Истина жизни
Седобородый старец, облаченный в плотное, добротно скроенное шерстяное одеяние, сделал первый шаг…
Идти в гору было намного сложнее , чем идти вниз. Сердце ускоряет свой ход и дергается в груди, точно соловей пытающийся вырваться из золоченой клети. Ноги, не смотря на преклонный возраст, мягко пружинили, оставляя по себе примятую траву, быстро распрямляющуюся под робким осенним солнцем.
Он упрямо шагал вперед…
Спина потеет и, кажется, что ты взбираешься по отвесной скале, а не по пологому холму. Красивый резной посох из красного дерева с заветным семенем, зажатым в основании, впивается в землю, порой вырывая из нее комья, неторопливо соскальзывающие к подножию холма.
Поступь у немолодого человека была тихая и шаркающая…
Тело согнулось под грузом прожитых лет, старческие губы шепчут непонятные слова. Такое бывает, когда ты стар и одинок. Глаза слезятся при встречном ветре, чистом и не стесненном запахами людей.
Он остановился, чтобы перевести дух…
Отсюда холм кажется, очень обширным или это очи в очередной раз подвели своего господина? Впрочем, скоро он сможет прекрасно обходиться и без них. Сегодня наступит день истинного бессмертия и человек уподобится великим исполинам вот уже, который век стоящим на зависть кратковечным.
Его руки – все в морщинах и старческих пятнах, в волнении теребили до блеска отполированную рукоять…
Когда вершина покорилась ходоку, боль в груди отступила. Открылся прекрасный и чарующий вид на далекое море, беззаботное и мирное в эту пору. Старик всегда любил эту стихию. Пенные буруны напоминали ему молодой пыл и задор юноши, когда-то бросившему вызов смерти.
Ветер взвевает редкие волосы, нежно теребит седину…
Ему все же потребовалось время, чтобы вспомнить заветные слова. Казалось бы, столько раз повторял эту формулу, старательно выводя литеры на папирусе, дабы свести их в единый безумный и не повторный рисунок – октограмму. Но в решающий миг все спуталось и превратилось в вереницу ничего не знающих символов.
Он гордо смотрит на небо, бросая вызов незыблемым доныне законам…
Почувствовав, что время настало, ведун с силой ударил посохом оземь. Древко лопнуло. Будто изъеденное термитами оно разлетелось сухой трухой по округе. Заклятое семя, так тяжко добытое и бережно хранимое, упало в аккуратно проделанную ранее ямку. Чародей уже пел заклинание.
Согбенная фигура неотвратимо опускалась на размокшую от дождей землю, словно замаливая грехи у закатного солнца…
Почва стала вязкой, постепенно всасывая в себя тело. Там, в земных недрах, ноги срастались с первыми ростками, образуя корневище. Волна хлада пронзила старика. Сначала чресла, а затем и туловище покрылись зеленой корой, с каждой секундой твердея и стягивая как корсет. Больно не было. Лишь легкое чувство потерянности и утрата былого уюта промелькнули крылатой тенью.
Уже не человек, но еще не древо – нечто среднее между этими понятиями корчилось и извивалось в разные стороны, пытаясь ускорить преображение…
Половину жизни он искал подходящую форму для своего замысла, другую – нужные ключи для его осуществления. Ничто живое не может существовать на свете дольше, чем дерево. Растения живут веками, накапливая знания и силы с каждым годом. Только слившись с одним из этих исполинов можно обрести безграничное долголетие.
Вопль не то отчаяния, не то счастья разнесся над окрестными взгорьями…
Руки растягивались и удлинялись, тело тянулось ввысь. Внутренности превратились в ровные кольца волокон, образующих ствол. Кровь стала древесным соком, смолой. Трудно дышалось – рот превращался в дупло. Глаза впали, нос и уши стали острыми сучьями. Голова набухла и взорвалась кроной.
Молодая, почти голая сосна начинала жить…
Громоздкое старое дерево высилось над самым обрывом…
Обширные ветви свешивались книзу, порой касаясь камней утеса. Корни, годами буравящие землю, надежно держали гиганта, не давая упасть в пропасть. Иглы, даже весной темные и мятые, давно перестали привлекать своим видом ищущих кров от дождей путников.
Оно повидало многое за это время…
Небо сходило с ума и исходило огненной желчью, море выходило из берегов, порой исчезало за чертой горизонта. Сам холм, на котором стояло дерево, измельчал и осел под тяжестью сосны.
Одинокая сосна у обрыва печально шевелила могучими ветвями на сильном ветру…
Половина ствола, рассеченного молнией, тихо поскрипывала. Она иссохла и давно бы отвалилась, но могучее корневище все еще питало ее у основания, забирая земные соки. Унылое зрелище, которым побрезгует кисть художника. Но не только ствол сосны отпугивал всех в округе. Сам дух ведуна, сплетенного чародейскою лозою с семенем, был тому виной.
Далекий гром возвестил о скорой буре…
К сожалению, цель, к которой он так стремился, так и не была достигнута за эти столетия. Чародей в своей наивности полагал, что именно долголетие поможет постигнуть истинную причину жизни. Ее значение и смысл. Как ни грустно было осознавать, ведун не приблизился к открытию тайны ни на шаг.
Белесые росчерки освещали хмурые облака – небесную свиту неспешно приближающегося с запада ливня, …
Пышущее жаром лето сменялось золотой и пасмурной осенью. Ее затмевала морозная зима, не сразу отдающая бразды правления веселой и лучезарной весне. Сезоны проносились перед исполином мгновениями, особо не запоминаясь.
Стройные фигуры в шкурах и мехах незаметно подкрались к рослому дереву…
Что-то знакомое угадывалось в их очертаниях, родное. Из глубин заскорузлой памяти всплыло не то слово, не то звук: «люди». Оно когда-то принадлежало к этому роду. Жило вместе с ними, делило кров и еду. Хотя возможно и нет. Давно это было.
Люди, улыбаясь и переговариваясь, достали продолговатые блестящие предметы…
Неспешный ход мыслей оказался прерван внезапной резью. «Боль» – подсказала память. Сосна не могла видеть их обычным зрением. Дерево ощущало: гулкое эхо шагов, запах, грубый и потный.
Пилы постепенно вгрызались вглубь ствола. Железо хоть и нехотя, но брало окаменевшую древесину…
Образы чередою проносились в сознании и таяли во мгле. Прошлая и нынешняя жизни выстроились в правильный порядок. Оно не испытывало ни страха ни ярости от попрания своих прав на существование. Лишь досаду от того, что не смогло завершить дело.
Сосна уже падала, ломая ветви под своею тяжестью, когда…
Догадка, словно рассветные лучи разрезающие мрак, поразила умирающего. Ответ всегда был рядом, гулял где-то окрест. Мы рождаемся не для того чтобы умереть, живем и совершаем деяния не только ради себя. Жизнь – не фаза, не акт. Это цикл, круговорот в природе. Люди порождают себе подобных, продолжая свой род, передавая ценные знания об окружающем их мире потомкам. Мы продолжаем жить даже после смерти, напоминая о себе своими поступками.
Лесорубы принялись споро распиливать дерево пополам, потом на четверти…
Его цикл завершался, но необходимо было сделать последнее усилие, только для себя. Несуществующие губы зашептали заговор. Беззвучный голос провозглашал, постепенно стихая навсегда:
Огонь души погас,
Земля забудет нас,
Но дети не забыли,
Кем их отцы при жизни были…
– Славно потрудились, – произнес, заканчивая ставить походную палатку, Карл. – Теперь земля тут точно начнет плодить, как и сказала ведунья. Дерево все соки земные пило – ничего остальным росткам не оставляло. В скорости и деревеньку можно будет тут разместить. Верно, Ганс?
– Угу, – откликнулся дородный мужчина с всклокоченной бородой. Человек достал из-за пазухи кисет и набивал табаком самодельную трубку. – Только дождь поспел не ко времени.
– Ничего, – успокоил его товарищ. – Сейчас Зиги разведет костерок, поужинаем. Эй, Зигфрид! Ты там до утра стоять намерен?!
Сребровласый Зигфрид еще немного постоял у бревен, нежно проводя рукою по древесине, и вразвалочку засеменил к друзьям. Они быстро развели костер и отведали наваристой пшеничной каши.
– Ну, что сегодня, – позевывая, сказал Карл. – А, Зиги? Пираты с Забытых островов? Или лихие гоблинские шайки Союза Вольных Городов? Какой историей ты развлечешь нас сегодня?
Зигфрид с минуту смотрел на полыхающее пламя, собираясь с мыслями, и начал:
– Слышали ли вы когда-нибудь сказ о человеке, возжелавшем познать истину жизни?