[Диана]

Вот. Простите, что пока что торможу и не вливаюсь в процесс - о так давно не была здесь, отвыкла...
моя работа, которая, кажется, не имеется всякого смысла, но в которую я вкладываю всю душу.
Кусок, без введения, первых абзацев...
Это скорее воспоминания героини о прошлом.

Катя.

Скрытый текст - катя:

Меня зовут Малявка Кэтти. Пусть так.
Кровать потеряла границы. Мое тело распростерлось по ней; я извернулась до боли в спине, чтобы комната прокрутилась и предстала в самом странном ракурсе.
Было бы интересно, если бы я жила на потолке… если бы все было точно так же, как сейчас, но над ее головой был навес из кровати.
Я бы устроила свою спальню, свое логово, прямо под шкафом. Чтобы чувствовать крышу над головой, защиту от всего мира…
Я бы выглядывала в окно, смотрела вверх, и видел асфальт двора. А вниз, как в воду, смотрела бы в небо. Я сидела бы на подоконнике, «лежащем» на полу-потолке. И занавеска была бы – как дождь, идущий снизу вверх.
Я раскинула ноги и руки. Начинало казаться, что я лечу.
Какой удивительной стала бы моя жизнь, если бы все перевернулось с ног на голову! Я бы водила сама с собой хороводы вокруг люстры, превращенной в волшебный букет… А по вечерам, чтобы свет не был столь слепящим, я надевала бы бумажный колпак.
Ничто сейчас не волновало меня сейчас так, как проблема пяток, испачканных побелкой.
Мои волосы рассыпались по покрывалу. Я наизусть знала его рисунок, - густой, богатый, изменяющийся то и дело, в полной палитре красок.
Это была моя зеленая комната, моя сказочная детская. Мой зеленый сад, в котором я с каждым годом поднимала свои ветви все выше и наращивала новую кору.
И еще это был последний день.
Я не пошевелила ни пальцем, чтобы облегчить жизнь этим гребаным уродам, стараниям которых я теперь выметаюсь на улицу.
Наша прелесть сумела придти ко мне ранним утром и сделать мой кофе настоящими помоями. «Мне очень жаль… Все так некрасиво получилось… Но теперь такое трудное время… А ты сильная девочка». На языке прелести это значит: «Выметайся вон, сучка!»
Я не пошевелила ни пальцем… Все краны в доме за один день ярости оказались сорванным. Мои руки уже два дня не дотягивались до ручки смыва в туалете. Все останется им в первозданном беспорядке.
За все общение с прелестью я стала как она. И я не спустила ее слестницы, что мне хотелось сделать все послдение годы жизни отца, все годы жизни в браке с ней.
«Я не могу любить ее только потому, что она твоя жена, - сказала я ему. – Если она окажется хорошей – тогда да. Если нет…»
Если нет.
Я не посмела тронуть своей комнаты. И в ней все осталось так, как всегда было при мне.
Как ни странно, все происходит по-честному. Ей досталась квартира, а мне – деньги.
Поэтому я взяла только свои вещи. (Мое грязное белье стало последнием подарком моей любимой мамочке.)
Когда ты оказываешься без работы, но при деньгах, чувство реальности подводит тебя. Будущее уже никого не колышет. Если бы я знала, что завтра у меня не будет ни копейки, я все равно притащилась бы в самое дорогое местное кафе и вызвонила из дома больного Ярика.
После посещения офиса с температурой, вылезающей из градусника, его тоже ничто не колыхало.
С некоторых пор он стал верить в несбыточное – и нашел филиал Бойцовского клуба. Он был избит, но далеко не счастлив, и растворимый кофе из фарфора жег разбитые губы.
- Ведь теперь твое слово – закон, - усмехнулась я. – А если кто-то не подчиняется или переспрашивает, тебя это не теребит…
Он чуть не подавился.
- Прекрати, - поморщился Ярослав. – Какого черта ты вообще сюда именно пришла? Тут же дорого. А растворимый, - с нажимом и громко сказал он, – кофеек я могу и дома выпить! Так какого же!..
Он подумал и поболтал ложкой.
- Это место для фанатов кофе из пакетика… и для богателньких буратино.
- Я – богатенький буратино… Знаешь ли, нам, богатым и беззаботным, требуется идти на сделки с миром… И пить кофе там, где обязывает положение!
- Заткнись.
И я заткнулась. Потому что знала, чего Ярику стоит и его клуб, в котором его с увлечением уродовали и он с увлечением уродовал кого-то, чего ему стоят разговоры с начальником, его тяжелый взгляд, и счет за потраченное время такого большого человека, снизошедшего до такого мелкого офисного служащего.
- Что ты теперь собираешься делать?
Если бы он теперь позвал меня куда-то, пригласил к себе домой, к его сестре и матери, третьей головой Гидры в его империи женщин, я бы согласилась, не раздумывая ни минуты.
- Я сниму номер в гостинице.
- Это же дорого.
- Ну и ладно. Ну и… Если деньги закончатся, я поголодаю, потолкаюсь по вокзалам и попрусь к нашей прелести. Ее репутация не даст мне погибнуть с голода.
- Ну и что?
- Я хочу ящик шампанского.
- Боже… Зачем?
- Я пьянею от одного бокала шампанского. Представь, как все по фиг мне станет, если я выпью ящик…
Я вылетела в дверь, в ночь. А Ярослав шипел что-то через стойку ушлой официантке, оформляющей пятисотенный заказ на две чашки чая с булочками. Он считал, что больше никогда не придет в эту лавочку для идиотов, - и поэтому с удовольствием рассказывал ей все, что так давно копилось в нем… Он уже не возмущался растворимым кофе, он возмущался всем миром. Он показывал свои зубы с щелями, - они пошатывались, нескольких ударов хватило бы, чтобы выбить их, - и словно говорил, что такому человеку, как он, уже не страшен охранник в значительной позе.
На работе его ждет глючный компьютер с кредитным интернетом, с 58 письмами в почтовом ящике. Его сестра не может найти себе парня. Его начальник мечает уехать куда-нибудь поскорее и бросить их всех разбираться с налоговой.
И охранник становится сущим ребенком.
Это были самые крупные деньги на карманные расходы, полученные мной от папы за всю жизнь.
Возле погасшего здания детского мира я остановилась. Я вспоминала, как в детстве становилась возле витрин с кулами Барби… Как они занимали все мои мечты, как они заставили меня верить в любовь и счастье.
- Еще мне хочется купить себе куклу.
- Да? А как же шампанское?
- Ну… да. Черт. Почему он не работает?
- Потому что сюда не ходят такие большие девочки, как ты…
У Ярослава горел лоб; мне стало его жаль и я отправила его домой поскорее. Чтобы он пришел в себя, я посадила его в троллейбус и помахала ручкой на прощание. Не думаю, что он видел меня в темноте. Но все равно – махала.
В гостинице почти никого не было, и я могла выбрать какой угодно номер. Я спросила, чтобы окна были на восток. Как у меня дома.
При виде пустого номера у меня никогда не возникало и не возникает мыслей о людях, которые жили здесь до меня. Как и все, как и я, они оказывались бесцветны, и не оставляли в бездушной комнате никакого следа, который мог бы намекнуть о них самих. После каждого из них оставался пустой вылизанный номер без признаков человеческого пребывания.
Я бросила ключ куда-то, пихнула чемодан в шкаф-купе. Я не зажгла света, а повалилась на кровать. У меня совсем не было сил.
…я так и не увидела дня. Я проснулась снова в глухой темноте, мне мерещилось шуршание по углам комнаты. Я не могла понять, как я могла так недолго спать.
Я не сразу поняла, что проспала сутки.
Кровать снова потеряла границы. Мне показалось, что у меня растут ноги и руки, что я расползаюсь во все стороны.
Я взяла телефон. Мне показалось, что я выдернула его из розетки, - но нет, и в трубке игриво мигали гудки. Что там нужно нажать, чтобы заказать чего-нибудь в номер?
Мне хотелось исполнить свою мечту. Мне хотелось выпить ящик шампанского.
Кнопки не слушались пальцев, не попадали под них. Наконец, чей-то голос ответил мне.
- Прочтите, я могу достать ящик шампанского?
- Да, конечно… Но причина вызова… Наш отель, - завела она шарманку, - участвует в акции «Жизнь без вредных привычек». Каждый человек должен осознавать, для чего и почему он травит сам свой организм. Вы хотите ответить на некоторые вопросы?
Кровать потеряла границы.
Здесь был не беленый потолок. Они просто заклеили его белыми обоями.
Теперь я знаю, как мне сделать так, чтобы не ходить с белеными пятками.
- Как часто вы пьете?
- Очень редко. Папа всегда был против этого.
- Хорошо, - она записывала. – Ну а теперь? Что же случилось теперь?
- Наша прелесть захватила мир.
- Хорошо. Как много вы собираетесь выпить?
- Так, чтобы мне все стало по фиг.
- Хорошо. Не беспокойтесь. В ваш номер доставят шампнское.
Я вскочила кровати – я не хотела, чтобы кто-то заметил меня в таком состоянии.
Наша прелесть захватила мир.
У нее всегда складывались с людьми хорошие отношения. Мои соседи, знавшие и не любившие меня с детства, готовы были терпеть ее у себя дома хоть каждый вечер.
Но зато теперь я – богатенькая девочка.
А человека с сотнями тысяч мало волнует окружающий мир.
Кредитка должна быть где-то в сумке. Бешено я открылам олнию я вытрясла оттуда все мои вещи.. мою тетрадку, в которой я рисовала всякие идиотские картиночки синей ручкой, мое платье, в котором провела значительную часть своей жизни.
Но моего бумажника с кредиткой не было.
Маска, изображающая богатство, вернулась на мое лицо. Девушка с ведерком шампанского с улыбкой вошла в комнату и вышла с той же улыбкой. Процесс прошел в гробовом молчании.
Я съежилась на кровати, обняв запотевший бокал. Лицо горело. И я прикладывала к нему лед, чтобы жар прекратился.
Исчезновение всех моих денег уничтожило всю радость.
Мне больше не хотелось шампанского. Я хотела водки, которую пробовала лишь раз в жизни.
Мне все еще было жарко; в шкафу меня ждала спасительная прохлада. Я влезла в шкаф, прижала к груди ноги и отпила еще. Створка с мягким чмоком задвинулась за мной. Все. Я в домике.
Бутылка была со мной; бокал вспотел и согрелся, его противно было держать в руке. Зато горлышко еще было холодным, словно только что я достал его изо льда.
Со мной был и телефон. Я взяла трубку, и гудки наигрывали какой-то мягкий танго, а голос девушки вновь спрашивал причину моего обращения в доктору Шампани.
- Мне так жарко… фу… ужасно.
- Откройте окно.
Входя в гостничный номер, только самые странные особи человеческого рода думают о том, сколько человек здесь покончило с собой. Нисколько. Они все – незнакомые тени, и даже если сидя именно на этом подоконнике они раздумывали, какой после него станет жизнь маленькой дочки, меня это не трогало ни капли. Так же, переходя через дорогу, можно было подумать, сколько человек были сбиты именно здесь…
И я открыла окно. Я правда подумала, не отправиться ли мне туда, в воздушную свободу, не стать ли мне инопланетным гостем в загробном мире…
Но я чуть остудилась. И мне совсем не хотелось умирать.
Я снова забралась в свой шкаф. Возле меня свешивалась какая-то тряпка…
Наша прелесть наверняка уже затеяла ремонт в нашей квартире. Ей никогда не нравилась кухня. И моя комната. Она не привыкла ждать… Она не привыкла жить так, как ей не нравится.
У меня заболели зубы; и начинало болеть запястье, которое я непроизвольно кусала. Иногда я просыпалась по утрам и находила у себя на руке голубой синяк. Это обычно значило, что кто-то достал меня так сильно, как только возможно.
Я запихала в рот жесткий рукав, глядивший меня по плечу. Через секунду он уже был пропитан шампанским, которое я вдыхала в себя. Мои зубы сжимались на плотной ткани и проделывали маленькие дырочки, чуть раздвигая нитки.
Мысли стали тяжелыми и далекими; мне больше не хотелось ни о чем думать. Но отец все время лез на память, загораживая собою все. Словно я в чем-то была перед ним виновата!..
Но каков же прощальный подарок…
- Эй, вы, там… Я хочу есть… принесите чего-нибудь…
- О да, разумеется… Мы заботимся о наших клиентах.
Мне стало так хорошо… Позвонив Ярику, я не нашла слов. И бросила гудящую трубку.
За стеной что-то трещало и мерно поскрипывало. Защелкал замок; крючи со звоном упали на пол. Два гулких голоса, просеивающиеся сквозь стену, - это были мужчины… Они говорили о чем-то; опять скрипы, опять слабый шорох разговора…
Они еще долго шарахались там, за стенкой. Эта парочка голубых не спала той ночью. И я тоже.
В тиши запел будильник; он визжал сигнальной, катастрофической песней, пожаром, наводнением… трагедией и паникой. Воздух дрожал от неумолчного звука, тонкого, уносящегося ввысь.
Так жаль…
Папа женился не сразу после того, как мы остались вдвоем. Представляю, каких усилий ему требовалось на то, чтобы терпеливо уговаривать свою дочь на то, что «ему еще можно пожить своей жизнью, он не может теперь похоронить себя заживо». И он не похоронил – это она, наша прелесть, наша любимка, сделала за него всю работу. И все считали их хорошей парой и счастливой семьей.
А я вроде как мешала им. О да. Конечно же.
Такая нехорошая девочка.
Когда она готовила очередной свой кулинарный шедевр, верх мысли, верх вкуса, папа делался счастлив, словно все возвращалось на свои места. И вкусный обед в кругу своей семьи – как мало нужно было моему отцу для полного счастья!
Они не спали той ночью. И я не спала.
Она сидела, прижавшись ухом к стене. Стоны и вздохи… Закрыв глаза, заткнув уши, я уходила вдаль.
Воздух разогрелся, может, от моего судорожного дыхания. Может, просто я сидела здесь уже слишком давно и дышала испарениями из пустой бутылки. Я не хотела ничего слышать. Мне срочно требовалась моя личная камера. Жара давила на меня, прохлада за металлической перегородкой дверцы-купе сделалась главной мечтой… Пальцы ссокальзывали с гладкого металла, ногтям не за что было зацепиться; я все быстрее дергалась, телефон отлетел куда-то в другой угол, бутылка порокинулась. Я царапалась, толкала дверь, прижимала к ней руки, но потные ладони все равно соскальзывали.
Это все моя мамочка.
Единственное, о чем я мечтала, это надавать ей пощечин. Она испортила всю мою жизнь.
Она сделала вид, что все в порядке.

Тогда мне предстояло переехать к матери. Ку-ку, Ярик, он не знал, что у меня есть родная мать!
Почему так получилось, я не знала. Я была в поколении, воспитанном чужими людьми. И моя родная мать была таким же чужим человеком, как и все, и на нее я смотрела со скрытым, зашнурованным страхом, говорила, как с учительницей в школе. Дом моей матери – холодный дом Снежной королевы.
Они все поломали мою жизнь.
Эта дверца перекрыла все, что было до этого. Вздохи за стенкой; я сжималась в комок, как жертва под лапой хищника. Господи… господи…
Если бы эта маленькая гадинка не уперла у меня деньги, мне не пришлось бы возвращаться к своей матери. Мне не пришлось бы возвращаться в свою старую жизнь.
Дверь. Дверь. Ей уже так не хватало воздуха, и тут она, эта большая гадина, отлетела с грохотом в сторону; боже, как же она гремела!.. Так гремят только двери в ночи, когда ты вылезаешь в туалет, а дверь за тобой хлопает на сквозняке, и на ноги поднимается весь дом. Ты идешь справить нужду под прицелом их ушей, исследующих скрип твоих тапочек, твое смущенное сопение.
Она грохнула так, что после удара наступила глухая тишина.
И только я валялась на полу, меня разбирал смех; я ржала, и каталась по полу, по полу, где кто-то наверняка дрожал в конвульсиях хоть однажды. Если здесь есть привидение, они должны мне заплатить…
И никаких звуков за стеной.
- Думайте о смерти, педы! – орала я, пока меня разрывало на две части. - ….., думайте о смерти!
А потом я вернулась к своей матери. Больше не было никаких денег, никаких бокалов шампанского, ничего…