Классическая литература

[Val]

Есть такие автора-фантасты, которых читают даже люди при одном слове ФАНТАСТИКА начинают просто плеваться, да и мы часто не воспринимаем их как фантастов. Как пример подобного хочу привести Булгакова. "Мастер и Маргарита", "Собачье сердце", "Иван Васильевич меняет профессию", что это, если не фантастика в одном из ее проявлений. Это лишь один из подобных авторов, но я уверен вы знаете и многих других.

[Астра]

Вспомните, хотя бы Шекспира с Гамлетом, а Алексей Толстой?

[Robin Pack]

Ну, Гамлет как-то фантастикой не назвал бы, а вот "Сон в Летнюю Ночь" - это пожалуй да

[Астра]

Но мистика (хоть какая) в нем все-таки присутствует. А вот "Сон..." - это верно.

[Folko Brendibek]

Antony Burgess "A Clockwork Orange" (Энтони Бёрджесс "Заводной апельсин")

«Заводной апельсин» (1962) — роман Энтони Берд-жесса (1917—1993), принесший автору мировую известность. Это — одна из самых захватывающих антиутопий XX века, в которой террор подростковых банд сталкивается со всесокрушающей мощью государственной машины.
Для юного головореза Алекса уничтожение легче, понятнее и приятнее созидания. Он безоглядно творит Зло, не думая о неизбежности возмездия. Но возмездие настигает его и заставляет задуматься о личной ответственности за свою и чужую жизнь.
Сам же Берджесс был категоричен: «насилие, совершаемое индивидом, предпочтительнее насилия, совершаемого государством».

Отличное произведение. Одно из Моих Любимых. Как оно вам?
Кто ещё не читал? Можете скачать.(в архиве произведение в двух различных переводах)
Но сразу отмечу произведение не для всех. Лицам не достигшим Совершеннолетия читать не рекомендуется!

http://85.17.64.81/dl/d06ba709d9f1c3...k%20Orange.rar

[Iron Man]

Я читал книгу, но не всю. Не люблю я такие произведения: крайне уж оно мрачное. Оставило самые негативные эмоции во мне.
Хотя там есть над чем подумать. Я думаю так: читать безусловно стоит, но знайте, что содержимое оставит в вас долю негативных мыслей.

[Лаик]

Как вам такая фантастика? Удивилась, когда прочитала!

Евгений Баратынский
Последняя смерть

Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте понятья своего,
А между тем, как волны, на него,
Одни других мятежней, своенравней,
Видения бегут со всех сторон,
Как будто бы своей отчизны давней
Стихийному смятенью отдан он;
Но иногда, мечтой воспламененный,
Он видит свет, другим не откровенный.

Созданье ли болезненной мечты,
Иль дерзкого ума соображенье,
Во глубине полночной темноты
Представшее очам моим виденье?
Не ведаю; но предо мной тогда
Раскрылися грядущие года;
События вставали, развивались,
Волнуяся подобно облакам,
И полными эпохами являлись
От времени до времени очам,
И наконец я видел без покрова
Последнюю судьбу всего живого.

Сначала мир явил мне дивный сад;
Везде искусств, обилия приметы;
Близ веси весь и подле града град,
Везде дворцы, театры, водометы,
Везде народ, и хитрый свой закон
Стихии все признать заставил он.
Уж он морей мятежные пучины
На островах искусственных селил,
Уж рассекал небесные равнины
По прихоти им вымышленных крил;
Всё на земле движением дышало,
Всё на земле как будто ликовало.

Исчезнули бесплодные года,
Оратаи по воле призывали
Ветра, дожди, жары и холода,
И верною сторицей воздавали
Посевы им, и хищный зверь исчез
Во тьме лесов, и в высоте небес,
И в бездне вод, сраженный человеком,
И царствовал повсюду светлый мир.
Вот, мыслил я, прельщенный дивным веком,
Вот разума великолепный пир!
Врагам его и в стыд и в поученье,
Вот до чего достигло просвещенье!

Прошли века. Яснеть очам моим
Видение другое начинало:
Что человек? что вновь открыто им?
Я гордо мнил, и что же мне предстало?
Наставшую эпоху я с трудом
Постигнуть мог смутившимся умом.
Глаза мои людей не узнавали;
Привыкшие к обилью дольных благ,
На всё они спокойные взирали,
Что суеты рождало в их отцах,
Что мысли их, что страсти их, бывало,
Влечением всесильным увлекало.

Желания земные позабыв,
Чуждаяся их грубого влеченья,
Душевных снов, высоких снов призыв
Им заменил другие побужденья,
И в полное владение свое
Фантазия взяла их бытие,
И умственной природе уступила
Телесная природа между них:
Их в эмпирей и в хаос уносила
Живая мысль на крылиях своих;
Но по земле с трудом они ступали,
И браки их бесплодны пребывали.

Прошли века, и тут моим очам
Открылася ужасная картина:
Ходила смерть по суше, по водам,
Свершалася живущего судьбина.
Где люди? где? Скрывалися в гробах!
Как древние столпы на рубежах,
Последние семейства истлевали;
В развалинах стояли города,
По пажитям заглохнувшим блуждали
Без пастырей безумные стада;
С людьми для них исчезло пропитанье;
Мне слышалось их гладное блеянье.

И тишина глубокая вослед
Торжественно повсюду воцарилась,
И в дикую порфиру древних лет
Державная природа облачилась.
Величествен и грустен был позор
Пустынных вод, лесов, долин и гор.
По-прежнему животворя природу,
На небосклон светило дня взошло,
Но на земле ничто его восходу
Произнести привета не могло.
Один туман над ней, синея, вился
И жертвою чистительной дымился.

[Val'kiriya]

Короче говоря, живем мы с вами в эпоху, предшествующую концу человечества, не думаем о "мирском", уходим в свои фантазии (на форуме МФ сидим, например), а с последствиями не считаемся.

Интересная работа с точки зрения стиля. Что-то очень старое, глобальное. Тяжеловато, на мой вкус. Но для современной поэзии достаточно необычно. Последнее время редко встречаю стихи, в которых присутствуют и форма и неглупое содержание.

[Лаик]

Это не современная поэзия, это поэзия XIX века. Баратынский - современник Пушкина. Но ему не повезло - не пользуется он всероссийской популярностью.
Тем стихотворение и запомнилось, что "попахивает" Гербертом Уэлсом.

[Val'kiriya]

Сообщение от Лаик

Это не современная поэзия, это поэзия XIX века. Баратынский - современник Пушкина. Но ему не повезло - не пользуется он всероссийской популярностью.

Ну тогда понятно. Я плохо знаю поэзию прошлых веков (едва-едва по школьной программе), предпочитаю все новое. Но стих странноват и для того времени. Если я не ошибаюсь, современники Пушкина мало интересовались будущим человечества, предпочитая искать истины в прошлом и описывать настоящее. Очень похоже на какое-то современное подражание. :Yes:

[Джим Ди Гриз]

****

Mary W. Shelley

FRANKENSTEIN, OR THE MODERN PROMETHEUS, 1818

Франкенштейн, или Современный Прометей

****

Как вы могли забыть это легендарное произведение...

****

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К ИЗДАНИЮ 1831 ГОДА

Издатели "Образцовых романов", включив "Франкенштейна" в свою серию, высказали пожелание, чтобы я изложила для них историю создания этой повести. Я согласилась тем более охотно, что это позволит мне ответить на вопрос, который так часто мне задают: как могла я, в тогдашнем своем юном возрасте, выбрать и развить столь жуткую тему? Я, правда, очень не люблю привлекать к себе внимание в печати; но поскольку мой рассказ будет всего лишь приложением к ранее опубликованному произведению и ограничится темами, касающимися только моего авторства, я едва ли могу обвинять себя в навязчивости.
Нет ничего удивительного в том, что я, дочь родителей, Занимающих видное место в литературе, очень рано начала помышлять о сочинительстве. Я марала бумагу еще в детские годы, и любимым моим развлечением было "писать разные истории". Но была у меня и еще льшая радость: возведение воздушных замков - грезы наяву, - когда я отдавалась течению мыслей, из которых сплетались воображаемые события. Эти грезы были фантастичнее и чудеснее [28] моих писаний. В этих последних я рабски подражала другим - стремилась делать все, как у других, но не то, что подсказывало мое собственное воображение. Написанное предназначалось, во всяком случае, для одного читателя - подруги моего детства; а мои грезы принадлежали мне одной; я ни с кем не делилась ими; они были моим прибежищем в минуты огорчений, моей главной радостью в часы досуга.
Детство я большей частью провела в сельской местности и долго жила в Шотландии. Иногда я посещала более живописные части страны, но обычно жила на унылых и нелюдимых северных берегах Тэй, вблизи Данди. Сейчас, вспоминаяо них, я назвала их унылыми ц нелюдимыми; но тогда они не казались мне такими. Там было орлиное гнездо свободы, где ничто не мешало мне общаться с созданиями моего воображения. В ту пору я писала, но это были весьма прозаические вещи. Истинные мои произведения, где вольно взлетала моя фантазия, рождались под деревьями нашего сада или на крутых голых склонах соседних гор.
В героини моих повестей я никогда не избирала самое себя. Моя жизнь казалась мне чересчур обыденной. Я не мыслила себе, что на мою долю когда-либо выпадут романтические страдания и необыкновенные приключения; но я не замыкалась в границах собственной личности и населяла каждый час дня созданиями, которые в моем тогдашнем возрасте были мне куда интереснее моего собственного бытия.
Впоследствии моя жизнь заполнилась заботами и место вымысла заняла действительность. Однако мой муж с самого начала очень желал, чтобы я оказалась достойной дочерью своих родителей и вписала свое имя на страницы литературной славы. Он постоянно побуждал меня искать литературной известности, да и сама я в ту пору желала ее, хотя потом она стала мне совершенно безразлична. Он желал, чтобы я писала, не столько потому, что считал меня способной написать что-либо заслуживающее внимания, но чтобы са[29] мому судить, обещаю ли я что-либо в будущем. Но я ничего не предпринимала. Переезды и семейные заботы заполняли все мое время; литературные занятия сводились для меня к чтению и к драгоценному для меня общению с его несравненно более развитым умом.
Летом 1816 года мы приехали в Швейцарию и оказались соседями лорда Байрона. Вначале мы проводили чудесные часы на озере или его берегах; лорд Байрон, в то время сочинявший 3-ю песнь "Чайльд Гарольда", был единственным, кто поверял свои мысли бумаге. Представая затем перед нами в светлом и гармоническом облачении поэзии, они, казалось, сообщали нечто божественное красотам земли и неба, которыми мы вместе с ним любовались.
Но лето оказалось дождливым и ненастным; непрестанный дождь часто по целым дням не давал нам выйти. В руки к нам попало несколько томов рассказов о привидениях в переводе с немецкого на французский. Там была "Повесть о неверном возлюбленном", где герой, думая обнять невесту, с которой только что обручился, оказывается в объятиях бледного призрака той, которую когда-то покинул. Была там и повесть о грешном родоначальнике семьи, который был осужден обрекать на смерть своим поцелуем всех младших сыновей своего несчастного рода, едва они выходили из детского возраста. В полночь, при неверном свете луны, исполинская призрачная фигура, закованная в доспехи, подобно призраку в "Гамлете", но с поднятым забралом, медленно проходила по мрачной аллее парка. Сперва она исчезала в тени замковых стен; но вскоре скрипели ворота, слышались шаги, дверь спальни отворялась, и призрак приближался к ложу цветущих юношей, погруженных в сладкий сон. С невыразимой скорбью на лице он наклонялся, чтобы запечатлеть поцелуй на челе юношей, которые с того дня увядали, точно цветы, сорванные со стебля. [30]
С тех пор я не перечитывала этих рассказов, но они так свежи в моей памяти, точно я прочла их вчера.
"Пусть каждый из нас сочинит страшную повесть", - сказал лорд Байрон, и это предложение было принято. Нас было четверо. Лорд Байрон начал повесть, отрывок из которой опубликовал в приложении к своей поэме "Мазепа". Шелли, которому лучше удавалось воплощать свои мысли и чувства в образах и звуках самых мелодичных стихов, какие существуют на нашем языке, чем сочинять фабулу рассказа, начал писать нечто, основанное на воспоминаниях своей первой юности. Бедняга Полидори придумал жуткую даму, у которой вместо головы был череп - в наказание за то, что она подглядывала в замочную скважину; не помню уж, что она хотела увидеть, но наверное нечто неподобающее; расправившись с ней, таким образом, хуже, чем поступили с пресловутым Томом из Ковентри, он не знал, что делать с нею дальше, и вынужден был отправить ее в семейный склеп Капулетти - единственное подходящее для нее место.
Оба прославленных поэта, наскучив прозой, тоже скоро отказались от замысла, столь явно им чуждого.
А я решила сочинить повесть и потягаться с теми рассказами, которые подсказали нам нашу затею. Такую повесть, которая обращалась бы к нашим тайным страхам и вызывала нервную дрожь; такую, чтобы читатель боялся оглянуться назад; чтобы у него стыла кровь в жилах и громко стучало сердце. Если мне это не удастся, мой страшный рассказ не будет заслуживать своего названия. Я старалась что-то придумать, но тщетно. Я ощущала то полнейшее бессилие - худшую муку сочинителей, - когда усердно призываешь музу, а в
ответ не слшишь ни звука. "Ну как, придумала?" - спрашивали меня каждое утро, и каждое утро, как ни обидно, я должна была отвечать отрицательно.
"Все имеет начало", говоря словами Санчо; но это начало, в свою очередь, к чему-то восходит. Индийцы считают, [31] что мир держится на слоне, но слона они ставят на черепаху. Надо смиренно сознаться, что сочинители не создают своих творений из ничего, а всего лишь из хаоса; им нужен прежде всего материал; они могут придать форму бесформенному, но не могут рождать самую сущность. Все изобретения и открытия, не исключая открытий поэтических, постоянно напоминают нам о Колумбе и его яйце. Творчество состоит в способности почувствовать возможности темы и в умении
сформулировать вызванные ею мысли.
Лорд Байрон и Шелли часто и подолгу беседовали, а я была их прилежным, но почти безмолвным слушателем. Однажды они обсуждали различные философские вопросы, в том числе секрет зарождения жизни и возможность когда-нибудь открыть чего и воспроизвести. Они говорили об опытах доктора Дарвина (я не имею здесь в виду того, что доктор действительно сделал, или уверяет, что сделал, но то, что об этом тогда говорилось, ибо только это относится к моей теме); он будто бы хранил в пробирке кусок вермишели, пока тот каким-то образом не обрел способности двигаться. Решили, что оживление материи пойдет иным путем. Быть может, удастся оживить труп; явление гальванизма, казалось,
позволяло на это надеяться; быть может, ученые научатся создавать отдельные
органы, соединять их и вдыхать в них жизнь.
Пока они беседовали, подошла ночь; было уже за полночь, когда мы отправились на покой. Положив голову на подушки, я не заснула, но и не просто задумалась. Воображение властно завладело мной, наделяя являвшиеся мне картины яркостью, какой не обладают обычные сны. Глаза мои были закрыты, но я каким-то внутренним взором необычайно ясно увидела бледного адепта тайных наук, склонившегося над созданным им существом. Я увидела, как это отвратительное существо сперва лежало недвижно, а потом, повинуясь некоей силе, подало признаки жизни и неуклюже [32] задвигалось. Такое зрелище страшно; ибо что может быть ужаснее человеческих попыток подражать
несравненным творениям создателя? Мастер ужасается собственного успеха и в страхе бежит от своего создания. Он надеется, что зароненная им слабая искра жизни угаснет, если ее предоставить самой себе; что существо, оживленное лишь наполовину, снова станет мертвой материей; он засыпает в надежде, что могила навеки поглотит мимолетно оживший отвратительный труп, который он счел за вновь рожденного человека. Он спит, но что-то будит его; он открывает глаза и видит, что чудовище раздвигает занавеси у его изголовья, глядя на него желтыми, водянистыми, но осмысленными глазами.
Тут я сама в ужасе открыла глаза. Я так была захвачена своим видением, что вся дрожала и хотела вместо жуткого создания своей фантазии поскорее увидеть окружающую реальность. Я вижу ее как сейчас: комнату, темный паркет, закрытые ставни, за которыми, мне помнится, все же угадывались зеркальное озеро и высокие белые Альпы. Я не сразу прогнала ужасное наваждение; оно еще длилось. И я заставила себя думать о другом. Я обратилась мыслями к моему страшному рассказу - к злополучному рассказу, который так долго не получался!
О, если 6 я могла сочинить его так, чтобы заставить и читателя пережить тот же страх, какой пережила я в ту ночь!
И тут меня озарила мысль, быстрая как свет и столь же радостная: "Придумала! То, что напугало меня, напугает и других; достаточно описать призрак, явившийся ночью к моей постели".
Наутро я объявила, что сочинила рассказ. В тот же день я начала его словами: "Это было ненастной ноябрьской ночью", а затем записала свой ужасный сон наяву.
Сперва я думала уместить его на нескольких страницах; но Шелли убедил меня развить идею подробнее. Я не обя[33] зана моему мужу ни одним эпизодом, пожалуй, даже ни одной мыслью этой повести, и все же, если б не его уговоры, она не увидела бы света в своей нынешней форме. Сказанное не относится к предисловию. Насколько я помню, оно было целиком написано им.
И вот я снова посылаю в мир мое уродливое детище. Я питаю к нему нежность, ибо оно родилось в счастливые дни, когда смерть и горе были для меня лишь словами, не находившими отклика в сердце. Отдельные страницы напоминают о прогулках, поездках, беседах, когда я была не одна и когда моим спутником был человек, которого в этом мире я больше не увижу.
Это, впрочем, касается меня одной; читателям нет дела до моих
воспоминаний.

[Iahel]

Ну почему забыли... Прекрасно помню. Но меня не впечатлило. Кончено, первооткрываетль и все такое, но эти сопли и слюни... Я за него в ответе! Это я во всем виноват! - и другие не менее пафосные высказывания... :Suspicious: Короче, не люблю романтизм...:Laughter:

[Veronika]

А вот интересно, читают на форуме таких классиков, как Джордж Макдональд ("Фантастес", "Лилит"), Хоуп Миррлиз ("Луд-Туманный"), Эдвард Дансейни, Уильям Моррис? Или, более близких по времени Теренса Уайта, Мервина Пика?

[конкистадор]

не читаю.
вот У.Теккерея люблю,Свифта,Дефо,Сабатини,В.Скотта,А.Дюма,Диккенс а,Стендаля,Гюго,Бальзака...

[Лисичка]

Классика она и в африке классика.... Всегда и везде во все времена. Вспомню наших русских писателей: Булгаков, Лермонтов, Гоголь (это те основные, произведения которых нравятся более всего)..

[Veronika]

конкистадор, жаль, что не читаете. Это же классика фэнтези!
А классику-нефантастику (Диккенса, Теккерея и остальных) все читали. Это само собой разумеется.

[zumer]

На ум сразу же приходят Булгаков и Алексей Толстой. Я бы назвал еще Гоголя, но с некоторой оговоркой, в его произведениях есть всего лишь элементы фантастического, но думаю этого достаточно.

[Софи]

Из классики больше всего люблю Лермонтова. Его произведения наполнены силой эмоций, местами жесткие, но объективные.

[Refisul]

Что-то вспомнлось произведение Стокера Б. "Дракула" можно ли отнести к этой теме не знаю. Но тоже более чем достоиное произведение.

[майк]

Эрих Мария Ремарк. Прочитал два совершенно потрясающих романа "Три товарища" и "Триумфальная арка". В первом прекрасно описана Германия накануне прихода к власти фашистов и блестяще даны портреты немцев того периода. Во втором не менее интересно описан Париж накануне вторжения немцев во Францию, быт и нравы парижан и эмигрантов. Герои Ремарка интересны, разнообразны и привлекают или отталкивают в зависимости от отношения к ним.