Хочешь жить – умей вертеться. Это нехитрое правило Гостомысл уяснил с малых лет. Он ведь не был наследником, так, третьим в линии сельского старейшины, кнеза, зато славился бойкостью. Знал, кого следовало, дружил с правильными людьми, имел к языкам талант. Придёт от чуди посланец, остальные родичи сидят, кое-как на пальцах объясняются. Красные от злости, ничего понять не могут. А Гостомысл тут как тут – и объяснит, и выгоду найдёт, и новых друзей обнаружит. С чудью-то что хорошо? Нет нужды ссориться. Славян интересовала земля, тех – охота. Вот и жили, получается, душа в душу, не пересекаясь. А Гостомысл окрестную чудь ещё и в нужное русло направил. Чего, спрашивается, у чуди столько шкурок зря пропадает? Не лучше ли их обменять на хлеб и перепродать за море? За железо, серебро? В общем, когда отец занемог, в наследники он определил именно младшего, и каждый в роду его поддержал.
Но что может одно село? Что если их всех объединить, как встарь? Выйдет больше зерна, шкур, железа. Там где железо, есть и оружие. Приплывут враги какие, так ничего им не достанется, сами за проход заплатят. Ладога – место хорошее, ключ от реки, без её разрешения никто не выйдет, не спустится.
Вот Гостомысл и старался, где уговором, лаской, а где и запугивал. Да только тяжела оказалась эта ноша, и сил у него не хватило, чтобы каждого кнеза вразумить. У тех же песня не меняется – наши предки жили порознь, никому не кланяясь, и нам велели.
А потом снова пришли варяги, но не чтобы ограбить, а навсегда, на поселение. Пожгли, округу взбаламутили. Сидели в Ладоге, пока запасы не кончились. Ни славяне, ни чудь им бы зимой снега не дали. А потому ушли, оставив после себя курганы… Да только Гостомысл в обиде всё равно не остался. Вызнал о другом, западном мире, ну, и приторговывал потихоньку, в обход от других. Тайное всегда становится явным. Посему его так и невзлюбили потом, главным кнезом не выбрали. Слишком уж хитрый, коварный. Гостомысл, конечно, от идеи править не отказался, а исподволь, внушая другим свои мысли, предложил найти общего правителя в других землях. Чужак, мол, всем выгоден, ни один род не останется в обиде, не усилится в ущерб остальным, беспристрастен будет. А умрёт, как состарится – другого найдут. Людей, как говорится, незаменимых нет. Но независимо от личности вождя, богатеть должен был Гостомысл и его наследники. А богатство и власть, как известно, всегда идут рука об руку.
С утра дел невпроворот. Следи, чтоб работники чего не учудили – украли как обычно или растратили. Народ – дело такое, по отдельности все хороши, а как вместе соберутся, так обязательно нажрутся и на подвиги.
Во дворе уже поджидала делегация от купцом Ладоги.
– Батюшка, – начал один из них. И сам не молод, а всё отцом, старшим над собой признал. Вырос Гостомысл, перешагнул через своих, всё ему нипочём! – Не откажи, прими в дар!
Шкатулку поднёс – искусную такую коробочку с монетами – арабским серебром. Чтобы, значит, не забыл про них, когда время придёт.
– Ну, давайте, раз уж принесли, – буркнул Гостомысл, сдерживая радость. Но жена всё испортила, вышла, всплеснула руками. Целое состояние же! Переплавить на украшения какие – в целом свете ни у кого таких не будет!
– Пройдёмте в дом, сядем, перекусим. Чего стоять, в ногах правды нет.
Купцы проходили в терем. Хитрые, умные, стоящие над предрассудками древности, пренебрегающие традициями. Не сидят, как родовитые главы по своих посёлкам, не тратят зря силы на вражду. Нет – ищут нового дела, заводят связи, торговли хотят и богатств.
– Где деньги, там и власть, – прошептал Гостомысл.