Форум «Мир фантастики» — фэнтези, фантастика, конкурсы рассказов

Вернуться   Форум «Мир фантастики» — фэнтези, фантастика, конкурсы рассказов > Общие темы > Творчество

Творчество Здесь вы можете выложить своё творчество: рассказы, стихи, рисунки; проводятся творческие конкурсы.
Подразделы: Конкурсы Художникам Архив

Ответ
 
Опции темы
  #1  
Старый 14.09.2012, 13:17
Аватар для Sera
Принцесса Мира Фантастики
 
Регистрация: 30.01.2010
Сообщений: 2,236
Репутация: 2580 [+/-]
Отправить Skype™ сообщение для Sera
Свои произведения: кто готов дать почитать и выслушать критику?

Тема для публикации и оценки произведений посетителей форума.

Авторам.

1. Текст произведения необходимо скрывать тэгом спойлер
[spoiler="<Текст>"]<То, что вы хотите убрать под спойлер>[/spoiler] Тэг также есть в расширенном режиме редактирования сообщения.
2. Текст рекомендуется прочитать и проверить на наличие ошибок, например в Ворде. В противном случае, вместо оценки произведения вы увидите оценку собственной неграмотности.
3. Имеет смысл сначала прочитать хоть что-то о том как надо и, соответственно, не надо писать (например что-то отсюда). Если вы будете допускать типовые ошибки, то получите типовой ответ, причем нелицеприятный. :)
4. Если для понимания вашего произведения нужна дополнительная информация (произведение по конкретному миру, фанфик, ночной кошмар и т.д.) приведите ее перед спойлером. Не стоит ожидать что читатели хорошо знают описываемый вами мир.
5. Крупные произведения рекомендуется вкладывать небольшими кусками раз в день-два.
Скрытый текст - О трудном выборе критика:
Вариантов, собственно, у критика несколько:
1. Написать: "в топку".
Плюсы: Минимальные затраты, как в плане времени, так и в плане эмоций.
Минусы: Вы не поверите. Вы скажете: "Дурак", - и останетесь при своём, потому что людям свойственно не доверять незнакомцам на слово.
Вердикт: Этот вариант отметаем.
2. Начать разбирать подробно, построчно, тыкая пальцем в каждую нелепость и ошибку.
Плюсы: В итоге всё равно будет "в топку", но, всё-таки, вывод будет подтверждён множеством примеров.
Минусы: Вы всё равно захотите сказать "Дурак", и если даже так не скажете, то подумаете наверняка, а критик, который потерял уйму времени, увидев, как автор огрызается и пытается обелить своё произведение всеми силами, понимает, что время потрачено зря и благодарности ждать не надо. Почему? Да потому что вы ни за что не поверите в то, что ваше произведение не стоит того, чтобы его читали. Честное слово, чем лучше люди пишут, тем предвзятее они относятся к своим текстам, но обычно те, кто через слово допускают грамматические ошибки и вообще не задумываются над качеством написанного, уверены, что и так сойдёт. Хотя, конечно, не спорят с тем, что немного подправить не мешает.
Вердикт: Пока человек сам не поймёт, что он пишет плохо, никто его в этом не убедит, потому этот вариант тоже не приемлем.
3. Начать искать в тексте то, что можно похвалить, параллельно чуть-чуть - очень мягко и деликатно - пожурить.
Плюсы: Автор доволен. Его хвалят. К "журению" относится снисходительно, поскольку тон критика не категричный, а, скорее, просительный.
Минусы: Автор понимает, что он - уже готовый писатель, Боже мой! Первое же выложенное произведение - и такой успех! Он, вместо того, чтобы выучить русский язык на уровне школьной программы и обратиться к учебникам писательского мастерства, продолжает строчить унылые опусы в невероятном количестве, тратя своё время, которое можно было бы пустить на что-то полезное. Когда, наконец, придёт понимание, будет поздно: время упущено, прогресса никакого, а тексты-то были - отстой, что ж никто не сказал сразу? Ах, лицемеры...
(С) Винкельрид



Критикам.
1. Допускается только оценка произведений. Переход на личности считается флеймом со всеми вытекающими.
2. В отзыве необходимо указать что именно понравилось или не понравилось. Если есть только ощущение то его рекомендуется доносить посредством публичных или личных сообщений.
3. Выделения отдельных фраз и вывода "Чушь" недостаточно. Надо дать хотя бы краткие комментарии, описывающие преступления автора против русского языка и логики.
4. Отмазки "надоело" не работают ;).


Напоминаю, размещение чужих произведений без разрешения автора называется плагиатом и карается баном.
(Jur)

Напоминаю, что флуд запрещен правилами. Сказать свое "спасибо" критикам можно через репутацию. Так же настоятельно не рекомендуется ввязываться в споры.
И помните, что тут все на равных - никто не обязан вас критиковать и оценивать. Попробуйте для начала сами сделать то же.
Aster


__________________
Я согласна бежать по ступенькам, как спринтер в аду -
До последней площадки, последней точки в рассказе,
Сигарета на старте... У финиша ждут. Я иду
Поперёк ступенек в безумном немом экстазе.
Ответить с цитированием
  #421  
Старый 16.05.2013, 13:42
Скандалил, троллил, фэйководил
 
Регистрация: 15.08.2009
Сообщений: 1,062
Репутация: 275 [+/-]
Ранго, в посте у меня прозвучало несколько вопросов. поясни, что ты забыл меня спросить (в КавычкаХ)
Ответить с цитированием
  #422  
Старый 18.05.2013, 10:49
Аватар для Gudleifr Canon
Новичок
 
Регистрация: 28.11.2012
Сообщений: 7
Репутация: 8 [+/-]
Отправить Skype™ сообщение для Gudleifr Canon
Сообщение

Привет ребята. Что скажете по поводу:

Скрытый текст - Хенрик. Буря.:

Давно Хорн не видел такой грозы: ветер срывал крыши крестьянских домов, молния с завидной частотой била в шпили высотных зданий, попутно круша черепицу в клочья, река пересекающая город вышла из русла и размывала дороги и близлежащие постройки. С высоты птичьего полета было видно, что узкие улочки-артерии Хорна были заполнены людьми в поблёскивающих при вспышках бури доспехах и оружии. Гроза, очевидно, была усилена с помощью волшебства, чтобы скрыть начало, а после дать фору штурмующей стороне. У парадного барбакана замка уже вовсю кипела битва, а чуть дальше за барбаканом схлестнулись в дуэли рядовой имперский лучник и волшебник третьей категории, бывший наставник школы магии, а ныне бежавший каторжник и предатель – Хенрик Серый.
Сквозь шум дождя приглушенно звякнула тетива. Хенрик вытянул руки перед собой, скрестил пальцы в магической формуле и произнес заклинание. Стрела, со свистом рассекающая капли дождя глухим звоном врезалась в защитный барьер и, закружившись в предсмертном танце, упала рядом с волшебником. Одной рукой поддерживая защитное заклинание, Хенрик свободной смел капли дождя с лица и принялся плести боевое, повторяя про себя одну и ту же фразу с каждым разом все громче и настойчивее. В левой руке медленно скапливалось вьющимися лучами яркие как солнечный свет энергетические потоки, плавно образовывающие сгусток. С каждым оборотом заклинания, которое Хенрик уже не шептал и не говорил, а выкрикивал, шар рос как на дрожжах. Это стихийное заклинание было как никогда к месту. Оно собирало в грозовую погоду из ионизированного воздуха всю энергию, стекаясь в пучок и образуя шаровую молнию. Заклинание было чрезвычайно эффективно в грозу и совершенно не смертельным в обычный солнечный день.
Со стороны врага послышался натужный стон натянутой тетивы. Стрела прошла по дуге и воткнулась в стену за спиной Хенрика. Волшебник и глазом не повел. Небо неистово громыхало, напоминая дуэлянтам о своем отнюдь не доброжелательном присутствии. Разряды молний били в близлежащие строения, освещая окрестности. Земля не справлялась с большим потоком воды неизвергнувшегося с небес. Широкие ручьи размывали землю. Стоять на месте с каждой минутой становилось все труднее – ноги то и дело норовили соскользнуть. Хенрик сосредоточился на заклинаниях, требующих особой концентрации, и старался не обращать должного внимания на неприятеля в купе с разбушевавшейся стихией. Тем временем шаровая молния достигла размеров с добрую бадью, и волшебник резко оборвал плетение, убрал защитный барьер, и силой швырнул заклинание в неприятеля.
Шаровая молния, издавая жуткий гул и треск, кинулась на лучника. Стрела свистнула над ухом. Смертельная сфера по пути задела пару связанных боем латников, те с криком осели на землю, испуская тонкие струйки пара от раскаленных лат. Сила заклинания была такой, что при контакте живое существо в мгновения ока превращалось в обугленную головешку, не говоря об оплавленном железе, которым они были увешаны с ног до головы. Через еще два человека заклинание, наконец, достигло цели. Лучник, взвизгнув, упал в грязь, а шар пролетел еще пару саженей и с треском исчез в небытие.
Слипшиеся волосы застилали глаза, одежда висела мокрой тряпкой, тело била дрожь, а от рук волшебника исходил пар. Раскат грома и яркая вспышка вернули Хенрика в реальность и он, скользя, кое-как переступая через обугленные тела, добрался до восточной стены замка. «Хенрик… Скорее… В темницу…» – в голове мага раздался голос полный скорби и отчаянья. Хенрика прошиб озноб от ледяного голоса, казалось, замерзает душа и разум покрывается инеем. Колдовать было тяжело, а мыслить в два раза тяжелее. «О Боги» – подумал Хенрик – «За что?». Но стиснув зубы, двинулся дальше.
В это время у северной стены с грохотом пали железные ворота барбакана и в замковый двор с криками и скандирую лозунги, предвещающие страшную смерть узурпатору, ворвались войска повстанцев. Хенрик старался держаться тени у стен и не выдавать себя, но частые вспышки стихии препятствовали этому плану. Мокрый балахон мешал двигаться, два раза чуть не потеряв равновесие, волшебник с горем пополам добрался до черного входа замаскированного плющом. За углом внезапно громыхнуло, толи молния ударила в замковый двор, толи пали ворота самого замка. «Торопис-с-сь…» – прошипел в голове уже знакомый голос. Хенрик судорожно проглотил ком в горле, обнажил кинжал, вежливо перенятый у лучника, и открыл потайную дверь.

***
Уже как неделю должна была свирепствовать цепкая зима, но настойчивая осень никак не хотела отпускать Мать-Землю из своих скользких объятий. Дождь монотонно барабанил по стеклу трактира доверху забитого людьми. Некоторые что-то возбужденно обсуждали, некоторые лаялись, некоторые смеялись, только менестрель в углу деловито бренчал на лютне и неожиданно мягким баритоном затянул всем известную песнь, начиная отрабатывать положенный гонорар. Звон монет, стук посуды, треск поленьев в очаге – все сопутствовало полу-мрачной атмосфере трактира.
В углу трактира сидел волшебник. Как и положено большому городу в Хорне была школа магов, как и положено большому городу был здесь и Совет Магов, который величаво называли Совет Жемчужного Ока, так что встреча волшебника Хорне была обычным делом, народ к этому попривык и особого внимания не обращал. Одет волшебник был в темно-зеленый балахон с накинутым на голову капюшоном. На вид он был молод, нижнюю часть лица украшала небольшая аккуратная бородка, которая лаконично гармонировала с подстриженными бакенбардами, а левый глаз пересекал узкий шрам. Сам же глаз остался невредим, что придавало некий шарм и мужественный вид человеку. Волшебник устало перекатывал ложкой горошины в деревянной тарелке и прислушивался к разговорам окружающих, он определенно чего-то ожидал. За окном сверкнула молния, и дождь усилился, повествуя о грядущей ночной буре. Волшебник облизнул губы. Он учуял странный привкус, который внезапно появился в воздухе и который определенно ему не понравился, затем скинул капюшон и осмотрелся. «Странно» – пожал он плечами и вернулся к трапезе.
Дверь со скрипом открылась и в трактир зашли двое мужчин. Зал сразу притих, больше никто не смеялся и не ругался, даже менестрель, который, между прочим, еще не отработал свой хлеб, замолчал.
В центр таверны вышел крепкий для своих лет мужчина атлетичного телосложения в кольчуге с седой подпоясанной бородой. Через спину на кожаном ремне висел внушительный двуручный меч. Его звали Дарин Кузнец, староста Нижнего круга ремесленников и крестьян, бывший сотник в армии короны, а ныне рядовой кузнец-оружейник избранный старостой на третий срок за усердие перед народом, прирожденный лидер. По выражению лица Дарина всем сразу стало ясно, что хороших новостей ждать не стоит, а вечер предстоит не из легких.
– Сразу к делу. – Сказал он, – У нас есть поддержка почтенного ордена магов, сир Эомер, – староста указал на стоящего по правую руку высокого худощавого волшебника, – и три сотни мечей Винтерхельма за стеной благодаря сиру Эдвану. Нижнее кольцо уже в нашем подчинении, Среднее обещают открыть торговцы к полночи. – говорил староста четко и быстро, времени явно было в обрез, – Волшебники грозой обеспечили нам свободное передвижение по городу, этого хватит чтобы добраться до замка незамеченными…
«Так вот откуда этот привкус! Магия!» – подумал волшебник сидящий в углу.
…Мы закончим восстание так же быстро, как и начнем его! – Зал поддержал старосту одобрительными возгласами. Как только все стихли, Дарин сменил тон с делового на приятельский:
– Ваша задача, мои командиры, – он обвел взглядом всех собравшихся в таверне, – взять на себя отведенные вам роли. Встречаемся в полночь у внешнего кольца, у вас есть час чтобы попрощаться с близкими… – эту фразу он сказа с особой горечью. – Р-р-разойтись!
Староста, гремя подкованными сапогами, направился за стойку, по всей видимости, перекинутся парой фраз с владельцем таверны. Зал быстро опустел. За всеми последовал и сидевший в углу волшебник, но неожиданно Эомер схватил его за плечо и усадил на место.
– Ты думал, я тебя не узнаю? Ты думал, что простой морок сможет скрыть тебя от меня? – Эомер провел рукой перед лицом неизвестного волшебника морок пылью осел на столе.
– Хенрик, что ты сделал с посланцем Ордена? – продолжил Эомер.
– Кажется, вам придется найти нового. – Сказал Хенрик и поднялся к выходу.
– Я знаю, зачем ты здесь. Темница, ты найдешь там, что ищешь. – Сказал Эомер ему в след



Скрытый текст - Для справки. Описание Хорна:

Город был расположен на холме и представлял собой многоуровневый испещрённый четырьмя центральными улицами-артериями и тысячами мелкими капиллярами. Улицы ежедневно струились, словно жизненной влагой, торговыми караванами и новоприбывшими гостями столицы.
Хорн делился на три уровня, каждый из которых был окружен каменной стеной с башнями и барбаканами. Нижний уровень был представлен низшим сословиям, в основном это были крестьяне, мелкие торговцы, воровские гильдии и храмы. Средний уровень был одним большим торговым павильоном, где можно было найти практически любые товары, от заморских пряных специй, до искусных ювелирных изделий подгорных мастеров. Здесь также располагались крупная торговая, теологическая и волшебная гильдии конкурирующие между собой. И последний Королевский уровень составляла крепость, в которой заседал Совет Жемчужного Ока и наместник города А городские стражи и регулярная армия располагались в самих стенах между уровнями города.


Последний раз редактировалось Gudleifr Canon; 18.05.2013 в 10:56.
Ответить с цитированием
  #423  
Старый 30.05.2013, 16:02
Аватар для Артём Фролов
Посетитель
 
Регистрация: 25.09.2012
Сообщений: 17
Репутация: 3 [+/-]
Продолжение Второго Вавилона, если помните, был такой. Если нет - просто пройдите по ссылке ниже. Хотя, в принципе, это продолжение есть вполне отдельный расссказ, так что можно читать и не зная начала.

Скрытый текст - [SPOILER]:
Второй Вавилон. Рассказ второй.
Фролов Артём

8 часов 33 минуты, а.m.
- Итак, господа, каким будет наш следующий шаг? - спросил Генри Лайт.
- Следующим нашим шагом станет вступление Второго Вавилона в открытое противостояние с движением Сопротивления, - ответил Пол Свайндлер. - Аарон Бэйл сделал первый шаг, захватил одну из наших нефтяных платформ, совершил "отвлекающий" манёвр с намерением сосредоточить наше внимание на северо-западном направлении. Если это сработает, то в восемь часов тридцать семь минут по времени Токио ещё несколько групп повстанцев должны захватить и обесточить ещё несколько наших платформ и один нефтеперерабатывающий завод. Думаю, указывать номера и местонахождение этого завода смысла не имеет. Простите, - Свайндлер взял стоявший перед ним стакан с водой и сделал пару глотков. Затем продолжил:
- Спустя ещё девять минут, то есть, то есть в восемь сорок шесть, убедившись, что наше внимание сосредоточено на северо-западном направлении, повстанцы начнут развёртывать основное силы на юге. Те войска, что останутся на севере, с того момента начнут играть лишь побочную роль.
Первая цель южной группировки войск - аэродром близ бывшего Куала-Лумпура. Там их уже ждёт три десятка наших боевых и транспортных машин, полностью оснащённых и готовых к взлёту, а также около девяти наших серв-машин, в народе именуемых "мехами" или "шагоходами". После того, как штурмовые группы захватят аэродром, они тут же подвергнут атаке наши производственные комплексы на севере бывшей Малайзии...
- И вот тут начнётся самое интересное! - перебил Фред Лайр, которому молчание явно было в тягость. - Потому что тут за дело возьмутся мои ребята, а они своё дело знают, я гарантирую это! Это будет охренительно крутое шоу!
Вы только представьте: со всех сторон прут дикари с винтовками, в древних боевых костюмах, вражеские вертушки разносят всё в пух и прах, шагоходы месят джунгли из пулемётов, и только один взвод наших бойцов продолжает из последних сил удерживать к производственному комплексу, а оператор дрожащей камерой выхватывает самые сочные моменты сражения!
А потом, когда у них заканчиваются боеприпасы и уже кажется, что помощи ждать неоткуда, вдруг прибывают эвакуационные вертолёты и спасают героев! Заканчивается всё зрелищной бомбардировкой.
- Не хочу критиковать, но тебе не кажется, что ты переборщил с пафосом? - вдруг выступил Ричард Хоути. - По моему, у тебя получается какая-то примитивная жвачка.
- А как ты думаешь, что нужно массовому зрителю? - ответил вопросом на вопрос Лайр. - Ему нужна пафосная, максимально зрелищная и, желательно, слезливая жвачка, которая не требует длительного пережёвывания, а значит, и какого-либо умственного напряжения. И мы готовы поставлять её широким массам в любых количествах, нон-стоп, лишь бы люди довольны были!
И, поверь мне, лучшего специалиста по производству данной жвачки, чем я, тебе во всём Вавилоне не сыскать! - тут он широко ухмыльнулся. - Я же Фрэд Лайр!
8 часов 42 минуты, a.m.
Крошечный чёрный вертолёт, которые сотрудники Разведывательного управления называли между собой "Стальной мухой", приземлился на небольшую посадочную площадку перед огромным зданием склада, больше похожим на бетонную коробку. Внутри вертолёта сидели трое: два солдата в серой униформе и высокая белокурая женщина, которой на вид было около двадцати пяти, красивая, имевшая прекрасно сложенную фигуру и холодный, презрительный взгляд голубых глаз.
- Смотрите, мисс Джойс, - сказал один из бойцов, пальцем указывая на почти сливавшиеся с серой стеной обитые свинцом ворота склада. - Подходите к вон тем воротам, там будет кнопка вызова, большая такая, красная. Жмёте на неё, вам отвечают, вы называете своё имя и говорите пароль. Вам же сообщили пароль, да?
- Конечно передали, - едва заметно скривив губы ответила Кэти.
- Вот и прекрасно, - удовлетворённо кивнул солдат. - Ну, в общем... - он замялся, не зная что ещё сказать. - Короче, можете идти.
Кэти Джойс, подхватив небольшую квадратную сумку-планшет, легко спрыгнула на бетон посадочной площадки.
- Удачи, мисс Джойс! - крикнули ей вслед.
Кэти даже не оглянулась.
Со свистом и шумом хлопающих лопастей вертолёт поднялся в воздух и полетел обратно на север, ко Второму Вавилону.
А Кэти Джойс зашагала в сторону ворот складского помещения, с интересом глядя по сторонам. Смотреть, правда, было особо не на что: "бетонная коробка" была окружена мёртвым тропических лесом, который когда-то был частью малазийских джунглей. Хотя и лесом это назвать можно было с большой натяжкой: это была скорее заболоченная равнина, посреди которой кое-где торчали голые стволы пальм, лишившиеся последних листьев ещё полвека назад. Кое-где их обвивали переплетающиеся остатки корней фикусов-душителей. Дувший с юга пронизывающий осенний ветер заставил Кэти прекратить созерцание местных пейзажей и прибавить шагу.
Большая красная кнопка, прикрытая истрёпанным резиновым чехлом, находилась справа от ворот. Кэти надавила на неё большим пальцем правой руки. Раздался короткий писк, а затем, спустя несколько секунд тишины, низкий, неприятный голос сказал:
- Имя, фамилия, пароль.
- Кэтрин Джойс. Пароль - "вспышка", - ответила Кэти.
- Открываю.
- Поскорее там давайте, - Кэти неожиданно почувствовала, что стоит пригнувшись и неловко переступает с ноги на ногу, словно на плечи её взвалили тяжёлый груз.
И это чувство было ей знакомо. Она испытывала его каждый раз, когда попадала на Центральную площадь, где отсутствовали перегородки между уровнями Второго Вавилона и можно было разглядеть Купол, который на расстоянии в сорок сотен ярдов казался не более чем крошечным светящимся пятнышком. Это было ощущение безграничного простора, свободы, но эта свобода была ей не нужна, она пугала. И тогда, и сейчас, под бескрайним облачным небосводом, Кэти чувствовала себя как заключённый, который отсидев приличный срок вышел на свободу и вдруг понял, что привычные правила, привычные рамки, сам привычный образ жизни перестали существовать, что окружающий мир вдруг стал сложным и непонятным и что теперь если бы у него был выбор, то он бы не задумываясь променял эту ненужную свободу на знакомую и уютную тюремную камеру.
Створки ворот медленно, со скрипом, раздвинулись в стороны и всё тот же неприятный голос приказал: "Заходите, быстро!" Он бы мог и не говорить этого: Кэти, желавшая поскорее убраться из-под неуютного осеннего неба, широкими, быстрыми шагами вошла в помещение. Ворота так же медленно опустились за её спиной. Джойс сняла с головы защитный шлем.
- Добро пожаловать, Мисс Джойс, - хозяин неприятного голоса оказался невысоким, болезненно бледным и худым парнем лет двадцати пяти, с тёмными волосами и тонкими чертами лица. В руке он держал сигарету, но не обычную, электронную, а древнюю, бумажную. Время от времени он подносил её ко рту, торопливо затягивался и столь же торопливо выдыхал сквозь ноздри зловонный дым. - Я Авраам Шварцман, - представился он.
- Почему вы не курите электронные? - сморщившись от неприятного ей запаха дыма, спросила Кэти.
- "Электронки" - совсем не то, что настоящие сигареты, - ответил Шварцман. - Они не дают тех ощущений, что даёт настоящий, натуральный сигаретный дым. Понимаете?
- Не понимаю. Не курю. - с презрением в голосе сказал Кэти.
- Тем лучше для вас, - Авраам в последний раз глубоко затянулся и бросил окурок на пол. - Пойдёмте, у нас мало времени.
Хотя складское помещение, в котором они сейчас находились, до этого дня использовалось как продуктовая база Вавилона, сегодня стеллажи, обычно доверху заполненные коробками с продуктами, доставленными с гидропонных ферм, пустовали, транспортные ленты были отключены за ненадобностью, а обслуживающие роботы были выстроены в несколько рядов у дальней стены помещения. Центр склада был расчищен под съёмочную площадку: там была установлена небольшая сцена, окружённая с трёх сторон перегородками зелёного цвета и хорошо освещённая многочисленными прожекторами. Рядом со сценой толпилось с дюжину человек в серой униформе.
- Стойте здесь, - приказал Шварцман, когда они с Кэти подошли к сцене. - Я позову актёров. - и он скрылся в толпе.
Кто-то тронул Кэти за плечо:
- Так значит, вы - мисс Джойс?
- Да, - ответила Кэти, развернувшись и увидав низенького, крепко сбитого старичка с короткой прямоугольной бородкой.
- Ага, - старик довольно погладил бородку. - Так значит, снимать сейчас будем?
- Да.
- Это хорошо.
Тут вернулся Шварцман в сопровождении двоих актёров: высокого, мускулистого мужчины и тощего, сутулого парня в очках.
- Это Блэкмор, - Авраам указал на высокого и мускулистого. - А это Мэйсон, - сутулый в очках наклонил голову в знак приветствия. - Так, ребята, знакомьтесь, это мисс Джойс. Итак, - тут он громко хлопнул в ладоши. - Так, теперь все друг с другом познакомились и мы можем приступить к съёмкам, а то у нас время поджимает. Олди, отгоните своих солдат от сцены!
Лейтенант Олди, которым оказался тот самый бородатый старичок, беседовавший с Кэти минутой раньше, прокричал:
- Так, ребят, значит, отходим от сцены, не мешаем процессу съёмочному!
Солдаты взвода разошлись в стороны, встав в полуметре позади прожекторов.
- Реквизит, сюда! - скомандовал Авраам, и один из парней Олди подбежал к актёрам с серой солдатской шинелью и кофтой.
И майка, и шинель были изорваны и запачканы чем-то красным, изображавшим кровь. К майке был пришит чёрный карман с рваными краями.
- Мэйсон, переодевайся, быстро! - Шварцман взволнованно притопнул ногой. - Хэй, а где кишки?
Тот же самый парень подбежал с резиновыми внутренностями в руках.
- Простите, я их в сторонке сложил, чтобы с собой не таскать. - оправдывался он. - А почему их к внутренней стороне кармана сразу не пришили?
- Спроси у наших мудрых реквизиторов, - пробурчал Шварцман. - Так, каждый знает, что ему делать, так что начинаем!
Мэйсон спешно затолкал поролоновые кишки внутрь кармана с рваными краями, и теперь казалось, будто это его внутренности вываливаются из огромной дыры внизу живота. Затем он взобрался на сцену и улёгся напротив заранее установленной камеры в позе умирающего. Блэкмор встал перед ним на колени, наскоро поправляя не слишком плотно сидящий на голове громоздкий шлем с датчиками движения на нём. Датчики были предназначены для того, чтобы фиксировать каждое движение лицевых мышц актёров: в дальнейшем в процессе компьютерной обработки их лица будут изменены до неузнаваемости, зато их игра будет передана со стопроцентной точностью.
По сигналу Шварцмана трое бойцов, отобранных им ещё до приезда Кэти Джойс, взбежали на сцену и присели возле одной из зелёных перегородок. Сам Авраам подошёл к камере, нацепил на голову наушники и проорал:
- Действуем согласно инструкции, никакой самодеятельности! Итак... пять... четыре... три... два... один... сцена три, дубль один, поехали!
Мэйсон схватился обеими руками за искусственные кишки и надрывно захрипел, лицо Блэкмора превратилось в гримасу страдания, а солдаты на заднем плане с криком и руганью принялись имитировать бурную деятельность.
- Ты в порядке, друг мой? - с дрожью в голосе спросил Блэкмор.
- Я ранен, - тихо ответил Мэйсон. - Тяжело ранен. Боюсь, что насмерть.
Кто-то громко загоготал.
- Стоп! - закричал Шварцман. - Кто смеётся?!
- П-прости, шеф, - ответил один из солдат массовки. Нижнюю половину своего раскрасневшегося лица он прикрывал рукой, однако по сверкавшему в прищуренных глазах огоньку веселья было понятно, что он улыбался. - Прости, просто... ты хоть сам понимаешь, что снимаешь?
- Пожалуйста, сделай одолжение, - злобно процедил Авраам. - Я конечно понимаю, что ты лучше знаешь, как и что снимать, но в следующий раз, когда тебя смех начнёт разбирать, пожалуйста, просто возьми и заткни свою грязную пасть, ладно? Спасибо.
- Так, давайте ещё раз! - выговорившись, скомандовал Шварцман. - Пять, четыре, три, два, один, пошли! Дубль два, сцена три!
Снова лицо Блэкмора превратилось в гримасу страдания, снова он встал на колени перед натужно хрипящим Мэйсоном и осведомился о его здоровье, и снова солдаты на заднем плане изображали кипучую деятельность.
- Я ранен, - так же тихо ответил Мэйсон. - Тяжело ранен. Боюсь, что насмерть.
И снова всё испортил своим безудержным хохотом солдат из массовки, только на этот раз смеялся над нелепостью всего происходящего не только он, но и его сослуживцы, которые тихо захихикали в кулаки, и Олди, не удержавшись, громко хохотнул, и даже на холодном лице Кэти Джойс появилась едва заметная усмешка. Всё это окончательно вывело из себя Шварцмана.
- Какого хрена, вашу же мать, здесь творится! - закричал он. - Чёрт возьми, ну как вы, придурки, то понять не можете, что у нас всего двадцать минут на всё, двадцать минут вашу мать, а мы хохочем! Заткнитесь! - тут голос Шварцмана соскочил на фальцет.
- Так замените же нарушителя, - неожиданно предложила Кэти.
- Да, я так и сделаю! - провозгласил Шварцман. - Кто хочет побыть на сцене заместо этого ублюдка? - и шёпотом поблагодарил мисс Джойс. - Спасибо вам.
- Так это же очевидно, - всё с той же холодной усмешкой ответила Кэти. - Только дурак бы не додумался.
- Вы что, хотите сказать, что я идиот? - Авраам уже собрался отпустить ответную колкость, но вместо этого он только злобно поджал губы и презрительно фыркнул, брызнув слюной во все стороны.
Тут солдат, который вызвался на замену смеявшемуся, взбежал на сцену и уселся рядом с остальными статистами.
- Так, пять, четыре, три, два, один, поехали! - торопливо прокричал Шварцман. - Сцена три, дубль один!
На этот раз всё прошло как надо, и после слов Мэйсона, что он ранен, тяжело ранен и боится, что насмерть, Блэкмор воскликнул в отчаянии:
- Держись, мой друг, не умирай! - он взял Мэйсона за руку. - Ты выкарабкаешься, ты будешь жить, будешь!
- Нет, нет, со мной уже всё кончено, - прошептал Мэйсон. - Дружище, можно попросить тебя об одной услуге?
- Проси, что хочешь, всё исполню, - торжественно пообещал Блэкмор.
- Передай родителям, что я сражался, как настоящий мужчина.
- Это будет первое, что я скажу им.
- Спасибо, друг, - Мэйсон улыбнулся и закрыл глаза.
Блэкмор ещё с минуту стоял на коленях перед "умершим", затем, пустив скупую мужскую слезу и медленно утерев ёё рукавом, он сказал прочувствованно:
- Я никогда не забуду тебя, друг. Я скажу твоим родителям, что вёл себя на поле битвы, как настоящий мужчина. И я отомщу за тебя этим негодяям!
С этими словами он вскочил на ноги и, взяв в руки бутафорскую гаусс-винтовку, вышел из кадра.
- Стоп, снято! - крикнул Авраам. - Наконец-таки, чёрт вас дери! - он несколько раз то ли в шутку, то ли в серьёз хлопнул в ладоши. - Так, теперь мы быстро снимаем сцену с мисс Джойс и пока на этом закончим. Надеюсь, мисс Джойс выучила роль?
- Не переживайте, - заверила его Кэти.
- Прекрасно, - кивнул Шварцман. - Так, вы, - он указал на солдат массовки. - Переметнулись вправо. Мисс Джойс, вы садитесь рядом с "убитым" и комментируете случившееся.
Кэти присела рядом с Мэйсоном и взяла микрофон из рук паренька-реквизитора.
- Всё, три, два, один, старт! - протараторил Шварцман. - Дубль один, сцена четыре!
И в тот момент, когда он это сказал, холодная и презрительное ко всему выражение лица Кэти вдруг превратилось в бесконечно страдающее и бесконечно милосердное, а взгляд её, прежде совершенно равнодушный и непроницаемый, будто загорелся изнутри, и она взволнованным, дрожащим голосом начала:
- Только что на наших глазах произошла трагедия, которая, наверное, никого не оставит равнодушным, трагедия, которая заставит вас ужаснуться и в то же время восхититься мужеством и отвагой павшего на поле битвы солдата, трагедия, боль от которой может сравниться лишь с чувством гордости за славных сынов Второго Вавилона!
Но кто же виноват в смерти нашего героя? Оборванные, нищие дикари, полулюди-полуживотные, которых Виктор Маклиллан, Первый и Величайший из Отцов Вавилона, посчитал недостойным жизни в нашей священной обители, нашей земли обетованной!
Мы были уверены, что они сгинули вместе со Старым миром, миром, полным греха и порока, сгинули без следа. Но они снова здесь, и они снова угрожают всем нам, нашему счастью, самому нашему образу жизни. И сейчас, когда наша родина в опасности, я призываю вас всех поддержать тех храбрецов, которые рискуют сейчас собственными жизнями во имя нашего общего блага, поддержать пусть и не делом, но возгласом одобрения, и уважением, и гордостью за мужественных защитников Второго Вавилона. И главное - ни в коем случае не бездействуйте, потому что то, что произойдёт сегодня, затронет каждого из нас, и отстоим ли мы наше правое дело или нет, зависит только от нас!
На этом я с вами не прощаюсь, потому что, я уверена, это далеко не последняя сегодня наша с вами встреча, поэтому я скажу просто: спасибо за ваше внимание, дорогие телезрители, скоро увидимся! С вами была ваша Кэтрин Джойс.
- Стоп, снято! - скомандовал Шварцман. - Прекрасно, прекрасно сыграно! Замечательно! - и в подтверждение своих слов он вскинул вверх крепко сжатые кулаки.
Кэти ничего на это не ответила, а ёё лицо опять приняло выражение холодного презрения, огонь в глазах потух, и она вновь натянула маску безразличия и равнодушия ко всему.
- Мэйсон, время восстать из мёртвых! - впрочем, Авраам мог уже этого и не говорить, так как актёр уже встал и начала стягивать с себя рубашку и шинель. - Так, теперь быстро собираемся и выдвигаемся к позиции!
Кэти подошла к Шварцману с вопросом:
- А куда мы денем всё это? - она обвела рукой съёмочную площадку. - Что, если повстанцы заглянут сюда и увидят всё это?
- Это всё разбомбят, - ответил Авраам, занятый отключением прожекторов. Мы сымитируем стратегию "выжженной земли". Это когда при отступлении всё, что может быть полезно противником, выпиливают к чертям. Полоса земли шириной примерно в милю будет выжжена супернапалмом. Склад находится как раз в этой полосе.
- И это поможет избавиться от всех улик? - спросила Кэти.
- Это супернапалм, мисс Джойс, - с оттенком превосходства в голосе сказал Шварцман. - Он способен металл прожигать, так что уж там говорить о сцене из ДСП и трёх фанерных перегородках! После того, как тут пройдутся наши бомбардировщики, здесь не останется ничего. Абсолютно ничего.
__________________
http://samlib.ru/editors/f/frolow_a_r/wtorojwawilonrasskaz.shtml
Мой первый рассказ. Буду рад услышать ваши отзывы.

Последний раз редактировалось Артём Фролов; 30.05.2013 в 16:07.
Ответить с цитированием
  #424  
Старый 30.05.2013, 16:05
Аватар для Артём Фролов
Посетитель
 
Регистрация: 25.09.2012
Сообщений: 17
Репутация: 3 [+/-]
И окончание.
Скрытый текст - [SPOILER]:
9 часов 3 минуты, a.m.
- Так, мы на месте, мистер Олди, ведь так? - спросил Шварцман у старого командира.
- Если верить карте, то да, - ответил Олдин, сосредоточенно вглядываясь в схему местности, которая высвечивалась на забрале его шлема. Ровно дюжина точек, обозначавшая всех членов отряда, включая Шварцмана, Кэти Джойс и актёров, пульсировала рядом с флажком, которым на карет была показана их позиция.
Они пришли к средней высоты холму, вершина которого поросла мхом и низким кустарником. За полвека, прошедших с момента Краткой войны, природа Земли сильно изменилась. С вершины холма открывался прекрасный вид на мёртвые джунгли и болота внизу. Милях в пяти, на самом горизонте, посреди остатков леса виднелись серые складские помещения, еле различимые на фоне мрачного пейзажа.
- Неплохое место, - заметил Олди. - Для удержания позиции самое оно. И лес позади. Так, значит, ребята, располагаемся. Миномёты в центр, все остальные по флангам.
Двое бойцов сложили свои рюкзаки на землю, затем повытаскивали из них отдельные части миномётов, запакованные в шелестящие целлофановые пакеты и масляно блестевшие, распаковали, быстро собрали из них готовые орудия и установили их примерно в середине вершины. Остальные солдаты расселись или улеглись полукругом вокруг артиллеристов, готовые защищать их от огня противника.
- Мисс Джойс, - Авраам рукой поманил к себе Кэти. - Послушайте... Я начну снимать, как только они, - он махнул рукой в сторону юга. - Начнут по нам шпарить. Я вам подам сигнал, вы зачитаете свой текст (главное, под пули особо не высовывайтесь) и свободны. Помните, на всё про всё у вас будет минут пять, не больше, так что постарайтесь всё сделать с первого дубля. Всё поняли?
Кэти медленно кивнула и со своей извечной холодной улыбкой сказала:
- Конечно.
Шварцман при виде этой улыбки снова поджал раздражённо губы и злобно фыркнул.
- Хэй, ребят, смотрите! - вдруг крикнул один из миномётчиков.
- Что там? - тут же откликнулись его товарищи. - Где? Что? Противник? Где он?
- Да нет, ребят, - ответил боец. - Смотрите!
И он указал на несколько цветков нежного бело-розового цвета, притаившихся среди поросших мхом валунов и вытянувшихся вверх на тонких ярко-красных стебельках.
- Охренеть! - воскликнул один из бойцов. - Никогда не видал такого, чтоб цветы не в клумбах, а просто так, на земле росли!
- А я видел, - задумчиво промолвил Олди. - Мне значит, пятнадцать годков тогда было и за месяц до Краткой войны я видел их в последний раз. Правда, их и тогда уже мало оставалось. Да уж... - по-прежнему находясь в задумчивости, он, пытаясь почесать бородку, вместо неё провёл рукой по забралу шлема и вдруг воскликнул. - А ведь, значит, ядерная зима и вправду заканчивается, раз цветы растут! Точнее, уже закончилась, ведь так?
- Ничего подобного, с чего вы взяли! - шутливо возразил Шварцман. - Это дезинформация! Я настоятельно рекомендую вам прекратить подобные инсинуации или...
- Идут! - вдруг закричал солдат, лежавший в зарослях кустарника с биноклем в руках.
Выражения лиц всех присутствующих мгновенно переменились, и с лиц солдат исчез восторг, который они испытали при виде цветка, и Шварцман перестал шутливо грозить пальцем Олди, и взгляд старого командира из задумчивого мгновенно превратился в предельно сосредоточенный и он приказал:
- Так значит, всем приготовиться! Огонь по любой цели, что подошла на расстояние выстрела! Миномётчикам - огонь про крупным скоплениям неприятеля и наземной технике! Вопросы? Нет вопросов, - удовлётворённо заключил он и сам улёгся с винтовкой наготове.
Авраам тем временем судорожно возился с застёжками небольшой чёрной сумки, висевшей у него на плече.
- Твою мать, да расстёгивайся! - раздражённо кричал он, пытаясь справиться с особенно мудрёной застёжкой. - Тащись, сволочь! Сигарету бы сюда...
А тем временем солдат, лежащий с биноклем, сообщал сведения о перемещениях повстанческих войск:
- Полсотни живой силы противника на семь часов! Ещё полсотни на четырнадцать! Сотня по центру, идут под прикрытием колонны из пяти... нет, кажется, шести серв-машин "Элиэн 7-15", кажется. Координаты для миномётного залпа...
Шварцману тем временем удалось наконец-таки вытащить видеокамеру из сумки.
- Мисс Джойс, вы готовы? - спросил он.
Кэти его не слышала. Она с интересом и даже волнением наблюдала за солдатами, ожидающими начала перестрелки. Несколько бойцов напряжённо всматривались в мёртвые заросли джунглей сквозь окуляры прицелов на их винтовках. Рыжеволосый парень-верзила что-то шептал неслышно, прижав к забралу повешенный поверх одежды крошечный нагрудный крестик. Солдат с биноклем продолжал надиктовывать координаты миномётного удара, и артиллеристы поспешно вводили их на своих планшетах.
- Мисс Джойс! - снова позвал Шварцман.
- Да, я готова, - отозвалась Кэти. - Просто отвлеклась немного.
- Давайте, начинаем, у нас времени, между прочим, мало, - Авраам нажал несколько кнопок на боковой стороне видеокамеры и нацелил её на Джойс. - Сцена один, дубль один, поехали.
Лицо Кэти моментально приняло взволнованное и тревожное, но в то же время торжественное выражение.
- Здравствуй, Марта, - Мартой звали телеведущую, которая должна была сообщить об атаке повстанцев с юга, а затем передать слово корреспонденту. - Действительно, выяснилось, что наступление повстанцев на северо-западе от Второго Вавилона было лишь вероломным отвлекающим манёвром, призванным отвлечь наше внимание от основного удара повстанцев, который они собираются нанести на юге.
Так кто же сейчас защищает Вавилон от агрессии с юга сейчас, когда мы ещё не в состоянии противостоять повстанцам? Неужели мы беззащитны? Нет! Нас защищают они - восемь отчаянных парней, бесстрашных мужчин, настоящих героев, которые, узнав о надвигающейся угрозе, сами вызвались на защиту свой родины. Вот они, - Кэти махнула рукой в сторону лежавших среди валунов и зарослей кустарника солдат. - Наши герои, готовящиеся принять сейчас, возможно, самый важный в своей жизни бой - бой за Отечество. И я полетела вместе с ними, чтобы передать вам все подробности предстоящей битвы и с помощью этого репортажа увековечить подвиг наших доблестных защитников. Сейчас вы увидите кадры сражения, снятые нашим оператором.
- Снято! - объявил Шварцман. - Всё, ваша работа, мисс Джойс, на этом закончена. Единственное, что я от вас теперь требую - постарайтесь не подохнуть. Вы нам ещё нужны будете.
- Сами то раньше времени не помрите, - ответила Кэти. - Где же мы найдём другого оператора?
Но Шварцман её уже не слышал. Он направил камеру не замерших в ожидании солдат и вполголоса произнёс:
- Сцена два, дубль один. Начинаем, - и медленно облизал губы.
Кэти оглянулась на актёров, которые спрятались (точнее, они думали, что спрятались) от глаз неприятеля на северной стороне холма. Они лежали, вжавшись изо всех сил в холодную, каменистую почву, и испуганно вращая глазами, глядели то друг на друга, то на закрытое свинцовыми тучами небо.
- Так, значит, приготовиться к залпу! - скомандовал Олди.
И каждый из миномётчиков занёс подрагивавший от волнения палец над клавишей запуска, и каждый из бойцов ещё крепче сжал рукоятки винтовок, и даже вечно нервничающий и мечущийся Авраам замер неподвижно с видеокамерой в руках и тлеющей в углу рта сигаретой, которую он чёрт его знает как умудрился закурить, не снимая шлема.
"Вот они, последние мгновения перед неизбежным", - пронеслось в голове у Кэти, и она неожиданно почувствовала, что всеобщее волнение невольно передалось и ей.
В тот момент над холмом и над прилегающими джунглями воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая лишь порывами ветра. И в этой тишине старый, хриплый, но твёрдый голос Олди громко и отчётливо произнёс:
- Значит! Атака!
Хлопок. Ещё хлопок. Вспышки пламени, вырывающиеся из стволов миномётов, и свист артиллерийских снарядов, устремившихся к позициям противника.
И вместе с этими двумя хлопками что-то надорвалось в душе у Кэтрин, и она вдруг поняла, что сейчас произойдёт нечто непоправимое и ужасное, то, чего не должно было произойти, что сейчас с обеих сторон заговорят орудия и прольётся кровь, и как минимум несколько десятков человек навсегда останутся здесь, а некоторые из тех, которым посчастливится выжить, уже никогда не будут прежними людьми. И она удивилась, как легко они перешли ту грань, после которой уже никакого выбора не остаётся, а остаётся лишь неизвестность и смерть впереди, и то чего ещё минуту назад могло и не случиться, теперь стало неизбежным.
Издалека донёсся глухой грохот от попадания снарядов, и слева от Кэти заговорили пулемёты, и справа от неё раздались сухие хлопки от выстрелов из винтовок Гаусса, и бой начался. Ответ повстанцев долго ждать себя не заставил: почти тут же воздух над холмом наполнился свистом пуль, которые пролетая срезали ветки кустов, врезались в камни и валуны, оставляя на них глубокие выщерблины, с противными щелчками входили в землю, взметая клубы пыли. Напуганной и сбитой с толком грохотом перестрелки Кэти казалось, что весь воздух вокруг был заполнен смертоносным свинцом, что нигде нет от него спасения, что он повсюду, и она, следуя древнейшему из инстинктов - инстинкту самосохранения, старалась как можно сильнее распластаться по земле, чтобы максимально уберечь себя от опасности.
И тем удивительнее было для неё то, что солдаты, несмотря на страх и напряжение, которые были ясно видны на их лицах, несмотря на близкий свист пуль, несмотря на то, что это был первый их бой, продолжали выполнять поставленные перед ними задачи. Пулемётчики и снайперы обстреливали пехоту противника, парень с биноклем постоянно бубнил что-то о перемещениях войск неприятеля, артиллеристы вводили на своих планшетах координаты для следующего залпа и опускали в трубы миномётов новые снаряды, которые орудия почти тут же выплёвывали с характерным хлопком .
Олди, прилёгший за одним особенно крупным валуном, следил за ходом сражения и, как дирижёр, командовал своим отрядом, отдавая быстрые, чёткие приказы:
- Дымовую завесу! - и один из солдат бросил поочерёдно под ноги миномётчикам две дымовые гранаты. Поднявшееся спустя несколько секунд над холмом облако дыма скрыло позиции отряда от глаз неприятеля. - Инфракрасные! - и тот же боец пальнул в воздух из ракетницы, наподобие той, с помощью которой обычно отстреливают сигнальные ракеты. Через мгновение над холмом раскрылся огненный зонт, похожий на фейверки: это были световые ловушки.
- Снайперы - в середину! - снова приказал Олди. - Пулемёты - направо! - несколько солдат стало переползать с места на место, и, казалось, делали они всё это настолько спокойно, будто свист пуль вокруг них был не смертельная опасность, а не более чем досадная помеха, и двигались они настолько неторопливо, словно торопиться им было некуда торопиться, словно у них было всё время в этом мире.
- Робин, чуть назад, не высовывайся так под пули! - крикнул Олди солдату с биноклем, и тот послушно отполз обратно под прикрытие валунов.
- Невероятно, - невольно выдохнула Кэти, глядя на всё это и ощущая в себе прилив нового, незнакомого ей чувства, которое распирало грудь, стремилось вырваться наружу. Невероятное воодушевление, вера в себя и в человеческие способности, безграничная привязанность к этим простым парням-солдатам, желание помочь им: это было уважение...
Высокий, сухой, худой мужчина лет сорока, одетый в строгий деловой костюм, опустился на корточки перед белокурой девочкой в длинном, до пола, синем платье с блёстками. Кэти в тот день исполнилось пять лет, и её отец, директор "Вандерволл Бэнк", поздравляет её с днём рождения, попутно делая ей напутствия, которые изменят всю её дальнейшую жизнь. Эти напутствия превратят маленькую красивую девочку-скромницу в холодную рафинированную даму, презирающую всех остальных людей и готовую, казалось бы, на всё ради достижения своих целей. Казалось бы...
- Послушай, Кэти, - ты самое лучшее, что у меня есть. - говорит её папа. - Мама бы тобой гордилась, потому что ты - самая замечательная девочка на свете. И ты всегда ей будешь.
- Правда? - сияющий взгляд маленькой Кэти устремлён прямо в глаза отца.
- Конечно правда, - отвечает папа. - Запомни, Кэти: ты - моя дочь. И ты достойна всего самого лучшего. Не слушай тех, кто думает иначе. Они этого недостойны. Ты просто... отодвигай их со своего пути.
Понимаешь, этот мир далеко не так гостеприимен, как тебе сейчас кажется. Никто ничего не будет делать для тебя просто так. Каждый делает что-то лишь ради собственной выгоды. Для того, чтобы чего-то достичь в этой жизни, приходится хорошенько поработать локтями. - отец тихо вздыхает, затем поднимается с колен. - Ну, а теперь пошли праздновать! Что у нас там первым делом: посещение Манзарек-Парка?
"Никто ничего не будет делать для тебя просто так," - мысленно повторила Кэти. - "Каждый делает что-либо лишь ради собственной выгоды." Тогда ради чего сражались эти простые парни-солдаты? Ради защиты собственной родины? Нет, Второму Вавилону, по сути дела, ничего не угрожало. Ради славы, почёта? Все имена участников данной операции, кроме самой Кэти Джойс, были засекречены. Из-за званий и орденов? Заинтересовать этим солдат ещё можно было. Но вряд ли кто из этих ребят стал бы рисковать своей жизнью ради пары медалей на груди, повышения по службе и денежной премии.
Нет, им сказали идти воевать и они пошли воевать, потому что у них не было другого выхода, потому что им отдали приказ, который они были должны, нет, чёрт возьми, обязаны выполнить.
Но это-то как раз было совсем не важно. Важно было то, что сейчас эти парни сражались для того, чтобы Великие Отцы смогли провернуть очередную пропагандистскую акцию, в то время как она, Кэти Джойс, прославленный корреспондент, лежала в кустах, вжавшись в землю от страха.
- Вертолёты! - прокричал парень с бинколем. - На пять часов. Тридцать миль, значит они уже "видят" нас. Чувствую, пора нам отсюда валить.
- Инфракрасные, быстро! - мгновенно отреагировал Олди. - Значит, оставляем позицию!
Бойцы взвода поначалу осторожно, чтобы не словить пулю, стали подниматься с земли; согнувшись в три погибели и медленно пятясь, они проходи несколько шагов, а затем бросались наутёк. Авраам оставил позицию последним: он шёл вслед за отступавшими солдатами, держа камеру на вытянутых руках и постоянно проводя языком по тонким губам.
- Гражданские, взять! - крикнул Олди.
Трое бойцов подбежали к актёрам и к Джойс, грубо и решительно подхватили их под мышки и потащили вниз по склону холма.
Внезапный, оглушительный, разрывающий барабанный перепонки и пробирающий до костей рёв раздался над холмом, и Кэти почувствовала, как всё её тело обмякло и задрожало, а затем что-то туго врезалось ей между лопаток и грохочущий, ослепляющий вспышками взрывов мир завертелся перед её глазами. Через пару секунд последовал глухой, но от этого не менее сильный удар об землю.
Когда Кэти очнулась, её снова куда-то волокли. Она ничего не могла слышать, кроме непрерывного, всё усиливавшегося свиста у неё в ушах, мысли её были туманны и совершенно путались, каждый новый вздох отзывался болью в груди, из носа и ушей её тепла какая-то тёплая жидкость, название которой ей никак не удавалось вспомнить. По видимому, это был джем.
Резкий щелчок и вспышка боли в ушах, как будто там лопнул какой-то болезненный нарыв, и возвращение всех звуков: грохота стрельбы, противного свиста и щёлканья пуль, крики солдат и краткие, чёткие приказания Олди.
Кэти чувствовала, что вся нижняя часть её лица, что вся нижняя половина её лица была запачкана чем-то тёмно-красным, липким и солёным на вкус. Это была кровь ("Конечно, кровь," - подумалось Кэти. - "Чем же ещё этому быть.") Она автоматически провела рукой по забралу.
- Там имеется специальный фонтанчик как раз для таких случаев, - подсказал сидевший справа от неё солдат. На груди бойца был отпечатан большой зелёный крест зелёного цвета. - Подумайте о нём, или, если вы ещё не совсем отошли, то нажмите третью сверху кнопку на правом виске. Главное, не захлебнитесь.
Кэти нашарила нужную кнопку на шлеме, надавила на неё, и тут же её в лицо ударила тугая струя воды из фонтанчика. Рот Кэти мгновенно наполнился водой, в носу засвербило, она чихнула и закашлялась, чувствуя, что вода попадает в горло и она начинает захлёбываться. Джойс принялась торопливо отыскивать заветную кнопку, но от испуга у неё не получалось даже вспомнить, какая она по счёту ("Снизу? Сверху? Чёрт!) и с какой стороны находится. Кэти была очень близка к тому, чтобы запаниковать.
Фонтанчик отключился. Медик, сидевший рядом с Кэти, видя, что она не может выключить воду, сам нажал на нужную кнопку.
- Спа... - Кэти ещё несколько раз кашлянула, затем закончила. - Спасибо вам.
- Не за что, - ответил медик. - Благодарите этого парня. - он указал на солдата, лежавшего справа от Кэти. - Если бы не он, вы бы... как бы объяснить... были на его месте. То есть вам было бы гораздо хуже.
- Что с ним? - спросила Кэти, приподнимаясь на локте и рассматривая раненого.
- Осколок, - ответил санитар. - Когда рванули ракеты, он бросился вместе с вами на землю и прикрыл собой. Так часто делают, причём совершенно неосознанно, чисто автоматически. Но если бы он этого не сделал, осколок был бы сейчас в вашей груди, мисс.
Раненый лежал на спине, тихо постанывая и безостановочно загребая землю обеими руками. Под голову ему был положен валик из свёрнутой шинели. На рану была наложена повязка, которая уже успела пропитаться кровью и которую, видимо, в скором времени нужно было сменить. Широко раскрытый, немигающий взгляд раненого был устремлён в небо, и не было в этом взгляде ни боли, ни страха, но было в нём нечто другое, гораздо более страшное: тихое отчаяние, отсутствие всяких сил для борьбы и готовность умереть.
- Он выживет? - спросила Кэти.
- Осколок застрял у него прямо у сердца, - ответил медик. - Успеем доставить на базу, если нет... - он нервно сглотнул. - Мэм, мне сейчас нужно сменить ему повязку. Лучше вам этого не видеть, поверьте.
Сказав это, санитар подполз к раненому, приподнял его и начать разматывать бинты. И вот тут во взгляде солдата появилась боль. Его глаза широко раскрылись и он взмолился, рыдая:
- Твою мать, не надо, не надо, пожалуйста, не надо, больно! Не надо, не трогайте меня! Оставьте меня в покое, отпустите, больно!
Кэти в ужасе зажмурила глаза, встала на ноги и побежала прочь, не важно куда, лишь бы подальше отсюда, лишь бы не видеть страданий солдата и не слышать его крика. Она бежала какое-то время с закрытыми глазами, не обращая внимания на опасность быть убитой, и она, возможно, далеко бы сумела убежать, но на её счастье Кэти споткнулась о какую-то корягу и растянулась на земле.
- Ребята, готовимся к эвакуации, скоро вертолёт! - провозгласил Олди. - Около двух минут до прибытия! Совсем чуть-чуть осталось!
Раздался возмущённый возглас Шварцмана:
- Какие вертолёты, мистер Олди? - крикнул он. - Какие две минуты, мне ещё минут пять по меньшей мере нужно! Отзывайте вертолёты!
- Так, значит... мистер Шварцман... подойдите сюда, - короткая пауза. - Отключите радиосвязь и прислонитесь своим забралом к моему. Отлично. - Теперь голос старого командира звучал намного тише и был приглушен, но Кэти продолжала слышать его отчётливо. Видимо, они находились где-то поблизости. - Чем вы недовольны, мистер Шварцман? - чувствовалось, что нелепый протест оператора сильно оскорбил Олди и что сейчас он с трудом сдерживал кипевшую в нём злость. - Вы ведь отсняли свой материал?
- Материал! - воскликнул Шварцман. - У меня этого материала кот наплакал. Как я это начальству покажу? Да оно меня на куски раздерёт! Мне нужно ещё время.
- Послушайте, мистер Шварман, - сказал Олди. - Значит, у меня боец ранен. Тяжёлое ранение, помощь нужна, срочно. Если его вовремя не доставить, он погибнет. Понимаете?
- Да мне плевать, похрен мне на вашего бойца, спасёте вы его или нет, мне похрен, запомните! - взорвался Шварцман. - Мне материал нужен, из чего мы ролик монтировать будем?! Нет, если вы мне предоставите прямо сейчас материал, то я соглашусь на эвакуацию, но кажется мне, что достать его вы сможете только из собственной задницы!
- Я здесь главный! - орал он. - Не забывайте, Я - а не вы. Я здесь хозяин, и я приказываю оставаться!
- Хорошо, вы можете остаться, - всё тем же напряжённым голосом ответил Олди. - Можете, если хотите. Но один. А я хочу собрать своих ребят и убраться отсюда. Чем скорее, тем лучше!
Кэти открыла глаза. Она сидела в центре небольшой рощицы, в окружении иссохших, потрескавшихся пальмовых стволов. Неподалёку, меньше чем в десятке шагов от неё Шварцман и Олди вели свой глупый и, в конечном счёте, бесполезный спор. Авраам кричал что-то оживлённо жестикулируя и зачем-то то и дело тыча в забрало Олди своей видеокамерой, а старый командир сидел, прислонившись к поваленному стволу пальмы и с усталым видом выслушивал Шварцмана. Там же, подальше от эпицентра боя, расположились актёры, Мэйсон и Блэкмор. Сами же сражавшиеся находились на южном краю. Оттуда доносились солдатская ругань, крики, команды, сообщения, выстрелы. Двое бойцов пытались сбить вертолёты противника, выстреливая по ним самонаводящимися снарядами из своих гранатомётов, и видимо, у них это получалось, поскольку разрушительная вертолётная атака больше не повторялась.
- Значит, послушайте, Шварцман! - закричал окончательно выведенный из себя Олди. - Если мы здесь останемся ещё хотя бы на пару минут, то умрём. Все! Как вы не поймёте, что мы их натиск не сдержим, и тогда нам конец, всем конец и вам тоже! И вы уже ничего не отснимете, и что у вас есть, вы тоже уже не отошлёте! Вы вообще ничего больше не сможете! Потому что вам конец! - и, закончив свою тираду, старый командир вдруг воскликнул радостно. - О, а вот и он! Вертолёт! Ну, мистер Шварцман, остаётесь или нет? Или с нами?
И в самом деле, далеко на севере в небе чернел силуэт длинного двухвинтового вертолёта, своей формой напоминавшего тело шмеля. Огромный, неуклюжий, он медленно подлетал к рощице. Уже слышался далёкий рокот винтовых двигателей, к которому по мере приближения примешивались звуки хлопанья лопастей о воздух и ещё какой-то непонятный ритмичный стук. Что-то он напоминал Кэти, только она не могла понять, что именно, но тут она расслышала звук гитары, играющей хорошо знакомый ей рифф, и голос Билли Джо Армстронга, призывающий: "Скажи: "Эй!" Из мощных репродукторов, установленных на борту вертолёта, над полем боя разносился "Отпуск:
Ты не слышишь ли шум дождя:
Как от гнева Господня дрожит земля?
Позор тому кто умрёт без огня.

Слышишь ты, собаки фальшивят, поя
Гимн в честь веры и страдания.
Признай, сегодня проиграна наша война.

Под звуки песни вертолёт приземлился перед рощей, распахнул задний люк, и чей-то голос из репродукторов объявил:
- ПРИВЕТСТВУЮ ДОБЛЕСТНЫХ ВОИНОВ ВТОРОГО ВАВИЛОНА! ВСЕ НА БОРТ! БЫСТРО!
Второй раз повторять не пришлось: Олди, актёры, солдаты, сама Кэти - все повскакивали со своих мест и побежали к вертолёту. Только Шварцман остался сидеть на земле, что-то крича и потрясая кулаками в бессильной злобе (в бешенстве он забыл даже включить радиосвязь), но вскоре понял, что его всё равно никто не слушает (и не слышит), плюнул и побежал вместе со всеми.
Первой до вертолёта добралась Кэти. Она вбежала внутрь тёмного и пустого отсека для пассажиров и остановилась в проёме заднего люка, чем-то напоминавшего разинутую китовую пасть. Вслед за Кэти в вертолёт забежал Олди, за ним актёры, несколько солдат, непрерывно матерящийся и трясущий камерой Шварцман. За ними сквозь открытый люк прошагал санитар, вместе с ещё одним солдатом несущий носилки с раненым.
Последним бежал рыжеволосый парень-верзила с пулемётом наперевес. Буквально в десятке ярдов от вертолёта он споткнулся о небольшой валун, торчавший из земли, и свалился на землю вместе со всем снаряжением. Он попытался вскочить одним рывком, но у него ничего не вышло: одна из лямок его рюкзака зацепилась за валун. Парень осторожно приподнялся, высвободил ремень, выпрямился, и его разорвало надвое прямо в районе пояса.
Ноги солдата рухнули в траву там же, где он стоял. Верхняя часть тела упала на несколько футов правее. Кровь сразу несколькими фонтанами брызнула на землю и вскоре растеклась по ней одной огромной лужей.
- Твою мать! - крикнул кто-то из солдат. - Какого хрена! Командир, Дэйв убит!
- Вижу, - глухо ответил Олди, и обратился к пилоту. - Анаконда-2, сколько у нас времени до бомбардировки?
- Минута-полторы, - после короткой паузы ответил пилот. - Вы не успеете его подобрать.
Когда прошёл первый шок от увиденного, Кэти ощутила, как к её горлу подкатывает тошнота. "Просто не смотри и всё," - сказала она себе и принялась за тщательное разглядывание заклёпок на потолке пассажирского отсека. Бесполезно. Она снова и снова видела, как крупную тушу Дэйва разрывает надвое пулей снайпера.
- Простите, - оправдываясь, сказал пилот. - Но нам нужно лететь. Иначе все здесь останемся.
- Роджер, - с досадой в голосе ответил Олди.
Корпус вертолёта крупно завибрировал вместе с усилившимся рокотом двигателей, и вертолёт медленно, как бы с неохотой стал набирать высоту. Злосчастная рощица потихоньку отдалялась, становясь всё меньше и меньше, пока вовсе не слилась с общим унылым постапокалиптическим пейзажем.
"Один парень остался там навсегда. Его близкие даже похоронить его по-человечески не смогут," - подумала Кэти, задумчиво глядя на джунгли. - "А мы с Шварцманом сделали репортаж. Причём репортаж достаточно посредственный, даже халтурный местами. Не стоил он того."
Видимо, Шварцман в этот момент подумал о том же. Он обратился к Олди:
- Сэр, я хотел бы...
Рёв бомбардировщиков, по силе своей ничем не уступающий грохоту взрывов, сотряс воздух. Он постоянно усиливался и уже становился нестерпим, однако сами самолёты всё не показывались.
- Слово предоставляется делегату из Калифорнии! - торжественно провозгласил кто-то сквозь рупор.
- Идут, они идут! - радостно воскликнул пилот. - Сейчас начнётся!

Зиг хайль, президент-газовик,
Мы не будем бомбить и тебе кирдык!
Вспышка! Армстронг оказался неправ: бомбы упали, и над джунглями взметнулись десятки огненных столбов.
Представителей верхушек в разотри в порошок:
Пусть бунтари испытают шок!
Грохот!
Бей, бей, бей и стекло разбивай,
Всех несогласных сразу убивай!
Грохот от взрывов быстро сошёл на нет, и над округой снова раздался рёв бомбардировщиков, который снова становился всё сильнее и сильнее, и уже почти полностью заглушал несущуюся из репродукторов песню:
Чтоб триумф одержать, огонь открой.
Но теперь мне уж не по пути с тобой!
Рёв бомбардировщиков достиг своего пика, и в этот момент несколько самолётов показались в проёме заднего люка и тут же исчезли: в памяти Кэти они остались лишь в виде размытых чёрных пятен на фоне серого небосвода. И рёв двигателей улетел вместе с ними, буквально через полминуты стихнув вдали.
- Что вы ещё хотели сказать, мистер Шварцман? - спросил Олди у Шварцман.
- Я хотел сказать, командир, что... - тут Аврааму пришлось сделать над собой усилие. - Ох... Простите, я...
- Конечно, - ответил Олди. - Просто многим людям так хочется, чтобы всё было по-ихнему, что они не думают, что говорят и что делают. Чтобы осознать, что они неправы, им обязательно нужно сказать или сделать что-нибудь такое, о чём они потом будут жалеть.
- Сэр, простите, - повторил Шварцман. - Я действительно повёл себя некрасиво.
Олди просто махнул на него рукой и отвернулся, а Шварцман уселся обратно на своё место, задумчиво вертя видеокамеру в руках.
Песня уже давно закончилась, и во время всего полёта лишь рокот двигателей нарушал тишину в отсеке, но в голове Кэти всё продолжали крутиться последние её строчки:
Я разрешу себе мечтать, забыть пустую ложь,
Рассвет уж был, теперь заката ждёшь,
Мы будем в отпуске!

10 часов 44 минуты, a.m.
Стэнли Эванс, главный редактор "Вавилон Ньюс", был обладателем самой что ни на есть скучной, заурядной внешности: средний рост, сухощавое телосложение, бледноватая кожа, голубые глаза и гладко прилизанные тёмно-русые волосы. Даже манера разговора у него была под стать внешнему виду: вялая, скучная, безэмоциональная. Но только на первый взгляд.
- В принципе, я подозревал, что эта работа окажется тебе не по плечу, - сказал он, выслушав слова Кэти о том, что она увольняется с должности корреспондента. - Я повидал за время работы на телевидении достаточно таких как ты. Не очень много, но достаточно, чтобы судить. Все они изображали из себя хладнокровных, беспринципных профессионалов, и, вероятно, таковыми себя и считали. Но когда доходило до настоящего дела - криминальной хроники, например, - почти все из них попросту ломались. Как ты, Кэти. Ты не создана для такой работы, вот и всё. Это не есть плохо, просто у тебя другой характер.
- Вы просто не видели, как его разорвало пулей надвое, - ответила Кэти. - Вы не видели глаза раненого. Вы не видели, как они воевали. Вы не видели этого.
- Спокойно, Джойс, - прервал её Эванс. - Я был свидетелем того, как деревню повстанцев разнесли напалмовой бомбардировкой. И это было гораздо похлеще. То, что видела ты - так, детские сказочки, - он немного пожевал губами. - Послушай, тебе не обязательно уходить с телевидения. Ты можешь, например, работать телеведущей или обозревателем новостей, а? Как насчёт этого?
- Десятки человек в том бою погибли, в том числе один наш солдат, - вздохнув, ответила Кэти. - И ещё один сейчас умирает где-то потому, что если бы не он, то умирала бы я. А вы тут говорите о должности телеведущей. Где связь? - тут она с выражением решительности на лице встала из-за стола. - Я ухожу. Прощайте.
- По закону тебе ещё две недели нужно отработать, - сказал Эванс, едва заметно ухмыльнувшись. - Или штраф. Заплатишь?
- Да подавитесь вы своим штрафом! - воскликнула Кэти и пошла прочь из кабинета Эванса.
А Стэнли кричал ей вслед:
- Ну и куда вы теперь пойдёте, а, мисс Джойс? Кому вы теперь нужны? Я понимаю, вы хотите сбежать отсюда, сбежать из всей этой грязи, лжи, бесчестия, но куда вы сбежите-то? Вавилон только один! Другого нет! Ну и побунтуете вы, пообижаетесь, а дальше то что?
Кэти не знала, что будет дальше, что она будет делать и куда она пойдёт. Да и это и не важно было тогда. Просто она впервые в жизни почувствовала себя свободной от собственных амбиций, собственного тщеславия, собственного панциря из презрения, холода и равнодушия, который всю жизнь мечтал ей жить спокойно. И на данный момент этого было вполне достаточно.
Наконец-то! Фролов Артём,
30 мая 2013 года.

__________________
http://samlib.ru/editors/f/frolow_a_r/wtorojwawilonrasskaz.shtml
Мой первый рассказ. Буду рад услышать ваши отзывы.
Ответить с цитированием
  #425  
Старый 31.05.2013, 10:40
Аватар для Loki_2008
Мастер слова
 
Регистрация: 16.04.2012
Сообщений: 1,084
Репутация: 63 [+/-]
Артём, чистое имхо - но несколько пафосно. И потому неестественно, даже "на публику" люди как в начале рассказа так себя не ведут
Ответить с цитированием
  #426  
Старый 10.06.2013, 13:27
Аватар для Артём Фролов
Посетитель
 
Регистрация: 25.09.2012
Сообщений: 17
Репутация: 3 [+/-]
Цитата:
Сообщение от Loki_2008 Посмотреть сообщение
Артём, чистое имхо - но несколько пафосно. И потому неестественно, даже "на публику" люди как в начале рассказа так себя не ведут
О'кей, попробую что-нибудь с этим сделать.
Я просто "Войну и мир" читал, пока писал, так что, наверное, сказалось.
__________________
http://samlib.ru/editors/f/frolow_a_r/wtorojwawilonrasskaz.shtml
Мой первый рассказ. Буду рад услышать ваши отзывы.
Ответить с цитированием
  #427  
Старый 11.06.2013, 09:19
Аватар для Loki_2008
Мастер слова
 
Регистрация: 16.04.2012
Сообщений: 1,084
Репутация: 63 [+/-]
Ярос, вот личное впечатление - это переизбыток "я" и статичность текста. Эдакий список, как в школьном сочинении "опишите картинку": на картинке ваза. В вазе три цветка. Цветы синий и два белых. Это васильки и розы, а рядом стоят четыре стакана. А скатерть жёлтая"... ну и так далее
Ответить с цитированием
  #428  
Старый 11.06.2013, 23:48
Аватар для Smeagol
Ветеран
 
Регистрация: 11.06.2013
Сообщений: 519
Репутация: 50 [+/-]
Вдохновляясь песнями Тарьи Турунен...
Рассказ "Наяда"
Скрытый текст - <Наяда>:

Начало весны. Мир оживает после зимнего сна. Оковы Мораны спадают. Лед возле берега тонкий и прозрачный, как стекло – все видно. Скоро Лада наберет силу, и река станет свободна. А сейчас наяда смотрит на мир, как в оконце.
Но душа реки рада и этому. Зимой ведь и того хуже – подо льдом, покрытым снегом, ничего не видно. Долгие, тоскливые дни…
Тогда можно, разве что подшутить над водяным, который спал под корягой, распугивая рыбу храпом. Старик ворочался и чихал во сне, когда его щекотала соломинка или водоросль. Или позабавиться над замерзшим рыбаком, просидевшим возле проруби целый день. Кто бы видел его глаза, когда он выудил большущую щуку, а та вдруг заговорила человеческим голосом! Подвыпивший мужик упустил рыбу вместе со снастью, не дослушав о трех желаниях! Потом он еще не раз приходил на это место, надеясь снова поймать удачу. Отвадить рыбака смогла только жена – она живо погнала мужа домой, причитая о страсти к хмельному.
Только и всего…
А сейчас раздолье!
Вот лес. Солнце светит уже по-весеннему ярко. Сугробы повсюду начинают таять. Деревья стоят голые, но скоро придет их пора зеленеть и расти. По лесу, мелькая среди деревьев своей бурой шубой, ходит сонный леший. Проверяет свою вотчину после зимней спячки. Вдруг шум, треск кустов. На берег выбежал заяц, а следом за ним волк. Бедный зайчишка не успел сменить зимнюю одежку, и сейчас был серо-белым дрожащим клубком. Прижав уши, он, казалось, смирился с незавидной участью. Волк прыгнул, уверенный в своих силах. Вот только заяц оказался хитрее, припустив по тонкому льду на другой берег. Серый разбойник устремился за добычей, однако лед под его лапами угрожающе затрещал. Пришлось отступить. Хищник обиженно завыл и вскоре скрылся в зарослях – отправился отыскивать новую жертву. Белобокая сорока с громким стрекотом сорвалась с верхушки березы, спеша рассказать эту новость всему лесу. Юркая синичка, тихо сидевшая на тоненькой веточке плакучей ивы, дождалась пока все успокоится, и живо слетела вниз. Она уже давно приметила жука. Тук-тук! – застучал ее клюв. Пустое, жук вмерз в лед, достать его нельзя. Звонко пропев, птаха улетела прочь.
Дальше – поле, а вот и первая проталина! Здесь робко зеленеют молодые ростки. Торопыги! Ночи-то еще морозные. К ним подошел дедушка-полевой и заботливо укрыл снегом, словно подоткнул одеяло. Теперь все в порядке. Степенно пригладив свою бороду-колосья, дух поля отправился в дальний путь. Под сугробами шуршат мыши, бегая по своим снежным норам, отыскивая прошлогодние семена. Однако они слишком увлеклись, забыв об опасности. Вдруг в воздухе мелькнул огненно-рыжий лисий хвост! Прыжок, еще прыжок и попавшаяся мышь жалобно пищит. Попалась! Неужели все? Нет, извернувшись, она вырвалась из лап рыжей проказницы. Лиса недовольно тявкнула. Воробьи, кружащие над полем, ответили ей дружным хохотом-чириканьем.
Течение, тем временем, влекло наяду к городу, где жили люди. На вершине холма сверкает золотом куполов великий каменный собор, подле которого стоят богатые терема бояр и князя. У подножья приютились вросшие в землю избы бедняков и деревянная посеревшая от старости церквушка. Но улочки безлюдны. Дверь одного из домов приоткрылась и высунулась лохматая голова домового. Видно, он тоже гадает, куда это все запропастились. Лишь стражи, сверкающие на солнце начищенными кольчугами, стоят у городских врат.
Разгадка открылась скоро. За городом горели десятки костров, где и собрались все горожане – от князя до последнего холопа. Люди жгли чучела зимы, ели блины и запивали их медом. Отовсюду слышались разудалые песни. Дети катались с горки, девушки водили хороводы вокруг костров, а парни бились на кулаках стенка на стенку.
Весело!
Наяда тоже хотела закружиться в круговерти праздника.

Но, что это? Вдалеке одинокий костер. Возле него, понурившись, сидит молодой воин в богатых одеждах. Княжич. Совсем еще мальчишка! Отчего он грустит? Почему не веселится вместе со всеми, а тяжко вздыхает? Вдруг он встает, и, сбросив с плеч плащ, стремглав бросается к реке. Вот уже трещит лед под сапогами, юноша поскальзывается, но и не думает отступать к берегу, к спасению. Безумец! Он же провалится и утонет!
Треск! Всплеск воды и молодой княжич идет на дно, не пытаясь сопротивляться, поддаваясь стихии, решив свою участь. Смерть…
Нет! Душа реки подхватывает его и выбрасывает на берег. Юноша снова ползет к полынье, не чувствуя холода в безумной горячке. Наяда и на сей раз не дает совершить один из самых тяжких грехов. Сильный удар по лицу. Горячая кровь заставляет понять, какую глупость он едва не сотворил. В серые глаза возвращается разум.
– Кто ты? – стуча зубами, прохрипел княжич.
В этот миг наяда ступила на берег.
Душа реки приняла облик прекрасной темноволосой девушки, облаченной в долгое снежно-белое платье, охваченное серебряным пояском. На вид ей было не больше двадцати зим, лишь голубые, цвета вод реки, глаза, видевшие все эпохи мира, говорили обратное. Сейчас в них читалось удивление.
– Наяда. Душа реки.
Тщетно пытаясь согреться, охватив руками плечи, парень бросил:
– Это все сказки! Духов не бывает.
– А я думала, что таких дураков, как ты – не бывает! – звонко рассмеялась Наяда. – Выходит, что мы оба ошиблись?
Княжич упрямо покачал головой. Он принял бы девушку за блаженную, если не взгляд этих глаз. Сейчас ему пришлось поверить…
– Зачем? Я хотел умереть!
Наяда безразлично пожала плечами.
– Ты мне не нужен… Вот и выбросила обратно на берег. И раз мы еще живы, то пойдем к костру.
С этим упрямец спорить не стал.
Душа реки пристально смотрела на огонь, а княжич, укрывшись своим плащом, любовался Наядой. Вода и пламя – две разных стихии, сейчас так близко друг к другу! Только вражды между ними не ощущалось. Скорее, это была дружеская встреча. Отвлекшись на миг от своих мыслей, парень только сейчас понял, что его одежда высохла, а холод больше не напоминает о себе.
– Почему ты хотел умереть? – не отрывая взгляда от костра, вдруг спросила Наяда. – Ты же княжич, а не смерд, который влачит жалкую жизнь, стараясь прокормить себя и свою семью. У тебя есть почти все, что только может пожелать человеческий разум!
Парень покачал головой.
– В том то и дело, что почти…
– Я слушаю, – продолжила настаивать душа реки, терзаемая любопытством.
– Осенью, мы вместе с отцом ездили в соседнее княжество. На пиру я увидел дочь князя Ярополка – Анну. Ее мать гречанка, говорят, была неземной красоты, и девушка унаследовала этот дар. Я влюбился в нее без памяти с первого взгляда. И каково было мое удивление, когда она тоже стала смотреть на меня и улыбаться! Служанка княгини тайком шепнула мне, что в полночь в саду меня будут ждать. Конечно, я и не думал спать! Как только стемнело, я украдкой пробрался в сад. Едва увидев друг друга, мы поняли, что наши судьбы отныне едины. Но на утро предстояло уезжать. Всю осень голуби летали между нашими княжествами. Какие письма мы писали! С первым днем весны я решил ехать к Ярополку и просить руки его дочери.
Наяда посмотрела в глаза молодому заносчивому княжичу.
– И сегодня ты услышал отказ.
– Хуже! Он сосватал Анну князю Болеславу. Моя любимая теперь за другим мужем, – он в бессилье сжал кулаки. – И ничего нельзя изменить. Я опоздал!
Кинув взгляд на реку, Наяда поднялась.
– Понятно. Значит, любовь… Странные чувства движут вами – смертными. Глупые. Оглянись, княжич! – она указала в сторону праздничного счастья и веселья. – Вон сколько девушек танцует возле костров. Одна краше другой. Выбирай любую!
– Ты ничего не поняла, – обиженно сказал парень, упрямо смотря себе под ноги. – Мне нужна только она.
Душа реки вспыхнула. Никто еще не упрекал ее в неведении!
– Как тебя зовут?
– Ярослав, – гордо ответил княжич.
– Тогда, Ярослав – княжий сын, ты будешь приходить сюда каждую ночь, в первый день седьмицы. Объяснишь мне, темной, что такое – любовь.
С этими словами Наяда канула в полынью.

Пришло время Лады-весны. Дни становились все длиннее, а ночи короче. В лесах из нор и берлог выходили звери, на поля возвращались звонкоголосые птицы. Солнце щедро дарило тепло – все начало зеленеть и цвести. Лед с реки сошел, ушла на нерест рыба. Наяда давно сменила унылые зимние одежды, на веселое зеленое платье, украшенное живыми цветами.
Каждую ночь, первого дня седмицы, к берегу реки приходил молодой княжич, где ожидала Наяда. Парень рассказывал о жизни людей, и о чувствах, что ими движут. Благодаря встречам, душа реки узнала много нового, ведь раньше ее люди мало интересовали. Вскоре, душа реки начала замечать, что каждый раз все сильнее ждет незамысловатых рассказов и торопит время встречи. Наяда начала думать, как человек. Прошло немало времени, прежде чем она поняла, что означают эти противоречивые чувства.
Душа реки нарушила закон мироздания – полюбила княжича. Одиночество осталось в прошлом. Рядом любимый. И пусть его жизнь скоротечна, как жизнь любого смертного, но любовь Наяды будет жить вечно...
Ярослав догадывался об этом, но молчал.

И вот пришел черед Ярило взять посох власти над природой.
Цветы отцвели, на их месте появились плоды и ягоды. В лесу пищали, играя друг с другом, маленькие зверята. В поле вставали на крыло молодые птенцы. Люди искренне радовались и собирали первый урожай. Год обещал стать богатым и сытым.
Только Наяда грустила одна. Княжич больше не приходил. Старый князь умер, на молодого Ярослава легло нелегкое бремя власти. Теперь у него не было времени для встреч с душой реки.
Душа реки ждала. Казалось бы, что такое – ожидание для бессмертного существа? Для нее и времени, не существует. Вернее оно течет иначе. Седмица пробегает как мгновенье, а день и вовсе незаметен. Да, так и было до той поры, как она повстречала Ярослава. Но теперь… Даже дни тянулись невыносимо долго! Она смотрела на берег, каждый миг ожидая любимого.
Все чаяния и надежды оставались тщетны. Ярослав не появлялся. Речную деву охватила грусть и тоска. В журчании реки слышался плач...

А осенью, когда Наяда оделась в золотые наряды, разразилось великое лихо. Война! На берегах реки разыгралась страшная битва. Люди безжалостно резали, кололи, убивали своих братьев. Вода смешалась с кровью и для многих ратников река стала последним пристанищем на белом свете. Наяда всматривалась в лица погибших, страшась среди них узнать молодого княжича.
Но вскоре, одна сила пересилила другую – воцарился мир.
Человеческая память коротка. Недавние враги уже сидят за пиршественным столом, поднимают кубки за здоровье друг друга. Богатые дары, лживые заверения о дружбе между князьями.

Пришла пора свадеб.
Снова в городе шум и веселье! Еще бы – война выиграна, и воины вернулись с богатой добычей! А мертвые… Кто же о них помнит, кроме родных?
К реке спускаются люди, видно спешат принести дары. И, что это? Ярослав! Он вспомнил о Наяде, об их встречах! Вот только почему он в наряде жениха, и почему рядом с ним белокурая девушка, чье лицо покрыто? Человек в церковном одеянии благословляет их, нарекая мужем и женой. Девушку Ярослав называет Анной.
Наяда поняла. Ярослав не отступился – достиг, чего хотел. Развязал войну, для того, чтобы завладеть чужой женой. Погубил тех несчастных воинов, что сложили свои головы ради его похоти. А тогда, весной, княжич лишь излил боль, отравил ей Наяду.
И ушел. К другой.
Свадебный венок, принесенный в дар, стал последней каплей. Как плевок в душу. Княжич знал, что это значит. Не мог не знать...
Наяда в последний раз ступила на берег. Сейчас она выглядела как утопленница: изодранное золотистое платье, снежно-белая кожа, в растрепанных волосах водоросли. Только глаза ее жили – полные слез и неземной печали. А еще, обиды...
Душа реки не произнесла ни слова. Молча вернула венок жениху. Пристально посмотрела на него.
Теперь она поняла людей. Поняла их чувства. Поняла, что испытывал Ярослав в тот злополучный день…

Наяда вернулась в реку, канула в самый глубокий омут. На берегу люди еще долго шумели и галдели. Но ей было все равно. Она совершила ошибку. Нарушила закон мироздания.
Река вскоре обмелела, заросла камышом и осокой.
Наяда больше не плакала.
Она умерла.

Ответить с цитированием
  #429  
Старый 20.06.2013, 14:49
Аватар для BaZilisk
Мортератор
Победитель Литературной Викторины
 
Регистрация: 11.07.2008
Сообщений: 953
Репутация: 491 [+/-]
Отправить Skype™ сообщение для BaZilisk
Из цикла одностранничных рассказов
Скрытый текст - Чистоплюй:
Все называли его чистоплюем, да таким он и был. Он никогда не хотел иметь дела с грязными и неприглядными сторонами человеческой жизни, не смотрел новостей, не интересовался политикой, ходил с поднятым подбородком и прищуренными глазами. Любил высказать свое «фе» и не любил выслушивать «фе» чужое.
Когда он постарел, терпеть его стало совершенно невозможно. Брюзжаще-дребезжащий старик, пусть и всегда аккуратно одет и чист, в своем районе был известен всем. Бывало, идет он по Авиамоторной улице, а местные жители переходят на другую сторону дороги. Чтоб не выслушивать нотации, в случае чего. К тому же завелась у него привычка под стать прозвищу. Он стал в подтверждение своего недовольства плевать под ноги. Нет, конечно, не конкретным людям, но этому миру в целом, где возможно такое непотребство.
Уж не знаю, когда это случилось и почему. Не знаю, заметил ли кто-то, кроме меня, эту связь, но стало происходить нечто странное. Эти его плевки стали будто магическими. Например, идет он к магазину, а там, возле входной двери, около урны, бычки да подсолнечная шелуха. Прочитает он гневную отповедь, плюнет, и тут же выйдет уборщица исправлять непорядок. Или плюнет он на аварию, перегородившую путь трамваям, как водители тут же договорятся полюбовно и разъедутся, не дожидаясь дорожной милиции. Или милиция эта приедет не через полчаса, а через минуту.
Прошло какое-то время, и Авиамоторная улица преобразилась. В институтской столовой стало вкуснее и дешевле, реклама стала менее навязчивой и более правдивой, пробки стали явлением до того редким, что сам мэр приезжал лишний раз сверкнуть лысиной и засвидетельствовать «свою», пусть и локальную, победу над транспортным коллапсом города. Чего уж говорить о чистоте улицы и вежливости пешеходов.
Журналисты, к сожалению, столь необычную активность в городе проморгали. Или пропустили специально. Плохие новости, к сожалению, лучше привлекают аудиторию. Кстати о новостях! Чуть стоило появиться на экране криминальной хронике, изображение начинало рябить, а звук скрежетать. Газеты с самыми желтыми материалами плохо завозились, а по радио вещали только грамотные и образованные ведущие.
Лишний раз я убедился в том, что это заслуги Чистоплюя, зимой. Стариковские хрупкие косточки мерзли, и он чаще отсиживался дома, игнорируя свою странную вахту. Тогда я первый раз за полгода наткнулся на брошенный посреди тротуара окурок, а потом повалило как из чаши: первая пробка на два часа, отключение электричества на восемь, кортеж премьер-министра, ограбление соседа... Чуть только весенние дни при вялом участии районных коммунальщиков растопили зимние наслоения льда, ситуация стала меняться в уже так полюбившуюся лучшую сторону.
Это было, как помнится, в конце июля, необычно чистого от пуха. Не знаю, как такое могло случиться, при нашем-то плюющем ангеле-хранителе. На улицу забрел хам. Самый настоящий, неприкрытый. Обматерил мороженщицу. Наступил на ногу почтальону, растолкал неимоверное количество прохожих, и даже с комментариями по поводу их ходовых качеств и габаритов. Привыкший к вежливости и покою народ столбенел или спешил убраться с дороги.
И, видимо, наши общие беззвучные молитвы были услышаны. Из проулка вышел он. Его серый плащ развевался на легком теплом ветру, трость блестела в лучах солнца подобно мечу, а цепочка карманных часов, свисавшая из жилетки, напоминала участок кольчуги. Узкие щелки глаз выискивали жертву, подбородок, а при учете возраста – целых три, были как никогда высоко подняты. Он подошел к парню и высказал все, что думает о его поведении. На этом катастрофа кончилась.
Рассказывают, что парень долго еще сидел на лавочке в одном из дворов, плакал и жаловался каждому встречному, что у него такое ощущение, будто плюнули в душу.
Ответить с цитированием
  #430  
Старый 22.06.2013, 16:11
Аватар для Sera
Принцесса Мира Фантастики
 
Регистрация: 30.01.2010
Сообщений: 2,236
Репутация: 2580 [+/-]
Отправить Skype™ сообщение для Sera
Smeagol, первое, что скажу - написано красиво. Поэтичные описания, очень ярко, очень хорошо представляется. И сначала я не совсем поняла, почему их так много - занимают всю первую половину рассказа. Потом решила, что это сделано специально, для контраста: вот таким был мир Неяды до того, как в её жизни появился Ярослав - а затем поменялся. И с этим ушла большая часть поэзии, зато пришли война и предательство.
Не буду придираться к тому, как написано - тем более, что написано хорошо.
И грустный финал, к которому всё шло. Хорошая сказка.

BaZilisk, рассказ произвёл странное впечатление. В самом начале герой производит отталкивающее впечатление. Да и не только на меня - статисты в рассказ тоже разбегались от него. Но при этом встаёт мощный ассоциативный ряд, потому как видели таких вот чистоплюев, знаем.
Однако затем впечатление меняется вместе с перестановкой акцентов, и в финале возникает вопрос: неужели он теперь такой, герой нашего времени? Блестящая трость, цепочка карманных часов... Блюститель порядка в лице одного Чистоплюя.
Образ хама навёл на мысли о притче. Слишком уж он собирательный, этакий Хам с большой буквы, концентрат вселенского хамства, которое должно быть побеждено. Правда, нет прямого текста морали в финале, но ведь его всегда можно додумать самостоятельно.
Хорошо.
__________________
Я согласна бежать по ступенькам, как спринтер в аду -
До последней площадки, последней точки в рассказе,
Сигарета на старте... У финиша ждут. Я иду
Поперёк ступенек в безумном немом экстазе.
Ответить с цитированием
  #431  
Старый 23.06.2013, 11:09
Аватар для sir-ris
Ветеран
 
Регистрация: 23.10.2008
Сообщений: 776
Репутация: 434 [+/-]
BaZilisk, интересный рассказ. Сначала всё так банально-узнаваемо, думаешь, впереди либо мораль, либо катастрофа. Когда появляется магия плевков, понимаешь, что всё не так очевидно. И точно, в конце - ни морали, ни катастрофы, но почему-то не чувствуешь себя обманутым. Последний рыцарский абзац порадовал.
p.s. Участок кольчуги... Забавно)
__________________
Не пей вина, Гертруда! (с)
В харизме нужно родиться(с)
Ответить с цитированием
  #432  
Старый 23.06.2013, 11:28
Аватар для psilocibinum
Бывший naskof300
 
Регистрация: 02.04.2012
Сообщений: 695
Репутация: 56 [+/-]
Выложу и я кое-что не совсем обычное.
Дело в том, что данный отрывок является вырезанным началом одного масштабного произведения, первую главу которого я возможно вскоре опубликую на данном форуме (но в отдельной теме).
Но хоть начало и вырезанное, оно по-моему получилось неплохим, так что выложу его для беспощадной критики )))))
Собственно вот:

Скрытый текст - Закат над востоком:
«Что ж, мы имеем перед глазами полную картину этого страшного и душераздирающего массового террора, перед которым меркнут даже самые жуткие примеры войн и революций, имевших место на протяжении мировой истории. Такова реальная система кровопролития, смертей и террора, осуществляемая истеричными и преступными политическими маньяками, готовыми скопировать её в каждой стране и среди каждого народа теми же методами террора, если им только представится такая возможность.»
- Из речи Йозефа Пауля Геббельса, «Коммунизм без маски», 1935г.



Глава1. Последние дни войны.
Над Брюгенбау поднимался рассвет. Вначале различимый лишь как узкая полоска света на горизонте, он разгорался, становясь ярче с каждой минутой, разгоняя однородный ночной сумрак, отделяя свет от тени. Лучи восходящего солнца подсвечивали кромку белоснежных облаков, висевших над городом, словно заставляя их флюоресцировать. В неподвижном утреннем воздухе эти облака выглядели застывшими белыми гигантами, которые казалось вот-вот рухнут вниз, обрушившись всей своей массой на землю.
Солнце тем временем поднималось, его сияние освещало обшарпанные городские стены и балюстрады, проникало в черные проемы окон, скользило по остовам разрушенных артиллерией строений, многие из которых в своем нынешнем виде напоминали порожденные больным разумом кошмары, заливало багряным светом покрытые обломками улицы, словно там разгорался вечный пожар. Рассвет обнажал скрытые тьмой следы войны и разрухи.
Брюгенбау… Когда-то жители этого города употребляли совсем иное, непривычное для немецкого уха название, «Сыктывкар». Но теперь все надписи и указатели, где имело место это грубое, написанное неполноценным северным языком слово, были замазаны, таблички сорваны, а постаменты сровнены с землей, и на их месте красовалось новое, аккуратно выведенное готическим шрифтом название. Теперь всем жителям, в том числе и русскоговорящим следовало употреблять именно его.
Как говорится, новые времена – новые порядки.
Это был не самый крупный, и далеко не самый важный из городов на бывшей советской территории. В период советской власти здесь располагалось множество школ, которые теперь пустовали, многие были переоборудованы Рейхом в склады, остальные также ждало переустройство. Кроме всего прочего на территории города существовало несколько небольших промышленных предприятий, но все они были слишком незначительны и не могли принести реальной пользы индустрии Рейха. Пожалуй определенную экономическую выгоду мог принести разве что деревообрабатывающий завод на городской периферии. Вокруг Брюгенбау росло множество лесов, занимавших огромные площади, что вообще было свойственно для этой страны, так что недостатка в ресурсах для завода возникнуть точно не могло.
До прихода новой власти это был всего лишь небольшой провинциальный город, но вскоре его ждала ассимиляция – коренные немцы и «полукровки», жители России и прочих оккупированных Рейхом стран, в чьих жилах еще сохранялась арийская кровь должны были прибыть сюда и заселить город, построить новые культурные и индустриальные центры, обеспечив ему процветание под национал-социалистическим флагом.
Но до этого следовало проделать большую работу, восстановив разрушенные войной строения и расчистив улицы – не только от обломков, но и от расово неполноценных элементов, которые по приблизительным расчетам немецкого командования составляли треть жителей города. Их следовало отправить на принудительные работы в концентрационные лагеря, где они со временем умрут от физической нагрузки и истощения, или покончить с ними прямо здесь и сейчас. Принципиальной разницы в этом не было, разве что во втором случае требовалось несколько меньше ресурсных затрат. И местное руководство СС, чье главное управление теперь располагалось в здании бывшего Обкома, уже приступило к решению этого «демографического» вопроса.
Но конечно самым важным было закончить войну. Долгая и кровавая, она унесла жизни миллионов немецких солдат, но к сегодняшнему дню, шестнадцатому апреля тысяча девятьсот сорок шестого года большинство индустриальных и стратегических центров русских были захвачены, а войска немецкой армии устремились на восток, далеко за Урал. И это значило что вот-вот придет конец бесконечным смертям, и солдаты восточного фронта смогут вернуться домой, где их встретят как героев…
Конец войне был близок, по крайней мере так утверждало военное командование Рейха. Но подобные обещания оно давало не раз, а война, казалось, лишь затягивалась. Даже в безвыходном положении, стоя одной ногой над пропастью, остатки советских войск (те которые еще не были взяты в плен, не дезертировали, и не были поголовно расстреляны) продолжали фанатично сопротивляться, защищая коммунистический режим, с остервенением сражаясь за каждый метр территории. Бои продолжали идти во многих городах, еще шли сражения в Фюрерштрассе и Остенберге (бывших Свердловске и Новосибирске), даже в Брюгенбау военные столкновения прекратились лишь пару дней назад. Ситуацию осложняло еще и то, что после захвата Москвы у русских не было какого-либо определенного командного центра – каждая область являлась по сути автономией, самостоятельно организующей оборону своих рубежей. Правительство Германии было уверено что в таком состоянии государство автоматически распадется, перестанет функционировать. Но оно функционировало, и более того - было боеспособно. Непредсказуемость тактики загнанных в угол русских оказывала на всех немцев сильнейшее психологическое давление. И это не говоря о партизанском движении, которое действовало практически во всех городах захваченной Рейхом советской территории. Партизаны врывали поезда и склады, устраивали подрывы и диверсии. Систематические чистки среди местного населения не спасали ситуацию – людям было уже нечего терять.
Но ресурсы русских ограничены и долго продолжаться это не могло. Рано или поздно должен был прийти конец любой войне, и миллионы немецких солдат как в центральном Рейхе, так и в его комиссариатах, созданных на территории бывшего Союза Советских Социалистических республик жадно вслушивались в радиоэфир, надеясь услышать заветное сообщение о полной капитуляции вооруженных сил Советского Союза.
К счастью здесь, в Брюгенбау немцам удалось избежать больших людских потерь – армия генерала генерала Комарова, руководившая обороной, города была захвачена в плен, хотя другой выбор вряд ли оставался. Провизия и боеприпасы у них закончились уже давно, а обстрел немецкой артиллерией города оказался действенней любых переговоров.
Город Брюгенбау располагался на территории самого северного и самого крупного из рейхскомиссариатов – комиссариата Московия, занимавшего всю территорию России, вплоть до Урала. На эту территорию у военного руководства Германии существовали большие планы – Московия должна была играть важную роль в экономике третьего Рейха, став для него своего рода аграрным центром. Большую часть территории комиссариата предлагалось засеять различными сельскохозяйственными культурами; поля и пастбища должны были протянуться на десятки гектаров; пройдет еще несколько лет, и с этих полей гигантские мегасоставы, груженые сотнями тонн зерна и злаков устремятся в центр великой Германии, в главное зернохранилище третьего Рейха. Впрочем, на родину они повезут не только злаки, но и рабочую силу - самые выносливые и сильные остарбайтеры должны будут послужить на благо Германии. Их руками будет отстроен новый мир, величайшая из империй которой суждено править всеми прочими.
Но сейчас это были только планы, а пока на месте будущих полей лишь начиналась грандиозная работа – силами заключенных вырубались лесные чащи, выравнивались холмы, засыпались овраги и сравнивались с землей поселения – так расчищалось пространство для грандиозных проектов Третьего Рейха…
Солнце тем временем всходило все выше, и его спектр постепенно менялся с красного на естественный желтый. Теплый и ласковый свет разбудил группу голубей, дремавших на крыше бывшего универмага - птицы спали, распушив перья и уткнув в грудь свои клювы. Разбуженные солнцем, они встрепенулись и почти одновременно вспорхнули с карниза. Поднявшись вверх, выше городских крыш, они сделали плавный разворот в левую сторону и устремились на запад, пролетая над мощеной улицей, в направлении длинного шпиля на одном из зданий, очевидно служившего им ориентиром.
Внизу, по мостовой шел человек. На нем была немецкая форма стандартного образца, темно зеленого цвета, на голове - каска, явно слишком большая для такой худощавой головы, в руках - потрепанный MP 38, попросту шмайссер. Грудь украшал, ярко поблескивая на солнце, железный крест – не только почетная награда, но и символ самопожертвования во имя Рейха; символ страданий, которые он пережил, пройдя через мясорубку войны.
Лицо его было совершенно спокойным, возможно впервые за долгие годы, и лишь стайка голубей, пролетевшая над головой, смогла привлечь к себе его внимание. Солдат поднял руку, защищаясь от яркого солнца и взглянул на птиц.
«Наверно это хорошо, - подумал он, - иметь птичий разум. До этих тупых созданий никогда не дойдет что такое война. Даже если рядом будут потрошить их товарища, они наверно будут безмятежно клевать зерна, не понимая чему здесь можно огорчаться. Да, конечно, больше ума – больше пессимизма… С этой точки зрения человек точно является самым безрадостным из животных.
Хотя… возможно это просто почтовые голуби, отправленные с посланием каким-нибудь фельдфебелем-голубеводом. Ну уж эти то поумнее будут…»
При этих мыслях солдат ухмыльнулся. Его имя было Манфред Штайнбах. Звание – старший стрелок.
И сегодня он выполнял обязанности патрульного, обходя улицы и следя за соблюдением порядка. Впрочем, работа теперь была почти формальностью. Несмотря на уже наступившее утро, город казался мертвым; повсюду царила абсолютная тишина и спокойствие.

Ответить с цитированием
  #433  
Старый 28.06.2013, 22:01
Аватар для Flüggåәnkб€čhiœßølįên
Scusi!
 
Регистрация: 01.10.2009
Сообщений: 3,941
Репутация: 1910 [+/-]
Отправить Skype™ сообщение для Flüggåәnkб€čhiœßølįên
Цитата:
Сообщение от naskof300 Посмотреть сообщение
Над Брюгенбау поднимался рассвет.
Это не штамп. Это Штампище.


Цитата:
Сообщение от naskof300 Посмотреть сообщение
обрушившись всей своей массой
А чьей же еще?

Приятный язык, неплохое знание русского языка. Текст читаем, но есть ряд частых ошибок начинающих.

Долгая экспозиция. Два абзаца для описания рассвета это слишком.
Повествование от лица независимого рассказчика не вызывает эмоций у читателя. Введите героя вначале главы, далее, с помощью диалогов, воспоминаний опишите обстановку дел.

Альтернативка - вообще не мое, но отрывок висит шесть дней без отзывов, обидно.
__________________
Писать книги легко. Нужно просто сесть за стол и смотреть на чистый лист, пока на лбу не появятся капли крови.
Ответить с цитированием
  #434  
Старый 29.06.2013, 11:19
Аватар для psilocibinum
Бывший naskof300
 
Регистрация: 02.04.2012
Сообщений: 695
Репутация: 56 [+/-]
Цитата:
Сообщение от Мережук Роман Посмотреть сообщение
Это не штамп. Это Штампище.
Ха, я тоже так подумал. Но, оправдал себя тем, что у меня не слова не говорится про "солнце", а употреблять слово "рассвет" вроде как можно ))))

Кстати, переписанное начало у меня теперь начинается со слов "Ночь была наполнена страхом", что конечно то же не очень, но в контексте следующих предложений воспринимается нормально.

Цитата:
Сообщение от Мережук Роман Посмотреть сообщение
А чьей же еще?
ИМХО - придирка, но соглашусь.

Цитата:
Сообщение от Мережук Роман Посмотреть сообщение

Долгая экспозиция. Два абзаца для описания рассвета это слишком.
Повествование от лица независимого рассказчика не вызывает эмоций у читателя. Введите героя вначале главы, далее, с помощью диалогов, воспоминаний опишите обстановку дел.

Ну, в переписанном начале у меня то же довольно долгая экспозиция от лица рассказчика, но там во первых - есть некоторое действие, а во вторых - я постарался написать ее достаточно интересно.
А насчет эмоций - я старался передать в первую очередь атмосферу, а она вообще синонимична эмоциям.
И кстати, отрывок выложенный здесь я почти не переписывал, а вот новое начало я переделывал OVER дофига раз, и по моему сумел его довести до более-менее профессионального уровня.

Последний раз редактировалось psilocibinum; 29.06.2013 в 11:23.
Ответить с цитированием
  #435  
Старый 29.06.2013, 22:39
Аватар для Flüggåәnkб€čhiœßølįên
Scusi!
 
Регистрация: 01.10.2009
Сообщений: 3,941
Репутация: 1910 [+/-]
Отправить Skype™ сообщение для Flüggåәnkб€čhiœßølįên
Цитата:
Сообщение от naskof300 Посмотреть сообщение
, оправдал себя тем, что у меня не слова не говорится про "солнце", а употреблять слово "рассвет" вроде как можно
Смеркалось, вечерело, солнце спряталось за крайней плотью звезчатой темноты.

Фантазируйте новые сочетания, а не копайтесь в мусорном баке отходов.


Цитата:
Сообщение от naskof300 Посмотреть сообщение
ИМХО - придирка, но соглашусь.
ИМХО любая критика придирка, автор сам должен выбрать для себя главное.

Цитата:
Сообщение от naskof300 Посмотреть сообщение
а вот новое начало я переделывал OVER дофига раз, и по моему сумел его довести до более-менее профессионального уровня.
Не понимаю, зачем тогда знакомить читателей с отработанным материалом?
__________________
Писать книги легко. Нужно просто сесть за стол и смотреть на чистый лист, пока на лбу не появятся капли крови.
Ответить с цитированием
  #436  
Старый 29.06.2013, 23:56
Аватар для psilocibinum
Бывший naskof300
 
Регистрация: 02.04.2012
Сообщений: 695
Репутация: 56 [+/-]
Цитата:
Сообщение от Мережук Роман Посмотреть сообщение

Не понимаю, зачем тогда знакомить читателей с отработанным материалом?

Ну, на самом деле по многим причинам. Во первых, общий стиль рассказа останется таким же, и я просто хотел проверить как он звучит и воспринимается со стороны т.к. у меня, как автора, все равно слишком субъективное видение, и некоторые вещи с точки зрения читателя могут восприниматься по другому.

Во вторых, я удалил данный отрывок потому что он мне (после десятков перечитываний) совершенно перестал нравится, и я хотел проверить - есть ли в данном отрывке хоть что-то хорошее. Если есть, то это будет стимулом к написанию новой версии и вместе с тем, подтверждением того, что эта новая версия уж точно будет отличной; то есть логика такая - если набросок читабелен, то и полная версия классная ))))

Ну и вообще - жалко выкидывать столько наработанного материала, а использовать его весь я вряд ли буду, поэтому предоставил на суд читателей. Да, и кроме того, этот отрывок является эдакой рекламой самого произведения :)

Последний раз редактировалось psilocibinum; 29.06.2013 в 23:59.
Ответить с цитированием
  #437  
Старый 01.07.2013, 22:48
Аватар для Анандита
Гуру
 
Регистрация: 11.03.2009
Сообщений: 3,463
Репутация: 1849 [+/-]
Отправить Skype™ сообщение для Анандита
Всё-таки решилась выложить эту сказку. Это действительно сказка. Она написана по мотивам старинной английской легенды о Чайлд Роланде.

Скрытый текст - Легенда:
Ветер бил в лицо и швырял песком в глаза, донося запах нефти и гари с моря. И горел старый дом, отрезая все пути назад. Обойти развалины церкви против движения солнца, получится, только если есть это самое солнце. Черные клубы жирного вязкого дыма стлались по поднебесью уже долгие месяцы. Но дом, принесенный в жертву, должен был дать путь солнечным лучам. Облитый химикатами, добытыми в брошенном городе, он занялся мгновенно, посылая в небо белый шлейф дыма, рассеивающего черную завесу, поднявшуюся от горящего океана.
Гаятри НКеллен подобрала полы своих длинных одежд, не оглянувшись на родной дом, умиравший в жадных ласках пламени, и побежала, обходя церковь против движения солнца. Она бежала, торопясь, пока тучи не скрыли тусклый мраморно-белый диск с изжелта-черными краями. Бежала со всех ног, обгоняя собственную тень. Дважды она упала, расколотив ладони и колени об острые камни, но успела…

На какой-то миг голова закружилась и Гаятри снова упала, запнувшись о длинное разнотравье, мягко колыхавшееся под ногами. Подниматься не стала, зарываясь лицом в благоуханные живые травы, слушая с наслаждением стрекот цикад. Так давно она была лишена этого! Обреченная жить, обреченная помнить…
Авентани любила читать ей на ночь, несмотря на то, что книги были под запретом. И когда её разорвала на куски взбесившаяся толпа, Гаятри даже по родной матери и сестре не тосковала так, как по ней.
Всё, что осталось малютке НКеллен,
Память и воля былых поколений.
Она помнила каждый прочитанный стих, каждую сказку и легенду. Каждую строчку из книг, что стали серым пеплом в пожарищах, охвативших обезумевший мир. Но более всего она грезила о старой легенде про юного Роланда. С того мига, когда она прочитала сказку о нем и о короле эльфов, её не оставляло ощущение, что весь мир вокруг- иллюзия, сотканная сумасшедшим, а реален лишь тот мир…

Она лежала, примяв и прижав к груди длинные стебли трав и цветов, вдыхая пьянящий аромат. Сознание мутилось от чистого воздуха и запаха жизни. И Гаятри никак не могла заставить себя встать. Перед глазами проносились обрывки картин из прошлого, строки из книг, стихи. Мерный глуховатый голос Авентани зазвучал в голове раскатами далекого грома:

-Чайлд Роланд двинулся к Башне Черной…

Она лежала и смотрела сквозь сине-белое небо, задыхаясь от окутавшей её свежести и от отчаянной тоски, сжавшей сердце. Почему-то эти строки всплыли в её мутящемся сознании. Любимые и ненавистные строки, заставлявшие кровоточить её сердце…

-Ави, но почему? Вдруг она хотела остаться с королем эльфов?
-Так говорится в легенде, а легенды пришли к нам из самых старых времен…

Лишь спустя время она смогла заставить себя вначале сесть, а потом и встать. Голова закружилась, но это ощущение вскоре сменилось невероятной легкостью и невероятной же тоской. Гаятри огляделась вокруг. Сколько хватало глаз, перед ней расстилались бескрайние поля. Лишь на западе виднелось нечто вроде замка, но слишком неправильной формы были его башни, сиреневые в серебристой дымке. Гаятри пошла, а потом побежала, высоко подкидывая ноги, чтобы не запнуться о траву. Длинная одежда путалась и мешала, и Гаятри ничтоже сумняшеся содрала её через голову, оставшись в шальварах и топике. Она снова припустила через поле, пока не начала задыхаться. Пришлось прилечь и немного передохнуть. Гаятри смотрела в синее небо, по которому плыли белые и золотые облачка. В памяти возникло усталое смуглое лицо Авентани, низко склоненное над книгой. Глубокий чуть глуховатый голос читал Балладу о Мире Грез:
«…В далеком изломанном мире
Где солнце лилового цвета
Где три луны так прекрасны
Где жарко вечное лето
Где стонет, ломая струи
Река хрусталя живого,
В этом изломанном мире
Покой обрету я снова…»

Гаятри поднялась и пошла к замку. Теперь он казался куда ближе. Даже видны были расколотые белые камни, сверкавшие на солнце каплями серебра, и чуть сбоку в не столь высокой траве тонкая дорожка, рассыпающаяся остатками мраморных плит. На миг ей почудилось, что какое-то животное проскочило в густых травяных зарослях, но то был лишь миг. Гаятри попыталась вспомнить животных, которых знала по картинкам. Собаки, кошки, которых люди держали в качестве домашних питомцев. Дикие медведи, волки. Но ни на одно из этих животных виденное Гаятри не было похоже. Она чуть замедлила шаг, всматриваясь в пространство, отделявшее её от замка.

Неожиданно высокий чистый звук заставил её вздрогнуть. Ничего подобного она никогда не слышала. Теперь, замерев от удивления и испуга, она увидела вышедшее из-за развалин существо. Лошадь! Она узнала это прекрасное создание, виденное однажды на картине в заброшенной галерее. Лошадь, живая и настоящая! Но какая странная лошадь! Белоснежная, сверкающая на солнце, и с витым изящным рогом, росшим из центра лба. Ошеломленная Гаятри во все глаза смотрела на это создание, показавшееся ей невообразимо прекрасным.
-Кервелен, где ты, малыш?
Она снова вздрогнула, не веря своим ушам. Голос доносился из-за белоснежной стены, точнее, обломка стены, возвышавшегося над буйным зеленым морем. Существо подняло голову, и снова раздался тот же звук.
-Слышу тебя, малыш, - голос был мягкий, удивительно приятный, и от звука его сердце Гаятри забилось сильнее. Она пошла вперед, с некоторым испугом глядя на прекрасное создание, которое снова издало странный высокий звук и двинулось на голос.
-Я слышу, Кер, я иду!
Гаятри смотрела на высокую стройную фигуру в странном одеянии. Ветерок развевал неровно обрезанные пряди седых волос. Человек! Она едва не расплакалась от облегчения и усталости, но подавила слезы. Мужчина двигался навстречу, как-то неуверенно, протянув вперед руку. Белое существо покосилось на Гаятри лиловым глазом и дернуло головой.
-Где ты, Кер?- голос незнакомца ласкал слух. Гаятри посмотрела на животное, которое снова чуть повернуло голову, словно указывая ей направление.
-Кер? Где ты, малыш?
-Он чуть сбоку стоит, - сказала Гаятри, протягивая руку и касаясь вытянутой вперед ладони незнакомца. Его пальцы неуверенно осязали её ладошку. От звука её голоса глаза мужчины раскрылись чуть шире, словно он пытался рассмотреть что-то. Но он был слеп, его глаза цвета травы смотрели в пустоту.
-Кто вы?- тихо спросил незнакомец, держа Гаятри за руку. –Во имя Вечности, ответьте, живое ли вы существо или же наваждение?
-Меня зовут Гаятри, - ответила девушка, с состраданием всматриваясь в красивые тонкие черты лица незнакомца. –Не бойтесь, я не уйду. Вы тут один?
-Да… по крайней мере, был до сего момента, - мужчина протянул вторую руку, коснувшись лица Гаятри, ощупывая его быстрыми движениями. –Я уж думал, что не осталось никого кроме меня и Кервалена.
Он покачнулся и едва не упал. Гаятри пришлось обнять его, в ноздри ударил жаркий аромат, заставив девушку вздрогнуть от ощущения знакомости. Она словно уже знала этот аромат, из невыразимо далеких дней, из тех дней, когда она ещё не помнила себя. Тонкая ладонь легла ей на затылок, гладя, осязая.
-Дитя, ты пахнешь как Свет, - тихо сказал незнакомец. –И в то же время запах тьмы и боли запутался в шелке твоих волос. Он не исходит от тебя, но шлейфом окутывает.
-Это запах моего мира, - ответила Гаятри, помогая ему дойти до каменной стены и сесть на небольшую приступку. –Увы, его нет больше.
-Огонь горит, - грустно улыбнулся мужчина. -Вода течет. И законы Вечности неизменны. Лишь только Безумие приходит на место Разума, его пламя пожирает обреченный мир.
-Оно пожрало мой, - Гаятри склонила голову, вдыхая аромат, исходящий от его рук, чувствуя, как боль отступает куда-то далеко, - но пламя же открыло мне путь сюда. Это мир эльфов?
-Эльфов?- мужчина усмехнулся. –Да, когда-то так называли мой народ те, кому удавалось перейти Грань.
-Ваш народ? Но кто вы?- Гаятри коснулась прекрасного лица, убирая длинную челку, упавшую на незрячие глаза.
-Я Эммерлинг, и когда-то я был королем сих земель. Теперь же, увы, лишь тень, память о тех, кто некогда владел этим миром, - в голосе мужчины была тоска и безмерная усталость обреченного на вечность существа.
-Но разве вашего народа тоже нет?- спросила Гаятри, с состраданием глядя на него. Эммерлинг покачал головой.
-Нет. Уже давно они истребили друг друга, заразившись безумием от проникшего в наш мир человека. Человека, в гордыне своей и жестокости отнявшего ту, что…
Он снова качнулся, и Гаятри поддержала его, вначале за плечи, а потом обняв и скользя пальцами по худой спине.
-Вы, верно, голодны, - это было единственное, что пришло ей на ум. Мужчина покачал головой.
-Нет, дитя, голод и жажда давно уже не волнуют меня.
-Но вы так слабы!
-Помоги мне лечь, я немного устал.
Гаятри сняла с плеча свернутую жгутом одежду и расстелила на траве. Затем помогла Эммерлингу лечь поудобнее.
-Благодарю, дитя, - вздохнул он, вытягиваясь на импровизированном ложе. –Так давно уже я не слышал ничьего голоса, не чувствовал ничьего прикосновения. Лишь Кервелен был мне другом и спутником всё это время. Его рог кормил и поил меня до того мига, когда я не пожелал больше поддерживать жизнь. Время мое близко и я рад, что есть, кому сидеть со мной, пока Вечность не возьмет меня.
Гаятри, движимая жалостью и странной нежностью, провела ладошкой по щеке мужчины, ощущая под пальцами тонкую гладкую кожу. Ветерок принес аромат мёда и воды.
-Расскажи мне о себе, - попросил он, нащупывая её ладошку и сжимая в своей руке.
…Ветер гнал золотые облака на запад. Стемнело. Затем наступила непроглядная ночь. Прошло уже много часов, а Гаятри всё говорила. Она видела, с какой жадностью и каким наслаждением ловит несчастный король каждое её слово. И говорила, говорила, говорила. Вначале рассказала ему о мире, погибшем в пламени безумия, потом стала наизусть читать всё, что помнила. И всё светлее становилось лицо Эммерлинга, а когда она стала читать свою любимую Балладу о Мире Грёз, он приподнялся и устремил сквозь неё взгляд своих незрячих глаз.

… В мире, где солнце светит,
Тьмы срывая покровы,
В этом изломанном мире
Покой обрету я снова.
Но сердце покуда знает
О том, что любим и любишь,
Ты путь в тот мир не отыщешь,
И вечно в пути пребудешь…

-Всё верно, - прошептал Эммерлинг и крупные слезы покатились по его щекам, - всё верно, дитя. Я желал бы позабыть, но увы…
-Если бы я только могла помочь!- Гаятри почувствовала, как против воли из её глаз тоже струятся слезы. Эммерлинг взял её маленькие ручки в свои руки и поднес к губам.
-Я благодарю тебя уже за то, что ты есть, и что сидишь со мной, - сказал он. –Но продолжай, молю тебя! Ведь это не конец баллады!
Гаятри отерла слезы и, вздохнув, продолжала:

Ты помни и знай, что в сердце
Хранится всё то, что было,
Всё то, о чем мы мечтали,
И то, что страстно любили
Но лишь сердца человечьи
Подвластны любовной пытке
Сердца же эльфов увечны,
Бесплотны они и зыбки.
И лишь сердца человечьи
Любить умеют так страстно,
Что даже Ангелы Смерти
Над ними уже не властны.

-…лишь сердца человечьи… - эхом откликнулся Эммерлинг.
Гаятри коснулась его щеки, на которой застыла, переливаясь бриллиантовым сиянием, прозрачная капля. Голос её задрожал, когда она прочла заключительные строфы поэмы:

И слёзы даны лишь людям,
В награду и в утешенье,
Сердцам, что так сильно любят,
Отбрасывая сомнения,
Сердцам, что умеют плакать,
Стенать и кричать от боли,
Сердцам, что познали пытку,
Именуемую любовью.

-Вы- человек!- выдохнула девушка, глядя на влагу, стекающую ручейками из глаз мужчины. –Но как?
-Когда-то давным-давно меня подменили, выкрав из колыбели. Я был вскормлен молоком женщин-хэльве, это дало мне долгую жизнь. Но не изменило моей природы. Лишь похищенное человеческое дитя может занять трон королевства хэльве.
Гаятри смотрела в его лицо, прекраснее которого не видела за свою долгую жизнь. Тоска снова стиснула её сердце холодными липкими лапами. Она видела лицо короля в мягком сиянии, исходящем от лежащей рядом лошади. Видела огромные омуты глаз, казавшихся сейчас озерами непроглядной тьмы.
-Вы были влюблены?- тихо спросила она.
-Нет, - ответил он, глядя в пустоту, - я просто люблю. Вот уже целую Вечность… но кажется, что всё случилось вчера.
Гаятри наклонилась, всматриваясь в эти незрячие глаза. Лошадь рядом издала тихий нежный стон. Девушка провела ладошкой по щеке короля, затем коснулась поочередно правого и левого глаза.
-Простите, если мой вопрос оскорбит вас, что случилось, что вы больше не… не можете видеть?
Словно в забытьи он протянул руку, опустив её на лицо девушки, скользнул по виску, по пышным волосам. И Гаятри едва не закричала от такой страшной тоски и такого безумного счастья, что рассудок почти оставил её.
-Я выплакал свои глаза по Хелен, - тихо сказал Эммерлинг, - но тоска по ней и любовь к ней по-прежнему владеют моим сердцем. Хотя уже века прошли, но сердце помнит о ней.
Гаятри показалось, что мир рухнул и небеса обрушились на землю. Но, собрав в кулак всю свою волю, она облекла её в одну-единственную строчку:

>-Чайлд Роланд двинулся к Башне Черной…

С губ короля сорвался отчаянный стон, больше похожий на рыдание. А Гаятри вскрикнула, уткнувшись лицом в его грудь. Аромат его кожи будил странное, темное, проникая в закоулки её души, пробуждая память о тех временах, когда люди верили в эльфов и демонов…

-Эй, рыжая Хелен, а струсишь ли ты пойти и взять мяч? Он укатился за церковь…

-Нет, о Боже, нет!- прорыдала Гаятри, обнимая ладошками побелевшее лицо короля. Незрячие глаза смотрели в пустоту. Он потянулся к ней, обхватив слабыми руками.
-Хелен!
-Эммерлинг, мой король…- слезы полились из глаз девушки.
-Ты вернулась ко мне…
Гаятри рыдала, не в силах остановиться, чувствуя, как рвутся тонкие и прочные покровы забвения, открывая прошлое…
-Ты ждал… ты так долго ждал!
-Целую Вечность, моя Хелен!
-Прости, что позволила ему… прости, любовь моя! Прости, что ушла, что побоялась биться за свою любовь!
Его губы были горьки как полынь и сладки, словно мёд. Гаятри приникла к ним, словно истомленный жаждой путник к живительной воде. Тонкий нежный звук заставил её вздрогнуть. Нехотя разорвав поцелуй, она взглянула на единорога (и как она могла назвать его лошадью?), который лежал в шаге от них, наклонив голову. Из его рога засочилась серебристая благоухающая влага. Подставив ладошку, Гаятри поймала в неё капли и поднесла ко рту короля. Он пил и пил, вначале помалу, а потом она помогла ему сесть и поила, собирая в ладошку нектар с единорожьего рога. Целебный нектар, способный вернуть к жизни даже умершего.
-Выпей и ты, любовь моя, - тихо произнес Эммерлинг, протянув руку и ощупью проводя по снова увлажнившемуся рогу. Гаятри с улыбкой лизнула его ладонь, а потом, повинуясь тому, глубинному, что властвовало сейчас в её душе, коснулась серебристых капель и смазала глаза короля.
-Я не хотел видеть мир, пока в нем не было тебя, - сказал он, опуская веки. –Моя Хелен. Но теперь я хочу… я хочу видеть и жить.
…И когда открылись глаза короля навстречу вновь обретенной любви, из-за далеких синих гор показался краешек золотистого солнца, пробуждая к жизни умирающий мир.
__________________
Любовь побеждает все
Ответить с цитированием
  #438  
Старый 08.07.2013, 00:10
Новичок
 
Регистрация: 04.02.2013
Сообщений: 5
Репутация: 0 [+/-]
Домовой

Привет!
Почитайте, кому интересно. Деревенское фэнтези:
Скрытый текст - <Новоселье>:
<Новоселье

Вот и новый дом. Непривычно, конечно, но могло быть и хуже. Намного хуже. Одинокая изба посреди огромного дремучего леса, большой двор, банька, сарай, хлев для скотины. Одним словом, доброе хозяйство. На много километров ни одного города, только далеко, на опушке, расположилась небольшая деревенька. Благодать. То что надо.
Жаловаться было грех. Пафнутий просто скучал по родному дому. Дому, которого больше нет. Как-никак, прожил там сотню лет. А может, и больше. Проклятая цивилизация, как говорил сосед Кузьма, добралась и до них. Избу снесли, вокруг все перерыли, понагнали страшных железных мордоворотов и давай строить каменные душегубки в несколько этажей. Им с Кузьмой предлагали там остаться. Говорили про какой-то комфорт, про счастье. Только счастье такое для бездельников и дармоедов: знай присматривай за хозяевами да лежи-отдыхай за печкой. Да и где лежать, печей-то там нет. Вот тебе и комфорт. Кузьма согласился, он неприхотлив. Стар уже, ничего не надо, лишь бы угол был какой-никакой. А Пафнутий не устал, лоботрясом не был, так что комфорт этот не про него. Хотел Пафнутий жить, а не отдыхать - вести хозяйство, ухаживать за скотиной, как настоящий домовой. Кем он, собственно, и был. Что за дрянь такая, эта цивилизация? Много нечисти повидал, но эта - хуже войны.
Пафнутий шел не таясь. Попасться кому-то на глаза не боялся. Место глухое, людей нет, да и ночь на дворе, спят все давно. Прежде чем войти в избу, осмотрелся, побродил по двору, присел у поленницы, подышал. Эх, воздух здесь хороший, природа.
Понравилось Пафнутию место. Оценил наконец, размечтался. Радостно так стало. Просидел и не заметил, как рассвет занялся. Скоро петухи пропоют, хозяева проснутся, пора в дом. Поднялся, поплелся вразвалочку - да чуть за углом с хозяином нос к носу не столкнулся. Понесла его нелегкая спозаранку. Не спится. До ветру пошел. Пафнутий еле в кошку успел обернуться.
***
В сумерках да спросонья, Степан ничего не разглядел. А если и разглядел, то не понял. Только кошка незнакомая по ногам теранулась, замурлыкала, мякнула что-то. Нагнулся, погладил.
- Ты откуда такая, приблуда? Не видел тебя раньше. Ну ладно, коли пришла - заходи, - приоткрыл дверь, кошка нырнула в темноту, а сам отправился дальше, по своим делам.
Степан был мужик одинокий, не старый еще. Всю жизнь прожил здесь, лесником, как дед и отец. От отца досталось хорошее хозяйство. Когда есть огород, скотина и руки откуда надо растут, ничего больше и не надо. Все свое, своими силами – и мебель, и продукты, а чего не хватало, то докупалось. Женился Степан на Анюте из местной деревни. Всякое бывало, но жили дружно, душа в душу. Изредка выбирались в город: за зарплатой, вещами закупиться, погулять да в кино сходить. Жизнь шла своим чередом. Размеренная, неторопливая и счастливая.
Овдовел Степан рано. Дочке и двух лет не было. Простудилась Анюта, слегла. Фельдшер местный говорил про пневмонию. Отвезли ее в городскую больницу, там и померла.
Остался он с Лесей вдвоем. Сложно было. Растил, души не чаял, баловал. Выросла девчонка ладная, добрая. Отца любила, по хозяйству помогала. После школы в столицу учиться уехала, да там и осталась. Приезжала сначала на каникулы, скучала, часто созванивались на почте. Потом все реже и реже. А теперь разве открытки отцу шлет да письма. Их только Степан и ждет, дни считает. Почтальон сюда не доходит, вот и мотается сам на телеге чуть ли не каждый день в деревню. А вдруг Лесенька что написала? Съездит, с мужиками пообщается. А письмо получит - не нарадуется, до дыр перечитывает. Так и живет, ведет хозяйство, но скорее по привычке, не умеет по-другому, да и дни так идут быстрее.
Встретил Степан кошку, настроение поднялось на весь день. Хорошая примета, когда животные в дом сами приходят. Особенно кошка. Старики говорят, в кошку домовой оборачивается. Встретил его - к удаче. Может, Лесенька наконец-то приедет? Чует сердце, приедет.
***
Хозяин Пафнутию понравился сразу. Добрый, открытый, весь как на ладони. Животину любит - тоже хорошо. Поладим, точно поладим. Только груз какой-то на сердце у него. Тянет, мучает, жить спокойно не дает. Ждет чего-то, только тем и жив. А мужик видный, хозяйство ведет, не пьет – непонятно, чего один-то? Не успел толком домовой хозяина рассмотреть, ну ничего, сейчас вернется - и все понятно станет. Могут так домовые: в глаза посмотреть и жизнь как книгу прочитать. В душу глянуть, в сердце побывать - что за человек, чем живет, чем дышит.
Весь день Пафнутий за печкой просидел. Привыкал, думал. Прибрался у себя в уголке, расставил все как надо. Все по-тихому, чтобы хозяина не пугать. День - не время для домового, негоже на глаза попадаться. Ночью все дела делаются. Пару раз выбегал кошкой, огляделся, так Степан сразу молочка плеснул, приласкал. Хорошо дома, чистенько, а с домовым теперь и уюту прибавится.
Ночью, как только хозяин улегся, решил осмотреться. Надо же свою делянку знать. Где что, откуда беды ждать, да и соседей посмотреть. А еще ведь и живность есть - кому овса подкинуть, кому зерна, поговорить с кем, гриву расчесать. Скотина, она тоже ласку любит, внимание, оттого и добрее будет к человеку, послушнее.
Вышел, животину подкормил. Не удержался, заплел пару косичек в гриве у лошади, Зорькой кличут. Ох и хороша кобыла. Высокая, справная, так и хочется прокатиться. Глянулась она ему. Вернулся в дом, за печку. Прилег. Скоро рассвет, а не спится. Беспокоит что-то, будто в доме кто не спит. Выглянул. Степан сопит себе, дрыхнет, как дитя. Чужой в доме? Стук странный. Показалось. Нет, вот опять. Всмотрелся в угол - шевелится что-то, будто сама тьма ворочается. "Ну, вот и соседи, - подумал домовой, - вот и свиделись!"
- Эй! Ты чего здесь делаешь? Откель взялась? А ну пшла, вон отседа! Тебя мне здесь не хватало, - Пафнутий уже выбрался из-за печи и стоял нахохлившись, по-хозяйски подбоченясь. - Ох и терпеть не могу я вашу породу!
- Тише ты, баламут. Хозяина разбудить не боишься? Горлопанит тут. Ты кто вообще такой? - темнота говорила скрипучим голосом, постепенно рассеиваясь и превращаясь в корявую, тощую фигуру со всклокоченной головой.
- Это я кто? - Пафнутий осерчал не на шутку. Только поселился, обустроиться не успел, а уже лезут всякие, хозяйничают. - Кикимора, она кикимора и есть. Ты че, не чуешь, домовой здесь, куда прешься?
Кикимора немного скукожилась, вроде как рассеялась, прозрачной стала, и вдруг - раз, стоит уже рядом. Вдвое выше, в грязных лохмотьях, нагнулась так, чтобы лицом к лицу. Страшная, глаза навыкате и воняет тиной, Пафнутий аж поперхнулся.
- Ты откуда такой? Шел бы ты взад, откуда взялся, - говорит, а сама в глаза смотрит, ручищи костлявые тянет. В глазах у Пафнутия потемнело, поплыло все, тело ослабло.
- Сгною, изведу, а дом не отдам, - не шепчет, уже хрипит в лицо обмякшему домовому, а он ничего поделать не может. Гонит она его из тела, гонит, оболочки лишает. Еще немного, и станет обычной тенью, призраком, что людей пугает. Потерял сноровку, залежался на печи. Да где это видано, чтобы в собственном дому, где силищи хоть отбавляй, домового какая-то рвань болотная изничтожила? Не бывать! Собрался Пафнутий, вскинул руку, ударил волной воздуха. Сильно так, от души. Кикимора не ожидала, не успела отскочить, жабой обернуться. Шарахнуло об стену так, что вся утварь посыпалась: чарки, половники, картинка какая-то, а кикимора грязным тряпьем рухнула рядом. Перестарался, аккуратней надо быть.
Степан вскочил: взъерошенный, испуганный, глазищи бешеные. Впопыхах пытается зажечь лампу, из рук все валится. Спохватился домовой, глянул в угол - тряпье исчезло. Сбежала, значит. Снова обернулся кошкой и ходит среди половников с виноватым видом.
- Ты что творишь, окаянная? Я чуть в портки не наделал! - Степан носился по дому, не зная, за что взяться. Сел на кровать, встал, опять побродил. Вышел на улицу, снова зашел. Стал собирать посуду. Бубнит что-то под нос, ругает на чем свет стоит бестолковую кошку. Пафнутий рядом крутится, мурлычет, об ноги трется, а самого смех разбирает - больно забавный хозяин, когда всполошится. Да и хорошо так домовому стало, загордился собой. А как же, защитил дом, справился, хоть и сам чуть не сгинул. Но она вернется. Ох, не сдастся она, не оставит так просто дом. То ли еще будет.
***
Мокша шла по лесу, чуть не рыдая. Давно с ней так не обходились, давно не швыряли об стену. Точнее, никогда. Нескладная, кривая, тощая фигура брела среди деревьев, потрясая кулаками и размахивая костлявыми руками. Иногда останавливалась, топала, колотила по какому-нибудь дереву и ругала, обзывала проклятого домового, появившегося ниоткуда, страшными словами, призывала на его голову разные гадости, обещала скорой и ужасной расправы. Только пришел, а уже командует, выделывается. Тьфу, принесла нелегкая.
Давно Мокша облюбовала эту избу, а других поблизости и не было. В деревню путь неблизкий, идти лень, да и родное болото все дальше. Родным Мокша называла его только так, по привычке. Не любила она его, даже ненавидела, хоть и зависела от него, черпала силы, как домовой от дома. Жить в противной вонючей жиже не хотелось, но и поделать ничего не могла, а тут - сухо, чисто, уютно. Кикимора наведывалась сюда уже много лет. Помнила, как нынешний хозяин Степан еще агукал в люльке. Да что там Степан. Помнила его деда, ползающего с голым задом по полу с дудолей во рту и везде сующего свой маленький любопытный нос. Все это Мокша видела как сейчас, но никак не могла припомнить, был ли в этом доме когда-нибудь домовой. Ну и хорошо, что не было, иначе не ходить бы ей сюда, а сидеть в тухлой воде, пугать лягушек. Докажи, что ты спокойно и тихо ведешь себя, не мешаешь, а просто хочешь посидеть в тепле и пряжу попрясть. Да он и слушать не станет, долбанет об стену и выгонит на все четыре стороны. Вот как сегодня. Домовые они такие, не терпят чужих. Особенно кикимор.
Мокша была кикиморой необычной, даже странной. Не хулиганила, хозяев ночами не пугала, посуду не расшвыривала и муку с солью не мешала, как любили делать остальные кикиморы. Можно сказать, заменяла домового. Прибиралась иногда, присматривала за домом, когда хозяев не было, нечисть разную проходящую отгоняла, да и людей лихих отпугивала, в общем, была очень даже приличным сумеречным. Да и злобствовала нечасто. И что так на домового насела, стала душу вытрясать? Одичала, что ли? А он теперь у себя дома, что ему еще оставалось, пришлось, конечно, от нее отбиваться. Эх-х... Делов-то натворила... Все равно обидно. Мокша дулась уже только по привычке, для порядка. Думала уже извиниться. Давно ни с кем не говорила, тяжко одной, а тут, может, поболтали бы. Хотя, дружить с домовым... Нет, не выйдет. Лес глухой, люди заходят редко. Из своих только леший Путята, да и тот какой-то полоумный. Сидит у себя в дупле, глаза горят. Ни с кем не общается, только лупяшками хлопает и лопочет что-то по-своему, видать, с деревьями разговаривает. Тоска тут, хоть волком вой.
Кикимора почти дошла до дома. Болото, конечно, противное, вязкое, но все же свое. А другого ничего теперь и нет. Пыталась когда-то Мокша создать здесь подобие уюта. Вырыла на дне ямку, да так хитро, что воды и жижи там почти не было. Получилась берлога. Или землянка. Не так хорошо, как в избе, но и в трясине не прозябаешь, как какой-нибудь водяной. Стены выскоблены от всякой мерзости, облеплены глиной. Вход, навроде занавесок, украшен болотной ряской. Даже пеньков у Путяты выпросила и сообразила стол со стулом. А чтоб красивее было, Мокша таскала разные цветочки да кустики. Неплохо вышло, по-домашнему, но все равно воняет. Болото все-таки.
Только успокоилась, к трясине подошла, нырнуть хотела - чует, не так что-то. На болоте чужой был. Дух вокруг совсем незнакомый. Запахов таких тут отродясь не было. А зловонит знатно, как смерть прошла. И следы кругом. Странные, таких давно не видела. Топтались на одном месте, будто искали что-то. Такие следы только самая мерзость оставляет. Та, что сдохла давно и вернулась. Откуда только повылазили. Надо изводить, а то житья совсем не будет. Только одной ну никак не справиться.
***
Выбрались на охоту в кой веки раз. Отдохнуть от жен, от городской суеты, от душных, до тошноты надоевших офисов. Влад и Сергей брели по лесу, довольные выпавшей чередой праздников. Нечасто удается съездить на природу. То на работу в выходные, то по дому что-то сделать, а тут решили: "Плюнем на все и поедем!" Плюнули и поехали. Машину оставили на опушке. Места дикие, безлюдные, взять некому. Теперь шли вдвоем, вдыхая свежий воздух, об охоте и думать забыли. Хорошо в лесу. Идут, ищут, где бы посидеть, перекусить: выпить-то на природе, оно вдвойне приятно, да и ноша стеклянная тянет, а охота подождет. Идут с открытым ртом, головами вертят. Налюбоваться, надышаться не могут - и не замечают, что среди деревьев за ними наблюдают бесцветные, прищуренные глаза.
Кое-кто тоже вышел на охоту. И не для того, чтобы отдохнуть, а просто хотелось жрать. Широкие ноздри шумно, со свистом, втягивали воздух. С мощных, выпирающих челюстей тянулась густая мутная слюна. Маленькие заостренные уши подергивались с каждым шорохом. Два упыря нервно высматривали добычу, следили за каждым движением и пока решали: просто набить брюхо или размяться? Поиграть с добычей или сразу сожрать, унять пустой, глухо ноющий желудок?
Влад от неожиданности подскочил на месте. Мимо, сквозь кусты с треском продирался какой-то зверь.
- Что это? - Серега уже скинул ружье и тревожно озирался. Влад в ответ только пожал плечами. Ребята струхнули, скучковались спина к спине.
- Может, кабаны какие? Выбежит - сразу стреляй, а то с ног собьет, - лицо Влада покрылось испариной, коленки предательски тряслись. Топот и треск раздавались все ближе. Кто-то бегал по кругу, сокращая радиус.
- Вон он! - Влад судорожно ткнул пальцем куда-то в сторону. Из кустов вырвалось нечто серое. Серега только поднимал ружье, когда существо прыгнуло и на лету, с хрустом вонзило клыки в горло. Секунда - и охотник упал замертво. А тварь уже рвала его на части, с чавканьем и урчанием отрывала зубами огромные куски, помогая руками заталкивать их в пасть. Влад выстрелил, промахнулся, с воплем бросил ружье и побежал. Навстречу ему выскочил еще один, прыгнул. Парень оступился, тварь промахнулась. Влад рванул в другую сторону. Упырь скакал на всех четырех, не отставая.
Дыхалки уже не хватало, ноги не слушались, сапоги казались свинцовыми, а тварь то и дело норовила вцепиться, отхватить кусок побольше. Влад чувствовал ее дыхание, слышал, как клацают челюсти у самой шеи, брызжа слюной. Споткнувшись, он кубарем полетел с пригорка и угодил прямо в воду – кругом тянулась топь. С усилием поднялся и, задыхаясь, пошел дальше от берега в надежде, что эта дрянь не пойдет за ним.
Каждый шаг давался все труднее, ноги вязли в трясине, а тварь и впрямь осталась на суше и теперь носилась из стороны в сторону. "Не возьмешь", - мелькнуло в голове. Влад рывками двигался вперед, погружаясь все глубже. Упрямо, из последних сил, боролся с вонючей жижей, но трясина затягивала и затягивала, подступая уже к лицу. Отчаяние накрывало, душила усталость, не давая даже закричать – а хотелось, во все горло. Не звать на помощь, а кричать – от безысходности, оттого, что все так нелепо, что больше ничего не оставалось. Грязь уже набивалась в ноздри, заполняла рот, лезла в горло. Вскоре Влада накрыло с головой, и потревоженная ряска стала медленно обступать оставшиеся на поверхности мутные пузыри. Последним рывком из трясины вытянулась рука, попыталась за что-то схватиться, обмякла и пропала. А тварь уже бежала по лесу, спешила, надеясь успеть дожрать единственную добычу.
***
Степан колол дрова, когда из леса раздались вопли с выстрелами. Громкие, отчаянные.
- Медведь кого дерет? - Степан рванул в дом, схватил ружье. На ходу заряжая, побежал к болоту.
Забеспокоился Пафнутий. Сначала звуки страшные из леса, теперь хозяин с бешеными глазами влетел в дом, как душегуб. Сорвал со стены ружье, схватил патроны и убежал. Ой, не к добру. Пафнутий впервые за долгие годы испугался. Не за себя, за хозяина. Только вселился, а тут на тебе. И кикимора, и еще вот не пойми что. Не хотелось жить спокойно - так на, получай.
Предчувствие было тягостное. Должно было что-то случиться. Беда с утра стороной ходила, витала в воздухе, да так и не обошла. Выбежал Пафнутий за хозяином, помчался следом. Нельзя одного его пускать, нельзя. Налетел со всего маху на кикимору, даже не понял, что случилось.
- Что, домовой, почуял? - кикимора выглядела уже не так, как ночью. Перед Пафнутием стояла низенькая, согбенная старушонка с круглым лицом.
- Опять ты! Что наколдовала? Уйди, не время, потом разберемся!
- Дурачина. Тебя хотела предупредить...
- О чем?
- Упыри в лесу.
- Ух ты! Откуда? - Пафнутий от неожиданности так и сел на землю.
- Ну, чего расселся, гачи вытянул? Бежим давай, а то сожрут Степана твоего.
Бросились за Степаном – по кустам, окольными путями, но из вида не выпускали. Хоть и чудно смотрелась кикимора в образе старушки, лихо скачущей через ямы да коряги, Пафнутию было не до смеха. Шутка ли, с упырями столкнуться? Ни разу с ними не встречался, да и не хотел: много слышал, опасные это твари. Упырями колдуны оборачиваются и люди, мучительной смертью погибшие.
***
Видел как-то давно, как хоронили в деревне. Засуха была, посевы зачахли, скотина передохла. Много людей тогда от голода на тот свет ушло, много домовых осиротело, в пустых избах остались. Не пожелал бы Пафнутий такого никому, даже кикиморе. Горе, страх, люди негодуют, виноватых ищут, кто небо разгневал. Гостинцев собрали, отнесли старой ведьме, совета спросили. Ведьма знала, что делать. Людям нужен тот, на ком злобу сорвать, печаль выместить. А засуха сама пройдет. Ткнула корявым пальцем в кузнеца, не подумавши: "Вот он, - говорит, - колдун! Душу продал. От него все беды". Тут же подняли кузнеца на вилы, без разбору. Подняли громко, с визгом, с улюлюканьем. Никто не помянул его доброты, как в помощи не отказывал, как топоры да косы правил.
Федотом кузнеца звали. Пафнутий его имя навечно запомнил, то был его первый дом, первый хозяин. И жену его, Василису, запомнил, и детей, Митеньку и Васютку. Всех троих в хлеву сожгли, чтобы прощения у Бога вымолить. Запомнил, как хоронили их, что собак, в овраге. Порезали сухожилия у колен, чтобы не шатались, значит, после смерти. Насыпали пшеницы каждому: пусть считают крупу до самого страшного суда, коли упырями обернутся. Боялись мести после смерти, ох как боялись. Хорошо это запомнил Пафнутий. Как сейчас перед собой видел. Страшно было, и поделать ничего нельзя. Возненавидел тогда людей, осерчал сильно. Долго никому в доме житья не давал. Ныла душа, покоя не давала. Дом тогда сожгли, нехорошим назвали, а Пафнутий долго еще дикарем скитался. После этого в деревне люди стали пропадать. Говорят, упырей в округе видели, будто четверо их и держатся все время вместе, всю деревню они извели, никого не оставили.
***
Степан давно так не бегал. Ладно бы только выстрелы, но вот крики... Стрелять могли охотники, хотя давно сюда никто не забредал. Но чтобы человек так орал истошно, никогда не слышал. Что-то случилось. У болота Степан остановился, перевел дыхание, прислушался. Вроде тихо. Опоздал? Какая-то возня на поляне, сквозь деревья не разглядеть. Двинулся дальше, осторожно, стараясь не шуметь. Подошел с подветренной стороны, чтобы не учуял кто раньше времени. Ружье в руках, мускулы напряжены, пальцы готовы нажать на курок. Раздвинул кусты, вышел на поляну - и встал как вкопанный, будто в землю врос. Ни крикнуть, ни шевельнуться. Как паралич пробил, только поджилки трясутся. В траве лежал человек, вернее, то, что от него осталось. Два тощих, отвратных уродца рвали его на части, жрали, утробно рыча. Степана замутило, вывернуло на траву. Пока в себя приходил, отплевывался да губы утирал, возня утихла. Поднял глаза, а уродцы уже на него смотрят, недобро, исподлобья. Подбираются медленно, по-звериному, и в стороны расходятся, вроде как окружают. Скалятся, слюной исходят. Урчат что-то, как переговариваются. Клыки длинные, смотреть страшно. А взгляд злой, ненавистный, сквозит могильным холодом, волю отбивает. Видно по глазам: ненавидят они все живое лютой злобой. Убивать больше чем жрать хотят, и смерть чужая для них слаще меда, потому как сами уже неживые, смерти принадлежат и все для нее делают, как жертву приносят. Чувствует Степан: конец пришел, сопротивляться - только время тянуть. "Побыстрее бы, - думает, - отмучиться сразу." Надо что-то делать, а не может. Воля своя чужой заменилась и говорит: "Не дергайся, только хуже станет, больнее. Деваться тебе некуда, а так раз, и все. Совсем не больно. Разве что чуть-чуть". Сил никаких нет. Хочется ружье поднять, прострелить им бошки, превратить в решето, жизнь продать подороже. Ан нет, руки плетьми висят, стоит, как телок на бойне, только слезы наворачиваются.
Вдруг звук раздался страшный, будто вздох, только громкий, мощный, оглушающий. Упыри уши прижали, застыли на месте, вроде как контузило. Зато со Степана морок как рукой сняло. Выстрелил, отлетел один. Все нутро разворотило, а ему хоть бы хны. Поднялся как ни в чем не бывало, башкой трясет, потерялся немного. Второй осклабился, прыгнул с распахнутой пастью. Степан от зубов-то увернулся, но подмяла тварина его под себя, насела, зубами вцепиться норовит, только успевай уворачиваться. Одной рукой Степан упыря за горло схватил, свободной стал колотить по отвратной морде почем зря. А зубы щелкают у самого лица, слюна капает, гнильем разит, хоть топор вешай. Эх, топор бы сейчас...
***
Пафнутий вышел к поляне вместе со Степаном, только с другой стороны. Почуял темную силу, наводящую морок. Умом завладеть хотят, чтобы хозяин не сопротивлялся. Отвлечь их надо, а как? Совладать с обоими сразу не выйдет, пока с одним провозишься, второй Степана сожрет. Покосился на кикимору. Чего от нее ждать? Поможет, не поможет, али в спину ударит? Что задумала? Эвон зыркает как зло, опять в бабу страшную обернулась, как ночью. Приготовилась к чему-то. У-у, морда лупоглазая! Что же делать? Эх, силенок-то здесь маловато, от дома далеко. А, была не была, хозяина спасать надо! Тут раздался вздох чей-то.
Упырей оглушило, Степан выстрелил, самое время ввязаться.
- Ой, Путята пожаловал, - удивилась кикимора. - А ты куда, суматошный?
Пафнутий уже рванул на поляну. Одной волной сбил упыря со Степана, второй отбросил хозяина подальше и очертя голову кинулся на уже приходивших в себя тварей.
Подбежал, схватил обоих за шкирку, ударил друг о друга головами, расшвырял, как котят. Кинулся снова. Один извернулся, бросился домовому на спину, второй вскочил на четвереньки, напружинился, приготовился прыгнуть. Пафнутий взмахнул рукой, но упырь отскочил. Вместо него деревце поломалось. Упырь зарычал, прыгнул на Пафнутия. Тот закрутился волчком, уворачиваясь от клыков. Твари облепили его, вцепились, не отпускают. Упал Пафнутий, вертится как может, силы на исходе, того и гляди порвут на куски.
Подоспела Мокша, сорвала упыря с домового, откинула. Топнула - растеклась под ним лужа грязи. Пытается упырь подняться, да руки-ноги разъезжаются, скользят, вязнут. Повернулась кикимора домовому помочь, а тот уже оседлал второго, месит кулачищами по противной морде.
- Что делать-то будем, болотная? Их ведь только осина возьмет!
Смотрит Мокша, а упырь уже выбирается из лужи, подсыхает грязь. Топнула, снова увяз. Ну нельзя же их вечно так держать. Им, мертвым, все равно, усталости не ведают, а тут силы не казенные, заканчиваются. Ну почему у темных всегда сил больше?!
- Ну что ты ждешь, Путята? Али смотреть пришел? Смотри зенки не прогляди, а то полопаются, - завелась кикимора.
Вздохнул лес тяжко, заскрипел. Вырвалась из чащи коряга, выбила упыря из-под домового, прижала сверху тяжестью. Под вторым повылазили корни, спеленали так крепко, что двинуться не может, хоть и пытается, тужится сильно, но не выходит.
- От силища, вот так бы сразу, а то пупки надрываем, - Пафнутий уже отряхивал портки, выколупывал грязь из лаптей.
- Ну и что ты на них любуешься, осины, что ли, у тебя в лесу нет? - подбоченилась Мокша.
Лес снова вздохнул, но уже с обидой. Полетели с треском ветви и сучья, острые, как колья. Проткнули тварей. Вой поднялся страшный. В глазах у них зажегся страх: боятся умирать во второй раз. Покорчились упыри, покривились, да и растаяли, будто не было, только пыль серая пеплом летает.
- Ты там Степана, часом, не прибил?
- Жив он. Да ежели что, я бы почувствовал, хозяин все же.
- Ты с ним сроднился уже, даже лицом схож. Что делать будешь? Много он увидал, что видеть не надобно.
- Угу, набедокурил я...
- Да то ж не ты. Это вон те повылазили, откуда взялись только, неужто с Черного леса принесло.
- Откуда?
- Здесь часть леса наша. Тут Путята заправляет. Чуден он, конечно, мозги навыворот, но хороший, невредный. Это он недавно, лет пятьдесят тому, чудить стал. Из дупла не вылазит, рожи страшные корежит, а так добрый, разве туговат немного, ну ты видал. А другая половина леса черная. Деревья там древние, высохшие, сплелись все, аж солнце туда не доходит, днем хоть глаз коли. Ночью оттуда звуки страшные слышатся, вопли, кряхтения. Даже Путята туда не ходит, боится. Что там такое, никому неведомо, а кто знал - тех уж нет давно. Зверь туда не ходит, птица стороной летит. Мертвое место там, гиблое. А Степану твоему я забвение нашлю, забудет он все. Стоялая водица все в себя возьмет. Эх, чего только не помнит мое болотце, какие тайны хранит...
- На том спасибо. Слышал, что кикиморы память в болото прятать мастерицы, только не переборщи смотри.
- Да что ты все кикимора да кикимора, у меня и имя есть. Мокшей кличут.
- Пафнутий я.
- Ладно, Степан уже закряхтел, пойду, поколдую.
- Спасибо тебе, ежели б не ты... Ты это, приходи в дом, когда вздумается, посидим, покалякаем, чаю погоняем, у меня варенье есть...
- Малиновое?
- И малиновое.
- Поглядим еще.>

Последний раз редактировалось Igor; 08.07.2013 в 00:27. Причина: Ошибка
Ответить с цитированием
  #439  
Старый 08.07.2013, 00:29
Новичок
 
Регистрация: 04.02.2013
Сообщений: 5
Репутация: 0 [+/-]
И продолжение:
Скрытый текст - <Ночница>:
<- Давай-давай, проходи, чай стынет... И ноги вытереть не забудь! С болота все-таки. Что так поздно, скоро петухи пропоют, а ты все не идешь, - бухтел Пафнутий, разливая чай.
- Какие петухи, только солнце село, Степан недавно заснул, даже дышит неровно еще. Что такой суетливый? Заскучал?
- А!.. - отмахнулся Пафнутий, состряпал огорчение на лице, посмотрел куда-то вдаль, на стену. Борода заходила ходуном, губы задергались, а глаза подозрительно заблестели. Того и гляди расплачется.
- Говори уже, упырь тебя подери, не томи. Что стряслось? - напустила на себя строгость кикимора, а сама улыбку еле сдерживает - больно милый домовой, когда волнуется и обижается. Маленький, пухленький, ходит смешно и рожи корежит, ну как ребенок... Только с бородой.
- Дочка к Степану приезжает завтра. Телеграмму он получил.
- Ну и пусть приезжает, хорошо же. Хоть радость ему, а то один совсем. Олеся - девчонка хорошая, я ее в колыбельке качала.
- Да Степану-то радость, а мне хлопоты. Прижился только, а тут новый человек: привыкай, приноравливайся. Да и прятаться сложнее. От Степана немудрено укрыться, а тут уже... Что же мне теперь, целый день за печкой сидеть? Ой, беда-беда!
- Ну, ты наговоришь. Живут же домовые с целыми семьями, а ты сопли распустил, да было бы с чего. Фу, какой капризный!
- Все бы ничего, только с дитем она едет. Хозяин-то не знает, а я чувствую. Не люблю я детей. Лезут везде, нос суют, не укроешься от них. Ночью проснутся и зыркают на тебя. Никакого уединения, шагу ступить нельзя, все видят.
- Ну, дети сокрытое видят, но, пока маленькие, рассказать все равно ничего не смогут, а с возрастом зрение тайное пропадает, и не вспомнят уже ничего. Не расстраивайся. Радоваться надо. О Степане подумай, счастье какое ему. Да и тебе благо, семья растет, живет, и ты, значит, при деле будешь.
- Так-то оно так, но за детями глаз да глаз. Смотри за ними, приглядывай. Нечисть до них всякая охоча, знай отгоняй, и в беде не оставишь, своя кровинушка уже, родная.
- Ой ты, какой заботливый стал. Да брось ты! Какая нечисть? Подумаешь, забрели упыри раз в двести лет, хоть кости размяли. Вон, Путяту расшевелили, здороваться хоть стал. Не боись, Пафнуша, справишься, а я помогу.
Пафнутий покивал-покивал, да и повеселел. Семью представил. Счастливую, большую. Дом, полный радости и уюта. Себя с Мокшей на лавочке, почему-то в обнимку. Встряхнул головой, улыбнулся:
- Пей чай, остыл уже. Давай медку подложу.
***
Поезд подполз к платформе, заскрипел, дернулся и застыл. Проводница с грохотом открыла дверь, опустила лестницу. Народ спешно, толкаясь, стал выходить, почувствовал свободу. Засиделись, заскучали в длинной дороге. Кто-то расправлял плечи, кто-то потягивался, забавно подпрыгивая. Вскоре все разбежались, оставив на платформе одинокого человека. Растерянно поглядывая по окнам, он ходил вдоль поезда, искал кого-то.
- Девушка, конечная, выходить будете? Поезд скоро в тупик отправится.
- Да, конечно, извините.
Олеся последний раз глянула в окно, вздохнула, стала собираться. Сиди не сиди, а идти надо. Вон папка на платформе стоит, волнуется. Ох, папка...
Соскучилась Олеся по дому, по отцу. Когда поля родные, леса увидела, сердце защемило от радости. Не терпелось приехать, папку увидеть, обняться. А теперь... К отцу выйти сил не находит. Как ему с ребенком на глаза показаться, да без мужа? "Опозорила, - скажет, - в подоле принесла". Страшно. Разочаровать страшно, когда в тебе души не чают. Но так хочется домой... Надо было сразу написать все как есть, сейчас было бы легче.
- Пап, я здесь. Привет! - улыбается, а саму всю трясет. Накрутила себя. Ой, что сейчас будет...
- Наконец-то, я уж волноваться начал, думал, стряслось чего! - Степан засветился от счастья, ручищи растопырил для объятий. Олеся расплакалась, прижалась к отцу. Комок в руках закряхтел, захныкал.
- Осторожно, большого человека раздавишь.
- Ой, кто это?
- Это - Андрюша, внук твой!
- Что же ты папке-то не сказала, на свадьбу не позвала? А мужик где твой? - оторопел Степан, руки опустил.
- А нет его, вдвоем мы. Нам и без него хорошо. Да, сынок? Или не примешь без мужа?
- Тьфу, типун тебе на язык. Как только в голову такое пришло. Дуреха ты, дочка, вся в мамку. По любви хоть, али по блуду?
- По любви...
- Ну-у, чего нюни-то распустила, чудо ты мое? Наконец-то приехала, совсем про отца забыла. Поехали быстрее домой, по дороге все расскажешь. Дай хоть внука подержать. А глаза-то мои!
***
- Да где ж их черти-то носят! Запропастились совсем! За полночь уже, а их все нет. За это время можно двадцать дочек привезти, а он все с одной не справится! - причитал Пафнутий.
- Да не гоношись ты! Знаешь же, путь не близкий, на телеге с кобылой ехать долго. На их месте я бы вообще в городе заночевала, а с утра дальше двинулась.
- Много ты понимаешь. Да где они там телегу оставят, ты об этом подумала, садовая твоя башка? Сама-то давно из леса выбиралась? Конюшен нынче не сыщешь, так что приедут, еще как приедут. А если не приедут... - что он с ними сделает, Пафнутий так и не придумал, да и не хотелось об этом думать. Лучше бы приехали.
Непорядок, когда хозяев дома нет. Неуютно становится, одиноко, холодно, и бежать хочется. То ли дело, когда хозяин под боком, рядом, пусть спит даже, а тепло сразу становится от одного присутствия. Эх, кабы не кикимора, совсем невмоготу было бы, а тут пришла, поддержала. На дорогу с Пафнутием вышла. Стоят вдвоем, как привидения, в темноту всматриваются, хозяев встречают: вот-вот должна телега заскрипеть, еще немного, и Зорька из-за поворота покажется. Но все нет и нет, случилось чего? Да нет, домовой бы почуял.
***
Колесо снова заскрипело, юзом пошло. Лошадь всхрапнула, остановилась.
- Да чтоб тебя, окаянная! - Степан с фонарем в руках уже забрался под телегу, осматривал колесо, чем-то стучал, тихо ругаясь.
- Пап, что там?
- Да не пойму никак, дочка. Все нормально. Что не так? Всю душу вымотала эта дорога. Поехали дальше. Но! Пошла, родимая!
Как из города выехали, так и пошло неладное. То кобыла взбеленится, идти отказывается, то телега встрянет, то еще что. И Андрюша постоянно плачет, будто болит что-то. Забеспокоился Степан. Быстрее бы домой, но нет дороги и все тут. Как сглазил кто, словно бес привязался. Кое-как деревню миновали. А тут засмеркалось, к ночи дело идет. Воздух загустел вдруг, как кисель, дышать стало тяжело. Тишина кругом, только стук сердца гулом в груди отдает. Страх какой-то беспричинный, на душе тошно, хоть волком вой. Одна отрада: посмотришь на дочку с внуком, и легче становится, только ненадолго. Вон Олеся тоже смурная сидит, ребеночка к груди жмет. До этого щебетала без умолку, о себе рассказывала, а теперь молчок. Не по себе ей, чует неладное. Только где это неладное, в чем? Выйди, покажись! Не трави душу, не вытягивай жилы! Нащупал Степан под соломой ружье, придвинул поближе, так спокойнее. Да вот и дорожка уже родная к дому через лес идет. Скоро будем.
***
- Ну, хватит уже стоять, пойдем лучше еще чаю выпьем. Оттого что ты здесь торчишь, они быстрее не приедут.
- Может, пройдем чуток по дороге, навстречу, а?
- Слушай, домовой, хватит дурью маяться. Пойдем, говорю!
Пафнутий крякнул, махнул рукой, подался было вперед, на дорогу. Сделал шаг, другой, но не тут-то было. Мокша переменилась в лице от злости, снова превратилась в страшную каргу. Схватила домового за рукав и волоком потащила к дому.
- Вот задрыга неугомонная! - осерчала кикимора.
- Отпусти! - хныкнул домовой, упираясь.
- Я тебя сейчас так отпущу... Хрястну оглоблей, да так, что борода осыплется!
- Отпусти, говорю!
- Не отпущу!
- Куда ты меня волохаешь?
- Чай пить.
- Отпусти! Слышишь, копыта стучат? Едут!
Мокша остановилась, прислушалась.
- И правда, телега скрипит, не обманул, старый, - Мокша уже снова стала доброй старушкой.
- Я не старый, - обиженно буркнул домовой, расправляя помятый рукав, - я зрелый!
- Скройся ты. Близко они уже. Иль на глаза решил показаться?
Пафнутий ойкнул и тут же исчез.
- Чуешь? - шепнула Мокша.
- Ага! Нечистью запахло! Говорил же, нельзя Степана одного отпускать. Люди как дети. Как в город сунутся - сразу какую-нибудь заразу подцепят, изгоняй потом!
- Так говоришь, будто сам человеком не был. На то ты и домовой, чтобы очаг хранить.
- Подъехали почти. Давай, с двух сторон обходим и гоним эту гадость в три шеи поганой метлой. Готова?
Поравнялась телега с домовым. Вот Степан сидит, фонарем дорогу высвечивает, лицо хмурое, усталое. Вот Олеся, вот дите... Не такое уж и страшное, это дите… А вот и она, зараза проклятущая! Сидит рядом с ними на телеге, улыбается, ногами болтает. Костлявая баба с длинными черными, как тьма в погребе, волосами. Гляделки, словно бельма, как пустота смотрит. Зубы настежь, пасть искривлена в злорадной ухмылке. Вместо одежды грязная, драная тряпка, вроде рубища. Кожа синяя, как у мертвяка, в язвах вся и струпьях. Тянет руки к дитятке, щиплет его, тычет в бока, тот плачет, слезами заливается. А Олеся агукает да баюкает бедное дитя, гадает, почему сынишке не спится?
Видать, нечисть эта пристала к ним еще в городе. Увидела ребенка, жажда проснулась, захотелось извести молодую душу. Так и едет с ними, страху нагоняет, дороги не дает. Степан с Олесей хоть и не видят ее, но чувствуют - давит она на них. Как от тучи, пасмурно от нее на душе.
Рыпнулся было домовой на нее, а страхолюдина его уже приметила. Вперила в Пафнутия бездонный взгляд, смотрит прямо внутрь, насквозь, и скалится зубастой улыбкой, широкой, от уха до уха, мерзко хихикая, как душевнобольная. Домовой остолбенел, ничего поделать не может, только тоска вдруг пронзила и страх гложет. Вот провалиться бы на этом месте и не существовать, только бы такого не испытывать. Покуда Пафнутий мешкал, нечисть в червя обернулась, скатилась с телеги и зарылась в землю.
- Ну и какого ты ничего не сделала?
- А сам-то! Меня заворожили, а ты чего ждал?
- Как она тебя могла заворожить, если она на меня смотрела, да так околдовала, что поделать ничего не мог!
- Хватит врать, струсил - так и скажи! Она вылупила глазищи свои на меня. Смотрит, и будто поглощает, бррр, а я и взгляд отвести не могу!
- Меня тоже околдовала. Это что же, выходит, она нам обоим глаза отвела?
- Выходит. Только это еще умудриться надо.
- Да, хитра подлюка, - почесал бороду домовой, - а куда она подевалась-то?
- Ой, правда! Я и не приметила. Как отпустило меня, так ее уже не было. Может, нас увидела, испугалась и дала деру?
- Ну и пес с ней, баба с возу - волки сыты.
- Ты это, про баб не надо. И все равно осторожнее, вдруг вернется.
- Ага, у меня не забалуешь! Пойдем гостей встречать.
Ожил дом, стал теплее, светлее, будто внутрь больше солнца попадать стало, будто светит только для них. Да и Степан расцвел, встрепенулся, как после спячки. Мир в нем появился, радость. А внуку-то как рад, нянчится, агукает, улюлюкает. Наверное, всю жизнь об этом мечтал. Олеся тоже молодец. По дому крутится, порядок наводит. Папке подмога и радость. Пафнутий попривык, успокоился, а после того, как с Мокшей на окна с дверьми наговор от зла сделали, совсем хорошо стало, настолько, что и желать больше нечего. И чего домовой боялся, дурачина? Свободы не убавилось, хлопот никаких. Проснется Андрейка ночью, а домовой тут как тут - убаюкает, понянчит. Любит маленький бандит Пафнутию в бороду вцепиться. Треплет волоса, смеется, словно ляльку нашел, а домовой хохочет, умиляется. Мокша только успевает шикать, боится, что хозяев разбудит.
***
Путята присматривал за этим лесом с давних пор. Настолько давних, что сам не помнил, с каких именно, и как не пытался, вспомнить не мог, да и времени на такие глупости не было. Леший давно перестал ощущать себя чем-то отдельным. Он сам и был своим лесом, а лес был им, и казалось ему, будто никакого Путяты уже и в помине нет.
Лес давно вырос, оформился, повзрослел, и лешему оставалось только поддерживать установленный им же порядок и слушать. Слушать и исправлять, если что не так. Путята знал все, что творилось в лесу. Все жалобы и просьбы обитателей он слышал сразу, одновременно, и было их много. Жаловаться любил каждый, от малой былиночки, крохотного муравья до вековечного дуба, росшего еще до Путяты. То дупло не поделят, то муравейник не там построили, то кто-то листья к зиме забыл сбросить - хлопот было много, и Путята со всем справлялся, везде успевал - иначе нельзя, иначе будет плохо и может случиться Большой Аяяй. И Аяяй этот с ним уже случался.
Путята лешим тогда только обернулся. Был не настолько сучковат, и внешне еще не сильно походил на дерево. Так, старичок-лесовичок. Делянка досталась ему несладкая. Лес молодой, но уж больно разросшийся, огромный, запущенный. Лешего тут отродясь не водилось, оттого и росло все беспорядочно, в разные стороны. Справиться со всем было нелегко. Лес, он ведь как человек - рождается, растет, крепнет, стареет и умирает. И чем заботливее, усерднее леший, тем дольше живет и цветет лес, а если и умирает, то только вместе с лешим. Леший - тот же домовой, только в лесу. Уследить за всем сразу Путята тогда еще не мог: силенок и опыта не хватало, да и лес капризничал, вредничал по-всякому. Этот беспризорник никак не хотел признавать хозяина. Пытался доказать самостоятельность. Дескать, не вы меня посадили, не вам и растить! Ох и намучился с ним Путята, ох и намаялся, столько козней натерпелся.
Лес был с характером, но и Путята не лыком шит. Понимал, что нельзя сразу, нахрапом, силой взять - насильно мил не будешь. Искал лазеечки, круголями к лесному Сердцу плутал. Месяцами, годами - и подобрал-таки ключик: принял его лес. И не просто принял, а как родного, будто Путята всю жизнь с ним прожил.
Пока отношения ладил да приживался, леший присматривал за лесом, как мог. Присматривал, да не усмотрел. Сердце лесное Путята сберег, а вот за дальней окраиной не углядел. Дремучая та часть леса была, заросшая, нечисти всякой там развелось. Путята боролся с ней, выгонять пытался, но было уже поздно. Заразилась окраина тьмой и злобой. Деревья стали как мертвые, будто тлей черной пожратые. Животные, кто мог, в здоровую часть перебежали, а кто не успел - сгинул насовсем в мертвой чаще. Отделилась темная половина от леса, даже Сердце свое там зародилось. Черное, скверное, злое. Путята с этим поделать уже ничего не мог, только хватался за голову и причитал: "Аяяй, аяяй!" Ту половину с тех пор зовут Черным лесом, а несчастье Путята вспоминает как Аяяй.
Много веков из Черного леса никто не приходил, но ночами там и по сию пору кричит кто-то, воет, повизгивает, деревья будто с места на место передвигаются. И слышит Путята в последнее время оттуда зов странный. Шепчет голос ночами, просит прийти, присоединиться, а к кому, зачем - непонятно, но противиться ему все сложнее. Манит он к себе, как околдовывает, и становится Путята в те моменты сам не свой, безумный, а все оттого, что борется с наваждением, старается не поддаться.
В эту ночь лешему не спалось. Странные голоса снова звали его к себе, но в этот раз как-то вяло, ненавязчиво и быстро отстали. Путята уже приготовился к долгой борьбе с самим собой, а тут раз, и все закончилось. Гул в голове резко прекратился, неожиданно настала тишина. Леший долго лежал у себя в дупле, прислушивался, боялся пошевелиться. Потом собрался с духом, медленно поднял руку, осторожно постучал по деревяшке.
- Уф! Не оглох, старый! - радостно проскрипел Путята, услышав сухой стук, и еще больше обрадовался собственному голосу.
Голоса ушли и больше не мешали, ночь обещала быть тихой. Леший решил пройтись, осмотреть лес, пока все спят, и подумать. Давненько он этого не делал - днем-то думать некогда, а ночью всякий гомон в голове мешает. А подумать было о чем. Путяте до сих пор не давала покоя оскверненная часть леса. Не мог он никак смириться с потерей, совесть мучила, что недоглядел, не усмотрел. Все свободное время, хоть его было и немного, леший соображал, как очистить лес от этой гнили. А тут еще зов, будь он неладен... Раньше голос просто звал, а сейчас ведь угрожает, приказывает.
Так Путята брел, кумекал и не заметил, как к дому лесника вышел. Подошел, в окошко глянул. Спят человеки, отдыхают. А эти чаи гоняют, ишь, сдружились-то как. Да! Никогда бы не подумал, что домовой с кикиморой ужиться смогут. Ой, ты посмотри, и ребеночка вместе укачивают! Ну, дела! Стоял так леший, смотрел, и показалось вдруг ему, что не один он, ходит у дома еще кто-то. Вон там, за углом. Стоит, по окнам таращится. Что за зверь такой?
Над окном нависла длинная тень с неровными, постоянно меняющимися очертаниями. Внутри у нее будто что-то клокотало, кипело, вспучивалось, снова убиралось, появлялось пузырем в другом месте. Тень покачивалась из стороны в сторону. Временами из нее вытягивались отростки, тянулись к окну, потом вдруг отдергивались и снова исчезали. Путяту передернуло. Такой мерзости он еще не встречал. Такие даже в Черном лесу не водились... Раньше не водились.
- Эй! - окликнул леший, - таких мы не звали! Проваливай, покуда осиной не попотчевал!
Тень перетекла в его сторону, побурлила. В туманном мареве вспыхнули глаза, уставились на лешего, налились кровью. Тень заклокотала, поплыла к Путяте - медленно, будто туча, извиваясь и булькая. На ходу стала вдруг сгущаться, приобретать форму. Вот уже появились плечи, наметилась голова, вытянулись руки. Вот тень уже и не тень совсем. На человека похожа, не плывет, а вышагивает. Глаза смотрят кровавыми бельмами, а вот лица нет вовсе, словно вылепить забыли. Вдруг существо передернуло, и идет теперь на Путяту баба синюшная, в струпьях вся. Подошла к лешему, смотрит в глаза. Лицо неподвижное, как маска надета.
- Не хотишь, значит, по-хорошему? Ну глядай! - Путята поднял руку, вращая указательным пальцем, забубнил что-то под нос. Воздух вокруг загудел, задвигался, под тварью поднялся столбик пыли, закрутился быстрее и быстрее, в такт движениям лешего, стал похож на маленький вихрь. А Путята вращает уже всей рукой, шепчет странные слова, отдающиеся вокруг громовыми раскатами. Вихрь все рос и рос, сорвал листву с соседних деревьев, закружил тень, завертел, пока та не исчезла в бешеном хороводе листьев.
- Ты чего это делаешь, Путят? - Пафнутий вышел проводить Мокшу.
Путята дернулся от неожиданности, обернулся, сбился с ритма. Смерч вырвался на свободу и пошел кружить по двору, вырывая с корнем кусты смородины и крыжовника, опустошая огород.
- Ох ты ж, ё... - схватился за голову домовой и побежал с кикиморой ловить вихрь, топча грядки вместе с тем, что еще там осталось. Путята крутанул рукой, понял, что смерч уже не слушается, топнул, сплюнул и со скрипом припустил за ними.
Вихрь ловили долго, но так и не поймали. Он сам успокоился, сошел на нет. Почти сразу после того, как выломал дыру в заборе. Покружил еще немного и затих. Осыпался в кучу ветками, досками и прочим хламом. А поверх этой кучи сидела нечисть, что приехала со Степаном - домовой с кикиморой ее сразу узнали. Пока узнавали да ошарашенно переглядывались, та осклабилась и рассыпалась горстью мерзких могильных червей, которые, копошась и извиваясь, стали зарываться в землю, пока совсем не скрылись с глаз.
- Ускользнула, зараза! Ну прям сквозь землю провалилась. Тьфу… Ну что же теперь делать, где ловить? Раз тогда не отстала, то теперь уже и палкой не отшибешь, - заволновался домовой.
- Я по лесу-то пошукаю, глядишь, и найду. Вот только одно мне невдомек. Я так разумею, что знакомы вы. Ежели вы про нее прознали, отчего мне не сказали? - обиделся леший.
- Так мы сами на тебя рассчитывали. Ты же чужаков да волшбу злую чуешь, прогнал бы, если что. А раз молчишь, думали, убралась она восвояси. Хотя ты же упырей на болото пустил, людей позволил угробить, нас чуть не схарчили, - разошлась Мокша.
- Довольно! - прервал леший. - За болотом сама смотри, для того ты здесь и поставлена. У меня забот и без того хватает. В лес я ходить никому не запрещаю, у меня ведь как: всяк ходи, только лесу не вреди. А ежели чужак чужака сожрать хочет, то мне до того дела нет. Земля плодовитей будет.
- А что же ты за нас с ними сцепился? - буркнул домовой.
- Так куда же от вас деваться? Вы в моем лесу живете, мне за вас и ответ держать. Свои вы теперь, родные, - Путята обвел взглядом огород. - А теперь цыц! Натворили мы дел... Скоро рассвет, огород воротить надо, покамест человеки не проснулись, а то вон что вышло, непорядок. Давай, домовой, твоя делянка - тебе и начинать. А мы подмогнем.
- Лежать без сил мне седмицу после такой волшбы, не меньше, - тяжко вздохнул Пафнутий. Поворошил выдранное из земли, побродил из стороны в сторону, будто не знал, за что взяться. Потом встал, вытянулся, руки по швам, заговорил:

Плодородная землица,
В память, что в тебе хранится,
Разровняй всё, как было,
Вспомни, что в тебе росло,
Плодородило, несло,
Подними скорей ростки,
Тебе корни, нам - вершки!

Земля заходила ходуном, выровнялась, стала приобретать форму, появились грядки, показались слабенькие зеленые росточки.
- Мокшенька, водички, водички поддай. А ты, Путята, сил прибавь земле. Пускай лес поделится, с него не убудет.
Грядки враз налились влагой, растения потянулись вверх. Тут вступил в дело леший. Заскрипел руками, затрясся весь. В ответ в лесу зашумело, деревья передвинулись, будто лицом к нему повернулись, вокруг все задрожало. Из земли поперло со страшной силой, ростки мгновенно поднялись, как вытолкнул кто. Кусты смородины и крыжовника снова зазеленели, заблестели ягодами. Оголившиеся от Путятиного смерча яблони оделись в листву, зашелестели. Стало вокруг, как было, даже лучше. Живее, сочнее.
- Теперь Степан урожая в два раза больше соберет. Семью накормит и на продажу еще останется! - обрадовалась кикимора.
Путята тоже в лице переменился, оглядывал все, смущенно бубнил что-то, но вроде как радовался. Один Пафнутий осунулся, ссутулился, руки опустились - вид усталый, но довольный.
- Ну все! Осталось только забор подправить и прибраться, но это мы быстро. Мокша, присмотришь за домом? А то я теперь долго из-за печки не вылезу.
- Ага, только на болото сбегаю. Гляну, что да как.
***
Внизу что-то заблестело, закопошилось. Наверное, жук или червяк. Птенцы подросли, скачут уже по гнезду вовсю, неугомонные. Пух почти сошел, оперяться стали. Скоро летать надо учить. Отрыжкой уже не прокормишь, им подавай что побольше, настоящую еду. Что поделать, дети растут, и на поиски добычи у матери-вороны теперь уходило куда больше времени.
Червяк большой, жирный. Таким половину птенцов можно накормить. Птица ловко спикировала вниз, подобралась поближе, приготовилась схватить. Вдруг листва зашевелилась, и появился еще один червяк, такой же. Глаза у птицы заблестели: кого схватить первым? Пока гадала, рядом выползла еще пара, и еще, и еще... Через мгновение под вороной копошилась целая куча, которая все росла, доставая уже до самого брюшка. Черви проворно взбирались по лапам, нагло ползли по спине, крыльям, хвосту. Птица испуганно каркнула, попыталась взлететь, но вырваться не получилось, будто ее держали.
Копошащаяся горка становилась все больше и больше, опутывая жертву со всех сторон. Свободной осталась только голова с беззвучно открывающимся клювом. Ворона уже не дергалась - поняла, что не выбраться, и последний раз посмотрела на родное гнездо.
Черви тем временем плотно переплелись, начали срастаться, превращаясь в однородную массу, которая все увеличивалась, поднималась, как тесто на дрожжах, и наконец обратилась в синюшную бабу. Та склонилась над трепыхающейся птицей, прижалась губами к клюву и начала высасывать жизнь, жадно глотая тонкую синюю дымку. Тело вороны дернулось судорогой, стало блеклым, словно потеряло цвет. Закончив, существо встало, отбросило бездыханную птицу, шумно втянуло воздух, будто принюхиваясь, посмотрело вверх, криво ухмыльнулось и снова рассыпалось. Черви поползли по дереву, оставляя за собой черные пятна гнили и подбираясь к птенцам.
***
Пафнутий седьмой день валялся в беспамятстве. Иногда приходил в себя, просил у Мокши чаю и снова засыпал, не дожидаясь. Бывало, принимался орать что-то среди ночи, до смерти пугая хозяев и кикимору. Что ж ему снилось? Мокша была все это время рядом, честно выполняя за домового работу по дому. Лишь иногда бегала на минутку проверить болото – все ли там как надо? Путята в эти моменты ее подменял, караулил у окна, чтобы ничего не случилось, дрянь какая не пробралась. Про злую синюю бабу никто не забыл, жили в постоянном ожидании, что та вот-вот должна вернуться, и уж тогда они точно не оплошают, хотя и неясно, что с ней делать. Но ничего не происходило, и ожидание угнетало кикимору с лешим еще больше, чем незнание, как эту беду одолеть. Им оставалось только надеяться, что Пафнутий оклимается раньше, что он придумает, как поступить с этой тварью, да и втроем оно сподручнее, легче.
А Пафнутию тем временем снилось разное. Снились картинки из прошлой жизни, до того, как он стал домовым. Снились бывшие хозяева, которые становились вокруг и смотрели, вроде как с сожалением. Иногда они что-то рассказывали - наверное, важное. Показывали пальцем куда-то в сторону Черного леса, но голоса были такими глухими, далекими, что Пафнутий ни слова не понимал, отчего было очень обидно, до слез. Но плакать не давали, потому что кто-то заставлял смотреть туда, куда указывали мертвые. Смотреть не хотелось, но противиться у Пафнутия сил не было. Там, из Черного леса, кто-то глазел, таращился прямо внутрь домового, в самую душу, минуя оболочку. Смотрел с такой ненавистью, что тянуло убежать, исчезнуть. Пафнутий чувствовал запах беды и понимал, что у него хотят отнять самое дорогое. От этого становилось настолько страшно, что хотелось кричать, и в эти моменты, как спасение, появлялась Мокша, гладила по голове, успокаивала добрыми словами.
На восьмой день он очнулся. Вскочил посреди ночи и давай колобродить по дому. Ковырялся по углам, громыхал чем-то, почесывал затылок. Кикимора насилу его успокоила. Пафнутий присел, посмотрел в пустоту, потом многозначительно поднял палец вверх, прошептал: "Вспомнил!" и вышел из дому. Мокша кинулась за ним - мало ли что учудит, спросонья-то. Догнала домового у телеги, тот уже копался в настиле из сена, что-то искал. Кикимора слегка потрепала его за волосы.
- Ты чего вскочил-то, чумовой, приснилось что?
- Приснилось, Мокшенька, приснилось. Вспомнил я! - с этими словами Пафнутий выхватил из сена какие-то тряпки. - Вот!
- Это что? Дай посмотрю, - и выдернула из рук домового непонятное тряпье, которое вблизи оказалось куклой. - Ты издеваешься, что ли? В куклы решил поиграть? Ты вспомнил, что ляльку в телеге закопал?
- Дуреха ты, - хихикнул Пафнутий, - как только в голову такое пришло. Я знаю, что за гадость нам покоя не дает.
- И что же ты молчал, окаянный?
- Говорю же, забыл, а когда лежал в беспамятстве - вспомнил.
- Не темни! Это у людей память коротка, а у нас все копится, ничего не забывается.
- Ты не поняла. Я вспомнил оттуда, из той жизни, когда человеком был. Прицепилась тогда к ребенку такая же, жизнь ночами высасывала. Чахнуть дите стало. Думали, болезнь какая. Знахарь лечил-лечил, травками разными пичкал - не помогало. А как-то ночью встал я воды попить, смотрю, а у колыбельки, у изголовья, стоит страхолюдина, такая же, как наша, только чуть-чуть другая, и к сынишке тянется. Я тогда весь дом переполошил, отогнал-таки ее, а утром к ведунье пошли. Та и говорит: ночница это. В колыбель к детям ночью подкладывается и жизнь из них вытягивает, пока совсем не изведет. Сказала, что нужно ребенка из дома унести, вместо него в колыбельку куклу на ночь вот такую положить, на куклу наговор сделать, а утром подбросить кому-нибудь в телегу.
- Сделали?
- Сделали. Помогло. Нам. А вот кому подбросили... Вон оно как, оказывается. На других передается. Тогда я об этом почему-то не думал.
- Выходит, это кто-то в городе Степану подкинул. А нам то же самое делать, что ли?
- Нет! Нельзя беду на других перекладывать. Я, может, из-за того, что так сделал, до сих пор в домовых и маюсь. Извести ее нужно. Совсем. Чтобы никому зла не причиняла. Только вот как?
>
Ответить с цитированием
  #440  
Старый 08.07.2013, 00:30
Новичок
 
Регистрация: 04.02.2013
Сообщений: 5
Репутация: 0 [+/-]
И последнее:
Скрытый текст - <Ночница 2>:
<Пафнутий совсем ополоумел с этой ночницей - хозяйство забросил, Степану с дочкой не помогает, даже с Андрейкой играть перестал. Из-за этого дома стало неуютно, холодно. Степан с Олесей за хозяйством присматривают исправно, но все равно какого-то тепла не хватает, сразу видно, что домовой или в отлучке, или его вовсе нет. И как только раньше без Пафнутия обходились?
Да вот вобьет этот баламут себе что-нибудь в бошку, спасу нет. Не угомонится, пока не добьется своего. Всех на уши поставит, все вверх портками перевернет. Вот и сейчас: принялся охотиться на эту ночницу. Искать ее, конечно, надо, спору нет. Но не так! Рыщет по лесу целыми днями, под каждый куст заглядывает, в каждую нору, зверью жить мешает, скоро по гнездам лазить начнет, чтоб его... Достал Мокшу до печенок. Заставляет ходить за ним повсюду, даже дом хотел поставить сторожить. Кикимора за это такую оплеуху ему влепила, что он потом долго глаза в небо таращил. Сторожить больше не просил, но ходить за ним все же пришлось. И ведь что еще удумал, умник. Захотел, чтобы Путята к Олесе охрану приставил. Пусть, мол, животина лесная за ней приглядывает, когда она ребеночка выгуливает. А еще лучше, если бы Путята сам за ними смотрел, якобы так надежнее. Леший поначалу терпел, относился к этим причудам снисходительно. Понимал беспокойство домового, даже сочувствовал. Но под конец от злости все же покрылся мхом и местами потрескался. Даже переселяться собрался в дальний конец леса, чтобы ненароком домового не покалечить - Мокша насилу отговорила.
Вот и сегодня кикиморе пришлось весь день бродить с Пафнутием по лесу. Как всегда, ничего не нашли. Мокша давно поняла, что ночницу искать бесполезно. Прятаться она может где угодно, а уж если и леший ничего не видит... Нужно просто ждать. Когда-нибудь она сама объявится. Но Пафнутий, видите ли, не может сидеть сложа руки и ждать, когда хозяева в опасности.
Мокша говорила домовому, что ей нужно на болото наведаться, а то с этими поисками совсем его запустила, но он и слышать ничего не хотел. И теперь вот пришлось кикиморе идти туда среди ночи, порядком устав после поисков. А ведь могла спокойно сидеть за печкой и пить чай. Ох уж этот деятель... Она шла и злилась, дулась на домового, и вдруг заметила над родным болотом огонек. Он то висел над водой, то принимался летать как угорелый, будто за ним гнались. Раньше Мокша сама создавала такие от скуки и запускала их летать над болотом, чтобы подразнить Путяту. Но то было давно, еще до того, как сюда пришли люди, с тех пор она этим не баловалась. Откуда же здесь этот взялся? Такие светляки селятся у сокровищ, но кладов кикимора не хранила... Пока Мокша размышляла, огонек ее заметил, приблизился, замерцал перед глазами, запрыгал, как бы приветствуя, и полетел прочь. Кикимора пошла следом – а он будто звал ее за собой, уводил все дальше и дальше. Если она отставала, он возвращался и ждал. Мокша совсем забылась и все шла, шла, уже не думая, куда, зачем, просто хотелось идти, и все.
Очнулась Мокша в странном месте. Эту часть леса она не знала и никогда сюда не забредала, но поняла сразу - это граница с Черным лесом. Кикимора поежилась.
Огонек снова вспыхнул перед Мокшей, только цвет его сменился с теплого желтоватого на ядовито-зеленый с черными прожилками.
- Ты куда меня привел, шалопай?
Светляк вдруг исчез, а вместо него перед Мокшей возникла ночница, да так неожиданно, что кикимора подскочила. Ночница приблизилась, схватила ее за плечи, уставилась кроваво-красными зрачками прямо в глаза. Страшно стало до дрожи. Ночница долго смотрела, потом дернула щекой, и, завывая, стала открывать рот все шире и шире, обнажая острые иглы зубов. Пасть раззявилась непомерно, открываясь еще больше. Вот уже вместо головы сплошной рот, но он все раскрывается, вернее, выворачивается наизнанку, а внутри кроме тьмы ничего нет. Мокша завороженно смотрела, как тьма окутала ночницу, как вместо нее осталось лишь черное пятно, точно дыра в пространстве. И тут темный сгусток вытянулся змеей и, извиваясь, бросился на кикимору.
***
- Путятка! Путятка! Открывай, чтоб тебя, - запыхавшийся Пафнутий что есть силы барабанил по дереву, где обитал леший. Внутри что-то громыхнуло, из дупла показалась ветвистая борода, а потом и сам Путята.
- Ну, чего орешь, как баба на сносях? Весь лес перебаламутил. Что стряслось-то? - проскрипел леший.
- Мокша пропала!
- Куда?
- Знал бы - не искал. Ночью пошла на болото. Полдень уже, а ее все нет. Искать надо! Говорил же, подожди до утра - нет, поперлась. Помоги, Путят, а? - голос у Пафнутия дрожал, глаза на мокром месте, губы затряслись.
- Да не хнычь ты! Ой, беда с вами. Как дети малые. Ванька дома - Маньки нет, Манька дома... Эх! Заходи давай, не позорь меня перед зверьем.
Пафнутий подтянулся, вскарабкался и исчез в темном дупле вслед за лешим.
Перед ним открылась просторная, уютная комната. Пахло елью и какими-то цветами, было светло как днем. Домовой завертел головой, пытаясь разглядеть чудо-лампы, но вместо них под высоким потолком летал целый рой светлячков.
Пол был отполирован до блеска. Годовых колец на нем было не счесть. У стены стоял пенек, на котором скатертью лежал огромный лист орешника. Рядом со столом стояли два пенька поменьше и сплетенное из веток кресло-качалка с накинутым поверх травяным пледом. Кроватью лешему, видимо, служила куча лапника, сложенного на другом конце комнаты.
- Ух ты! Ничего себе обустроился! Снаружи деревце небольшое, толщиной обнять два раза, а внутри... Ишь, палаты отгрохал! А я-то думал, как ты в этом дупле вообще помещаешься, спишь, что ли, стоя?
- Вижу, понравилось? - хитро заулыбался леший. - Но не за тем пришел! Что там у вас опять стряслось? Мало того, что чудище какое-то в бабьем обличье по моему лесу шастает, птиц изводит да людей погубить норовит, так вы еще со своими бедами бежите. Пропала, говоришь? Ну пойдем, посмотрим, что у нас в лесу делается.
Путята подошел к стене, провел по ней ладонью и зашевелил неслышно губами. Рука засветилась, леший пальцем вывел на стене очертание двери и открыл ее.
- Пойдем, - буркнул Путята и шагнул за порог.
- Тудыть ее, - только и смог выдать домовой.
- Давай шибче, не стой столбом, - леший протянул руку, ухватил Пафнутия за шкирку и вытянул наружу.
За дверью оказался лес. Все тот же родной лес, а вроде как и другой. Вокруг было как-то очень светло, и цвета стали настолько яркими, что слепили глаза. А еще каждый листик, каждая веточка-травиночка светились как лампа, испуская мягкий, теплый свет.
- Что за чудеса? - раскрыл рот домовой.
- Нутро это.
- Чье? - Пафнутий растерянно вертел головой.
- Леса. Ну что глаза выпучил, ни разу не слыхал про такое? Тебя в дровах, что ли, нашли? Нутро это. Изнанка, мир внутренний. У человека душа, а у леса - это. Тоже вроде как душа. Но мне Нутро больше нравится. Смотри - ты первый, кому показываю.
- И зачем мы здесь? Я думал, ты кикимору найти поможешь, а ты меня прогулками попотчевать решил. Ты не серчай. Тут красиво, занятно, но не ко времени. Мокша в лесу одна, а в лесу – эта... Вот найдем, тогда нам обоим все и покажешь.
- Чуден ты, домовой! Вроде не дурак и не блаженный. Ты что, когда ко мне бежал, мозги по дороге оставил да подобрать забыл? Так пойдем, поищем. Ты думал, я тебя сюда, что красну девицу – развлекать привел? Мы сейчас на лес изнутри смотрим. Если в нем зло творится или чуждый кто есть - здесь сразу это видно.
- Это как? - удивился домовой.
- Ну вот смотри, - леший взял домового в охапку, махнул рукой - и местность вокруг переменилась. - Сейчас мы на опушке, а во-он там, - Путята ткнул пальцем вдаль, - деревня. Теперь гляди туда. Видишь, человечки мельтешат? Все вокруг цветное, а они будто бесцветные. Ну, разглядел? - леший дождался, пока домовой угукнет, и стал объяснять дальше. - Это детишки с деревни играют. А бесцветные они потому, что для нас они по ту сторону, в другом мире. Они в Яви, а мы, вроде как, на перепутье: и не живые, и не мертвые.
- А мы с кикиморой тоже бесцветные?
- Нет, вы - часть леса, да к тому же - как вы, молодежь, говорите? - леший почесал затылок. - Вспомнил - сумеречные! Цветные вы, как все вокруг, вы ведь тоже на перепутье, как и я. Да, Степан с семейством тоже цветные. Потому как в лесу живут, частью его стали, свои, то бишь, хоть и не на перепутье.
- А ночница, - всполошился домовой. - Она цветная? Ее отсюда видно?
- Она - ненависть, и, хоть и сумеречная, лес ее не принимает, она пятно черное, как дырка в пространстве. Не цветная, хоть цвет имеет, и не бесцветная, но красками не блещет. Чернее ночи она, и чернота ее настолько плотная, что все вокруг поглощает, да насытиться не может. Оттого эта прорва и уничтожить все пытается. Детей извести тем паче, потому как из них она чистую жизнь забирает, саму ее суть. Так-то вот. А лес своих признает, так же как ты меня, когда видишь.
- Это что же получается, мы, значит, с ног сбиваемся, изловить ее не можем, а ты сидишь тут, пялишься, как она шастает, и молчишь?
- Не все так просто, Пафнутий. Ежели б я ее так увидеть смог, да изловить... Рассеивается она, понимаешь? Вот вроде стоит она, бери да лови, ан нет, рассыплется червями могильными и расползается по всему лесу. Так ее не то что поймать, выследить невозможно - она везде, она повсюду. И даже если изловишь, растопчешь этих червей хоть десяток, хоть два, а все равно с нее не убудет. Всех не переловишь, я пробовал. Да и поймаешь если, что делать с ней - непонятно.
- Я живу не так долго, но тоже кое-чему научился, все ж не лапти плел. Хотя плел иногда, от скуки. Ежели голову сломал, а решения так и нет, то полезно бывает плюнуть и делать, что должен, а нужное само в последний момент придумается. О как! - сказал домовой с таким лицом, будто истину великую открыл.
- На авось, говоришь, иногда надеяться полезно? - Путята почесал поясницу. - Что ж, может и твоя правда, посмотрим.
- Ты это, Мокшу поможешь искать?
- Мокшу? А, башка-то моя деревянная, совсем запамятовал. Пойдем, - Путята снова сунул домового подмышку, помахал руками - и местность вокруг переменилась.
- Это что? - спросил Пафнутий, указав вверх пальцем. Там, над поляной, около которой они оказались, висел какой-то непонятный, светящийся зеленый комок. С виду вроде волосатый, с торчащими в разные стороны палками. Комок постоянно надувался и сдувался, будто дышал. Домовой подошел поближе, присмотрелся. Комок был не волосатым, а травянистым. Травка была настолько тонкая и нежная на вид, что напоминала шерстку, а изнутри комка во все стороны топорщились ветки, по которым пробегал какой-то огонек.
- Это - Сердце, - ответил леший, - оно лес питает, связывает между собой каждое деревце, каждую травинку. Снабжает их силой жизненной, которой с ним земля щедро делится. Приглядись, от Сердца к деревцам тянутся жилки тоненькие. Через них они кормятся, разговаривают, сплетничают. Вот сейчас и спросим, видали они кикимору или нет.
Путята подошел к сердцу, обнял его, приложился ухом и замер, закрыв глаза. Стоял он так долго, Пафнутий даже испугался, что тот заснул, и стал его окликать и тормошить, но леший будто помер. И только после того, как домовой пнул его с досады, тот открыл глаза и попросил не хулиганить, постоял еще, почесал поясницу и сказал:
- Ой, что-то мутное наговорили. Не понял половины, трандычат-трандычат, как бабы на завалинке, перебивают друг дружку, сказать не дают.
- Ну не тяни, говори, что не так, - забеспокоился домовой.
- Кикимора жива-здорова, вроде...
- Что вроде?
- Жива, но была у Черного леса. Чего ее туда понесло? Еще талдычат про какой-то огонек, про ночницу, произошло нехорошее что-то, там, у Черного леса. Дальше что было, не разобрал, но Мокша к дому идет, жива значит.
- Выведи меня, леший, верни домой, быстрее!
- Сейчас-сейчас, не колготись, - Путята уже рисовал в воздухе дверь, - хватай меня за руку.
***
Вышли они из дерева прямо у дома, снаружи уже стемнело. Домовой тут же рванул к крыльцу, на котором сидела, склонив голову, кикимора.
- Что стряслось, чего ты там делала? - Мокша не отвечала. - Чего молчишь-то? Эй!
Пафнутий потормошил кикимору за плечо. Та долго не шевелилась, потом медленно подняла голову и уставилась на домового.
- Ну, что смотришь, отвечай!
- Ее больше нет.
- Кого нет!
- Ее.
- Тьфу ты! Как немой с глухим разговариваю, - стал злиться Пафнутий. - Кого ее нету? Ночницы?
- Да, - Мокша все также пристально смотрела на домового.
- И куда она делась?
- Туда.
- Сейчас как надаю по щам! Что случилось, куда делась?
- Встретила ее в лесу. Сцепились, поваляла она меня немного, потом я ее в болото столкнула, она в грязище увязла, а я еще сверху добавила, - кикимора отвечала медленно, монотонно, растягивая слова. - Засосала ее трясина, замуровала намертво - не выберется. Одной гадостью больше у меня в болоте.
- Ты не поранилась, сильно она тебя помяла? Ой, да что ж это я. Устала-то вон как, еле языком ворочаешь. Пойдем чаю попьем. Праздник-то какой у нас! Избавились от этой ведьмы. Ты теперь Андрейке что мамка вторая, жизнь ему спасла. Вставай, пошли, - домовой вошел в дом, следом за ним медленно поднялась кикимора, но внутрь не пошла, а встала как вкопанная на пороге, не двигаясь.
- Ну что ты как неродная? Заходи в дом, не бойся, все уже спят, - позвал Пафнутий откуда-то из темноты.
Мокша вышла из оцепенения, перешагнула через порог. Пафнутий уже хлопотал за печкой: кипятил чайник, гремел кружками, напевая себе под нос. Кикимора не торопилась. Медленно прошлась по дому, оглядывая все как в первый раз, зачем-то водила руками у окон, дверей, временами передергиваясь, и вообще вела себя очень странно. "Наверное, сильно ее эта ведьма приложила", - думал домовой, тихо сочувствуя и жалея, что не смог оказаться рядом в нужный момент и помочь, а прохлаждался вместо этого с лешим внутрях леса и дивился, какие все вокруг черно-белые. Мокша тем временем подошла к кровати Степана, постояла над ним, потом постояла у Олеси и двинулась к колыбели. Пафнутий тихо наблюдал за ней из-за печки. Что-то его настораживало, что-то было не так, не срасталось. "Соскучилась, наверное, после такого. Переосмыслила много. Ходит теперь, смотрит на мир новыми глазами", - думал Пафнутий.
***
Путята бежал по лесу, скрипя коленями и порой спотыкаясь. Спешил найти место, где столкнулись кикимора с ночницей. Он слышал, что сказала Мокша, помнил, о чем сообщил лес. В том и другом понятного было мало. Деревья говорили о встрече у Черного леса, кикимора - про болото, а оно от границы со скверной ой как далеко. Лес врать не может, да и у болота никаких следов нет - леший уже проверил. Пафнутий что - тюха-матюха, уши развесил, а Мокша ведь что-то недоговаривает, скрывает. Эх, знать бы точно, где все произошло - перенесся бы туда сразу, не метался бы теперь по всему лесу.
Наконец он нашел, что искал. Как раз у Черного леса. На земле темнел выжженный черный круг, от которого разило злобой и гнилью чуть не за версту. Путята поморщился. Он знал этот запах. Будто все вокруг отмирает и распадается. Такой же был у леса, когда его стала пожирать тля и скверна.
Еще издали Черный лес почуял его, заскрипел корнями, в чаще кто-то заворочался, застонал. Внутри у лешего защемило. Снова напомнило о себе чувство потери. Путята постоял немного, отдышался, погрозил кулаком Черному лесу и занялся тем, зачем пришел. Присел у круга, поводил над ним ладонью. Взял горсть земли, пересыпал из руки в руку, пошептал что-то, поднес открытую ладонь к лицу и сдул с нее пыль. Воздух вокруг заискрился, пыль не осела, а осталась в воздухе, переливаясь разными цветами. Все это светопреставление покружило немного, а потом оформилось в картинку и показало лешему, что произошло здесь между Мокшей и ночницей.
***
Пафнутий забеспокоился еще больше. Мокша уж слишком долго стояла у люльки с Андрейкой, странно наклонившись, и не откликалась. Домовой подошел, позвал, похлопал по спине - кикимора нервно дернула плечом, но не обернулась. Тогда Пафнутий наклонился к ней - и отпрянул в ужасе. Лицо Мокши было перекошено, рот раззявлен, а из него, извиваясь, к ребенку тянулись тонкие, черные жгутики. Присасываясь, точно пиявки, они начинали светиться - видно, вытягивали жизнь.
Домовой кинулся на кикимору, сбил с ног и повалил на пол. Мокша завизжала не своим голосом.
- Что визжишь, будто кишки лезут? Побудишь всех! - Пафнутий заткнул кикиморе рот ладонью и стал оглядываться. Хозяева на шум даже не пошевелились. Только сейчас домовой заметил, что вокруг Олеси со Степаном собралось какое-то зеленое марево. - Что ты с ними сделала, зараза? Отвечай!
Домовой заглянул в глаза Мокши и оторопел. Изнутри кикиморы на него пялились черные бездонные буркала ночницы.
- Вылазь из нее, слышишь, пока сам тебя не вышиб! - заорал Пафнутий.
Тело Мокши изогнулось, раскорячилось пауком и с воем прыгнуло на домового, опрокинув на пол. Кикимора била его руками, топтала ногами, возила по полу и одновременно умудрялась клацать зубами, пытаясь откусить лицо внезапно выросшими клыками. Пафнутий извивался, пытался не попасть ей на зуб, потом изловчился, схватил за горло, вдарил по зубам и пинком отправил в угол.
***
"Сдался мне этот огонек, зачем поперлась за ним незнамо куда?" - корила себя Мокша. После того как ночница ворвалась в нее и завладела оболочкой, кикиморе пришлось прятаться внутри самой себя. Ночница вела себя нагло, по-хозяйски. Подчиняла кикимору медленно, частями, будто смаковала. Впереди она спускала страх, который черными, без конца лающими псами гнал Мокшу, щелкая зубами, брызжа слюной и жутко завывая, заставлял бежать без оглядки. Чтобы укрыться от него, кикиморе приходилась бежать в самые закоулки своей памяти, и чем дальше она уходила, тем больше ослабевала, тем меньше могла противостоять ночнице.
Мокша долго бежала какими-то коридорами, петляла тропами и мощеными дорогами. Дороги превращались в буреломы, а те в бескрайние, цветущие поля. Откуда что берется? Каждое место было знакомо, с каждым что-то связано. Вот она с Пафнутием в доме чаи гоняет, вот они с упырями бьются, вот первая встреча с домовым, вот с Путятой, а дальше и вовсе что-то незнакомое пошло, настолько далекое, что и не вспомнить. И все вокруг мелькало, мельтешило, изменялось до головокружения.
Кикимора остановилась перевести дух, прислушалась - никого. Осмотрелась. Пахло сыростью и землей, под ногами мокрая, скользкая трава, кое-где с потолка торчали корни, а по влажным, осклизлым стенам ручьями стекала вода. Похоже на пещеру. Или на нору… Ее нору! Где-то в глубине Мокша разглядела костерок и направилась к нему.
Приблизившись к костру, кикимора приметила у него какую-ту фигуру. Вроде бы человек. Он сидел на земле и подкидывал ветки в огонь, отчего тот шипел и привередливо потрескивал. Мокша подошла ближе и, примостившись напротив, попыталась рассмотреть незнакомца. Тело его скрывало длинное темное одеяние, а лица, хоть оно и освещалось огнем, было не разглядеть, отчего человек имел вид чересчур уж зловещий и невозможно было понять, кто перед тобой - мужик или баба.
Только сейчас, ощутив тепло костра, кикимора поняла, что замерзла: ноги оледенели, тело бил колотун. До этого Мокша никогда не чувствовала холод, да и не должна была, она же кикимора! Видать, ночница отняла всю болотную силу без остатка. От этих мыслей стало совсем скверно.
- Пришла наконец! - голос был женский, не молодой и не старушачий, но знакомый и родной, откуда-то из далекого-далекого прошлого, еще того, докикиморьего.
Мокша вновь стала вглядываться в незнакомку, силясь вспомнить, откуда ее знает. Лицо вдруг стало открыто и хорошо видно - то ли женщина села ближе к огню, то ли огонь стал ярче. Но и сейчас кикимора не смогла ее разглядеть. Черты лица то прояснялись, то становились неуловимыми. Будто ускользали или пропадали, а потом снова появлялись, и никак их не получалось запомнить. Мокша встряхнула головой, сморгнула - не помогло.
- Что, совсем забыла? Не мудрено, столько-то лет, - как только голос зазвучал, Мокша будто всё вспомнила - и тут же забыла.
- Ну что ты там прячешься, выходи, не бойся, никто тебя не обидит, - сказала женщина кому-то во тьму. Там зашуршало, затопало маленькими ножками, и из-за спины незнакомки осторожно выглянуло чумазое, испуганное детское личико. Девочка настороженно посмотрела на кикимору большущими глазами, улыбнулась застенчиво и опять спряталась.
- Это кто же ребенка так запугал?
- Покажи ей, - сказала незнакомка за спину.
Девочка медленно подошла к Мокше, взяла за руку - и все вокруг изменилось. Болотная нора поблекла, померкла и исчезла вовсе, вместе с незнакомкой и девочкой, только костер оставался гореть где-то там, в пустоте, будто маячок. К нему кикимора и направилась, боясь заблудиться и сгинуть в этом странном месте. А костер приближался, становился теплее, жарче, с каждым шагом все больше и выше. Выше Мокши, выше деревьев, которые появлялись из пустоты, выше взгляда. Огонь везде, огонь повсюду, огонь не помещался в глазах. Пожар! Огромный, страшный, жадный, а внутри него дом, одинокий, посреди леса. Кикимора стала вглядываться в знакомые очертания, на глаза навернулись слезы. Вдруг она оказалась прямо в горящем доме. Маленькая, совсем ребенок. Плачет, зовет маму, а огонь подбирается ближе, обжигает кожу. В дверном проеме появляется мама, она пробирается к Мокше, спешит, спотыкается, падает, встает, идет дальше. Вот она уже близко, протягивает руки, но снова падает, придавленная горящей балкой, и больше не поднимается. Платьице уже начало тлеть, когда огонь злобно зашипел и раздвинулся, пропуская темного человека...
Видение неожиданно оборвалось, и Мокша снова ощутила себя в привычном облике, все также смотрящей на догорающий дом. По испачканным сажей щекам текли слезы. Все еще было страшно. Мокша дернулась от неожиданности - кто-то положил руку на плечо.
- Матушка Мокрыня? - прошептала Мокша.
- Я не хотела, чтобы тебе снова было больно. Но ты должна была вспомнить.
- Прости. Я не узнала тебя. Я не забыла, нет. Просто... Просто запамятовала - твое лицо, голос будто стерлись из памяти.
- Ну будет, будет. Хватит реветь на сегодня, - старая кикимора прижала Мокшу к себе. - Все хорошо, так и должно быть.
- А девочка? - всполошилась кикимора. - Она вдруг пропала... это что - была я?
- Ты.
- А мама? Я что же... Как я могла ее забыть? - Мокша схватилась за голову, рухнула на колени и заревела.
- Ну, откуда ж в тебе воды-то столько? - Мокрыня присела рядом. - Не забыла ты ее. Самое страшное не забыла, как ни старалась я…
Давно я тебя присмотрела, когда ты еще совсем маленькая была - не на кого мне было после себя болото оставить. Силы в тебе было, хоть ведром черпай. Мать твоя ведуньей знатной была: людей хворых с того света вытаскивала, предсказать что-то могла, совет толковый дать. От нее тебе сила и передалась по наследству. Кто отец твой - не знаю, но жили вы вдвоем, здесь, в лесу, отдельно от людей, чтобы не мешал никто. На этом месте теперь Степан с дочкой живет, оттого тебя в дом ихний так и тянет. Ну вот. Не нуждались вы ни в чем - люди с окрестной деревни помогали, чем могли, и мать твоя спокойно ведовством занималась, не отвлекаясь ни на что. Я за тобой присматривала, но забрать тебя до семи лет не могла - не принято так у нас. Отчего пожар случился, мне неведомо, Путята может и знает чего, но молчит. Вспыхнуло посреди ночи, да разгорелось так быстро, что пока я с болота дошла, успела только тебя из огня вытащить. Странный пожар был, быстрый, внезапный, будто раздувал кто. За какие-то мгновенья дом сожрал... Намучилась я тогда с тобой. Маленькая, кричишь, плачешь по мамке, не ешь, не спишь. Испугалась я, что умом ты тронешься, да сила твоя пропадет, и решила воспоминания тяжелые у тебя забрать и в болоте упрятать, чтобы не мучилась ты больше. Так я тебя и растила, а дальше...
Тут все заходило ходуном, затряслось, перевернулось. Обе кикиморы вцепились друг в друга, испуганно озираясь.
- А теперь слушай внимательно! - Мокрыня схватила кикимору за плечи. - Времени совсем мало, вишь как домовой с ночницей в твоем обличье воюют, того и гляди, поубивают кого-нибудь. Думаешь, раз ночница оболочки тебя лишила, то и силы твои забрала? Нет, не может такого быть! На испуг тебя, глупую, взяла, а ты и рада пятками посверкать. Силы-то в тебе много, а ума - не очень. Ты и есть эта сила, сама в себе. И отнять ее никому не по зубам. А сейчас беги, покуда не погиб никто.
Мокшу вдруг обуяла злоба: "А ведь и правда! Приперлась тут какая-то, раскомандовалась, хозяйничает, норовит отнять все, а я даже слова поперек не сказала!" Гнев забурлил, заплескался внутри через край, наполнил кикимору пробудившейся силой. Хлынула эта сила вся сразу, оглушая, сбивая с ног - кикимора чуть не захлебнулась. По кусочкам, медленно Мокша стала отвоевывать свою оболочку, заполняя ее собой, будто костюм какой надевала - руки в руки, ноги в ноги и голову на место. Выдавливала ночницу из себя, словно хворь ненавистную, пока совсем для нее места не осталось.
***
Выбросило ночницу из кикиморы черным комком. Пролетела она через всю комнату – и угодила прямиком в зеркало.
- Ой беда, разобьет ведь! - зажмурился домовой в ожидании.
Тишина.
- Эй! - затормошила Мокша Пафнутия. - Да открой ты глаза наконец!
- Подожди, еще звона не было.
- Не будет звона. Подзатыльник могу дать - зазвенит не хуже. Смотри, пропала она!
- Как пропала? Куда? - вытаращил глаза домовой.
- В зеркало. Летела-летела и провалилась! Внутрь! Только как так вышло...
Подошли к зеркалу, сняли со стены, покрутили, повертели - все как обычно, повесили на место. Осмотрелись - марево над хозяевами поблекло, Андрейка запыхтел, заворочался, стал хныкать. Пафнутий озадаченно оттянул бороду, задумался. И вдруг как хлопнет в ладоши, расплывшись в улыбке. Мокша со страха чуть сама в зеркало не прыгнула.
- Ты что творишь, рожа оголтелая!
- Понял! - ответил домовой. - Ты ее, Мокшенька, из себя прогнала, а в свою оболочку нарядиться она не успела, вот и засосало ее в зеркало, как душу усопшую. Так-то!
Пафнутий погрозил кулаком в сторону зеркала и пошел к хозяевам, пританцовывая. А Мокша все стояла у зеркала и всматривалась внутрь, будто что-то увидела.
- Слишком просто... - пробубнила кикимора.
- Что?
- Просто все слишком. Мы всю весну за ней бегали, да изловить не могли. Огород наизнанку вывернули, Путята по червям ее отлавливал, моей оболочкой завладеть смогла, а нужно было только зеркало ей на уши одеть?
- Ай! Ладно тебе. Из зеркала так просто не вылезешь - такие лабиринты... Я сам не бывал там, но не зря же зеркала занавешивают, когда умирает кто. А попадешь туда - так и будешь блуждать, пока время не кончится. От такой злыдни избавились! Не порть праздник. Пойдем лучше в гости к тебе, ты давно зовешь нору свою смотреть. Я вареньица с собой прихвачу. А дома завтра приберусь. Не буду сегодня работать - без меня управятся.
Пафнутий, пока говорил, и хозяев успел проверить - живы ли, и за печку слазил, банку с вареньем достал, и направился было на выход, как вдруг что-то завыло. Дом затрясся, заходил ходуном. Обернулся домовой - Мокша все так же стоит перед зеркалом, а оно рябью покрылось, будто вода. Поверхность вздулась, пошла пузырями, а изнутри ударило, словно в двери кто-то ломился, да так, что с полок все посыпалась.
Кикимора попятилась, но тут ударило с новой силой. Внутри зеркала что-то хрустнуло, треснуло, а отражение в нем сменилось снежным пейзажем. Мокша с Пафнутием от удивления рты пораскрывали, уставились на чудо во все глаза. Пейзаж вдруг застило черным, и это черное медленно, словно кисель, стало перетекать наружу.
Ночница черной жижей переваливалась через край, тут же покрываясь оболочкой. Рука ее вытянулась из зеркала, раскорячилась, уперлась в стену и стала вытягивать за собой остальное.
- Смотри, как ей назад-то хочется. Тьфу! Сгинь ты уже, зараза! - рявкнул домовой и запустил в зеркало банкой с вареньем.
Зеркало со звоном разлетелось, изнутри него раздался крик, а руку, что ночница наружу высунула, в тот же миг затянуло обратно.
- Ну, теперь-то все, что ли? - спросила кикимора.
- Еще нет, - Пафнутий указал на пол.
Осколки зеркала светились, немного подрагивая, а внутри что-то металось, будто тени какие.
- А вдруг из каждого по мелкой ночнице повылазит - что мы тогда с ними делать будем? - спросила Мокша.
Домовой посмотрел на нее: не шутит ли? Нет. Подумал - и сам испугался: кто этих ночниц знает, из зеркала ведь почти выбралась.
- Эй, веник-лентяй! - скомандовал Пафнутий. - Хватит в углу прохлаждаться, ну-ка, поработай давай, и друга своего прихвати!
В углу зашуршало, и из темноты, лениво вышагивая на веточках-ножках и волоча за собой совок, появился веник. Вид у него был заспанный и немного потрепанный, но при виде такого беспорядка оба оживились и стали ловко все сгребать-собирать.
- Первым делом зеркало битое, только живо! Остальное потом.
Пока они прибирались, домовой подошел к печке, открыл заслонку и гаркнул внутрь: "Гори!" В печке тут же затрещало, заплясали язычки пламени, повалил дымок. Обдало жаром.
Пока Пафнутий колдовал с печкой, веник уже протягивал совок, полный осколков. Домовой тут же отправил их в огонь.
- Ну вот, Мокшенька, сейчас зеркало закоптится, перестанет отражать, и врата сюда закроются.
- Теперь все, - в открытой форточке с улицы показалась голова Путяты.
- Вот ты где, хрыч старый! Тебя где носило? Помочь не мог? - завелась Мокша.
- Тихо, тихо, как же я помогу, ежели в дом не войти? Меня же не звал никто. Не мои это угодья, а домового. А он меня не приглашал, - леший пожал плечами. - О! Смотри, хозяева просыпаются! Мне пора, - и голова исчезла.
***
Степана разбудил грохот. Было жарко, голова жутко болела, в горле пересохло, а глаза вообще не открывались, хоть руками раздирай. Как с похмелья. С трудом сел на кровати, поднялся, да чуть не упал. Захворал, что ли? Кое-как разлепил глаза. Вот те на! Дома полный кавардак: посуда побита, стулья перевернуты вверх дном, рама от зеркала разворочена, только осколков не видать. Зеркало разбили - жди теперь беды! А в довершение всего сидит кошка, мурлычет и, вот чудная, из банки разбитой варенье вылизывает.
- Ты что же это творишь, паршивка? - сон со Степана как рукой сняло. - Ну-ка марш на улицу, и чтоб в доме я тебя больше не видел!
Степан схватил кошку за шкирку, подошел к двери и вышвырнул ее наружу, плюнув вслед с досады. Кошка долетела до конца огорода, мякнув, шлепнулась на землю и, перекувырнувшись через голову, снова обернулась в Пафнутия. Домовой поднялся с земли, сопя и отряхиваясь, обернулся, с обидой посмотрел на дом и поплелся, осунувшись, в лес, в сторону болота.>


Все!
Ответить с цитированием
Ответ

Опции темы

Ваши права в разделе
Вы не можете создавать новые темы
Вы не можете отвечать в темах
Вы не можете прикреплять вложения
Вы не можете редактировать свои сообщения

BB коды Вкл.
Смайлы Вкл.
[IMG] код Вкл.
HTML код Выкл.

Быстрый переход

Похожие темы
Тема Автор Раздел Ответов Последнее сообщение
Программы обработки текста Jur Творчество 28 16.08.2020 22:41
Свои произведения: кто готов дать почитать и выслушать критику? (Архив 2) Jur Творческий архив 3202 13.09.2012 21:14
Свои произведения: кто готов дать почитать и выслушать критику? (Архив) Jur Творческий архив 2998 19.03.2009 16:23
Нужно ли закрыть тему "Свои произведения, кто хочет почитать и дать критику?" Superman По сайту и форуму 42 24.08.2007 17:29


Текущее время: 00:16. Часовой пояс GMT +3.


Powered by vBulletin® Version 3.8.4
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd.