожу из переулка и прохожу полквартала до подземки. Мне никогда не было так уж нужно посещать город. Было неплохо изредка увидеть толпы народу, побродить по ярко освещенным, шумным универмагам, может быть, посмотреть что-нибудь, а что важнее всего - высмотреть кого-нибудь из Сородичей, хотя бы просто для разнообразия.

Непросто будет рассказать обо всём этом Джейн, когда - если – я её встречу. Думаю, в следующий раз придётся заказывать одежду по Интернету.




1 — Перевод пролога - Samouse

2 — Night Ranger (Ночной Рейнджер) - известная хард-роковая группа 80ых годов.

[Ниссику]

Перевод последнего художественного фрагмента книги Nosferatu: the Beast that haunts the Blood нового Мира Тьмы.

Взято с wod.su.
Перевод:
Егор Мельников

Скрытый текст - Текст:

Забинтованный человек

3 ноября 1993 г.
Этой ночью я обнаружил младенца в мусорном ящике.
Даже не знаю, что заставило меня принести его домой.
Быть может, жажда общения, которая, кажется, снова вернулась ко мне, причём в полную силу. А я-то думал, что избавился от неё навсегда. Последний раз чувствовал что-то подобное десять лет назад.
Может, всё это потому, что его кто-то выбросил. Для кого-то он - просто хлам: человеческий мусор. (МУ-сор, после-ссор).
Я живу на свалке, среди отбросов, в которых оставил меня современный мир. Его тоже оставили в мусоре - именно так выброшенные кем-нибудь вещи становятся моими.
Я достал ему корзинку на колёсиках, принёс её с автомобильной свалки. У неё не хватает одного колеса, но я всё равно не знаю, зачем ей вообще колёса. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы принести её домой в целости и сохранности, но всё-таки груда старых пальто - не самая лучшая кровать для малыша.
Мне кажется, ему нужно дать имя. (Нет паспорта - тебя не существует).
Надо ещё столько сделать перед восходом солнца. И придумать, как накормить человеческого младенца, если его матери нигде не видно.

4 ноября 1993 г.
Вчера я нашёл пару книг и чуть не рехнулся, когда узнал, сколько вещей, оказывается, нужно младенцу. По счастью, пробраться в прачечную оказалось несложно, но всё равно у меня едва хватило времени, чтобы нарыть всё, что требуется. Я только-только успел покормить малыша и запеленать его, и сразу почувствовал, что взошло солнце; я уложил его спать и тотчас же рухнул в обморок.
А когда я проснулся вечером, он кричал. Почему?
Я опять покормил его - каким-то странным заменителем, который теперь дают вместо материнского молока - и сменил "испорченные" пелёнки новыми. (Кажется, последними?).
Вот сейчас пишу это и держу его на руках. Приятно чувствовать его запах, а сердцебиение меня успокаивает. Я буду держать его, пока буду читать эти книги в поисках необходимых ответов.
Позже
Тут написано, что малыши никогда не спят подолгу - во всяком случае, в дневное время. Странно, что я этого не помнил.
Даже не представляю, сколько же он кричит днём, пока я валяюсь в отключке.
Но я не знаю, что с этим поделать. Хочется верить, ему лучше здесь, со мной, чем в мусорном ящике.
Нужно узнать побольше.

5 ноября 1993 г.
Я всегда думал, что невозможно знать слишком много, но, должен признать, эта область совсем сбивает меня с толку. Предполагается, что у меня уже есть
предварительные знания по уходу за малышами, а какой опыт возни с детьми у меня может быть, если я никогда не имел с ними дела во всей своей взрослой жизни?
Кроме того, каждый автор хоть в чём-нибудь да перечит остальным. И как мне тут безошибочно определить самый правильный метод?
Похоже, моя страсть к критике, которую я подавлял в себе столько лет, проявляется снова. К счастью, такой подход считается самым плодотворным, тем более что я всё равно не могу поверить автору, утверждающему, что детям нужно возиться в грязи. Я отказался от этих книг.
Чтобы защитить дитя от инфекции, я стал обёртывать лицо и руки в чистые тряпки сразу по пробуждении. Чтобы запеленать ребёнка, я надеваю хирургические перчатки поверх повязок на руках. Это всё, что я пока могу сделать, но этого недостаточно.
У ребёнка должен быть дом.

13 ноября 1993 г.
Я провёл всю неделю, стараясь найти для ребёнка жилище.
Казалось, всё будет сложнее.
Первую ночь я просто следил за жизнью квартала и обнаружил, что только в одном доме всё время тихо. Свет в окне этого здания, отбрасываемый мерцанием телевизора, освещал лишь одну-единственную бледную фигуру. Этот мужчина уснул прямо на стуле, и хотя я сидел у его окна до рассвета, он так и не пошевелился.
Прежде чем сбежать от дневного света, я положил ему на порог лист бумаги, и когда с наступлением темноты я вернулся назад, лист оказался нетронутым.
В следующие пару ночей я узнал, что продукты он заказывает на дом, а мальчишка-газонокосильщик приезжает к нему всего раз в месяц. Почту ему подсовывают под дверь, и всякое общение с внешним миром ограничивается конвертом с деньгами, которые житель дома просовывает всё в ту же щель.
Все эти семь ночей я посвятил наблюдению за его домом, практически игнорируя остальные здания, и в конце концов мне улыбнулась удача.
Со своего наблюдательного пункта на крыше соседнего дома я услышал, как в комнате моего ночного знакомого зазвонил телефон. Я соскочил вниз и пересёк улицу достаточно быстро, чтобы оказаться у него под окном через какие-то пару мгновений после того, как он снял трубку. Я сгустил вокруг себя тени, и в этот момент на том конце женский голос сказал: “Привет, папа”, - и даже я услышал, каким напряжённым был её голос.
Она хотела узнать, почему он ей не звонит. Он решил порвать с их семьёй? Нет, просто от света у него болят глаза. “Папа, пожалуйста...” - но нет, его и так всё устраивает. Он стар, утомлён и просто хочет, чтобы его оставили в покое. Они как будто сражались друг с другом в какой-то странной схватке, и наконец она заявила: “Прекрасно” - но таким голосом, будто вот-вот разрыдается. “Прекрасно! Если ты сам не хочешь, чтобы я тебе помогала, можешь оставаться там и помирать в одиночестве, глупый старик!”
Лучше и быть не может. Я просто ликую, стоя в тенях.
Старик плачет у дальней стены, но это не страшно. Его печаль будет короткой.
Позже мне пришло в голову, что мне понадобился бы кто-нибудь, кто мог бы ухаживать за парнишкой в дневное время, пока я буду спать. Ну и ладно, оставим этот урок на следующий раз.

15 декабря 1995 г.
В первом доме мы прожили только два месяца: когда сосед пожаловался на постоянный плач, я сразу понял, что необходимо искать себе новое место. К счастью, на сей раз я знал достаточно, чтобы быстро найти для нас дом.
Увы, по-настоящему уединиться нам не давали нигде - оказалось на удивление трудно отыскать себе постоянный приют. Нам то и дело приходилось менять место жительства - только за последние пару лет мы переезжали полдюжины раз. Впрочем, как правило, нам удавалось пробыть на одном и том месте хотя бы пять месяцев.
Я уже начал подумывать, что спуститься в канализацию будет удобнее всего. Но, увы, это дурно бы отразилось на детском здоровье. Думаю, я сделал правильный выбор, когда отказался от мысли идти туда. Но теперь мне нужно принять куда более трудное решение.
Мальчику уже больше двух лет, и он развивается очень быстро. Он много разговаривает, и я прикладываю все усилия, чтобы научить его тому, что знаю. Но в книгах написано, что этого недостаточно. Там написано, что ему нужно общаться с другими детьми его возраста; он должен учиться взаимодействовать с ними.
Если я не хочу, чтобы он разделил моё одинокое существование, мне придётся отдать его.
Но кому я могу доверить своего драгоценного мальчика, своего единственного сына? Кто оценит его так, как я?

Новое письмо

Это попросту глупо.
Даже не знаю, зачем я сел это писать. Никто ведь этого не прочтёт, так какой в этом смысл?
Психологичка сказала, что мне бы следовало записать свои мысли на бумаге, типа “этого никто не прочтёт” и “всё это просто для тебя самого”. Плевать. Я не собираюсь делать это “просто для себя”.
Но я точно не собираюсь давать ей это читать. Они никогда не поверят, что у меня-то как раз всё в с мозгами в порядке.
Когда я был маленький, предки всё время думали, что я разговариваю с воображаемым другом. Типа, дети всегда так делают. Я никого не воображал, но они всё равно так думали. А мне это просто не было нужно; у меня был Забинтованный человек.
Мне было где-то лет шесть, когда они стали отучать меня от разговоров с “воображаемым другом”. Типа, это для маленьких и всё такое.
Но мне и было-то всего шесть. Я же не знал, что о таких вещах лучше помалкивать. Я прекрасно знал, что Забинтованный человек существует; насколько я помню, он стоял у меня под окном каждую божью ночь. Мне было шесть, и я привык называть правдой то, что видел собственными глазами.
Я продолжал говорить о нём даже тогда, когда понял, что у других детей не было своего Забинтованного человека. Те, у кого, по словам их родителей, были воображаемые друзья, действительно их придумали. Но я знал, что мой совершенно реален, и чем больше они настаивали на обратном, тем больше я убеждался в том, что я прав.
Думаю, если вам все будут говорить очевидную глупость, вы в неё не поверите, правильно? Например, если вы видите, что небо синее, никто не докажет вам, что оно красное, сколько бы они этого ни утверждали. Это просто глупость, и вы понимаете, что
правда на вашей стороне. Так зачем становиться одним из тех, кто всё время несёт подобную чушь? Какой в этом смысл? И какого чёрта они не могут его увидеть?
Она говорит, что мне нужно выразить всё наболевшее, ругаться, если потребуется, и всё такое. А я просто хочу написать о том, о чём думаю. Наверное, глупо звучит, а? Всё равно ничего не хочу стирать. Буду писать как начал. Но я правда думаю, что это глупость. Вот сейчас допечатаю и сотру всё к чертям.
В общем, я вроде как был странным ребёнком. Но это как раз нормально, потому что меня усыновили. Родители взяли меня, когда мне было два - то есть приблизительно два, потому что так сказал доктор, а сами они не знают дня моего рождения. Всё потому, что кто-то оставил меня на пороге их долбаной двери. Кто вообще мог так поступить?
Этот кто-то оставил меня на пороге с запиской, типа, позаботьтесь о малыше. А настоящий ребёнок моих приёмных умер незадолго до моего появления, так что они решили меня приютить. Та девочка, которая у них умерла, была примерно моего возраста, так что они подумали, что, мол, сама судьба велит им меня воспитать и притвориться, что они не горюют о своей настоящей, незаменимой дочурке, которая умерла, и что они не считают её до сих пор лучше всех на свете. Им даже нравится притворяться, что здесь поработали высшие силы или другая подобная хрень, пославшая им другого ребёнка во утешение.
Нет-нет, не поймите меня превратно, пожалуй, они хорошие родители. Просто тоже не совсем нормальные. Ну, тем более, мне сейчас пятнадцать, а значит, я вроде как по-любому должен их ненавидеть.
И всё же я знаю, что это не так. Я это знаю с семи лет. Именно тогда я стал замечать, что люди, в ненависти к которым я признавался вслух... попросту исчезают.
К десяти я понял, что словом действительно можно убить.
В том же возрасте окружающие тоже начали замечать, что люди, которые со мной связываются, то и дело пропадают. Конечно, это случается, когда они действительно начинают создавать мне проблемы, а не привычно жалуются на "этого невыносимого ребёнка".
С этими я легко уживаюсь, потому что меня усыновили такие же люди, и я знаю, что достаю их не меньше, чем они меня.
Ещё у меня был наставник, потому что родители считали меня вроде как вундеркиндом по той причине, что я разговаривал уже тогда, когда они меня приютили. В смысле, по-настоящему разговаривал, а не как дитя. Папа говорит, что уже тогда речь у меня была поставлена лучше, чем у большинства его одноклассников. Хотя на самом деле заговорил я не сразу. Родители поначалу этого тоже не знали. Они говорят, я всё время был очень тихий, ничего не просил, не плакал, ничего такого. Предки рассказывают, что первый раз я их шокировал, когда просто пошёл и воспользовался туалетом. Молча.
Наверное, поначалу они пытались говорить со мной, как с ребёнком, и я просто не знал, как отреагировать. К тому же, я их ни разу прежде не видел. Поэтому и не говорил ни слова, пока они не спросили доктора, сколько мне. Тогда я ответил, что папа считает, мне около двух, хотя не уверен, сколько мне было на самом деле, когда он меня нашёл. Я просто отвечал на их вопрос.
А они сразу пришли в восторг, стали спрашивать, кто я, кто мой отец и откуда я.
Я и ответил, что я - это просто я. Иногда я был малышом или мальчиком. Мой отец был Отцом. Я был из нашего дома. Я мог отвечать только то, что знал.
Ну а когда мне исполнилось десять, меня повели к психологу. Кажется, это я уже говорил. А всё потому, что подрался в школе. Один туповатый мальчик, Пол, решил надо мной подшутить, потому что услышал о Забинтованном человеке. Он подошёл ко мне сзади и закинул мне руку на шею. И тогда я его укусил.
Он посягал на мою шею! Я был всего лишь ребёнком, откуда мне было знать про пинки и другие приёмы ведения школьного боя. Я просто отреагировал. Он угрожал мне, и я его укусил. А в результате попал в неприятности. У этого идиота Пола остались следы зубов на руке, так что из меня сделали крайнего. Предки заставили меня подойти к классному руководителю и извиниться. А меня аж трясло, потому что никто не хотел понять, что всё начал именно Пол, так что это не целиком моя вина.
Поэтому, когда той же ночью ко мне пришёл Забинтованный человек, я обо всём ему рассказал. И он пояснил мне ситуацию, насколько он сам её понимал. Он сказал, что это естественная реакция, и у нас существует только три варианта действий, когда мы испытываем панику. По его словам, если враг не позволяет сбежать, то, безусловно, я должен сражаться. Он сказал, что тревожиться стоило бы, если бы я вместо этого замер на месте. Это делает человека добычей.
Он всё ещё был у меня, когда я уснул.
На следующий день Пол не явился в школу.
Когда психологичка спросила меня, что я о нём думаю, я сказал, что я ненавижу Пола, потому что он идиот и, к тому же, напал на меня. Тогда она сказала мне, что Пол мёртв. Я этого не знал, но меня уже так утомила эта беседа, что я как-то не думая сболтнул:
“А... не стоило мне всё рассказывать Забинтованному человеку”.
Мне здорово за это влетело, поэтому-то я и помню. Мои слова заставили их подумать, что я слетаю с катушек, а мне-то, блин, было всего десять. Какое-то время я просто молчал, но потом сдался и рассказал им, что мне не стоило говорить Забинтованному человеку о Поле, потому что именно он убрал Пола с моего пути, как и Салли, и мисс Дженнифер, и Робби, и Хелен, и Джонни, и Дэвида, и Брента, и, может, ещё кого-нибудь, о ком я уже забыл.
Конечно, я не сказал всего этого сразу. Доктору Мэри понадобилось много времени, чтобы я назвал все имена. Потом она задала вопрос, как Забинтованный человек нашёл меня в институте, то есть откуда он знал, где я буду той ночью.
А он просто знал. Он всегда знает. Когда я сам задал ему тот же вопрос, он ответил, что просто прикладывает ухо к земле, чтобы удостовериться, что со мной всё в порядке. Он всегда находил меня, за исключением того случая, когда мы поехали в Диснейуорлд, а я так и не смог уснуть, потому что ждал его, но он не появился. Весь следующий день я капризничал, и родители очень на меня разозлились. Когда мы вернулись домой, он сказал, что просто не смог бы покрыть расстояние до Диснейуорлда за ночь. Он правда очень расстроился и попросил говорить ему заранее, где я буду, чтобы он мог принять все меры и лично удостовериться в моей безопасности.
Он всегда говорит такими забавными формулировками, прям как я сам, когда был маленьким.
Кстати, я поговорил с ним, когда узнал, что случилось с Полом. Я попытался объяснить ему то, что сказала мне доктор Мэри, попросить никому больше не вредить. Я попросил не трогать и саму Мэри, даже несмотря на её попытки меня подловить. Я должен был объяснить ему, что если с ней что-нибудь случится, это пагубно отразится на мне. Если на её месте появится кто-нибудь другой, мне будет сложнее угадывать, чего они от меня
хотят. Я вот не сразу понял, к чему клонит доктор Мэри, хотя она и сама пыталась мне намекнуть.
Забинтованный человек не знал, что они подозревают меня во всех этих происшествиях. Господи, да я просто ребёнок! Как я могу пробираться к кому-нибудь в комнату в середине ночи? Понятия не имею, как они сами себе это объясняют. Они просто поняли, что вокруг меня постоянно кто-нибудь исчезает, а потому решили, что я имею к этому какое-то отношение.
И я сам начинаю так думать. Но я этого не хотел! Просто если ты сходишь с ума, то рано или поздно ситуация выходит из-под твоего контроля. А Забинтованный человек просто хочет, чтобы я был счастлив и невредим. Он пытался помочь, во всех этих случаях. Я имею в виду, очень трудно сдерживать свою злость, когда ты действительно ненавидишь кого-нибудь. И я пытался никогда не срываться, но иногда... иногда всё же говорил ему слишком много. Или называл ему имя своей новой проблемы. И что-нибудь обязательно с ней случалось.
Знаете, иногда ведь действительно хочется кому-нибудь отмстить. Не по-серьёзному, а так, чуть-чуть. А теперь представьте, что у вас есть такой друг, который может проучить их за вас, и он делает всё это лишь потому, что заботится о вашем счастье, даже если на самом деле вы не хотите делать своим обидчикам по-настоящему больно. Но он всегда перебарщивает и решает проблему раз и навсегда, и так постоянно, независимо от того, сколь ничтожна была причина. А вы этого не хотели.
Как-то раз я сорвался и крикнул ему, что он больше не должен никого убивать для меня. На следующую ночь он ко мне не пришёл.
Зато я услышал, что той же ночью погибли сразу три человека. Никто мне об этом не говорил, потому что никто не видел никакой связи между ними и мной, но я знал, что это моя вина.
Когда он вернулся, я сказал, что мне жаль. Я знал, что он просто хотел помочь мне и оградить от вреда, но нам нужно быть осторожнее. Я спросил, не может ли он просто задавать хорошую встряску моим обидчикам вместо того, чтобы их убивать. Он ответил, что хочет для меня только лучшего, и согласился, что будет не очень здорово, если меня запрут из-за подобного недоразумения.
Иногда меня начинает тревожить вся эта ситуация, но всё же, как ни крути, я понимаю его куда лучше, чем остальных людей. Он просто значит для меня больше, чем окружающие. Забинтованный человек говорит со мной как с полноценной личностью, в то время как остальные обходится снисходительно, как с ребёнком. Я знаю, что уже в детстве он преподал мне гораздо больше уроков, чем школьные учителя за весь период обучения.
Я знаю, что это он убил мою сводную сестру, чтобы у меня появился дом.
Я знаю, что он поступает неправильно. Но я слишком хорошо понимаю, что заставляет его это делать.