Свои произведения: кто готов дать почитать и выслушать критику?

[Sera]

Тема для публикации и оценки произведений посетителей форума.

(Архив темы, Архив темы 2)

Авторам.
1. Текст произведения необходимо скрывать тэгом спойлер [spoiler="<Текст>"]<То, что вы хотите убрать под спойлер>[/spoiler] Тэг также есть в расширенном режиме редактирования сообщения.
2. Текст рекомендуется прочитать и проверить на наличие ошибок, например в Ворде. В противном случае, вместо оценки произведения вы увидите оценку собственной неграмотности.
3. Имеет смысл сначала прочитать хоть что-то о том как надо и, соответственно, не надо писать (например что-то отсюда). Если вы будете допускать типовые ошибки, то получите типовой ответ, причем нелицеприятный. :)
4. Если для понимания вашего произведения нужна дополнительная информация (произведение по конкретному миру, фанфик, ночной кошмар и т.д.) приведите ее перед спойлером. Не стоит ожидать что читатели хорошо знают описываемый вами мир.
5. Крупные произведения рекомендуется вкладывать небольшими кусками раз в день-два.

Скрытый текст - О трудном выборе критика:

Вариантов, собственно, у критика несколько:
1. Написать: "в топку".
Плюсы: Минимальные затраты, как в плане времени, так и в плане эмоций.
Минусы: Вы не поверите. Вы скажете: "Дурак", - и останетесь при своём, потому что людям свойственно не доверять незнакомцам на слово.
Вердикт: Этот вариант отметаем.
2. Начать разбирать подробно, построчно, тыкая пальцем в каждую нелепость и ошибку.
Плюсы: В итоге всё равно будет "в топку", но, всё-таки, вывод будет подтверждён множеством примеров.
Минусы: Вы всё равно захотите сказать "Дурак", и если даже так не скажете, то подумаете наверняка, а критик, который потерял уйму времени, увидев, как автор огрызается и пытается обелить своё произведение всеми силами, понимает, что время потрачено зря и благодарности ждать не надо. Почему? Да потому что вы ни за что не поверите в то, что ваше произведение не стоит того, чтобы его читали. Честное слово, чем лучше люди пишут, тем предвзятее они относятся к своим текстам, но обычно те, кто через слово допускают грамматические ошибки и вообще не задумываются над качеством написанного, уверены, что и так сойдёт. Хотя, конечно, не спорят с тем, что немного подправить не мешает.
Вердикт: Пока человек сам не поймёт, что он пишет плохо, никто его в этом не убедит, потому этот вариант тоже не приемлем.
3. Начать искать в тексте то, что можно похвалить, параллельно чуть-чуть - очень мягко и деликатно - пожурить.
Плюсы: Автор доволен. Его хвалят. К "журению" относится снисходительно, поскольку тон критика не категричный, а, скорее, просительный.
Минусы: Автор понимает, что он - уже готовый писатель, Боже мой! Первое же выложенное произведение - и такой успех! Он, вместо того, чтобы выучить русский язык на уровне школьной программы и обратиться к учебникам писательского мастерства, продолжает строчить унылые опусы в невероятном количестве, тратя своё время, которое можно было бы пустить на что-то полезное. Когда, наконец, придёт понимание, будет поздно: время упущено, прогресса никакого, а тексты-то были - отстой, что ж никто не сказал сразу? Ах, лицемеры...
(С) Винкельрид

Критикам.
1. Допускается только оценка произведений. Переход на личности считается флеймом со всеми вытекающими.
2. В отзыве необходимо указать что именно понравилось или не понравилось. Если есть только ощущение то его рекомендуется доносить посредством публичных или личных сообщений.
3. Выделения отдельных фраз и вывода "Чушь" недостаточно. Надо дать хотя бы краткие комментарии, описывающие преступления автора против русского языка и логики.
4. Отмазки "надоело" не работают ;).

Напоминаю, размещение чужих произведений без разрешения автора называется плагиатом и карается баном.
(Jur)

Напоминаю, что флуд запрещен правилами. Сказать свое "спасибо" критикам можно через репутацию. Так же настоятельно не рекомендуется ввязываться в споры.
И помните, что тут все на равных - никто не обязан вас критиковать и оценивать. Попробуйте для начала сами сделать то же.
Aster

[Артём Фролов]

И вторая:

Скрытый текст - [SPOILER]:

7 часов 56 минут, a.m.
Френсис Уотерс положил трубку, и сказал раздражённым голосом:
- Они убили Экхарта. Более того, они даже расправились с Бэйлом и Гиллианом, которые должны были убить их в случае неудачи Экхарта. Аарон Бэйл взят в плен.
- Ну и ладно, - сказал Фред. - Даже если им не удастся захватить одну платформу, ни для них, ни для нас это серьёзной потерей являться не будет.
- Фред Лайр, если бы ты взял себе за труд лишний раз заглянуть в план, ты бы несомненно вспомнил, что Аарон Бэйл - один из лидеров движения Сопротивления. - ещё более раздражённо ответил Уотерс.
- Хм... - Фред задумался. - И что же нам теперь делать, Френсис?
- Вместе с Бэйлом и Гиллианом к платформе выехала группа сопровождения из... да, четырёх человек. - ответил Уотерс. - Они должны были дежурить возле платформы и ждать, пока Бэйл не вернётся. Они наверняка уже поняли, что что-то пошло не так и отправились наверх, на платформу посмотреть, что случилось.
- Как думаешь, им удастся высвободить Бэйла? - спросил Лайр.
- Думаю, да. - ответил Уотерс. - Проблема в другом: повстанцы не успеют убраться на достаточное расстояние от платформы к тому моменту, как прибудут штурмовые группы Вавилона. Их заметят с вертолётов и попросту сотрут в порошок. Свайндлер, - обратился он к шефу разведывательного управления. - Я думаю, тебе придётся отозвать наших ребят обратно.
- А может, не знаю, заставить их сделать большой крюк? - предложил Фред. - Ну типа, плохие погодные условия, или ещё что-нибудь придумать? Или... нет, не то...
Пол Свайндлер, до этого момента молчавший, вдруг мягко улыбнулся и произнёс:
- Друзья, вы попросту стучитесь в открытую дверь. Всё можно сделать гораздо проще: они же приехали туда на зенитке, ведь так? Так вот, мы попросту прикажем пилотам не открывать огонь по зенитке, потому что, допустим, Уайрмана и Гринберга взяли в плен и увезли на ней.
- Так их же убьют! - возразил Уотерс.
- Но ведь знаем то об этом только мы, - сказал Свайндлер.
- А что мы будем делать, когда десантники найдут трупы? - спросил Лайр.
Свайндлер снова улыбнулся:
- Ну, мы скажем им, что это была ошибка. Ведь даже Великие Отцы имеют право на ошибку, не так ли?

8 часов 10 минут, a.m.
Медицинский отсек платформы представлял собой довольно большую комнату с белым стенами, вдоль которых стояло несколько кроватей. На одной из них лежал Гринберг с перемотанной головой и левой половиной лица. На соседней койке полулежал-полусидел Аарон Бэйл, тот самый раненый, которому Мак отстрелил ногу. Оба лежали под капельницами, оба были опутаны многочисленными проводами, соединявшими их с диагностическими аппаратами, оба с нескрываемым презрением рассматривали друг друга.
Уайрман сидел на стуле рядом с кроватью Аарона, наставив на Бэйла ствол гаусс-винтовки.
- Ладно, Бэйл, так кто же ты всё-таки такой? – спросил Уайрман. – Я имею в виду – откуда ты? Откуда? Говори!
- Я сын Эндрю Бэйла. – вяло проговорил пленник. – Мой отец был строителем Второго Вавилона… Вы что-нибудь слышали о проекте X-Seed 4000? – вдруг спросил Бэйл.
- Нет. – коротко ответил Уайрман. – Скажи нам, что это.
- Немного истории. Не возражаете, господа? – сказал Бэйл с ухмылкой.
Господа не возражали.
- Ещё в начале прошлого века существовал проект построения огромного небоскрёба высотой в две с половиной мили. – сказал Бэйл. – Этот небоскрёб, по сути, должен был стать настоящим городом в городе. Внутри этого здания должны были поместиться парки, отели, офисные здания и даже леса. Это был, по-моему, самый амбициозный архитектурный проект со времён Вавилонской башни, - так говорил мой отец.
Правда, отстроить X-Seed 4000 не удавалось никак: то не было денег, то людей, который взялись бы за столь сложную задачу, а потом, не знаю, может, у людей появились проблемы поважнее строительства четырёхкилометровых небоскрёбов.
Правда, в сороковых годах о нём – об этом проекте, снова вспомнил… Угадайте кто! – Бэйл широко ухмыльнулся. – Нет, ну вы угадайте! Сам Виктор Маклиллан, Первый и Величайший из Отцов вашего Второго Вавилона, вашей помойки, если не сказать больше!
Я не знаю, что вам о нём рассказывали, что вам о нём рассказывали, но мне мой отец говорил, что Маклиллан был одним из самых богатых людей на голубом шарике. Нет, вы представьте себе, ему принадлежало больше четверти всех мировых запасов нефти и газа, его состояние приближалось к сотне миллиардов! Но он был не только одним из богатейших людей на планете, он был ещё и изрядным параноиком. Он просто панически боялся начала ядерной войны, хотя, стоит признать, не зря. Тогда, в середине 40-х, человечество дошло до критической отметки, до своеобразной последней черты, за которой его ждала лишь собственная смерть. К тому времени на нашей планете проживало почти двенадцать миллиардов человек, вы только вдумайтесь, почти двенадцать миллиардов! И три четверти из них жили за чертой бедности, по той простой причине, что ресурсов людей много, а ресурсов было мало. Причём я говорю не только о всяких полезных ископаемых вроде нефти и газа, я говорю о воде. Источники чистой воды в середине двадцать первого века можно было пересчитать по пальцам. А чистым воздухом с 20-х годов можно было дышать только при помощи фильтров воздуха. Мир был похож на пороховую бочку, да к тому же американцы уже были готовы рвануть по Камчатке наперегонки с японцами, чтобы отвоевать остатки природных ресурсов, которые тогда ещё оставались в России. Русские в свою очередь постоянно грозились нажать красную кнопку. Так что понять Маклиллана можно.
Но для него это была своего рода мания. У него было с дюжину домов по всему свету, и в каждом доме у него имелось бомбоубежище. Да что там говорить, у него оно даже в собственном офисе было! Но ему было мало возможности спасти себя, он хотел дать человечеству шанс после апокалипсиса на обломках старой цивилизации выстроить новую.
И в один прекрасный день Маклиллану в голову пришла замечательная идея, что X-Seed 4000, который изначально планировали как замкнутый, автономный комплекс, неплохо сгодился бы в качестве бомбоубежища. Причём не просто бомбоубежища, а целым городом-колонией, который смог бы ещё веками существовать после Апокалипсиса, а потом стать новой колыбелью человечества, которое начнёт возрождаться, когда минуют последствия ядерной войны или ещё чего-нибудь там. Всё что требовалось: построить это убежище и обеспечить его всем необходимым. А для ресурсного магната это не проблема.
Мой отец говорил, что Маклиллан потратил больше половины своего состояния на осуществление задуманного. Мой отец был одним из тех пяти тысяч человек, которые строили Второй Вавилон. И работа была просто адская. Им приходилось обслуживать роботов и постоянно следить за ходом выполнения работ, а для этого им нужно было ежедневно забираться на высоту до четырёх миль и там горбатиться по восемь часов подряд. Но вам этого не понять, вы же никогда и не работали по настоящему. А я помню. Я тогда маленький был, мне года четыре было, но я всё равно помню, как мой отец приходил домой уставший, полностью разбитый, с больной головой и бесконечно злой. Мой отец и моя мама были из небогатых семей, у них не было денег на нормальное образование, и отцу приходилось горбатиться на этой чёртовой работе, чтобы прокормить нас.
Пять тысяч человек около пяти лет горбатились на этой чёртовой стройке. Где-то около сорока человек из них погибло, сорвавшись с большой высоты. Мой отец несколько раз переболел пневмонией, один раз он даже чуть не умер, однако ни он, ни один из тех пяти тысяч бедолаг не получили шанса спастись, пережив ядерную войну за этой вашей Стеной!
Неет… Туда попадали только те, кто мог платить, а это в основном были чёртовы уроды вроде вас. Политики, которые, чёрт возьми, ещё вчера уверяли своих граждан в своей безграничной преданности, сбежали, словно крысы, под прикрытие стен Вавилона, когда началась Краткая война! Когда японцы наперегонки с американцами рванули по Камчатке, главари религиозных сект, которые ещё вчера говорили, что конец света для истинного христианина – это хорошо, потому что грядёт Второе пришествие Христа, что скоро все мы заживём, чёрт возьми, счастливо, куда они делись? Они побежали во Второй Вавилон, наплевав на свою паству, наплевав на всё и на всех!
Вот скажите мне, почему какой-то вонючий делец с миллионом долларов на банковском счёте может себе позволить оказаться в безопасности, когда весь мир полетит в тартары, а мой отец и его семья – нет?! Где, тут, подвох?! – Бэйлу понадобилось несколько секунд, чтобы перевести дух, а затем он продолжил, теперь уже гораздо спокойнее. – Вы знаете, краткая война длилась всего шесть дней, а на седьмой у русских сдали нервы, и они с американцами обменялись ядерными ударами. Так вот, вы знаете, что в результате ядерной войны всего полмиллиарда жителей Земли погибло? Всех остальных доконала ядерная зима, вот что самое обидное.
Второй Вавилон всем был обеспечен: вам не приходилось голодать и умирать от жажды, потому что у вас были собственные фермы и станции для очистки воды, у вас была своя нефть, свой газ, чёрт, да у вас было всё! Но вы ни с кем не хотели делиться. Пока вы наслаждались всеми благами цивилизации, я с отцом охотился на крыс в тоннелях токийского метро и спал на каменном полу в подвале одного из супермаркетов. Помню, однажды нам удалось связаться с жителями колонии в сорока милях от Токио. Она находилась в одном из небольших портовых городков, этот городок находился достаточно далеко от места взрыва, там находился рыбный завод, и поэтому там сохранилось достаточное количество припасов, чтобы основать на его месте колонию. Мы послали отряд из… кажется, пятнадцати человек. Из них спустя месяц вернулось только пятеро, и эти пятеро рассказали нам, что на месте колонии оказались лишь выжженная земля и руины нескольких зданий. Среди наших – а нас тогда было не больше сорока – нашёлся один бывший военный лётчик, так вот он сказал, что, по-видимому, городок бомбили напалмовыми бомбами. И не раз. Сволочи вы, вот вы кто.
Но, вашу мать, вам сейчас должно быть чертовски обидно! Вы изо всех сил пытались нас уничтожить, а не смогли! Вам это может показаться невероятным, мне самому это кажется невероятным, но мы выжили! Мой отец спустя пятнадцать лет после Краткой войны умер от бронхита, моя мама умерла от лучевой болезни, моему лучшему другу ты, - он указал на Гринберга. - Полчаса назад снёс голову с гаусс-винтовки, но я жив и ещё десятки тысяч моих товарищей, и ещё тысячи и десятки тысяч людей, которые по вашей вине оказались на обочине жизни, они тоже живы! Мы все эти годы, все эти полвека прятались в тоннелях метро и трубах канализации, среди развалин далёких городов, но теперь пришло и наше время! Эта нефтяная вышка – это ведь лишь часть… очень малая часть нашего плана. К рассвету Второй Вавилон будет нашим, и не вы, ни кто либо ещё не сможет нам помешать.
Хватит вам одним пользоваться благами цивилизации: дайте попользоваться и другим!
- Так, ладно, пора кончать с этим. – прервал его Уайрман. – Последний вопрос: как вы пробрались на платформу?
- А ты что, так до сих пор и не понял? – Бэйл притворно вытаращил на него взгляд. – Какие же вы несообразительные! Вы что, думаете, что Экхарт, которого вы пристрелили десять минут назад, был единственным нашим человеком в Вавилоне?
- Так ты хочешь сказать?... – Уайрман замолк, не докончив свой вопрос, опрокинулся на спинку стула и шумно выдохнул. – Сколько?
- Ну, около полусотни… - ответил Аарон. – Этого вполне достаточно. От одного человека мы получили координаты вышки. От ещё одного кое-какую другую информацию. Третий должен был вас пристрелить.
- Чёрт возьми... - протянул Уайрман. - Ладно, через несколько минут сюда заявятся штурмовые группы Разведывательного Управления. И они, я думаю, заставят тебя рассказать всё, что ты знаешь.
- Хорошо, что ты сообщил. - сказал Бэйл. - Потому что времени у нас мало, а я хочу задать тебе ещё пару вопросов. А ты бы не хотел присоединиться к нам?
- С чего бы это? - в свою очередь спросил Уайрман. - С чего ты решил, что я бы захотел присоединиться к каким-то дикарям?
- А почему бы и нет? - сказал Бэйл. - Почему ты с Вавилоном? Я понимаю, хм... Гринберг - у него ведь фамилия Гринберг, не так ли? - но ты же, судя по твоему виду, умный человек? - он сделал паузу. - Так почему? Почему, после всего, что я тебе рассказал, ты всё ещё против меня? Почему ты... не согласен со мной?
- Вы - дикари. - не очень уверенно ответил Уайрман. - У нас ничего общего нет, да и не может быть!
- Да? Что ж, - Аарон усмехнулся. - У вас, если беременная женщина носит ребёнка с отклонениями, она по закону обязана сделать аборт. У вас до сих пор остаётся слепая вера в Великих Отцов, которые навязали вам, что вы - избранные, спасённые Посланником Господа - Виктором Маклилланом, хотя вы просто потомки кучки богачей, которые сумели вовремя укрыться внутри огромного бомбоубежища. Вы круглыми сутками спите, жрёте, развлекаетесь и размножаетесь - и при этом ровным счётом ничего не делаете. Вы даже не знаете, что такое настоящая работа! Вы скатились до того, что некоторые из вас верят в то, что за Стеной ничего нет: да-да, я знаю про вашу Церковь Вандерволла. И после этого вы называете нас дикарями?
- Заткнись, - прошипел Гринберг. Он уже начал соображать что к чему, но Бэйла было уже не остановить.
- Так почему ты против нас? - продолжал вещать он. - Ты же сам отлично знаешь и видишь, что ваше общество гниёт изнутри, так какой смысл быть его частью? Он, - Бэйл указал на Гринберга. - Одно из порождений такого общества, можно сказать, его конечный продукт. Несносный, агрессивный тип, для которого ничего не стоит убить другого человека, - вот кто он такой! И ты хочешь быть с ним?!
Гринберг потянулся за своей винтовкой, которая лежала на прикроватном столике.
- Решать тебе, - продолжал вещать Бэйл. - Думай, а то времени у нас мало! И я надеюсь, что ты сделаешь правильный выбор.
Мак схватил винтовку.
- РЕШАЙСЯ! - взревел Бэйл.
И Уайрман решился. Он выстрелил.
Пуля угодила Гринбергу прямо в середину груди, чуть ниже того места, где, как полагал Мак, должно было находиться сердце, и прошла навылет. Он почувствовал сильный ожог, и уже было хотел вскрикнуть, но у него не получилось даже прохрипеть: он просто не мог набрать достаточно воздуха, чтобы закричать. Гринберг задыхался.
- Ох! - просипел он.
Мак откинулся на спину, снова попытался вдохнуть и снова у него ничего не вышло. На его рубашке (когда Гринберг ложился на койку, он стянул с себя куртку) расплывалось кровавое пятно. Удушье становилось всё нестерпимее, и Мак почувствовал, как его охватывает липкий, тошнотворный страх, как леденеет живот и теряет способность мыслить голова. Перед глазами появились жёлтые круги, на грудь словно надавили огромным прессом. Гринберг запаниковал: взгляд его сделался безумен, он вцепился одной рукой в покрывало, другой зашарил по кровати и что-то неистово засипел.
- Тебе тяжело? - спросил Бэйл.
- Да, - тихо ответил Уайрман. Он уже жалел, что выстрелил.
- Убей его. - посоветовал Бэйл. - Если ты его не убьёшь, он промучается ещё минут пятнадцать. Он сволочь, конечно, всё так, но я думаю, такую услугу мы можем ему всё-таки оказать.
Уайрман качнул головой:
- Не могу, - прошептал он.
- Тогда давай я, - сказал Аарон. - Дай мне винтовку.
Уайрман передал ему оружие.
- Молодец, - он широко улыбнулся и выстрелил.
Стрелком он был опытным, так что его выстрел попал точно туда, куда надо: прямо в сердце Уайрмана.
Аарон Бэйл откинулся на подушку и, положив винтовку рядом, стал наблюдать за дверью. На его губах продолжала играть едва заметная улыбка.
Спустя пару минут послышался лязг двери, скользящей по стальным направляющим и последовавший за ним топот шагов по бетонному полу.
- Три короля пришли за золотом! - крикнул Бэйл.
- А четвёртый погиб по пути! - прокричал вторую часть пароля голос в коридоре. - Бэйл, ты что ли?
- Я! - подтвердил Аарон.
В помещение ворвалось четыре человека в грязных, оборванных одеждах, вооружённые автоматами пятидесятых годов (Лучшего оружия им было просто не достать). Один из них спросил:
- А это кто такие? - и указал на Уайрмана и Гринберга, который до сих пор продолжал слабо подёргиваться.
- Мои бывшие пленители, Кик, - ответил Бэйл. - Я уговорил одного из них пристрелить другого, а затем пристрелил его сам.
- Зачём? - удивился Кик. - Нам лишние люди не помешают.
- Да ну его, - пожал плечами Бэйл. - Этого хлюпика. Он в сердце с двух ярдов попасть не может, да к тому же трус порядочный. Вот этот, - он указал на Мака. - Он бы нам понадобился, но он нас на подсознательном уровне ненавидит.
- Добить его? - спросил Кик.
- Нет, не надо, - Бэйл помрачнел. - Он мне ногу отстрелил. Пусть помучается. Ах, чёрт! - вдруг воскликнул он. - Как же вы меня без ноги вниз по тросам спустите?
- Да ладно, - махнул рукой Кик. - Придумаем что-нибудь.


8 часов 26 минут. a.m.
Когда два вертолёта подлетели к платформе номер сто пятьдесят три на расстояние в двести миль, каждый из них выпустил по четыре ракеты в направлении платформы, с целью уничтожить её надстройки, в которых могли засесть отряды врага. С шипением и свистом ракеты вонзились в грязные, неказистые постройки, и тут же воздух над платформой наполнился визгом, лязгом, грохотом, осколками бетона, стекла и железных листов и облаками пыли. Рванули трубопроводы, по которым перекачивалась нефть и некоторые из цистерн с добытым топливом внутри. Те цистерны, нефть в которых всё-таки не сдетонировала, прохудились и густая маслянистая жидкость начала заливать руины зданий.
Десантники тоже сработали как нельзя лучше. Оба вертолёта зависли над платформой, и два взвода вооружённых гаусс-винтовками, плазмоганами, плазменными гранатами и чёрт знает чем ещё. Один взвод принялся быстро обшаривать руины в поисках тел. Несколько минут оживлённых поисков увенчались неудачей: найти кого-либо или что-либо десантникам так и не удалось.
Второй взвод спустился вниз и быстро обшарил немногочисленные внутренние помещения платформы. Они были пусты. В коридоре десантникам удалось найти лишь пятна крови на полу и стенах коридора, как раз в тех местах, где застрелили Гиллиана и Экхарта, где Гринбергу вырвало кусок мяса из головы и где Бэйл лишился правой ноги. Трупы были унесены повстанцами, и похоронены спустя два часа на кладбище близ Находки. Там покоился отец Бэйла, и его мать, там же лежали многие члены общины, в которой жил Аарон до тех пор, пока он не стал одним из лидеров движения Освобождения.
А вот Уайрмана оставили на том же месте, где он был убит, и даже в той же самой позе: он сидел на стуле, сложив руки на животе, и рассматривал собственные ноги. Гринберг не двигаясь лежал на своей кушетке. Взводный медик прощупал его пульс:
- Живой, - сообщил он. - Ему просто чертовски повезло. Ещё две минуты, и он бы умер либо от кислородного голодания, либо от потери крови. Постой-ка! - его вдруг осенило. - На них же серая униформа! Это наши! - воскликнул он. - Эй, Дик! -- позвал он стоявшего в дверях солдата. - Сообщи командиру, что мы нашли двоих в медицинском отсеке и что они не повстанцы, они из Второго Вавилона! Да, и ещё скажи техникам, пусть поторапливаются: у нас тяжелораненый!
Солдат вышел из помещения и побежал в сторону пункта управления платформой.
. Через несколько минут, находившийся в пункте управления, восстановил питание платформы (Перед тем, как покинуть платформу, повстанцы снова отключили питание), и уже спустя полминуты к изголовью кровати Гринберга подкатили два медицинских дройда. Пока они оказывали Маку первую медицинскую помощь, Гриберг очнулся и тусклым, хриплым голосом поинтересовался у стоявшего рядом с кроватью медика:
- Свои?
Медик молча кивнул в ответ.
- Свои... это хорошо, что свои. - сказал Мак и потерял сознание.

8 часов, 33 минуты, a.m.
Генри Лайт произнёс краткую речь.
- Что же, друзья, поздравляю нас всех с успешным началом шоу! - начал он. В один момент, конечно, мы едва не упустили инициативу, но в конце концов у нас всё получилось! Хочу поблагодарить Свайндлера, который так удачно справился со сложившейся непростой ситуацией. Если бы не он, у нас было бы гораздо больше проблем. Спасибо ему.
- Френсис, а что ты будешь делать с Гринбергом? - спросил Фред у Уотерса.
- Ну, есть много способов избавиться от человека, не преступая при этом закона, - ответил Уотерс. - Аарон Бэйл многое рассказал Гринбергу, пока они там беседовали, и я думаю, надо узнать, что именно, - Уотерс ухмыльнулся. - Однако Гринберг получил тяжёлые ранения, и, наверное, чтобы его допросить, понадобится применение психостимулирующих препаратов. Сердце Гринберга не выдержит, и одним вздорным типом в Вавилоне станет меньше.
- Отлично, - сказал Генри Лайт. - И с этой проблемой мы, кажется, разобрались. Ладно, господа, пора двигаться дальше. Каким же будет наш следующий шаг?
20 января 2013 года

[nehay]

Артём Фролов, прочитал два первых отрывка первой части и как-то совершенно не потянуло читать дальше. Стилистически - текст весьма неопрятен. Много повторяющихся слов (чаще пользуйтесь синонимами); лишних слов; тех, которые кажутся неподходящими. К тому же - отрывки малоинформативны, но при этом не атмосферны, чтобы можно было это искупить. Попробую слегка разобрать:

Скрытый текст - Заметки:

Сообщение от Артём Фролов

- Итак, все здесь? - спросил Генри Лайт, нынешний Верховный Великий Отец Второго Вавилона.

Уже первое предложение пугает. Всего-то двенадцать человек, зачем спрашивать. Выделенное - лишнее, потому что и так понятно, а сам титул больше подходит для ироничного произведения.

Сообщение от Артём Фролов

Он прервал созерцание радиоактивной пустоши, изображение которой проецировалось на огромный монитор, занимавший одну из стен небольшой Комнаты Совещаний, и повернулся лицом к собравшимся.

Жутковатое предложение, нужно писать менее буквально. К тому же, не надо писать "повернулся лицом". Всё, что понятно по умолчанию, таким и должно оставаться. Т.е. "кивать головой" необязательно, ибо больше нечем.

Сообщение от Артём Фролов

В самом деле, здесь собрались все двенадцать Великих Отцов Вавилона.

Совершенно лишнее предложение.

Сообщение от Артём Фролов

Что же, начнём, - прокомментировал Генри Лайт. - Итак, наше собрание можно считать открытым. Теперь первое: Свайндлер, сколько осталось времени до того, как движение Сопротивления приступит к осуществлению своего плана?

Прокоментировал? Что прокоментировал? Просто "сказал". Затем это "наше", которое вовсе необязательно? Чьё же ещё собрание этом может быть? И в целом, предложение слишком громоздкое. Нужно полностью переписывать.

Сообщение от Артём Фролов

- Ровно через десять минут.

Вопрос был "сколько осталось времени", почему такой ответ? Зачем это "через"? И зачем "ровно"? Всё лишнее нужно удалять.

Сообщение от Артём Фролов

- Около семи тысяч. - отвечал Свайндлер. - Этого чуть более чем достаточно, чтобы организовать достойное шоу. Не стоит волноваться, они хорошо подготовлены.

В первом выделенном - лишний переход к прошедшему времени. Второе выделенное - удалить, подобные уточнения лишь перегружают текст.

Сообщение от Артём Фролов

Со своей стороны могу заявить, что всё будет как надо.

Поменьше "что" и "бы". "Можно так: Со своей стороны могу заявить: всё будет как надо".
Но и это звучит не ахти. "всё пройдёт как следует" - ещё куда ни шло.

Сообщение от Артём Фролов

Мои ребята уже готовы приступить к работе: я снабдил их всеми необходимыми данными о том, как будут развиваться события в ближайшие часы. Хотя, - Фред внимательно оглядел всех присутствующих

Выделенное - лишнее. И снова это "о том, как" - так нельзя писать.

Сообщение от Артём Фролов

ситуация, которую мы собираемся устроить, может запросто выйти из под контроля?

Ну ладно "ситуация" может быть эвфемизмом, но "устраивают" на работу. Тут нужно другое слово.

Сообщение от Артём Фролов

- Не может, - уверенно заявил Свайндлер.

Лишнее. Невозможно заявлять неуверенно.

Сообщение от Артём Фролов

Хотя бы потому, что мы знаем все их планы, знаем их лидеров.

Жуть. "Потому что мы знаем их планы, их лидеров".

Сообщение от Артём Фролов

Мне достаточно всего лишь отдать соответствующий приказ, и движение Сопротивления будет полностью уничтожено.

Лишнее. Если хотите усилить это "полностью", то следовало бы сделать так:
"Мне достаточно отдать соответствующий приказ, и движение Сопротивления будет уничтожено. Полностью".

Сообщение от Артём Фролов

- Ладно. - ответил Лайр. - Хотя я всё равно не удовлетворён.

Абсолютно не подходящее слово. Он же не в борделе.

Сообщение от Артём Фролов

В последние годы власть Великих Отцов: всё большее число людей недовольно нашим авторитарным стилем правления, недовольно тем, что мы оккупировали все средства информации в городе, они недовольны тем, что мы засели за стенами Второго Вавилона

В последние годы власть великих отцов что? Просто идёт перечесление, без указании об ослаблении их авторитета.

Сообщение от Артём Фролов

- Верховный Отец, извините, что прерываю вас, - вдруг подал голос Энди Сабдьюд. - Простите, ради Господа, за такой дерзкий вопрос, но что вы имеете против революции и против того, чтобы выйти за пределы Стены?

Что за глупый вопрос? Революция - свержение власти. Чем же это правитель можеть быть недоволен?

И это только начало, где спотыкаешься практически на каждом предложении.
В итоге, как Вы видете, у Вас две проблемы - слегка хромает логика, но это не сложно поправить, если вчитываться и вдумываться, а второе - громоздкий, трудно читабельный стиль. С этим сложнее. Пытайтесь выкинуть из текста всё лишнее. Вот у Вас идёт вводный отрывок, в котором диалог, а читается весьма сложно, хотя диалоги должны "лететь".
Можете посмотреть по теме, на какие ошибки указывали другим новичкам. А так, тщательнее вычитывайте свои тексты; почитайте тех, кто умеют писать, но обращайте внимание на то "как" они пишут; и у вас обязательно получится, удачи.

[Артём Фролов]

Ох, спасибо большое про революцию, я вообще другое хотел написать!

[Сигвальд Меровинг]

Да им всё равно не угодишь.У тебя хорошее произведение,в отличие от словоблудия, вызывающего у нынешних"гениальных авторов" вроде здешних критиков позитивные отзывы.

[Уши_чекиста]

Артём Фролов, с первых же строк на меня посыпались имена. И по этим имена я понял: вы смотрели, и наверное, даже не один раз "темного рыцаря". Судите сами: Экхарт и Аарон Бэйл. Кристиан Бэйл играл Бетмена. Аарон Экхарт был в роли Двуликого. Забавно получилось, да? А Гиллиан - это привет Терри Гиллиаму? :)

[Элвенлорд Гримуар]

Andrey84, главы маленькие. И для фанфиков есть другая тема.

[Артём Фролов]

Сообщение от Уши_чекиста

Артём Фролов, с первых же строк на меня посыпались имена. И по этим имена я понял: вы смотрели, и наверное, даже не один раз "темного рыцаря". Судите сами: Экхарт и Аарон Бэйл. Кристиан Бэйл играл Бетмена. Аарон Экхарт был в роли Двуликого. Забавно получилось, да? А Гиллиан - это привет Терри Гиллиаму? :)

А вы, кстати, отчасти правы.)
Правда, "Тёмного рыцаря я смотрел всего раза два, хотя фильм очень понравился.)
А Гиллиан - это привет Яну Гиллиану

[AnnBlack]

наконец-то откорректировала. гомофобам не читать :)

Скрытый текст - Дерево:

Стояла зима. Вокруг белая тишина, только падающий снег нарушал замерзшую природу своим падением. Безмолвие усиливалось еще и моим окружением, а окружение мое состояло из могильных плит. Плиты тянулись во все четыре стороны, и взгляд не охватывал их конца.
Я стоял напротив одной из таких могил, держал в руках цветы, но не решался их положить. Прошло уже десять лет, как это случилось. Мне тридцать три года, а человеку, который лежит под землей, было двадцать три. Сколько бы ни прошло моего времени, для него все одно.
Я взглянул на машину, стоящую на дороге, в ней сидела моя жена - замечательная женщина (она терпеливо меня ждет), я благодарен ей за это, ибо не могу остановить запустившуюся пленку в моей голове. Я не виделся с ним десять лет, и вот я здесь стою с цветами в руках напротив его могилы и смотрю кино своей жизни под зимнюю тишину и хлопья падающего снега.

Я познакомился с Димой еще в детском саду. Это был щуплый мальчуган, с вечно растрепанными русыми волосами, с постоянной полуулыбкой на губах и глазами полными постоянных мыслей, так они блестели.
Все мальчишки играли с мячом и я вместе с ними. Само ощущение опьяняющего задора, духа соперничества и возможность доказать другим, что ты лучше, переполнял каждого из нас. Однако Дима был не такой.
В нашей группе была черепаха. Обычная, ничем не примечательная рептилия. В первое время черепаха была диковинкой для всех. Все ее брали в руки, вертели и стучали по панцирю, в общем, мучили из любопытства, как могли. Только Дима этого не делал ни разу. Он только смотрел на черепаху, пока другие с ней забавлялись.
И вот именно в тот день, когда все мальчишки играли в мяч, воспитательница вынесла черепаху на воздух и доверила ее Диме, так как он считался самым ответственным из всех (пока черепаху не мучили именно он за ней и ухаживал). Дима взял черепаху из рук воспитательницы и, положив ее на траву, сам сел на корточки, чтобы наблюдать за ней.
Я был захвачен игрой и желанием победить, но от меня не укрылось то, как Дима смотрел на черепаху, его выражение лица. Мне стало настолько любопытно, что я вышел из игры (чем вызвал возгласы возмущения) и подошел к Диме. Он не поднял на меня взгляд, когда я подошел, а продолжал наблюдать за черепахой. Рептилия медленно и методично жевала траву. Я также присел на корточки и смотрел то на черепаху, то на Диму. В его взгляде было столько внимания, словно он ловил каждое движение мускул жующего существа.
Я начал терять терпение, да и ноги затекли, хотелось ткнуть эту медлительную штуку палкой, как неожиданно Дима сказал:
- Черепаха это время. Обращаешь внимание, оно медленное до невозможности, как только отвернешься, оно пронесется мимо.
Когда он это сказал, то поднял свой взгляд и посмотрел мне прямо в глаза. Именно тогда я почувствовал что-то. «Это взгляд полон мыслей», - так я подумал в тот момент. Что мог понимать я в прошлом о таком понятии, как время, такой мелкий и «зеленый», еще не познавший-то ничего? А может и наоборот именно поэтому? Потому что еще не стал взрослым, и время для меня не более чем вода из-под крана.
А этот знал. Уже в таком юном возрасте Дима словно прожил не одну жизнь, и я понял значение его улыбки, когда он общался со старшими. Кажется, мама говорила что-то об «улыбке полной иронии».

Одна сцена фильма сменялась на другую. Я помню нашу школу, а точнее, школьный двор. Наша школа, так сказать, устроила «День природы», мы не только убирали территорию (как в субботник), но и сажали деревья. Каждая семья предоставила на каждого ребенка по дереву. Получилось настолько изрядное количество, что, думаю, мы чуть ли не две трети города усеяли деревьями.
Я попал с Димой в один класс. Нам было по пятнадцать лет, восьмой класс, подготовка к экзаменам, потому меня раздражала эта трата времени, я не был лучшим учеником, учеба мне давалась с трудом. Дима же, наоборот, был только рад, его очень расстраивали точные науки. Все в классе называли его «философом».
Пусть я дружил с ним с детсада, но я не понимал его до конца. Он вызывал во мне любопытство, граничащее с черной завистью. Его манера говорить, поведение и действия всегда были так внезапны, спонтанны и приводили к неожиданному результату, что шокировало окружающих. Казалось, что он парит над землей, настолько был светлым и глубоким его взгляд, как и его свободные движения.
Честно скажу, я держался за него. Рядом с ним мне становилось легче дышать, несмотря на темные чувства, что я периодически испытывал. Думаю, он понимал мою зависть и своими отвлеченными на разные темы разговорами лечил меня. Он лечил меня своим присутствием от самого себя.
Я помню тот день, потому что мы сажали деревья, я уже говорил об этом. Мы вдвоем нашли место между двумя дорогами, такую разделяющую аллею из травы, Дима захотел посадить дерево именно сюда, я не возражал, хотя в тот момент место показалось мне неудачным, как-никак грязный воздух от выхлопов и земля не ахти, но Дима настоял.
Мы подождали, пока поток машин уймется и перебежали дорогу, выкопали достаточно глубокую яму, посадили дерево и забросали ее выкопанной землей вперемешку с взятым с собой свежим торфом. Дело завершилось только после того, как мы полили дерево, ох и тяжело это все таскать с собой было! Усталые и довольные, мы сидели на траве и смотрели на дерево, по обе стороны от нас проносились машины. Я не выдержал и спросил друга:
- Почему все-таки именно это место?
И опять я увидел это задумчивое, отрешенное выражение лица и взгляд. Он спокойно ответил:
- Так похоже на весы.
Меня, помню, удивило это сравнение, ведь я лично не видел никаких весов в этом дереве. Он улыбнулся моему замешательству и, смотря на дерево, объяснил свою мысль:
- Дерево – это стержень. Потоки машин по обе стороны – это чаши весов. Чаши склоняются беспрерывно туда-сюда, но стержень неподвижен, абсолютен. Возникает аллегория с природой; как бы цивилизация не охватывала ее с двух сторон, загоняя в петлю, природа абсолютна, она нас изничтожит рано или поздно.
Я долго сидел молча, иногда искоса поглядывая на Диму, как всегда его мысли мне чужды и непонятный, но потому так притягательны. Я никогда не смотрел так на вещи, зачем? Живи себе настоящим и все дела!
Это был последний наш с ним такой диалог, до конца школы, дальше экзамены с институтом, наши дороги разошлись в разные стороны.

Следующая наша встреча состоялась только тогда, когда нам стало по двадцать два года, сразу после окончания института.
Я совмещал учебу и работу. Работал в преуспевающей фирме, так что, несмотря на выпуск, нагретое рабочее место у меня имелось. Мои стремления и планы на будущее по понятиям других имели критерий среднестатистического человека: работа (не особо важна какая) с достаточно высокой заработной платой, чтобы позволить себе отдельное проживание, тем самым дающая мне полную независимость. Так у меня и сложилось. Я был самодостаточен не по годам, так скажем, успешен, и имел популярность и у девушек. Жизнь моя только началась, а я во всю вкушал, да и вкусил, ее плоды.
В такие периоды особенно высокого душевного подъема я вспоминал Диму. «Вот уж кто действительно поднялся, так это он!» - так я думал. Ведь с его-то необычными мыслями он наверняка сделал себе карьеру в культурной среде. Его способность подмечать то, что не видят другие, позволит ему уже не просто парить, а летать над землей!
Кто бы мог подумать, что жизнь распорядится иначе…
Как-то мы своей компанией пошли в кафе отмечать день рождения одного из сотрудников. Нас собралось человек восемь. Кафе ничем не примечательное, но рядом с работой.
Вечер в самом разгаре. Пиво и водка лились рекой, закуски сметались со стола, мы несмотря на свой не столь низкий статус отмечали в столь простом месте, как старые приятели, а не соперники в какой-то степени по продажам. Не знаю, что заставило меня бросить взгляд на дверь, видимо, само провидение, но в ту самую минуту, как я бросил взгляд, вошел Дима, которого я не видел со школы.
Кружка пива так и зависла у меня на пути. Он был еще с кем-то, но я не обратил на него внимание, мой взгляд был прикован к вошедшему Диме.
Период института его искалечил. От того возвышенного человека не осталось и следа. Он сильно похудел, рубашка на нем висела, как и брюки, только ремень и не позволял им с него свалиться. Волосы в хаотичном состоянии, не ухоженные, трехдневная щетина и уже появившиеся морщины, в его-то возрасте! (как вы помните, мы ровесники). Ироничная улыбка сменилась на нервную, но больше всего меня шокировали его глаза. Взгляд, волнующий мысль, потух, стал каким-то нездоровым, я бы даже сказал затравленным.
Дима с кем-то сел за дальний столик ко мне спиной. Я все никак не мог прекратить пялиться на него. Не могу объяснить, что двигало мной в тот момент, но я извинился перед коллегами и подошел к Диминому столику.
Я подошел к ним, пожилой мужчина (а именно он был спутником Димы) обратил на меня внимание, что я стою за спиной Димы в нерешительности начать разговор.
- Вы что-то хотели? – обратился ко мне старик.
Дима обернулся и посмотрел на меня. В его взгляде читалось удивление, но ни капли узнавания.
Мне стало плохо. Я и так стоял, как последний дурак, помешавший диалогу двух людей, уже все кафе начало коситься в мою сторону. Мои ладони вспотели, голова заболела, стало дурно. И что я разнервничался, как баба? Ну не узнал человек бывшего одноклассника и детсадовца, столько лет прошло, так и Дима изменился за это время, очень сильно!
Я взял себя в руки, подавил дурноту и заговорил, обращаясь к Диме:
- Я Костя Лавин. Мы с тобой учились в одном классе до самого выпускного и ходили в одну детсадовскую группу, - и добавил ни к селу ни к городу, - ты так изменился, Димка!
Старик перевел взгляд на Диму, в них стоял вопрос. Дима же все также смотрел на меня неузнавающим и удивленным взглядом, я уже подумал сказать, что обознался, как тот поднялся и, похлопав меня по плечу, улыбнулся той старой, до боли знакомой ироничной улыбкой:
- Да, давненько дело было, Костя. Садись, я тебя моему отцу представлю.
Я вздохнул с облегчением, узнал все-таки. Но все же я мельком заметил в Диминых глазах недовольство на мой неожиданный визит. Меня это немного задело.
Взяв стул у соседнего столика, я подсел к ним. Старик и я познакомились без Диминого вмешательства:
- Павел Андреевич, программист. Отец Димы.
Только теперь я рассмотрел его лучше. Поношенный, но чистый деловой костюм, пальцы человека долго работающего за компьютером, как и его осанка, в общем, человек офиса. Дима разлил принесенную водку официантом, и мы втроем выпила за встречу после стольких лет и разговорились.
Честно сказать, я мало что помню от этого вечера, кроме самой встречи с Димой. В основном он и отец рассказывали о своей работе, и если старик мало-мальски увлеченно, то Дима вяло и апатично. Чувствовался какой-то накал между ними, и похоже Дима собирался что-то сказать важное отцу, это объясняло недовольный взгляд в начале и последующие. Но я не обращал на них внимание, я упивался нашей встречей, возможностью кидать на него взгляды, слушать его голос. Давно у меня такого не было, не думал, что скучаю по старому другу так сильно.
У вас наверняка возник вопрос: почему же я раньше его не искал? Не было потребности. Вот так вот, ее просто не было. Не увидь я его в этом кафе, я бы просто вспоминал его периодически, но не более. Тут же, увидев его, возникла потребность в его обществе, в его целебном на меня воздействии. Откуда я мог знать, что Дима так сильно изменится и наша встреча зайдет так далеко?

После той встречи в кафе я больше не терял связи с Димой. Теперь мы общались, как раньше. Встречались выпить после работы и раз в месяц по выходным гоняли в клуб.
Я не буду повторять, что Дима изменился, только заметил, что изменения явно случились в институте. Такой вывод я сделал из-за ухода от тему про институт, Дима замыкался и становился еще более нервным, виновато отводил взгляд. Как я понял, отношения с отцом у него испортились в этот же период времени. Выбор специальности, как и дальнейшей жизни Димы, явно заслуга старика.
На встречах наши диалоги состояли в основном о прошлом, работе, спорте, ставках и личной жизни…
Тут моя пленка немного стерлась. У нас было достаточно встреч и проведенного вместе времени или с компанией. Оно, безусловно, повлияло на нас, но я не хочу акцентрировать на них свое внимание. Моя память перенесла меня к точке пуска всех наших последующих отношений.
Как-то вечером мы собрались с Димой выпить после работы. Я отправил ему SMS, что буду в кафе (котором состоялась наше первая встреча) на нашем постоянно месте. Пришел я на удивление раньше Димы, обычно всегда было наоборот, это он ждал меня. Что ж, я сел за столик, заказал выпить на двоих и закуски и, расслабившись от рабочего времени, попивал принесенное официантом пиво, чуть ли не развалившись на стуле. Заказ уже принесли, а Димы все не было. У нас была договоренность ждать друг друга после исполненного заказа примерно час и если что уходить, чтобы не звонить друг другу, мало ли какие трудности могут возникнуть на работе, а возможности сообщить нет. Мы же не щепетильные влюбленные, в конце концов!
Я нахмурился от такого поворота мыслей. Со мной стала происходить какая-то чертовщина. Встречи с Димой я стал ждать с каким-то тайным чувством нетерпения. Когда к нему подходили девушки, меня это раздражало. Думаю, не нужно объяснять, что со мной происходило, я и сам это понимал, но признаться самому себе я все никак не мог.
Вот и Дима объявился! Я уже было хотел приветственно ему помахать, но моя рука зависла в воздухе из-за выражения Диминого лица. Глаза его запали, он словно постарел лет на десять, шел тяжело и устало, вокруг него сама атмосфера почернела. Он отодвинул стул, тяжело опустился на него, молча налил себе кружку пива и залпом выпив ее как-то печально посмотрел мне в глаза:
- Я говорил с отцом. Сказал ему о своих предпочтениях.
У меня в горле пересохло. Волосы на затылке встали дыбом. Вкус закуски приобрел тошнотворный привкус:
- То есть?...
Дима облокотился об стол и так посмотрел мне в глаза со своей ироничной улыбкой, что меня бросило в жар, как какую-то девушку, засыпанную комплиментами настойчивого ухажера:
- Ты меня понял.
Я быстро налил себе еще пива и, пригубив его, отвернулся, стал осматривать других посетителей, не мог посмотреть Диме в глаза, я весь еще горел. В принципе я подозревал об этом. Столь натянутые отношения с отцом были явно вызваны не только работой, но и личными проблемами, просто я не знал их характер. Но, наблюдая за тем, как Дима оценивает мужчин, и этот еле заметный заинтересованный блеск в глазах говорил мне о многом. А возможно, я замечал его заинтересованность в других мужчинах, потому что и сам стал в нем заинтересован и потому ловил каждое его, не адресованное мне, движение, взгляд, жесты и слова…
- Пора домой.
Дима вырвал меня из моих мыслей, я встал следом за ним и, оставив плату за заказ с приличными чаевыми, быстро последовал за удаляющимся другом.
Дима быстрым шагом удалялся от меня, я не отставал. Так мы и шли: он от меня, я за ним. Я знал, что если потеряю его из виду сейчас, мы больше не увидимся. Он пересечет все возможности связаться с ним, словно рассказав о своих предпочтениях, он боялся, что я его начну презирать, считать омерзительным, а потому он решил первым оборвать нить, так меньше боли и противного чувства к самому себе. Но я ведь тоже…
Я нагнал его и, схватив за руку, резко дернул, чтобы он остановился. Я перестарался, ибо Дима упал на меня, на его лице читалось удивление моим поступком и страх ощущения тепла моей руки.
- Пойдем ко мне? – выпалил я ни с того ни с сего, да так громко, что прохожие, и так на нас косившиеся, начали в наглую глазеть.
Мое лицо наверно стало краснее красного цвета светофора, и жар был такой, что мне стало дурно. Я крепче сжал руку Димы, но не смотрел на него, а продолжал пялиться на обувь. Мое смущение было безграничным. Осознание того, что мне нравится мужчина, поразило меня не так сильно, как я думал. Меня смущало, что понял я это только теперь, что это не кто-нибудь, а именно Дима, что чувства взаимны! И пусть общественность со всеми своими моральными правилами и нормами катится к дьяволу! Что я не человек что ли? Я полюбил лучшего друга мужчину и не стыжусь этого и…
Я вздрогнул от заливистого Диминого смеха. Он смеялся заразительно, от души и облегченно, словно ноша, которую он носил на своей спине долгое время, упала и, поняв глупость своего поступка, он почувствовал облегчение и радость.
- Конечно. Пойдем к тебе, – вызывающе ответил Дима и, стиснув мою руку, потащил меня в сторону моего дома (он знал, где я живу). Дима оглядывался, таща меня за собой и улыбался своей фирменной улыбкой. Лукаво искрились его глаза. Я чувствовал себя крайне неловко из-за происходящего. И в тоже время все вокруг отошло на второй план. У меня по телу бегали мурашки от удовольствия и острого желания.
Не обращая внимание на косящихся, перешептывающихся, в лицо оскорбляющих людей мы дошли до моего дома, взлетели на пятый этаж (думаю, опасно было заходить в лифт). Я быстро открывал двери от своей квартиры, Дима мою руку не отпускал, нас просто разрывало от потребности оказаться в закрытом помещении, скрытом от посторонних глаз и наброситься друг на друга.
Наконец дверь поддалась, мы ворвались в прихожую, как только дверь захлопнулась, я набросился на Диму, прижал того к двери с дикой жаждой и, стиснув в объятиях, поцеловал. Поцелуй двух мужчин в корне отличается от ранее ощущаемого мной с женщинами. Дима приоткрыл рот и наши языки сплелись между собой, что произвело взрыв у меня в паху и полностью отшибло голову. Дима с проворством снял с меня пальто, расстегнул рубашки и брюки.
Я отстранился, тяжело дыша, внизу у меня все сводило от эрекции. Судорожно сглотнув, я промолвил:
- Пошли в кровать.
Дима играл роль пассива, но именно он меня направлял. Он повел меня в спальню полураздетого, изнывающего от похоти, в глазах его я отчетливо видел нетерпение. Как только мы оказались в спальне, я стянул с Димы одежду, резко и немного грубо, но Дима только дразнил меня, поглаживая кожу внизу живота и облизывая мое ухо. Полностью его раздев, я сам скинул с себя остатки одежды. Дима теперь голый лег на кровать, снял с себя очки и положив их на тумбочку, раздвинул ноги, чтобы я его рассмотрел как можно лучше (свет мы включили!) облизнулся и посмотрел мне в глаза, в которых явно читалось «Бери меня», я пропал.
Уже прошло десять лет, а я до сих пор вспоминаю наш первый раз, помню все так, словно мы расстались вчера. Помню, как мы ласкали друг друга, целовались, как я его брал до полного изнеможения, и мне все равно было мало. Как более опытный в однополых отношениях, Дима все равно вел меня, указывал на свои чувствительные точки и предпочтения в постели, и позволял себя ублажать, даже когда полностью выбивался из сил.
Так закончился наш вечер в кафе, где в итоге наши разветвленные в разные стороны дороги сошлись в одну. Уже поздно ночью, лежа в постели, Дима поведал о своем откровенном разговоре с отцом подробно и все вроде должно было закончиться хорошо, несмотря на то, что однополые отношения подразумевают собой трудности. Я думал они преодолимы вместе с любимым, это же естественно, но нет. Все только началось…

Я помню то оставшееся у нас время в серых тонах, полностью перешедшее в черный.
Эйфория первого раза прошла, и наши отношения перешли на новой уровень. Теперь мы официально были друг для друга любовниками, наша связь крепла день ото дня. Я себя уже без Димы не представлял, как и он без меня. Но в тоже время в наш общий мир пробралась трещина, и незаметно для нас построенный наш мир рассыпался.
Сказывалось многое: отец Димы конкретно презирал сына, что сильно задевало его. Кроме отца, у него никого не было, и он делал все для него, чтобы заслужить его любовь, даже отрекшись от собственных желаний и устремлений, как он мне признался позднее. С моей же точки зрения, Дима полностью прогнулся за отца, задушив свое собственное «я».
Дима так же рассказал, что он боялся встречаться со мной, будучи студентом. Не только из-за тайной любви, хоть это и была основная причина, но ему было противно показаться мне, посмотреть мне в глаза и увидеть в них разочарование с примесью презрения на то, чем он стал в итоге.
Так тянулись наши дни. Мы держались друг за друга, пока наши родные отрекались от нас, презирали и высмеивали, как и общество в целом. Общественность давит индивидуалистов и проявляется это не только в гонении нам подобных не вписывающихся в общую массу, это проявляется и во многом другом, но моя история не об этом…
Больше всего Диму стало давить отношение моей семьи ко мне, он считал себя виноватым. Вина того, что моя родня ополчилась на меня, что я выбрал мужчину вместо женщины (!) терзала и душила его изнутри. Я уверял его, что все образуется, что со временем нас примут (ну или смиряться с неизбежностью), я не тешил его надеждой на полное понимание и любовью с распростертыми объятиями близких, такого просто не будет, я это знал. А потому, я давал ему крупицы того, чего можно добиться самим и временем.
Но все разрушил один эпизод, лишив Диму покоя.

Эпизод этот произошел летним днем, я помню этот день так отчетливо, что каждый раз, когда он всплывает в моей памяти, я вздрагиваю и покрываюсь холодным потом, меня трясет, как после кошмара…
Солнечный день. Медленно плывут по небу облака, легкий ветерок колышет листья деревьев, создавая успокаивающий звук. Мы шли на ужин к моей семье с Димой. Так получилось, что несмотря на громкие и яростные протесты моего отца, мама пригласила нас обоих на своей день рождения, где собрались только близкие люди. Она настояла на нашем приходе, сказав, что не будет делать праздник без нас.
Из всех близких людей, окружающих нас, только мама более-менее благосклонно относилась к нашим отношениям. «Ничего сделать я уже не могу, придется смириться» так она говорила с нервной улыбкой.
Дима очень нервничал. Его отношения с отцом испортились окончательно. Утром произошла одна из многих их стычек, кончившаяся швырянием предметов. Я собственно не хотел брать Диму, о чем сказал своей маме, да и Диме тоже. Но оба уперлись, как бараны. Мама непременно хотела видеть нас вместе на семейном мероприятии (раз Дима теперь неотъемлемая часть моей жизни), а Дима, несмотря на утренний скандал, пожелал непременно присутствовать. Он словно делал вызов самому себе, своей внутренней борьбе.
Мой отец и старшая сестра не видели Диму, в отличие от мамы. Я действительно признался своей семье в своих сексуальных предпочтениях и рассказал о своем друге детства. Родня его знает, но помнит только мальчика по школьному периоду, а потому для них это был шок. Так что это был не просто день рождения мамы, но и официальное представление Димы в качестве моего партнера моей семье.
Добравшись до многоэтажного здания, где моя семья проживала в четырехкомнатной квартире, мы остановились. Я обернулся к Диме, шедшего немного поодаль от меня. Он был бледен, и его глаза бегали от беспокойства, на губах застыла ироничная улыбочка.
Увидев его таким, я хотел схватить его за руку и утащить домой, наплевав на всех. Моя интуиция кричала, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет, но я заставил ее замолчать. Рано или поздно это нужно будет сделать, просто не сейчас, не в этой обстановке, полной праздника и издевки…
Но в итоге я набрал номер нашей квартиры в домофоне, он позвонил три раза, нам молча открыли, мы вошли в подъезд. Не проронив друг другу ни слова, мы зашли в лифт, я нажал нужный этаж, лифт тронулся. Я хотел взять Димину руку и ободряюще сжать ее, но он не позволил. Его взгляд вдруг стал жестким и напряженным, он словно весь внутренне собрался. Я невольно легко улыбнулся отвернувшись.
Наш этаж. Мы вышли из лифта, прошли по светлому коридору и оказались напротив двери моего дома. Необходимость звонить в звонок отсутствовала, дверь определенно открыта, раз нас впустили в здание.
Я взялся за ручку, прислушался к своей интуиции, она по-прежнему панически кричала остановить эту затею и бежать без оглядки, но вот я нажал на ручку, открыл дверь, и мы вошли в прихожую.

Моя память запечатлела последующие моменты, как фотографии. Обрывочные образы, которые рассматривать можно, сложив в кинофильм.
Мы оказались в прихожей. Я позвал маму. Голоса в гостиной смолкли. Из комнаты не вышел, а выбежал отец. Мама кричала, чтобы он остановился. Лицо отца побагровело от бешенства, глаза налились кровью, вены на шее вздулись. Он кинулся на Диму с зажатой бутылкой виски в руках. Я пришел в себя от шока и схватил отца за руку. Дима сполз по двери вне себя от ужаса. Отец орал оскорбления, сыпля ими без остановки на нас обоих. Бледная мама кинулась помочь мне умерить отца. Отец ее отшвырнул. Мама ударилась головой. К ней подбежала сестра с разбитой губой, видимо до нашего прихода она за нас вступилась. Отец вырвался из моей хватки. Замахнулся на сжавшегося Диму. Я его собой закрыл. Удар бутылкой пришелся на мою голову. Ничего, кроме боли и вкуса крови с виски, на губах. Темнота.

Падающие осколки в темноте. Несмотря на то, что во тьме нет света, осколки сияют и переливаются множеством цветов, словно поймали в себя солнечный луч и передают его свет друг другу. А еще в этой тьме идет красный дождь.
В самом начале своей истории я сказал, что встретился с Димой спустя десять лет. Мне осталось рассказать последние главы моей истории.
Очнулся я в больнице, среди розово-бежевых стен, запаха затхлости и лекарств, осыпающимся потолком и тусклого света комнаты. Типичная русская больница. Я только опустил ноги на пол, как в палату зашел врач, а за ним моя семья. Мама все еще в праздничной одежде, подтекшей тушью и нервной дрожью в руках. Сестра с разбитой губой и взглядом полного облегчения, а позади них стоял протрезвевший отец, слегка бледный, хмурым жестким лицом, поджатыми губами руками в карманах.
Врач сказал что, несмотря на удар, ничего серьезного мне не грозит. Удар пришелся на лобную долю, бутылка оказалась не столько дорого виски (а следовательно, и качества стекла оставляло желать лучшего, что меня и спасло). Бутылка наполовину пустая в итоге разбилась, и ее осколки оцарапали мне лоб, не более. Отключился же я больше от подскочившего давления, ну и плюс удар. В итоге меня ждет от силы день отдыха в больнице, и я свободен, как ветер. Меня можно было и в больницу не привозить, отлежался бы дома, обработали царапины и вся любовь, однако мама и сестра так перепугались, а отец впал в ступор, что вызвали скорую и несмотря на протесты и толковые объяснения санитаров в ненадобности моей госпитализации, я оказался где нахожусь – в больнице.
Врач улыбнулся, пожал мне руку, попрощался с неимоверно благодарными родственниками и вышел из палаты. Как только врач вышел, я задал вопрос, который меня беспокоил и тем самым не дал семье заговорить первой:
- Где Дима?
Лицо отца дрогнуло от самых неприятных чувств, и он вышел, хлопнув дверью. Даже после произошедшего инцидента он не собирался мириться с положившимся положением вещей. Мама устало и, еле сдерживая легкую улыбку, присела рядом со мной на кровать, сжала мою руку в своей, но ничего не сказала, а все продолжала смотреть на меня с материнской любовью. Сестра же, скрестив руки на груди, ответила на мой вопрос:
- Мы от неожиданности твоей отключкой и позабыли про него совсем. Он с нами до больницы доехал, дождался оглашения диагноза врача и сразу же ушел, не стал ждать, когда ты проснешься, братец. Так что он ушел минут сорок назад.
- Ясно.
Мы еще втроем поговорили между собой, больше вопрос с Димой я не поднимал, решил отложить этот момент на потом, когда мама успокоиться (сестра и отец явно уже пришли в норму).
То, что Дима ушел, меня не расстроило. Я в какой-то степени понимаю его состояние… все мы так говорим, что понимаем, но, по-моему, ни черта мы не понимаем другого человека. Только можно подстроиться под его волну и биоритм, но стать самой этой же волной нам не дано никогда.
Как только моя семья удалилась, я попытался связаться с Димой. Трубка была отключена. Я даже звонил ему домой, что довольно глупо, учитывая его отношения с отцом, но особых мест у него не было, я не знал таких, по крайней мере. Никто не взял трубку.
Так и прошел мой «день отдыха» в больнице, я весь день пытался связаться с дорогим мне человеком, но так и не связался. И так продолжалось на протяжении десяти лет.

После того дня изменилось кардинально все. Оно и до этого повернулось на все триста шестьдесят градусов, но в этот раз жизнь сделала еще один такой оборот.
Сколько бы я не пытался, я не смог найти Диму. Он словно в воду канул, стер сам факт своего существования. Ни один из наших общих знакомых не знал, куда он делся и куда вообще мог податься. Я даже сунулся к его отцу, слабо надеясь, что хотя бы он знает, куда пропал Дима. Меня встретили, мягко скажем, нерадушно. Крики и брань, и все таком же духе в итоге ничего мне не дали, только осознание того, что я начал отчаиваться, раз сунулся к последнему человеку, которому мог пойти Дима.
Каждый месяц был подобен пытке, я уже не знал, куда и к кому мне обратиться. Логично, конечно, принять решение обратиться в полицию, если ты не можешь найти человека несколько дней, а прошли уже месяцы, но я, как последний идиот, оттягивал свое заявление о пропаже. Я все надеялся, сам искал и рассчитывал, что все образумиться. В общем, превратился в тряпку половую, как многие из вас подумали, но я верил и боролся за то, что все еще можно вернуть, что наше время снова наберет свой ход и разбившиеся часы заработают. В итоге все кончилось тем, что я сломался и пошел в участок.
Поразительно, какое рвение проявили оперативники в поисках пропавшего, я даже такого не ожидал. У меня такое впечатление сложилось, что убийцы и маньяки перевелись, а заниматься банальностями, типа кражи и взлома, у оперативников нет желания. Работа развернулась масштабная. Проверили все возможные пути для покидания страны через черный ход. Возможности пребывания в стране инкогнито. И самое последнее, что крайне мне не понравилось, все заявления о найденных и неопознанных трупах.
Прошло еще несколько месяцев и оперативники пришли к банальному выводу: человек просто канул в небытие. Ни одной зацепки.
Довольно сложно описать мое состояние после неудачной работы следствия. Моя семья вся издергалась, наблюдая за моим медленным, но верным гниением. Я даже нанимал частных сыщиков, но никто ничего не нашел. Программист чертов! – думал я. Так организовал свой побег, что и не найти теперь его вообще. На смену горю и боли пришел гнев. Я был просто в бешенстве! Безхребетник несчастный! Как только запахло жареным, так сразу тикать! Ведь в школе так же получилось. Ведь он просто скрылся от меня, задушив свои чувства ко мне! И в этот раз тоже!
Наверное, моя история уже затянулась, но такова жизнь. Изжеванная и растянутая жвачка, но я не могу не рассказать, как было мне паршиво, и это состояние паршивости длилось несколько лет, пока я не встретил Сару, свою жену и мою подругу, ту, которой я рассказал свою историю, и она меня приняла и теперь остается подле меня и сейчас.

Я должен рассказать еще немного, уже прошел финал моей истории, и идут последние секунды фильма, где режиссер обостряет внимание зрителя больше всего.
Я стою около могилы своего любовника и друга с цветами в руках, спустя десять лет, почти пять из которых я потратил на его поиски. Как же я оказался здесь? Как же в итоге я его нашел? Все решил один телефонный звонок.
Я сидел у себя в кабинете, просматривая рабочие документы. Приоткрытое окно в комнату впустило морозный воздух и пару снежинок. Рядом со мной стояла чашка горячего кофе, принесенная женой. Свет настольной лампы падал на стол и полуосвещал комнату, обставленную книгами и документами, да небольшой старый диван со спящим на нем котом. Простая рабоче-домашняя идиллия. Раздался звонок. Я не глядя, кто собственно звонит, взял трубку, полностью уверенный, что в такой поздний час могли позвонить только с работы:
- Алло. Слушаю.
- … Это Павел Андреевич, программист. Отец Димы.
Я замер. Просто заморозился на время, как ледяная статуя. Температура моего тела упала до нуля. Стало невыносимо холодно. Я выдохнул с трудом, дыхание перехватило:
- Слушаю.
- Ростовское кладбище. Четвертая могила у дороги. Думаю, ты захочешь знать, - старик говорил спокойным, будничным голосом, как диктор новостей.
Что за слова такие незнакомые? Кладбище? Могила? О чем он вообще?! Непонятные, незнакомые слова.
Я не заметил, как в комнату вошла Сара, чтобы принести мне закуску к кофе. Увидев мое лицо, она поставила поднос едой, присела на диван и обеспокоенно ждала окончания разговора.
- О чем т… О чем вы говорите? К-какое кладбище?
- Хм я похоронил его месяца три назад. Тебе я не собирался говорить, но… - повисла гнетущая тишина, старик явно боролся сам с собой. – В общем, я все сказал…
- Погоди! – я непроизвольно перешла на «ты» от шока и растерянности. – Как, как он умер? Почему?! Где?!
- Он явно где-то жил все это время, – я прямо почувствовал, как он гадко ухмыляется, – а помер от обморожения. Спился, педик! – громкий звук бросаемой трубки и монотонные гудки.
- Кто это был? – спросила Сара нервным голосом, она гладила кота, чтобы себя успокоить.
- Отец Димы, - еле выдавил я из себя, - мне нужно поехать туда.
- Я с тобой, - решительно ответила мне жена и вышла из комнаты собираться, тем самым перекрывая мои возражения. Она все поняла сразу, что случилось самое худшее для меня, мои страхи подтвердились, и оставлять меня одного она была не намерена.
А я все сидел, вцепившись в ручки кресла до такой степени, что заболели руки и побелели костяшки пальцев. Меня оглушила тишина, и только телефонные гудки въелись в мой мозг и стучали не переставая. Я сжал зубы, что аж челюсть свело, и процедил, еле сдерживая бешенство:
- Ублюдок!

Сборы заняли много времени. Сара собралась удивительно быстро (что само по себе говорит о многом). Я же одевался медленно, как деревянный, трещал и ломался, жалобно скрипя. За это время моя жена завела, согрела машину и вывела ее из гаража.
Я вышел из дома, жена уступила мне место за рулем. Наверное, вы подумаете, что в моем состоянии высокий риск въехать в столб. Я так же думал, но это на самое деле не так. Когда я за рулем, дорога отключает во мне все остальное, а мне это было необходимо именно сейчас, пока я не приехал на кладбище.
Пока мы ехали, стояла тишина. Снег летел в стекло, кружа в невиданном танце, вечер окутал город своим одеялом из редких звезд, включенные фонари рассеивали мрак и освещали немногих прохожих, что еще гуляли или же спешили по своим делам.
Сара попросила остановиться около цветочного магазина, я не стал спорить, а молча выполнил просьбу. Пока моя жена ходила за цветами, я все никак не мог отойти от услышанного. Меня трясло при мысли, что Дима лежит под слоем земли и снега. Как он существовал все это время, как так?!
Сара вернулась с цветами, села в машину и мы тронулись.
Кладбище встретило нас молчанием. Хотя как еще оно могло нас встретить? Часы посещения еще не закончились, несмотря на время, плюс зимой темнело намного раньше. Я проехал дальше парковки, тусклый фонарь горел рядом с церквушкой. Она была уже закрыта, ее безупречно белые стены с золотыми куполами обрамленные снегом несмотря на темноту нагоняли на меня еще больше печали со злостью одновременно.
Я остановил машину у тропинки, ведущей в глубь кладбища. Сара протянула мне цветы, когда я собирался уже выйти из машины и, поддерживающее улыбнувшись, сказала:
- Я подожду в машине. Иди.
Я кротко кивнул, взял цветы и вышел в зимний вечер, медленным шагом, слушая хруст снега и ловя на себя снежинки, шел к могиле Димы.

Вот и все. Моя история, мой кинофильм закончился. Я тяжело закрыл глаза, на меня навалилась усталость и в тоже время какой-то груз упал с моих плеч. Я наконец пришел к нему, но слишком поздно, теперь ничего уже не сделать. Мертвым нет дела до переживаний живых. Что я могу? Позвонить отцу Димы и наорать на него? Что орать-то? Почему он так относился к сыну, почему практически раздавил его индивидуальность и только при мне он стал становиться прежним? Или же выплеснуть свою злость на родных? Особенно на отца, который в прямом смысле разбил наше счастье, которое мы только начали склеивать заново? Все это уже не имеет никакого значения.
Я глубоко вдыхал морозный воздух, что грудь начинала болеть и выдыхал горячий пар. У меня осталась от Димы единственная вещь, помимо памяти. Я ощутил острую потребность съездить туда, увидеть плод нашего совместного усилия.
Я положил цветы на могилу и сразу же пошел к машине, сил больше не осталось здесь находиться.
- Как ты? – спросила меня Сара, как только я сел в машину. Я вымученно улыбнулся, сжал ее протянутую руку.
- Ничего, ничего… Мне нужно съездить еще кое-куда, я завезу тебя домой.
Сара пристально смотрела мне в глаза. Она хотела быть сейчас со мной, но понимала, что мне необходимо куда-то поехать в неизвестное ей место одному. В свой тайный уголок.
За что я люблю и ценю свою жену, так это за понимание и терпение, которое она мне дарила. Не думаю, что есть много женщин, которые стерпят подобное прошлое вообще, не будут чувствовать ревность (мертвые крепко держат живых), а протянут руку помощи в столь необходимую в такую минуту.
В машине тихо играло радио, какая-то не вод ситуацию заводная попса, что создавала ощущение бредовости происходящего. Сара смотрела в окно, на летящий снег и меняющийся знакомый пейзаж. Так успокаивает смотреть и делать что-то столь привычное и постоянное, это не позволяет хаосу тебя поглотить. Так и я вел машину, делая привычные движения, меня это успокаивало, я почти пришел в норму.
Я довез Сару до дома, она вышла из машины и махнув рукой типа «Езжай куда хотел» пошла к дому, на ходу поправляя дубленку. Я проводил ее взглядом до самой двери, пока она не зашла в дом, и только после этого завел машину.
Наша школа не особо-то изменилась, не знаю, правда, что внутри, заходить я не собирался (да и не смог бы), но внешне все осталось как прежде. Четырехэтажное прямоугольное здание с крыльцом и клумбами цветов, окруженное забором и деревьями. Поставив машину, я пошел к нашему с Димой дереву, что мы вместе посадили, наше совместное усилие и единственная вещь, что он мне оставил.
Поток машин сильно поредел, наступила ночь все-таки, я спокойно перешел дорогу под свет фонарей, под поднявшийся ветер, несущий снежинки мне в лицо. И вот я стою рядом с деревом, что за время моего отсутствия стало с меня ростом. Еще такое молодое и юное деревце по сравнению со мной. Хоть мне сейчас только за тридцать, я чувствовал, что стал стариком. Я коснулся деревца, его голых веток, его жесткую кору и мне стало совсем хорошо. Оно словно забрало у меня печаль и ощущение безысходности, и в эту минуту я подумал, как же хорошо жить! Меня дома, в нашем доме ждет любящая женщина, тепло и уют очага. У меня есть работа, которая заставляет меня расти и совершенствоваться. Как же хорошо все-таки! Я непроизвольно заплакал, не навзрыд и истерично, а просто по щекам потекла горячая слеза. Стало нестерпимо жарко, но эта жара доказывает мои чувства. Я все еще люблю его и не забуду. Он был и есть важной частью моей жизни, а молодое дерево доказательно Диминой жизни, как и моей памяти. Бог свидетель я делал все, что мог и все что не мог, чтобы он получил только самое лучшее, но моих усилий явно не хватило.
Улица вокруг опустела, свет и тишина. Как только я уйду отсюда, начнется моя жизнь с нового старта, со смирением Диминой смерти.
Я вытер слезы рукавом, прокашлялся от перехватившего легкие морозного воздуха и, развернувшись спиной к дереву, пошел к машине, к своей жене, к своей жизни.

[TheSonOfGod]

Написал свой первый небольшой фантастический рассказ, хотелось бы узнать мнение критиков.

Скрытый текст - Предновогодняя сказка:

- Скажи, Михаил, а ты бы хотел снова пойти в первый класс? - женщина четко произнесла каждое слово с подчеркнуто-вопросительной интонацией.

Тридцатидвухлетняя Марина изогнула накрашенные ярко красной помадой губы в легкой улыбке и отвела микрофон от лица. Женщина смотрела в зал, при этом почти каждые тридцать секунд переводила взгляд на планшет, обтянутый красным кожзаменителем. Черное трикотажное платье без рукавов плотно облегало стройную фигуру Марины, а каблуки красных туфель прибавляли ее росту еще пять сантиметров.

- Только если со мной будут учиться наши следующие участницы. - Мужчина явно увереннее чувствовал себя на сцене.

Он держал свой планшет в опущенной правой руке, лишь изредка подглядывая в сценарий перед объявлением очередного номера. Строгий серый костюм, белая рубашка и лакированные туфли превращали Михаила в желанного мужчину для женской аудитории - так думали организаторы.

- Встречайте - эротический шоу-балет "Первоклассницы"!

"Первоклассницы" были шестью девушками с колеблющимся возрастом от двадцати до двадцати пяти, и за пару лет состав группы полностью обновлялся. Директором у них был жирный лысеющий Владислав Гойзман, который вспоминал о своем происхождении только когда вопрос касался денег. Михаил не понимал, как пятидесятилетний Гойзман может за одну ночь трахнуть всех шестерых участниц. В том, что старый еврей их трахает, не было никаких сомнений, так как каждое утро они по одной выползали из его номера. И, потрепанные, с взъерошенными волосами и размазанной по лицу тушью, разбредались по своим номерам, приводили себя в порядок и спускались на завтрак.

- Хорошо танцует, - сказал Гойзман, подойдя к Михаилу сзади, - в первом ряду, справа. Виолетта, - уточнил мужчина.

Сегодня Гойзман был в синей рубашке, подмышки которой потемнели от пота.

- В кровати, правда, бревно бревном, - шепнул на ухо Михаилу тучный еврей и мерзко хихикнул. - Но на сцене девка просто светится. Жалко будет ее увольнять, ведь ей уже почти двадцать семь.

Михаил понимающе кивнул.

- Но до нового года увольнять не буду. Нет времени искать замену, да и к празднику новенькую ничему научить не успею. А после новогодних корпоративов скажу ей "коничива"!

- "Сайонара", - поправил Михаил. - "Коничива" означает приветствие.

- Не уверен, что она знаток японского, но я учту. Я вот чего сказать хотел. На Новый Год на нас не рассчитывай. Заказов уже очень много поступает. Вроде лето еще не закончилось, а люди уже на зиму планируют.

Но сейчас Михаила больше волновала концертная программа. Прошло полтора часа, значит оставалось еще столько же. От приторно-сладкого запаха духов Марины у мужчины начинала кружиться голова. Ему казалось, что соведущая буквально искупалась в ванне с дешевым парфюмом по триста рублей за литр, и в помещении не было ни одного уголка, где бы Михаил мог глотнуть свежего воздуха. Мужчина расстегнул две верхние пуговицы на рубашке, сделал глоток воды и вышел на сцену.

***

Через полтора часа Михаил сидел в баре, к нему подходили люди, говорили, как им понравился вечер. Кто-то предлагал работу, кто-то спрашивал номер телефона, кто-то просто хотел познакомиться. Лето подходило к концу, и обычно для Михаила это значило несколько программ для людей, решивших отдохнуть осенью в бархатный сезон, возможно три-четыре корпоратива и подготовка к Новому Году, который у людей его профессии начинается с конца ноября. В этот раз подготовка к этому празднику началась через три месяца после звонка на мобильный телефон.

- Алло, Михаил? - спросил уверенный женский голос.
- Да, - привычно ответил мужчина. Этот номер был написан на его визитках. Михаил не сохранял на нем контактные данные, потому что звонящие всегда представлялись.
- Здравствуйте, меня зовут Беллона.

"Как же тебя называли в школе?" - подумал мужчина.

- Я хотела узнать, не могли бы Вы провести у нас новогоднюю программу двадцать первого? - спросила женщина.
- Декабря? - уточнил Михаил, и, не дожидаясь ответа, продолжил - Вообще у меня пока нет предложений на эту дату, - мужчина заглянул в свой ежедневник. - Давайте я запишу Вас на двадцать первое, но учтите, что это пятница и если мне подвернется более выгодное предложение, то...
- Вряд ли появится более выгодное предложение, чем наше, Михаил - прервала его женщина.
- Ну если вдруг, я Вам скажу, недели за две. Повторите еще раз Ваше имя?
- Беллона, две "л".
- Это заказ от какой-то организации? - уточнил Михаил.
- Ой, нет, - в голосе женщины чувствовалась легкая улыбка - это компания друзей, единомышленников. У меня есть несколько просьб к сценарию вечера.
- Да, конечно, давайте я запишу. - У всех есть "несколько просьб". Большинство из них ограничивалось наличием конкурса караоке и песен из репертуара Стаса Михайлова и Григория Лепса.
- Сценарий должен быть о смерти - серьезно сказала женщина.
- Простите, что-то со связью, о чем должен быть сценарий? - переспросил мужчина.
- О смерти, - Михаил не ослышался, но засомневался в адекватности своей собеседницы.
- В смысле о костлявой старухе с косой?
- Ну не обижайте женщину, Михаил. Не такая уж она и костлявая, да и на старуху совсем не похожа, - засмеялась в трубку Беллона.
- Думаю, я смогу придумать что-нибудь про молодую и красивую смерть, - мужчину явно заинтересовала просьба, она по крайней мере была необычной. - Что-нибудь еще?
- Да, это должно выглядеть, как театральная постановка, с декорациями и костюмами. Все затраты мы берем на себя. И последнее - рассказ должен быть о наших гостях. Не обо всех, хватит двух-трех персонажей, на ваше усмотрение.
- Но я могу ничего не знать о ваших гостях, откуда мне брать информацию о них?
- О, Вы точно всех их знаете. Скажите, куда я могу выслать список?
Максим не задумываясь выдал адрес электронной почты.
- Я имела в виду почтовый адрес, - снисходительно произнесла женщина. - Дом, номер квартиры.
Мужчина продиктовал адрес своего офиса.
- Хорошо, ждите завтра письмо. Когда потребуются костюмы или декорации, позвоните на этот номер. Всего хорошего.
- А может сразу договоримся об...оплате? - спросил Михаил в тишину.

На следующий день в офис Михаила курьер принес конверт. В нем находились список гостей и маленькая записка, сообщающая о том, что авансовый платеж был перечислен на счет Михаила. Мужчина точно помнил, что он не сообщал Беллоне никаких банковских реквизитов, но SMS-сообщение, пришедшее через несколько секунд после ухода курьера, подтвердило пополнение счета. Сумма оказалась значительной.

На пожелтевшем листе с оборванными краями находился список гостей. Михаил прочитал несколько первых имен, не произнося их вслух, но шевеля губами. "Ариэль, Ганзель и Гретель...Король Ольх". Большинство имен действительно были ему знакомы, это были герои сказок и баллад. И все они остались на задворках обрывочных детских воспоминаний Михаила. Видимо это будет костюмированная вечеринка, может даже Хэллоуин. Тыквы и дети в нелепых нарядах, выпрашивающие сладости - вот и все, что Михаил знал об этом празднике - и то, если фильмам можно доверять. Поискав немного информации о Хэллоуине, мужчина узнал, что празднуют его далеко не двадцать первого декабря. «Значит, будет просто костюмированная вечеринка» - подумал Михаил. Тематика смерти казалась ему немного странной, но воспоминания о крупном авансе развеяли его подозрения. С героями сказок уже чего только не делали: и насиловали, и сталкивали между собой, так разве что-то случится, если Михаил убьет пару-другую персонажей? С этими мыслями мужчина положил список обратно в конверт, а конверт сунул во внутренний карман пальто и отправился домой.

***

Всю следующую неделю Михаил вспоминал сказочных персонажей, перечитывал детские книжки, смотрел мультфильмы, слушал музыкальные произведения. Но этого оказалось мало. В основном персонажи были добрыми, и со смертью их мало что связывало, ведь все-таки это были герои детских сказок.

Как-то вечером Михаил решил поискать вдохновения в интернете. Он наткнулся на сайт, где выкладывались сказки с альтернативными концовками. Некоторые были довольно жестокими, ни одна не заканчивалась хорошо. «Если бы Стивен Кинг писал сказки, то они должны быть именно такими» - подумал Михаил. На сайте сообщалось, что с годами люди очень сильно исказили изначальные сюжеты сказок, пересказывая их друг другу. И что здесь собраны оригинальные тексты, которые записывали братья Гримм и Шарль Перо. Как бы это ни казалось странно, но именно этот материал мог подойти Михаилу для написания своей пьесы. Несколько следующих дней мужчина просидел перед монитором компьютера, заново открывая для себя знакомые с детства сказки. И, в конце концов, Михаил взялся за написание сценария. К концу месяца история была готова. Михаилу оставалось найти актеров и провести репетиции.

***

- Алло? - ответил сонный голос Марины. Михаил звонил после обеда.
- Марин, привет. Это Михаил. Хотел узнать о твоих планах на двадцать первое декабря.
- До конца света или после? - женщина была в хорошем настроении, несмотря на разбудивший ее звонок.
- В смысле? - не понял Михаил.
- Миш, ну ты чего? Телевизор вообще не смотришь?
- У меня его нет. Так ты свободна двадцать первого? Есть возможность неплохо заработать.
- Насколько неплохо?
Михаил озвучил сумму.
- Мне не придется делать ничего противозаконного? - удивление полностью пробудило Марину ото сна.
- Нет, тебе всего лишь придется пробыть пару часов в образе Красной Шапочки.
- Шлюшки-красной-шапочки? - уточнила Марина.
- Нет, сыграть в постановке.

Марина неплохо помнила историю Красной Шапочки, поэтому согласилась. За такие деньги побегать от злого волка по сцене пару часов казалось не такой уж сложной задачей. Но Марина не знала, что постановка о смерти, и ее героиня встретится с ней, вопреки известной истории.

Через несколько дней после разговора с Мариной телефонный звонок должен был разбудить Михаила, но мужчина всегда отключал звук на ночь. Выйдя из душа с обернутым вокруг пояса белым махровым полотенцем, которое он стащил в какой-то гостинице, где проводил очередной корпоратив, Михаил перезвонил на незнакомый номер.

- Михаил, здравствуйте! Это Алена. Вы меня не помните, наверно. Я танцевала в том году в группе Гойзмана. Меня тогда Персида звали.
- Мне всегда было интересно, откуда он вас с такими именами берет, - улыбнулся Михаил. Утренний душ ободрил его, поэтому он был не прочь поговорить.
- Он сам придумывал нам имена на период работы.
- Ясно, так Вы что-то хотели?
- Да, я слышала Вы подбираете актеров на какую-то постановку, и подумала, может вам нужен кто-то, кто смог бы спеть или станцевать?
- Знаете, Алена, мне действительно нужна женщина, которая смогла бы сыграть бабушку.
- Вы очень жестоки, Михаил, - засмеялась Алена.

***

К двадцать первому декабря пьеса была отрепетирована, и Михаил со своей маленькой труппой отправился на премьеру спектакля. Вызвав грузовое такси и загрузив костюмы и декорации, они выехали по адресу, который Белла на днях сообщила Михаилу. Мужчина думал, что это будет особняк, находящийся за городом, но, подъезжая, к месту, он пожалел, что не съездил сюда заранее. Выехав за пределы города грузовик свернул с оживленного шоссе и поехал по ухабистой проселочной дороге. Через полчаса труппа приехала к старому обветшалому зданию, находящемуся посреди лесной поляны. Огромное трехэтажное строение с покатой крышей, с торца которого находились колонны, поддерживающие балкон второго этажа, казалось, было перенесено сюда не без помощи магии. В здравом уме никто бы точно не решил строить театр в лесной глуши.

Михаил вышел из автомобиля и подошел к дверям театра. Массивные, деревянные, метра два высотой, они были похожи на ворота. Михаил взялся за кованую ручку и потянул на себя, но двери открылись вовнутрь, утянув мужчину в тускло освещенное помещение. Казалось, что здание пустовало несколько сотен лет, и, за исключением нескольких рядов старых стульев, повернутых полукругом к пустому пятачку, в помещении ничего не было.
- Вижу, вы уже добрались, - послышался женский голос. Михаил огляделся, но в зале никого не было. - Я тут, - подошедшая сзади Беллона взяла мужчину за локоть.
- Хороший у Вас домик, уютный - поежившись сказал Михаил. - Мы будем выступать тут?
- Да, на сцене, - Беллона указала на пятачок, перед стульями, на котором возвышалась небольшая сцена. Михаил готов был поклясться, что, когда он зашел, никакой сцены на том месте не было. А может, ее скрыло тусклое освещение.
- А к какому времени подойдут гости? Нам бы успеть переодеться и поставить декорации.
- Ой, об этом не волнуйтесь, они появятся, как только у вас все будет готово.

***

Через полчаса были поставлены декорации, а актеры переодеты, Михаил сообщил Беллоне, что можно звать гостей. В то же мгновенье в зале появились люди. Михаилу казалось, что они шли буквально из стен и закрытых дверей. Зал наполнился быстрее, чем за полминуты, и еще минут за пять все расселись по местам. Народу явно оказалось больше, чем было в списке, который Беллона присылала Михаилу. Михаил произнес какую-то вступительную речь, и спектакль начался.

Пожилая женщина выволокла за волосы на середину сцены Марину в белом платье и красной накидке с капюшоном.

- Маленькая шлюха! - крикнула женщина и ударила по лицу Красную Шапочку. - Хочешь жить, как твоя сестра? Ублажать дровосеков в обеденный перерыв? Думаешь, я не знаю, что ты была с Габриэлем? Сколько раз я говорила тебе держаться подальше от этого лесоруба?

- Но, маменька, я просто гуляла по лесу. А он шел с работы, мы случайно встретились! - заикаясь, со слезами на глазах, оправдывалась Красная Шапочка.

- Молчи! Завтра же отправляешься жить к бабушке!

- Но она же живет глубоко в лесу, там ни души, кроме диких зверей.

- Тем лучше для тебя! - заключила мать.

Красная Шапочка, вся в слезах, убежала в свою комнату. А ее мать, напевая под нос какую-то простенькую мелодию, начала прибираться в комнате. Вдруг что-то стукнуло в окно.

- Наверно сильный ветер, и ветки стучат в окно, - успокоила себя женщина.

Грохнул гром, и в хлеву заржали кони.

- Ну, тише-тише, - сказала мама Красной шапочки и направилась к двери, ведущей в хлев.

Открыв дверь, женщина вышла за порог и скрылась из поля зрения зрителей.

- Боже мой! - послышался крик, за ним глухой удар и тело матери Красной Шапочки упало на сцену. Нижняя часть туловища оставалась за порогом, невидимая для зрителей. Тело тихонько уползло за порог и дверь захлопнулась.

На следующее утро Красная Шапочка спустилась из своей комнаты. Девушка пару раз позвала маму, заглянула в хлев, но ее нигде не было. На столе лежала записка.

"Доченька, я очень рано ушла. Возьми корзинку - там лекарства для бабушки - и иди к ней самой длинной тропой. Так безопаснее."

Красная Шапочка вздохнула, взяла корзинку и вышла из дома.

***

На сцену вышла бабушка лет восьмидесяти, с морщинистым лицом и обвисшим подбородком.

- Ставьте его сюда, - скрипучим голосом сказала женщина двум крепким мужчинам, несущим шкаф. - Так, хорошо. Раз уж вы тут, то передвиньте мне кровать поближе к камину.

Мужчины скрылись за кулисами и вынесли массивную деревянную кровать. Так дом Красной Шапочки превратился в старческое жилище ее бабушки.

- Ну, чего встали? А ну идите куда шли! - прикрикнула пожилая женщина на помогавших ей мужчин, замерших в ожидании какой-либо благодарности.

Женщина протянула им бутылку, наполовину наполненную мутной жидкостью цвета мыльной воды, и выпроводила мужчин за дверь. А затем стала выставлять склянки на полки только что принесенного шкафа, напевая песню о тяжелой стариковской жизни. Когда песня подошла к концу, в дверь постучали.

- Всегда этим братьям Гримм поллитра мало! - возмутилась старуха.

В зале прошел легкий смешок.

- Чего вам, остолопы? - старуха распахнула дверь. - А, это ты, растлитель детей. Ну проходи, чего встал?

Старуха впустила гостя, который был в полтора раза выше ее, но сильно горбился, поэтому его лицо было на одном уровне со старушечьим.

- Я слишком стара для тебя. Денег не дам. Чего тебе нужно, дряблый Волк? - старуха уставилась гостю в лицо.

- Ты стара, но поговаривают, что у тебя есть молодая невинна внучка... - голос Волка был тихим и размеренным.

- Кто поговаривает? Нет у меня внучки! - заерзала старуха и отвернулась.

- А в лесу поговаривают, что есть, и что она идет к тебе, - не отступал мужчина.

- Кто поговаривает?

- Ну, поговаривают... - начал увиливать Волк.

- Что бы там в лесу ни поговаривали, но держись от моей внучки подальше, понял? - старуха повернулась и зло посмотрела Волку в лицо.

- А кто меня остановит? - с этими словами мужчина схватил скрюченными пальцами горло старухи.

Женщина попыталась отбиться, но ничего, кроме двух вялых ударов по руке Волка, у нее не вышло. Пара судорог - и старушечье тело обмякло. Волк взял большой разделочный нож. Бабушкиной кровью наполнил кувшины, а мясо нарезал кусками и бросил жариться на угли, напевая при этом песню о суровом изгнании из деревни и тяжелой жизни растлителя детей, не принимаемого обществом. К концу песни Волк лежал в бабушкиной кровати, одетый в ночную рубашку и чепчик.

Красная Шапочка открыла дверь без стука и вошла в дом. Бабушка храпела на кровати, а в печи на углях шипело жареное мясо.

- Бабуль! - крикнула Красная Шапочка.

- А? Что? - старческим голосом спросил Волк, показывая наигранную растерянность.

- А, это ты, внучка! Ну проходи, ты проголодалась, наверно? - спросил Волк. - Возьми в печке мяса, да налей вина из кувшина.

Следующей песней стал рассказ Красной Шапочки о том, как и почему мать ее выгнала жить к бабушке, а волк только высказывал возмущение поступками матери, ничего не понимающей в любви.

- Ну что, покушала? - спросил Волк.

- Да, бабуль, очень вкусно.

- Ну иди ко мне поближе, садись на край кровати, да расскажи о своем Габриэле.

Красная Шапочка начала рассказ, положив руку на бабушкину ногу.

- Почему ты так тяжело дышишь, бабушка? - заволновалась Красная Шапочка.

Не говоря ни слова, Волк резко вскочил и схватил девушку за горло.

- Что ты делаешь, бабушка? - прохрипела Красная Шапочка.

Девушка начала махать руками и сбила чепчик с бабушкиной головы.

- Волк?! - одновременно испугавшись и удивившись, крикнула девушка.

- Помолчи, деточка, - спокойно сказал Волк. - Не будешь сопротивляться, и тебе будет почти не больно.

- Бабушка! Где моя бабушка? Что ты с ней сделал? - закричала девушка.

- А чье мясо ты ела и чью кровь пила? - засмеялся Волк.

- Гребаный ублюдок! - закричала девушка.

После этих слов она обхватила голову Волка обеими руками и вонзила ногти больших пальцев в глаза мужчине. Волк отпустил девушку и закрыл глаза ладонями. Красная Шапочка сделала глубокий вздох, пнула волка между ног и бросилась бежать. Подбегая к двери, она споткнулась об маленький коврик и вылетела в дверной проем из вида зрителей.

- Далеко не убежишь! - крикнул повеселевший волк и бросился вдогонку.

Когда мужчина подбежал к дверному проему, раздался выстрел, и Волк отлетел на середину сцены. Сорочка окрасилась в красный. Сцена начала поворачиваться, скрывая помещение бабушкиного домика и показывая, что находится за дверью. Красная Шапочка распласталась по сцене, а перед ней стоял мужчина в кожаных охотничьих штанах с накладными карманами. В руках мужчина держал ружье, упертое прикладом в правое плечо, дуло его было направлено в сторону бабушкиного домика. Красная Шапочка подняла голову. Актеры замерли на несколько секунд, потом погас свет и Михаил объявил антракт.

***

- Как тебе спектакль? - спросила апплодирующая Беллона у девушки лет двадцати семи, сидящей справа от нее.

- Пока еще рано судить, но это больше похоже на анонимный слет неуравновешенных асоциальных личностей, чем на приключения Пети и Красной Шапочки. Но я тут безусловно удалась: жестокая, бессмысленная и, если повезет, быстрая, - ответила девушка.

Белонна и ее спутница сидели в пятом ряду, прямо у прохода, ведущего к середине сцены. Со стороны они выглядели как строгая мать и непослушная дочь, по крайней мере, именно такими их видел Михаил. Беллона была в черном вечернем платье с глубоким вырезом на спине. Сильный макияж, скрывающий морщины, золотые серьги-подвески и темные туфли на высоком каблуке сильно выделяли ее из общей толпы необычных зрителей. Михаил и не думал, что когда-то именно этот наряд - обычное дело для любого корпоратива - будет так необычно выглядеть. С другой стороны - Михаил никогда не ставил пьесы, герои которой сидят в зрительном зале.

А молодая девушка, сидящая рядом с Беллоной, отлично вливалась в окружающую атмосферу карнавального безумия. Казалось, что зрители и есть актеры из разных спектаклей, просто они забыли переодеться, отыграв свою роль. Вот в шестом ряду сидит Карабас Барабас, с длинной рыжей бородой, в своем красном камзоле и черном лаковом цилиндре, а вон, в третьем ряду, улыбчивая пожилая женщина в красном берете, и будь она лет на пятьдесят помоложе, могла бы сойти за главную героиню его пьесы.

Что касается девушки, сидящей рядом с Беллоной, она была одета как трудный подросток: мешковатая футболка кислотного цвета с рисунком, напоминающим картину "Крик" Мунка, обтягивающие голубые джинсы и кеды на ногах. Девушка, можно сказать, лежала на стуле, вытянув ноги под сиденье переднего ряда.

- Все же мне кажется, ты не совсем подобающе одета, - сказала Беллона.

- А как мне следовало одеться? Может в черный балахон? Накинуть капюшон на голову и взять мою любимую косу из хирургической стали? - огрызнулась девушка.

- Не передергивай, - улыбнувшись, сказала Беллона. - Никто не заставляет тебя одевать балахон и писать исключительно прописными буквами.

- А мне кажется, что люди только и ждут что я окажусь костлявой сукой с пустыми глазницами.

- Будем честны, твое появление не приносит позитива в этот мир, - вздохнула Беллона.

- Кажется, антракт закончился, - бросила девушка.

***

На сцене зажегся свет. Декорации сменились: теперь фоном являлись нарисованные деревья. Красная Шапочка продолжала лежать перед охотником. Мужчина убрал ружье за спину, наклонился и протянул руку девушке.

- Простите мое невежество, мадам. Маршал Жиль де Рэ, - свободной рукой мужчина пригладил синюю бороду.

- Никогда у меня не было бороды, тем более синей, - меланхолично возмутился находящийся в зале гладко выбритый мужчина, одетый в местами прогнившие доспехи.

- Тсссс, - шикнул на него сосед. - Это для узнаваемости образа.

А на сцене Красная Шапочка с маршалом Жиль де Рэ пришли в его охотничий лагерь. Маршал рассказал, что встретил двух мужчин, поведавших ему о подозрительном персонаже, крутящемся у дома пожилой дамы. А Красная Шапочка сообщила, что тот подозрительный тип известен как Волк, и его изгнали из деревни за то, что он насиловал детей. Далее последовала песня о храбром и сильном Жиль де Рэ, в конце которой он пригласил Красную Шапочку в свой замок.

- Что ж, маменька все равно выгнала меня из дома, а бабушку мою убил Волк, - Красная Шапочка умолчала, что она съела свою бабушку и выпила ее кровь. - Так почему бы мне и не погостить у Вас недельку-другую. Но сначала мы должны кое-что сделать.

Маршал помог девушке перенести труп Волка к реке. Затем они вспороли насильнику живот и, напихав внутрь булыжников, скинули труп в воду. В этот момент, в зрительном зале пожилая дама в красном берете засунула руку в свою дамскую сумочку и, сомкнув рукоятку ножа, улыбнулась. Все было именно так, и она бы с радостью пережила этот момент еще раз.

Сцена начала поворачиваться, и лес сменился декорациями средневекового замка. Красная Шапочка и маршал Жиль де Рэ уже долго жили вместе и рассказали об этом зрителям в очередной песне.

- Дорогая, думаю, нам стоит обвенчаться. Сделаем это через несколько дней, когда я приеду с охоты, - сказал Жиль де Рэ.

- Хорошо, милый, а я пока приберусь к приходу гостей, - ответила Красная Шапочка.

Маршал уехал, а Красная Шапочка начала уборку. Когда она стирала пыль, с верхней полки шкафа со звоном упал ключ.

- Должно быть, это ключ от вечно-запертой-комнаты, - сказала Красная Шапочка и бросилась к правому краю сцены, который был скрыт от зрителей плотной занавеской.

Она вставила ключ в замок, повернула и осторожно зашла в комнату. Из-за занавески послышался крик ужаса, и девушка выползла на коленях, вся перепачканная кровью.

- Что же это... - Красная Шапочка с трудом подбирала слова. - Н-надо срочно все постирать и вытереть пол. Должно быть какое-то объяснение, он же спас меня от Волка, и мы собирались пожениться. Надо срочно все убрать.

Красная Шапочка вскочила на ноги, закрыла комнату и положила ключ на место. Затем девушка принесла ведро с тряпкой и села отмывать пол. Свет начал тускнеть и в итоге погас. Когда прожекторы вновь осветили декорации, Красная Шапочка уже скрылась за кулисами. На сцену выбежал Жиль де Рэ.

- Дорогая, я подстрелил оленя! – хвастливо вскричал мужчина. - Дорогая?..

Ответа не последовало.

- Должно быть, она гуляет в парке, зайду-ка я пока... - с этими словами маршал достал со шкафа ключ и начал его разглядывать. - Не может быть! - крикнул мужчина.

В этот момент на сцене появилась Красная Шапочка, уронив вазу с камина. Жиль де Рэ резко повернул голову.

- Откуда на ключе кровь? - спросил он.

Красная Шапочка замерла от страха и тихо заскулила.

- Только не говори, что ты открывала эту комнату и заходила туда! - потребовал мужчина.

- Скажи, что это не ты! - зарыдала Красная Шапочка. - Скажи, что все это неправда!

- В этом замке для тебя открыты все двери. Все, кроме одной! И в мое отсутствие ты не удержалась от соблазна заглянуть туда, хоть я и просил тебя этого не делать! Как же я могу доверять тебе?

С этими словами маршал бросился к Красной Шапочке с вытянутыми вперед руками. Дувушка испугалась, что он решил задушить ее и бросить в ту страшную комнату. Она побежала от него. Пробегая мимо стола, Красная Шапочка схватила нож, и резко повернулась, чтобы пригрозить маршалу.

- Стой! - закричала Красная Шапочка.

Но Жиль де Рэ не успел остановиться, он налетел на девушку и нож вонзился ему в живот по самую рукоятку. Мужчина прикрыл рану ладонью, прислонился спиной к стене и съехал по ней на пол.

- Зачем ты всех их убил, больной ублюдок? - рыдала девушка.

- Дорогая, послушай меня, я никого не убивал, - тяжело дыша ответил Жиль де Рэ.

- Не ври, я видела мертвых женщин в этой комнате! Там весь пол залит их кровью! - истерила Красная шапочка.

- Это иллюзия, - Жиль де Рэ толкнул дверь, и она со скрипом распахнулась. - Посмотри, там ничего нет.

Красная шапочка осторожно заглянула за верь, и занавеска, скрывающая содержимое комнаты для зрителей, медленно отъехала, открывая зрителям абсолютно пустую комнату с белыми стенами.

- Куда ты их дел? Я не верю тебе! Не верю! - Красная Шапочка заплакала и села на пол, закрыв лицо руками.

- Там никого не было. Я наложил заклятие на комнату, чтобы человек, заходящий в нее, видел то, чего больше всего ожидает увидеть. Я просто хотел жениться на той, кому могу доверять. Неужели я так много прошу? - на этих словах Жиль де Рэ испустил дух.

***

Постаревшая Красная шапочка вышла на сцену. Десятки лет она жила в замке одна, замывая свое горе слезами. Не успела она сесть за длинный обеденный стол, как раздался стук в дверь.

- Кто бы это мог быть? - удивилась Красная Шапочка.

Она скрылась за кулисами и через мгновенье появилась снова, в обществе двух подростков: мальчика и девочки.

- Меня зовут Гретель, а это мой брат - Гензель, - произнесла девочка. Мальчик робко кивнул.

- Ну что ж, садитесь за стол, я как раз собиралась ужинать. Хоть я и не ждала гостей, - сказала Красная Шапочка.

- Я с радостью, но мой брат любит сидеть у огня. Вы не против, если он посидит у камина?

- Ну, тогда нам надо подвинуть стол, - сказала Красная Шапочка.

- Ой, в этом нет никакой необходимости, - перебила ее Гретель. - Мой брат посидит и на полу. Так ведь, Гензель?

- Я люблю сидеть на полу у камина, - подтвердил мальчик.

Красная Шапочка с девочкой сели за стол.

- Вы заблудились в лесу? - спросила Красная Шапочка.

- Нас с братом выгнали из дома. Наша матушка умерла несколько лет назад, а мачехе мы не приглянулись, поэтому они с отцом отвели меня и Гензеля в лес и бросили там на съедение волкам.

- Какой ужас! - охнула Красная Шапочка.

- Но, к счастью, нас приютила одна пожилая дама, которая жила в пряничном домике, - продолжила Гретель, набив рот едой. - Она хорошо к нам относилась, кормила нас, мыла, но мы с братом узнали, что эта старая ведьма откармливает нас, чтобы потом съесть.

- Бедные детишки! И как же вы сбежали от нее?

- Гензель взял нож и воткнул ей в горло, да братик?

- Да - послышалось за спиной Красной Шапочки. Женщина подпрыгнула на стуле от неожиданности. Гензель стоял прямо у нее за спиной.

- Та старая сука все-таки успела оттяпать братцу руку. Покажи ей, Гензель, - мальчик бухнул левой культей по столу, прямо перед Красной Шапочкой. - Но сейчас мы стали куда аккуратнее. Правда, Гензель?

- С-сейчас? - дрожащим голосом спросила Красная Шапочка.

- Ну знаете, если есть одна ведьма, то есть и другие. Одинокие старухи, поедающие маленьких беззащитных детей, не должны больше жить. Вы как думаете? - Гретель зло посмотрела в глаза Красной Шапочки.

- Я тоже так считаю, - испуганно произнесла Красная Шапочка.

- А почему Вы тут одна? - спросила Гретель.

- Я не ведьма, - заплакала Красная Шапочка.

- Гензель, ты веришь ей? - спросила девочка.

Мальчик резко провел здоровой рукой перед Красной Шапочкой и фонтан алой крови залил обеденный стол. Свет на сцене погас.

***

Зрители аплодировали стоя. Закончился спектакль, в котором ничего не говорилось о смерти, но каждый герой в той или иной мере с ней сталкивался. Зрители исчезли так же, как и пришли: быстро и непонятно куда. Актеры не спеша собрались и загрузились в такси. Беллона подошла к Михаилу.

- Вы проделали невероятную работу, - сказала она. - Ваша работа не должна остаться в стенах этого обветшалого здания.

- Вряд ли кто-то решится снять такой фильм, - улыбнулся Михаил. - Вы же знаете, у нас или о войне, или о несчастной женской доле. Максимум, получится опубликовать книгу.

- Нет, это однозначно должен быть спектакль, думаю, я смогу вам в этом помочь.

Мужчина и женщина попрощались. С тех пор они никогда больше не виделись, но Беллона выполнила свое обещание.

***

- Алло?

Михаил не отвечал на телефон, когда работал над очередным сценарием для корпоратива. Более того, он всегда выключал телефон, чтобы до него никто не мог дозвониться, но сегодня забыл. И звонок этот вдруг показался ему очень важным, может именно потому, что он раздался в первом часу ночи.

- Михаил, добрый вечер. Меня зовут Сергей Петрович. Мы с Вами не знакомы. Мне сказали, что у Вас есть хорошая пьеса. Понимаете, меня назначили новым директором драматического театра, и мне бы хотелось стартовать следующий сезон с какой-то взрывной премьеры. Вы меня понимаете? - мужчина очень быстро говорил и не дожидался ответа. - Мне сказали, что у Вас есть подходящий сценарий. Не могли бы Вы мне его показать? Скажем завтра, в обед?

Михаил посмотрел в дальний угол комнаты. Где-то там, под грудой исписанных листов, лежала папка со сценарием. Примерно полгода назад он ставил по нему пьесу, с тех пор он к нему ни разу не притрагивался.

- Думаю, я смогу встретиться с Вами в обед.

- Вот и отлично, приезжайте прямо в театр, я буду Вас ждать. Всего хорошего, - сказал Сергей Петрович и оборвал связь.

Михаил протер глаза, устало посмотрел на монитор, где мигал курсор, призывая продолжить недописанный сценарий, и захлопнул крышку ноутбука.

- Идите вы в жопу со своими корпоративами, - произнес он и пошел спать.

[Snake_Fightin]

Сообщение от AnnBlack

"Дерево"

Великолепное описание таинства любви. Истинное удовольствие от прочтения получил. Пятёрка.

[AnnBlack]

Сообщение от Snake_Fightin

Великолепное описание таинства любви. Истинное удовольствие от прочтения получил. Пятёрка.

благодарю. в первый раз решилась написать что-то не фантастическое и не мистическое. эксперимент удался.

[Sera]

AnnBlack, первый абзац:

Сообщение от AnnBlack

Вокруг белая тишина, только падающий снег нарушал замерзшую природу своим падением.

Хм...

Сообщение от AnnBlack

Безмолвие усиливалось еще и моим окружением, а окружение мое состояло из могильных плит.

Хм-хм...

Сообщение от AnnBlack

Плиты тянулись во все четыре стороны, и взгляд не охватывал их конца.

Чего не охватывал? В смысле, хм-хм-хм...

Что до сути, то рассказ производит странное впечатление. С одной стороны, читать сложно из-за многочисленных кривостей. С другой - достаточно увлекательно.
Вспомнился твой вопрос про виски и удар. Может, не стоило всё же детализировать: не очень дорогой напиток, а следовательно тонкое стекло, а тут ещё лобная доля... Как-то нарочито подробно вышло, особенно на фоне потока эмоций.
Из ряда мне вспоминается сразу только "Горбатая гора" Пру, рассказ немногим больший по объёму, чем твой. Но сранивать их, наверное, не совсем коректно.

[AnnBlack]

Сообщение от Sera

Чего не охватывал? В смысле, хм-хм-хм...

их. плит могильных.

Сообщение от Sera

Может, не стоило всё же детализировать: не очень дорогой напиток, а следовательно тонкое стекло, а тут ещё лобная доля... Как-то нарочито подробно вышло, особенно на фоне потока эмоций.

так нарочито подробно сделала потому что это объяснения врача взволнованным родственникам. + чтобы не возникало у читателя нареканий, а почему так, а не эдак.

Сообщение от Sera

Из ряда мне вспоминается сразу только "Горбатая гора" Пру, рассказ немногим больший по объёму, чем твой. Но сранивать их, наверное, не совсем коректно.

наслышана, но не знакома. как с рассказом, так и с фильмом.

[Леди N.]

AnnBlack, меня заинтересовал рассказ. И не напрасно.

Итак, это драма. С нотками ностальгии. Это любовь. Тут очень важно создать ощущение. И в целом тебе это удалось. Но текст еще чистить и вычищать. И вылавливать блошек. В тексте, который прежде всего взывает к чувствам это особенно важно. Неловкое слово звучит как фальшивая нота в музыке.

Скрытый текст - На что я обратила внимание:

Я немного пройдусь по первым абзацам.

Я стоял напротив одной из таких могил, держал в руках цветы, но не решался их положить. Прошло уже десять лет, как это случилось.

Что случилось? Прошло десять лет, как он не решится положить цветы? Сразу настраивает на скептический лад.

Это был щуплый мальчуган, с вечно растрепанными русыми волосами, с постоянной полуулыбкой на губах и глазами полными постоянных мыслей, так они блестели.

Смысл в том, что мальчик постоянно думал о чем-то и от этих мыслей у него блестели глаза?
Изложение весьма корявое.

Однако Дима был не такой.
В нашей группе была черепаха. Обычная, ничем не примечательная рептилия. В первое время черепаха была диковинкой для всех.

Было, было, было...

Мне стало настолько любопытно, что я вышел из игры (чем вызвал возгласы возмущения) и подошел к Диме. Он не поднял на меня взгляд, когда я подошел, а продолжал наблюдать за черепахой.

Синоним бы

Что мог понимать я в прошлом о таком понятии, как время, такой мелкий и «зеленый», еще не познавший-то ничего?

Небольшая болезнь повторов?)

Потом - разумеется, ет ничего плохого, чтобы написать об «улыбке полной иронии». Но если до этого было уже «Это взгляд полон мыслей», то выражение превращается в штамп. А нужно ли это?


Дальше по тексту — что в глаза бросилось.

Я полюбил лучшего друга мужчину и не стыжусь этого и…

Возможно, не хватает знаков препинания. Да и странное выражение «лучший друг мужчина» - нет?

Не обращая внимание на косящихся, перешептывающихся, в лицо оскорбляющих людей мы дошли до моего дома, взлетели на пятый этаж

А чего им, собственно, оскорблять-то? Ну тащит один парень другого за руку, что такого?

позволял себя ублажать, даже когда полностью выбивался из сил.

Самопожертвование...

Но в тоже время в наш общий мир пробралась трещина, и незаметно для нас построенный наш мир рассыпался.

Нами или вообще убрать

Кроме отца, у него никого не было, и он делал все для него, чтобы заслужить его любовь...

Тут, возможно, придирка но не слишком много местоимений на метр квадратный?

- Мы от неожиданности твоей отключкой и позабыли про него совсем.

Коряво же!

сунулся к последнему человеку, которому мог пойти Дима.

К которому

Проверили все возможные пути для покидания страны через черный ход. Возможности пребывания в стране инкогнито.

Четвертая могила у дороги.

Тогда почему в самом начале могилы тянулись во все четыре стороны и взгляд не охватывал их до конца?

Наверное, вы подумаете, что в моем состоянии высокий риск въехать в столб.

Возможно, нужен глагол к слову «риск».

со смирением Диминой смерти.

Коряво же! Тем более в финале.

[Igor]

Всем привет!
Вот, кое-что написал, буду рад, если кто-нибудь прочитает и выскажет свое мнение.

Скрытый текст - Домовой:

Новоселье

Вот и новый дом. Непривычно, конечно, но могло быть и хуже. Намного хуже. Одинокая изба посреди огромного дремучего леса, большой двор, банька, сарай, хлев для скотины. Одним словом, доброе хозяйство. На много километров ни одного города, только далеко, на опушке, расположилась небольшая деревенька. Благодать. То что надо.
Жаловаться было грех. Пафнутий просто скучал по родному дому. Дому, которого больше нет. Как-никак, прожил там сотню лет. А может, и больше. Проклятая цивилизация, как говорил сосед Кузьма, добралась и до них. Избу снесли, вокруг все перерыли, понагнали страшных железных мордоворотов, и давай строить каменные душегубки в несколько этажей. Им с Кузьмой предлагали там остаться. Говорили про какой-то комфорт, про счастье. Только счастье такое для бездельников и дармоедов: знай присматривай за хозяевами, да лежи-отдыхай за печкой. Только где лежать, печей-то там нет. Вот тебе и комфорт. Кузьма согласился, он неприхотлив. Стар он уже, ничего не надо, лишь бы угол был какой-никакой. А Пафнутий не устал, и лоботрясом не был, так что комфорт этот не про него. Хотел Пафнутий жить, а не отдыхать - вести хозяйство, ухаживать за скотиной, как настоящий домовой. Кем он, собственно, и был. Что за дрянь такая, эта цивилизация? Много нечисти повидал, но эта - хуже войны.
Пафнутий шел не таясь. Попасться кому-то на глаза не боялся. Место глухое, людей нет, да и ночь на дворе, спят все давно. Прежде чем войти в избу, осмотрелся, побродил по двору, присел у поленницы, подышал. Эх, воздух здесь хороший, природа.
Понравилось Пафнутию место. Оценил наконец, размечтался. Радостно так стало. Просидел и не заметил, как рассвет занялся. Скоро петухи пропоют, хозяева проснутся, пора в дом. Поднялся, поплелся вразвалочку - да чуть за углом с хозяином нос к носу не столкнулся. Понесла его нелегкая пораньше. Не спится. До ветру пошел. Пафнутий еле в кошку успел обернуться.
В сумерках да спросонья, Степан ничего не разглядел. А если и разглядел, то не понял. Только кошка незнакомая по ногам теранулась, замурлыкала, мякнула что-то. Нагнулся, погладил.
- Ты откуда такая, приблуда? Не видел тебя раньше. Ну ладно, коли пришла - заходи, - приоткрыл дверь, кошка нырнула в темноту, а сам отправился дальше, по своим делам.
Степан был мужик одинокий, не старый еще. Всю жизнь прожил здесь, лесником, как дед и отец. От отца досталось хорошее хозяйство. Когда есть огород, скотина и руки откуда надо растут, ничего больше не надо. Все свое, своими силами. И мебель, и продукты, а чего не хватало, то докупалось. Женился Степан на Анюте из местной деревни. Всякое бывало, но жили неплохо, душа в душу. Изредка выбирались в город за зарплатой, вещами закупиться, погулять да в кино сходить. Жизнь шла своим чередом. Размеренная, неторопливая и счастливая.
Овдовел Степан рано. Дочке и двух лет не было. Простудилась Анюта, слегла. Фельдшер местный говорил про пневмонию. Отвезли ее в городскую больницу, там и померла.
Остался он с Лесей вдвоем. Сложно было. Растил, души не чаял, баловал. Выросла девчонка ладная, добрая. Отца любила, по хозяйству помогала. После школы в столицу учиться уехала, да там и осталась. Приезжала сначала на каникулы, скучала, часто созванивались на почте. Потом все реже и реже. А теперь только открытки отцу шлет да письма. Их только Степан и ждет, дни считает. Почтальон сюда не доходит, вот и мотается сам на телеге чуть ли не каждый день в деревню. А вдруг Лесенька что написала? Съездит, с мужиками пообщается. А письмо получит - не нарадуется, до дыр перечитывает. Так и живет, ведет хозяйство, но скорее по привычке, не умеет по-другому, да и дни так идут быстрее.
Встретил Степан кошку, настроение поднялось на весь день. Хорошая примета, когда животные в дом сами приходят. Особенно кошка. Старики говорят, в кошку домовой оборачивается. Встретил его - к удаче. Может, Лесенька наконец-то приедет? Чует сердце, приедет.
Хозяин Пафнутию понравился сразу. Добрый, открытый, весь как на ладони. Животину любит - тоже хорошо. Поладим, точно поладим. Только груз какой-то на сердце у него. Тянет, мучает, жить спокойно не дает. Ждет чего-то, только этим и жив. А мужик видный, хозяйство ведет, не пьет, непонятно, чего один-то? Не успел толком домовой хозяина рассмотреть, ну ничего, сейчас вернется - и все понятно станет. Могут так домовые: в глаза посмотреть и жизнь как книгу прочитать. В душу глянуть, в сердце побывать - что за человек, чем живет, чем дышит.
Весь день Пафнутий за печкой просидел. Привыкал, думал. Прибрался у себя в уголке, расставил все как надо. Все по-тихому, чтобы хозяина не пугать. День - не время для домового, негоже на глаза попадаться. Ночью все дела делаются. Пару раз выбегал кошкой, огляделся, так Степан сразу молочка плеснул, приласкал. Хорошо дома, чистенько, а с домовым теперь и уюту прибавится.
Ночью, как только хозяин улегся, решил осмотреться. Надо же свою делянку знать. Где что, откуда беды ждать, да и соседей посмотреть. А еще ведь и хозяйство есть - кому овса подкинуть, кому зерна, поговорить с кем, гриву расчесать. Скотина, она тоже ласку любит, внимание, оттого и добрее будет к человеку, послушнее.
Вышел, животину подкормил. Не удержался, заплел пару косичек в гриве у лошади, Зорькой кличут. Ох и хороша кобыла. Высокая, справная, так и хочется прокатиться. Глянулась она ему. Вернулся в дом, за печку. Прилег. Скоро рассвет, а не спится. Беспокоит что-то, будто в доме кто не спит. Выглянул. Степан сопит себе, дрыхнет, как дитя. Чужой в доме? Стук странный. Показалось. Нет, вот опять. Всмотрелся в угол - шевелится что-то, будто сама тьма ворочается. "Ну, вот и соседи, - подумал домовой, - вот и свиделись!"
- Эй! Ты чего здесь делаешь? Откель взялась? А ну пшла, вон отседа! Тебя мне здесь не хватало, - Пафнутий уже выбрался из-за печи и стоял нахохлившись, по-хозяйски подбоченясь. - Ох и терпеть не могу я вашу породу!
- Тише ты, баламут. Хозяина разбудить не боишься? Горлопанит тут. Ты кто вообще такой? - темнота говорила скрипучим голосом, постепенно рассеиваясь и превращаясь в корявую, тощую фигуру с всклокоченной головой.
- Это я кто? - Пафнутий осерчал не на шутку. Только поселился, обустроиться не успел, а уже лезут всякие, хозяйничают. - Кикимора, она кикимора и есть. Ты че, не чуешь, домовой здесь, куда прешься?
Кикимора немного скукожилась, вроде как рассеялась, прозрачной стала, и вдруг - раз, стоит уже рядом. Вдвое выше, в грязных лохмотьях, нагнулась так, чтобы лицом к лицу. Страшная, глаза навыкате и воняет тиной, Пафнутий аж поперхнулся.
- Ты откуда такой? Шел бы ты взад, откуда взялся, - говорит, а сама в глаза смотрит, ручищи костлявые тянет. В глазах у Пафнутия потемнело, поплыло все, тело ослабло.
- Сгною, изведу, а дом не отдам, - не шепчет, уже хрипит в лицо обмякшему домовому, а он ничего поделать не может. Гонит она его из тела, гонит, оболочки лишает. Еще немного, и станет обычной тенью, призраком, что людей пугает. Потерял сноровку, залежался на печи. Да где это видано, чтобы в собственном дому, где силищи хоть отбавляй, домового какая-то рвань болотная изничтожила? Не бывать! Собрался Пафнутий, вскинул руку, ударил волной воздуха. Сильно так, от души. Кикимора не ожидала, не успела отскочить, жабой обернуться. Шарахнуло об стену так, что вся утварь посыпалась: чарки, половники, картинка какая-то, а кикимора грязным тряпьем рухнула рядом. Перестарался, аккуратней надо быть.
Степан вскочил, взъерошенный, испуганный, глазищи бешеные. Впопыхах пытается зажечь лампу, из рук все валится. Спохватился домовой, глянул в угол - тряпье исчезло. Сбежала, значит. Снова обернулся кошкой и ходит среди половников с виноватым видом.
- Ты что творишь, окаянная? Я чуть в портки не наделал! - Степан носился по дому, не зная, за что взяться. Сел на кровать, встал, опять побродил. Вышел на улицу, снова зашел. Стал собирать посуду. Бубнит что-то под нос, ругает на чем свет стоит бестолковую кошку. Пафнутий бегает рядом, мурлычет, об ноги трется, а самого смех разбирает - хозяин смешной такой. Да и хорошо так домовому стало, загордился собой. А как же, защитил дом, справился, хоть сам чуть и не сгинул. Но она вернется. Ох, не сдастся она, не отдаст так просто дом. То ли еще будет.
***
Мокша шла по лесу, чуть не рыдая. Давно с ней так не обходились, давно не швыряли об стену. Точнее, никогда. Нескладная, кривая, тощая фигура брела среди деревьев, потрясая кулаками и размахивая костлявыми руками. Иногда останавливалась, топала, колотила по какому-нибудь дереву и ругала, обзывала проклятого домового, появившегося ниоткуда, страшными словами, призывала на его голову разные гадости, обещала скорой и ужасной расправы. Только пришел, а уже командует, выделывается. Тьфу, принесла нелегкая.
Давно Мокша облюбовала эту избу, а других поблизости и не было. В деревню путь не близкий, идти лень, да и родное болото все дальше. Родным Мокша называла свое болото только так, по привычке. Не любила она его, даже ненавидела, хоть и зависела от него, черпала силы, как домовой от дома. Жить в противной вонючей жиже не хотелось, но и поделать ничего не могла, а тут - сухо, чисто, уютно. Кикимора наведывалась сюда уже много лет. Помнила, как нынешний хозяин Степан еще агукал в люльке. Да что там Степан. Помнила его деда, ползающего с голым задом по полу с дудолей во рту и везде сующего свой маленький, любопытный нос. Все это Мокша видела как сейчас, но никак не могла припомнить, был ли в этом доме когда-нибудь домовой. Ну и хорошо, что не было, иначе не ходить ей сюда, а сидеть в тухлой воде, пугать лягушек. Докажи, что ты спокойно и тихо ведешь себя, не мешаешь, а просто хочешь посидеть в тепле и пряжу попрясть. Да он и слушать не станет, долбанет об стену и выгонит на все четыре стороны. Вот как сегодня. Домовые они такие, не терпят чужих. Особенно кикимор.
Мокша была кикиморой необычной, даже странной. Не хулиганила, хозяев ночами не пугала, посуду не расшвыривала и муку с солью не мешала, как любили делать остальные кикиморы. Можно сказать, заменяла домового. Прибиралась иногда, присматривала за домом, когда хозяев не было, нечисть разную проходящую отгоняла, да и людей лихих отпугивала, в общем, была очень даже приличным сумеречным. Да и злобствовала нечасто. И что так на домового насела, стала душу вытрясать? Одичала, что ли? А он теперь у себя дома, что ему еще оставалось, пришлось, конечно, от нее отбиваться. Эх-х... Делов-то натворила... Все равно обидно. Мокша дулась уже только по привычке, для порядка. Думала уже извиниться. Давно ни с кем не говорила, тяжко одной, а тут, может, поболтали бы. Хотя, дружить с домовым... Нет, не выйдет. Лес глухой, люди заходят редко. Из своих только леший Путята, да и тот какой-то полоумный. Сидит у себя в дупле, глаза горят. Ни с кем не общается, только лупяшками хлопает и лопочет чего-то по-своему, видать, с деревьями разговаривает. Тоска тут, хоть волком вой.
Кикимора почти дошла до дома. Болото, конечно, противное, вязкое, но все же родное. А другого ничего теперь и нет. Пыталась когда-то Мокша создать подобие уюта. Вырыла на дне ямку, да так хитро, что воды и жижи там почти не было. Получилась берлога. Или землянка. Не так уютно, как в избе, но и в трясине не прозябаешь, как какой-нибудь водяной. Стены выскоблены от всякой мерзости, облеплены глиной. Вход, навроде занавесок, украшен болотной ряской. Даже пеньков у Путяты выпросила и сообразила стол со стулом. А чтоб было красивее, Мокша таскала разные цветочки и красивые кустики. Приятно стало, по-домашнему, но все равно воняет. Болото все-таки.
Только успокоилась, к болоту подошла, нырнуть хотела, чует, не так что-то. На болоте чужой был. Дух вокруг совсем незнакомый. Запахов таких тут отродясь не было. А зловонит знатно, как смерть прошла. И следы кругом. Странные, таких давно не видела. Топтались на одном месте, будто искали что-то. Такие следы только самая мерзость оставляет. Та, что сдохла давно и вернулась. Откуда только повылазили. Надо изводить, а то житья совсем не будет. Только одной ну никак не справиться.
***
Выбрались на охоту в кой веки раз. Отдохнуть от жен, от городской суеты, от душных, до тошноты надоевших, офисов. Влад и Сергей брели по лесу, довольные длинными праздничными выходными. Нечасто удается съездить на природу. То на работу в выходные, то по дому что-то сделать, а тут решили: "Плюнем на все и поедем!" Плюнули и поехали. Машину оставили на опушке. Места дикие, безлюдные, взять некому. Теперь шли вдвоем, вдыхали свежий воздух, об охоте и думать забыли. Хорошо в лесу. Идут, ищут, где бы посидеть, перекусить, выпить-то на природе, оно вдвойне приятно, да и ноша стеклянная тянет, а охота подождет. Идут с открытым ртом, головами вертят. Налюбоваться, надышаться не могут и не замечают, что среди деревьев за ними наблюдают бесцветные, прищуренные глаза.
Кое-кто тоже вышел на охоту. И не для того, чтобы отдохнуть, а просто хотелось жрать. Широкие ноздри шумно, со свистом, втягивали воздух. С мощных, выпирающих челюстей тянулась густая мутная слюна. Маленькие заостренные уши подергивались с каждым шорохом. Два упыря нервно высматривали добычу, следили за каждым движением и пока выбирали: просто набить брюхо или размяться? Поиграть с добычей или сразу сожрать, унять пустой, неприятно ноющий желудок?
Влад от неожиданности подскочил на месте. Мимо, сквозь кусты с треском продирался какой-то зверь.
- Что это? - Серега уже скинул ружье и тревожно озирался. Влад в ответ только пожал плечами. Ребята струхнули, скучковались спина к спине.
- Может, кабаны какие? Выбежит - сразу стреляй, а то с ног собьет, - лицо Влада покрылось испариной, коленки предательски тряслись. Топот и треск раздавались все ближе и ближе. Кто-то бегал по кругу, сокращая радиус.
- Вон он! - Влад судорожно тыкал пальцем куда-то в сторону. Из кустов вырвалось нечто серое. Серега только поднимал ружье, когда существо прыгнуло и на лету, с хрустом вонзило клыки в горло. Секунда - и охотник упал замертво. Тварь уже рвала его на части. С чавканьем и урчанием отрывала зубами огромные куски, помогая руками заталкивать их в пасть. Влад выстрелил, промахнулся, с воплем бросил ружье и побежал. Навстречу ему выскочил еще один, прыгнул. Парень оступился, тварь промахнулась. Влад рванул в другую сторону. Упырь скакал на всех четырех, не отставая.
Дыхалки не хватало, ноги уже не слушались, сапоги казались свинцовыми, а тварь с каждым шагом норовила вцепиться зубами, оторвать кусок побольше. Влад чувствовал ее дыхание, слышал, как клацают челюсти у самой шеи, брызжа слюной. Споткнувшись, полетел прямо в воду, поднялся и, задыхаясь, пошел дальше по воде в надежде, что эта дрянь не пойдет за ним.
Идти было все тяжелее, ноги вязли в трясине, а тварь и впрямь осталась на суше, и теперь носилась из стороны в сторону. "Не возьмешь", - пронеслось в голове. Влад погружался все глубже, упрямо, из последних сил, колотя по вонючей жиже, а трясина затягивала и затягивала, подступала уже к лицу. Сил не оставалось даже закричать, а хотелось, во все горло. Не звать на помощь, а кричать от отчаяния и безысходности, оттого, что все так нелепо, потому что больше ничего не оставалось. Грязь набивалась в ноздри, заполняла рот, лезла в горло. Вскоре Влад скрылся под водой, оставив только пузыри, да и те пропали, поверхность выровнялась, затянулась, будто ничего и не было. Последним рывком из трясины вытянулась рука, попыталась за что-то схватиться, обмякла и пропала. А тварь уже бежала по лесу, спешила, надеясь успеть дожрать единственную добычу.
***
Степан колол дрова, когда из леса раздались вопли с выстрелами. Громкие, отчаянные.
- Медведь кого дерет? - Степан рванул в дом, схватил ружье. На ходу заряжая, побежал к болоту.
Забеспокоился Пафнутий. Сначала звуки страшные из леса, теперь хозяин с бешеными глазами влетел в дом, как душегуб. Сорвал со стены ружье, схватил патроны и убежал. Ой, не к добру. Пафнутий впервые за долгие годы испугался. Не за себя, за хозяина. Только вселился, а тут на тебе. И кикимора, и еще вот не пойми что. Не хотелось жить спокойно - так на, получай.
Предчувствие было нехорошее. Должно было что-то случиться. Беда с утра стороной ходила, витала в воздухе, да так и не обошла. Выбежал Пафнутий за хозяином, помчался следом. Нельзя хозяина бросать, нельзя. Налетел со всего маху на кикимору, даже не понял, что случилось.
- Что, домовой, почуял? - кикимора выглядела уже не так, как ночью. Перед Пафнутием стояла низенькая, согбенная старушонка с круглом лицом.
- Опять ты! Ты наколдовала? Уйди, не время, потом разберемся!
- Дурачина. Тебя хотела предупредить...
- О чем?
- Упыри в лесу.
- Ух ты! Откуда? - Пафнутий от неожиданности снова плюхнулся на землю.
- Ну, чего расселся, гачи вытянул? Бежим давай, а то сожрут Степана твоего.
Бежали за Степаном по кустам, окольными путями, но из вида не выпускали. Хоть и чудно смотрелась кикимора в образе старушки, лихо скачущей через ямы и коряги, Пафнутию было не до смеха. Шутка ли, с упырями столкнуться? Ни разу с ними не встречался, да и не хотел: много слышал, опасные это твари. Упырями колдуны оборачиваются и люди, мучительной смертью погибшие.
Видел как-то давно, как хоронили в деревне. Засуха была, посевы зачахли, скотина передохла. Много людей тогда от голода на тот свет ушло, много домовых осиротело, в пустых избах осталось. Не пожелал бы Пафнутий такого никому, даже кикиморе. Горе, страх, люди негодуют, виноватых ищут, кто небо разгневал. Гостинцев собрали, отнесли старой ведьме, совета спросили. Ведьма знала, что делать. Людям нужен тот, на ком злобу сорвать, печаль выместить. А засуха сама пройдет. Ткнула корявым пальцем в кузнеца, не подумавши: "Вот он, - говорит, - колдун! Душу продал. От него все беды". Тут же подняли кузнеца на вилы, без разбору. Подняли громко, с визгом, с улюлюканьем. Никто не помянул его доброты, как в помощи не отказывал, как топоры да косы правил.
Федотом кузнеца звали. Пафнутий его имя навечно запомнил, то был его первый дом, первый хозяин. И жену его, Василису, запомнил, и детей, Митеньку и Васютку. Всех троих в хлеву сожгли, чтобы прощения у Бога вымолить. Запомнил, как хоронили их, что собак, в овраге. Порезали сухожилия у колен, чтобы не шатались, значит, после смерти. Насыпали пшеницы каждому: пусть считают крупу до самого страшного суда, коли упырями обернутся. Боялись мести после смерти, ох как боялись. Хорошо это запомнил Пафнутий. Как сейчас перед собой видел. Страшно было, и поделать ничего нельзя. Возненавидел тогда людей, осерчал сильно. Долго никому в доме житья не давал. Ныла душа, покоя не давала. Дом тогда сожгли, нехорошим назвали, а Пафнутий долго еще дикарем скитался. После этого в деревне люди стали пропадать. Говорят, упырей в округе видели, будто четверо их и держатся все время вместе, всю деревню они извели, никого не оставили.
Степан давно так не бегал. Выстрелы не так пугали, но вот крики... Стрелять могли охотники, хотя давно сюда никто не забредал. Но чтобы человек так орал истошно, никогда не слышал. Что-то случилось. У болота Степан остановился, перевел дыхание, прислушался. Вроде тихо. Опоздал? Какая-то возня на поляне, сквозь деревья не разглядеть. Двинулся дальше, осторожно, стараясь не шуметь. Подошел с подветренной стороны, чтобы не учуял кто раньше времени. Ружье в руках, мускулы напряжены, пальцы готовы нажать на курок. Раздвинул кусты, вышел на поляну - и встал, как вкопанный, будто в землю врос. Ни крикнуть, ни пошевелиться. Как паралич пробил, только поджилки трясутся. В траве лежал человек, вернее, то, что от него осталось. Два тощих, отвратных уродца рвали его на части, жрали, утробно рыча. Степана замутило, вывернуло на траву. Пока в себя приходил, отплевывался да губы утирал, возня утихла. Поднял глаза, а уродцы уже на него смотрят, недобро, исподлобья. Подбираются медленно, по-звериному, и в стороны расходятся, вроде как окружают. Скалятся, слюной исходят. Урчат что-то, как переговариваются. Клыки длинные, смотреть страшно. А взгляд злой, ненавистный, сквозит могильным холодом, волю отбивает. Видно по глазам: ненавидят они все живое лютой злобой. Убивать больше чем жрать хотят, и смерть чужая для них слаще меда, потому как сами уже неживые, смерти принадлежат и все для нее делают, как жертву приносят. Чувствует Степан: конец пришел, сопротивляться - только время тянуть. "Побыстрее бы, - думает, - отмучиться сразу." Надо что-то делать, а не может. Воля своя чужой заменилась и говорит: "Не дергайся, только хуже станет, больнее. Деваться тебе некуда, а так раз, и все. Совсем не больно. Разве что чуть-чуть". Сил никаких нет. Хочется ружье поднять, прострелить им бошки, превратить в кровавую кашу, жизнь продать подороже. Ан нет, руки плетьми висят, стоит, как телок на бойне, только слезы наворачиваются.
Вдруг звук раздался страшный, будто вздох, только громкий, мощный, оглушающий. Упыри уши прижали, застыли на месте, вроде как контузило. Зато со Степана морок как рукой сняло. Выстрелил, отлетел один. Все нутро разворотило, а ему хоть бы хны. Поднялся, как ни в чем не бывало, башкой трясет, потерялся немного. Второй осклабился, прыгнул с распахнутой пастью. Степан от зубов-то увернулся, но подмяла тварина его под себя, насела, зубами вцепиться норовит, только успевай уворачиваться. Одной рукой Степан упыря за горло держит, а свободной колотит по отвратной морде почем зря. А зубы щелкают у самого лица, слюна капает, гнильем разит, хоть топор вешай. Эх, топор бы сейчас...
Пафнутий вышел к поляне вместе со Степаном, только с другой стороны. Почуял темную силу, наводящую морок. Умом завладеть хотят, чтобы хозяин не сопротивлялся. Отвлечь их надо, а как? Совладать с обоими сразу не выйдет, пока с одним прокопаешься, второй Степана сожрет. Покосился на кикимору. Чего от нее ждать? Поможет, не поможет, али в спину ударит? Что задумала? Эвон зыркает как зло, опять в бабу страшную обернулась, как ночью. Приготовилась к чему-то. У-у, морда лупоглазая! Что же делать? Эх, силенок-то здесь маловато, от дома далеко. А, была не была, хозяина спасать надо! Тут раздался вздох чей-то.
Упырей оглушило, Степан выстрелил, самое время ввязаться.
- Ой, Путята пожаловал, - удивилась кикимора. - А ты куда, суматошный?
Пафнутий уже рванул на поляну. Одной волной сбил упыря со Степана, второй отбросил хозяина подальше и очертя голову кинулся на уже приходивших в себя тварей.
Подбежал к обоим, схватил за шкирку, ударил друг о друга головами, расшвырял, как котят. Кинулся снова. Упырь извернулся, бросился домовому на спину, второй вскочил на четвереньки, напружинился, приготовился прыгнуть. Пафнутий взмахнул рукой, но упырь отскочил. Вместо него деревце поломалось. Упырь зарычал, прыгнул на Пафнутия. Тот закрутился волчком, уворачиваясь от клыков. Твари облепили его, вцепились, не отпускают. Упал Пафнутий, вертится как может, силы на исходе, того и гляди порвут на куски.
Подоспела Мокша, сорвала упыря с домового, откинула. Топнула - растеклась под упырем лужа грязи. Пытается подняться, да руки-ноги разъезжаются, скользят, вязнут. Повернулась кикимора домовому помочь, а тот уже оседлал упыря, месит кулачищами по противной морде.
- Что делать-то будем, болотная? Их ведь только осина возьмет!
Смотрит Мокша, а упырь уже выбирается из лужи, подсыхает грязь. Топнула, снова увяз. Ну нельзя же их вечно так держать. Им, мертвым, все равно, усталости не ведают, а тут силы не казенные, заканчиваются. Ну почему у темных всегда сил больше?!
- Ну что ты ждешь, Путята? Али смотреть пришел? Смотри зенки не прогляди, а то полопаются, - завелась кикимора.
Вздохнул лес тяжко, заскрипел. Вырвалась из чащи коряга, выбила упыря из-под домового, прижала сверху тяжестью. Под вторым повылазили корни, спеленали так крепко, что двинуться не может, хоть и пытается, тужится сильно, но не выходит.
- От силища, вот так бы сразу, а то пупки надрываем, - Пафнутий уже отряхивал портки, выколупывал грязь из лаптей.
- Ну и что ты на них любуешься, осины, что ли, у тебя в лесу нет? - подбоченилась Мокша.
Лес снова вздохнул, но уже с обидой. Полетели с треском ветви и сучья, острые, как колья. Проткнули тварей. Вой поднялся страшный. В глазах у них зажегся страх: боятся умирать во второй раз. Покорчились упыри, покривлялись, да и растаяли, будто не было, только пыль серая пеплом летает.
- Ты там Степана, часом, не прибил?
- Жив он. Да ежели что, я бы почувствовал, хозяин все же.
- Ты с ним сроднился уже, даже лицом схож. Что делать будешь? Много он увидал, что видеть не надобно.
- Угу, набедокурил я...
- Да то ж не ты. Это вон эти повылазили, откуда взялись только, неужто с Черного леса принесло.
- Откуда?
- Здесь часть леса наша. Тут Путята заправляет. Чуден он, конечно, мозги навыворот, но хороший, невредный. Это он недавно, лет пятьдесят тому, чудить стал. Из дупла не вылазит, рожи страшные корежит, а так добрый, ну и туговат немного, ну ты видал. А другая половина леса черная. Деревья там древние, высохшие, сплелись все, аж солнце туда не доходит, днем хоть глаз коли. Ночью оттуда звуки страшные слышатся, вопли, кряхтения. Даже Путята туда не ходит, боится. Что там такое, никому неведомо, а кто знал - тех уже нет давно. Зверь туда не ходит, птица стороной летит. Мертвое место там, гиблое. А Степану твоему я забвение нашлю, забудет он все. Стоялая водица все в себя возьмет. Эх, чего только не помнит мое болотце, какие тайны хранит...
- На том спасибо. Слышал, что кикиморы память в болото прятать мастерицы, только не переборщи смотри.
- Да что ты все кикимора да кикимора, у меня и имя есть. Мокшей кличут.
- Пафнутий я.
- Ладно, Степан уже закряхтел, пойду, поколдую.
- Спасибо тебе, ежели б не ты... Ты это, приходи в дом, когда вздумается, посидим, покалякаем, чаю погоняем, у меня варенье есть...
- Малиновое?
- И малиновое.
- Поглядим еще.

[Igor]

И продолжение (прошу прощения, но еще не закончено):

Скрытый текст - Домовой. Продолжение.:

Ночница

- Давай-давай, проходи, чай стынет... И ноги вытереть не забудь! С болота все-таки. Что так поздно, скоро петухи пропоют, а ты все не идешь, - бухтел Пафнутий, разливая чай.
- Какие петухи, только солнце село, Степан недавно заснул, даже дышит неровно еще. Что такой суетливый? Заскучал?
- А!.. - отмахнулся Пафнутий, состряпал огорчение на лице, посмотрел куда-то вдаль, на стену. Борода заходила ходуном, губы задергались, а глаза подозрительно заблестели. Того и гляди расплачется.
- Говори уже, упырь тебя подери, не томи. Что стряслось? - напустила на себя строгость кикимора, а сама улыбку еле сдерживает - больно милый домовой, когда волнуется и обижается. Маленький, пухленький, ходит смешно и рожи корежит, ну как ребенок... Только с бородой.
- Дочка к Степану приезжает завтра. Телеграмму он получил.
- Ну и пусть приезжает, хорошо же. Хоть радость ему, а то один совсем. Олеся - девчонка хорошая, я ее в колыбельке качала.
- Да Степану-то радость, а мне хлопоты. Прижился только, а тут новый человек: привыкай, приноравливайся. Да и прятаться сложнее. От Степана немудрено укрыться, а тут уже... Что же мне теперь, целый день за печкой сидеть? Ой, беда-беда!
- Ну, ты наговоришь. Живут же домовые с целыми семьями, а ты сопли распустил, да было бы с чего. Фу, какой капризный!
- Все бы ничего, только с дитем она едет. Хозяин-то не знает, а я чувствую. Не люблю я детей. Лезут везде, нос суют, не укроешься от них. Ночью проснутся и зыркают на тебя. Никакого уединения, шагу ступить нельзя, все видят.
- Ну, дети сокрытое видят, но, пока маленькие, рассказать все равно ничего не смогут, а с возрастом зрение тайное пропадает, и не вспомнят уже ничего. Не расстраивайся. Радоваться надо. О Степане подумай, счастье какое ему. Да и тебе благо, семья растет, живет, и ты, значит, при деле будешь.
- Так-то оно так, но с детями глаз да глаз. Смотри за ними, приглядывай. Нечисть до них всякая охоча, знай отгоняй, и в беде не оставишь, своя кровинушка уже, родная.
- Ой ты, какой заботливый стал. Да брось ты! Какая нечисть? Подумаешь, забрели упыри раз в двести лет, хоть кости размяли. Вон, Путяту расшевелили, здороваться хоть стал. Не боись, Пафнуша, справишься, а я помогу.
Пафнутий покивал-покивал, да и повеселел. Семью представил. Счастливую, большую. Дом, полный радости и уюта. Себя с Мокшей на лавочке, почему-то в обнимку. Встряхнул головой, улыбнулся:
- Пей чай, остыл уже. Давай медку подложу.
***
Поезд подполз к платформе, заскрипел, дернулся и застыл. Проводница с грохотом открыла дверь, опустила лестницу. Народ спешно, толкаясь, стал выходить, почувствовал свободу. Засиделись, заскучали в длинной дороге. Кто-то расправлял плечи, кто-то потягивался, забавно подпрыгивая. Вскоре все разбежались, оставив на платформе одинокого человека. Растерянно поглядывая по окнам, он ходил вдоль поезда, искал кого-то.
- Девушка, конечная, выходить будете? Поезд скоро в тупик отправится.
- Да, конечно, извините.
Олеся последний раз глянула в окно, вздохнула, стала собираться. Сиди не сиди, а идти надо. Вон папка на платформе стоит, волнуется. Ох, папка...
Соскучилась Олеся по дому, по отцу. Когда поля родные, леса увидела, сердце защемило от радости. Не терпелось приехать, папку увидеть, обняться. А теперь... К отцу выйти сил не находит. Как ему с ребенком на глаза показаться, да без мужа? "Опозорила, - скажет, - в подоле принесла". Страшно. Разочаровать страшно, когда в тебе души не чают. Но так хочется домой... Надо было сразу написать все как есть, сейчас было бы легче.
- Пап, я здесь. Привет! - улыбается, а саму всю трясет. Накрутила себя. Ой, что сейчас будет...
- Наконец-то, я уж волноваться начал, думал, стряслось чего! - Степан засветился от счастья, ручищи растопырил для объятий. Олеся расплакалась, прижалась к отцу. Комок в руках закряхтел, захныкал.
- Осторожно, большого человека раздавишь.
- Ой, кто это?
- Это - Андрюша, внук твой!
- Что же ты папке-то не сказала, на свадьбу не позвала? А мужик где твой? - оторопел Степан, руки опустил.
- А нет его, вдвоем мы. Нам и без него хорошо. Да, сынок? Или не примешь без мужа?
- Тьфу, типун тебе на язык. Как только в голову такое пришло. Дуреха ты, дочка, вся в мамку. По любви хоть, али по блуду?
- По любви...
- Ну-у, чего нюни-то распустила, чудо ты мое? Наконец-то приехала, совсем про отца забыла. Поехали быстрее домой, по дороге все расскажешь. Дай хоть внука подержать. А глаза-то мои!
***
- Да где ж их черти-то носят! Запропастились совсем! За полночь уже, а их все нет. За это время можно двадцать дочек привезти, а он все с одной не справится! - причитал Пафнутий.
- Да не гоношись ты! Знаешь же, путь не близкий, на телеге с кобылой ехать долго. На их месте я бы вообще в городе заночевала, а с утра дальше двинулась.
- Много ты понимаешь. Да где они там телегу оставят, ты об этом подумала, садовая твоя башка? Сама-то давно из леса выбиралась? Конюшен нынче не сыщешь, так что приедут, еще как приедут. А если не приедут... - что он с ними сделает, Пафнутий так и не придумал, да и не хотелось об этом думать. Лучше бы приехали.
Непорядок, когда хозяев дома нет. Неуютно становится, одиноко, холодно, и бежать хочется. То ли дело, когда хозяин под боком, рядом, пусть спит даже, а тепло сразу становится от одного присутствия. Эх, кабы не кикимора, совсем невмоготу было бы, а тут пришла, поддержала. На дорогу с Пафнутием вышла. Стоят вдвоем, как привидения, в темноту всматриваются, хозяев встречают: вот-вот должна телега заскрипеть, еще немного, и Зорька из-за поворота покажется. Но все нет и нет, случилось чего? Да нет, домовой бы почуял.
***
Колесо снова заскрипело, юзом пошло. Лошадь всхрапнула, остановилась.
- Да чтоб тебя, окаянная! - Степан с фонарем в руках уже забрался под телегу, осматривал колесо, чем-то стучал, тихо ругаясь.
- Пап, что там?
- Да не пойму никак, дочка. Все нормально. Что не так? Всю душу вымотала эта дорога. Поехали дальше. Но! Пошла, родимая!
Как из города выехали, так и пошло неладное. То кобыла взбеленится, идти отказывается, то телега встрянет, то еще что. И Андрюша постоянно плачет, будто болит что-то. Забеспокоился Степан. Быстрее бы домой, но нет дороги и все тут. Как сглазил кто, словно бес привязался. Кое-как деревню миновали. А тут засмеркалось, к ночи дело идет. Воздух загустел вдруг, как кисель, дышать стало тяжело. Тишина кругом, только стук сердца гулом в груди отдает. Страх какой-то беспричинный, на душе тошно, хоть волком вой. Одна отрада: посмотришь на дочку с внуком, и легче становится, только ненадолго. Вон Олеся тоже смурная сидит, ребеночка к груди жмет. До этого щебетала без умолку, о себе рассказывала, а теперь молчок. Не по себе ей, чует неладное. Только где это неладное, в чем? Выйди, покажись! Не трави душу, не вытягивай жилы! Нащупал Степан под соломой ружье, придвинул поближе, так спокойнее. Да вот и дорожка уже родная к дому через лес идет. Скоро будем.
***
- Ну, хватит уже стоять, пойдем лучше еще чаю выпьем. Оттого что ты здесь торчишь, они быстрее не приедут.
- Может, пройдем чуток по дороге, навстречу, а?
- Слушай, домовой, хватит дурью маяться. Пойдем, говорю!
Пафнутий крякнул, махнул рукой, подался было вперед, на дорогу. Сделал шаг, другой, но не тут-то было. Мокша переменилась в лице от злости, снова превратилась в страшную каргу. Схватила домового за рукав и волоком потащила к дому.
- Вот задрыга неугомонная! - осерчала кикимора.
- Отпусти! - хныкнул домовой, упираясь.
- Я тебя сейчас так отпущу... Хрястну оглоблей, да так, что борода осыплется!
- Отпусти, говорю!
- Не отпущу!
- Куда ты меня волохаешь?
- Чай пить.
- Отпусти! Слышишь, копыта стучат? Едут!
Мокша остановилась, прислушалась.
- И правда, телега скрипит, не обманул старый, - Мокша уже снова стала доброй старушкой.
- Я не старый, - обиженно буркнул домовой, расправляя помятый рукав, - я зрелый!
- Скройся ты. Близко они уже. Иль на глаза решил показаться?
Пафнутий ойкнул и тут же исчез.
- Чуешь? - шепнула Мокша.
- Ага! Нечистью запахло! Говорил же, нельзя Степана одного отпускать. Люди как дети. Как в город сунутся - сразу какую-нибудь заразу подцепят, изгоняй потом!
- Так говоришь, будто сам человеком не был. На то ты и домовой, чтобы очаг хранить.
- Подъехали почти. Давай с двух сторон обходим, и гоним эту гадость в три шеи поганой метлой. Готова?
Поравнялась телега с домовым. Вот Степан сидит, фонарем дорогу высвечивает, лицо хмурое, усталое. Вот Олеся, вот дите... Не такое уж и страшное, это дите… А вот и она, зараза проклятущая! Сидит рядом с ними на телеге, улыбается, ногами болтает. Костлявая баба с длинными черными, как тьма в погребе, волосами. Гляделки, словно бельма, как пустота смотрит. Зубы настежь, пасть искривлена в злорадной ухмылке. Вместо одежды грязная, драная тряпка, вроде рубища. Кожа синяя, как у мертвяка, в язвах вся и струпьях. Тянет руки к дитятке, щиплет его, тычет в бока, тот плачет, слезами заливается. А Олеся агукает да баюкает бедное дитя, гадает, почему сынишке не спится?
Видать, нечисть эта пристала к ним еще в городе. Увидела ребенка, жажда проснулась, захотелось извести молодую душу. Так и едет с ними, страху нагоняет, дороги не дает. Степан с Олесей хоть и не видят ее, но чувствуют - давит она на них. Как от тучи, пасмурно от нее на душе.
Рыпнулся было домовой на нее, а страхолюдина его уже приметила. Вперила в Пафнутия бездонный взгляд, смотрит прямо внутрь, насквозь, и скалится зубастой улыбкой, широкой, от уха до уха, мерзко хихикая, как душевнобольная. Домовой остолбенел, ничего поделать не может, только тоска вдруг пронзила и страх гложет. Вот провалиться бы на этом месте и не существовать, только чтобы такого не испытывать. Покуда Пафнутий мешкал, нечисть в червя обернулась, скатилась с телеги и зарылась в землю.
- Ну и какого ты ничего не сделала?
- А сам-то! Меня заворожили, а ты чего ждал?
- Как она тебя могла заворожить, если она на меня смотрела, да так околдовала, что поделать ничего не мог!
- Хватит врать, струсил - так и скажи! Она вылупила глазищи свои на меня. Смотрит, и будто поглощает, бррр, а я и взгляд отвести не могу!
- Меня тоже околдовала. Это что же, выходит, она нам обоим глаза отвела?
- Выходит. Только это еще умудриться надо.
- Да, хитра, подлюка, - почесал бороду домовой, - а куда она подевалась-то?
- Ой, правда! Я и не приметила. Как отпустило меня, так ее уже не было. Может, нас увидела, испугалась и дала деру?
- Ну и пес с ней, баба с возу - волки сыты.
- Ты это, про баб не надо. И все равно осторожнее, вдруг вернется.
- Ага, у меня не забалуешь! Пойдем гостей встречать.
Ожил дом, стал теплее, светлее, будто внутрь больше солнца попадать стало, будто светит только для них. Да и Степан расцвел, встрепенулся, как после спячки. Мир в нем появился, радость. А внуку-то как рад, нянчится, агукает, улюлюкает. Наверное, всю жизнь об этом мечтал. Олеся тоже молодец. По дому крутится, порядок наводит. Папке подмога и радость. Пафнутий попривык, успокоился, а после того, как с Мокшей на окна с дверьми наговор от зла сделали, совсем хорошо стало, настолько, что и желать больше нечего. И чего домовой боялся, дурачина? Свободы не убавилось, хлопот никаких. Проснется Андрейка ночью, а домовой тут как тут - убаюкает, понянчит. Любит маленький бандит Пафнутию в бороду вцепиться. Треплет волоса, смеется, словно ляльку нашел, а домовой хохочет, умиляется. Мокша только успевает шикать, боится, что хозяев разбудит.
***
Путята присматривал за этим лесом с давних пор. Настолько давних, что сам не помнил, с каких именно, и как не пытался, вспомнить не мог, да и времени на такие глупости не было. Леший давно перестал ощущать себя чем-то отдельным. Он сам и был своим лесом, а лес был им, и казалось ему, будто никакого Путяты уже и в помине нет.
Лес давно вырос, оформился, повзрослел, и лешему оставалось только поддерживать установленный им же порядок и слушать. Слушать и исправлять, если что не так. Путята знал все, что творилось в лесу. Все жалобы и просьбы обитателей он слышал сразу, одновременно, и было их много. Жаловаться любил каждый, от малой былиночки, крохотного муравья до вековечного дуба, росшего еще до Путяты. То дупло не поделят, то муравейник не там построили, то кто-то листья к зиме забыл сбросить - проблем было много, и Путята со всем справлялся, везде успевал - иначе нельзя, иначе будет плохо и может случиться Большой Аяяй, и Аяяй этот с ним уже случался.
Путята лешим тогда только обернулся. Был не настолько сучковат, и внешне еще не сильно походил на дерево. Так, старичок-лесовичок. Делянка досталась ему несладкая. Лес молодой, но уж больно разросшийся, огромный, запущенный. Лешего тут отродясь не водилось, оттого и росло все беспорядочно, в разные стороны. Справиться со всем было нелегко. Лес, он ведь как человек - рождается, растет, крепнет, стареет и умирает. И чем заботливее, усерднее леший, тем дольше живет и цветет лес, а если и умирает, то только вместе с лешим. Леший - тот же домовой, только в лесу. Уследить за всем сразу Путята тогда еще не мог: силенок и опыта не хватало, да и лес капризничал, вредничал по-всякому. Этот беспризорник никак не хотел признавать хозяина. Пытался доказать самостоятельность. Дескать, не вы меня посадили, не вам и растить! Ох и намучился с ним Путята, ох и намаялся, столько козней натерпелся.
Лес был с характером, но и Путята не лыком шит. Понимал, что нельзя сразу, нахрапом, силой взять - насильно мил не будешь. Искал лазеечки, круголями к лесному Сердцу плутал. Месяцами, годами - и подобрал-таки ключик: принял его лес. И не просто принял, а как родного, будто Путята всю жизнь с ним прожил.
Пока отношения ладил да приживался, леший присматривал за лесом, как мог. Присматривал, да не усмотрел. Сердце лесное Путята сберег, а вот за дальней окраиной не углядел. Дремучая та часть леса была, заросшая, нечисти всякой там развелось. Путята боролся с ней, выгонять пытался, но было уже поздно. Заразилась окраина тьмой и злобой. Деревья стали как мертвые, будто тлей черной пожратые. Животные, кто мог, в здоровую часть перебежали, а кто не успел - сгинул насовсем в мертвой чаще. Отделилась темная половина от леса, даже Сердце свое там зародилось. Черное, скверное, злое. Путята с этим поделать уже ничего не мог, только хватался за голову и причитал: "Аяяй, аяяй!" Ту половину с тех пор зовут Черным лесом, а несчастье Путята вспоминает как Аяяй.
Много веков из Черного леса никто не приходил, но ночами там по сию пору кричит кто-то, воет, повизгивает, деревья будто с места на место передвигаются. И слышит Путята в последнее время оттуда зов странный. Шепчет голос ночами, просит прийти, присоединиться, а к кому, зачем - непонятно, но противиться ему все сложнее. Манит он к себе, как околдовывает, и становится Путята в те моменты сам не свой, безумный, а все оттого, что борется с наваждением, старается не поддаться.
В эту ночь лешему не спалось. Странные голоса снова звали его к себе, но в этот раз как-то вяло, ненавязчиво и быстро отстали. Путята уже приготовился к долгой борьбе с самим собой, а тут раз, и все закончилось. Гул в голове резко прекратился, неожиданно настала тишина. Леший долго лежал у себя в дупле, прислушивался, боялся пошевелиться. Потом собрался с духом, медленно поднял руку, осторожно постучал по деревяшке.
- Уф! Не оглох, старый! - радостно проскрипел Путята, услышав сухой стук, и еще больше обрадовался собственному голосу.
Голоса ушли и больше не мешали, ночь обещала быть тихой. Леший решил пройтись, осмотреть лес, пока все спят, и подумать. Давненько он этого не делал - днем-то думать некогда, а ночью всякий гомон в голове мешает. А подумать было о чем. Путяте до сих пор не давала покоя оскверненная часть леса. Не мог он никак смириться с потерей, совесть мучила, что недоглядел, не усмотрел. Все свободное время, хоть его было и немного, леший соображал, как очистить лес от этой гнили. А тут еще зов, будь он неладен... Раньше голос просто звал, а сейчас ведь угрожает, приказывает.
Так Путята брел, кумекал и не заметил, как к дому лесника вышел. Подошел, в окошко глянул. Спят человеки, отдыхают. А эти чаи гоняют, ишь, сдружились-то как. Да! Никогда бы не подумал, что домовой с кикиморой ужиться смогут. Ой, ты посмотри, и ребеночка вместе укачивают! Ну, дела! Стоял так леший, смотрел, и показалось вдруг ему, что не один он, ходит у дома еще кто-то. Вон там, за углом. Стоит, по окнам таращится. Что за зверь такой?
Над окном нависла длинная тень с неровными, постоянно меняющимися очертаниями. Внутри у нее будто что-то клокотало, кипело, вспучивалось, снова убиралось, появлялось пузырем в другом месте. Тень покачивалась из стороны в сторону. Временами из нее вытягивались отростки, тянулись к окну, но потом вдруг отдергивались и снова исчезали. Путяту передернуло. Такой мерзости он еще не встречал. Такие даже в Черном лесу не водились... Раньше не водились.
- Эй! - окликнул леший, - таких мы не звали! Проваливай, покуда осиной не попотчевал!
Тень перетекла в его сторону, побурлила. В туманном мареве вспыхнули глаза, уставились на лешего, налились кровью. Тень заклокотала, поплыла к Путяте - медленно, будто туча, извиваясь и булькая. На ходу стала вдруг сгущаться, приобретать форму. Вот уже появились плечи, наметилась голова, вытянулись руки. Вот тень уже и не тень совсем. На человека похожа, не плывет, а вышагивает. Глаза смотрят кровавыми бельмами, а вот лица нет вовсе, словно вылепить забыли. Вдруг существо передернуло, и идет теперь на Путяту баба синюшная, в струпьях вся. Подошла к лешему, смотрит в глаза. Лицо неподвижное, как маска надета.
- Не хотишь, значит, по-хорошему? Ну глядай! - Путята поднял руку, вращая указательным пальцем, забубнил что-то под нос. Воздух вокруг загудел, задвигался, под тварью поднялся столбик пыли, закрутился быстрее и быстрее, в такт движениям лешего, стал похож на маленький вихрь. А Путята вращает уже всей рукой, шепчет странные слова, отдающиеся вокруг громовыми раскатами. Вихрь все рос и рос, сорвал листву с соседних деревьев, закружил тень, завертел, пока та не исчезла в бешеном хороводе листьев.
- Ты чего это делаешь, Путят? - Пафнутий вышел проводить Мокшу.
Путята дернулся от неожиданности, обернулся, сбился с ритма. Смерч вырвался на свободу и пошел кружить по двору, вырывая с корнем кусты смородины и крыжовника, опустошая огород.
- Ох, ё... - схватился за голову домовой и побежал с кикиморой ловить вихрь, топча грядки вместе с тем, что еще там осталось. Путята крутанул рукой, понял, что смерч уже не слушается, топнул, сплюнул и со скрипом припустил за ними.
Вихрь ловили долго, но так и не поймали. Он сам успокоился, сошел на нет. Почти сразу после того, как выломал дыру в заборе. Покружил еще немного и замедлился. Осыпался в кучу ветками, досками и еще чем-то. На куче сидела нечисть, что приехала со Степаном - домовой с кикиморой ее сразу узнали. Пока узнавали да ошарашенно переглядывались, та осклабилась и осыпалась кучей мерзких могильных червей, которые, копошась и извиваясь, стали зарываться, пока совсем не укрылись в земле.
- Ускользнула, зараза! Ну прям сквозь землю провалилась. Тьфу… Ну что же теперь делать, где ловить? Раз тогда не отстала, то теперь уже и палкой не отшибешь, - заволновался домовой.
- Я по лесу-то пошукаю, глядишь, и найду. Вот только одно мне невдомек. Я так разумею, что знакомы вы. Ежели вы про нее ведали, отчего мне не сказали? - обиделся леший.
- Так мы сами на тебя рассчитывали. Ты же чужаков да волшбу злую чуешь, прогнал бы, если что. А раз молчишь, думали, убралась она восвояси. Хотя ты же упырей на болото пустил, людей позволил угробить, нас чуть не схарчили, - разошлась Мокша.
- Довольно! - прервал леший, - за болотом сама смотри, для того ты здесь и поставлена. У меня забот и без того хватает. В лес я ходить никому не запрещаю, у меня ведь как: всяк ходи, только лесу не вреди. А ежели чужак чужака сожрать хочет, то мне до того дела нет. Земля плодовитей будет.
- А что же ты за нас с ними сцепился? - буркнул домовой.
- Так куда же от вас деваться? Вы в моем лесу живете, мне за вас и ответ держать. Свои вы теперь, родные, - Путята обвел взглядом огород. - А теперь цыц! Натворили мы дел... Скоро рассвет, огород воротить надо, покамест человеки не проснулись, а то нехорошо как-то получится. Давай, домовой, твоя делянка - тебе и начинать. А мы подмогнем.
- Лежать без сил мне седмицу после такой волшбы, не меньше, - вздохнул Пафнутий тяжко. Поворошил выдранное из земли, побродил из стороны в сторону, будто не знал, за что взяться. Потом встал, вытянулся, руки по швам, заговорил:

Плодородная землица,
Память, что в тебе хранится,
Разравняйся, как было,
Вспомни, что в тебе росло,
Плодородило, несло,
Подними скорей ростки,
Тебе корни, нам - вершки!

Земля заходила ходуном, выровнялась, стала приобретать форму, появились грядки, показались слабенькие зеленые росточки.
- Мокшенька, водички, водички поддай. А ты, Путята, сил прибавь земле. Пускай лес поделится, с него не убудет.
Грядки враз налились влагой, растения потянулись вверх. Тут вступил в дело леший. Заскрипел руками, затрясся весь. В ответ в лесу зашумело, деревья передвинулись, будто лицом к нему повернулись, вокруг все задрожало. Из земли поперло со страшной силой, ростки мгновенно поднялись, как вытолкнул кто. Кусты смородины и крыжовника снова выросли, заблестели ягодами. Оголившиеся от путятиного смерча яблони оделись в зеленое, зашелестели. Стало вокруг, как было, даже лучше. Живее, сочнее.
- Теперь Степан урожая в два раза больше соберет. Семью накормит и на продажу еще останется! - обрадовалась кикимора.
Путята тоже в лице переменился, оглядывал все, смущенно бубнил что-то, но вроде как радовался. Один Пафнутий осунулся, ссутулился, руки опустились - вид усталый, но довольный.
- Ну все! Осталось только забор подправить и прибраться, но это мы быстро. Мокша, присмотришь за домом? А то я теперь долго из-за печки не вылезу.
- Ага, только на болото сбегаю. Гляну, что да как.
***
Внизу что-то заблестело, закопошилось. Наверное, жук или червяк какой. Птенцы подросли, скачут уже по гнезду вовсю, неугомонные. Пух почти сошел, оперяться стали. Скоро летать надо учить. Отрыжкой уже не прокормишь, им подавай что побольше, настоящую еду. Что поделать, дети растут, и на поиски добычи у матери-вороны теперь уходит куда больше времени.
Червяк большой, жирный. Таким половину птенцов можно накормить. Птица ловко спикировала вниз, подобралась поближе, приготовилась схватить. Вдруг листва зашевелилась, и появился еще один червяк, такой же. Глаза у птицы заблестели: кого схватить первым? Пока гадала, рядом выползла еще пара, и еще, и еще... Через мгновение под вороной копошилась целая куча, которая все росла, доставая уже до самого брюшка. Черви проворно взбирались по лапам, нагло ползли по спине, крыльям, хвосту. Птица испуганно каркнула, попыталась взлететь, но вырваться не получилось, будто ее держали.
Копошащаяся горка становилась все больше и больше, опутывая жертву со всех сторон. Свободной осталась только голова с беззвучно открывающимся клювом. Ворона уже не дергалась - поняла, что не выбраться, и последний раз посмотрела на родное гнездо.
Черви тем временем плотно переплелись, начали срастаться, превращаясь в копошащуюся массу, которая все увеличивалась, поднималась, как тесто подходит, и наконец обратилась в синюшную бабу. Та склонилась над трепыхающейся птицей, прижалась губами к клюву и начала высасывать жизнь, жадно глотая тонкую синюю дымку. Тело вороны дернулось судорогой, стало блеклым, словно потеряло цвет. Закончив, существо встало, отбросило бездыханную птицу, шумно втянуло воздух, будто принюхиваясь, посмотрело вверх, криво ухмыльнулось и снова рассыпалось. Черви поползли по дереву, оставляя за собой черные пятна гнили и подбираясь к гнезду.
***
Пафнутий седьмой день валялся в беспамятстве. Иногда приходил в себя, просил у Мокши чаю и снова засыпал, не дожидаясь. Бывало, принимался орать что-то среди ночи, до смерти пугая хозяев и кикимору. Что ж ему снилось? Мокша была все это время рядом, честно выполняя за домового работу по дому. Лишь иногда бегала на минуточку проверить болото, все ли там как надо? Путята в эти моменты ее подменял, караулил у окна, чтобы ничего не случилось, дрянь какая не пробралась. Про злую синюю бабу никто не забыл, находясь постоянно в ожидании, что та вот-вот должна вернуться, и уж тогда они точно не оплошают, хотя и не знают, что с ней делать. Но ничего не происходило, и ожидание угнетало кикимору с лешим еще больше, чем незнание, как эту беду одолеть. Им оставалось только надеяться, что Пафнутий очухается раньше, что он придумает, как поступить с этой тварью, да и втроем оно сподручнее, веселее.
А Пафнутию тем временем снилось разное. Снились картинки из прошлой жизни, до того, как он стал домовым. Снились бывшие хозяева, которые становились вокруг и смотрели, вроде как с сожалением. Иногда они что-то рассказывали - наверное, важное. Показывали пальцем куда-то в сторону Черного леса, но голоса были такими глухими, далекими, что Пафнутий ни слова не понимал, отчего было очень обидно и хотелось плакать. Но плакать не давали, потому что кто-то заставлял смотреть туда, куда указывали мертвые. Смотреть не хотелось, но противиться у Пафнутия сил не было. Там, из Черного леса, кто-то глазел, таращился прямо внутрь домового, в самую душу, минуя оболочку. Смотрел с такой ненавистью, что хотелось убежать, исчезнуть. Пафнутий чувствовал запах беды и понимал, что у него хотят отнять нечто самое дорогое. От этого становилось настолько страшно, что хотелось кричать, и в эти моменты, как спасение, появлялась Мокша, гладила по голове, успокаивала добрыми словами.
На тринадцатый день он очнулся. Вскочил посреди ночи и давай колобродить по дому. Ковырялся по углам, громыхал чем-то, почесывал затылок. Кикимора насилу его успокоила. Пафнутий присел, посмотрел в пустоту, потом многозначительно поднял палец вверх, прошептал: "Вспомнил!" и вышел из дому. Мокша кинулась за ним - мало ли что учудит, спросонья-то. Догнала домового у телеги, тот уже копался в настиле из сена, что-то искал. Кикимора слегка потрепала его за волосы.
- Ты че вскочил-то, чумовой, приснилось чего?
- Приснилось, Мокшенька, приснилось. Вспомнил я! - с этими словами Пафнутий выхватил из сена какие-то тряпки. - Вот!
- Это что? Дай посмотрю, - и выдернула из рук домового непонятное тряпье, которое вблизи оказалось куклой. - Ты издеваешься, что ли? В куклы решил поиграть? Ты вспомнил, что ляльку в телеге закопал?
- Дуреха ты, - хихикнул Пафнутий, - как только в голову такое пришло. Я знаю, что за гадость нам покоя не дает.
- И что же ты молчал, стервец?
- Говорю же, забыл, а когда лежал в беспамятстве - вспомнил.
- Не темни! Это у людей память коротка, а у нас все копится, ничего не забывается.
- Ты не поняла. Я вспомнил оттуда, из той жизни, когда человеком был. Прицепилась тогда к ребенку такая же, жизнь ночами высасывала. Чахнуть дите стало. Думали, болезнь какая. Знахарь лечил-лечил, травками разными пичкал - не помогало. А как-то ночью встал я воды попить, смотрю, а у колыбельки, у изголовья, стоит страхолюдина, такая же, как наша, только чуть-чуть другая, и к сынишке тянется. Я тогда весь дом переполошил, отогнал-таки ее, а утром к ведунье пошли. Та и говорит, будто ночница это. В колыбель к детям ночью подкладывается и жизнь из них вытягивает, пока совсем не изведет. Сказала, что нужно ребенка из дома унести, вместо него в колыбельку куклу на ночь вот такую положить, на куклу наговор сделать, а утром подбросить кому-нибудь в телегу.
- Сделали?
- Сделали. Помогло. Нам. А вот кому подбросили... Вон оно как, оказывается. На других передается. Тогда я об этом почему-то не думал.
- Выходит, это кто-то в городе Степану подкинул. А нам то же самое делать, что ли?
- Нет! Нельзя беду на других перекладывать. Я, может, из-за того, что так сделал, до сих пор в домовых и маюсь. Извести ее нужно. Совсем. Чтобы никому зла не причиняла. Только вот как?
***
Пафнутий совсем ополоумел с этой ночницей - хозяйство забросил, Степану с дочкой не помогает, даже с Андрейкой играться перестал. Из-за этого дома стало неуютно, холодно. Степан с дочкой за хозяйством присматривают исправно, но все равно какого-то тепла не хватает, сразу видно, что домовой или в отлучке, или его вовсе нет. И как только раньше без Пафнутия обходились?
Да вот вобьет этот оборванец себе что-нибудь в бошку, спасу нет. Не угомонится, пока не добьется своего. Всех на уши поставит, все вверх портками перевернет. Вот и сейчас, принялся охотиться на эту ночницу. Искать ее, конечно, надо, спору нет. Но не так! Рыщет по лесу целыми днями, под каждый куст заглядывает, в каждую нору, зверью жить мешает, скоро по гнездам лазить начнет, чтоб его... Достал Мокшу до печенок. Заставляет ходить за ним повсюду, даже дом хотел поставить сторожить. Кикимора за это такую оплеуху ему влепила, что он потом долго глаза в небо таращил. Сторожить больше не просил, но ходить за ним все же пришлось. И ведь что еще удумал, стервец. Захотел, чтобы Путята к Олесе охрану приставил. Пусть, мол, животина лесная за ней приглядывает, когда она ребеночка выгуливает. А еще лучше, если бы Путята сам за ними смотрел, якобы так надежнее. Леший поначалу терпел, относился к этим причудам благосклонно. Понимал беспокойство домового, даже сочувствовал. Но под конец от злости все же покрылся мхом и местами потрескался. Даже переселяться собрался в дальний конец леса, чтобы ненароком домового не покалечить - Мокша насилу отговорила.
Вот и сегодня кикиморе пришлось весь день бродить с Пафнутием по лесу. Как всегда, ничего не нашли. Мокша давно поняла, что ночницу искать бесполезно. Прятаться она может где угодно, а уж если и леший ничего не видит... Нужно просто ждать. Когда-нибудь она сама объявится. Но Пафнутий, видите ли, не может сидеть сложа руки и ждать, когда семья в опасности.
Мокша говорила домовому, что ей нужно на болото наведаться, а то с этими поисками совсем его запустила, но он и слышать ничего не хотел. И теперь вот пришлось кикиморе идти туда среди ночи, уставшей после поисков. А ведь могла спокойно сидеть за печкой и пить чай. Ох этот деятель... Она шла и злилась, дулась на домового, как вдруг заметила над родным болотом огонек. Он то висел над водой, то принимался летать как угорелый, будто за ним гнались. Раньше Мокша сама создавала такие огоньки от скуки и запускала их летать над болотом, чтобы подразнить Путяту. Но это было очень давно, еще до того, как сюда пришли люди, с тех пор она этим не баловалась. Откуда же здесь этот взялся? Такие светляки селятся у сокровищ, но кладов кикимора не хранила... Пока Мокша размышляла, огонек ее заметил, подлетел, замерцал перед глазами, запрыгал, как бы приветствуя, и полетел прочь. Кикимора за ним – а он ее будто звал за собой, заводил все дальше и дальше. Если она отставала, то возвращался и ждал. Мокша совсем забылась и все шла, шла, уже не думая, куда, зачем, просто хотелось идти, и все.
Очнулась Мокша в странном месте. Эту часть леса она не знала и никогда сюда не забредала, но поняла сразу - это граница с Черным лесом. Кикимора поежилась.
Огонек снова вспыхнул перед Мокшей, только цвет его изменился с теплого желтоватого на ядовито-зеленый с черными прожилками.
- Ты куда меня привел, обалдуй?
Светляк вдруг исчез, а вместо него перед Мокшей возникла ночница, да так неожиданно, что кикимора даже подскочила. Ночница приблизилась, схватила ее за плечи, уставилась кроваво-красными зрачками прямо в глаза. Страшно стало до дрожи. Ночница долго смотрела, потом дернула щекой, и, завывая, стала открывать рот все шире и шире, обнажая острые иглы зубов. Пасть раззявилась непомерно, открываясь еще больше. Вот уже вместо головы сплошной рот, а он все раскрывается, вернее, выворачивается наизнанку, а внутрях кроме тьмы ничего нет. Тьма окутала ночницу, и вместо нее осталось черное пятно, как дыра в пространстве. Темный сгусток вытянулся змеей и, извиваясь, бросился на Мокшу.
***
- Путятка! Путятка! Открывай, чтоб тебя, - запыхавшийся Пафнутий что есть силы барабанил по дереву, где обитал леший. Внутри что-то громыхнуло, из дупла показалась ветвистая борода, а потом и сам Путята.
- Ну, чего орешь, как баба на сносях? Весь лес перебаламутил. Что стряслось-то? - проскрипел леший.
- Мокша пропала!
- Куда?
- Знал бы - не искал. Ночью пошла на болото. Полдень уже, а ее все нет. Искать надо! Говорил же, подожди до утра - нет, поперлась. Помоги, Путят, а? - голос у Пафнутия дрожал, глаза на мокром месте, губы затряслись.
- Да не хнычь ты! Ой, беда с вами. Как дети малые. Ванька дома - Маньки нет, Манька дома... Эх! Заходи давай, не позорь меня перед зверьем.
Пафнутий подтянулся, вскарабкался и исчез в темном дупле вслед за лешим.
Перед ним открылась просторная, уютная комната. Пахло елью и какими-то цветами, было светло как днем. Домовой завертел головой, пытаясь разглядеть чудо-лампы, но вместо них под высоким потолком летал целый рой светлячков.
Пол был отполирован до блеска. Годовых колец на нем было не счесть. У стены стоял пенек, на котором скатертью лежал огромный лист орешника. Рядом со столом стояли два пенька поменьше и сплетенное из веток кресло-качалка с накинутым поверх травяным пледом. Кроватью лешему, видимо, служила куча лапника, сложенного на другом конце комнаты.
- Ух ты! Ничего себе обустроился! Снаружи деревце небольшое, толщиной обнять два раза, а внутри... Ишь, палаты отгрохал! А я-то думал, как ты в этом дупле вообще помещаешься, спишь, что ли, стоя?
- Вижу, понравилось? - хитро заулыбался леший. - Но не за тем пришел! Что там у вас опять стряслось? Мало того, что чудище какое-то в бабьем обличье по моему лесу шастает, птиц жрет да людей погубить норовит, так вы еще со своими бедами бежите. Пропала, говоришь? Ну пойдем, посмотрим, что у нас в лесу делается.
Путята подошел к стене, провел по ней ладонью и зашевелил неслышно губами. Рука засветилась, леший пальцем вывел на стене очертание двери и открыл ее.
- Пойдем, - буркнул Путята и шагнул за порог.
- Тудыть ее, - только и смог выдать домовой.
- Давай шибче, остолбенел, что ли? - леший протянул руку, ухватил Пафнутия за шкирку и вытянул наружу.
За дверью оказался лес. Все тот же родной лес, а вроде как и другой. Вокруг было как-то очень светло, и цвета стали настолько яркими, что слепили глаза. А еще каждый листик, каждая веточка и травиночка светились как лампа, испуская мягкий, теплый свет.
- Что за чудеса? - раскрыл рот домовой.
- Нутро это.
- Чье? - Пафнутий растерянно вертел головой.
- Леса. Ну что глаза выпучил, ни разу не слыхал про такое? Тебя в дровах, что ли, нашли? Нутро это. Изнанка, мир внутренний. У человека душа, а у леса - это. Тоже, вроде как, душа. Но мне Нутро больше нравится. Смотри - ты первый, кому показываю.
- И зачем мы здесь? Я думал, ты кикимору найти поможешь, а ты меня прогулками попотчевать решил. Ты не серчай. Тут красиво, занятно, но не ко времени. Мокша в лесу одна, а в лесу – эта... Вот найдем, тогда нам обоим все и покажешь.
- Чуден ты, домовой! Вроде не дурак и не блаженный. Ты что, когда ко мне бежал, мозги по дороге оставил да подобрать забыл? Так пойдем, поищем. Ты думал, я тебя сюда, что красну девицу – развлекать привел? Мы сейчас на лес изнутри смотрим. Если в нем зло творится или чуждый кто есть - здесь сразу это видно.
- Это как? - удивился домовой.
- Ну вот смотри, - леший взял домового в охапку, махнул рукой - и местность вокруг переменилась. - Сейчас мы на опушке, а во-он там, - Путята ткнул пальцем вдаль, - деревня. Теперь гляди туда. Видишь, человечки мельтешат? Все вокруг цветное, а они будто бесцветные. Ну, разглядел? - леший дождался, пока домовой угукнет, и стал объяснять дальше. - Это детишки с деревни играют. А бесцветные они потому, что для нас они по ту сторону, в другом мире. Они в Яви, а мы, вроде как, на перепутье: и не живые, и не мертвые.
- А мы с кикиморой тоже бесцветные?
- Не, вы - часть леса, да к тому же - как вы, молодежь, говорите? - леший почесал затылок, - Вспомнил - сумеречные! Цветные вы, как все вокруг, вы ведь тоже на перепутье, как и я. Да, Степан с семейством тоже цветные. Потому как в лесу живут, частью его стали, свои, то бишь, хоть и не на перепутье.
- А ночница, - всполошился домовой. - Она цветная? Ее отсюда видно?
- Она - ненависть, и, хоть и сумеречная, лес ее не принимает, она пятно черное, как дырка в пространстве. Не цветная, хоть цвет имеет, и не бесцветная, но красками не блещет. Чернее ночи она, и чернота ее настолько полная, что все вокруг поглощает, да насытиться не может. Оттого она пожирает и уничтожить все пытается. Детей извести тем паче, потому что так она жизнь чистую забирает, саму ее суть. Вот так вот. А лес своих признает, так же как ты меня, когда видишь.
- Это что же получается, мы, значит, с ног сбиваемся, изловить ее не можем, а ты сидишь тут и пялишься, как она шастает, и молчишь?
- Не все так просто, Пафнутий. Ежели б я ее так увидеть смог, да изловить... Рассеивается она, понимаешь? Вот вроде стоит она, бери да лови, ан нет, рассыплется червями могильными и расползается по всему лесу. Так ее не то чтобы поймать, выследить невозможно - она везде, она повсюду. И даже если изловишь, растопчешь этих червей хоть десяток, хоть два, а все равно с нее не убудет. Всех не переловишь, я пробовал. Да и поймаешь если, что делать с ней - непонятно.
- Я живу не так долго, но тоже кое-чему научился, все ж не лапти плел. Хотя плел иногда, от скуки. Ежели голову сломал, а решения так и нет, то полезно бывает плюнуть и делать, что должен, а нужное само в последний момент придумается. О как! - сказал домовой с таким лицом, будто истину великую открыл.
- На авось, говоришь, иногда надеяться полезно? - Путята почесал поясницу. - Что ж, может и твоя правда, посмотрим.
- Ты это, Мокшу поможешь искать?
- Мокшу? А, башка-то моя деревянная, совсем запамятовал. Пойдем, - Путята снова сунул домового подмышку, помахал руками - и местность вокруг переменилась.
- Это что? - спросил Пафнутий, указав вверх пальцем. Там, над поляной, около которой они оказались, висел какой-то непонятный, светящийся зеленый комок. С виду вроде волосатый, с торчащими в разные стороны палками. Комок постоянно надувался и сдувался, будто дышал. Домовой подошел поближе, присмотрелся. Комок был не волосатым, а травянистым. Травка была настолько тонкая и нежная на вид, что напоминала шерстку, а изнутри комка во все стороны топорщились ветки, по которым пробегал какой-то огонек.
- Это - Сердце, - ответил леший, - оно лес питает, связывает между собой каждое деревце, каждую травинку. Снабжает их силой жизненной, которой с ним земля щедро делится. Приглядись, от Сердца к деревцам тянутся жилки тоненькие. Через них они кормятся, разговаривают, сплетничают. Вот сейчас и спросим, видали они кикимору или нет.
Путята подошел к сердцу, обнял его, приложился ухом и замер, закрыв глаза. Стоял он так долго, Пафнутий даже испугался, что тот заснул, и стал его окликать и тормошить, но леший будто помер. И только после того, как домовой пнул его с досады, тот открыл глаза и попросил не хулиганить, еще постоял, почесал поясницу и сказал:
- Ой, что-то мутное наговорили. Не понял половины, трандычат-трандычат, как бабы на завалинке, перебивают друг дружку, сказать не дают.
- Ну не тяни, говори, что не так, - забеспокоился домовой.
- Кикимора жива-здорова, вроде...
- Что вроде?
- Жива, но была у Черного леса. Чего она туда поперлась? Еще талдычат про какой-то огонек, про ночницу, произошло нехорошее что-то, там, у Черного леса. Дальше что было, не разобрал, но Мокша к дому идет, жива значит.
- Выведи меня, леший, верни домой, быстрее!
- Сейчас-сейчас, не колготись, - Путята уже рисовал в воздухе дверь, - хватай меня за руку.
***
Вышли они из дерева прямо у дома, снаружи уже стемнело. Домовой тут же рванул к крыльцу, на котором сидела, склонив голову, кикимора.
- Что стряслось, чего ты там делала? - Мокша не отвечала. - Чего молчишь-то? Эй!
Пафнутий потормошил кикимору за плечо. Та долго не шевелилась, потом медленно подняла голову и уставилась на домового.
- Ну, что смотришь, отвечай!
- Ее больше нет.
- Кого нет!
- Ее.
- Тьфу ты! Как немой с глухим разговариваю, - стал злиться Пафнутий. - Кого ее нету? Ночницы?
- Да, - Мокша все также пристально смотрела на домового.
- И куда она делась?
- Туда.
- Сейчас как надаю по щам! Что случилось, куда делась?
- Встретила ее в лесу. Сцепились, поваляла она меня немного, потом я ее в болото столкнула, она в грязище увязла, а я еще сверху добавила, - кикимора отвечала медленно, монотонно, растягивая слова. - Засосала ее трясина, замуровала намертво - не выберется. Одной гадостью больше у меня в болоте.
- Ты не поранилась, сильно она тебя помяла? Ой, да что ж это я. Устала-то вон как, еле языком ворочаешь. Пойдем чаю попьем. Праздник-то какой у нас! Избавились от этой ведьмы. Ты теперь Андрейке что мамка вторая, жизнь ему спасла. Вставай, пошли, - домовой вошел в дом, следом за ним медленно поднялась кикимора, но внутрь не пошла, а встала как вкопанная на пороге и не двигалась.
- Ну что ты как неродная. Заходи в дом, не бойся, все уже спят, - крикнул Пафнутий откуда-то из темноты.
Мокша вышла из оцепенения, перешагнула через порог. Пафнутий уже хлопотал за печкой - кипятил чайник, гремел кружками, напевая себе под нос. Кикимора не торопилась. Медленно прошлась по дому, оглядывая все как в первый раз, зачем-то водила руками у окон, дверей, временами передергиваясь, и вообще вела себя очень странно. "Наверное, сильно ее эта ведьма приложила", - думал домовой, тихо сочувствуя и жалея, что не смог оказаться рядом в нужный момент и помочь, а прохлаждался вместо этого с лешим внутрях леса и дивился, какие все вокруг черно-белые. Мокша тем временем подошла к кровати Степана, постояла над ним, потом постояла у Олеси и двинулась к колыбели. Пафнутий тихо наблюдал за ней из-за печки. Что-то его настораживало, что-то было не так, не срасталось. "Соскучилась, наверное, после такого. Переосмыслила много. Ходит теперь, смотрит на мир новыми глазами", - думал Пафнутий.
***
Путята бежал по лесу, скрипя коленями и порой спотыкаясь. Спешил найти место, где столкнулись кикимора с ночницей. Он слышал, что сказала Мокша, помнил, о чем сообщил лес. В том и другом понятного было мало. Деревья говорили о встрече у Черного леса, кикимора - про болото, а оно от границы со скверной ой как далеко. Лес врать не может, да и у болота никаких следов нет - леший уже проверил. Пафнутий что - тюха-матюха, уши развесил, а Мокша ведь что-то не договаривает, скрывает. Эх, знать бы точно, где все произошло - перенесся бы туда сразу, не метался бы теперь по всему лесу.
Наконец он нашел, что искал. Как раз у Черного леса. На земле темнел выжженный черный круг, от которого разило злобой и гнилью чуть ли не за версту. Путята поморщился. Он знал этот запах. Будто все вокруг отмирает и распадается. Такой же был у леса, когда его стала пожирать тля и скверна.
Еще издали Черный лес почуял его, заскрипел корнями, в чаще кто-то заворочался, застонал. Внутри у лешего защемило. Снова напомнило о себе чувство потери. Путята постоял немного, отдышался, погрозил кулаком Черному лесу и занялся тем, зачем пришел. Присел у круга, поводил над ним ладонью. Взял горсть земли, пересыпал из руки в руку, пошептал что-то, поднес открытую ладонь к лицу и сдул с нее пыль. Воздух вокруг заискрился, пыль не осела, а осталась в воздухе, переливаясь разными цветами. Все это светопреставление покружило немного, а потом оформилось в картинку и показало лешему, что произошло здесь между Мокшей и ночницей.
***
Пафнутий забеспокоился еще больше. Мокша уж слишком долго стояла у люльки с Андрейкой, странно наклонившись, и не откликалась. Домовой подошел, позвав, похлопал по спине - кикимора нервно дернула плечом, но не обернулась. Тогда Пафнутий наклонился к ней - и отпрянул в ужасе. Лицо Мокши было перекошено, рот раззявлен, а из него, извиваясь, к ребенку тянулись тонкие, черные жгутики. Присасываясь, точно пиявки, они начинали светиться - видно, вытягивали жизнь.
Домовой кинулся на кикимору, сбил с ног и повалил на пол. Мокша завизжала не своим голосом.
- Что визжишь, будто кишки лезут? Побудишь всех! - Пафнутий заткнул кикиморе рот ладонью и стал оглядываться. Хозяева на шум даже не пошевелились. Только сейчас домовой заметил, что вокруг Олеси со Степаном собралось какое-то зеленое марево. - Что ты с ними сделала, зараза? Отвечай!
Домовой заглянул в глаза Мокши и оторопел. Изнутри кикиморы на него пялились черные бездонные буркала ночницы.
- Вылазь из нее, слышишь, пока сам тебя не вышиб!

[elevardo]

полгода .. долгих и мучительных. И вот такое получилось ...

Скрытый текст - Пролог:

Серые клочья тумана ползли по водной глади залива. Будто стая голодных волков они вгрызались во тьму, отвоевывая для себя хоть чуточку света. На берегу горели два ярких фонаря, притягивая к себе стайки светлячков и ночных бабочек. Трое часовых, отправленных к южной оконечности островка ожидать прибытие важного гостя, тоже были своеобразными светлячками, блики от их отполированных шлемов скакали по траве, земле и воде, переливаясь сотнями отблесков.
Во тьме показалось какое-то движение. Словно по команде, стражи встали с камней и выставили перед собой фонари, освещая дорогу. Через мгновение сквозь туман прорвалась лодка, скрипя и стеная от непосильной ноши. Челнок приближался медленно, будто с недоверием, и лишь в последний момент сделал рывок и гулко стукнулся о камень на берегу.
На гальку тут же спрыгнул человек, прикрывавший лицо капюшоном. Он прошел к стражникам и извлек из внутреннего кармана плаща небольшой свиток. Главный часовой, самый старший из них, развернул послание и толкнул молодого товарища, чтобы тот посветил.
-- Мы вас ждали раньше, - буркнул он недовольно, возвращая бумагу. – Перед тем, как мы отправимся в замок, позвольте взглянуть на ваше лицо.
-- Я пришел сюда тайно. Мне бы не хотелось, чтобы много людей знали об этом, - голос неизвестного выдавал совсем еще парня, но с амбициями правителя.
-- Иначе мы не пропустим вас.
-- Зачем тогда, позвольте спросить, я показывал вам приглашение?
-- Его вы могли получить лично, а могли отобрать у того, кому предназначалось. К сожалению, мы не маги, чтобы видеть вас насквозь.
-- К счастью.
-- Что-что? – переспросил страж.
-- Я говорю, к счастью, что вы не маги. И без того много отребья в наших рядах.
Старший часовой побагровел, но наученный горьким опытом предыдущих стычек с высокопоставленными магами, от ответного слова воздержался.
-- И все же, мы просим вас…
-- Хорошо! – не удержался парнишка и резким движением головы скинул капюшон. На вид ему было не старше пятнадцати, но на лице виднелись следы жутких пятен от прошедшей не так давно угревой сыпи. Короткие светлые волосы, словно иглы ежа, торчали вверх, а глаза ядовито зеленого цвета блестели от света фонаря. – Насмотрелись? Теперь проводите меня на встречу!
Накинув капюшон на голову, он протолкнулся сквозь стражников и, будто зная дорогу, зашагал во тьму. Схватив фонарь, главный часовой быстрыми шагами нагнал его.
-- Простите нас за дотошность. Мы не можем рисковать.
-- Нет смысла извиняться, - буркнул парень безразличным голосом.
Стражник и не собирался навязываться. Он извинился и был чист перед совестью, а приняты или нет оправдания, его уже мало беспокоило.
Свет фонаря выхватывал из тьмы все новые и новые виды туманного острова. Тут и там из земли торчали поломанные колонны и разгромленные дома. Место было в глубоком упадке, как успел заметить неизвестный.
-- Надеюсь, вы понимаете, что о моем появлении здесь никто не должен знать?
-- Разумеется, княжич.
-- Не нужно имен и званий. Я прибыл сюда не как княжич, а как брат Мракфуса.
-- Как будет угодно, - ответил часовой и свернул у разрушенной колонны.
Лишь теперь княжич увидел место, о котором ему столько рассказывали при дворе. Знаменитый затопленный город Локерен, разрушенный братством Мракфуса по приказанию народа Истнэда. Историю о падении школы магов Ровендаля рассказывал ему отец в детстве. Когда началась война ровендальцев и людей, первым пал Локерен, казавшийся самым неприступным из всех. Возвышавшийся над внутренним морем высокими берегами, он был оплотом ровендальцев все время. Город основали первые маги Ровендаля и они же довели его до упадка…
Но лишь теперь княжич смог оценить масштаб разрушений. Тогда, маги Мракфуса, применили настолько жуткое и древнее заклинание, что сами испугались своей работы. Сильнейший взрыв сотряс остров. Своды большинства храмов рухнули внутрь. Наблюдая с ближайшего берега, маги Мракфуса видели начавшуюся панику. Через десяток минут произошел еще один толчок, окончательно сломавший дамбу. Сотню лет она верой и правдой защищала жителей Локерена от океанских приливов. Двенадцатиметровая волна погубила все живое на острове. Тех, кто пережил этот ужас, расстреливали катапульты с берега. Это была кровавая жатва, выжить было невозможно…
Остров показывался из пучины лишь во время отливов. По всей видимости, осведомитель очень торопился, раз решил встретиться именно сейчас. Странным был и выбор места, ведь маги Мракфуса боятся острова, как огня, считая это место дважды проклятым. Некоторые поговаривают, что души убитых здесь магов Ровендаля до сих пор бродят среди опустевших развалин, когда Локерен всплывает на поверхность.
Часовой привел княжича к одному из домов и остановился у входа.
-- Дальше мне идти нельзя.
-- Это еще почему?
-- Таковы правила. Не я их устанавливал, не мне их нарушать.
Княжич хмыкнул что-то невнятное, после чего взял из рук стража фонарь и прошел внутрь. Запах сырости и плесени вперемешку со смрадом гниющих водорослей заставил его скривиться. Во тьме он не скрывал эмоции, шел медленно, смотрел под ноги. В какой-то момент он прошел сквозь мерцающую пелену. Вероятно, заклинание, служившее оповещением для своих и предостережением для непрошеных гостей.
Впереди горел тусклый свет. Княжич уже собирался отворить дверь, когда услышал голоса. Застыв в оцепенении, он решил послушать, о чем переговариваются маги.
-- Вы считаете это разумным? – спросил ровный голос, тоном напомнивший ему учителя рукопашного боя. – Развернуть ваш план сейчас, когда люди только вкусили свободу.
-- В этом-то и дело. Людям нельзя давать упиваться властью, иначе они будут делить ее между собой. А с нами не поделятся, - этот голос своим высокомерием напомнил лорда Старглэнда, бывшего не так давно почетным гостем на приеме князя. – Я не могу этого допустить, тем более сейчас, когда мое влияние над братством стало столь… безграничным. К тому же, я слишком долго ждал, откладывая его до лучших времен.
-- И каковы ваши действия, раз уж мы завели этот разговор? – спросил томный голос старика.
-- Всему свое время, мой старый друг. Мы ожидаем прихода главного действующего лица моего плана.
-- И кто же этот загадочный человек, - обнаружил себя еще один участник разговора. Жестокий голос выдавал в нем едва ли не полководца, усыпанного славой и блестящими заслугами. Княжич даже подумал, что слышал его раньше.
-- Будущий правитель первого государства, подчиняющегося нашей воле. Будущий князь Лирамир Синегорский.
Старик громко вздохнул, явно не одобряя выбор кандидатуры.
-- И вы считаете ему можно доверять? – спросил голос «учителя».
-- Если уж мы доверяем тебе, Фокс, то сможем довериться и пацану, - бросил «полководец», стараясь придать словам большую неприязнь, чем мог выразить внешне.
-- Что вы имеете в виду, Кельхан?
-- Все мы знаем, кем вы были до падения Центауроса…
-- И все мы знаем, кто помог вам предрешить исход этой осады, - парировал Фокс, прервав Кельхана на полуслове.
-- Магом Ровендаля, - пропустив реплику, продолжил «полководец», - переметнувшимся на нашу сторону, когда задница задымилась!
-- Разве вы присутствовали на совете в десятый день вильеца 1153 года, когда я пришел в лагерь братства Мракфусов у Зеленого моря? Насколько я помню, нет. Так что вы не вправе обсуждать мои действия и мотивы.
-- Фокс говорит правду, Кельхан. За два года до падения Центауроса он стал нашим агентом в городе, раскрыв множество его секретов, - добавил неторопливый голос старика.
-- Это сути не меняет…
-- Я заметил, что вас таких много, кто заботится о чистоте братства, - съязвил Фокс, но его оборвал жесткий и надменный голос «лорда».
-- Довольно препирательств, Фокс! Мы здесь собрались не для того, чтобы вспоминать обиды минувших лет. Ворошить прошлое никому не стоит, иначе оттуда поднимутся совершенно жуткие вещи.
-- Оооо да, особенно учитывая, где мы находимся, - напомнил всем старик.
«Больше медлить нельзя» - подумал княжич, оставил фонарь у входа и распахнул сырую дверь. Резкий свет ударил в глаза, отчего княжич невольно заслонил их рукой.
-- А вот и наш непунктуальный товарищ, - заключил голос «лорда», на проверку оказавшегося маджикайзером. Лирамир уже видел его однажды, когда проходил проверку Тьмой.
-- Извиняюсь за опоздание, в наше время так сложно найти сговорчивого лодочника. Никто не хотел ехать на проклятый остров в полночь.
-- Интересно, почему же? – ухмыльнулся маджикайзер, но ответ знал заранее, так что предложил парню сесть. За столом оставалось лишь одно место, справа от главы братства Мракфусов и княжич невольно поежился от предстоящей перспективы. – Не бойся, я тебя не съем. Смелей!
Когда княжич уселся, маджикайзер сложил руки на столе, сцепив их в замок, и окинул присутствующих взглядом.
-- Лирамир, позже я дам тебе время со всеми познакомиться, а пока предлагаю перейти к делу… Сколько тебе сейчас лет?
-- Пятнадцать, - ответил княжич с недоверием.
-- Пятнадцать! Какое прекрасное время, ты только начинаешь жить. Особенно это хорошо понимаешь, когда тебе почти сорок, а ты ничего не выполнил из задуманного. Жаль… - почти со скорбью в голове сказал маджикайзер и, сидевший напротив Кельхан, закивал головой. – А что ты сделаешь, когда станешь правителем страны?
-- Я не понимаю, к чему вы клоните, маджикайзер, - с еще большим недоверием отнесся Лирамир к этому вопросу.
-- Просто представь и расскажи. Это ведь не так трудно.
-- Наверное, поставил бы памятник отцу – он сделал многое для княжества. Не сомневаюсь, что сделает еще много всего.
-- А после?
-- Продолжил его дела. Он столько всего собирается сделать для своего народа.
-- Думаю, Сенислав может гордится таким сыном, как ты. Не так ли, господа? – Фокс и Кельхан кивнули. По всей видимости, они тоже не понимали, зачем маджикайзер завел этот разговор.
-- Думаю, да, гордится. А к чему такие странные вопросы?
-- Странные? Нет, вполне закономерные, - маджикайзер улыбнулся и сделал паузу. – Я собираюсь дать тебе власть над Синегорьем. Считаю, что ты сможешь управляться с княжеством не хуже отца, тем более, планы твои мне нравятся.
-- Вы? Дать мне власть? Что-то не верится…
-- Уж поверь мне на слово.
Лирамир заглянул в глаза маджикайзеру, проверяя его честность. А тот манерно придвинулся ближе, чтобы молодой парень увидел в них то, что искал. Небольшая пауза вновь повисла над столом. Стояла такая тишина, что присутствовавшие могли услышать переговоры стоящих у входа в дом стражей.
-- А что будет с моим отцом? – вдруг спросил княжич, стараясь взять маджикайзера на неожиданности, но он, видимо, готовился к этому, ответив с улыбкой на устах.
-- Мы отправим его в фамильный летний замок в устье Каменки, где он будет наблюдать за вашими успехами на посту правителя.
Лирамир отвел взгляд в сторону. Он больше не мог смотреть в эти холодные голубые глаза. Их холод заставлял чувствовать озноб по спине. Куда больше удовольствия доставило ему разглядывать лица присутствующих.
Фокс был достаточно молод, ему с трудом можно дать двадцать пять. Откинувшись назад, он чуть ли не дремал, лишь слухом находясь в этой комнате. Короткие темные волосы всегда держал торчком, отчего казался ощерившимся дикобразом. В цвет волосам был кафтан, украшенный красными и желтыми нитками, а грубый шарф, вероятно, из собачьей шерсти, небрежно лежавший на плечах, говорил о том, что Фокс пришел из холодных краев: Айронлэнд или Харгария.
Старик, имя которого Лирамир так и не знал, тоже дремал. Но в отличие от Фокса, по-настоящему, уснув вскоре после того, как маджикайзер перешел к делу. Лысый и безбородый, он казался ссохшимся урюком, кожа на лице и шее испещрялась морщинами вдоль и поперек. По всей видимости, он тоже являлся маджикайзером, но жизнь его клонилась к закату.
Кельхан точно был томмеландцем. Его выдавали точеные черты лица, коричневый цвет лица и густые черные волосы, собранные в конский хвост. Лирамир точно угадал и род занятий Кельхана. Томмеландец оделся по форме, будто только что вернулся с войны и завтра вновь отправиться убивать врагов. Зеленый мундир с желтым извивающимся на левом боку драконом непрозрачно намекал всем, на его принадлежность к братству.
-- Лирамир! – спокойным тоном окликнул княжича маджикайзер, тем самым заставив его вернуться из собственных размышлений.
-- Вы предлагаете мне предать отца, а такие вещи народом не прощаются. Тем более нашим, синегорским.
-- Народом? Тем самым, который верит в ложных богов и устраивает пляски и праздники по каждому поводу?
Лирамир с гневом посмотрел на маджикайзера, но тот лишь мило улыбнулся.
-- Вы что-то имеет против моего народа?
-- Честно говоря, я много чего имею против. И дело не только в твоем народе, мой дорогой княжич, - спокойствие главы братства Мракфусов стало бесить княжича, но маджикайзер внезапно переменил тему. – Я слышал, твой отец не справляется с саларами на Западе. Они отказываются вносить налоги в казну княжества, устраивая саботаж каждый год.
Лирамир в смятении не знал, что ответить на столь резкую смену разговора. Маджикайзер продолжал несгибаемым холодным тоном.
-- Скоро подходит время сбора годичной подати. Последний раз Сениславу пришлось лично приезжать в Аметистовую долину, чтобы подавлять восстание. Надеюсь, ты помнишь, мой дорогой друг.
-- Помню. Отцу стоило немалых трудов, чтобы заставить крестьян уплатить подать.
-- И этот год будет не легче, уж поверь моему жизненному опыту. А во время переговоров всякое может случиться. Салары – народ очень подлый и могут воспользоваться занятостью Сенислава…
Лирамир вскочил из-за стола, порываясь уйти.
-- Сядь! – спокойно и жестко отреагировал маджикайзер. – Я не договорил.
Княжич всеми мыслями бежал из этого жуткого места, но сила одного из четырех правителей братства пригвоздила его обратно к стулу. И тут уже ничего не поделаешь.
-- Как я говорил, салары – народ подлый, - продолжил маджикайзер, как ни в чем не бывало. – И способов умерщвления у них превеликое количество, я сам убедился на этом, когда путешествовал двадцать лет назад со своим войском к Локерену. Они не гнушаются даже ядом, хотя это и оружие женщин.
-- Перестаньте, прошу! - Лирамир почувствовал жуткую боль в висках, словно два железных доспеха расплющивали его голову. Фокс и Кельхан от ужаса вжались в сиденья, а старик проснулся с одичавшим взглядом.
-- И когда ваш отец будет предан смерти, салары отправятся в Соноку, за твоей головой. Они лучше знают, чем привлечь простых людей: отсутствие налогов, воинской повинности, все драгоценности аметистовой долины – простым людям. На чьей стороне окажутся простые крестьяне и горожане: на твоей или саларов?
Лирамир едва ли не бился головой об стол от невыносимой боли, но выдавить мог лишь жуткие стоны.
-- Мы, безусловно, придем на помощь, но слишком поздно. Нам останется лишь перебить остатки саларов и поставить своего наместника на этой земле. Синегорье потеряет лицо, памятники вашим богам будут разрушены, а дома сгорят в диком огне. Это ты хочешь для родного государства?!
-- ХВАТИТ!!!! – выкрик Лирамира потряс мрачные стены дома. Княжич рухнул на пол и задергался в судорогах.
-- Этого ты хочешь для своей страны? – вновь спокойно произнес маджикайзер, надменно глядя на корчившегося от боли парня.
-- Нет… не хочу… - выдавил княжич через некоторое время, справившись с мучениями. Опираясь на стул, он поднялся и испепеляющим взглядом посмотрел на маджикайзера. – Но и подчиняться я тебе не буду!
Маджикайзер улыбнулся, ставя под сомнение последнюю фразу княжича.
С трудом опираясь на стены, Лирамир пошел мимо стола. Его провожали четыре пары враждебных глаз, пока он не скрылся за дверью.
-- Вернуть его, маджикайзер? – спросил Кельхан, хотя голос его стал уже не такой громкий и уверенный. Показательная вправка мозгов подействовала и на томмеландца. Тот вспомнил, с кем находится в одной комнате и что он может, если разозлится.
-- Не стоит. Будем ждать, что он решит. Надеюсь, он будет умен и не расскажет о произошедшем отцу.
-- Разве для вас это проблема? – уточнил старик, все таким же томным голосом.
-- Нет, конечно, мой старый друг. На все есть свои причины, вскоре вы их поймете.
Маджикайзер улыбнулся и оставил гостей, проследовав к выходу. Фокс, Кельхан и старик долго, молча, переглядывались, так и не поняв, что сейчас происходило.

PS .. дублирую со своей темки, прошу ногами не пинать :)

[Артём Фролов]

Igor, неплохо.
Немного тяжело читать из-за необычного писательского стиля, но это мелочь, тем более что ваша манера письма создаёт нужную атмосферу.
Пока читал только первую часть, за вторую только-только принялся, но надеюсь, что и дальше не разочарует.)

[Nikanor]

В детстве очень любил страшные истории. И рассказывали их мы с ровесниками, помню, часто: будь то ночью возле костра или просто днем. Все равно страшно было... Вот и пришло в голову

Скрытый текст - нечто:

– Присаживайтесь, детишки. Расскажу я вам сказку. Эх… Ешки-матрешки! Конечно, как вы и любите, Андрюша, страшную. На ночь, так сказать, чтобы спалось хорошо, хе-хе. Мне-то уже не спится так, как вам… В мои-то семьдесят с хвостиком… Ну да ладно. Начну…

Не так давно это было. Ехала по дороге машина, быстро ехала… Что, Сережа? Нет, легковушка обычная. «Москвич». Так вот. Ехала она быстро, а в ней ехал пьяный вдрызг водитель. Виталием его звали. Нельзя вот ездить пьяным, а он ехал. Водка забила голову, так он и гнал что дурной. Проехал он деревушку какую-то, вот тогда все и случилось. Ночь это была, вот он и не увидел тех, кто на дороге был. А были там дети. Четверо: трое мальчиков и девочка. Ага, как и вас. Хе-хе… Не заметил их водитель – и на всей скорости в них врезался. Насмерть всех, ага. Так и не увидел их, только ощутил, что машину тряхнуло и в сторону повело. И мало что пьяный был. Понял, что что-то не так. Остановил машину на обочине и вышел.

Увидел он возле дороги четыре окровавленных тела. И через пьяный дух все-таки понял, что сделал что-то страшное – людей жизни лишил. И так ему страшно стало, что не знал, где себе места найти. По уму-то ему в милицию нужно сразу сдаваться, но кому в тюрьме сидеть хочется? Вот пьяный разум ему и подсказал, что сделать. Вытащил он из багажника саперную лопатку, которую с собой всегда возил – а вдруг, пригодится? Вот и пригодилась. Ага, Сашуня, это такая военная лопата. Окопы чтобы рыть. Ну, и мины выкапывать тоже. Не зря ж саперной называется… Эх… Так вот, взял он эту лопатку, стащил детишек сбитых в кювет – и присыпал землей. Чтоб, значится, никто с дороги их не увидел. Еще и сверху травы накидал, чтоб не заметно было, что холм-то новый. Нехорошо поступил, да…

В общем, приехал он домой и лег спать на диване, чтоб жену не будить – водка сделала свое дело. Никто в доме и не услышал, как он пришел: ни жена, ни дети. А утром рано он проснулся, чтобы воды попить – нехорошо ему было после выпитого. Да, поэтому, Сережа, пить нехорошо. Вон Настенька тоже со мной соглашается. Так вот, на чем я остановился? Ага… Как-то смутно он все помнил, что произошло ночью. Решил, что все приснилось ему. Выглянул на улицу – а там машина его стоит. А на капоте – ешки-матрешки! – красные следы от крови. Тут понял Виталий, что не приснилось ему ничего, и он на самом деле сбил детей и похоронил их там же, возле дороги. Совесть у него проснулась. Но все-таки никак ему не хотелось в тюрьму. Да и кто их найдет, этих детей? Вот он и решил никому ничего не рассказывать, а сбегал на кухню – куда и немощь после пьянки делась – схватил тряпку и отмыл машину от уже присохшей крови.

После этого случая он, конечно, ходил весь будто побитый. Жена все спрашивала, что с ним, но он все сваливал на проблемы на работе. Виталий каждый день искал по газетам объявления о пропавших детях, но ничего не находил. И вот где-то через месяц тот случай на дороге стал потихоньку забываться. Ешки-матрешки! Ну как забываться? Начал тускнеть в памяти. Забудешь такое …

Так вот, начал Виталий снова вести более-менее спокойную жизнь. Неделю где-то все нормально было, пока не стали ему сны страшные сниться. А приходили к нему в снах те дети, которых он сбил: три мальчика и девочка. И не такими, как при жизни он их видел, а уже подпорченные – месяц же пролежали в земле. Во сне они просто стояли на той же дороге, где были сбиты, и смотрели на него, ничего не говоря. Просто молча стояли – и смотрели. И, что странно, не успел-то тогда Виталий разглядеть лиц детей. Но во снах он их явно видел.

Снова он стал сам не свой. Замкнулся в себе, ни с кем не разговаривал, на вопросы жены о самочувствии хмыкал что-то в ответ – и все. Ешки-матрешки, я б тоже себя так вел, наверное. Почему они снились, Сережа? Слушай дальше.

Виталий стал мало спать – боялся снов. Ведь каждую ночь он видел все тех же трех мальчиков и девочку. Стояли и смотрели, стояли и смотрели… И даже если он днем засыпал, то все так же видел убитых детей. На работе начались проблемы из-за того, что каждый день чуть ли не носом клевал. Дома тоже не все было спокойно: жена не понимала, что творится с ним, дети сторонились.

Виталию казалось, что он уже даже наяву видит ту дорогу и тех детей. Он боялся, что сходит с ума. Да, наверное, так оно и было. Ешки-матрешки, не спать-то столько! Конечно, крыша поедет. Не, Настенька, никуда крыша с его дома не делась. Фигура речи такая, хех…

Сны повторялись с завидной постоянностью. Дорога, дети… Дорога, дети… И так всю ночь. Только он закрывал глаза, как перед ним возникала эта картина, не меняясь. Хотя нет, кое-что в ней было другое: дети становились все страшнее со временем. Все-таки все дольше и дольше они лежали в земле. Виталий уже хотел поехать откопать их и признаться во всем милиции, но не запомнил он, по какой дороге ехал – сильно пьяный тогда был. Ездил он на своей машине по окрестным деревням, но ничего похожего на дорогу, которую видел во сне, не нашел.

Вот так он и видел эту почти что неизменную картину, пока не уснул за телевизором как-то. И увидел уже не дорогу… Нет, дети остались. Но стояли они уже не на дороге. Нет… Они стояли на пороге его дома и через открытую дверь смотрели на него.

Виталий проснулся в холодном поту и рванул к двери. Она была закрыта. Виталий с ужасом посмотрел в глазок – на пороге никого не было. Он приоткрыл дверь, но и так никого не увидел. Но тревога и ужас не хотели уходить из его сердца. Как раз занимался рассвет, он схватил ключи от машины и выбежал на улицу. Сел в машину и поехал искать то место, где сбил детей.

Колесил он долго, очень долго. И уехал он от дома намного дальше, чем отъезжал во время предыдущих своих поисков. Облазил многие обочины. А дождь как раз накануне был, так что Виталий вывозился в грязи, что твой поросенок, хе. И вот в какой-то деревне он остановился, чтобы купить воды в ларьке – и увидел на столбе объявление. Разыскивались пропавшие дети: три мальчика и девочка, три брата и сестра. Виталий сорвался с места и поехал по адресу, который был указан в объявлении. Зачем, Андрюша? Не знаю, зачем. Может, хотел покаяться. Не знаю. Никто не открыл по тому адресу и Виталий, решив приехать назавтра сюда, вернулся домой.

Было уже поздно – около полуночи, – когда он вернулся домой. В окнах не горел свет и Виталий решил, что все уже спят. Он разделся и зашел в спальню. Тихонько, чтобы не разбудить жену, лег рядом и закрыл глаза. Но что-то не давало ему уснуть. Что-то было не так. И тут Виталий понял, что. Дыхание! Он не слышал дыхания жены, а она всегда посапывала во сне!

Виталий вскочил с кровати, метнулся к выключателю и нажал на него. И не смог даже закричать, а только захрипел: его жена лежала бездыханная с окровавленной головой, а тело ее было присыпано землей. Виталий понял, что слышал запах земли, но свалил все на грязь, в которой извозился в поисках могилы, устроенной им для сбитых детей.

В ужасе он побежал в комнату детей и, распахнув дверь, сразу же включил свет. И тут уже он закричал: покореженные тела детей лежали в кроватях, так же присыпанные землей, как и тело жены. Виталий не мог поверить своим глазам. Он ущипнул себя – но – ешки-матрешки! – это был не сон.

В панике он побежал в прихожую, чтобы позвонить в милицию. Холодок пробежал по ногам. Виталий посмотрел в сторону входной двери…

На пороге стояли сбитые дети. Стояли и смотрели… Стояли и смотрели…

***

Игорь ступил на кладбище. Он никогда не любил такие места: подавляющая атмосфера, подавляющие эмоции, подавляющее настроение. Но все равно нужно было прийти – проведать умерших родственников, приглядеть за могилами. И так нечасто в деревню выбирался, так хоть пару раз за год почтить память нужно.

Могилы бабушки с дедушкой находились в дальнем конце кладбища. Из каких соображений их там похоронили – не понятно. Ведь умерли они не так давно…

Проходя по дорожке, Игорь рассматривал надгробия. Большие и маленькие, старые покосившиеся деревянные кресты и новенькие блестящие на солнце памятники – последний почет людям, которые некогда жили. Где-то на середине пути его заинтересовали четыре маленьких памятника, которые стояли за одной оградкой. Он подошел поближе. На могилках стояли цветы, земля взрыхлена, вокруг обсыпано песком. Видно, что за ними приглядывали, не в пример тому, как это делал сам Игорь. Ему стало стыдно.

– Доброго дня вам. – Игорь обернулся. Возле соседней могилки стоял старик, волосы и борода полностью седые, лицо покрыто морщинами.

– Здравствуйте, – выдавил Игорь – слишком неожиданно появился старик.

– К родственникам пришли? – кивнул головой старик на четыре могилки, возле которых стоял Игорь.

– А, – парень перевел взгляд, куда указывал старик. – Нет. Мои бабушка с дедушкой дальше. А здесь… Просто стало интересно – не видел такого еще. Маленькие памятники, маленькие могилки…

– Да… – Старик подошел поближе и оперся на лопату, которую держал в руках. – Нечасто вы заглядываете к нам. Дальше, – он махнул рукой куда-то вглубь кладбища, – там могилки неухоженные совсем стоят. – И будто что-то объясняя. – Смотритель я кладбища этого. На добровольных началах.

– Извините, – Игорь покраснел.

– Да чего уж там. – Старик вздохнул. – А здесь, – он снова кивнул на четыре могилки, – лежат дети. Четверо. Три мальчика и девочка, три брата и сестра. Андрей, Сергей, Александр и Анастасия Березовы. Год назад ночью, когда они домой возвращались с огорода, их машина сбила. А потом и закопали их на обочине. Только через три месяца тела нашли. Страшно… – И, вздохнув, добавил: – Ешки-матрешки…

[Loki_2008]

Nikanor, мне понравилось начало... и не понравилось дальше. Хорошо, атмосферно... а потом пошли эдакие книжно-заумные слова и оборотики. навроде

Замкнулся в себе, ни с кем не разговаривал

Виталий стал мало спать – боялся снов. Ведь каждую ночь он видел все тех же трех мальчиков и девочку.

И не к стилю, и не к персонажу. неестественно выглядят. Ведь наоборот, он говорит подчёркнуто просторечным говорком.